Попель Николай. Впереди - Берлин !

   Прежде чем выезжать на розыски Дремова, я вызвал Журавлева.
   - Алексей Георгиевич, разошлите всех политотдельцев по маршрутам колонн. Задача - уточнить расположение наших войск.
   - Есть, слушаюсь.
   Теперь можно и самому отправиться за "беглецами". Прямого пути нет, все мосты взорваны: бронетранспортер должен был огородами выбираться на Лодзинскую дорогу. Она абсолютно пустынна. Никто не встречается, никаких указателей, свежевыпавший снежок замел следы. Вверху, над нами, летит У-2: летчик высматривает маршрут и, время от времени снижаясь, дает нам направление движения.
   Добрались до местечка Бжезины. Вдоль дороги стоят толпы местных жителей: старики, женщины, мальчики и девочки. Они протягивают солдатам бутылки с вином, кофе, молоком. Слышатся приветственные крики: "Hex жие Россия!" На улицах - вражеские трупы, разбитые автомашины, раздавленные гусеницами пулеметы. Многие дома сожжены. Бой здесь был жестокий, но население как будто забыло об этом - столько радости на лицах людей, приветствующих "Червоно войско".
   Спрашиваю - без особой, впрочем, надежды, что кто-нибудь меня поймет:
   - Танки здесь проходили?
   Какая-то старуха знает русский язык:
   - Проходили, пане товарищ. Столько танков, столько! - воздымает руки.- В Германии места не хватит!
   - Ничего, мать, поместимся!
   - Езус-Мария! Да благословит вас великий боже, - и широко крестит бронетранспортер.
   Едем дальше. Мы уже где то севернее Лодзи, а танков не видно, не видно и следов боя. Что за чертовщина, куда же они маханули? Встречные поляки на вопрос: "Где русские танки?" - показывают на запад.
   Около Згежа - северного пригорода Лодзи - я увидел на дороге подполковника Федота Дьяченко, заместителя командира 19-й гвардейской механизированной бригады по политчасти. Рука его на перевязи, голова свесилась на грудь, ладонью Дьяченко трет покрасневшие веки. Едва взглянув на него, понял: беда!
   - Что в бригаде?
   - Убит полковник Липатенков.
   На войне смерть - обычная гостья, и все-таки никогда не привыкнешь к гибели близких людей. Кажется, еще недавно мы с Катуковым слушали его горячую беседу с молодыми офицерами. "Впереди Варта, Одер, а дальше - Берлин,- говорил им Липатенков.- Это будущая задача, решим и ее". А сам не успел дойти и до Варты...
   Дьяченко начал горестный рассказ:
   - До Згежа бригада шла без боя: одной разведкой посшибали мелкие заслоны. В Згеж разведчики сунулись - там их крепко встретили, они бочком обошли город - и дальше, на запад. Надо бы и всей бригаде так, да понадеялись, что немец, как бригаду увидит, побежит сам. Привыкли уже за двое суток без боя ехать, успокоились. Ночью ворвались в город, а там полным-полно укреплений наворочено. Вокруг стопятидесятимиллиметровки как противотанковые поставлены, каменные дома подготовлены к обороне до третьего этажа, волчьих ям без счета нарыто, одиночные доты для фаустников попадались на каждом шагу. Половина улиц перекрыта баррикадами, а другая заминирована. Вошел головной батальон - и сразу пробка! Липатенков по рации запросил комбата: "Что случилось?" А тут и по остальным батальонам шквалом плеснуло. Сильнейший огонь и спереди, и сзади. Рацию разбило вдребезги, радиста на месте уложило. Липатенкова ранило. Капитан Прохоров, Тимофей Сидорович, наш офицер связи, старался убрать комбрига в укрытие, да куда там! Пошел Липатенков в первый батальон. Там уже два танка потеряли: в волчьи ямы они провалились. Эти чертовы сетки, которыми ямы покрыты, и днем не увидишь, не то что ночью. Зачем он туда ходил! Все равно ничего не видно, тьма, только дома горели.
   Дьяченко помолчал, собираясь с мыслями.
   - За десять минут до смерти комбриг отметил действия лейтенанта Петра Мочалова. Тот спас положение батальона, очистил улицу от фаустников, с помощью поляков обнаружил чистый проход через город. Ракетами и трассирующими пулями указал направление танкам, потом догадался кострами подсветить узлы обороны. Липатенков с батальоном пробился, потом развернул машины и пошел крошить! И вот в момент, когда он по рации вызывал комбатов, чтоб отдать приказ на уничтожение противника, - удар снаряда в танк в упор, а Липатенков рядом стоял...
   Голос замполита перехватила спазма.
   - Погиб вместе с другими, - сурово закончил он. - Город очистили.
   От Дьяченко мы узнали, что штаб Дремова расположен в лесу севернее Згежа. Уже подъезжая туда, встретил старшего лейтенанта Подгорнова. Его часть, отдельный саперный батальон резерва Главного Командования, должна была, согласно приказу, следовать за передовым отрядом корпуса Дремова.
   - Вы куда едете?
   - В штаб, за горючим. Командир послал меня на связь.
   - Танкистов видели?
   - Сегодня утром нагнал их в Александруве. В каком-то сараюшке на окраине нашел штаб бригады, думал горючим разжиться. Командир усатый такой...
   - Первая гвардейская бригада,- догадываюсь я.- Темник, наверно.
   - Командир этот при мне приказывал выйти на следующее утро в Конин; маршрут сто двадцать километров. Один офицер насчет горючего спросил, а командир ответил: "У немцев берите. А теперь по местам - на Конин!" И все уехали.
   Я развернул небольшую карту Лодзинского района. Александрув значился на ней западным пригородом Лодзи, Конин находился совсем далеко - за Вартой.
   - Вы насчет Александрува не путаете?
   - Никак нет. Сам был там.
   Значит, 1-я гвардейская бригада обошла с севера Лодзь и отрезала гарнизону пути отхода. От такого известия как-то пропала вся злость на потерю связи: корпус Дремова не только вышел на рубеж согласно новому приказу фронта, но даже успевал продвинуться значительно дальше, чем требовалось в приказе.
   Сияющий полковник Воронченко встретил меня радостной вестью: "Лодзь освобождена!" Один из самых больших городов Польши, крупнейший промышленный центр, знаменитый славными революционными традициями,- в наших руках.
   - Почти без боя сдали! - сообщил начальник штаба. - А ведь какую оборону построили! Десятки железобетонных дотов, по окружности вырыли два противотанковых рва, на каждой дороге насажен "огневой замок".
   - Что за штука?
   - Немецкая оборонительная новинка: строенные доты. Парочка стоит по бокам шоссе - пушечно-пулеметные, а третий оттянут метров на сто назад, пушка на самой макушке. Все побросали, как услышали, что танки в Александруве. Город целенький: вода, газ, электричество, даже телефон работает. Два километра тянутся фабричные корпуса - а ни одного станка не вывезли, хоть сию минуту заводы пускай. Обрадуем Польское правительство!
   - Где сейчас Первая гвардейская бригада?
   - По последним данным, форсировала Варту в районе Унеюв. Горелов там: не выдержало сердце, когда бригада отстала на Пилице, потянуло к своим.
   Я немедленно отослал сведения о продвижении корпуса Шалину - и по радио, и, для верности, самолетом, - а затем отправился в сопровождении Солодахина в передовой отряд.
   По дороге наш бронетранспортер нагнал военную машину. Вглядываюсь в офицера, сидящего в кабине. Да ведь это "дедушка" Ружин!
   - Где были, Антон Тимофеевич, почему от бригады отстали?
   - Подтягивал бригадные тылы. За нашими разве им угнаться? После появления Горелова вовсе как бешеные несутся. В Александруве немецкие регулировщики дорогу бригаде отрегулировали: ничего не скажешь, хорошо они знают правила уличного движения! В кино как раз кончался солдатский сеанс, мы тут и дали первый залп, тогда только немцы сообразили, что к чему... Пока я с тылами возился, подтягивал, - наткнулся на лодзинских детишек, пришлось их устраивать. Вот и подзадержался.
   - Каких детишек?
   - Из исправительного дома. Обычная тюрьма, только детская: девятьсот детишек за политику посадили! Лицо Ружина светилось внутренней добротой.
   - Но какая там политика - попросту за саботаж. Всех мальчишек с десяти лет и девчонок с двенадцати фашисты мобилизовали на фабрики. Ребята и пакостили Гитлеру как могли: станки ломали, материю кислотой обливали. Юные диверсанты!
   Он о чем-то задумался.
   - Были там совсем маленькие заключенные, лет по семи-восьми. Одного семилетнего пацана гестаповцы расстреляли. Рассказывали мне: фашисты взорвали памятник - Костюшко, кажется, - и стали фотографироваться. Поставят сапог на бронзовую голову, морду задерут повыше, щелк - и готово! "На память фрейлейн от победителя Европы". Взрослые плакали в сторонке, а ребятенок выбежал и цветы на статую положил. Словили его гестаповцы всей сворой - и к стенке! Многих малышей за "пропаганду" упрятали в кутузку - за то, что Адольф-гитлерштрассе Марианской называли, а Лодзь - Лодзью. - Так как же Лодзь иначе звать?
   - Указом фюрера была переименована в Литцманштадт. Кто этот Литцман никто в городе до сих пор не знает, а не поименуешь его - пожалуйста, в тюрьму садись, хоть какой будь у тебя возраст. Я этих детишек накормил, начал искать родителей. Может, и вспомнят когда-нибудь поляки, как советские танкисты девятьсот детишек освободили. И сами детишки вырастут - помянут хорошим словом.
   Солодахин не выдержал:
   - В разбитом штабе прихватили интересные документы. Вот, поглядите.
   Он отчеркнул какую-то графу:
   - Тут и перевод уже сделали. "Рава-Мазовецкая: костел - пятьсот килограммов взрывчатки, госпиталь - тысяча килограммов". И еще Томашув: перечень объектов и итог - пятьдесят тонн взрывчатки на все. И так каждый город и чуть ли не каждый дом подготовлены к взрыву, а мы их полякам доставляем целыми.
   За разговором незаметно подъехали к местечку Поддембице на реке Hep, где разместился штаб бригады Темника.
   Начальник штаба бригады доложил, что Горелов и Темник находятся во втором батальоне, у Бочковского.
   - Он с Александрува пошел передовым. Решили отметить Бочковского за смелость - пустить в авангарде. А вот на Варте чего-то затыркался. К нему сразу выехали Темник с Гореловым.
   По карте в Унеюве, где находился Бочковский, значился мост через Варту. Подъехав к нему, мы увидели посередине деревянного настила огромную дыру. Внизу, под мостом, лед был искрошен и побит. На той стороне слышался бой.
   - Бочковский хотел по мосту переправиться, - объяснял встретившийся Горелов. - Немцы один пролет подорвали, но не сильно, саперы успели на скорую руку подремонтировать. Рискнули - пустили с ходу головную машину. Мосточек был слабенький, еле держался, - танк ухнул вниз. Ладно, что было неглубоко. Поляки нам брод указали. Саперы лед взорвали, танкисты щели солидолом замазали, пустили на пробу один танк. Застрял он на самом выходе - мотор заглох. Второй пустили - с ним то же самое. И тут пошло: "Да зря мы... да знаете... да лучше бы..." Бочковского заело. Прорубил лед в сторонке, сел в машину - и вышел на тот берег. У него Михаил Пивовар механиком-водителем. Король вождения, высший класс! С Курской дуги с Бочковским воюет, раза три уже в госпиталь попадал и каждый раз на свой танк возвращался. Привык, любит Бочковского. Тот с командира танка до командира батальона успел вырасти, а Пивовар все механик-водитель. Не то что Варту - увидите, Шпрее первым форсирует!
   Я поглядел на пустынную реку:
   - Что, успели вытащить затонувшие танки?
   - Сразу с того берега подтянул Бочковский. Весь батальон на той стороне, ведет бой за плацдарм.
   Горелов показал на небольшой домик, где разместился КП бригады:
   - А здесь Первая гвардия приготовила вам небольшой сюрпризец.
   Разобрало любопытство. Мы зашли. В комнате сидел нахохлившийся фашист с тем особым выражением лица и специфической осанкой, по которым безошибочно определяется высокопоставленный чинуша, - "вершитель судеб и дел человеческих".
   - Разрешите представить,- довольно докладывал Горелов, - заместитель имперского министра авиации, генерал авиации Манке.
   Генерал рода войск соответствует нашему генерал-полковнику. А тут был не просто генерал рода войск, а вдобавок, по словам Горелова, заместитель самого Геринга! Такого гуся мы еще не видели ни разу.
   - Как вы его поймали?
   - Сам, сам залетел голубчик! На этом деревянном мостике из персональной машины извлекли, - сказал Горелов.
   - Куда направлялись?
   - Был назначен имперским уполномоченным по эвакуации лодзинской промышленности. Вчера днем говорил по телефону с нашим управлением в Лодзи все было абсолютно спокойно, город готовился к обороне. Поспешил выехать из Познани, и вот на полдороге...- Манке горестно развел руками.
   Горелов "успокоил" его:
   - Ничего, герр генерал, мы скоро и в самой Познани будем.
   - Познань вам так легко не достанется, - предупредил Манке, - город укреплен. Все население провинции Познань от шестнадцати до шестидесяти лет поголовно вооружено и вступило в фольксштурм.
   - Вы пугайте наших союзников. Эйзенхауэр, говорят, "фольксштурма" боится, - недипломатично съехидничал Горелов.
   Пленного отправили во фронт: там его показания могли иметь большое значение.
   Вошел Темник. Вид у комбрига уверенный, спокойный: чувствуется, что присутствие Горелова помогает крепко держать в руках нити управления бригадой.
   - Прошу Военный совет поддержать ходатайство о присвоении звания Героя Бочковскому, а также о награждении посмертно гвардии старшины Михаила Васильевича Пивовара.
   - Пивовар убит?..- Скрипнув зубами, Горелов яростно стукнул себя по колену.- Как же это так, а?
   - Там за рекой пойма, болото километра на три, - рассказывал Темник.- Чуть танки сошли с дороги - сразу застряли, ни взад ни вперед. Немцы воспользовались, перешли в контратаку. Бочковский поддерживал мотопехоту огнем. Когда снаряды кончились, он выскочил из танка, поднял автоматчиков, повел вперед. Сшиблись с немцами. На Бочковского сразу несколько немецких солдат навалилось. Пивовар увидел - стрелять поздно было - и грудью заслонил комбата. Прямо в сердце пуля попала... Двадцать два года парню было и почти четыре из них провел на войне. Бочковский офицера на месте уложил, без командира фашисты дрогнули, наши их погнали...
   В штабе Михаил Ефимович рассказал мне, что творилось на правом фланге, у Бабаджаняна.
   - Бригаду Моргунова догнал в Скерневице. Спрашиваю комбрига: где ты был, почему знать о себе не давал? Моргунов, конечно, оправдывается, мол, ночью совместно с пехотой Чуйкова бил немцев в Раве-Мазовецкой. Пехота осталась добивать, а его бригада пробилась восточной окраиной на север. "А, - говорю, значит, это ты там шумел, пока мы голову ломали!" Он юлит, выкручивается, ты ж его знаешь: радисты у него виноваты оказались. А радисты в бригаде классные, один к одному ребята подобрались. Но я уже выяснил к этому времени, что сам он свою рацию задействовал только на батальоны, а его начштаба
   Ищук даже этого не сделал, всю дорогу ехал на легковой машине и связи ни с корпусом, ни с батальонами не имел. Моргунов, как почуял, что дело поворачивается неладно, стал ссылаться на Бабаджаняна - дескать, к ним лично приезжал, всю обстановку знает. "А где комкор?" - спрашиваю. К Гусаковскому, оказывается, в Лович покатил. Я уже успел туда отправить армейский самолет связи, получил все сведения и Михаилу Алексеевичу передал. Между прочим, в Скерневице полно вилл, была даже дача Геринга: любил этот толстяк в Польше охотиться! Барахла разного, картин - просто забито все! А ружей, - глаза Катукова возбужденно сверкнули, - ребята говорили, что даже "Голланд-Голланд" есть. Вот это трофеи!
   - Что-то мы, Ефимович, Геринга сильно обижаем! Зама у него забрали, теперь дачу...
   - Ему скоро, кроме пеньковой веревки и куска мыла, все равно ничего не понадобится. Что хорошо - целеньким город достался, боя не было. А гарнизон был довольно сильный, хотя и сбродный. Все убежали после небольшого сопротивления. Командира корпуса я нашел уже в Ловиче. Стал выяснять, что произошло, где штаб корпуса. Оказалось, что со штабом связи у него не было, где Веденичев - он и представления не имел. Уже через Шалина я сам нащупал, наконец, штаб корпуса. Знаешь где? В Целендзее, в двадцати километрах южнее Равы-Мазовецкой, то есть мы с тобой выскочили впереди него! До Ловича оттуда было больше полета километров по прямой, а рация берет только двадцать пять-тридцать. Ясно теперь, почему Веденичев помалкивал? Вот тебе пример: Гусаковский про Лович сообщил семнадцатого, в двадцать два ноль-ноль, а к Шалину донесение попало восемнадцатого, в одиннадцать утра. Тридцать часов перерыва связи - шуточки! Самолет успел долететь к Гусаковскому и вернуться к Шалину, а штаб корпуса только-только про передовой отряд что-то узнал. Армо стал оправдываться: я, мол, могу доложить о каждой бригаде, о каждом батальоне. Везде лично побывал! Пришлось ему втолковывать: "Ты знаешь - это еще ничего не значит, я знать должен. Ты своим корпусом думаешь все задачи фронта решать? Вот сейчас получен новый приказ, а до тебя не доведен! Главное упустил..." Так его пилил, он аж похудел, бедный: впервые я Бабаджаняна так ругал. Вдруг ему радиограмму от комфронта приносят. Читаем. "Поздравляю лично вас и руководимые вами войска со смелыми и успешными действиями. Выполняйте и действуйте так же, как действуете. Жму вашу руку". И подпись: Жуков, Телегин. Вот это, называется, поучил я комкора! Это Михаил Алексеевич успел во фронт доложить о продвижении корпуса.
   Мы оба засмеялись.
   - Знаешь, что мне Армо сказал? "Вы мне не доверяете. Назначили, так доверяйте. А то Гетмана прислали, все обращаются к нему, будто он и теперь не замкомандующего, а комкор".
   - Надо все же прислушаться к нему. Давай пошлем Гетмана к Дремову, а Слышкина к Бабаджаняну. Дадим Армо желанную самостоятельность.
   Катуков кивнул и быстро заходил по комнате.
   - Расскажу тебе забавную историю, как брали Лович. Карабанов с Юдиным вошли в город без выстрела. Поляки сообщили, что в казарме находятся немцы. Юдин взял автоматчиков - и туда! Видят - дневальный спит. Начали стрелять вверх. Переполох. Кто бежит, кто становится на колени, кто лезет под кровать. Ребята все это изображали - мы чуть со смеху не лопнули. Коменданта с кровати подняли. Он накануне своих вояк собирал и сообщил, что русские задержаны на Пилице, им оказывают упорное сопротивление. До чего привычка к брехне фашистов довела: одних пленных наши несколько сотен забрали...
   Сидевший тут же Шалин передавал нам подготовленный акт о причинах нарушения связи, составленный армейской комиссией. Быстро просмотрели несколько листков. В акте отмечалось, что штаб корпуса Дремова вместо быстрых переходов основной опергруппы передвигался большой колонной - до ста машин, поэтому шел крайне медленно и систематически отрывался от частей.
   - Смотри, Кириллович, Шалин разрешил Воронченко переезд, а тот двадцать четыре километра почти восемь часов ехал! Рации высылал без охраны - их уничтожали. Возмутительная халатность и медлительность! Ты был в корпусе, как считаешь, правильны выводы комиссии?
   - Абсолютно согласен.
   - Ну, что же, надо принять меры. Пропишем ижицу Воронченко. Подготовьте приказ, Михаил Алексеевич.
   - Разрешите доложить,- сказал Шалин,- у штаба корпуса есть особое мнение насчет виновника плохой связи с армией. Оказывается, связь нарушалась потому, что начальник радиостанции гвардии старшина Бурдаков вместо разбитого артогнем фарфорового изолятора поставил резиновый, то есть своими силами отремонтировал рацию, но мощность ее от этого уменьшилась на десять процентов. Радист разжалован в рядовые и переведен в батальон.
   - А на сколько километров штаб корпуса в это время оторвался от передовых частей? - спросил я.
   - На девяносто. Это при дальнобойности рации в тридцать.
   - Стрелочник, значит, у них виноват. Ну ладно, попляшут! А радиста забрать в армейский полк связи!
   Поступила срочная директива командования фронта: не позднее чем через три дня нам предлагалось выйти на линию Торн - Коло - Варта и захватить плацдарм на западном берегу Варты.
   На карте у Шалина аккуратно нанесено положение не только наших частей, но и соседей: он был постоянно связан со штабами Богданова, Чуйкова, Берзарина. Зримо ощущалось, как сильно вдавлена на запад линия советско-германского фронта в направлении главного удара - на Берлин.
   - Противостоящая нашему фронту девятая армия противника деморализована и разбита в первые три дня наступления. - Ладонь Шалина накрывает обширный участок в среднем течении Вислы.- Пленные говорят, что Гитлер приказал ей стоять до конца, а Гудериан разрешил планомерный отход на запад, на подготовленные рубежи. В результате мощного удара наших армий остатки потерявшей способность к сопротивлению девятой армии не выполнили ни того, ни другого приказа и отошли - частично на север, частично на юг, образовав незащищенный коридор. Противник сейчас обороняется небольшими группками и гарнизонами, надеясь задержать, нас до выхода резервов на какой-то из рубежей обороны. На линию Конин -Коло спешно выдвигаются свежие дивизии: "Бранденбург" и десятая моторизованная - это показали пленные, захваченные бригадой Гусаковского. Если промедлим, немцы успеют закрыть коридор. Поэтому фронт торопит.
   - И придется, как под Сандомиром, прогрызать каждый километр, неделями брать деревушки! - Катуков встал. - Не будет этого. Сколько дали на упреждение этих резервов?
   - Три дня.
   - Три дня... Три дня... - шепчет Михаил Ефимович, вглядываясь в красно-синий пунктир, отмечающий заданный рубеж. - Позвольте, позвольте... Михаил Алексеевич, а Гусаковский-то уже вышел туда?
   - Так точно.
   - Молодец! И в этой операции бригада идет впереди. Ну и пусть идут дальше, на Гнезен и Познань. Думаю, когда этот "Бранденбург" почувствует за спиной танки, в такой обстановке недолго усидит на рубеже.
   Через полчаса в войска был направлен новый приказ. Армия продолжала стремительное продвижение на запад, кинжалом передовых отрядов прорезая себе дорогу к намеченной цели - Познани.
   С несколькими цистернами горючего для танков и автомашин я отправился в корпус Бабаджаняна.
   За Коло шоссе пошло петлять лесом. Проехать там было невероятно трудно: дорога представляла собой узенький коридорчик, по обе стороны которого валялись трупы и разбитая вражеская техника.
   Бабаджаняна и Веденичева застал у рации: они передавали очередное донесение в штаб армии.
   - "Бригада Гусаковского, взаимодействуя с полком самоходок Мельникова, разгромила части дивизии противника "Бранденбург"",- диктует Веденичев.
   - Понимаете, Гусаковский у них в тылу! Ночь! Лес! - не может не комментировать сухое сообщение Бабаджанян. - Нервы у немцев сдали. Рубеж бросили, побежали прорываться на запад, а Гусаковский с Мельниковым в засаде их подстерегли. Не знаю, сколько там ушло...
   - Видел, видел работку Гусаковского по дороге... Неплохо... Можно даже сказать, хорошо! Где он сейчас? Бабаджанян признается:
   - Гнезен занял.
   - Точно?! Проверили?
   - Товарищ член Военного совета,- голос Бабаджаняна выражает обиду за "своих",- Гусаковский же докладывал! Он никогда не врал - ни одного метра! Если кто другой, я бы пока не докладывал. Вот комбриг Смирнов доложил мне, что его мотострелковый батальон даже дальше на Варту вышел и переправу там захватил. Но этого комбрига я еще не изучил и хочу сам сообщение на месте проверить. Хотя комбата его мотострелкового батальона Урукова знаю лично как хорошего командира, но... лучше в штаб армии пока не докладывать! Сам сначала посмотрю. Разрешите туда выехать?
   - Пожалуйста, езжай, нам по пути будет. Хочу к Гусаковскому наведаться, у него трудности с горючим.
   - Почему у него одного? А весь остальной корпус? В бригаде Моргунова только два батальона наступают, остальные танки стоят без горючего. Мой корпус чуть не треть автомашин на прикол поставил! Мотали нас, мотали, вверх-вниз, на север, на юг, все горючее пожгли, а противник-то бежит еще! Что делать?
   - Иди, хлопец, дальше, потом решим. В первую очередь передовому отряду подброшу.
   Бабаджанян засиял.
   - Горючее будет, - куда угодно дойдем! Дай бог, чтоб всегда были такие стремительные операции, как эта.
   ...Гнезен, куда я прибыл через несколько часов, оказался старым городом с небольшими каменными домишками, в летнее время, должно быть, густо увитыми зеленью. Пожары войны сожрали здесь целые кварталы. Штаб бригады мы нашли возле обугленного остова электростанции. По разбитым машинам и развороченным пушкам, по всем следам боя чувствовалось, что схватка здесь была короткой, но жестокой. Однако вытянуть из комбрига подробный рассказ о действиях людей было делом трудным: Гусаковский принадлежал к людям, умевшим воевать, но не умевшим рассказывать о войне.
   - Подошли под вечер, выслали разведку, - скупо докладывал он, - на окраине города обнаружили большую макаронную фабрику. Разведчики к ней сунулись, а там, оказывается, половина рабочих - из угнанных украинцев, а половина - из мобилизованных поляков. Рабочий класс - он и есть рабочий класс! Свои! Да еще земляков солдаты повстречали - совсем радость! Зацеловали они наших, а потом поляки по улицам провели, показали казармы, узлы обороны, огневые точки. А если знаешь силы противника и его расположение, то воевать, конечно, чего ж... Воевать тогда можно, и даже очень просто. Вообще поляки большую помощь все время оказывали: на Пилице брод помогли найти, в Ловиче и здесь, в Гнезене, помогали провести разведку и вообще всю дорогу давали сведения о расположении немецких частей и гарнизонов.
   - Это у тебя откуда? Где зимой такую роскошь добыл? Наверно, тоже поляки? - спросил я, указав на живые цветы, буквально завалившие все окна штабной комнаты.
   - Поляки... Просто забомбили: букеты, горшки с цветами. Из оранжерей, что ли, понаносили. А как отказаться? Обидишь. Девать вот некуда, - будто извинялся Гусаковский.