Попель Николай. Впереди - Берлин !

   - Как же у вас с Ружиным получилось? - спросил я Прошкина.
   - На моих глазах погиб. Его группа - ремонтники, шоферы, легкораненые, медперсонал - семь часов отбивалась от противника. Спасли тылы и раненых. Наконец сумели отремонтировать несколько танков. В это время пришло сообщение, что штаб бригады в окружении. Темник послал Ружина с группой танков спасать штаб и знамя. Как услышали немцы шум танков с тыла, отступили. А в этот момент - налет...
   Прошкин замолчал, потом произнес:
   - Рядом мы были: меня немножко задело, а он получил смертельное ранение. Немного подышал, спросил, как наши, и успокоился. Насовсем.
   Слезы мешали мне видеть Прошкина. Будто издалека доносился его голос:
   - Доложил Темнику. Он как закричит: "Ружина убили!" Грохот такой был, что, кажется, и выстрелов отдельных мы не слышали, а эти слова в один миг до всех дошли. Гвардейцы прямо-таки ринулись на эсэсовцев. Немцы до этого лезли целый день, а тут будто пружина у них лопнула - отошли. Как раз и горючее нам подвезли! Бочковский правобережную часть Франкфурта занял.
   Прошкин на минутку вышел из комнаты и принес объемистый футляр.
   - Вот. Комбриг просил передать вам.
   В футляре лежали два полуметровых старинных ключа - это были ключи знаменитой крепости Франкфурт-на-Одере.
   На следующий день мы с почестями хоронили Ружина. Держась рукой за гроб, как бы не веря в случившееся, Темник смотрел в спокойное лицо Антона Тимофеевича. Вся Первая гвардия, все, кто мог вырваться хоть на несколько минут, пришли проститься с любимым начальником политотдела. Прежде чем опустить гроб в могилу, Темник надтреснутым голосом сказал несколько слов:
   - Прощай, наш лучший боевой друг, лучший человек бригады! Ты спас знамя, спас гвардейскую честь. Нет выше чести для солдата, чем погибнуть так, как погиб подполковник Ружин. В наших сердцах он будет жить вечно, и, пока знамя, которое грудью своей прикрыл он от фашистов, будет храниться в бригаде, бойцы и офицеры будут гордиться, что под этим знаменем служил и под этим знаменем умер Антон Тимофеевич Ружин. Клянемся, Антон Тимофеевич, что отомстим твоим убийцам! Клянемся тебе, верному гвардейцу-танкисту, что мы дойдем туда, куда не пришлось дойти тебе,- в логово фашизма, в Берлин!
   Гвардейцы, ветераны сотен боев, не раз подставлявшие смерти собственную голову, привыкшие ко всем ужасам войны, плакали, как дети, когда гроб с телом Ружина опускали в землю. Мерзлые комья земли застучали по крышке.
   Я подошел к Темнику. У него был измученный вид: орлиный нос и усы поникли, горе будто придавило обычно гордого и уверенного в себе командира бригады.
   - Тяжело, Абрам Матвеевич? - впервые я назвал его по имени-отчеству: сблизило общее несчастье. Слезы покатились по его смуглым щекам.
   - Вы знаете, Николаи Кириллович, кем он был для меня. Знаете, как меня в бригаде поначалу встретили, да еще после Горелова! Ружин Владимира Михайловича любил, но и для меня в сердце место нашел. Свел с коллективом, сроднил с людьми. Если бригада не посрамила своих традиций, этим больше чем наполовину мы именно ему обязаны. В тени всегда был, неговорливый, незаметный, а ушел как без рук я остался. Каких людей теряем, каких людей!
   Всего четыре дня назад почти такие же слова мне сказал Ружин, стоя у гроба Горелова! И вот сам ушел следом за своим любимым боевым другом.
   Инженер-полковник Павел Григорьевич Дынер крайне взволнован. Уже давно в штабе армии имели сведения, что в Куммерсдорфе расположился важнейший немецкий танковый полигон, и Павел Григорьевич загорелся профессиональным интересом: что за танковые новинки придумали немецкие конструкторы и технологи? Мы его понимали: заглянуть в лабораторию технической мысли противника - такая возможность не каждый день выпадает на долю инженера. Тут есть о чем поволноваться!
   - Может, и не успели сжечь документацию, уничтожить результаты испытаний, - потирая руки, говорил он, получив сообщение, что Темник занял Куммерсдорф.
   Вместе с Дынером на полигон отправился Павловцев. Мы еще на Сандомирском плацдарме получили сведения о совершавшихся в Куммерсдорфе преступлениях против человечности и сейчас решили подкрепить техническое обследование полигона политической разведкой.
   Вести, привезенные Дынером и Павловцевым, оказались и радостными, и горькими.
   - Частично документация уцелела, - докладывал Павел Григорьевич,прихватили на полигоне танки, которые противник испытывал. У них, наверно, сильная паника была, в последние дни расстроился весь хваленый порядок, поэтому кое-что нам в суматохе досталось. Самая большая удача - прихватили "мышонка".
   - Это что за штуковина с таким нежным названием? - удивился Катуков. Сверхбыстрая машинка?
   - Что вы! Сто тонн весом!
   Михаил Ефимович даже присвистнул.
   - Самый большой танк в мире. - Дынер даже руками развел пошире.- Видели бы пушку! Не то что вы, товарищ командующий, даже сам Андрей Лаврентьевич Гетман без трудностей в нее залезет.
   - Можно хоть в тысячу тонн отгрохать. А что толку? На что такая махина годится? - пожимает плечами Гетман. - При таком весе танк всю маневренность теряет. Его и мосты не выдержат. Уже на танковом заводе этот "мышонок" в мышеловку попадет.
   Исключительно знающий инженер Дынер и сам сейчас поставлен в тупик творением немецких изобретателей.
   - В голову не приходит - зачем надо такого броневого бегемота делать? Все варианты перебрал - не могу понять. Разве что - только для обороны.
   - Подожди совсем немного, - успокаивает Катуков, - в Берлине подробно все разузнаем. Как пишут газетчики, "тайное всегда становится явным".
   Михаил Ефимович, конечно, шутил, но шутка его оказалась пророческой. Именно в Берлине мы нашли второго "мышонка". Эта громадина охраняла рейхсканцелярию. Третий "мышонок" был в Цоссене, прикрывал вход в Генеральный штаб сухопутных войск. А больше их не было. Эти гигантские стальные машины с колоссальными мортирами специально использовались для личной охраны фюрера и его "бесстрашного танкиста" Гудериана. Одурачив, обманув, одурманив немецкий народ, они все-таки не верили ему, боялись, трепетали за свою шкуру: а вдруг люди поймут, прозреют и потребуют ответа за совершенные преступления. На этот случай был приготовлен спасительный "мышонок" - танк, который, в сущности, не годился для боя, для маневра, но куда как хорош был для устрашения.
   - На полигоне обнаружены наши расстрелянные танки и самоходки, докладывал Павел Григорьевич. - Есть ИС-1, СУ-152. В танках найдены трупы людей. Об этом подробно доложит товарищ Павловцев.
   - Павел Григорьевич доложил о состоянии танков, меня же интересовали люди.- В руках Павловцева зашелестели бумаги. - Еще на Сандомирском плацдарме мне довелось слышать рассказ раненого радиста. Это был наш радист, взятый немцами в плен и сумевший бежать от них. Его с двумя товарищами эсэсовцы привезли на Кунерсдорфский полигон и заставили участвовать в испытании танка на бронестойкость. Я уже тогда докладывал об этом члену Военного совета. Перед испытанием председатель фашистской комиссии очень хвалил наш экипаж - так быстро и четко они выполняли все команды. Вот, мол, она, "рюс" смекалка! Обещал танкистам полную свободу, если останутся живы. Когда перед расстрелом люди сели в танк, командир погладил броню и приказал механику-водителю: "Слушать только мою команду!" И танк рванулся на третьей скорости прямо на наблюдательную вышку. Артиллеристы не стреляли, чтоб своих начальников не побить: командир танка оказался и отважным и умным человеком, все рассчитал. Набезобразничали они там - это он так говорил: "набезобразничали". Какие-то дураки эсэсовцы по тревоге на бронетранспортере прикатили - решили танк усмирять! Он их гусеницами с ходу подавил - снарядов-то не было. Потом махнули бойцы на восток. Когда горючее кончилось, стали пешком по лесам пробираться. И командир и механик-водитель в пути погибли, радист один живой дополз. Но тоже был ранен и, главное, истощен до крайности... До сих пор совесть мучает: не довел это дело до конца! Мне пришлось тогда срочно лететь в окруженную группу Бабаджаняна. Когда вернулся, радист умер. В госпитале даже фамилию не успели записать. Но теперь нам уже точно известно, что для испытания танков на бронестойкость в движении гитлеровцы много раз использовали экипажи, составленные из наших военнопленных. Останки этих людей найдены не только в ИС-1, но и в разбитой последней модели "королевского тигра". Я пытался что-нибудь выяснить у местных жителей. Один старик, дряхлый и больной, его даже в фольксштурм не взяли, дал интересные показания. И жена его подтвердила. Будто бы в конце сорок третьего года с полигона вырвался танк, домчался до ближайшего лагеря, раздавил проходную будку, порвал проволоку, и много военнопленных тогда бежало: по всей округе гестаповцы с собаками рыскали. Особенно местных людей поразило, что когда на пути танка оказались игравшие на мосту детишки, то их не раздавили, а прогнали с моста, хотя беглецам, разумеется, была дорога каждая секунда. Очень бесилось тогда начальство полигона, и куммерсдорфцы догадались, что это был, наверно, экипаж из русских пленных. Ходили слухи, что гестаповцы их все-таки поймали и расстреляли. Так косвенно подтверждается рассказ того радиста.
   - Нет, Павел Лаврович, это, видимо, другой случай. Даты не совпадают. Да и подробности тут иные. Наверно, такое бывало не один раз.
   - Возможно. А как теперь узнаешь? Даже старик-немец за верность товарищам и гуманность к детишкам назвал наших танкистов "рыцарями", а кто они - никому не известно. Никаких данных, ни одной фамилии, ни одного документа. Пытался узнать хоть крупицу - ничего!
   Утром 1 февраля позвонил Телегин.
   - Чем порадуете, гвардия? Вот Богданов и Берзарин вчера вечером подошли к Одеру и приступили к форсированию. Как у вас?
   - Рад за Богданова и Берзарина. Но и мы не отстаем. Передовые отряды вышли на Одер, захватили ключи от Франкфурта.
   - А почему с форсированием тянете? Чуйков далеко от вас?
   - Сейчас выезжаем с Катуковым в район форсирования, южнее Кюстрина. Разберемся на месте и доложим. Одна дивизия Чуйкова на подходе к нам.
   - Пакетик получили?
   Это было личное послание Г.К. Жукова.
   - Так точно.
   - Ну, жду доклада. Сегодня же!
   Всю дорогу Михаил Ефимович нервничал. Он был явно выбит из делового состояния. Наконец его прорвало.
   - Ни с того ни с сего вчера попало от маршала. Сорок пять минут по телефону отчитывал. На Одер вроде вышли в срок, а он ругает: "Что на месте топчетесь?" Богданов якобы нас давно обошел. Да если и обошел, так что ж? Хорошо им, у них укрепрайона не было, а нам сколько пришлось возиться. Два дня потеряли!
   Он тяжко вздохнул.
   В 17:00 мы приехали к Бабаджаняну. Не успели остановиться у штаба, как Бабаджанян выбежал навстречу и доложил:
   - Плацдарм захватил, задачу выполнил!
   - Кто у тебя на той стороне?
   - Кто же? Гусаковский! И еще два мотострелковых батальона других бригад. И батальон амфибий.
   Направляемся к переправе через Одер.
   - Что за чертовщина? Кто это лупит?
   Армо смеется:
   - У Мельникова голова большая! Придумал самоходки за дамбами укрывать - и лупит. "Мне, - говорит,- немцы замечательные капониры подготовили, не могу их гостинцем не отдарить!" Вежливый человек! Крепко автоматчикам помогает! Ведь мы туда только "сорокапятки" перетащили, а противник-то все прет, прямо озверел. Хотят потопить нас.
   И после паузы продолжает:
   - Уже больше тысячи самолетовылетов сделали, а день еще не кончен. Ну, что могут с такой лавиной наши зенитчики сделать? - жалуется Бабаджанян. - Хорошо они воюют, сегодня на марше на зенитки несколько легких танков и до полка пехоты вышло, так зенитчики с автоматчиками вместе такой бой дали, что там по дороге теперь не проехать. Три танка сожгли, батальон в плен взяли. Я даже командиру полка Савченко благодарность объявил. А тут никак не справиться! Видите, мост был целый, а авиация его разбила. Спасибо нашим истребителям хорошо прикрывают, а то беда была бы на плацдарме.
   - А это кто у тебя так постарался? - Катуков указывает на дорогу перед мостом, битком забитую техникой и вражескими трупами. - Мало что зенитчики дорогу портят, так и тут все засорено. У тебя, Армо, дорожновосстановительному батальону прямо невозможные трудности!
   Бабаджанян подхватывает шутку:
   - Ничего, товарищ командующий, уже недолго им мучиться. До Берлина всего семьдесят километров - как-нибудь уберут дороги. Это наш разведчик здесь работал, старший лейтенант Павленко. За ним до сих пор ничего такого не водилось - аккуратный был человек, больше по дотам специальность имел, восемь штук в УРе уничтожил. А вчера послали его к переправе со взводом. Сначала действовал как положено: прошел на хорошей скорости до переправы, по обеим сторонам пострелял маленько, напугал противника до смерти, мост взял целым: | наши саперы порезали провода от электровзрывателей. И тут начал эту карусель! Поставил танки и бронемашины в засаду и зажег костер поярче, чтоб все отступающие части к нему на огонек заворачивали! Понимаете, прямо игрок оказался Павленко - все ему мало, все ему больше хочется. Ненасытный! Подойдет противник - он его бьет, а потом даже стрелять перестал, только гусеницами гладил. Я ему сегодня утром сказал: что толку в твоем мосте, когда на него заехать нельзя - столько разной дряни поперек дороги валяется.
   Армо прямо горел, рассказывая о подвигах своих людей.
   - Такое делают! Особенно карабановский батальон. Сам удивляюсь, а меня удивить не просто. Передовой танк Сосновского и Фомина выскочил из леса прямо на тяжелый артиллерийский дивизион. Не попятился, не увернулся - вперед пошел. Фашисты убежали, а все пушки нам достались. Это не легенда?! А посмотрите, что на плацдарме сейчас делается! Мост авиация разбила, уруковский батальон на пароме поплыл, паром затопило, так вплавь бойцы добрались! Сегодня первое февраля, так? В мирное время о ледяном купаньи даже в центральных газетах писали, я сам читал. А здесь? Мокрые, голодные, замерзшие пять часов на плацдарме против таких огромных сил отбиваются. Танков у них нет - один Павленко курсирует, артиллерии немного, а люди стоят! Должен я их награждать Павленко, Сосновского, Фомина? А Курочкина, Щербу, Иоктона, Киселева? Или, может, нет, не должен?
   - Кого ты убеждаешь, чудак человек? Кто с тобой спорит? Представляй к награде.
   Уже сидя в штабе, я читал и перечитывал наградные листки Бабаджаняна и вчерашние, переданные Дремовым. Для другого такие бумажки будут только кратким описанием подвигов, а передо мной вставали целые человеческие судьбы. Вот реляция на гвардии старшего лейтенанта, командира роты Ивана Васильевича Головина. Помню, 22 июня сорок первого года он вел KB в нашем корпусе. Был тогда не гвардейцем, не командиром роты, не старшим лейтенантом, а просто старшиной Ваней Головиным. Ошибался иногда, наводя пушку, рука путалась, когда переводила рычаги - чего правду скрывать! Вон как теперь вырос! К чему его представляют? К Герою! Уничтожил за операцию 5 танков, 7 батарей, свыше 500 солдат и офицеров. Будет наш командир роты Ваня Головин Героем Советского Союза. И Алексей Михайлович Духов будет, тот пухлогубый, совсем юный Алеша Духов, которого лечили от робости под Курском. "Совесть в парне есть, - сказал тогда парторг Данилюк, - это на войне не последнее дело". В Герои шагает нынче совестливый! Вот Владимир Вакуленко... Опять вспомнилось 22 июня сорок первого года: старшина Вакуленко в первые часы войны подбил два танка. Теперь вот уже лейтенант, взводный, пять раз орденоносец... Георгий Моисеев. Тоже из нашей старой гвардии, из тех, кто завоевал впервые славное имя гвардейца под Москвой. Помню его механиком-водителем, сержантом.
   А представляют к ордену уже гвардии старшего лейтенанта, заместителя командира батальона по технической части.
   Гвардии майор Ф.П. Боридько... Бабаджанян представляет его к Герою, и, конечно, дадут. Начинал майор войну командиром танка, а теперь - один из лучших командиров батальона во всей нашей армии. И сам И.И. Гусаковский представлен ко второй Золотой Звезде: первым сумел форсировать Одер. А вот и реляция на командира 1-й гвардейской бригады А.М. Темника: представлен к ордену Ленина.
   В толстых пачках, которые лежат передо мной, собраны фамилии знатных танкистов - советской гвардии.
   Четыре года войны они мужали, в тяжкую пору и в стремительном походе на запад совершенствовали воинское мастерство.
   2 февраля 1945 года наш штаб получил ориентирующий приказ фронта. Командующий фронтом оценивал обстановку следующим образом: в настоящее время противник, не располагая перед нами крупными контрударными группировками, прикрывает только отдельные направления, пытаясь задачу обороны решить активными действиями. Но за неделю он сможет перебросить четыре танковые дивизии и пять-шесть пехотных с Запада, перебросит части из Восточной Пруссии и Прибалтики. Поэтому задача войск в ближайшие дни заключается в том, чтобы закрепить достигнутые успехи, подтянуть отставших, пополнить запасы и стремительным броском взять Берлин.
   Сидим над картой, рассуждаем. И радостно на душе: шутка ли, думаем, скоро в Берлине будем! И тревожно.
   - Семьдесят километров по прямой,- меряет Катуков расстояние, - чепуха! Корпус Бабаджаняна за сутки вдвое больше проходил. Но фланги фронта открыты!
   - На месте Гудериана я ударил бы вот сюда, - руки Гетмана смыкаются где-то позади нашего клина,- Рокоссовский ведет бой с восточно-прусской группировкой, повернул фронт на север, поэтому правое крыло Первого Белорусского фронта растянулось на триста километров. Маршал Конев повернул фронт на юго-запад, левый фланг растянулся на сто двадцать километров. Удобнейшие у немцев позиции для нанесения удара!
   Шалин склонился над картой:
   - Балкончик повис опаснейший.- Карандаш обводит огромный выступ, который охватил с севера наш фронт от Одера и до самого Кенигсберга.- Здесь свыше трех десятков немецких пехотных и танковых дивизий, масса боевых групп. И главное непрерывно подтягиваются новые силы. В такой обстановке наступать сейчас на Берлин - рискованно.
   - Может, политические соображения требуют срочного взятия Берлина? спрашивает Катуков.
   Пожимаю плечами: мне известно столько же, сколько всем остальным.
   Катуков спросил Андрея Лаврентьевича:
   - Скажи прямо, можем идти вперед?
   - Ну, можем.
   - Можем взять Берлин?
   - Это как сказать...
   - Почему сомневаетесь?
   - Надо расширить плацдарм, подвести общевойсковые армии, а главное ликвидировать "Померанский балкон".
   Гетман оглядел нас и продолжал:
   - Танки армии требуют техосмотра: по прямой прошли пятьсот семьдесят километров, а по спидометру - тысячу-тысячу двести. В человеке спидометра нету, никто не знает, насколько поизносились люди за эти восемнадцать суток, и вот их теперь без отдыха бросать в труднейшую новую операцию, где противник будет биться до последнего эсэсовца. А с флангов у нас остаются нетронутыми три вражеские армии. Ведь у Гитлера одна надежда, что мы сами в эту петлю головой залезем, а он нас тогда с севера, с Померании, - раз! С юга, с Глогау,- два!
   Зазвонил телефон.
   - Товарищ Попель? Приказ и обращение получили? - Голос Телегина встревожен.
   - Так точно.
   - До войск довели?
   - Никак нет. Сидим, обдумываем.
   - Обстановка коренным образом изменилась. Новый вариант сейчас решают в Москве. Ждите нового приказа.
   - Что там?
   Все глаза уставились на меня.
   - Приказано воздержаться. Не одни мы умники нашлись. Зря нервы тратил, Андрей Лаврентьевич.
   - Тут потратишь!
   Скоро пришел новый приказ: армии предписывалось передать плацдармы на Одере подошедшим дивизиям армии Чуйкова и армии Колпакчи и передислоцироваться в район севернее Ландсберга. Здесь 1-я гвардейская танковая армия должна была совместно с другими армиями уничтожить войска, которыми Гудериан собирался ликвидировать наш выступ на Берлинском направлении. Они еще спокойно выгружались, готовились, обучались, а судьба этих сотен тысяч фашистов была решена.
   Безостановочным потоком проходили мимо нас на север гвардейские бригады. Грозно басили моторы, вперед устремились смертоносные пушки, и облупившаяся, потрескавшаяся краска на танках напоминала о великом походе, о героях, которые не дошли с нами, но незримо всегда были в бессмертном строю танковой гвардии.
   Впереди - новые бои!
   * * *
   Прежде чем рассказывать дальше о нашем наступлении на Берлин, я должен хотя бы вкратце сказать об очередном задании Ставки Верховного Главнокомандования - о броске 1-й гвардейской танковой армии на Балтику и об участии в освобождении Данцига и Гдыни в составе 2-го Белорусского фронта под командованием К.К. Рокоссовского.
   С начала февраля 1944 года серьезную угрозу для наших войск представляла восточно-померанская группировка противника. Ее надо было разгромить, чтобы развязать себе руки для решающего удара по фашистской Германии.
   "Померанский балкон" навис над правым крылом 1-го Белорусского фронта. До сорока дивизий под командованием Гиммлера - в том числе лучшие эсэсовские соединения, отборная "черная гвардия" Гитлера,- сосредоточились здесь, на севере, чтобы нанести решительный удар и отбросить советские войска на восток. Фюрер еще не терял надежды расколоть союзников. "Померанский балкон" был одной из последних его ставок...
   Но Ставка Верховного Главнокомандования и командование 1-го и 2-го Белорусских фронтов разгадали замысел врага. И вот, вместо того, чтобы с ходу рвануться на Берлин, Ставка решила предварительно разгромить восточно-померанскую группировку. Только выполнив эту задачу, советские войска развязали себе руки для последнего, завершающего удара по Берлину.
   К разгрому противника в Померании были привлечены 1-я и 2-я гвардейские танковые армии, 3-я и 47-я общевойсковые армии и 1-я армия Войска Польского.
   Перед нами стояли сильные эсэсовские соединения 11-й армии вермахта - 7-я пехотная дивизия, 33-я пехотная дивизия СС "Карл Великий", танковая дивизия "Голь-штейн" и особый танковый батальон СС, а также отборные пехотные, танковые, артиллерийские части противника.
   Но и у нас были силы немалые: четыре общевойсковые армии и две танковые.
   Справа от нас готовился к наступлению весь 2-й Белорусский фронт.
   Наступление началось 1 марта. На подготовку его почти не оставалось времени, но передовые отряды танковых корпусов после артиллерийской подготовки рванулись вперед прямо из боевых порядков первых эшелонов пехоты. Минные поля, лесные завалы, фаустники в засадах, раскисшие от непрерывных дождей дороги, но уже после первого дня наступления 11-я армия противника была разрублена на две части.
   Наступление оказалось для нас трудным не только из-за непроходимых дорог, но и потому, что у армии было мало танков - меньше половины обычного количества. А чем дальше продвигались корпуса в глубь Померании, тем больше растягивался фронт.
   И все-таки 4 марта танкисты 45-й гвардейской бригады полковника Н.В. Моргунова вышли на побережье Балтики и с ликованием наполнили флягу морской водой и прислали Военному совету.
   С выходом танкистов к Балтийскому морю в окружение попало 80 тысяч солдат и офицеров врага: пути отхода на запад были отрезаны.
   8 марта командующего армией М.Е. Катукова и меня вызвала по ВЧ Ставка. Нас подробно расспросили о состоянии армии. Зная, что танки прошли больше тысячи километров, Верховный Главнокомандующий особенно интересовался танковым парком.
   Мы честно доложили все, как есть.
   - Надо помочь Рокоссовскому,- сказал И.В. Сталин. - Подумайте и сделайте все, что можете.
   У противника еще оставались последние пути эвакуации через балтийские порты Гдыню и Данциг. 2-му Белорусскому фронту было приказано взять эти порты и завершить разгром померанской группы.
   Но и гитлеровцы отлично понимали значение Гдыни к Данцига: они отходили на восток, чтобы уплотнить оборону и стоять вокруг портов насмерть.
   Решение требовалось принимать мгновенно.
   Наша армия была повернута фронтом на 90 градусов - вместо прежнего направления на север мы повернули на восток по направлению к реке Лебе. Маршал К.К. Рокоссовский приказал достигнуть реки раньше отступавшего туда же противника, форсировать Лебу, захватить плацдарм и сорвать создание на выгоднейшем рубеже новой линии обороны вермахта.
   К 19 часам 8 марта армия сдала боевые участки 3-й и 6-й стрелковым дивизиям 1-й армии Войска Польского и сосредоточилась в заданном районе для выполнения новой задачи.
   Время было ограничено. Ночью вышли вперед передовые отряды танков, мотоциклов и самоходных орудий с задачей стремительным броском выйти к Лебе и на восточном берегу реки захватить плацдармы для развертывания главных сил армии.
   Отряды возглавляли опытные командиры: командир мотоциклетного полка Мусатов и командир самоходной бригады полковник Земляков. Несмотря на то что мосты были взорваны, передовые отряды форсировали реку с помощью саперов и с боем вклинивались в отходящие части врага, отбивали их заслоны, засады, арьергарды.