Попель Николай. Впереди - Берлин !

   Командарм застал меня у рации.
   - Радуйся, Николай Кириллович, Шалин доложил: восемнадцатого августа части Пухова совместно с Гетманом взяли Сандомир. Так что один блин съели!
   А "блин" был трудный.
   С седьмого августа кружили мы вокруг этого проклятого Сандомира. Даже в самом городе три дня шли уличные бои. Будто столицу немцы защищали, - прямо осатанели, двадцать суток непрерывного боя днем и ночью!
   Пленный Шауман из 16-й танковой дивизии говорил на допросе, что наш плацдарм за Вислой Гитлер назвал "пистолетом, направленным в затылок империи".
   И фюрер приказал вырвать этот "пистолет" из наших рук, "пока он еще не произвел выстрела".
   Надо сказать, что немцы дрались неплохо! Батальоны до семидесяти процентов состава теряли, по пятнадцати человек в ротах оставалось, но продолжали стоять насмерть.
   В Сандомир мы поехали на бронетранспортере. Древний город остался в основном цел. Тактика танкового маневра и охвата спасла его: разрезанный на части гитлеровский гарнизон не сумел превратить этот узел шести дорог в традиционную "зону пустыни".
   Машина пронеслась мимо огромного оврага, прикрывавшего город с юга.
   - Как крепостной ров, - заметил Михаил Ефимович.
   Сандомир действительно выглядел феодальной крепостью. Башни костелов, колокольни, острые черепичные крыши вытянувшихся к небу домов, серая громада старинного замка - от всего этого веяло рыцарским средневековьем.
   Бронетранспортер медленно кружил по Сандомирским улицам: их изрезали траншеями, ходами сообщения, стрелковыми ячейками. Иногда дорогу пересекала каменная или железная баррикада. Наш водитель, едва сдерживая раздражение, маневрировал между колючей проволокой. Кругом стояли мертвые пушки и мертвые пулеметы, всюду валялись трупы врагов. Иногда по тротуару приходилось огибать горящий, дымящийся танк.
   На широкой Висле чернел измятый и расщепленный железнодорожный мост. Недалеко рухнули в воду пролеты шоссейного моста.
   Мы проезжали мимо костела, наверху еще виднелся ствол немецкого пулемета. За костелом зеленел маленький яблоневый садик. Тополя и дубы, липы и сосны городского парка почернели от огня, а здесь стояла тихая тень мягко шелестевшей листвы. "Улица Мицкевича" - висела аккуратная табличка.
   Машина проехала еще несколько метров, и мы остановились у тела женщины. Несколько бойцов снимали с ветвей старой яблони, свесившихся над ее трупом, убитого младенца. Везде одно и то же: дикость, варварская жестокость звериный оскал фашизма.
   На северной окраине Сандомира расположился военный городок. Здания здесь напоминали замки. Это впечатление усиливалось видом пожарных лестниц, приставленных к окнам: по ним штурмующие подразделения пробирались во вражеские убежища. На стенах висели многокрасочные плакаты: схематическая карта Германии, пронзенная красной стрелой. Черные остроконечные готические буквы взывали к мертвецам: "Немецкий солдат! Закрой сердце Германии своим сердцем!"
   На выходе из города у колодца собралась группа наших бойцов. Ими распоряжался офицер. Это же Павловцев! Притормозили.
   - Невольно, пане, невольно! - вдруг прорезал улицу ужасный крик. Старуха-полька махала в окне руками. Через секунду она выбежала из полусгоревшего дома на дорогу и что-то долго и сбивчиво начала рассказывать Павловцеву. Замолчав, женщина протянула небольшой кувшин с молоком.
   - В чем дело? - спросили мы.
   - Она говорит, что воду из колодца пить нельзя. Пять дней назад немцы утопили в нем людей. Хотел воды для раненых набрать, и вот...
   Павловцев развел руки, правая щека его лица задергалась: четыре года войны так и не приучили нас к изощренной жестокости гестаповских палачей.
   - Михаил Ефимович, заеду к Павлу Лавровичу в госпиталь, скоро буду у Гетмана, - простился я с командующим.
   В машине Павловцев рассказывал:
   - На заре соединились с основными силами корпуса. Коридорчик был узенький, но я часть раненых сумел сюда вывезти.
   Мимо двигались наши войска. Выходившие из уцелевших домов, выбиравшиеся из-под развалин люди восторженно их приветствовали: "Hex жие Червоне Войско! гремело на улицах. - Hex жие Россия!" Кто-то пел польский гимн, на руках бело-красные повязки - цвета национального флага. Откуда только люди набрали столько цветов! Букеты летели со всех сторон, и танкисты едва успевали подхватывать их. Радость освобожденного народа была так велика, так искренне бушевала она над городом, что улыбки стали все чаще освещать мужественные, усталые лица танкистов.
   В этот день нас согревало чудесное тепло любви братского народа. В госпитале, куда мы приехали, оно чувствовалось на каждом шагу.
   Громким словом "госпиталь" обозначалось несколько подвалов, сараев и жилых комнат. Еще подходя к одной из "палат", я удивился глубокой тишине. Не было слышно угнетающих стонов, рвущих душу криков. Павловцев на ходу докладывал:
   - Организовал польских девушек за ранеными ухаживать. Просили меня, чтобы их с нашими девчатами познакомили. Взял на себя такую смелость - Алексею Георгиевичу от вашего имени передал, чтоб из нашего госпиталя прислали несколько женщин - врачей, медсестер и дружинниц. Ну и удивлялись полячки, когда увидали женщин-врачей, да еще офицеров. Каждую свободную минуту о нашей жизни новых подружек расспрашивают. Ругать будете?
   - Кроме похвалы, ничего не скажу.
   По темным скрипучим деревянным ступенькам спустились в подвал. Польские девушки кормили раненых. Кроватей здесь не было, люди лежали прямо на полу, на соломенной подстилке, но в каждой мелочи чувствовалась теплая женская забота: под головами бойцов лежали домашние подушечки; некоторым достались простыни с вышитыми латинскими метками; другие были укрыты клетчатыми одеялами сандомирцев.
   Мне запомнилась девушка, которая одной рукой кормила с ложечки солдата, а другой ласково, нежно гладила его по голове. С великим трудом она заставляла его разжимать зубы, чтобы проглотить капельку каши. Один раз он чуть не сорвался - тихо-тихо застонал. Нежные тонкие пальчики сестры крепко схватили черную от солярки и металла солдатскую руку. Боец затих, только крепко сдавленные губы и окаменевшее лицо выдавали, каких мук ему стоило это молчание. И я подумал тогда, что благодетельные покой и тишина, которые удавалось поддерживать в палате заботливым красавицам полькам, лучше многих медикаментов возвращают к жизни израненных бойцов.
   Спустя два часа я присоединился к командарму на КП генерала Гетмана.
   - Гусаковского не только слышу, но и вижу! - раздавался голос Андрея Лаврентьевича. - Сжали противника на пятачке... Транспортные "юнкерсы" приземлиться не могут, на парашютах сбрасывают грузы. Половина нам попадает. И боеприпасов, и дизельного топлива, и продовольствия получили столько, что на бригаду хватит.
   Но Соболев не разделял оптимизма Андрея Лаврентьевича:
   - Разведчики, заброшенные ночью к Бабаджаняну, обнаружили перед его фронтом крупные силы деблокирующей группы: две танковые дивизии, две пехотные дивизии, несколько полков тяжелой артиллерии и шестиствольных минометов.
   - А у Бабаджаняна почти не осталось танков, одна пехота. И с внутреннего кольца - от Гетмана - пока ничего нельзя снять ему в помощь, - обеспокоенно склонился над картой Катуков. - Никитин, когда истекает срок нашего ультиматума окруженным на пятачке?
   - В десять ноль-ноль.
   Этот ультиматум последовал вслед за обращением политуправления фронта к гитлеровским войскам, оставшимся в окружении,- 72-й, 291-й пехотным дивизиям, штурмовому полку 4-й танковой армии, танковому батальону и частям 18-й артиллерийской дивизии. В нем говорилось: "За кем вы последуете: за 12 тысячами погибших в мясорубке на Сандомирском плацдарме или за 1550 сдавшихся в плен и сейчас спокойно ожидающих конца войны и возвращения на родину? Ваши товарищи сделали правильный выбор. Даем вам на размышление не больше десяти часов, после чего наши войска приступят к уничтожению ваших частей".
   Листовка воздействовала на многих гитлеровцев, но ярые фашисты еще ожесточенно сопротивлялись.
   Катуков снова задумался.
   - До утра организуем наступление, взаимодействуя с Пуховым, и будем добивать остатки окруженных дивизий - это основная задача армии. А Бабаджаняну надо удержать внешний фронт. Сил у Армо маловато. Может, перебросить что-нибудь от Дремова?
   Никитин доложил, что бригады Дремова тоже понесли большие потери и ослаблять их нельзя.
   - Выдохлись! - в голосе командующего тревога.- Ничего в резерве не осталось: ни одного танка, ни одной роты...
   Из включенного репродуктора доносились звуки мерных орудийных залпов: 18 августа столица салютовала войскам, форсировавшим реку Вислу и овладевшим Сандомирским плацдармом. А руководителям соединений в это время приходилось думать, где им найти хотя бы немножко резервов, чтобы сдержать ожидаемый натиск танковой лавины немцев.
   Последние незадействованные части - инженерные батальоны, снятые с мостов, были посланы Бабаджаняну. Одновременно радировали ему, чтобы мотопехота за ночь поглубже зарылась в землю: ожидается активизация противника.
   Ночь прошла сравнительно спокойно, только небо заполняло гудение транспортных "юнкерсов" и стрекотание наших По-2, летевших к Бабаджаняну.
   Время приближалось к десяти. А вдруг сдадутся?
   В 9:30 с севера послышался грохот бомбардировки. Бабаджанян сообщил, что его позиции подвергаются сильному артиллерийскому обстрелу. Бомбардировщики на малой высоте бьют "корзинами с бомбами". Это были такие же кассеты, какими "юнкерсы" пытались уничтожить саперов на переправе.
   В десять часов немецкое радио передало открытым текстом ответ на наш ультиматум. Его составил в рифму какой-то остряк-переводчик: "Мы в кольце и вы в кольце - посмотрим, что будет в конце".
   Ну что ж, они сами этого захотели. Посмотрим!
   Позвонил Гусаковский:
   - Только что радировал Бабаджанян: бьют по штабу, сильный удар по его позициям. Потом связь прервалась. Подполковник Кочур также сообщает, что по его участку бьют артиллерия и авиация. Позади себя слышу постоянный шум непрерывных налетов.
   "Шевченко, Шевченко, отвечайте",- летели в эфир вызовы нашей рации.
   Но командир северной группы, наш смелый Армо, молчал.
   Мы снова подошли к изученной досконально двухверстке. Никитин нанес на нее широкую синюю стрелу, стремящуюся через наши боевые порядки на юг, к маленькому коричневому пятну окруженных дивизий.
   - Решили деблокировать,- сказал Катуков,- а может быть, заодно окружить группу Армо. Место прорыва выбрали умело - расстояние здесь километров десять. Опасно! И нет никаких резервов.
   Мы немедленно связались с Шалиным.
   - Михаил Алексеевич, попросите у штаба фронта авиацию. Если можно, пусть пошлют "илы" на штурмовку окруженных немецких дивизий. Связь с Дремовым есть?
   - Есть.
   - Прикажите ему: пусть все бросит на север. Бабаджаняну с Костюковым одним не удержаться. Пусть даст им отдушину. Свяжитесь с Воронченко и выясните, держит ли он связь с двадцатой?
   Катуков подошел к Гетману.
   - Поехали, Андрей Лаврентьевич, в части. Ты куда, Кириллович?
   -К Бабаджаняну.
   Но доехать до КП Бабаджаняна в этот день не удалось: примерно в двух километрах южнее наш бронетранспортер обстреляли немецкие танки. Водитель Павел Коровкин мгновенно свернул в соседний неглубокий овраг. Тут дорогу нам преградили "катюши". По кромке оврага окапывалась пехота, вид у нее был боевой и решительный. С фланга пехоту прикрывал трофейный немецкий пулемет, замаскированный в бурьяне.
   - Геленков!
   Командир дивизиона "катюш" майор Ю.В. Геленков выбежал нам наперерез. Его молодое лицо за несколько часов будто постарело: не часто наши "катюши" попадали в такое положение, а ведь командир головой отвечал за безопасность каждой установки.
   - Почему вы здесь? Где люди?
   - Прислуга и шоферы - в цепи. Залпов нет. Все израсходовали.
   - Где Бабаджанян?
   - Сегодня ночью он собирал командиров частей. Утром немцы ударили и прорвались. В момент танковой атаки я потерял его. Части продолжают драться. Из оврагов никто не отступает. Но связи порваны, тылы потеряны. Я рассчитывал, что утром залпы подвезут, но наши боевые порядки перемешались с немецкими. Вывозить машины в таких условиях не рискнул: спешил людей и занял оборону. Три атаки успешно отбили.
   - С кем держите связь?
   - С комбатом Куниным.
   Направился к командиру мотострелкового батальона Александру Михайловичу Кунину. По дороге Геленков показал на бойца, залегшего у трофейного пулемета.
   - Казах, мотострелок Садыков. Немцы этот "МГ" с фланга поставили, бил косо прицельным. Обхожу цепь, слышу, на фланге кто-то бурчит: "Сколько людей, собака, грызет!" Гляжу - мотострелок голову индивидуальным пакетом перевязывает. Крикнул ему: "Пойди в укрытие". Только глазищами сверкнул: "Садыков - нельзя назад, Садыков - это вперед". Ах ты, думаю, какой Суворов нашелся. А он гранаты за пояс и в бурьян. Два взрыва - и пулемет трофейный стал по немцам стрелять. Расчетливый оказался Садыков! Приволок потом этот "МГ" сюда. У самого голова в крови, санитары подошли, а он вцепился в ручки пулемета - не отодрать: "Я - с товарищ". Так и сидит на фланге.
   За поворотом оврага показался Кунин. Комбат улыбался, хотя в тот день на черном от гари и грязи лице эта его обычная улыбка казалась довольно странной.
   - Отбили три атаки,- доложил он.- У противника много танков. Если б не батарея лейтенанта Иванова - ничего от нас не осталось бы. Танков они много пожгли, а с пехотой мы сами управились.
   Над краем ближней ложбины еле выглядывала обгорелая башня "тигра".
   - Тоже работа Иванова? - спросил я.
   - Нет, это сапера Кальченко работа. Артиллеристы никак не могли попасть хорошо танк укрылся. Я вызвал охотников его уничтожить. Взялся сапер. Дал ему три противотанковые гранаты, говорю на прощание: "Постарайся вернуться живым". Пополз Кальченко, его заметили: так и запрыгали вокруг пыльные фонтанчики, потом накрыли минами, "тигр" на него перенес пулеметный огонь. Смерть, наверно, тогда отлучилась, и добрался он до "тигра". Слышим взрывы, и над танком - пожар...
   Недалеко в овраге лежал раненый Кальченко. Грудь его была перебинтована, лицо выражало удовлетворение и тяжелую усталость хорошо поработавшего человека.
   Мы с Куниным прошли на батарею лейтенанта И.П. Иванова. Командир батареи не сразу заметил нас - смотрел на неубранное хлебное поле:
   - Косить бы да косить этот хлеб!
   Оглядели позицию. Орудия были расположены умело, простреливая возможные танковые маршруты. Маскировка отлично скрывала их от перископов гитлеровских машин. Сразу после доклада Иванова один из наблюдателей передал нам с высотки сигнал - "танки противника!". Уже без биноклей было видно, как двигались "тигры". Шли они медленно, словно звери, ищущие добычу. Иванов хладнокровно и сосредоточенно отдавал последние наставления бойцам: "Подобьете танк немедленно поджигайте его". До машин оставалось чуть больше двухсот метров, когда он скомандовал: "По танкам - огонь".
   От внезапного залпа загорелись две машины. Остальные начали расходиться по полю. Артиллеристы вошли в азарт и уже без всякой команды все убыстряли и убыстряли темп огня, поражая подставленные борта "тигров".
   Наблюдатель передал: "Вторая колонна танков!".
   Прикрываясь высоткой, новые машины заходили в обход батареи.
   Снаряды разрывались на огневых позициях орудий. Две пушки разбило прямым попаданием. У третьей упал замертво наводчик, командир орудия встал на его место.
   Танки подошли совсем близко к балке, и десятка три десантников соскользнули в овраг.
   - Там сержант Александров с пулеметом, - в перерыве между командами доложил мне Иванов, когда после стрекота нескольких очередей мы увидели серые тела, безжизненно катившиеся под откос.
   Артиллеристы не теряли бодрости духа и быстроты в действиях, с верой поглядывая на своего командира. Но уже пылали три батарейные машины, а рядом лежали тела шоферов. Снаряды противника летели с трех сторон.
   Батарея оказалась в огненном мешке.
   Казалось, еще несколько минут такого шквала - и горстка героев будет истреблена.
   - Пора менять позицию, - советую Иванову.
   Одно орудие подкатили к последней машине, и оно выскользнуло из узкой горловины огневого кольца. Оставшееся второе орудие посылало вперед снаряд за снарядом. Загорелся еще танк, остановился второй, подбитый, и вдруг командир батареи снял пилотку, вытер грязное лицо потным рукавом, зачерпнул жаркого воздуха широко открытым ртом и затем выдохнул:
   - Не выдержали, сволочи. Дай им вдогонку, Михейкин.
   "Тигры" быстро уходили обратно.
   На побледневшем, но спокойном лице командира батальона Кунина опять заиграла улыбка:
   - Кажется, костлявая еще раз косой поверх головы промазала. Сегодня больше к нам не полезут. У них тактика такая: где их крепко отлупили, туда больше морду не сунут, пойдут на соседа.
   - А кто сосед справа?
   - Бригада Ивана Васильевича Костюкова. На стыке с ней - взвод Володи Подгорбунского.
   - Подгорбунского? Какие у него силы? Как он сам?
   - Сегодня с утра оставались три бронетранспортера с тридцатью солдатами. Был дважды ранен, но уехать отказался. Туда можно подойти вон по тому овражку.
   Спускаясь в соседний овраг, мы задержались на скате. Справа над немецкими окопами носились наши бронетранспортеры. Вспышки выстрелов их крупнокалиберных пулеметов слились в одну светящуюся точку. Казалось, что разведчики Подгорбунского простреливали все живое, что оказывалось перед ними. Взрыв снаряда образовал воронку перед самым радиатором броневика, но он круто развернулся и последними патронами полоснул по пулеметному гнезду гитлеровцев. Оттуда донесся предсмертный крик, а бронетранспортеры, не снижая скорости, влетели обратно в свой овраг.
   "Почерк Володи!" - подумал я с радостью, почувствовав теплоту в душе: так отчаянно и в то же время красиво умел бить врага только Подгорбунский.
   - Минами лупят, - сказал Павел Коровкин, вслушиваясь в гул разрывов.
   Навстречу нам по оврагу ползли шесть разведчиков. Они цепко держали края плащ-палатки, на которой лежала какая-то бесформенная груда. В переднем я узнал Сашу Власова, бессменного ординарца и лучшего друга Подгорбунского.
   - Что это такое?
   Из груди Власова вырвалось всхлипывание. Вместо ответа он протянул Золотую Звезду.
   - Вот все, что от командира осталось.
   Мы смотрели на плащ-палатку и не могли понять, не могли поверить в случившееся. Саша по-своему понял мой взгляд.
   - Все собрали, товарищ генерал, все до кусочка! Кто жив остался - все ползали, искали останки командира. Тут он, целиком, - и Власов зарыдал.
   Не выдержал и я.
   С чистым сердцем пришел в партию Подгорбунский и отдал свою кровь, свое молодое счастье, как и его отец, за дело Ленина, за счастливую жизнь. В двадцать семь лет погибли они оба - Николай и Владимир Подгорбунские, отец и сын. Первый погиб в армии Лазо, защищая Советскую республику, второй спасал ее от гитлеровских варваров...
   Когда мы опомнились от горя, Власов поведал мне историю последнего боя Подгорбунского.
   С помощью справки, изготовленной начальником разведки корпуса, разведчики вызволили из госпиталя своего раненого командира. Получив строжайший приказ Дремова пробиться к Бабаджаняну любой ценой, Подгорбунский собрал группу. Она состояла из одного танка Т-34, девяти бронетранспортеров, одной противотанковой пушки и двух бронемашин. Ночным стремительным рывком, открыв огонь из всего оружия, группа посеяла замешательство у врага. Танк Подгорбунского подавил несколько пушек, бронетранспортеры скосили вражескую пехоту. В узком коридоре проскользнули разведчики, разрывая и уничтожая мелкие немецкие подразделения и объединяя наши части, дравшиеся порознь. Бабаджанян дал им приказ идти дальше на восток на соединение с 58-й дивизией армии В.Н. Гордова. Но в узком дефиле у Романувки-Нова группа наскочила на засаду: шесть тяжелых танков и батальон пехоты открыли огонь по нашему разведвзводу. Головной бронетранспортер был разбит первым же выстрелом, загорелись обе бронемашины. Лейтенант Каторнин, командир пушки, не растерялся: успел отцепить оружие и показал немцам, что такое бой в дефиле - тремя выстрелами поджег три танка. Остальные ушли.
   После этого Подгорбунский разделил отряд на две неравные части. Большую с единственным танком и пушкой во главе с лейтенантом Дубининым - он послал пробиваться к Гордову, а сам с тридцатью бойцами и тремя бронетранспортерами остался прикрывать их продвижение с севера. Целый батальон атаковал их. "Рус, сдавайс!" - кричали близко подобравшиеся гитлеровцы.
   Один за другим падали боевые друзья. Их осталось дваддать пять, потом двадцать, пятнадцать, наконец двенадцать. Все были изранены, Подгорбунский дважды. Время от времени они выскакивали на бронетранспортерах, расстреливали залегшие цепи немцев, и все начиналось сначала. Вчера, когда Дубинин прислал известие, что он вышел к Висле и соединился с подразделением из армии Гордова, Подгорбунский обещал, что уйдет обратно в госпиталь.
   - Со слезами упросили, - заканчивал горестный рассказ Власов.- А сегодня, может, с час назад, он сказали "Ладно, только еще в одну атаку, последнюю. Вот тот пулемет приглажу, чтоб вам без меня не так трудно было". Выскочили, все сделали, вернулись. Он уже совсем без сил был. Прилег, а его миной... прямое попадание,- и Саша снова горько, по-детски заплакал.
   - Где Бабаджанян? Где Костюков? - спросил я у подполковника С.Н. Яценко, который привел подразделение на смену разведчикам.
   - Неизвестно. Но управление бригадами налажено, командуют замы. Люди дерутся хорошо. Только нужны мины, снаряды. И хоть немного пополнения, иначе сил не хватит.
   - С армией связь есть?
   - Ближайшая - в районе Кихары, у полковника Гусаковского.
   Надо было принимать срочные меры для усиления северной группы и попытаться разыскать Костюкова и Бабаджаняна. Вручив Геленкову записку на получение двух залпов и мин для минометного полка из резервного транспорта Военного совета, я поехал связываться с Шалиным.
   На КП Гусаковского не было ни его самого, ни Гетмана, ни Катукова. Я информировал Шалина об обстановке и передал распоряжение начальнику тыла Конькову срочно доставить горючее и боеприпасы в указанные квадраты расположения северной группы.
   Потом я услышал спокойный доклад Михаила Алексеевича Шалина:
   - Фронт требует ускорить уничтожение окруженной группировки. В свою очередь, они посылают на бомбежку и штурмовку деблокирующих частей противника большую группу бомбардировщиков и "илов".
   - Ах, вот оно как? Очень хорошо, Михаил Алексеевич!
   - Отправил к вам Фролова с эрэсовским полком и иптаповской бригадой. Генерал-полковник Новиков помог: из ремонтных частей направил нам батальон отремонтированных танков. Принимаю дальнейшие меры для создания резерва.
   Связь работала отлично, голос Шалина был слышен не только мне. Кто-то сзади взял у меня из рук трубку.
   Незаметно вошедший с Гетманом и Гусаковским Катуков закричал:
   - Спасибо! От меня! И от Кириллыча! - он увидел улыбающееся лицо Андрея Лаврентьевича. - И от Гетмана тоже!
   Сообщение Шалина было огромной радостью для всех. Мы ощущали, что ночью наступит переломный момент боя. Получить к этому сроку резервы - означало выиграть последний этап непрерывного трехнедельного сражения.
   Михаил Ефимович Катуков привез еще одну приятную новость:
   - Николай Павлович Пухов расщедрился: целую дивизию северу выделил.
   Настроение у Михаила Ефимовича было радостным.
   - Нет, каков Шалин, а? Тихий, осторожный, водички не замутит, а наскреб резервов, когда никто не мог ничего найти. Они, тихонькие, все такие: себе на уме, а хваткие. Вот, Кириллыч, еще один тихоня-красна девица, - Катуков указал на полковника Гусаковского, который держался как-то в уголке, неприметно, а сейчас вспыхнул от застенчивости. - Ты бы видел, как он части распределил! С НП все поле боя видит, к цели с умом идет. Нет, ты посмотри, как он их расставил.
   Катуков быстро раскрыл карту.
   - Сюда батальон Алеши Карабанова, сюда Федора Боридько, здесь батарея Дмитрия Серикова стык держит, а по танконедоступной местности мотопехоту рассыпал.
   Ну попробуй, прорвись! Искусство! - раздельно произнес Михаил Ефимович. При уме Гусаковского еще упорство железное - одолей-ка его!
   - Другой шумит, рычит, за версту крик слышен, - презрительно сморщился Катуков,- а толку что... Поздравляю тебя, Иосиф Ираклиевич, с Золотой Звездой!
   Я тоже пожал руку Гусаковскому.
   - А что с Бабаджаняном? - спросил меня Катуков.
   - Не нашел.
   Я коротко изложил обстановку на участке северной группы и спросил у Гусаковского, что ему известно.
   - Очень мало. Ночью Бабаджанян пригласил меня к себе на КП. Там были Моргунов, Кочур. Информировали друг друга, решили готовиться к отражению удара с севера и уничтожению окруженных дивизий. Утром связной офицер принес вот эту записочку,- комбриг взял со стола клочок бумаги: "Буду в 10:00. Пришли мне радийный танк. Жди. Шевченко". Я послал туда танк с офицером. Недалеко от оврага, где находился Бабаджанян, "тигры" сбили с танка башню. Вернулся один механик-водитель. Больше ничего не знаю.
   Ничего не знал о Бабаджаняне и Дремов, с которым мы тут же связались. Где же Армо? И о Костюкове - никаких сведений.
   На участке Гусаковского в это время создалось трудное положение. Окруженные немцы отчаянно рвались навстречу деблокирующей группе.