Попов Александр. Ваших бьют!

   Убедившись, что внутри не скрывается нечто, грозящее моей жизни, я бросил палку и повернулся к проему двери, чтобы обнаружить какие-нибудь улики, которые смогут помочь мне понять, зачем Грегор возвращался к порталу. Открыв настежь тяжелую дверь, которая предательски скрипнула, я посмотрел внутрь. На первый взгляд ничего не изменилось: все так же висели лохмотья проводов, валялось сплющенное ведро, но, как только я захотел убедиться, что оборотень не написал на двери еще какие-нибудь мрачные прогнозы, что-то коснулось моей голени. Если раньше от такого ощущения я бы подпрыгнул, то в этот раз мое тело никак не отреагировало на происходящее, оно попросту застыло. Я почувствовал себя так, будто меня замуровали в какую-то статую, повторяющую контуры моего тела, но при этом не дающую ни малейшего шанса пошевелить хотя бы пальцем.
   Настойчивое прикосновение к голени повторилось, и, как ни странно, паралич начал потихоньку меня отпускать. Будто несмазанный механизм, я медленно повернулся к источнику моего страха, по пути настраивая себя, что перед лицом смерти я должен найти в себе достаточно сил, чтобы взглянуть в глаза оборотню, который наконец дождался момента, чтобы воплотить мечты о моей смерти, и теперь, по-видимому, носком сапога небрежно пинает меня по ноге, привлекая внимание.
   Наконец я смог повернуться и даже состроить подобающее выражение лица, которое могло бы убедить убийцу, что и среди изнеженных достижениями науки и техники жителей двадцать первого века найдутся люди, имеющие мужество глядеть смерти в лицо. Но, к моему удивлению, Грегора, с презрением наблюдающего за поведением своей жертвы (почему-то я ожидал именно таких эмоций от футболиста), передо мной не оказалось. Промелькнула мысль, что оборотень, убедившись, что мне теперь некуда деться, откровенно забавляется, накинув на себя шапку-невидимку. Серегин же говорил, что обитатели Школы магии растеряли свои умения, а вот магических артефактов у них пруд пруди.
   Я попытался было определить местоположение моего убийцы по какой-нибудь ряби в воздухе, как что-то снова ткнулось мне под коленку. То, что паралич наконец прошел, я понял, ухитрившись отпрыгнуть назад, прямо в совершенно неласковые объятия хранившегося в кладовке хлама. Поскользнувшись на обломке ручки от швабры, прокатившейся под моей ступней, я болезненно приземлился на пятую точку и загремел жестянкой ведра, успев заметить, как какой-то коричневый клубок, находящийся перед дверью, метнулся в сторону.
   Все еще находясь в шоковом состоянии от последних событий, я лихорадочно нащупывал рядом с собой какой-нибудь предмет, который позволил бы мне хотя бы чувствовать себя защищенным. Невзирая на ушиб, я ухитрился выдернуть из-под себя блин ведра и, лихорадочно отогнув ручку, выставил его перед собой в качестве щита. Осталось отыскать меч. За неимением такового я решил использовать второй обломок швабры и, перекинув «шит» в левую руку, направил его в дверной проем.
   Со стороны я, видимо, представлял собой занятную картину: сижу на задней точке в маленькой каморке раскинув ноги, причем так, что ступни уже торчат за порогом, с самым решительным выражением лица с нанесенными на нем нотками некого абсолютного непонимания. Мне же забавно не было, так как притаившийся враг не спешил показываться в поле моего зрения. Противостояние продолжалось еще в течение пары минут, и, когда я, уже не в силах больше терпеть неизвестность, готов был рвануться в последний бой, из-за косяка двери появилась настороженная щенячья мордочка. Убедившись, что неподвижная фигура сидящего на полу человека не выражает агрессии, щенок осмелел и, переступая крепкими лапами, вышел весь, внимательно изучая неожиданного визитера.
   Я был уверен, что он принадлежал к роду потомственных дворян, если исходить из убеждения, что основная линия его предков обитала вне квартир и благоустроенных вольеров. Судя по окрасу, не так уж давно в его генеалогическое древо была вспрыснута кровь сенбернара, но насколько она повлияет на его размеры в будущем, было трудно сказать.
   Щенок закончил этап визуального наблюдения, переступил лапами и негромко, будто бы для пробы, на меня тявкнул. Я оставался недвижим и с улыбкой ожидал, что он предпримет теперь. А щенок, поверив в свое превосходство, тявкнул еще раз и, не откладывая дело в долгий ящик, подобрался к моей ноге и с удовольствием вцепился в штанину. Я дернул ногой, что послужило ему поводом звонко залаять и снова вцепиться в джинсы, не иначе для того чтобы оторвать от них солидный клок материи, подходящей для новой игрушки. Я замер, опасаясь не услышать шаги возвращающегося оборотня, привлеченного возмущенным лаем. Пока нашедший себя занятие по вкусу собачий детеныш проделывал в плотной ткани Дырочки острыми как иголки щенячьими зубами, я думал, как поступить дальше.
   Осторожно, чтобы не испугать мохнатого агрессора, я поднял руку с обломком швабры и медленно направил ее в сторону треплющего мою штанину зверя. Зверь отодвинулся в сторону, не выпуская добычу из пасти, и задергал головой с удвоенным рвением. Я легонько толкнул его палкой в бок. Щенок покосился на доставляющий ему недовольство предмет и вернулся к своему занятию. Я ткнул его еще и на этот раз добился результата. Расхрабрившись в схватке с безропотными джинсами, щенок выплюнул замызганную слюнями ткань и бросился атаковать палку. Я же, отвлекая его внимание осторожными выпадами, подтянул ноги и медленно поднялся. Несколько раз щенок, замечая возле себя движение чего-то крупного, пытался повернуть голову в мою сторону, но мои умелые движения обломком ручки снова вовлекали его в занимательную игру. Поднимаясь на ноги, я вынужден был задирать свой конец палки, в которую щенок ухитрился накрепко вцепиться зубами и теперь, чтобы удержать добычу, выворачивал голову, наблюдая за моими действиями блестящим темным глазом.
   Я медленно обошел «противника» и, не выпуская из рук предмет нашего противостояния, двинулся к куче тряпья, качая палкой и стараясь, чтобы упирающийся всеми четырьмя лапами щенок следовал за мной, не выпуская изо рта деревяшку, что позволяло мне надеяться, что изобличающего мое присутствие лая не будет.
   Сделав несколько шагов, я оглянулся и чуть не отпустил ручку, призванную защитить меня от громкого сигнального лая. Под окном, скрываемое картонной коробкой, расположилось обширное жилище моего нового приятеля. Бетонный пол был застелен войлочным матрасом, на котором дном вверх стоял крепко сбитый деревянный ящик. Отверстие в виде арки в боковой стенке, очевидно, служило щенку парадным входом. Неровные края и глубокие вмятины утверждали, что за неимением подходящего инструмента Грегор, использовав обличье оборотня, выгрыз «дверной проем» собственными зубами.
   Непроизвольно поежившись от этого открытия, я продолжил наблюдения и кроме собачьей спальни обнаружил еще и столовую, отличающуюся довольно-таки богатым меню. На плотной картонке стояли пластиковые тарелки с разнообразными яствами. Молоко и остатки тушенки меня не удивили, но некоторые представленные блюда вызвали искреннее недоумение. Так, судя по валявшейся рядом бутыли, налитая в тарелку коричневая жидкость, сохранившая по краю несколько пузырьков, представляла собой не что иное, как газировку. Горстка арахиса, контейнер с овощным салатом и открытая банка с оливками тоже заставляли задуматься. Возможно, глупый щенок и включит эти продукты в свой рацион (они ничем не хуже ношеных носков хозяина), но надо же соображать, чем животных можно кормить.
   Тем временем хозяин «апартаментов» дернул палку, которую я, задумавшись, не сумел удержать в руках, и, довольный, потащил ее к своей будке. Одержав победу, щенок потерял ко мне всякий интерес и, придавив трофей лапой, принялся вдохновенно грызть его конец. Сообразив, что теперь самое время отсюда сваливать, я осторожно попятился в сторону лестницы. Победитель оторвался от своего занятия, приподнял голову и коротко тявкнул, что, должно быть, означало: «Заглядывай иногда, поиграем. Может, я и тебе разрешу палку погрызть». Я улыбнулся этому вольному трактованию и направился на улицу.
   А все-таки хорошо быть куратором в Школе магии, думал я, вольготно расположившись на заднем сиденье «форда», украшенного по бокам шашечками. Чудесный запах обшивки нового автомобиля, везущего меня домой, навевал нескромные мысли о правильности устройства мира, где достойный человек имеет право достойно перемещаться по городу. Вспомнив, что благодаря Серегину я еще и особо ценный сотрудник секретной государственной службы, я решил подтвердить статус «особо важной персоны» и подъехать непосредственно к подъезду. Но все мои барские замашки оказались напрасными – лавочка пустовала.
 
   Когда я вышел из лифта, то понял, что соседи не вызвали милицию только из-за того, что все они в это время находились на работе или еще где-то, – главное, что их всех не было дома. Изнутри несся такой шум, будто в квартире проходили лошадиные бега. Но дверь выглядела нетронутой, и я не мог допустить мысли, что Грегор каким-то образом научился лазить по отвесным стенам, чтобы добраться до моего, причем застекленного, балкона тринадцатого этажа. Путь сверху был значительно короче, но я не думал, что оборотень успел обзавестись каким-нибудь альпинистским снаряжением, чтобы спуститься с крыши. Да и громадный замок, закрывающий путь наверх с площадки шестнадцатого этажа, выглядел довольно внушительным. Поэтому напрашивался единственный вывод: источником грохота служили мои развлекающиеся постояльцы.
   Так оно и оказалось. Распахнув дверь, я едва не оказался сбитым с ног близняшками, которые пронеслись мимо в направлении кухни, со стороны которой послышался звон посуды. Убедившись, что опасность мне пока не угрожает, я шагнул внутрь, чтобы немедленно прижаться к стене, когда девочки ринулись обратно. В следующий момент я едва остался стоять на ногах, когда на моих плечах оказалась заливающаяся смехом чертяжка. От избытка чувств она даже колотила копытцами по моей груди. Раскрасневшиеся от бега девчонки, обнаружив беглянку, остановились передо мной со счастливым выражением на лицах, и Варя во весь голос завопила:
   – Мы так не играем, уговору не было на Саше прятаться!
   – Не было! – Продолжая смеяться взахлеб, Тимошка для надежности вцепилась в мои волосы ручонками и закричала: – А будет!
   Развивается проглотка, подумал я, пытаясь ссадить ее на пол, на что моя наездница прореагировала ударами копыт, словно пыталась образумить зарвавшегося коня. Подняв руки, я все-таки оторвал от своих волос чертяжку, которая, видимо на память, оставила себе немалое их количество. Так как облысение мне пока не грозило, я решил не уделять сему досадному факту излишнего внимания и все же ссадил Тимошку на пол.
   – Поймали-поймали! – заорали, угрожая сохранности моих барабанных перепонок, девочки и бросились к чертяжке.
   – Щас! – вложив в голос максимум презрения, совершенно внятно озвучила свое мнение по этому поводу Тимошка, в один момент оказалась на шкафу прихожей, ухитрившись по пути прихватить зонт и, готовая к новому нападению, весело размахивая им словно саблей.
   В довершение всего она как бы случайно свесила свой хвост и откровенно забавлялась, наблюдая, как близняшки тщетно пытаются его поймать.
   – Варька, швабру! – придумала выход из положения прикидывавшаяся доброжелательной Даша, и ее сестра стремглав кинулась в спальню.
   Не успел я удивиться тому факту, что девчонки могут пожертвовать своей грандиозной вешалкой ради победы в поединке, как Варя, создав в процессе высвобождения потенциального орудия немыслимый грохот, через несколько секунд снова кинулась в бой, по пути сдергивая со швабры плечики с нарядами. Глядя на приближающуюся фурию со шваброй наперевес, Тимошка замерла, сказала: «Ой!» – а спустя миг ее тело повисло на ручке двери спальни, и с легкостью гимнаста чертяжка переместилась по другую ее сторону. Через какое-то мгновение дверь захлопнулась, и девочки с криками бросились на штурм.
   Хотя я не слышал звуков, подтверждающих, что комод в качестве надежной защиты был пододвинут к двери, близняшки так и не смогли открыть дверь, несмотря на все их усилия. Встреча со щенком научила меня более миролюбиво относиться к любым созданиям, поэтому, наблюдая за девчонками, которые, обнявшись, пытались худенькими плечами вынести дверь, я не стал их останавливать и даже увлекся происходящим, гадая, удастся ли двум одиннадцатилеткам преодолеть препятствие в виде склеенной из фанеры и деревянных брусков панели.
   – Как? Они? – откуда-то снизу послышался голос с интонациями человека, совсем недавно вернувшего себе способность говорить после серьезной травмы горла.
   – Пока никак, – автоматически ответил я до того, как мне в голову пришла мысль, кто мог быть моим собеседником.
   – Ага, – удовлетворенно ответил голос, и до меня наконец дошла вся абсурдность ситуации обмена фразами с загадочным некто, которого вдруг угораздило оказаться у меня дома.
   А Тимошка, убедившись, что сестры заняты, добавила:
   – Буду телик.
   Близняшки бились с преградой, чертяжка направилась в гостиную, где спустя минуту забормотал телевизор, а я врос в пол, гадая, каким образом запертая в спальне чертяжка оказалась за моей спиной. Оставив девочек за бессмысленным занятием, которое, похоже, им пока не надоело, я оторвал свои ноги и направился за объяснениями.
   – Как ты здесь оказалась? – не принимая во внимание скромный словесный запас Тимошки, поинтересовался я.
   Чертяжка, ковыряясь в пакете с чипсами, оторвалась от очередного ток-шоу и, переведя на меня взгляд своих черных глаз, радужная оболочка которых сливалась со зрачками, коротко ответила:
   – Там, – махнув руками в сторону лоджии. – Быстро.
   Оставив ее наблюдать за очередным семейным скандалом, созданным фантазией сценаристов программы, я отодвинул занавеску и убедился, что и дверь, и фрамуги застекленной лоджии оказались открытыми. Действительно, что может быть проще для существа, обладающего возможностью мгновенно перемещаться по прямой, невзирая на силу тяжести, как вылезти в форточку, упереть свой взгляд в открытое наружу оконное окно лоджии, а затем спрыгнуть внутрь. Я выглянул из окна лоджии вниз, на газон, который все-таки возник на месте огорода с картошкой, разбитого летом бандой бабы Зои, вопреки проектам художников по ландшафту.
   И ужаснулся. Учитывая ускорение свободного падения в десять метров в секунду, время полета с тринадцатого этажа составило бы не более трех секунд, в течение которых взрослый человек может осознать, что это последние мгновения его жизни. Оставалось надеяться, что психика Тимошки, по всем параметрам отличная от человеческой, не пострадала. И эта теория подтверждалась удовлетворенным хрустом, доносящимся из комнаты. Мое душевное состояние тем не менее продолжало находиться под угрозой, поэтому я, старательно отгоняя зрелище чертяжки, вмятой в привезенный чернозем газона вышел с балкона, подошел к Тимошке, обхватил ее талию, несмотря на вялое сопротивление не ожидающей экзекуции представительницы нечисти черной тяжелой коммуникативности, и от души наподдал ей по попе.
   Наверное, сей воспитательный процесс действенен только в отношении человеческих детенышей, так как после окончания процедуры чертяжка посмотрела на меня, обернулась, соображая, чем привлекла меня именно эта область ее тела, но, так и не найдя ответа, уставилась на меня. Я же ожидал какой-нибудь реакции в виде нескрываемой обиды, крика и даже слез, но только не полного непонимания. Я сел на диван и, поставив локти на колени, закрыл ладонями лицо, ужасаясь картинам Тимошкиной гибели, которые без устали рисовало мое воображение.
   – Чего? Ты? – раздался рядом со мной голос чертяжки, за последнее время ощутимо продвинувшейся в плане речевого общения, и маленькая ладошка успокаивающе погладила меня по голове.
   Оторвав руки, я уставился на Тимошку и произнес фразу, часто используемую в ситуациях, когда чьи-нибудь подопечные по глупости рисковали своей жизнью (собственно, сейчас я разделял их участь):
   – Никогда. Так. Не. Делай.
   – Не делай, – повторила «скалолазка моя» и уточнила: – Как?
   – Снаружи. Не надо, – автоматически перейдя на чертяжкину манеру говорить, ответил я, понимая при этом, что не очень отличаюсь от героя Миронова в той же «Бриллиантовой руке», который для полного взаимопонимания с контрабандистами добавил в свою речь акцент, произнося фразу «чьорт побьери».
   – Там нельзя? – спросила Тимошка, махнув ручонкой за окно и сострадательно заглядывая мне в глаза.
   И пока я ожидал следующий вопрос (он обязательно должен был быть озвучен словом «почему»), она обрадовала меня обещанием, в искренности которого в отличие от данных обычными детьми я не сомневался:
   – Не буду.
   – А Галя где? – спросил я, невзирая на то, что моя собеседница все свободное время отводит уничтожению высококалорийных продуктов, а вовсе не изучению русского языка.
   – Ушла, – внятно произнесла чертяжка, наморщила лобик, просияла и радостно уточнила причину ее отлучки: – Шоф.
   – Шов?
   – Шоф, – подтвердила моя мохнатая собеседница и, поднеся ладонь к уху, проимитировала движения при телефонном разговоре.
   Ясно, позвонил Евгений Алексеевич, озадаченный отсутствием любимой секретарши в приемной своего кабинета, и заставил ее выйти на работу. В том, что его интересовали только Галины профессиональные качества, сомневаться не приходилось. Безусловно, ему было приятно, что по первому его требованию Галочка, изящно присев, составит на директорский стол с подноса его любимую чашку (сервизом с позолотой он пользовался лишь в случае приема гостей), наполненную черным кофе, сваренным из зерен, выращенных на высокогорных плато Эфиопии, но при этом значительно подпорченного тремя ложками сахара.
   Будучи до невозможности примерным семьянином, в очаровательной девушке наш директор видел лишь совершенное творение природы, а не объект нескромных мужских желаний. Среди сотрудников фирмы даже ходила байка, как он и его приятели по бизнесу, заключив взаимовыгодную сделку, решили отметить это событие в сауне. Неизвестно, откуда просочилась информация, но через пару дней все служащие поголовно обсуждали поведение директора, который даже и не подозревал о коварном плане друзей: те, зная его отношение ко всяким нехорошим излишествам, тем не менее решили украсить свой праздник наличием нескольких прекрасных, но при этом покладистых дев.
   Надо заметить, что в отличие от нашего начальника остальные не являлись истинными фанатами жара, поэтому, довольно быстро устав вздрагивать от прикосновения раскаленного металла тяжелых золотых цепочек к своей коже при каждом неосторожном движении, покинули парилку, оставив приятеля в одиночестве. И когда шеф, обливаясь потом, в самом благодушном настроении выбежал, чтобы немедленно прыгнуть в прохладный бассейн, он, к своему ужасу, обнаружил, что в нем уже весело плещутся симпатичные обнаженные «рыбки». Стыдливо прикрывшись руками, он замер, посмотрел на довольных приятелей с выражением глубочайшего душевного страдания на лице и не нашел ничего лучше, чем снова юркнуть в парилку.
   Дружный смех приятелей уже давно затих, кто-то присоединился к «русалкам», а Евгений Алексеевич так и оставался в помещении с разогретым до ста десяти градусов воздухом. Наконец кто-то из мужиков почувствовал неладное и заглянул в парилку, где и обнаружил находящегося в полубессознательном состоянии и красного как рак приятеля, расположившегося на деревянных досках пола в максимальном удалении от печки.
   Девочек немедленно выгнали, не забыв, впрочем, ощутимо поблагодарить их за составленную компанию, а нашего директора с превеликими осторожностями вывели из парилки, поставили под душ и в течение нескольких минут приводили в себя, постепенно понижая температуру воды, чтобы у главы сотрудничающей организации не приключился температурный шок. А Евгений Алексеевич, отстоявший свою честь чуть ли не ценой жизни, в течение довольно длительного времени служил предметом всевозможных хохм. Забавляющиеся мужики в курилке даже стали тешить коллег анекдотами, придавая им новое звучание, только бессовестно поменяв имя главного героя.
   Например, моются как-то Евгений Алексеевич с Петькой в бане. Петька трет Евгению Алексеевичу спину и говорит: «О, Евгений Алексеевич, майка, а ты говорил – пропала». Или: «А у тебя, Евгений Алексеевич, носки грязней». – «Ну так я, Петька, и постарше тебя буду». Когда запас подобных историй начал иссякать, сотрудники стали придумывать новые истории про Чапаева, продолжая называть его именем начальника. Одним из таких перлов был анекдот о том, как распарившийся Евгений Алексеевич, решив охладиться, открыл дверь парилки, но, вместо того чтобы выйти, вдруг вернулся на полку, несмотря на то, что и так выглядел не лучше вареного рака. Его ординарец, уяснив, что тягаться с командиром он не в силах, выскочил наружу и, вернувшись через полчаса совершенно удовлетворенным, сказал: «Зря ты, Евгений Алексеевич, тут сидишь, там как раз бабы пришли: молодые, статные, белые» На что очумевший от пара Евгений Алексеевич ответил: «Видишь, Петька, бабы-то белые, а я теперь полностью пролетарский, и внутри, и снаружи красный».
   И удивительное дело, если ранее у услышавшего подобные истории про легендарного комдива непременно зачесались бы руки, чтобы отвесить рассказчику бородатых острот затрещину, то теперь все незатейливые анекдоты просто проходили на «ура». К чести нашего директора, замечающего улыбки, нацеленные в его адрес, он находил ниже своего достоинства реагировать на веселье подчиненных.
   – Александр Игнатьевич, а что нам Тимошка двери не открывает?! – раздался протяжный вопль из коридора, оторвав меня от воспоминаний. – Скажите ей, нам уже надоело, пусть выходит!
   – Тимошка, выйди, – повелел я, соображая, как изнутри открыть дверь в спальню, которую каким-то образом чертяжка сделала такой неприступной, что ни грубая сила, ни магические умения потенциальной домушницы Вари не могли ее отворить.
   Нечисть, проявив чудеса послушания, схватила пакет с недоеденным удовольствием и вышла, обогнув диван. Только вместо того чтобы сразу направиться к сестрам, она сначала осторожно выглянула и, завизжав, бросилась в сторону кухни. Девочки с криками: «Ну ты сейчас получишь!» – кинулись за ней.
   Хорошо все-таки дома.
   Пока неугомонная троица продолжала веселиться, я закрыл двери гостиной, установил в плеер кинотеатра диск «Антологии сновидений», с составом которой я иногда довольно беспутно проводил время после концертов, и сделал погромче звук. Жаль, что они так и не нашли время сделать полноценную студийную запись, но рок-н-ролл тем и хорош, что отлично звучит, невзирая на количество музыкальных эффектов.
   Когда распахнувшиеся настежь двери поведали мне, что мои гостьи порядком наигрались, я обернулся и удостоил их самым строгим взглядом. Сделав звук потише, я поднялся с дивана и, обойдя девочек, вышел в прихожую. «Просто приходил Сережка, поиграли мы немножко», – вспомнил я, обозревая поле битвы. На удивление, крупные предметы мебели стояли на своих местах, а вот до этого тихо и спокойно висящие на вешалках вещи вкупе с газетами лежали на полу. В пылу сражения кто-то открыл кладовку, убранную «по-быстрому», и, как результат, выпавшие из нее вещи частично лежали около ее двери, частично были разнесены по всему коридору. Люстра тихонько покачивалась.
   – Убрать! – повелел я, не впадая в многословие, и остался следить за процессом.
   В течение двадцати минут близняшки наводили порядок, так как, возвращая с помощью левитации разбросанные предметы на свои места, сестры заставляли их выполнять фигуры высшего пилотажа и так увлекались, что забывали, зачем, собственно, они их подняли в воздух. Тимошка, издеваясь, следила за движениями сестер и, когда они шли по коридору в какую-либо сторону, мгновенно появлялась в их поле зрения и демонстрировала язык.
   – Александр Игнатьевич, скажите, чтобы она не дразнилась.
   – Тимошка, не дразнись, – автоматически сказал я, немало не беспокоясь невыполнением команды.
   – Саш! – раздался через какое-то время голос Вари. – Она не слушается.
   – Вы тоже, – буркнул я и, пройдя в гостиную, сделал звук погромче.
   – А как нам к себе попасть? – прозвучал новый вопрос, когда сестры поняли, что я вовсе не горю желанием укротить веселящуюся нечисть.
   Я подошел к двери и толкнул ее, нисколько не удивившись, что она не распахнулась. Просто в этом доме меня никто и ничто не слушается. Однако открыть ее оказалось довольно легко, стоило мне только определить причину ее непослушания. Потянув дверь на себя, я легко вытолкнул из-под нее туфлю, каблук которой Тимошка использовала в качестве клина. Девочки, даже не поблагодарив меня, схватили швабру и первым делом принялись за восстановление «вешалки». Когда она была отреставрирована, они прыгнули на кровать, открыли по глянцевому журналу, но вид продолжающего стоять в дверях хозяина квартиры заставил их напрячь мозги и сообразить, что он остается чем-то недовольным.