Попов Андрей. Хорошие деньги

так молод и неопытен, что еще не знал им настоящего применения.
Мать заплакала, встретив сына в воротах, обняла и сказала то, что он
тайно хотел услышать:
- Хоть ты, Васенька, стал человеком.
И Василию действительно казалось, что он стал человеком - потому что
был богато, изысканно одет, и в кармане имел немало денег.
В доме все пребывало по-прежнему - старинный фанерный комод,
металлическая кровать, табуретки-самоделки, стол, рукомойник, выцветшие
занавески... Василий почувствовал себя неспокойно - обстановка показалась
ему убогой, а мать - нищенкой. Немедленно все это уничтожить, заменить и
навсегда забыть прошлое! Мать начнет здесь новую жизнь!
- Пойдем! - потянул он мать за руку.
- Куда? - испугалась она.
- В магазин. Все твое барахло сожгу в огороде. Купим новую мебель.
- Брось, Вася, - нервно засмеялась мать.
- Мы теперь обеспеченные люди, и можем себе позволить все, что
захочется.
С трудом, но Василий привел мать в магазин. Купил диван, мягкие стулья,
кровать, стол, ковер, еще что-то из мелочей. Продавцы и покупатели изумленно
и восхищенно смотрели на Василия.
Через неделю явился на встречу с сыном отец - постаревший, хромой,
трогательно взволнованный, даже всплакнул, и сын щедро предложил ему денег.
Потом зачем-то дал сестре, другим родственникам, и от его северных
сбережений за полтора месяца мало что осталось; но небольшую сумму все же
успел положить на сберкнижку. Он удивлялся тому, что так легко тратил
деньги, доставшиеся ему огромным трудом.
Однако, денег ему все же было жалко, но он не мог их не тратить, потому
что именно в минуты расставания с ними чувствовал себя выше других людей, и
это было сладостным и пьянящим чувством. Василий тогда понял, что уже
никогда не сможет жить в скудости; он не знал, где еще добудет денег после
армии, но категорично сказал себе, что они у него будут...
Как-то вечером Василий и Александра сидели в ее доме на застеленном
верблюжьим одеялом диване и рассматривали фотоальбом. В комнате было тихо и
тепло; потрескивали в печке красные угли, тикали старые большие часы, зевал
и потягивался на стуле пушистый сонный кот. А за окном стояли холодные
осенние сумерки и бился в стекло ветер.
- Посмотри, - сказала Александра, - на эту фотографию - я в детском
саду. Помнишь наш побег? А того странного паренька Ковбоя?
- Помню, - улыбнулся Василий. - Жалко Ковбоя - говорят, жестоко болел
после заключения и умер. Я ему, Саша, так благодарен.
- Благодарен? За что?
Василий помолчал, прикусывая губу. Тихо, но твердо произнес:
- Он показал мне путь к настоящей жизни. Я понял, что человек должен
быть независимым и свободным.
- Но все люди зависят друг от друга, - несмело возразила Александра. -
И эта зависимость нередко приносит человеку счастье.
- Я тебя понимаю - ты говоришь о сердечной зависимости. - Он взглянул в
глаза девушки, и она отчего-то смутилась и склонила голову. - А я толкую о
другом.
Перевернули лист, и у Василия, когда он увидел фотографию, на которой
Александру обнимал за праздничным столом какой-то кудрявый, симпатичный
парень, сердце вдруг стало биться учащенно, и колко-горячо прилило к голове.
Александра досадливо и виновато взглянула на Василия.
- Ты с ним дружишь? - спросил Василий.
- Понимаешь... ты мне не писал с Севера, прислал всего пару писем, а я
так ждала. Потом уже перестала верить, что ты вернешься ко мне...
- Мне пора домой... уже поздно.
- Вася?
- Что?
- Ты для меня дорог...
- Вот как! А фотографию ты почему не уничтожила? Получается, что тот
парень тебе дороже. У меня, как у любого нормального человека, есть
воображение: что там было у вас еще - я могу домыслить, - сыпал Василий.
- Уходи.
- Что? Да, да!
- Навсегда.
- Как знаешь.
Он ушел, считая себя правым, оскорбленным, однако сердился, что так
думал. И впрямь, всего два письма он отправил ей с Севера. Увлекся
заработками - и подзабылась тихая, далекая Александра. Быть может, Василий
превращался в человека, для которого личные привязанности - пустяк, который
можно пережить.
Перед самым отбытием на сборно-призывной пункт он все же завернул к
Александре, но она не впустила его в дом.

7

Василия с группой новобранцев привезли в полк поздно вечером, помыли в
бане, выдали обмундирование; спать уложили ночью на железные кровати без
матрасов и подушек. Утром подняли в половине седьмого. Замкомвзвода,
широколицый старший сержант, стучал подкованными сапогами по казарме между
спешно натягивавших обмундирование новобранцами и покрикивал:
- Шустрее, щеглы, одеваемся! Вам тут не курорт.
Солдаты суетились, друг друга невольно толкали, выбегали в темный узкий
коридор для построения; у всех были перепуганные, жалкие лица. Окладников не
смог найти своего второго сапога, - встал в строй в одном.
- Что такое, воин?! - надменно-сердито посмотрел на него замкомвзвода.
- Извините, товарищ старший сержант, - ответил Василий, - я не смог
найти сапог.
- Если прозвучит боевая тревога, и ты, воин, не сможешь, к примеру,
найти свои брюки, а на улице зима, мороз жмет под сорок, что же - обморозишь
свой ...? - И сержант неприлично помахал рукой.
Солдаты икающе-угодливо загоготали. Окладников упористо молчал и прямо
смотрел в глаза замкомвзвода.
- Почему молчишь, солдат? Ты, случайно, свой сапог не проглотил?
- Так точно! - неожиданно гаркнул Василий, вызывающе усмехнувшись
сержанту в лицо.
- Отлично! Как твоя фамилия? Взвод, смирно! Рядовой Окладников, выйти
из строя. Объявляю три наряда вне очереди. Встать в строй!
Вошел в расположение прапорщик Коровкин - командир взвода. Близоруко
прищурился на замкомвзвода. Тот немедленно подал команду "смирно".
- Вольно, - без напряжения скомандовал Коровкин и махнул рукой
сержанту, который, вытянувшись в струнку, хотел подойти к нему с
обязательным в таких случаях рапортом. - Здравствуйте, товарищи солдаты! -
Взвод недружно, неумело ответил. Прапорщик добродушно улыбнулся: - Ничего,
научитесь. Скоро начнется для вас настоящая служба. В добрый путь, парни.
Можно разойтись.
Василий стал искать сапог.
- Ну, что, нашли? - спросил у Василия Коровкин, когда он вылез из-под
кровати с растоптанным, большого размера сапогом.
- Так точно, товарищ прапорщик, отыскал. Но в толк не возьму, как мой
сапог за ночь превратился из сорок второго размера в черт знает какой, -
вытянулся перед командиром Василий.
- Вольно, вольно. Все ли углы осмотрели?
- Так точно.
- Странно, куда же мог запропаститься ваш сапог?
- Не знаю, товарищ прапорщик.
Они посмотрели друг другу в глаза и захохотали.
- Так говорите, что сапог вырос за ночь? - спросил Коровкин, громко
смеясь.
- Так точно, товарищ прапорщик! - потряхивал плечами Окладников.
Сапог так и не отыскался. Быть может, кто-то подменил или подшутил над
Василием. И теперь ему невольно думается: а может, все лукавый подстроил,
чтобы быстрее он, Василий, сошелся с Коровкиным - этим искусителем? А
возможно, Коровкин и есть сам чертяка! Тщательно и взыскательно перебирает
Василий в мыслях прошлое: почему именно ему суждено было сблизиться с
прапорщиком?

8

Недели через две освободилось место заведующего столовой и
продовольственным складом, и неожиданно на эту должность был назначен
Коровкин. Он числился хорошим командиром взвода, заочно учился в каком-то
институте и, поговаривали, со временем мог сделать карьеру, стать командиром
роты, и в полку были крайне удивлены, что он ушел в какие-то кладовщики,
завхозы - презираемое в армейской среде интендантство...
Взвод, в котором служил Окладников, весной временно направили на
полевой пункт связи для выполнения технического оперативного задания.
Василия назначили поваром, хотя он толком не умел готовить, однако научился
быстро, как ему было свойственно. Жили в палатках на опушке леса. Продукты
раз в неделю привозил Коровкин, Василий расписывался за их получение. Иногда
прапорщик оставался в лагере с ночевкой. В один из вечеров, когда Василий
дежурил на радиостанции, они разговорились.
С запада надвигалась густая сливовая ночь, и представлялось, что в
лужах не вода, а чернила. Небо было беззвездным, давяще-низким, вдали, в
деревеньке, уже погасли последние огоньки. Монотонно-устало тарахтел дизель.
Радиоаппаратура работала без сбоев, в проводах и блоках шуршало
электричество, зеленые лампочки безмятежно горели, а красные дремотно-тупо и
никчемно торчали на приборных панелях. Василий, настежь открыв дверь душной
тесной станции, то прислушивался к ночи, то пытался вчитаться в "Алые
паруса", затрепанную книжицу, случайно отыскавшуюся в ящике с отслужившими
свой срок радиодеталями. Ему минутами воображалось, что он - Грей, стоит на
палубе "Секрета", который, пластая поднимающиеся волны, несется туда, где
живет она, его добрая Александра-Ассоль. Потом задремал, и ему виделись
яркие, пронизанные солнечными лучами паруса, которые хватал и разрывал
ветер. Василий отчаянно стягивал дыры, но материя все равно расползалась. Он
плакал, кричал и безысходно, отчаянно чувствовал, что не способен спасти
паруса.
Василия толкнули в плечо, - он вздрогнул и очнулся. Перед ним стоял
Коровкин и дружелюбно улыбался. Василию стало совестно и досадно, что его
застали спящим на боевом посту. Резко встал перед прапорщиком, но ударился
головой о низкий потолок. Было больно, самолюбие страдало, хотелось потереть
ушибленное место. Собрался было отрапортовать, но Коровкин отмахнулся:
- Сидите, сидите. Все ли в порядке на станции? Связь устойчивая?
- Так точно.
Василия раздражала улыбка прапорщика, - в ней показалась ему насмешка.
Присел, повернулся лицом к аппаратуре и стал неподвижно-упрямо на нее
смотреть. Коровкин полистал Грина и спросил:
- Любите романтические вещи?
- Душа просит... - сказал он, но сразу поправился, будто вспомнил
что-то важное о себе и жизни: - ...иногда. Бывает.
- А я увлекаюсь трезвой прозой. - Коровкин присел на стул, закурил. -
Давно, Василий, присматриваюсь к вам. Какой-то вы немножко странный.
Замкнутый. Себе, так сказать, на уме. Не обиделись на мои слова?
- Мне кажется, что любой человек хотя бы чуть-чуть, но себе на уме. И
вы в том числе, товарищ прапорщик.
- Вот как!
- Вы, извините, товарищ прапорщик, похожи на волка в овечьей шкуре.
- Так, допустим. Докажете?
- Вы с виду такой простой, то есть простачок, а глаза ваши выдают вас.
Мои и ваши глаза чем-то похожи.
- Чем же?
- Я не смогу вам объяснить.
- Попытайтесь, Василий.
- В ваших глазах отражается какая-то ваша задумка. Страстная задумка.
Вы хотите, наверное, чего-то большего, чем другие люди.
Коровкин попытался улыбнуться, но у него, как от боли, вздрогнула
тщательно пробритая щека. Он заинтересованно смотрел на Василия, прищурив
глаз.
- А вы, Василий, такой же человек - с задумкой, как вы выразились? Чего
же вы хотите получить от жизни?
Василий не выдержал его умного, проницательного взгляда, - опустил
глаза и стал без причины оправлять гимнастерку.
- Много чего хочу. - Замолчал, прикусив нижнюю губу.
Прапорщик снова взял в руки книжицу, зачем-то полистал:
- Как мы, люди, наивно верим в эти странные алые паруса, они нам
мерещатся всю жизнь. А на самом деле никаких алых парусов нет. Есть скука
будней, есть постоянное движение к своей цели, есть хорошая и плохая пища,
хорошие и плохие вещи, а всякий романтический бред только мешает движению
вперед. Вы улыбаетесь, и, похоже, иронично?
- Человеку все же нужны алые паруса. Они - воздух для его души, и без
них она задыхается и чахнет.
- Красиво сказано, но не более. И как-то заученно. Вы сами-то верите
своим словам? - Но Василий угрюмо смотрел в сторону и молчал. - Постараюсь
тоже выразиться красиво: паруса - чтобы плавать, а человеку нужна земля, на
которой они совсем ни к чему, ни алые, ни зеленые.
- И все же нужны паруса, - без видимой причины упрямствовал Василий. -
Человек хочет мечтать, летать в облаках, строить воздушные замки.
- Чепуху вы мелите, Василий. И, чувствую, не совсем искренни, а точнее
- и сами не верите своим словам. Пытаетесь самого себя в чем-то убедить,
взглянуть на жизнь по-новому? Молчите? Ну, молчите, молчите! А я вам вот что
скажу: из нас хотели сделать новых людей, - что же получилось, любезный?
Запомните: человеческая суть вечна, ее никакая революция не изменит. Вот вы
говорите - мечтать должны люди. Да, наверное, должны, но как мечтать, как,
если рядом с тобой столько нелепости, гадости, грязи, фальши, и сам ты
незаметно погрязаешь в дерьмо жизни. Я, может, тоже хочу мечтать так же
красиво, как вы или любимый вами Грин, но - уже не в силах. И вы тоже
обессилите и начнете фальшивить, подличать и, может быть, сопьетесь. Одно
остается...
Коровкин прервался и внимательно посмотрел в глаза Василия, словно бы
намеревался глубже заглянуть в него.
- Одно остается: бороться за себя. Любыми способами! Любыми!
- Вы повторяете мои мысли.
- Вы, Вася, сами подметили, что мы похожи... взглядами. - Он помолчал и
добавил: - Взглядами на жизнь. Правильно? Ну-с, желаю успеха. - И Коровкин
вышел.
Василия сменили. Он ушел в палатку, прилег в одежде на голый топчан, и
никак не мог уснуть. Вставал, ходил между топчанами, на которых спали
сослуживцы. Неужели все в мире - ложь и обман? Никому нельзя верить? И жить
только для себя? Где, в чем правда жизни? И Ковбой, и Дунаев, и Коровкин, и
сестра Наташа, и отец с матерью, все-все люди на этой земле хотят, в
сущности, одного и того же - жить для себя. Все хотят иметь много денег,
красивые, полезные вещи, чем-то выделяться среди других. Если так - зачем
людям алые паруса, красивые мечты? Неужели и вправду алые паруса - просто
вранье, которой люди прикрывают истинные намерения и планы?
Всю неделю Василию хотелось увидеть прапорщика, но он и сам не знал
зачем: что-то сказать ему, что-то уточнить, поспорить?.. Коровкин приехал,
как обычно, в понедельник утром, протянул Василию руку для приветствия, чего
раньше не делал; солдаты удивленно посмотрели на обоих - не принято было
любому начальнику здороваться за руку с солдатом.
- У меня, Василий, деловое предложение для тебя, - обратился Коровкин
доверительно на "ты", ласково улыбаясь. - Хочешь в полку работать поваром?
Ты мне приглянулся. Да и глаза у нас, как ты заметил, схожи, -
заговорщицки-шутливо подмигнул он. - Варишь ты хотя и доморощенно, однако
прилично и отвественно, кушаю с удовольствием. Быстро, я думаю, набьешь
руку. Даст Бог, сработаемся. Как?
- Согласен, - чуть не обмер от большой радости Василий, и для верности
спросил: - Вы, товарищ прапорщик, не шутите?
- Нет-нет! Собирай вещички. За тебя кого-нибудь оставим.
Василий был счастлив, хотя считал интендантскую службу скучной и не
совсем как бы настоящей. Но он видел, что самые сытые, довольные и
независимые - независимые, свободные! - люди в полку - повара. Они были
свободны от каких-либо учебных занятий, строевой подготовки, муштры,
уединенно жили в каморках при столовой. Василий мечтал, что будет готовиться
к сдаче экзаменов за девятый и десятый классы экстерном, - а почему бы и
нет? Он намеревался получить серьезное образование. А еще предоставляется
возможность высыпаться и наедаться, - не чудесная ли жизнь начнется?

9

Несколько дней спустя, приступив к поварским обязанностям, Василий
получал на складе у Коровкина продукты. Когда расписывался, неожиданно
обнаружил, что вместо полученных им пятидесяти килограммов сахара в графе
стоит сто. Он пристально посмотрел на Коровкина:
- Но, товарищ прапорщик...
- Подписывай, подписывай, Василий.
- Есть нормы закладки в котел... как же... ведь не сладко будет.
- Кому сладкая жизнь, кому - соленая. Мы, люди, разные, - улыбался
прапорщик губами, а в глазах стояло настороженное темное чувство. - От
сладкого зубы болят.
- Вы снова шутите? Я вас не понимаю.
- Ты подпиши, а после я тебе все объясню. Приходи ко мне в гости.
Василий подписал. Вечером заглянул к Коровкину; удивился его большой
библиотеке, рассматривал корешки.
- Я тоже, Василий, люблю смотреть на книги, - сказал Коровкин. - Сяду
иногда в кресло и долго ими любуюсь. Собранная в одном месте тысячелетняя
человеческая мудрость! Робеешь перед ней. Ты любишь читать, и я любитель.
Опять у нас сходство, - подмигнул он. - Читаешь, читаешь, а потом вдруг
задумаешься: что же ты, человек, такое на земле, для чего ты появился на
свет божий? Я рано стал задавать себе такие вопросы. Может, потому, что
нелегко мне жилось, Василий. Отца своего я совсем не знал. Мать вспоминала,
что он все хотел ее озолотить, да где-то сгинул. Может, в тайге убили.
Бедно, в нужде жили мы с матерью. Работала она на железной дороге, пути
подметала. Денег нам всегда не хватало, а больше мать работать не могла -
была больною. Все лето мы ухаживали за огородом, и на зиму у нас бывало
много овощей - это и выручало. Да поросенка время от времени держали. В
детстве, Вася, я не задумывался, как живу, лишь бы мама была рядом, -
ребенок просто принимает жизнь. Но вот, дружище, посчастливилось мне, как
лучшему ученику, съездить - бесплатно! - по путевке в Москву. Вернулся назад
и чувствую - каким-то другим я стал. Иду с вокзала по родным поселковым
улицам и - неуютно себя чувствую. Куда ни взгляни - всюду заборы, свалки
мусора прямо возле домов, выпившие мужики и бабы возле винного магазина
кричат. Деревья, дома, снег, люди показались серыми, унылыми, тошнотворными.
Эх, не умеем мы, русские провинциалы, красиво жить! Тогда я серьезно
задумался: неужели столь некрасиво и неразумно и суждено мне жить на свете,
неужели я единственно для того и родился, чтобы оскотиниться здесь и убить
свою молодую жизнь?
Василий пристально посмотрел на Коровкина: тот пересказывал самые
тайные мысли Василия! Коровкин снова подмигнул ему.
- Нет, Василий, сказал я себе тогда, задавлюсь, а не дамся. Лучше сразу
умереть, чем так жить, губить свой век! - Коровкин вынул из шкатулки деньги
и протянул их Василию: - Возьми. Смелее. За сахарок, - напряженно, но твердо
всматривался он в Василия.
- За сахарок? - невольно шепнул Василий и чего-то испугался; искоса
взглянул на двери и окна. Чуть пододвинул свою ладонь к деньгам.
- Так точно, за сахарок, - не отрывал своего взгляда от побледневшего
лица Василия улыбчивый Коровкин. - Бери, бери.
Василий кончиками пальцев коснулся денег и по столешнице медленно
потянул их к себе...
Он вернулся в полк, закрылся в своей каморке и упал лицом на подушку.
Через неделю Коровкин предложил Василию больше денег. "Возьми, не
бойся, - что-то говорило в Василии. - Люди совершают и более страшные
поступки, да живут преспокойненько себе. Возьми, только сейчас возьми, а
потом - ни-ни!" И он взял.
И в третий раз взял, и в четвертый, и в пятый; а потом сбился со счета.
Он сравнивал деньги Коровкина с северными - какие они легкие, без пота,
сладкие, сахарные деньги, и как приманчивы!
Кем же он тогда стал? Ну, конечно, вором, просто вором. Теперь Василию
кажется, что он превращался в животное, в наглое, жадное, хитрое животное...

10

Поварскую работу Василий невзлюбил. Ему было скучно изо дня в день
заливать в огромные котлы воду, засыпать в них крупу или покрошенную
картошку, спускать в воду куски мяса, потом размешивать, ворочая деревянной
лопатой, пробовать и, наконец, увесистым черпаком разливать по кастрюлям и
выставлять их в раздаточное окно для ротных дежурных и дневальных. Варил он
скверно, потому что все время чего-нибудь не докладывал. Сам же никогда не
ел из котлов, а тишком варил себе и Коровкину в своей каморке.
Когда солдаты ели, он смотрел на них из раздаточного окна и думал: "Ну,
хотя бы кто-нибудь встал и врезал бы мне по морде". Он, казалось, нарочно
дразнил их своим видом, посмеиваясь, и - ждал. И в одно прекрасное время
из-за стола поднялся худой солдат и с полным стаканом компота направился к
Василию. Сержант зыкнул:
- Рядовой Степанов, сесть на место!
В полку считалось неслыханной дерзостью, если кто-нибудь вставал из-за
стола или, напротив, садился за него без команды. Вся рота замерла. Степанов
не повиновался.
- Это - он, - с безумной радостью шепнул Василий, не ясно понимая, о
ком говорит.
Степанов поставил перед поваром стакан с компотом и тихо, без тени
злости и раздражения сказал:
- Возьми. Утоли жажду.
- Что? Жадность? - почему-то не расслышал Василий.
- Жажду, жажду.
- А-а...
Василий ожидал, что произойдет еще что-нибудь, но солдат вернулся к
своему столу. Сержант хлестко ударил его по затылку.
Василий пристально смотрел на Степанова и внезапно открыл, что он и
Степанов до чрезвычайности схожи. Лицо Степанова вытянутое, островатое на
подбородке, худое, с впалыми щеками и отечной синевой под глазами, в которых
скопилось столько грусти, что казалось - Степанов вот-вот заплачет.
"Я подошел к самому себе и угостил самого себя этими... помоями, -
вечером, прислушиваясь к шороху крыс в мясном складе, думал о случившемся
Василий. - Глазами Степанова я словно бы заглянул в себя, в самую свою
глубину... Не-е-ет, он не просто человек, а сгусток моей совести! И совесть,
как изощренный убийца, преследует меня. Я вор, ничтожество, кормлю
сослуживцев бурдой, сам же объедаюсь с Коровкиным... Ах, Коровкин! Я ведь и
с ним схож! Так каков я - настоящий я?.."
Утром, пожелтевший, с кругами под глазами, он ждал, высунувшись из окна
раздачи, Степанова. Когда рота, в которой Степанов служил, появилась в
дверях, Василий вдруг попятился назад и его дыхание сбилось. "Чего же я
боюсь?" - снова подошел он к окну. Увидел Степанова и с облегчением понял,
что этот солдат ничем особенным не выделялся среди других, обыкновенный
солдат: долговязый, с туго затянутым ремнем... Степанов смотрел в пол, был
задумчив, однако, поравнявшись с Василием, неожиданно поднял на него глаза.
Василия, показалось ему, обдало жаром, но он продолжал прямо смотреть в лицо
Степанова, который молча прошел мимо, по команде сел за стол и съел все, что
ему подали.
В обед Василий снова подкарауливал Степанова, и его ощущения
подтвердились - глазами Степанова он взглянул в себя.
Вечером после ужина Василий остановил Степанова на улице:
- Чего тебе, гад, надо от меня?
- Ничего, - мирно отозвался Степанов. - Пропусти.
И побежал к строившейся повзводно роте...
Несколько дней спустя Василий приготовил в своей каморке великолепный
ужин из жареной картошки, печеных яиц и котлет и заманил к себе Степанова.
Василию казалось, что они должны, в конце концов, сказать друг другу что-то
крайне важное.
Василий насильно усадил этого худого, печально-молчаливого солдата за
стол, к самой его груди пододвинул блюда и думал, что он накинется на еду и
в один присест опустошит тарелки и сковородку. Но Степанов низко склонил
голову и вымолвил, чуть пошевелив губами:
- Я не буду твоего есть.
- Почему? - Слово как-то плавающе, будто разлитая вода, растеклось в
тишине, и Василий не знал, расслышал ли Степанов.
Солдат молчал и смотрел в пол.
- Почему, скажи? - зачем-то дотронулся до его плеча напряженный
Василий.
- Ешь сам, - невнятно отозвался Степанов и медленно поднял глаза.
Василию стало жарко: взгляд Степанова входил в него жгущим лучом.
- Почему, дружище, ты ненавидишь меня?
- А почему ты сам себя ненавидишь?
Степанов поднялся со стула, подождал ответа, но Василий молчал,
напуганный и пораженный его вопросом.
- Пойду. Спасибо за вкусное питание.
Василий слабо схватил его за рукав гимнастерки:
- Хочешь... хочешь, я устрою тебя на мое место? Отлично заживешь,
сытно, никто тобой командовать не будет, кроме Коровкина... да и тот не
командир, - неожиданно для себя выпалил Василий, не осмеливаясь взглянуть в
глаза Степанова. - Ведь тебе тяжко живется во взводе: ты молодой солдат,
тебя всякая сволочь унижает и гоняет. А здесь, в этой каморке, у тебя,
знаешь, какая начнется жизнь? Сказка!
- Нет. Я хочу нормально отслужить. Чтобы потом меня всю жизнь не мучила
память.
Они коротко посмотрели друг на друга. Худощавое, смуглое лицо Степанова
показалось Василию простым и понятным. Василий удивился тому, что только что
боялся взглянуть в его лицо; теперь же в этом лице ему послышался слабый,
тонкий голосок другой жизни. И Василию озаренно-сильно захотелось вместе со
Степановым уйти из этой каморки и начать какую-то новую жизнь, которая
непременно будет чистой, честной, открытой для любых глаз. В одно мгновение,
пока они смотрели друг на друга, Василий словно переоценил все, что было с
ним раньше: его бедная семейная жизнь показалась ему не такой уж плохой и
несчастливой, его северные мытарства - в чем-то даже романтическими, а
казарменная маета в начале службы - нужным и важным испытанием, которое
должен пройти каждый уважающий себя настоящий мужчина.
- А я, по-твоему, ненормально служу?
- Отсиживаешься... Ты никак плачешь?
- Нет. Тебе показалось. - Василий отошел к окну. - Странно, мы с тобой
похожи, как братья.
- Нет. Тебе показалось.
- Не похожи?
- Нисколько. Ты, конечно, прости меня, но мне почему-то жаль тебя.
Бывай.
И он ушел.

11

А через несколько дней к Василию в каморку забежал запыхавшийся
дежурный по контрольно-пропускному пункту:
- Вася, к тебе приехала девушка. Ух, хорошенькая! - подмигнул он,
щелкнул пальцами и скрылся.
Кто такая? - замер Василий, прислушиваясь к глухим ударам крови в