висках. Спешно смахнул щеткой с сапог подсохшую дорожную грязь, порывисто
застегнул шинель, на секунду-другую заглянул в зеркальце. День клонился к
вечеру, сгущались тени. Сырой предзимний ветер помогал Василию идти быстрее
- ударял в спину волна за волной. Сократил путь по раскисшему от дождей
футбольному полю. Забежал в небольшой домок КПП, широко распахнул дверь в
его вторую, гостевую, комнатку и выдохнул:
- Саша!
Василию показалось, что его сердце остановилось. Александра, прикусив
губу, стояла у окна. Она была все такой же тонкой, с прозрачными волосами...
- Саша, я предчувствовал, нет, нет, знал, да, да, знал, что ты
приедешь, хотя от тебя не было ни строчки. Ты не могла, слышишь, не могла не
приехать! Мне сейчас нужна только ты.
Александра и плакала, и улыбалась. Она показалась Василию какой-то
новой и необычной. Ее блестящие темные глаза смотрели на Василия
недоверчиво-нежно и одновременно строго. Она крутила пуговицу на пальто.
- Мне нужна только ты, - шептал он. - Как я раньше этого не понимал?
Мне хочется просто видеть тебя, просто держать твою тонкую холодную
ладонь... Мне хочется дышать тобою.
- Вася, так я нужна тебе? Нужна?
- Да, да! Как ты можешь сомневаться? Я теперь многое в жизни понимаю
по-настоящему... Черт, я ведь с тобой не поздоровался, Саша. Здравствуй, что
ли!
И Василий притянул к себе Александру.
В единственное окно полился свет, но отчего он, не мог понять Василий,
если уже вечереет, а солнце с час как закатилось за сопку?
- Смотри, смотри, Вася! - вскрикнула Александра. - Снег повалил. Какой
он белый и яркий, как миллионы зажженных фонариков. И падают они медленно и
осторожно, будто оберегают пламя внутри.
- Первый снег в этом году. К твоему приезду.
Они молча смотрели за окно. Сначала снег мгновенно таял, соприкасаясь с
промозглой, некрасивой землей. Но потом хлынул обвально, весело,
вскруживаясь и стелясь полотнищами. Земля насыщалась им, не растаивала его,
а заботливо принимала каждую снежинку, начиная светиться, да с каждой
минутой ярче. Старые двухэтажные дома офицерского городка, одинокие
прохожие, голые деревья, дорога - все стало смотреться свежо и празднично.
Надо было радоваться снегу, преображению природы, но Василий остро
почувствовал - как же он теперь далек от своей чистой и светлой, как этот
молодой снег, Александры.
Отошел от окна.
- Ты чем-то расстроен, Вася? Возможно, мне не надо было приезжать. Я
так боялась встречи с тобой: может, думала, я ему совсем-совсем не нужна.
- Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в
Покровку. К тебе.
Александра неожиданно спросила:
- Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза?
- Это тебе кажется. - И Василий стал ходить по комнате, поскрипывая
половицами. - Видишь - смотрю на тебя. Мне нечего скрывать. Ну, ты даешь!..
Они помолчали. Александра, будто ей стало холодно, плотнее закуталась в
свою пуховую шаль и пододвинулась на лавке в угол.
- Ты что, Саша, боишься меня?
- Ты сильно изменился. С тобой что-то происходит. Мне тревожно.
Василий остановился перед Александрой.
- Саша, - повалился он на колени к ее ногам. - Милая моя Саша, мне так
горько. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать... убежать в другую
жизнь.
- В другую жизнь? - испуганно спросила Александра и погладила Василия
по голове.
- Да, в другую жизнь. Понимаешь, я - вор и ничтожество.
Он закрыл ладонями глаза.
Руки Александры замерли, сползли на плечи Василия.
- Вор? - шепнула она. - Что, Вася, ты украл?
Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате:
- Нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего... Я хочу, Саша, я
хочу в наше прошлое! Как мы убежали из детского сада!.. Давай прямо сейчас
убежим в новую жизнь, а?
Он потянул ее за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась.
- Но станем ли, Вася, мы там другими? Изменимся ли? Далеко ли убежим от
самих себя?
Василий выпустил Александру, присел на лавку, закинул назад голову.
- Вася?
- Я страшно грешный человек, Саша. И нет мне прощения.
- Вася!
- А перед кем грешен? Перед тобой, Саша, перед мамой... Она, знаешь,
так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы? С шестнадцати лет я
ступил на путь наживы любыми способами - а это разве не грех перед самим же
собой?.. Как ты догадалась, что сильно нужна мне?
- Вася, у меня же есть сердце.
- Прости. Скажи, а у меня есть сердце?
- У тебя большое доброе сердце. Вася, умоляю, расскажи, что с тобой
стряслось? Я помогу тебе.
- Понимаешь, во мне не достает мужества. Я тебе обязательно все
расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.
Александра склонила голову на плечо Василия. Он взял в ладони ее лицо и
долго смотрел в ее глаза.
Через два дня он проводил Александру на поезд. Она не хотела уезжать,
но он настоял. Закрылся в своей каморке и всю ночь, вспыхивая или угасая,
злясь или радуясь, плача или смеясь, думал.
"Теперь, кажется, я все свое вспомнил, - рано утром подошел Василий к
окну. - Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к
Коровкину - он должен принести мне деньги. Деньги!.. А вдруг возьму? Как за
окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное,
даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами
снег. Наступила настоящая зима. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по
снегу, белому и сочному, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме и
сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни. Кто там впереди?
Коровкин? Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля..."
- Здравствуй, Васек, здравствуй, мой пригожий. За деньгами идешь?
Возьми, возьми свою долю.
- Мне страшно жить, - отстранил Василий руку Коровкина с деньгами.
- Что с тобой? Возьми деньги - они тобою честно заработаны.
- Честно! Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость,
чтобы скрыть кражу, а вы... про честность?
- Говори тише. - Прапорщик прищурился на проходивших мимо солдат и
офицеров. - Что с тобой стряслось?
- Я вам сказал - мне страшно. Я самого себя стал бояться. Разве я так
хотел жить?
- Говори тише. - Прапорщик был, как обычно, спокоен и суховато-строг. -
Чего ты боишься? Разоблачения?
- Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.
- Глупец! Чего же ты боишься?
- Себя!
- Говори, наконец-то, тише. Вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты
думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?
- Я больше не могу!
- Молчи! На больше! - Коровкин протянул Василию пачку денег. - Бери!
- Нет.
- Бери. Не пугай меня.
- Нет!
- Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже
крутило, душа заявляла о себе, но теперь я - волк. Когда мне горько, я не
просто плачу - вою. Закроюсь и вою...
- Коровкин, я убью тебя.
- Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный
слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся
нередко от мерзости и низости того, что творим, - и что же? Мы все те же -
новые старые люди. Ты возжелал чистенькой жизни? В тебе пробудилась совесть?
Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью
поймешь и убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха - всего лишь
темы для умных и хитрых разговоров. И ведут их чаще всего те, кто алчет
отхватить от жизни самый большой лакомый шматок. Обманывают этими
разговорчиками бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет.
На том стояла, и будет стоять жизнь - настоящая, не придуманная.
- Врешь, Коровкин.
- Нет, не вру.
Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо:
- Возьми деньги, Василий.
- Нет, не возьму. Знаешь, Коровкин, что я сейчас сделаю?
- Что? - вытянулся прапорщик.
- Пойду в казарму к ребятам и все про нас с тобой расскажу.
Коровкин молча смотрел на Василия. А Василий, прижмурившись,
всматривался в неясную заснеженную даль улицы, по которой к нему шла -
Александра.
- Вернулась, - сказал он. - Переживает.
- Что? - спросил Коровкин, пытаясь заглянуть в глаза Василия.
Но он не ответил - пошел навстречу Александре.
застегнул шинель, на секунду-другую заглянул в зеркальце. День клонился к
вечеру, сгущались тени. Сырой предзимний ветер помогал Василию идти быстрее
- ударял в спину волна за волной. Сократил путь по раскисшему от дождей
футбольному полю. Забежал в небольшой домок КПП, широко распахнул дверь в
его вторую, гостевую, комнатку и выдохнул:
- Саша!
Василию показалось, что его сердце остановилось. Александра, прикусив
губу, стояла у окна. Она была все такой же тонкой, с прозрачными волосами...
- Саша, я предчувствовал, нет, нет, знал, да, да, знал, что ты
приедешь, хотя от тебя не было ни строчки. Ты не могла, слышишь, не могла не
приехать! Мне сейчас нужна только ты.
Александра и плакала, и улыбалась. Она показалась Василию какой-то
новой и необычной. Ее блестящие темные глаза смотрели на Василия
недоверчиво-нежно и одновременно строго. Она крутила пуговицу на пальто.
- Мне нужна только ты, - шептал он. - Как я раньше этого не понимал?
Мне хочется просто видеть тебя, просто держать твою тонкую холодную
ладонь... Мне хочется дышать тобою.
- Вася, так я нужна тебе? Нужна?
- Да, да! Как ты можешь сомневаться? Я теперь многое в жизни понимаю
по-настоящему... Черт, я ведь с тобой не поздоровался, Саша. Здравствуй, что
ли!
И Василий притянул к себе Александру.
В единственное окно полился свет, но отчего он, не мог понять Василий,
если уже вечереет, а солнце с час как закатилось за сопку?
- Смотри, смотри, Вася! - вскрикнула Александра. - Снег повалил. Какой
он белый и яркий, как миллионы зажженных фонариков. И падают они медленно и
осторожно, будто оберегают пламя внутри.
- Первый снег в этом году. К твоему приезду.
Они молча смотрели за окно. Сначала снег мгновенно таял, соприкасаясь с
промозглой, некрасивой землей. Но потом хлынул обвально, весело,
вскруживаясь и стелясь полотнищами. Земля насыщалась им, не растаивала его,
а заботливо принимала каждую снежинку, начиная светиться, да с каждой
минутой ярче. Старые двухэтажные дома офицерского городка, одинокие
прохожие, голые деревья, дорога - все стало смотреться свежо и празднично.
Надо было радоваться снегу, преображению природы, но Василий остро
почувствовал - как же он теперь далек от своей чистой и светлой, как этот
молодой снег, Александры.
Отошел от окна.
- Ты чем-то расстроен, Вася? Возможно, мне не надо было приезжать. Я
так боялась встречи с тобой: может, думала, я ему совсем-совсем не нужна.
- Если ты не приехала бы, я всеми правдами и неправдами примчался бы в
Покровку. К тебе.
Александра неожиданно спросила:
- Вася, почему ты избегаешь смотреть в мои глаза?
- Это тебе кажется. - И Василий стал ходить по комнате, поскрипывая
половицами. - Видишь - смотрю на тебя. Мне нечего скрывать. Ну, ты даешь!..
Они помолчали. Александра, будто ей стало холодно, плотнее закуталась в
свою пуховую шаль и пододвинулась на лавке в угол.
- Ты что, Саша, боишься меня?
- Ты сильно изменился. С тобой что-то происходит. Мне тревожно.
Василий остановился перед Александрой.
- Саша, - повалился он на колени к ее ногам. - Милая моя Саша, мне так
горько. Помоги мне, как тогда, в детском саду, убежать... убежать в другую
жизнь.
- В другую жизнь? - испуганно спросила Александра и погладила Василия
по голове.
- Да, в другую жизнь. Понимаешь, я - вор и ничтожество.
Он закрыл ладонями глаза.
Руки Александры замерли, сползли на плечи Василия.
- Вор? - шепнула она. - Что, Вася, ты украл?
Василий резко поднялся и стал быстро ходить по комнате:
- Нет! Я никогда, никогда не расскажу тебе всего... Я хочу, Саша, я
хочу в наше прошлое! Как мы убежали из детского сада!.. Давай прямо сейчас
убежим в новую жизнь, а?
Он потянул ее за руку к двери. Она уперлась ногами в пол и разрыдалась.
- Но станем ли, Вася, мы там другими? Изменимся ли? Далеко ли убежим от
самих себя?
Василий выпустил Александру, присел на лавку, закинул назад голову.
- Вася?
- Я страшно грешный человек, Саша. И нет мне прощения.
- Вася!
- А перед кем грешен? Перед тобой, Саша, перед мамой... Она, знаешь,
так билась всю жизнь, чтобы ее дети были счастливы? С шестнадцати лет я
ступил на путь наживы любыми способами - а это разве не грех перед самим же
собой?.. Как ты догадалась, что сильно нужна мне?
- Вася, у меня же есть сердце.
- Прости. Скажи, а у меня есть сердце?
- У тебя большое доброе сердце. Вася, умоляю, расскажи, что с тобой
стряслось? Я помогу тебе.
- Понимаешь, во мне не достает мужества. Я тебе обязательно все
расскажу, но не сегодня и даже не завтра. Мне нужно собраться с силами.
Александра склонила голову на плечо Василия. Он взял в ладони ее лицо и
долго смотрел в ее глаза.
Через два дня он проводил Александру на поезд. Она не хотела уезжать,
но он настоял. Закрылся в своей каморке и всю ночь, вспыхивая или угасая,
злясь или радуясь, плача или смеясь, думал.
"Теперь, кажется, я все свое вспомнил, - рано утром подошел Василий к
окну. - Что дальше? Как я должен жить? Я чувствую, что меня еще тянет к
Коровкину - он должен принести мне деньги. Деньги!.. А вдруг возьму? Как за
окном бело! Хочу на улицу, противно сидеть в этой каморке, здесь, наверное,
даже стены пропитаны всем моим. Подальше отсюда! Какой мягкий под ногами
снег. Наступила настоящая зима. Я иду. Но куда? Разве это важно? Я иду по
снегу, белому и сочному, дышу морозным воздухом утра, думаю о Саше, маме и
сестре, обо всем, что было хорошего и доброго в моей жизни. Кто там впереди?
Коровкин? Он тоже идет по снегу, его тоже носит и терпит земля..."
- Здравствуй, Васек, здравствуй, мой пригожий. За деньгами идешь?
Возьми, возьми свою долю.
- Мне страшно жить, - отстранил Василий руку Коровкина с деньгами.
- Что с тобой? Возьми деньги - они тобою честно заработаны.
- Честно! Я варю солдатам бурду, примешиваю в котел всякую гадость,
чтобы скрыть кражу, а вы... про честность?
- Говори тише. - Прапорщик прищурился на проходивших мимо солдат и
офицеров. - Что с тобой стряслось?
- Я вам сказал - мне страшно. Я самого себя стал бояться. Разве я так
хотел жить?
- Говори тише. - Прапорщик был, как обычно, спокоен и суховато-строг. -
Чего ты боишься? Разоблачения?
- Нет! Если меня раскусят и посадят, я буду только рад.
- Глупец! Чего же ты боишься?
- Себя!
- Говори, наконец-то, тише. Вытри слюни и сожми зубы. Я так живу. Ты
думаешь, что я толстокожий, что мне не бывает мерзко?
- Я больше не могу!
- Молчи! На больше! - Коровкин протянул Василию пачку денег. - Бери!
- Нет.
- Бери. Не пугай меня.
- Нет!
- Я тебя, Василий, понимаю. Ты еще не раз будешь метаться. Меня тоже
крутило, душа заявляла о себе, но теперь я - волк. Когда мне горько, я не
просто плачу - вою. Закроюсь и вою...
- Коровкин, я убью тебя.
- Не убьешь. Потому что ты хочешь хороших денег, мой романтичный
слезливый мальчик. Мы восхищаемся благородными книжными героями, мучаемся
нередко от мерзости и низости того, что творим, - и что же? Мы все те же -
новые старые люди. Ты возжелал чистенькой жизни? В тебе пробудилась совесть?
Наивный теленок! Ты поживешь на свете еще лет десять-пятнадцать и с горечью
поймешь и убедишься, что совесть, благородство и другая чепуха - всего лишь
темы для умных и хитрых разговоров. И ведут их чаще всего те, кто алчет
отхватить от жизни самый большой лакомый шматок. Обманывают этими
разговорчиками бдительность других, таких телят, как ты. Так было и будет.
На том стояла, и будет стоять жизнь - настоящая, не придуманная.
- Врешь, Коровкин.
- Нет, не вру.
Прапорщик близко склонил к Василию свое подрагивающее улыбкой лицо:
- Возьми деньги, Василий.
- Нет, не возьму. Знаешь, Коровкин, что я сейчас сделаю?
- Что? - вытянулся прапорщик.
- Пойду в казарму к ребятам и все про нас с тобой расскажу.
Коровкин молча смотрел на Василия. А Василий, прижмурившись,
всматривался в неясную заснеженную даль улицы, по которой к нему шла -
Александра.
- Вернулась, - сказал он. - Переживает.
- Что? - спросил Коровкин, пытаясь заглянуть в глаза Василия.
Но он не ответил - пошел навстречу Александре.