Попов Валерий. Очаровательное захолустье

   - ...Что? - произнес наконец усталый голос.
   Представляю, как я уже надоел ему за столь короткое время! Год не общались совсем, и вдруг - такой прилив эмоций!
   - Извините... Любовь Козырева просила вас позвонить... Срочно, по делу.
   Вздох. И отключение.
   Продюсер я еще тот - впрочем, как и провайдер, промоутер, да и дистрибьютор я навряд ли хороший!
   Через час Любка перезвонила:
   - Готов! Теперь еще позвоню в Фонд Дугала, Мишке Берху, но к ним уже под другим соусом...
   - Ты знаешь лучше! ...Аллё!
   Но ее голос говорил уже с кем-то другим по другому аппарату.
   - Какая-то Аэлита получается, - сказал начитанный Петр.
   ГЛАВА 2
   Когда теперь звонит мне Андре, тем более - в радостном возбуждении, я вздрагиваю и настораживаюсь. Его "души прекрасные порывы" не раз уже кидали меня на гвозди, как вышло с сыном Есенина и Зорге, например.
   - Привет, - проговорил он, всячески сдерживая ликование, чтобы я опять, не дай господи, не бросился его благодарить. - У тебя завтра часов в одиннадцать будет окно?
   - Это смотря куда, - произнес я осторожно.
   От восторга он не мог сразу продолжить.
   - ...Ты не знаешь еще?! Фрол Сапегин снимает "Ландыш" и поездку его! Вчера в три часа ночи мне позвонил, и я все устроил уже!
   - Что ты уже устроил?
   - Съемку! Завтра в одиннадцать собираемся все на студии, в кочегарке, и снимаемся... как бы перед отъездом.
   - А почему в кочегарке-то?
   - Не знаю. Так Фрол решил! Я просто сказал ему, что мы уезжаем, и он отрубил: "Только в кочегарке!"
   Фрол Сапегин, конечно, великий режиссер, виртуоз запрещенного фильма, прежде его душила советская власть, теперь - вульгарный рынок. Все это поднимает, конечно, авторитет... но почему-то не в моих глазах. Хотя сказать слово против Сапегина... раньше значило - объявиться коммунистом, а теперь просто примитивом, любителем Диснея и боевиков. Сапегин умело загонял нас в угол, как рачительный хозяин загоняет кур, приговоренных к обезглавливанию.
   Я уже знал, что в этот год "Ландыш" так легко в руки не дастся, но что его заграбастают лапы Сапегина - этого не ожидал. Виной всему, конечно, восторженность Андре - дозвонился ему куда-нибудь на остров Ё на севере Швеции, где тот снимал какой-нибудь языческий обряд, обязательно на черно-белой пленке без звука... Тоталитаризм, глуша Сапегина, вынуждал его ограничиваться узким руслом кинематографа. На свободе, теперь, Фрол более предпочитал какие-то международные "проекты"... символическое изгнание глистов сразу у всех овец Скандинавии, снимаемое в сто камер... или падение Пизанской башни (эта акция, горячо поддержанная неформалами всего мира, все же была как-то бюрократами всего мира предотвращена). Скандал был всемирный, и в центре его - могучая медвежья фигура Фрола или, точнее, Фро, как называл его Андре и другие поклонники. После того как он бросил копаться в фильмах и занялся лишь всемирными проектами, слава его росла. А после того, как он запустил из Марселя радиоуправляемый буй в виде головы Пушкина в сторону малой родины-Африки... соревноваться с ним стало невозможно, да и не нужно. Чего он ухватился за наш скромный "Ландыш", где тут привычный ему вселенский размах? Наверняка восторженная любовь Андре в какой-то момент его подкосила и он что-то смутно пообещал - а Андре уже загорелся.
   - Ему заказали фильм о настоящей ситуации в России! - почему-то шепотом произнес Андре. - И он велел собрать завтра в кочегарку всю элиту нашего города!.. Ты не знаешь, Лунь дома или на даче?
   Лунь гордо выпал из "Ландыша", как Дюймовочка из цветка... но теперь мощное сиплое дыхание Фрола нас всех соединит!
   - И соседу твоему, Виктору Короткову... Кроту то есть, дозвониться не могу. Ты ему не скажешь?
   Скажу. "Растворимая рыба" - так дразнят меня. Плыву даже в кислоте, где полностью растворяюсь, но какое-то, надеюсь, послевкусие оставляю? И запах. "Это ваш надоедливый сосед..."
   Только собравшись уезжать, видишь, в каком красивом городе ты живешь! Мойка, изгибаясь, сверкала, хотя у берегов была покрыта накидкой тополиного пуха, причем странно - у того берега пушинки плыли влево, а у этого - вправо. По шершавым береговым плитам, кидая цепкие взгляды, шли бомжи, с утра еще свежие, не мятые, влажно прилизанные прически их блестели. Бодростью веяло от этого утра. Ну куда ты уезжаешь? А на кудыкину гору! Здесь ты все уже исчерпал. А вот так идти, цепко вглядываясь, не мелькнет ли где пустая бутылка, начнешь со следующей весны.
   На улице палила жара, и это чувствовалось даже здесь, в чаду кочегарки, среди белых обмотанных труб. Да еще жгли ДИГи, ослепительные дуговые прожектора. За то, чтобы зваться элитой, приходится претерпевать!
   - Как в горячем цеху! - утирая лицо, выдохнул Петр, которого я, конечно, тоже взял, не скучать же ему дома. Тем более, что весь этот парад интеллекта предназначен, в сущности, для него.
   В угарном чаду котлов непринужденно беседовали Чухнов, Намылис, Еженцев, Гибадан, художница Ида Колодвиженская заодно с ее полотнами, а также и те, кто лежали - или стояли? - у истоков "Ландыша": Марьев, главный редактор журнала "Марево", историк Ушоцкий, социолог Сутрыгин, формалист-скульптор Булыга... Лунь и его верный Сысой блистали своим отсутствием, как, впрочем, и сам Фрол таких людей полагается нервно ждать. Зато подъехал к кочегарке скромный синий "БМВ", и из-за темных стекол появился Крот - видимо, прямо от кутюрье: большой, с глубоким запбахом темный двубортный костюм (такие раньше называли "партийными"), мятая по моде сорочка, огромный недотянутый узел галстука и неожиданно - почти голая, с пористой кожей на затылке и крохотным чубчиком голова. В движениях, впрочем, чувствовалась власть, так же как и в медленном, тяжелом взгляде. Андре, восторженно хромая, кинулся к нему - против энтузиазма его невозможно было устоять: даже Крот сдержанно улыбнулся, и Андре препроводил его в угар кочегарки.
   - ...Элита бывает лишь у коров, - услышал я не совсем удачную реплику моего родственника и кинулся туда: не обидел ли кого?
   Но за этих можно не бояться - все дружно расхохотались: веселые, тертые ребята, использующие себе во благо буквально все. Я сам где только не растворялся! Не пропадем.
   - Ты как здесь? Я слышал, ты в Праге?
   - Да ну ее! Уже неделю как здесь!
   Веселый, дружеский гул. Снимать надо - где Фрол?
   Но что значит - интеллигентные люди: когда к общему угару и духоте знаменитый ленфильмовский фанатик пиротехник Боб Марягин, пройдясь с горящим куском пластмассы, размахивая им, добавил еще ядовитости, никто не дрогнул, не завопил: мол, что такое здесь деется?! - все, наоборот, улыбались сквозь ядовитые слезы и только приговаривали насмешливо: "Ну ты, Боб, даешь!" И даже с некоторой ностальгией - многие имели отношения с "Ленфильмом" когда-то: писали, сочиняли музыку, рисовали, играли... теперь только этот запах напоминает о прошлом. "Что делать? Старая школа!" - вздыхает тот же Боб, которому этот запах тоже напоминает о славном прошлом. Картин не снимается, и кто даст ему вволю подымить? Только среди старых друзей и можно еще отвести душу. Вместе когда-то переживали поправки из обкома, придирки военных, выпивали с горя и с радости... и все знали, что дым в студии - для иллюзии глубины кадра.
   Фрол, чьим именем были все собраны - не последний ли раз все вместе? блистал, как водится, своим отсутствием, впрочем, собравшиеся, люди прожженные, эти его знаменитые "неявки" давно уже раскусили и лишь посмеивались: "Да он, видать, в Каннах!" - "Да у себя в Гнилухине запил небось!" Все уже понимали, что Фрол - как дым, придающий происходящему мнимую глубину.
   Зато вдруг пронеслось среди присутствующих: "Лунь! Лунь появился!" Где?
   И действительно, в тумане прорезался статный двухметровый Лунь с птичьим его профилем, сиплым насмешливым голосом: "Ну вы, братцы, надымили тут! Пожар, что ли?" При этом он цепко поглядывал из-под кустистых бровей: те ли тут, что надо, в ту ли элиту он попал?
   Навстречу ему бодро хромал Андре, восторженно вытягивая руки, но, когда он поравнялся со мной, я заметил вдруг у него на щеке юркую, ловко пойманную губами слезу... вовсе не химического, как показалось мне, происхождения... Опять этот великий Фрол бросил его, вдохновил и не приехал... и ясно, что не приедет уже! Позднее Луня никто не приезжает! Все! Ну, надо работать. Фрол гений, и ему позволено все, что не дано обычным людям. Как знать, какой внезапный замысел не дал ему прийти? А может быть, он и не собирался? А кто оплатит эту съемку, неужели снова Андре из последних своих?
   Трагедия эта мелькнула и исчезла, и уже через минуту Андре, вцепившись в камеру, как клещ, катился вместе с ней, как пулеметчик на тачанке, и, прищурясь, выкрикивал: "Внимание!.. Камера!.. Мотор!"
   Элита умела сниматься толково, как бы непринужденно, а в перерывах между дублями дружно дымили: не хватило им, родимым, угара! Ко мне подошел Сысой, выбрав жертву:
   - Ха! А ты с какой стати здесь?
   С какой стати Лунь назначил его своим наместником? Ему кажется, что Сысой наиболее совестлив?
   - Правильно говорят, - добавил он. - Где водка - там и Попов! - Он еще задорно поглядывал, ища поддержки. Не хотелось бы портить впечатление от элиты дикой дракой!
   - А где ты видишь водку-то? - только спросил я.
   - Ха! Обещали! - гаркнул Сысой.
   В общем, все двигалось нормально, жужжало и крутилось, все чувствовали себя довольно бодро, хотя съемка шла уже третий час. Неожиданно самым уставшим оказался мой родственник, который, по его рассказам, мог десять часов махать косой. Здесь же он неожиданно сломался, хотя сначала участвовал в разговорах активно, но скоро сник, видимо, не понимая, как можно столько времени неконкретно говорить. В его руках вдруг появился журнальчик, который он подобрал в студийном сквере, и Петр попытался насытить познанием и каким-то смыслом бессмысленные часы.
   - Город в Финляндии - пять букв? Китайский поэт четвертого века - три буквы?
   Никто, однако, не захотел напрягаться, все чувствовали себя самодостаточно и так. И Петр, самостоятельно найдя все ответы и заполнив все клетки, устало сидел, постелив под себя кроссворд, прямо на асфальте. Видимо, он не ждал, что этот день потребует от него такого интеллектуального подвига.
   - Эх вы... элита! - полуустало-полудовольно произнес он, когда я приблизился.
   Любка, как всегда, все рассчитала до секунды. Уже когда все прощались, расходясь, она подошла ко мне и сказала негромко:
   - Так ты, значит, не забыл? "Ландыш" отправляется послезавтра с Витебского, в шесть утра!
   И расстояние было рассчитано без ошибки. Уши Сысоя с громким хрустом повернулись на сто восемьдесят градусов. Он гневно глянул на нас, особенно на меня (и тут этот пролез), потом взволнованно (уши наливались все ярче) заговорил что-то Луню. Тут к ним подкатилась и Любка.
   - А я думала, вы предали нас анафеме, - защебетала она.
   - Я не священник, чтобы анафеме предавать! - проговорил Лунь сурово.
   - ...Ну что - поедем до дому? - сказал я Петру.
   ГЛАВА 3
   Электричка в наши дни превратилась в какую-то толкучку. И так все мы стиснуты, к лицу лицом, а еще проталкиваются, подняв клеенчатые сумки вверх, торгаши и вопят самыми неприятными голосами (по голосам, думаю, и производят отбор):
   - Еще раз благодарим за внимание и просим извинения за беспокойство, а также желаем счастливого пути и доброго настроения! Предлагаем товары, необходимые каждому дачнику, - причем прямо от производителя и без торговой наценочки. Итак: водо- и теплоизолирующие накидки, защепки для белья, а также лучшее средство для уничтожения насекомых - дихлофос!
   Все-таки люди наши - молодцы. Только что стояли, обливаясь горячим липким потом, проклиная все, особенно власти, благодаря которым редкие электрички набиваются так тесно, и тут - все вдруг захохотали, гнусавый продавец оказался той каплей, что превращает страдание в хохот:
   - Мне защепку для носа, пожалуйста, и вот ему, а то он очень много воздуха вдыхает.
   - А мне накидку, пожалуйста, а то меня что-то знобит!
   - И дихлофосом нас, пожалуйста, облейте, чтоб больше не мучиться: я плачбу!
   Страданье закончилось весельем, как часто случается у нас. И вроде стало ехать полегче, и самый веселый купил дихлофос и орал: "Угощаю!"
   Но так приятно тем не менее было выпасть оттуда и вдохнуть настоящего воздуха!
   Толпа с платформы разошлась, и я зашагал наискосок среди сосен, на ходу себя взбадривая: "Отлично! Отлично тут, особенно после душистого дождичка! Живут как в раю - чего надо еще?"
   Таким способом я настраивал себя на предстоящий разговор, на прощание с моими близкими - в связи с важной поездкой. Прежде я ни сном ни духом не ведал, что скоро отъеду... Хотя сделал для этого, сволочь, все, что мог! Но они-то как раз думают, что я сейчас насовсем приезжаю к ним! А все наоборот: сегодня же надо уехать. Послезавтра - в путь... Шагая, я распалял себя: хватит! Конечно же я - "растворимая рыба", но не до такой же степени, чтобы бесследно раствориться в дачной луже: таскать дровишки из леса, чистить дряблые сыроежки с женой и девяностолетним папой. Должны же они понять (впрочем, лучше им этого не понимать!), что у меня последний шанс мелькнуть чуть-чуть повыше, взлететь, как орленку!
   Вот появился наш дряхлый домик и с ним унылые мысли: великая Шахматова жила себе в этом скромном домике Литфонда и не суетилась - все, включая Бродского, струились сюда! Так что не важно, где ты, важно - кто. И именно поэтому, с горечью понял я, я буду особенно яростно биться за свой отъезд, злясь именно из-за его бесполезности, поэтому особенно рьяно буду его защищать! Тупиков ты нарыл достаточно, вот посети быстро этот тупик - и вперед, в следующий! Калитку я открывал уже с яростью, может быть, чрезмерной: для того, чтобы сломить слабое сопротивление моих, и меньшей энергии достаточно...
   Ну где же эти счастливцы? В окнах никого не видать. Жена, видимо, прилегла с устатку после тяжелой борьбы с кастрюлями, сковородками и рюмками. Отец, видимо, предпринял очередную философскую прогулку в лес и придет, полный наблюдений и размышлений, сядет вот на эту скамеечку, начнет неторопливый анализ увиденного - не спеша, размеренно, словно у нас вся жизнь еще впереди!
   - Здорово! - поравнявшись с террасой, рявкнул я.
   Маленькая, аккуратно расчесанная головка жены возникла в окошке. Личико было румяное, но слегка подпухшее... после сна?
   - А-а... Венчик! - довольно вяло проговорила она (только она звала меня Венчиком). - А мы тебя ждали еще вчера.
   - А что я там, по-твоему, - разогреваясь для главного, я поднял тон, ваньку валяю? Деньги я тебе... из этого вот дупла буду вынимать?
   ...Начало неплохое.
   - Я понимаю. - Она вздохнула. - Но ведь скучно ить.
   - Скучно ей! Вон - природа какая!
   - Но ведь человек - венец природы. А человеков и нет.
   - Как - нет? - гаркнул я. - Вот же я приехал! - Я поднялся на террасу.
   - ...На сколько ты приехал?
   - Потом все же... отец... не слабый типаж, - добавил я.
   Жена вздохнула:
   - Думаешь, что-то интересует его? Лишь великие открытия... и глобальные свершения, которые - он хитро это понимает - никогда не коснутся его! Вот тут он рассуждает, горячится, эмоции у него... А так...
   Вздохнув, она уткнулась головкой мне в грудь. Значит, лишь я могу их соединять, без меня не обойдутся? Трудней всего бороться против беспомощности... сопротивления мне не будет, знаю я... поэтому особенно тяжко! Но все же подожду, пока вернется отец, чтобы объявить про мой отъезд уж обоим сразу: часть сил у них уйдет на борьбу между собой, а мне, может, придется полегче.
   - А где отец? Опять в экспедиции? - бодро поинтересовался я.
   - Эти его экспедиции! - совсем упавшим голосом проговорила она и даже села. - ...Вчера долго ходил... так же, как и сегодня. И возвращается - глаза задорно поблескивают, искоса поглядывает на меня. Сейчас, чувствую, выложит и наверняка что-то подковыристое, без этого не может он. Так он свою боевитость поддерживает, а значит, молодость.
   "Ну, что ты видел на этот раз?!" - сама же его спрашиваю, чтобы уж скорей.
   "А? - задорно на меня поглядывает, словно подготовил какой-то радостный сюрприз. - Да что я теперь вижу? - прибедняется. - Глаз почти нет! Правда, шел возле того вон забора и видел, как мужик - основательный, видать, седобородый - дрова в сарай свой складывает, аккуратно, обстоятельно. Купил или сам наколол. Молодец!" - одобрительно так своим лысым кумполом крутит. И при этом абсолютно же ясно, что наплевать ему на этого мужика вместе с его дровами, главное - нас подколоть, какие бесхозяйственные мы, дров не покупаем, да и вообще.
   "Отец! - говорю ему я (хотя мне он как раз не отец). - Если бы ты действительно хотел что-то видеть... и на самом деле переживал бы за кого-то, то мог бы легко понять, что этот мужик, как бы тебе незнакомый, на самом деле наш сосед Валера Воскобойников, который, кстати, неделю назад на своей машине из больницы тебя привез... это я к тому, если бы тебе действительно люди интересны были, а не вымыслы твои! Кроме того, живешь ты не первый уже год тут и мог бы заметить, что дрова - дрова, не заготовкой коих ты нас сейчас попрекаешь, - не имеют ни малейшего отношения к конкретной нашей жизни, поскольку на нашей половине дома нет печки. Не заметил этого? А ведь мог бы... если бы что-то человеческое действительно интересовало тебя!"
   "...Ты закончила? - задорно так голову закинул, китайская такая улыбочка приклеилась. - Так вот, вынужден признаться тебе, что не узнал... этого человека, который привез меня из больницы - спасибо ему, - лишь потому, что я уже не вижу вообще ни черта!!! А насчет дров - я изложил лишь объективные факты и более ничего, а что вы уж там на это накручиваете... дело вашей совести - и вашего воображения! Я тут ни сном ни духом!"
   Швырнул в угол свой вещий посох, ушел к себе. И весь вечер не разговаривали, спросила только его: "Будешь ужинать?" - и он надменно кивнул. Хорошо, что ты приехал... теперь все будет хорошо!
   Горячая едкая ее слеза извилисто побежала по моему запястью... Нет сейчас не скажу. Не смогу. Подожду, пока придет отче, и там, в общем гвалте и запальчивости, само, может, скажется... Подлый план.
   - Ну что... готовить жрачку? - довольно уже агрессивно сказала она.
   Ну-ну... Ее агрессия мне на руку... Если решусь.
   Жена ушла на кухню - и тут из лесу, размеренно ступая и взмахивая посохом, показался отец. Действительно, издалека было видно на его гладко выбритом лице улыбку блаженства - значит, с новым открытием.
   Вздохнув - надо сводить воюющие стороны, - я пошел навстречу ему. Сейчас он будет делиться жизненными наблюдениями, которым мы должны будем благостно внимать, но которые доводят жену до белого каления - потому что не имеют к реальным нашим проблемам ни малейшего отношения... а назвать их ерундой на радость жене - значит обидеть батю. Тем более это совсем не ерунда. Так и приходится метаться, удерживая их у черты! Отныне - и всегда? Нет! Специально вышел встречать его вперед, чтобы наиболее восторженная - и наиболее демагогическая на взгляд жены - часть его открытий не коснулась ее ушей. Первый заряд возьму на себя!
   - Эй! - окликнул его я.
   Чуть не прошагал в глубокой задумчивости мимо и тут резко тормознул, изумленно вытаращился.
   - Ты? Оч-чень хорошо! - после долгой прогулки разрумянился, крепок, крепок еще... хоть недавно и из больницы.
   - Ну... что ты там видал? - Я поспешно выдаивал из него прогулочные наблюдения, которые могли не понравиться жене. А если будет что-то подходящее - расскажем и ей. Хотя это навряд ли... Специально, что ли, чтобы меня терзать, встали в позиции?
   - А? - Он задорно закинул голову, весело глянул. - Представь себе - видал. Удивительную вещь... о приспосабливаемости растений!
   И тут продолжает свою почти вековую сельхоздеятельность!
   Ну, это еще ничего, подумал я... хотя жена к этому тоже не особо благоволит.
   - Представляешь? - Он огляделся, на чем бы это нарисовать, но, не найдя ничего подходящего вокруг, стал изображать своими большими ладонями. - Упала сосна. Был тут ураган... у вас в городе был ураган?
   - ...кажется, нет. - Одновременно я оглядывался назад: не делает ли там жена что-то предосудительное, готовясь к бою? Наверняка.
   Потом я повернулся к отцу... Так всю жизнь и вертеться?
   - Так вот, - заговорил он азартно, сверкая очами. - Упала сосна. Задрала корни. И мох, что на них рос - мельчайшие ворсинки, - я разглядел.
   А говорит еще, что видит плохо!
   - И они сначала росли в прежнем направлении, то есть уже горизонтально. И вот - я сегодня заметил! - Он победно улыбнулся белыми еще зубами. - Концы ворсинок стали загибаться вверх, то есть к солнцу! Видал-миндал? - Он пихнул меня радостно в плечо.
   Да-а... Приятно каждый день возвращаться с открытием. Если, правда, оно никому не вредит! А кому, собственно, может вредить открытие? Я оглянулся. Жены на террасе не было. Так голову отвертишь!
   Он весело зашагал к дому, прислонил к крыльцу свою палку, продекламировав с пафосом: "...И, верный посох мне вручив, не дай блуждать мне вкось и вкрив". Знаю, что под настроение он может шпарить "Онегина" час подряд... но сейчас это вряд ли получится. Воинственно подбоченясь, появилась жена:
   - Ну что, жрать вам давать?
   Видимо, на кухне она усугубила свое настроение.
   Отец с улыбкой сел за столик во дворе, всячески демонстрируя: вот - я улыбаюсь. Не отвечаю на вызов. Я мудрый, терпеливый человек. Если дадут что-нибудь поесть - я смиренно покушаю. Нет так нет.
   Жена со стуком поставила две тарелки с мясом и села рядом, ничего себе не положив.
   - А ты почему не ешь? - кротко спросил я.
   - Потому, что я не понимаю - сколько же можно жрать?
   Отец, улыбаясь терпеливо и отстраненно, снял шляпу, обнажив мощный лысый свод, подвинул тарелку и стал есть. Ел он страстно и истово, как делал все, что действительно его интересовало. Жена глядела на него в упор и с вызовом. Ну как их оставить одних? К тому же к ограде подкатил автобус, из него вышла праздная толпа и стала слушать четко доносящиеся сюда речи экскурсовода о страданиях великой поэтессы в этом крохотном домике... Она, кстати, одна тут мучилась, а нас тут восемь человек, две семьи - еще одна семья с той стороны! Только зрителей нам сейчас и не хватало. Чувствуешь себя зверем в клетке причем в чужой!
   Все! Более подходящего момента не будет! Под это вот угнетенное состояние все пойдет.
   - Кстати, - беззаботно обратился я к отцу, - тут Петр появился из больницы - у нас пока живет.
   - Да-а?! - радостно воскликнул отец, всегда проявляющий к родичам с родины восторженный, хоть и недолгий интерес. - Ну и как он?!
   Жена с грохотом поставила его пустую тарелку на мою. Ее-то реакция была как раз обратной: даже упоминания о родичах - даже о своих - ее утомляли. Теперь, видимо, ей казалось, что именно из-за нашествия родственников в нашу квартиру ей пришлось уехать в этот барак. Момент подходящий - хуже уже не будет.
   - С Петром все в порядке, - уверенно сказал я. - Более того, завтра мы с ним и с группой писателей, философов, социологов, экономистов, бизнесменов отправляемся в Удеревку, чтобы разобраться с непростой ситуацией там, чем-то помочь!
   - Это ты устроил?! - восторженно воскликнул батя.
   Я скромно кивнул.
   - Молодец! - сказал он.
   Жена со звоном швырнула вилку, вскочила и ушла. Так. Теперь бежать за ней? Но тут заговорил отец, размеренно и благожелательно:
   - Я очень рад, что ты не забываешь свою родину, и вдвойне буду рад, если вам в чем-то удастся всем вместе разобраться...
   Хрена два мы в чем-то там разберемся!
   - ...и чем-то помочь! - договорил он торжественно.
   Мысль закончена? Теперь надо бежать к жене.
   Я побежал. Она плакала в углу кухни.
   - Ну что? - обнял я ее тощие, дрожащие плечи. - Должен же я куда-то ездить? Не могу же я все время один твой портрет писать? Еще кто-то мне нужен?
   - Да-а! - всхлипывая, произносила она. - Этот все время про Удеревку свою говорит! Как хорошо он там жил!.. Зачем, спрашивается, сюда приехал? Как мать там вкусно кормила его... Все время хочет сказать, что здесь мерзко и что я плохо его кормлю! А теперь ты туда уезжаешь? Плохо здесь, да?
   - Ну почему ты думаешь? - чувствуя, что она успокаивается, залопотал я. Он просто так, вспоминает... детство всегда кажется самой лучшей порой...
   - Да? - Она, всхлипывая, но уже успокаиваясь, повернулась ко мне.
   Кажется, я сумел ее провести - с ней это так легко, что даже стыдно... перевел весь разговор на батю. А что делать? Все должно пригождаться, даже вражда, хоть и недолгая.
   - Раз так, - проговорила она решительно, - веди его сейчас в Дом творчества мыться, грязного его нельзя оставлять!
   - Конечно, конечно! - целуя ее, лепетал я... Как легко!
   Еще хмурясь и вытирая кулачком слезы, она стала собирать ему в пакет чистое белье.
   - Только плохо... что ты с ним тоже уйдешь, - значит, долго не будет тебя... Ты сегодня уезжаешь?
   Я кивнул. И она кивнула.
   - Ну хорошо. А я пойду тогда посплю. А то я очень устала, - и, махнув тощей рукой, ушла во тьму узкой комнаты.
   - Ну что, пойдем помоемся? - бодро сказал я отцу. Теперь, когда один фронт чуть-чуть успокоен, можно на другой.
   - С пр-ревеликим моим удовольствием! - проговорил отец. - Мечтал об этом с самой больницы! Ты сможешь меня сопровождать?
   - С пр-ревеликим моим удовольствием! - пр-роговорил я.
   И вот настала минута, когда все было хорошо. Жена спала, набираясь сил. Мы с отцом неторопливо шли мыться по красивой аллее. И даже солнце вдруг выглянуло, разобравшись с тучками.
   - Да-а! - Предчувствуя блаженство и сладострастно почесываясь, отец смотрел в небеса. - Помню, однажды точно такая же была погодка... лет восемьдесят пять назад. Так же вот - то солнце, то тучки. А мы, помню, с матерью ехали в поле, снопы скирдовать. Я спиной на телеге лежал... и в то же время как будто летел... вместе с тучками. И только выехали за околицу, сразу закапало. "Ну, - мать говорит, - скирдовать нельзя, снопы будут мокрые, давай поворачивать". И только повернули - солнышко, как вот сейчас, вылезло. До дома задумчиво так доехали - мать говорит: "Да, наверное, все просохло, дождик-то небольшой был. Едем, Егорка, скирдовать..." И только за околицу - закапало опять! - Отец засмеялся. - Уж и не помню, чем кончилось тогда!