Страница:
– За три, – быстро поправил Демьян и, не дожидаясь ответа, махнул рукой. – Идем. Только быстро.
– А подмастерья? – заосторожничал беглец.
Кузнец лишь усмехнулся:
– Не боись! Мои парни не из болтливых.
Не прошло и десяти минут, как освобожденный от оков Лешка уже шагал вдоль стены Константина, направляясь на западную окраину города – к Пятибашенным воротам. Далеко впереди, в утренней туманно-золотистой дымке вздымалась в голубое, с небольшими белыми облачками, небо величественная колокольня церкви Иоанна Студита. За церковью синело море.
Миновав широкую улицу Пиги без задержки – хоть и очень хотелось остановиться у собравшейся около старого портика толпы, послушать, о чем судачат? – Алексей повернул направо и, пройдя проулками, оказался на тихой и неприметной улочке, поросшей тополями, липами и сиренью. За кустами белели стена и ворота дома Георгия – уютного двухэтажного особнячка, некогда знавшего и лучшие времена.
Подойдя к воротам, Лешка постучал условным стуком – подзывал слугу-сторожа. Внутри, во дворе, скрипнул засов, створка ворот отворилась…
– Ксанфия!
О, слава тебе, Господи, она уже здесь!
О блеск золотых волос, о небесная синь глаз, о…
Не в силах сдерживаться, Алексей крепко обнял жену, целуя в губы:
– Ксанфия, цветок мой!
– Я отослала слугу к отцу Григорию. Кое-что разузнать.
– А…
– Соврала, будто в нашем жилище ремонт. Дескать, поживем некоторое время тут.
– Умная ты у меня. А Сенька где?
– Спит. Утомился – мы ведь сюда на рыбачьей лодке. Да – вот твой амулет.
Алексей надел на шею «Кудрявого Зевса», поинтересовался:
– Кстати. Ты расплатилась с тем выжигой, что приходил от меня? Дала ему двадцать монет?
– Он сказал – тридцать. Столько и отсчитала.
– Вот гад!
– Симпатичный юноша. Что же касается денег – в серьезных делах не принято экономить, муж мой.
– Ты права, как всегда, права, – беглец наконец-то улыбнулся. – О Ксанфия! Какая еще жена понимает супруга с полуслова? С желания? С мысли? Поистине сам Господь вознаградил меня тобою!
– Ну уж, – Ксанфия хмыкнула, по блеску в глазах было видно, что слова мужа ей очень приятны.
– Я должен с тобой посоветоваться по одному очень важному делу, – входя в дом, тихо произнес Алексей. – Очень, очень важному. Возможно, тебе и сыну придется уехать. Возможно – надолго.
– Все настолько серьезно?
– Более чем!
– Тогда ничего не говори сейчас – ты, верно, голоден? Соверши омовение, подкрепись, остынь – а уж потом будем думать.
– О жена моя, похоже, ты лучше меня знаешь, что делать?! Кстати, я уже по пути подкрепился, а вот от омовения не откажусь, как и от стаканчика-другого вина.
Ксанфия улыбнулась:
– Я как раз нагрела воды – в бочку уж сам выльешь. Что же касается вина – подожди, принесу.
– Неси уж сразу к бочке!
Ах, каким наслаждением было сейчас выкупаться, смыть с тела липкий тюремный пот и дорожную грязь! И пусть вода оказалось прохладной – успела уже остыть – разве в этом дело?
– Пей, муж мой! – Войдя, Ксанфия принесла бокал на золоченом подносе. Бокал красного родосского – о неземное блаженство!
Лешка улыбнулся:
– А сама что не выпьешь?
– Ты забыл – сегодня пятница, постный день. Я ведь дала обет соблюдать все посты. Помнишь, в день нашей свадьбы?
– Да помню, помню, – расплескивая воду, замахал рукой Алексей. – Но сейчас исключительный случай. Думаю, отец Георгий разрешил бы тебе выпить… и не только выпить, но и нарушить пост как-нибудь… гм-гм… по-иному.
Лешка, прищурясь, посмотрел на жену – на синие, как море, глаза, на густое золото волос, стиснутое узеньким серебряным ободком, на плавные – такие соблазнительные – изгибы тела, коих не в силах была скрыть даже плотная одежда из тяжелого, затканного серебром бархата и парчи.
– А ну, подойди-ка…
Обняв жену мокрыми руками, Алексей погладил ее по волосам и, обняв за шею, принялся с жаром целовать в губы. Ксанфия лишь томно вздохнула…
Лешка поспешно выпрыгнул из бочки, торопливо расстегивая фибулы. Полетела на лавку мантия. Тяжело упала на пол красная бархатная стола, осталась лишь тонкая полотняная рубашка – длинная, небесно-голубая, до самых пят – ее Ксанфия сбросила сама, обнажая трепетно-молодое тело. О, она еще была хоть куда – в свои двадцать шесть выглядела точно так же, как и восемь лет назад, в первый день их знакомства. Лебединая шея, тонкая талия, стройные бедра, волнующая ямочка пупка, налитая упругая грудь… которую Лешка принялся уже целовать, тискать… И тут же, на широкой лавке, обнаженные молодые тела слились в едином порыве страсти… А потом – еще раз, и еще…
Пока Ксанфия не услышала, что кто-то давно уже молотит в ворота.
– Пойду, открою. Наверное, Антип – сторож.
Женщина быстро набросила на себя одежду и, выбежав в прихожую, выглянула в дверь:
– Антип, ты?
– Я, госпожа. Не один, с отцом Георгием.
– Георгию пока ничего не говори! – подбежав сзади, быстро предупредил Алексей. – Не нужно зря подставлять друга.
– Да о чем не говорить-то?
– Узнаешь… А! Рад тебя видеть, дорогой гостюшка! Точнее даже сказать – хозяин. Ничего, что мы воспользовались твоим жилищем? Мы ненадолго, пока ремонт.
– Антип рассказал мне. – Георгий – все тот же, светлоглазый, русоголовый парень, только ныне – с небольшой бородкой и несколько усталым посмурневшим лицом – улыбнулся и крепко обнял приятеля. – Давненько же мы с тобою не виделись! Как мой крестник?
– Спит. Сейчас разбудим!
– Нет, нет, пусть спит, после с ним почеломкаемся. Хотя… – Георгий внезапно запнулся. – Может, уже и долго не свидимся.
Лешка вскинул глаза:
– Долго? А что такое случилось?
– Да уж случилось, брат. О том и зашел сказать. Через три дня еду с посольством на Русь!
– На Русь?! – удивленно переспросила Ксанфия.
– Ну да. В Русские земли, ко двору господина Василия Слепца – Владимирского и Московского князя.
– Вот оно что-о-о, – негромко протянул Алексей. – Вот как оно вышло-то! Оно и на руку! На…
Глава 3
…руку!
– Вот что, друже Георгий! Ты б моих с собой не прихватил? Я ведь тоже скоро уеду – далеко и надолго, а врагов хватает, сам понимаешь – государева служба!
Отправив жену и сына вместе с Георгием, Алексей сразу почувствовал себя гораздо свободнее – теперь-то он отвечал сам за себя, что называется – тылы были прикрыты. Вряд ли кто дознается, куда делись Ксанфия и Арсений, а ежели и дознается, так поди, догони!
Теперь можно было подумать и о себе, вернее – о своем деле. Но для начала найти жилище побезопаснее – тот, кто преследовал Алексея, наверняка скоро дознается о его возможных убежищах. Значит, нужно искать такие, о которых никто бы не догадался – уж злачных мест в городе хватало. Рассудив как следует, опальный тавуллярий остановил свой выбор на грязных запутанных улочках, вьющихся на северной окраине у развалин некогда блестящего дворца императора Константина Багрянородного, сразу за церковью Хора. Райончик был тот еще – проститутки, воры, насильники плюс ко всему – всякая портовая шваль из Влахернской гавани. Народу хватало – и на чужака там вряд ли кто обратил бы внимание… ежели б этот чужак выглядел соответственно и соответственно же держался. Рядом находилась городская стена и ворота – Калигарийские и Адрианопольские – неплохое подспорье на случай поспешного бегства. Ну и гавань – само собой. Гавань… Именно там, во Влахернской гавани Лешка когда-то познакомился с Ксанфией.
Вот с гавани-то он и начал. Рано утром заявился в Венецианский квартал, нанял за пару аспр челнок и, высадившись в гавани, насвистывая, зашагал следом за толпой паломников и матросов с какого-то недавно прибывшего корабля.
Естественно, никто из местных – кормившихся с приезжих – жителей не оставил без внимания идущих.
– Девочки! Девочки! – озираясь, предлагал какой-то подозрительного вила молодец в лихо заломленной на затылок шапке. – Очень хорошие девочки, отведу – не пожалеете! Бери, господин! – Молодец схватил проходившего мимо беглеца за руку. – Клянусь святым Николаем – не пожалеешь!
– Не надобно, – старший тавуллярий брезгливо вырвал руку.
– Есть и мальчики, господин, – оглянувшись, зашептал молодец. – Красивые мальчики. Некоторые – даже евнухи…
– Евнухи – есть неестественное для природы состояние! – подняв вверх большой палец, наставительно произнес Алексей.
– А-а-а, да ты, я вижу, философ! – настырный зазывала разочарованно свистнул.
– Да, философ, – тут же подтвердил Алексей, подумав про себя – а почему бы ему и не быть философом? Их тут много встречалось – странников, паломников и прочих. – Я Алексей, философ из Мистры!
– Так бы сразу и сказал!
Потеряв к беглецу всякий интерес, молодец бросился к проходившим матросам:
– Девочки! Девочки! Есть и мальчики… если хорошо поискать.
Ни девочки, ни – уж тем более – мальчики Алексея не интересовали. Интересовало другое – жилье. С видом завзятого путешественника, проплывшего на морском корабле уж по крайней мере неделю, а то и месяц, старший тавуллярий остановился рядом с довольно-таки приличного вида людьми и с усталым вздохом сбросил с плеч тяжелый мешок. Ежели б сейчас его увидал кто-то из старых знакомых или друзей – Иоанн, Панкратий или даже сам бывший начальник Филимон Гротас – вряд ли б они опознали в этом всклокоченном парне с пегой бородой и безумным взором своего бывшего коллегу. Да и одет тот был соответственно: длинная – почти до самых пят – туника, пропыленные провинциальные башмаки с подвязками, старый потертый плащ. Все это молодой человек только что приобрел в венецианском квартале за очень смешные деньги. Впрочем, в лучшие времена этакое тряпье Лешка бы и даром не взял.
– Господин желает снять комнату? – К остановившемуся лжепутешественнику тут же подбежал какой-то подросток. Небольшого роста, худенький, с приятным добрым лицом, одетый в короткую желтую тунику – видно, что новую – и темно-голубой плащ. Приличный, надо сказать, вид.
– Так я насчет жилья, господин. В доходном доме Никифора Ладикоса – здесь, недалеко – имеются хорошие комнаты.
Нет, уж слишком прилично одет этот парень! И доходный дом, который он сейчас рекламирует, тоже может оказаться вполне приличным – а это сейчас ни к чему.
Алексей прищурил глаза:
– Сколько?
– Десять аспр в день!
– Не пойдет – дорого.
– Ну, если поговорить с хозяином, может, он согласится и на восемь.
– Нет, мне бы что-нибудь подешевле.
– Подешевле одни притоны, господин!
Завидев идущих паломников, парнишка, бросив бесперспективного клиента, тут же побежал к ним.
Честно говоря, восемь маленьких серебряных монет – аспр – за приличную комнату было не так уж и дорого, учитывая что средний заработок какого-нибудь грузчика или землекопа составлял в день четырнадцать-пятнадцать аспр. Однако беглеца не устраивала приличная комната – нужно было закопаться поглубже.
Искоса Лешка обозрел толпу местных – что, неужели больше никто ничего не предложит?
Ага! Вот какая-то старушенция в небрежно накинутом на плечи рваном шерстяном платке – явно идет к нему. Подошла, повела крючковатым носом да, хмыкнув, прошамкала:
– Издалека к нам?
– Из Мистры, – тут же улыбнулся беглец. Потом приосанился и добавил, громко, чтоб все слышали: – Я – странствующий философ из школы Гемиста-Плифона, может, слыхала?
– Глиста Плафона? Не, не слыхала. Слыхала другое – ты вроде как ищешь недорогое жилье?
– Да. Место, где можно бросить кости.
– Найдется такое местечко… за три аспры в день.
– За три аспры?! – ахнул Лешка. – Откуда у нищего философа такие деньги?
– Хорошо, – поглядев по сторонам, бабка не стала настаивать. – Сговоримся и за две. Вижу – человек ты неплохой, опять же – философ. Иди за мной, господин.
– Что ж, – посчитав, что ничего больше он сейчас здесь не выстоит, Алексей с готовностью поднял с земли котомку. – Веди же меня, славная женщина!
«Славная женщина» – звали ее, как оказалось, Виринея Паскудница (в юности старуха немало вредила ближним) – около часа водила новоявленного «философа» по узкими и кривым улочкам, и уж потом, вдоволь помесив грязь, свернула к развалинам дворца. Лешка даже удивился – неужели эта наглая старуха хочет сдать ему какой-нибудь гнусный сырой позвал – даже для конспирации это было бы слишком, старший тавуллярий вовсе не собирался, рискуя собственным здоровьем, забиться в землю, словно дождевой червь.
– Не, не здесь! – Виринея словно вдруг подслушала лешкины мысли.
Алексей перевел дух – и слава богу!
– Здесь уж все занято. Ничего, есть и получше местечки.
– Получше – это в каком смысле? – Беглец уже пожалел, что связался с бабкой. – Такие же развалины?
– Увидишь, милай, увидишь.
Надо сказать, несмотря на свой возраст и явно выказываемую немощь, Виринея Паскудница шагала довольно быстро, причем ничуть не сбивала дыхание, марафонка хренова. Уж на что Алексей был привычен к такого рода ходьбе – так и он еле поспевал за своей проводницей.
Пройдя сквозь развалины и кусты, путники оказались в самых настоящих зарослях, за которыми виднелись крыши домов, крытые серовато-коричневой, потрескавшейся от времени черепицей. Судя по внешнему виду, эти узкие, трехэтажные, боязливо подпиравшие друг друга домишки помнили еще императора Константина Великого или даже первых поселенцев греческой колонии Византий.
– Ну, вот и пришли, – остановившись около покосившегося забора, окружавшего двор одного из домов, старуха гостеприимно распахнула калитку. – Заходи, господин жилец! Да! Оплату попрошу вперед.
– Так ты что – хозяйка, что ли? – удивился Лешка.
– Хозяйка, – Виринея важно ухмыльнулась. – Она самая и есть. Иначе б с чего я в гавани жильцов искала? Третьего дня у меня жильца одного убили – так, в пьяной драке пристукнули – а ведь такой хороший был человек, солидный и всегда платил вовремя. Вот комната после него и освободилась.
Алексей передернул плечами, однако особой брезгливости не выказал – мало ли кого там где убили?
Развязав пояс, вытащил завернутые в грязную тряпицу деньги, отсчитал, послюнявив пальцы:
– На вот тебе за три дня. Да, поесть бы не мешало!
– Сготовлю, – спрятав монеты, радостно закивала бабка. – Вот прямо сейчас рыбки пожарю. Вниз обедать спустишься, иль подать в комнату?
– В комнату давай. И вина хорошо бы.
– Сделаю. Ну, дорогой жилец, пошли, покажу твое жилище!
Обойдя очаг, сложенный из круглых камней прямо посередине небольшой залы, Алексей заметил сразу за ним несколько столов и скамеек, пока пустующих ввиду раннего времени. Сразу за столами виднелась грязная деревянная лестница – узкая, винтовая, с высокими ступеньками из местами прогнивших и требующих немедленной замены досок. Когда содержательница доходного дома, запалив сальную свечку, ступила на сие ветхое сооружение, тут же послышался противный скрип. Лестница зашаталась, задвигалась, словно бы собиралась тотчас же развалиться.
– На каком этаже хоть? – опасливо осведомился беглец.
– На втором, мой господин, на втором. На самом верхнем! А там и хорошо – от солнышка-то куда теплее!
Второй – так, на римский манер – именовался, говоря по-русски – третий этаж. Первый – обычно нежилой, этажом нигде не считался. И правильно, наверное.
– Ну – вот! – протиснувшись по темному коридору, Виринея Паскудница распахнула крайнюю дверь. – Вот твое жилище – живи!
Новый жилец на миг задержался у двери:
– Это что же, тут никаких запоров нет?
– Снутри-то есть – вон, засовчик.
– А снаружи?
– Так ты ж, сам говоришь – философ. Что у тебя красть-то? Разве только мысли.
Лешка только крякнул – вот так ехидная бабка!
– Ладно, иди, рыбу жарь.
– Уж пожарю, не сомневайся.
– Вина принести не забудь. Надеюсь, это входит в стоимость жилья?
– Входит, входит, – уходя, успокоила постояльца старуха.
К удивлению беглеца, предоставленная ему комната оказалась вовсе не такой плохой, как ему представлялось, судя по состоянию дома. Узкая, с низеньким – дотянуться рукой – потолком, но вполне даже уютная – с большой деревянной кроватью, столиком и покосившимся табуретом. Для одного – в самый раз. Окно небольшое, но в случае чего пролезть можно. Так… Куда выходит?
Сняв забранную слюдою решетку, Алексей распахнул ставни. Окошко выходило во двор, а совсем рядом рос ветвистый платан, а в углу, у самого забора, виднелась копна соломы – что было вовсе неплохо на случай непредвиденного бегства. За платаном виднелись еще несколько подобных доходных домов, а за ними – мощная городская стена и море. Неплохой вид, черт побери!
Налетевший с моря ветерок разогнал облака, и радостное солнце укололо своими сверкающими лучами глаза постояльца. Лешка прищурился и, вставив слюдяную решетку в пазы, растянулся на ложе. Кровать натужно заскрипела, но выдержала – видать, и не такое еще выдерживала, судя по скабрезным рисункам на стене в изголовье. Рисунки, выцарапанные, такое впечатление, гвоздем – и явно не без некоторой доли определенного художественного таланта – изображали различного рода бытовые сценки, большей частью сексуального характера. А около бесстыдно расставившей ноги пышногрудой девицы было написано – «Мелезия – похотливая шлюха». Кто бы сомневался, судя по позе. А вот еще надпись – «бабка Паскудница – сволочь». Ну, это понятно. Здесь же, рядом – «Епифан – содомит» и «плотники – пьяницы и дебоширы», а еще ниже, уже почти что на уровне набитого соломой матраса, нарисован смешной такой человечек с длинными большими ушами – и подписано – Созонтий. И еще – «опасайтесь». Что еще за Созонтий такой длинноухий? И почему его нужно опасаться?
Снаружи, за дверью, послышался скрип, а затем – шаги. И стук.
– Кто там? – Лешка на всякий случай приготовил кинжал – в таких домишках с неосторожными постояльцами случается всякое.
– То я, Виринея. Рыбу принесла и вино.
Вскочив с кровати, Алексей с готовностью отворил дверь.
Поставив на столик вкусно пахнувший поднос с разложенными на пресной лепешке мелкими жареными рыбешками и большой глиняной кружкой, старуха пожелала жильцу приятной трапезы и удалилась.
Тут только почувствовав, что проголодался, Алексей набросился на еду с большим аппетитом, несмотря на то, что рыба оказалась костлявой, лепешка – черствой, а вино – кислым, как уксус. Если б старший тавуллярий страдал изжогой, то она, несомненно, появилась бы от такой пищи, ну, а так обошлось отрыжкой.
Повалявшись немного на ложе, новый жилец спустился вниз и, посетив расположенные, как обычно, под лестницей удобства, зашел в «рецепшн», поболтать с бабкой. Пусть та и сволочь, как безапелляционно утверждала надпись, однако нужно было хотя бы что-нибудь выяснить о соседях.
– А, соседи? – Виринея Паскудница охотно поддержала тему. – Хорошие люди. Все вот, как ты – на заработки приехали.
– Да я не на заработки, а для ученых диспутов! – оскорблено поправил Лешка. – Ну, может, прочту где-нибудь пару-тройку лекций о сути вещей – заработаю. Уж голодать, всяко, не буду!
– Ну, дай-то Бог, дай-то Бог, – закивала бабка. – Надолго ты к нам, Алексий?
– Как дела пойдут, – уклончиво отозвался беглец. – Так что у нас с соседями?
– А! Так я и говорю – хорошие люди. Под тобой, на первом этаже – артельщики, плотники с Лемноса, это остров такой…
– Да знаю.
– Ну вот. Их там много – дюжина – так все вместе, на первом этаже, и живут. Народ солидный, спокойный.
Ага, спокойные – подумал Лешка, вспоминая прикроватную надпись – «плотники – пьяницы и дебоширы». И тут же спросил:
– А на втором, рядом со мной – кто?
– Напротив тебя живет один юноша, Епифан – вежливый такой, обходительный, хочет поступить на службу в таможню – каждый день в порт ходит, возвращается довольный, видать, дела хорошо идут!
Угу, довольный, а как же! Судя опять же по надписи…
– Ну и в начале коридора – паломница, девица Мелезия, комнатку занимает – скромница, каких мало. Все на богомолье по церквям ходит.
– Так-так… скромница, значит…
– Скромница. А напротив нее один богомолец живет, строгих правил – Созонтий.
Созонтий! Интересно его изобразил бывший постоялец. Кстати, что с этим постояльцем случилось? Убили, кажется?
– Да, случайно в драке пырнули ножиком, – неохотно подтвердила Виринея. – Был человек – и нет человека. О-хо-хо, грехи наши тяжкие.
Старуха набожно перекрестилась на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такого состояния, что при всем желании было не разобрать, кто именно на ней изображен – то ли Николай Угодник, то ли Матерь Божия.
– Значит, говоришь, хорошие тут жильцы, спокойные?
– Хорошие, хорошие, господин мой! Спокойней некуда. Ну бывает, конечно, побуянят малость, ну ножичками помашут… Жизнь такая – всяко случается!
– Это не они, часом… моего предшественника – того, ножичком?
– Не, это и не у нас вовсе случилось. В развалинах. Ты, мой господин, мимо них ночью-то не ходи… да и днем – неспокойно.
Ага, неспокойно. А то Алексей в развалинах по ночам гулять собрался – лунатик он, что ли?
А вообще, «хорошие» соседушки попались… опять же – судя по надписям. Целый паноптикум! Один – содомит, другая – шлюха, третьи – дебоширы и пьяницы. Впрочем, какой дом – такие и постояльцы, нечего тут и желать лучшего. Главное – вряд ли его хоть кто-нибудь здесь искать будет. Существовала, правда, вероятность напороться на знакомых, но очень небольшая – почти все Лешкины друзья и коллеги жили в противоположном конце города – за площадью Тавра, ближе к Феодосийской гавани. Так что неплохо покуда все складывалось, очень даже неплохо. Теперь можно было спокойненько осмотреться да поразмышлять обо всем случившемся.
А размышлять было над чем! Лешка начал издалека, с того самого момента, когда почувствовал, как непосредственный его начальник – Хрисанф Злотос – начал уж слишком сильно вредничать. Когда это началось? Да месяца два назад. Да – два месяца, или даже чуть больше – как раз в самом конце лета. И до этого конечно же бывали всякие придирки – Злотос Алексея терпеть не мог, однако не мог и выгнать со службы – Лешка пользовался большим уважением коллег и поддержкой прежнего начальника – Филимона Гротаса, давно ушедшего на повышение в центральный аппарат ведомства. Так что пакостить по-крупному Хрисанф опасался, все больше гадил по мелочи: то не впишет старшего тавуллярия в месячный отчет на премию, то занизит показатели, то поручит какое-нибудь нарочито мелкое, не по статусу мелкое, типа разбитых горшков в доме на улице Медников, что близ площади Тавра. Неизвестные хулиганы, видите ли, разбили там у старушонки-владелицы, выставленные на подоконнике горшочки с цветами – герань к чертям собачьим разнесли и две настурции, вот ироды-то! Мелкое вроде бы дело – постыдно для Лешки мелкое! – а попробуй-ка, отыщи лиходеев – улица Медников бойкая, считай, каждый день по ней сотни три народу проходит: утром – в гавань, вечером – с гавани. Нескоро виноватых отыщешь – вот и повод для постоянных выговоров и упреков начальства! Да, честно говоря, старшему тавуллярию жалко было на подобные, с позволения сказать, дела время свое тратить. В то время как крупные уличные банды совсем уже обнаглели и грабили путников прямо у самой площади! Да еще главное было дело – о возможном заговоре против имперской власти, заговоре явно в пользу турок, ими же и финансируемом. И нити, как удалось установить Алексею, тянулись высоко-высоко во дворец… Тянулись-тянулись – и дотянулись – сам Лешка в этом же заговоре и был обвинен! Вот именно! Они – старший тавуллярий пока еще не знал конкретно, кто именно – все всяких сомнений, долго и тщательно готовились, не торопились. Первые сведения о готовящемся заговоре поступили еще в мае, от старика Моген Даша, владельца корчмы на улице Пиги, скупщика краденого и по совместительству – давнего агента сыскного секрета, да не секрета в целом, а лично протокуратора господина Маврикия, чье место сейчас как раз и занял Филимон Гротас, а сам Маврикий подался еще выше. В общем, Моген Даш информировал, что в его таверне собираются периодически весьма странные люди – явно не из простых, сидят, еду не заказывают, пьют мало и словно бы поджидают кого-то. Средь них – некто Алос Навкратос, миллионер, владелец транспортной конторы, еще лет пять тому назад заподозренный в связях с турками, но тогда в отношении его не было никаких доказательств… как, впрочем, и сейчас.
Получив задание разобраться с этой теплой компанией от самого Маврикия, Алексей быстро установил личности всех собиравшихся в таверне людей, действительно, оказавшихся вовсе не простыми. Кроме Навкратоса, еще трое – вельможи, богачи, судовладельцы – одного с Навкратосом поля ягоды, даже еще покруче – во дворец вхожие! – поди к таким, подступись!
О ходе расследования – а вел его Лешка один, никого, по просьбе Маврикия, не привлекая – и было доложено на самый верх, как то и требовалось. Через Филимона Гротаса Маврикий четко приказал, чтоб без его ведома Алексей по этому делу ничего не предпринимал – может, и нет никакого заговора, может, почтенные вельможи-негоцианты в таверне какие-нибудь свои дела решают?
– А подмастерья? – заосторожничал беглец.
Кузнец лишь усмехнулся:
– Не боись! Мои парни не из болтливых.
Не прошло и десяти минут, как освобожденный от оков Лешка уже шагал вдоль стены Константина, направляясь на западную окраину города – к Пятибашенным воротам. Далеко впереди, в утренней туманно-золотистой дымке вздымалась в голубое, с небольшими белыми облачками, небо величественная колокольня церкви Иоанна Студита. За церковью синело море.
Миновав широкую улицу Пиги без задержки – хоть и очень хотелось остановиться у собравшейся около старого портика толпы, послушать, о чем судачат? – Алексей повернул направо и, пройдя проулками, оказался на тихой и неприметной улочке, поросшей тополями, липами и сиренью. За кустами белели стена и ворота дома Георгия – уютного двухэтажного особнячка, некогда знавшего и лучшие времена.
Подойдя к воротам, Лешка постучал условным стуком – подзывал слугу-сторожа. Внутри, во дворе, скрипнул засов, створка ворот отворилась…
– Ксанфия!
О, слава тебе, Господи, она уже здесь!
О блеск золотых волос, о небесная синь глаз, о…
Не в силах сдерживаться, Алексей крепко обнял жену, целуя в губы:
– Ксанфия, цветок мой!
– Я отослала слугу к отцу Григорию. Кое-что разузнать.
– А…
– Соврала, будто в нашем жилище ремонт. Дескать, поживем некоторое время тут.
– Умная ты у меня. А Сенька где?
– Спит. Утомился – мы ведь сюда на рыбачьей лодке. Да – вот твой амулет.
Алексей надел на шею «Кудрявого Зевса», поинтересовался:
– Кстати. Ты расплатилась с тем выжигой, что приходил от меня? Дала ему двадцать монет?
– Он сказал – тридцать. Столько и отсчитала.
– Вот гад!
– Симпатичный юноша. Что же касается денег – в серьезных делах не принято экономить, муж мой.
– Ты права, как всегда, права, – беглец наконец-то улыбнулся. – О Ксанфия! Какая еще жена понимает супруга с полуслова? С желания? С мысли? Поистине сам Господь вознаградил меня тобою!
– Ну уж, – Ксанфия хмыкнула, по блеску в глазах было видно, что слова мужа ей очень приятны.
– Я должен с тобой посоветоваться по одному очень важному делу, – входя в дом, тихо произнес Алексей. – Очень, очень важному. Возможно, тебе и сыну придется уехать. Возможно – надолго.
– Все настолько серьезно?
– Более чем!
– Тогда ничего не говори сейчас – ты, верно, голоден? Соверши омовение, подкрепись, остынь – а уж потом будем думать.
– О жена моя, похоже, ты лучше меня знаешь, что делать?! Кстати, я уже по пути подкрепился, а вот от омовения не откажусь, как и от стаканчика-другого вина.
Ксанфия улыбнулась:
– Я как раз нагрела воды – в бочку уж сам выльешь. Что же касается вина – подожди, принесу.
– Неси уж сразу к бочке!
Ах, каким наслаждением было сейчас выкупаться, смыть с тела липкий тюремный пот и дорожную грязь! И пусть вода оказалось прохладной – успела уже остыть – разве в этом дело?
– Пей, муж мой! – Войдя, Ксанфия принесла бокал на золоченом подносе. Бокал красного родосского – о неземное блаженство!
Лешка улыбнулся:
– А сама что не выпьешь?
– Ты забыл – сегодня пятница, постный день. Я ведь дала обет соблюдать все посты. Помнишь, в день нашей свадьбы?
– Да помню, помню, – расплескивая воду, замахал рукой Алексей. – Но сейчас исключительный случай. Думаю, отец Георгий разрешил бы тебе выпить… и не только выпить, но и нарушить пост как-нибудь… гм-гм… по-иному.
Лешка, прищурясь, посмотрел на жену – на синие, как море, глаза, на густое золото волос, стиснутое узеньким серебряным ободком, на плавные – такие соблазнительные – изгибы тела, коих не в силах была скрыть даже плотная одежда из тяжелого, затканного серебром бархата и парчи.
– А ну, подойди-ка…
Обняв жену мокрыми руками, Алексей погладил ее по волосам и, обняв за шею, принялся с жаром целовать в губы. Ксанфия лишь томно вздохнула…
Лешка поспешно выпрыгнул из бочки, торопливо расстегивая фибулы. Полетела на лавку мантия. Тяжело упала на пол красная бархатная стола, осталась лишь тонкая полотняная рубашка – длинная, небесно-голубая, до самых пят – ее Ксанфия сбросила сама, обнажая трепетно-молодое тело. О, она еще была хоть куда – в свои двадцать шесть выглядела точно так же, как и восемь лет назад, в первый день их знакомства. Лебединая шея, тонкая талия, стройные бедра, волнующая ямочка пупка, налитая упругая грудь… которую Лешка принялся уже целовать, тискать… И тут же, на широкой лавке, обнаженные молодые тела слились в едином порыве страсти… А потом – еще раз, и еще…
Пока Ксанфия не услышала, что кто-то давно уже молотит в ворота.
– Пойду, открою. Наверное, Антип – сторож.
Женщина быстро набросила на себя одежду и, выбежав в прихожую, выглянула в дверь:
– Антип, ты?
– Я, госпожа. Не один, с отцом Георгием.
– Георгию пока ничего не говори! – подбежав сзади, быстро предупредил Алексей. – Не нужно зря подставлять друга.
– Да о чем не говорить-то?
– Узнаешь… А! Рад тебя видеть, дорогой гостюшка! Точнее даже сказать – хозяин. Ничего, что мы воспользовались твоим жилищем? Мы ненадолго, пока ремонт.
– Антип рассказал мне. – Георгий – все тот же, светлоглазый, русоголовый парень, только ныне – с небольшой бородкой и несколько усталым посмурневшим лицом – улыбнулся и крепко обнял приятеля. – Давненько же мы с тобою не виделись! Как мой крестник?
– Спит. Сейчас разбудим!
– Нет, нет, пусть спит, после с ним почеломкаемся. Хотя… – Георгий внезапно запнулся. – Может, уже и долго не свидимся.
Лешка вскинул глаза:
– Долго? А что такое случилось?
– Да уж случилось, брат. О том и зашел сказать. Через три дня еду с посольством на Русь!
– На Русь?! – удивленно переспросила Ксанфия.
– Ну да. В Русские земли, ко двору господина Василия Слепца – Владимирского и Московского князя.
– Вот оно что-о-о, – негромко протянул Алексей. – Вот как оно вышло-то! Оно и на руку! На…
Глава 3
Осень 1448 г. Константинополь
Философ из школы Гемиста-Плифона
О да! Темно на небе… Но на этом
Не кончилось! Не думайте…
Еврипид «Медея»
…руку!
– Вот что, друже Георгий! Ты б моих с собой не прихватил? Я ведь тоже скоро уеду – далеко и надолго, а врагов хватает, сам понимаешь – государева служба!
Отправив жену и сына вместе с Георгием, Алексей сразу почувствовал себя гораздо свободнее – теперь-то он отвечал сам за себя, что называется – тылы были прикрыты. Вряд ли кто дознается, куда делись Ксанфия и Арсений, а ежели и дознается, так поди, догони!
Теперь можно было подумать и о себе, вернее – о своем деле. Но для начала найти жилище побезопаснее – тот, кто преследовал Алексея, наверняка скоро дознается о его возможных убежищах. Значит, нужно искать такие, о которых никто бы не догадался – уж злачных мест в городе хватало. Рассудив как следует, опальный тавуллярий остановил свой выбор на грязных запутанных улочках, вьющихся на северной окраине у развалин некогда блестящего дворца императора Константина Багрянородного, сразу за церковью Хора. Райончик был тот еще – проститутки, воры, насильники плюс ко всему – всякая портовая шваль из Влахернской гавани. Народу хватало – и на чужака там вряд ли кто обратил бы внимание… ежели б этот чужак выглядел соответственно и соответственно же держался. Рядом находилась городская стена и ворота – Калигарийские и Адрианопольские – неплохое подспорье на случай поспешного бегства. Ну и гавань – само собой. Гавань… Именно там, во Влахернской гавани Лешка когда-то познакомился с Ксанфией.
Вот с гавани-то он и начал. Рано утром заявился в Венецианский квартал, нанял за пару аспр челнок и, высадившись в гавани, насвистывая, зашагал следом за толпой паломников и матросов с какого-то недавно прибывшего корабля.
Естественно, никто из местных – кормившихся с приезжих – жителей не оставил без внимания идущих.
– Девочки! Девочки! – озираясь, предлагал какой-то подозрительного вила молодец в лихо заломленной на затылок шапке. – Очень хорошие девочки, отведу – не пожалеете! Бери, господин! – Молодец схватил проходившего мимо беглеца за руку. – Клянусь святым Николаем – не пожалеешь!
– Не надобно, – старший тавуллярий брезгливо вырвал руку.
– Есть и мальчики, господин, – оглянувшись, зашептал молодец. – Красивые мальчики. Некоторые – даже евнухи…
– Евнухи – есть неестественное для природы состояние! – подняв вверх большой палец, наставительно произнес Алексей.
– А-а-а, да ты, я вижу, философ! – настырный зазывала разочарованно свистнул.
– Да, философ, – тут же подтвердил Алексей, подумав про себя – а почему бы ему и не быть философом? Их тут много встречалось – странников, паломников и прочих. – Я Алексей, философ из Мистры!
– Так бы сразу и сказал!
Потеряв к беглецу всякий интерес, молодец бросился к проходившим матросам:
– Девочки! Девочки! Есть и мальчики… если хорошо поискать.
Ни девочки, ни – уж тем более – мальчики Алексея не интересовали. Интересовало другое – жилье. С видом завзятого путешественника, проплывшего на морском корабле уж по крайней мере неделю, а то и месяц, старший тавуллярий остановился рядом с довольно-таки приличного вида людьми и с усталым вздохом сбросил с плеч тяжелый мешок. Ежели б сейчас его увидал кто-то из старых знакомых или друзей – Иоанн, Панкратий или даже сам бывший начальник Филимон Гротас – вряд ли б они опознали в этом всклокоченном парне с пегой бородой и безумным взором своего бывшего коллегу. Да и одет тот был соответственно: длинная – почти до самых пят – туника, пропыленные провинциальные башмаки с подвязками, старый потертый плащ. Все это молодой человек только что приобрел в венецианском квартале за очень смешные деньги. Впрочем, в лучшие времена этакое тряпье Лешка бы и даром не взял.
– Господин желает снять комнату? – К остановившемуся лжепутешественнику тут же подбежал какой-то подросток. Небольшого роста, худенький, с приятным добрым лицом, одетый в короткую желтую тунику – видно, что новую – и темно-голубой плащ. Приличный, надо сказать, вид.
– Так я насчет жилья, господин. В доходном доме Никифора Ладикоса – здесь, недалеко – имеются хорошие комнаты.
Нет, уж слишком прилично одет этот парень! И доходный дом, который он сейчас рекламирует, тоже может оказаться вполне приличным – а это сейчас ни к чему.
Алексей прищурил глаза:
– Сколько?
– Десять аспр в день!
– Не пойдет – дорого.
– Ну, если поговорить с хозяином, может, он согласится и на восемь.
– Нет, мне бы что-нибудь подешевле.
– Подешевле одни притоны, господин!
Завидев идущих паломников, парнишка, бросив бесперспективного клиента, тут же побежал к ним.
Честно говоря, восемь маленьких серебряных монет – аспр – за приличную комнату было не так уж и дорого, учитывая что средний заработок какого-нибудь грузчика или землекопа составлял в день четырнадцать-пятнадцать аспр. Однако беглеца не устраивала приличная комната – нужно было закопаться поглубже.
Искоса Лешка обозрел толпу местных – что, неужели больше никто ничего не предложит?
Ага! Вот какая-то старушенция в небрежно накинутом на плечи рваном шерстяном платке – явно идет к нему. Подошла, повела крючковатым носом да, хмыкнув, прошамкала:
– Издалека к нам?
– Из Мистры, – тут же улыбнулся беглец. Потом приосанился и добавил, громко, чтоб все слышали: – Я – странствующий философ из школы Гемиста-Плифона, может, слыхала?
– Глиста Плафона? Не, не слыхала. Слыхала другое – ты вроде как ищешь недорогое жилье?
– Да. Место, где можно бросить кости.
– Найдется такое местечко… за три аспры в день.
– За три аспры?! – ахнул Лешка. – Откуда у нищего философа такие деньги?
– Хорошо, – поглядев по сторонам, бабка не стала настаивать. – Сговоримся и за две. Вижу – человек ты неплохой, опять же – философ. Иди за мной, господин.
– Что ж, – посчитав, что ничего больше он сейчас здесь не выстоит, Алексей с готовностью поднял с земли котомку. – Веди же меня, славная женщина!
«Славная женщина» – звали ее, как оказалось, Виринея Паскудница (в юности старуха немало вредила ближним) – около часа водила новоявленного «философа» по узкими и кривым улочкам, и уж потом, вдоволь помесив грязь, свернула к развалинам дворца. Лешка даже удивился – неужели эта наглая старуха хочет сдать ему какой-нибудь гнусный сырой позвал – даже для конспирации это было бы слишком, старший тавуллярий вовсе не собирался, рискуя собственным здоровьем, забиться в землю, словно дождевой червь.
– Не, не здесь! – Виринея словно вдруг подслушала лешкины мысли.
Алексей перевел дух – и слава богу!
– Здесь уж все занято. Ничего, есть и получше местечки.
– Получше – это в каком смысле? – Беглец уже пожалел, что связался с бабкой. – Такие же развалины?
– Увидишь, милай, увидишь.
Надо сказать, несмотря на свой возраст и явно выказываемую немощь, Виринея Паскудница шагала довольно быстро, причем ничуть не сбивала дыхание, марафонка хренова. Уж на что Алексей был привычен к такого рода ходьбе – так и он еле поспевал за своей проводницей.
Пройдя сквозь развалины и кусты, путники оказались в самых настоящих зарослях, за которыми виднелись крыши домов, крытые серовато-коричневой, потрескавшейся от времени черепицей. Судя по внешнему виду, эти узкие, трехэтажные, боязливо подпиравшие друг друга домишки помнили еще императора Константина Великого или даже первых поселенцев греческой колонии Византий.
– Ну, вот и пришли, – остановившись около покосившегося забора, окружавшего двор одного из домов, старуха гостеприимно распахнула калитку. – Заходи, господин жилец! Да! Оплату попрошу вперед.
– Так ты что – хозяйка, что ли? – удивился Лешка.
– Хозяйка, – Виринея важно ухмыльнулась. – Она самая и есть. Иначе б с чего я в гавани жильцов искала? Третьего дня у меня жильца одного убили – так, в пьяной драке пристукнули – а ведь такой хороший был человек, солидный и всегда платил вовремя. Вот комната после него и освободилась.
Алексей передернул плечами, однако особой брезгливости не выказал – мало ли кого там где убили?
Развязав пояс, вытащил завернутые в грязную тряпицу деньги, отсчитал, послюнявив пальцы:
– На вот тебе за три дня. Да, поесть бы не мешало!
– Сготовлю, – спрятав монеты, радостно закивала бабка. – Вот прямо сейчас рыбки пожарю. Вниз обедать спустишься, иль подать в комнату?
– В комнату давай. И вина хорошо бы.
– Сделаю. Ну, дорогой жилец, пошли, покажу твое жилище!
Обойдя очаг, сложенный из круглых камней прямо посередине небольшой залы, Алексей заметил сразу за ним несколько столов и скамеек, пока пустующих ввиду раннего времени. Сразу за столами виднелась грязная деревянная лестница – узкая, винтовая, с высокими ступеньками из местами прогнивших и требующих немедленной замены досок. Когда содержательница доходного дома, запалив сальную свечку, ступила на сие ветхое сооружение, тут же послышался противный скрип. Лестница зашаталась, задвигалась, словно бы собиралась тотчас же развалиться.
– На каком этаже хоть? – опасливо осведомился беглец.
– На втором, мой господин, на втором. На самом верхнем! А там и хорошо – от солнышка-то куда теплее!
Второй – так, на римский манер – именовался, говоря по-русски – третий этаж. Первый – обычно нежилой, этажом нигде не считался. И правильно, наверное.
– Ну – вот! – протиснувшись по темному коридору, Виринея Паскудница распахнула крайнюю дверь. – Вот твое жилище – живи!
Новый жилец на миг задержался у двери:
– Это что же, тут никаких запоров нет?
– Снутри-то есть – вон, засовчик.
– А снаружи?
– Так ты ж, сам говоришь – философ. Что у тебя красть-то? Разве только мысли.
Лешка только крякнул – вот так ехидная бабка!
– Ладно, иди, рыбу жарь.
– Уж пожарю, не сомневайся.
– Вина принести не забудь. Надеюсь, это входит в стоимость жилья?
– Входит, входит, – уходя, успокоила постояльца старуха.
К удивлению беглеца, предоставленная ему комната оказалась вовсе не такой плохой, как ему представлялось, судя по состоянию дома. Узкая, с низеньким – дотянуться рукой – потолком, но вполне даже уютная – с большой деревянной кроватью, столиком и покосившимся табуретом. Для одного – в самый раз. Окно небольшое, но в случае чего пролезть можно. Так… Куда выходит?
Сняв забранную слюдою решетку, Алексей распахнул ставни. Окошко выходило во двор, а совсем рядом рос ветвистый платан, а в углу, у самого забора, виднелась копна соломы – что было вовсе неплохо на случай непредвиденного бегства. За платаном виднелись еще несколько подобных доходных домов, а за ними – мощная городская стена и море. Неплохой вид, черт побери!
Налетевший с моря ветерок разогнал облака, и радостное солнце укололо своими сверкающими лучами глаза постояльца. Лешка прищурился и, вставив слюдяную решетку в пазы, растянулся на ложе. Кровать натужно заскрипела, но выдержала – видать, и не такое еще выдерживала, судя по скабрезным рисункам на стене в изголовье. Рисунки, выцарапанные, такое впечатление, гвоздем – и явно не без некоторой доли определенного художественного таланта – изображали различного рода бытовые сценки, большей частью сексуального характера. А около бесстыдно расставившей ноги пышногрудой девицы было написано – «Мелезия – похотливая шлюха». Кто бы сомневался, судя по позе. А вот еще надпись – «бабка Паскудница – сволочь». Ну, это понятно. Здесь же, рядом – «Епифан – содомит» и «плотники – пьяницы и дебоширы», а еще ниже, уже почти что на уровне набитого соломой матраса, нарисован смешной такой человечек с длинными большими ушами – и подписано – Созонтий. И еще – «опасайтесь». Что еще за Созонтий такой длинноухий? И почему его нужно опасаться?
Снаружи, за дверью, послышался скрип, а затем – шаги. И стук.
– Кто там? – Лешка на всякий случай приготовил кинжал – в таких домишках с неосторожными постояльцами случается всякое.
– То я, Виринея. Рыбу принесла и вино.
Вскочив с кровати, Алексей с готовностью отворил дверь.
Поставив на столик вкусно пахнувший поднос с разложенными на пресной лепешке мелкими жареными рыбешками и большой глиняной кружкой, старуха пожелала жильцу приятной трапезы и удалилась.
Тут только почувствовав, что проголодался, Алексей набросился на еду с большим аппетитом, несмотря на то, что рыба оказалась костлявой, лепешка – черствой, а вино – кислым, как уксус. Если б старший тавуллярий страдал изжогой, то она, несомненно, появилась бы от такой пищи, ну, а так обошлось отрыжкой.
Повалявшись немного на ложе, новый жилец спустился вниз и, посетив расположенные, как обычно, под лестницей удобства, зашел в «рецепшн», поболтать с бабкой. Пусть та и сволочь, как безапелляционно утверждала надпись, однако нужно было хотя бы что-нибудь выяснить о соседях.
– А, соседи? – Виринея Паскудница охотно поддержала тему. – Хорошие люди. Все вот, как ты – на заработки приехали.
– Да я не на заработки, а для ученых диспутов! – оскорблено поправил Лешка. – Ну, может, прочту где-нибудь пару-тройку лекций о сути вещей – заработаю. Уж голодать, всяко, не буду!
– Ну, дай-то Бог, дай-то Бог, – закивала бабка. – Надолго ты к нам, Алексий?
– Как дела пойдут, – уклончиво отозвался беглец. – Так что у нас с соседями?
– А! Так я и говорю – хорошие люди. Под тобой, на первом этаже – артельщики, плотники с Лемноса, это остров такой…
– Да знаю.
– Ну вот. Их там много – дюжина – так все вместе, на первом этаже, и живут. Народ солидный, спокойный.
Ага, спокойные – подумал Лешка, вспоминая прикроватную надпись – «плотники – пьяницы и дебоширы». И тут же спросил:
– А на втором, рядом со мной – кто?
– Напротив тебя живет один юноша, Епифан – вежливый такой, обходительный, хочет поступить на службу в таможню – каждый день в порт ходит, возвращается довольный, видать, дела хорошо идут!
Угу, довольный, а как же! Судя опять же по надписи…
– Ну и в начале коридора – паломница, девица Мелезия, комнатку занимает – скромница, каких мало. Все на богомолье по церквям ходит.
– Так-так… скромница, значит…
– Скромница. А напротив нее один богомолец живет, строгих правил – Созонтий.
Созонтий! Интересно его изобразил бывший постоялец. Кстати, что с этим постояльцем случилось? Убили, кажется?
– Да, случайно в драке пырнули ножиком, – неохотно подтвердила Виринея. – Был человек – и нет человека. О-хо-хо, грехи наши тяжкие.
Старуха набожно перекрестилась на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такого состояния, что при всем желании было не разобрать, кто именно на ней изображен – то ли Николай Угодник, то ли Матерь Божия.
– Значит, говоришь, хорошие тут жильцы, спокойные?
– Хорошие, хорошие, господин мой! Спокойней некуда. Ну бывает, конечно, побуянят малость, ну ножичками помашут… Жизнь такая – всяко случается!
– Это не они, часом… моего предшественника – того, ножичком?
– Не, это и не у нас вовсе случилось. В развалинах. Ты, мой господин, мимо них ночью-то не ходи… да и днем – неспокойно.
Ага, неспокойно. А то Алексей в развалинах по ночам гулять собрался – лунатик он, что ли?
А вообще, «хорошие» соседушки попались… опять же – судя по надписям. Целый паноптикум! Один – содомит, другая – шлюха, третьи – дебоширы и пьяницы. Впрочем, какой дом – такие и постояльцы, нечего тут и желать лучшего. Главное – вряд ли его хоть кто-нибудь здесь искать будет. Существовала, правда, вероятность напороться на знакомых, но очень небольшая – почти все Лешкины друзья и коллеги жили в противоположном конце города – за площадью Тавра, ближе к Феодосийской гавани. Так что неплохо покуда все складывалось, очень даже неплохо. Теперь можно было спокойненько осмотреться да поразмышлять обо всем случившемся.
А размышлять было над чем! Лешка начал издалека, с того самого момента, когда почувствовал, как непосредственный его начальник – Хрисанф Злотос – начал уж слишком сильно вредничать. Когда это началось? Да месяца два назад. Да – два месяца, или даже чуть больше – как раз в самом конце лета. И до этого конечно же бывали всякие придирки – Злотос Алексея терпеть не мог, однако не мог и выгнать со службы – Лешка пользовался большим уважением коллег и поддержкой прежнего начальника – Филимона Гротаса, давно ушедшего на повышение в центральный аппарат ведомства. Так что пакостить по-крупному Хрисанф опасался, все больше гадил по мелочи: то не впишет старшего тавуллярия в месячный отчет на премию, то занизит показатели, то поручит какое-нибудь нарочито мелкое, не по статусу мелкое, типа разбитых горшков в доме на улице Медников, что близ площади Тавра. Неизвестные хулиганы, видите ли, разбили там у старушонки-владелицы, выставленные на подоконнике горшочки с цветами – герань к чертям собачьим разнесли и две настурции, вот ироды-то! Мелкое вроде бы дело – постыдно для Лешки мелкое! – а попробуй-ка, отыщи лиходеев – улица Медников бойкая, считай, каждый день по ней сотни три народу проходит: утром – в гавань, вечером – с гавани. Нескоро виноватых отыщешь – вот и повод для постоянных выговоров и упреков начальства! Да, честно говоря, старшему тавуллярию жалко было на подобные, с позволения сказать, дела время свое тратить. В то время как крупные уличные банды совсем уже обнаглели и грабили путников прямо у самой площади! Да еще главное было дело – о возможном заговоре против имперской власти, заговоре явно в пользу турок, ими же и финансируемом. И нити, как удалось установить Алексею, тянулись высоко-высоко во дворец… Тянулись-тянулись – и дотянулись – сам Лешка в этом же заговоре и был обвинен! Вот именно! Они – старший тавуллярий пока еще не знал конкретно, кто именно – все всяких сомнений, долго и тщательно готовились, не торопились. Первые сведения о готовящемся заговоре поступили еще в мае, от старика Моген Даша, владельца корчмы на улице Пиги, скупщика краденого и по совместительству – давнего агента сыскного секрета, да не секрета в целом, а лично протокуратора господина Маврикия, чье место сейчас как раз и занял Филимон Гротас, а сам Маврикий подался еще выше. В общем, Моген Даш информировал, что в его таверне собираются периодически весьма странные люди – явно не из простых, сидят, еду не заказывают, пьют мало и словно бы поджидают кого-то. Средь них – некто Алос Навкратос, миллионер, владелец транспортной конторы, еще лет пять тому назад заподозренный в связях с турками, но тогда в отношении его не было никаких доказательств… как, впрочем, и сейчас.
Получив задание разобраться с этой теплой компанией от самого Маврикия, Алексей быстро установил личности всех собиравшихся в таверне людей, действительно, оказавшихся вовсе не простыми. Кроме Навкратоса, еще трое – вельможи, богачи, судовладельцы – одного с Навкратосом поля ягоды, даже еще покруче – во дворец вхожие! – поди к таким, подступись!
О ходе расследования – а вел его Лешка один, никого, по просьбе Маврикия, не привлекая – и было доложено на самый верх, как то и требовалось. Через Филимона Гротаса Маврикий четко приказал, чтоб без его ведома Алексей по этому делу ничего не предпринимал – может, и нет никакого заговора, может, почтенные вельможи-негоцианты в таверне какие-нибудь свои дела решают?