Поттс С.. Второе нашествие марксиан - Беллетристика братьев Стругацких

В эти редкие рациональные моменты становится очевидным, что Стругацкие снова критикуют скорее человеческую слабость, нежели некое врожденное злонравие. Окружение снова сильнейшим образом влияет на человека. На самом деле, к концу истории даже Привалов и Амперян оказываются совращены мелким безумием этого мира: Привалов собирается вступить в борьбу с Фарфуркисом и Хлебовводовым за благорасположение Вунюкова и хорошую зарплату, а Амперян выясняет, как можно сместить Выбегалло. Только deus ex machina в виде двух коллег снизу спасает героев. Тройка стремительно распускается среди дыма и грома, хотя неисправимый Вунюков, уходя, заявляет в лучшей парламентской традиции: "Есть мнение, что мы еще встретимся в другое время и в другом месте". Концовка повести как раз настолько открыта, чтобы отразить мораль, характерную и для других произведений Стругацких: исключительно трудно, если вообще возможно, постоянно преодолевать человеческую склонность к эгоизму и пороку. То, что было верным в "Трудно быть богом", верно и совершенно в иной ситуации повести "Сказка о Тройке": не важно, насколько сильны убеждения и достоинства, они могут функционировать правильно только в должных условиях. Индивидуум находится во многом во власти социального окружения. Наравне с сумасбродным темпом всего произведения, концовка наступает без предупреждения. Никакие предшествующие события не позволяют предположить, что Привалов и Амперян капитулируют перед Тройкой; это контрастирует с постепенным падением Антона-Руматы с социальных/духовных высот. Такие несоответствия в характерах, равно как и в замысле и даже в тоне, могут быть бросающимися в глаза дефектами в чем-то более серьезном. Хотя "Сказка о Тройке", равно как и "Понедельник начинается в субботу", не претендует на то, чтобы ее принимали всерьез, к ней надо подходить с ее собственными мерками. На уровне сатирического мультфильма "Сказка о Тройке" работает; в ней есть моменты оригинального юмора и колкого остроумия. Но большая их часть, подобно целой повести "Понедельник начинается в субботу", чисто игровой, добродушный. Обе книги находятся в границах советской народной культуры, мира, простирающегося от деревенского фольклора до ориентированного на город журнала сатиры "Крокодил". Только сравнивая эти две работы с такими, как, например, "Полдень, XXII век (Возвращение)", "Далекая Радуга" и "Трудно быть богом", можно увидеть, как далеко первые отстоят от лучших произведений авторов. Их надлежит читать просто для развлечения. Значительно более тонкая форма сатира появляется в другой повести 1968 года - "Второе нашествие марсиан". Она была опубликована на английском как "The Second Martian Invasion" (London: MacGibbon & Kee, 1970), "Second War of the Worlds" (Macmillan, 1973), и, наиболее часто, как "The Second Invasion from Mars" (Macmillan, 1979; Collier, 1980). Как следует из одного из вышеприведенных названий, повесть восходит - в искаженном виде к "Войне миров" Уэллса. Разница между произведениями Стругацких и Уэллса, впрочем, значительно больше, нежели сходство заголовков, которое, как будет показано, является ироническим. Вторжение с Марса происходит в современной выдуманной стране, в которой смешались античность и современность. Ее деревня дураков модернизированная версия многих поселений из русской литературы XIX века, если не считать того, что персонажи носят имена из греческой мифологии (Феб Аполлон, Полифем, Артемида и т.д.); с другой стороны, в повести присутствуют упоминания Второй мировой войны, чернорубашечников и Альберта Эйнштейна. Это, впрочем, не современная Греция; привычки персонажей отчетливо североевропейские. Такая смесь эпох и культур предполагает, что персонажи являются квинтэссенцией человечества. На самом деле, повесть представляет собой басню. Она состоит из дневника Феба Аполлона; несмотря на его имя, он - всего лишь учитель в отставке и ученый-любитель, коллекционирующий марки, получающий пенсию и записывающий события повседневной жизни. У него есть склонность к ипохондрии, напыщенности, трусости и подходу к событиям с точки зрения здравого смысла: его пристрастие к самовозвеличению и самооправданию делает невозможным положиться на его рассказ, хотя его риторике не удается замаскировать правду. Повествование Аполлона представляет собой череду эпизодов, случившихся на протяжении двух недель июня неопределенного года. В отличие от сатирических произведений в жанре фэнтези, рассматривавшихся до этого, данная повесть является описанием не безудержного движения от одной бредовой ситуации к другой, а постепенного, натуралистичного развертывания событий. Она начинается драматически - с того, как одной ночью на небе были увидены красные взрывы, с происшествия, за которым следуют различные слухи - любые: от фейерверков до взрыва на фабрике или ядерной войны - и описание мелких деталей городской жизни. Один из иронических моментов повести состоит в том, что драматическая ситуация, продолженная такими событиями, по-прежнему излагается Аполлоном. Мы рано узнаем о супружеской измене замужней дочери Аполлона, иронически названной Артемидой - в честь девы-богини охоты, о ее муже - политическом активисте Хароне, о вечно пьяном золотаре Минотавре, постоянно наезжающем своим грузовиком на общественные здания, о полицейском Полифеме, всегда полном чувства собственной важности и над которым насмехаются завсегдатаи деревенской забегаловки. Только постепенно мы узнаем о "нашествии", последовавшем за красными вспышками, упомянутыми в первых абзацах. К четвертому дню слухи уступают место широко распространенному убеждению, что прилетели марсиане. Зная, как любитель-ученый, что на Марсе нет разумной жизни, Аполлон выражает презрение к этому слуху, хотя он проверяет на почте, не выпустили ли вышеупомянутые пришельцы марок, чтобы добавить их к своей коллекции. Вскоре после этого появляется первый специфический намек на то, что произойдет: обнаруживается, что некий полковник из местного гарнизона прочел солдатам лекцию о необходимости бережно относиться к желудочному соку. В тот же день во всех газетах появляются статьи, оспаривающие научные свидетельства отсутствия жизни на Марсе, а также рассказывающие о важности здорового желудочного сока. Занятый своими личными соображениями, такими, как его пенсия, Аполлон только перечисляет странные события: замена местной пшеницы инопланетной синей разновидностью, неожиданное появление таинственных молодых людей в узких пальто и появление передвижных станций, где жители могут за деньги сдавать желудочный сок. Вскоре после того Аполлон наблюдает похищение непопулярного коррумпированного мэра группой молодых людей. После того, как становится очевидным, что "марсиане" - власть, первым действием Аполлона оказывается попытка поговорить с одним из них о своей пенсии; до того, как он успевает заговорить, он от удара теряет сознание. Даже после того, как желудочный сок объявлен официальной валютой, Аполлон легко принимает странный порядок вещей. Услышав, что мэр был "истреблен", а его особняк превращен в стационарный пункт по сбору желудочного сока, он замечает: "Я одобряю и поддерживаю. Я вообще за всякую стационарность и устойчивость". Так, когда он натыкается на повстанца, уничтожившего марсианский автомобиль, он принимает сторону местных фермеров, отлавливающих и сдающих повстанцев марсианам; фермеры, конечно, имеют неплохой доход от новой синей пшеницы. К этому моменту даже супер-патриот из забегаловки, одноногий ветеран Полифем, превозмог свой антимарсианский пыл и сдает желудочный сок; при этом его прежняя риторика - что пришельцы не дают им должного вознаграждения - остается. Синее пиво и синий хлеб становятся основными предметами городского питания. И когда в конце концов Аполлон сдает желудочный сок, он обнаруживает, что эти деньги стали неплохой прибавкой к пенсии. Завершение повести представляет собой обмен диалектическими соображениями между Аполлоном и его зятем, повстанцем-интеллектуалом Хароном, вернувшимся после долгого отсутствия, - ареста фермерами и благородного освобождения марсианами. Харон сетует на то, что человечество слишком легко капитулировало перед марсианами, и перечисляет, что потеряно школы, лаборатории, прогресс в целом. Человек теперь - не больше, чем "фабрика желудочного сока", променявшая свой разум, независимость и тянущееся к звездам любопытство на "горсть медяков". "Не в громе космической катастрофы, - звучат его слова в пересказе Аполлона, - не в пламени атомной войны и даже не в тисках перенаселения, а в сытой, спокойной тишине кончается, видите ли, история человечества". Иронически, после краткого пересказа этого разглагольствования, Аполлон замечает, что он "плохо воспринимает абстрактные рассуждения", и только находит высказывания Харона вгоняющими в тоску. Он отвечает узко прагматическими рассуждениями о том, что средний человек более нуждается в "медяках", нежели в социальных идеалах. Далее он доказывает, что человечество не обратилось в рабство, но получило благосостояние за счет не использовавшегося до того ресурса - желудочного сока. Харон, смеясь с некоторой горечью, замечает, что то же самое ему говорили марсиане. Аполлон не понимает его точку зрения. Аполлон в данной ситуации представляет "Простого Человека" - тупоголового, недальновидного, желающего продаться за хорошую цену и потом логически это обосновать. К сожалению, он абсолютно прав, утверждая, что человечество предпочтет комфорт идеалам. Ему противостоит Харон, одинокий интеллигентный революционер, напоминающий злополучного вождя повстанцев Арату из "Трудно быть богом". Авторы явно сочувствуют его позиции; то, что она выражается как таковая, несмотря на упорствующего в заблуждениях Аполлона, является разумным риторическим ходом авторов. На самом деле, как с эстетической, так и с идеологической точек зрения, лучший элемент повести - контраст между тоном Аполлона и читательским восприятием событий, которое колеблется от комедийного до кошмарной истории о подчинении. В заключении произведения, когда марсиане полностью победили и армия демобилизуется, социальная основа мира Аполлона остается во многом неизменной: он продолжает преследовать свои цели, пьет с приятелями в забегаловке, разве что они теперь пьют синее пиво в компании марсиан в узких пальто. Все изменилось; ничего не изменилось. Основная идея этого произведения содержит мало нового для читателя, знакомого с другими произведениями Стругацких. Она повторяет то, что говорилось и в других местах: что у человеческого животного есть неприятная склонность принимать кратковременные удовольствия - выгоду, власть, комфорт - ценой его потенциала индивидуального и социального прогресса. Что отличается, так это средства, использованные, чтобы донести эту идею до читателя: ровная, традиционно русская смесь выдумки и реальности. Хотя здесь, как и в мире Привалова, персонажи бурлескны, они, по крайней мере, более достоверны, в том смысле, в каком, скажем, достоверны персонажи Диккенса. "Второе нашествие марсиан" можно считать настоящим успехом - настоящим в его относительной непретенциозности и известности. Другой роман Стругацких 1968 года, "Улитка на склоне" ("Snail on the Slope") во многих отношениях подводит итог этому периоду: в нем сочетаются безумная атмосфера и фантастические образы повестей о Привалове с скрупулезным конструированием повести "Второе нашествие марсиан". Но, в отличие от остальных произведений, "Улитка на склоне" не столь готовно открывает свой глубинный смысл. Роман состоит из двух частей, действие которых развивается параллельно в чередующихся главах. В первой главе мы встречаем Переца, молодого художника-интеллектуала, захваченного бюрократической структурой, именуемой "Управлением". Управление расположено на скале над большим, окутанным туманом Лесом; фактически, его утвержденный raison d'etre изучать Лес и в конечном счете уничтожить его, укротить, превратив район в парк, пригодный для цивилизации - задача, предполагающая "рационализационно-цивилизационный" синдром из повести "Сказка о Тройке". С другой стороны, Перец, с его художественной восприимчивостью, любит Лес издалека, идеализирует его и жаждет проникнуть в его тайны. К несчастью, он не может получить ни разрешения попасть в Лес, ни возможности вернуться "на материк". Он в ловушке. Кандид, появляющийся во второй главе, живет в центре Леса. Бывший работник Управления, он потерял память и возможность вернуться, когда его вертолет разбился в ходе исследовательского полета. Он тоже пойман - примитивными, провинциальными условиями лесной деревни. Хотя ему удалось вспомнить обрывки его прежней жизни, их как раз хватает, чтобы заставить его тосковать по покинутому миру высоко на скале. Аборигены - медлительные, суеверные и особенно многоречивые - относятся к нему, как к деревенскому дурачку; они назвали его Молчуном и дали ему в жены местную девочку Наву, тоже неясного происхождения. Кандид не хочет ничего, кроме как отыскать путь из Леса к так называемым Чертовым Скалам, к Управлению, но он не может найти никого, достаточно дисциплинированного или любящего приключения, чтобы помочь ему в лабиринте дорог и опасностей Леса. Борьба Переца с цивилизованной бюрократией и Кандида - с первобытным Лесом продолжается с практически идеальным контрапунктом. Два поиска отражают и дополняют друг друга в произведении, которое по праву должно считаться одной из наиболее диалектических, по крайней мере, убедительных басен братьев Стругацких. Господствующий дух в истории Переца - кафкианский. Перец постоянно обнаруживает себя жертвой причудливой и деспотической власти Управления. В главе 3, например, мы видим, как он, после безуспешных попыток либо попасть в Лес, либо вернуться домой, когда его виза истекла, неожиданно обнаруживает у себя в комнате коменданта гостиницы. Он вспоминает, как раньше почувствовал беспокойство, когда на столе его друга - начальника появились "девяносто два доноса на меня, все написаны одним почерком и подписаны разными фамилиями". Позже в той же главе Перец проводит время в здании Управления, когда объявляется, что директор обратится к сотрудникам по телефону. Немедленно вся работа прекращается, все вокруг Переца берут телефонные трубки и внимательно слушают. Перец, опасаясь, что он один снова что-то пропускает, хватается за любой свободный телефон, какой ему удается найти. Когда он наконец обнаруживает работающий телефон, он не может уловить смысла обращения. Знакомый бюрократ, Домарощинер, холодно информирует его, что этот телефон не предназначен для него. Перец дико ломится в соседние комнаты, ища свой персональный телефон, но не преуспевает в этом. Друг Переца, Ким, устраивает ему встречу с директором, чтобы решить проблемы Переца с бюрократией, но когда он появляется в надлежащем офисе (глава 5), он испытывает еще более кафкианское разочарование. Переходя из приемной в приемную, попадая к чиновнику, о котором Перец думает, что это и есть директор, но тот оказывается референтом директора по кадрам, Перец в конце концов получает приказ сесть на грузовик, направляющийся в Лес. Перец едва находит вовремя дорогу среди дикой цепи холлов и комнат. У Кафки такие подчиняющиеся разным законам и недоступные бюрократии стоят между героями и пониманием и обретением, которое они ищут. То же самое происходит здесь. Для Переца Лес воплощает смысл жизни. Для Управления, как Перец слышит в смешанном телефонном обращении директора, "смысла жизни не существует и смысла поступков тоже". Управление не заинтересовано в том, чтобы на самом деле понять Лес, "жизнь" или что-нибудь еще. Напротив, "оно очень любит так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю связь, географические и другие карты". Иными словами, подобно любой другой бюрократии, его первейшая функция - самоувековечение. Какие бы научные цели официально не ставились перед ним, они давно забыты. Конечно, в нем не действуют и моральные или этические критерии. Как мы видим и в других произведениях Стругацких, наука и прогресс должны базироваться на прочном нравственном основании, иначе они принесут больше вреда, чем пользы. Управление - порождение неправильно направленного человеческого разума. "Разум не краснеет и не мучается угрызениями совести", - слышит Перец по телефону, - "он лживый, он скользкий, он непостоянный и притворяется". По иронии судьбы, когда Перец наконец попадает в Лес, его надежды не сбываются. В самом деле, бок о бок с его первоначальным невысказанным удивлением, он находит Лес "тошнотворным". Эта реакция едва ли удивит читателя, который следовал за Кандидом в его попытках избежать непреодолимой и гнетущей жизни Леса. "Жизнь" здесь значит, двусмысленно, не просто рост и размножение, но и сопутствующие смерть и упадок, которые, в конце концов, тоже жизненные процессы. Лес - не понимающий, добрый родитель, которого ищет Перец, в лучшем случае он равнодушен, а местами злонамерен. Подавленные своим окружением, обитатели деревни Кандида почти буквально - люди земли - живущие в грязевых хижинах с муравьями, питающиеся грибами, ферментированной растительностью и даже съедобной землей, отданные во власть невежества, узкомыслия, предрассудков и страха. Их окружение оправдывает такие тенденции. Среди угрожающих феноменов, с которыми эти люди вынуждены бороться, - "мертвяки". Это приблизительно гуманоидная, но нечеловеческая форма жизни ярких оттенков, с обжигающе горячей кожей, круглыми головами, глубоко сидящими глазами и длинными руками, которыми они хватают женщин и уволакивают их в глубь леса - чтобы съесть, как полагают аборигены. В ходе введения в мир Кандида (глава 2) встречаются также упоминания о деревнях, полных странным народом и озерах, покрытых утопленниками, о Подругах и Одержании, и о полном ужасов ландшафте, раскинувшемся за околицей деревни. Но это не отвращает Кандида от его путешествия, в которое его сопровождает жена, Нава. Мы начинаем понимать, насколько реальны и странны феномены этого зловонного мира, только когда доходим до описания визита Переца - в центральной, шестой главе. На биостанции, куда Перец был привезен получать зарплату, миры Леса и Управления пересекаются. Первое знакомство Переца с "жизнью" Леса происходит в ходе извержения природной клоаки. Этот отвратительно пахнущий бассейн, наполненный кипящей массой протоплазмы, переваривающей все, что в нее попадает (включая мотоцикл), размножается, выбрасывая несколько дюжин шариков "белесого, зыбко вздрагивающего теста", которые уходят, теряясь среди растений. Это не то противостояние со смыслом жизни, которого ожидал идеалист Перец. Он быстро делает вывод, что неспособен понять Лес: "Я здесь побыл, я ничего не понял, я ничего не нашел из того, что хотел найти, но теперь я точно знаю, что никогда ничего не пойму... Между мной и лесом нет ничего общего, лес ничуть не ближе мне, чем Управление". Перец одинок в своем экзистенциальном отчуждении, как был одинок а поиске окончательного смысла. Для его товарищей, работников Управления, лесная биостанция - просто еще одно место, где они могут спать с женщинами, напиваться и предаваться иным порокам. Даже наиболее амбициозные исследователи ставят целью напечатать статью, а не понять Лес. В ходе своего краткого пребывания на биостанции нелюбовь Переца к Управлению перерастает в отвращение, а его отвращение к Лесу - в страх. К концу главы Перец - лишившийся иллюзий и angstvoll - не хочет ничего, кроме как оказаться далеко и от Леса, и от Управления. Две последующие главы обозначают аналогичное завершение странствований Кандида, завершение более разоблачительное, если не более достигшее цели для героя. Здесь повествование становится абсолютно сюрреалистическим, когда Кандид и Нава натыкаются на деревню, которая выглядит покинутой, хотя на самом деле в ней много людей в состоянии приостановленной жизни. Когда наступает ночь, яркий лиловый туман наполняет деревню, люди возвращаются к жизни, и Кандид обнаруживает себя в гуще необъяснимого, похожего на сон, ритуала, в ходе которого он едва не теряет Наву. Утром Нава пробуждается, держа в руке скальпель - в своей простоте и незнании она думает, что это животное, заползшее к ней, - и они с Кандидом наблюдают затопление деревни. Путешествуя, они находят и другие странные места - теплое озеро, где плавают дюжины обнаженных женщин, покрытый туманом холм, с которого волна за волной сходят насекомые и чудовища. Гротескный оттенок этого мира чувствуется в описании последнего эпизода. "Только слизни оставались на вершине, но зато вместо них по склонам ссыпались самые невероятные и неожиданные животные: катились волосатики, ковыляли на ломких ногах неуклюжие рукоеды и еще какие-то неизвестные, никогда не виданные, пестрые, многоглазые, голые, блестящие не то звери, не то насекомые... И снова наступала тишина, и снова все повторялось сначала, и опять, и опять, в пугающем напористом ритме, с какой-то неубывающей энергией... Все вышеперечисленное, - утонувшая деревня, то озеро, тот холм - как мы узнаем, относится к Одержанию. Вскоре Кандид и Нава встречаются с надзирателями Одержания - Подругами. Эти сильные, высокомерные женщины имеют абсолютную власть над жизнью и силами Леса. Одна из них, как выясняется, - давно потерянная мать Навы. Быстро становится ясным, что Подруги не видят применения мужчинам; размножаются они таинственным способом - через посредство ранее упомянутых теплых озер. Цель Одержания - не менее как постепенное уничтожение цивилизации, в которой доминируют мужчины, будь то лесная деревня, или, как намекается, Управление. Задача мертвяков, их слуг, - собирать всех женщин Леса, чтобы объединить их. Открытие Кандидом правды становится для него переломной точкой; он теряет Наву, но узнает, что способен убить мертвяка вертикальным разрезом новонайденного скальпеля. Последние три главы - антикульминационные для обоих героев, хотя в них происходит многое. Перец возвращается в Управление и пробуждается посреди хаоса: потерялась машинка со встроенным механизмом самоуничтожения. Большую часть эпизода Перец прячется и слушает сонную дискуссию нескольких машин на темы работы и человечества. Следующим утром он узнает, что стал директором. Против своего желания вознесенный на вершину своего мира Перец по-прежнему находится среди абсурда и произвола; он отказывается подписать директиву, делающую случайности преступлением, только для того, чтобы всерьез было принято его сардоническое предложение - сотрудникам группы Искоренения самоискорениться путем самоубийства. На менее юмористическом фронте Кандид возвращается в свою деревню, собираясь предупредить ее обитателей о природе Одержания, но его высмеивают. Для них он по-прежнему просто деревенский дурачок, хотя их впечатляет его новый талант - убийство мертвяков. Любопытно, что он в своей личной войне противостоит Одержанию, даже когда он пришел к выводу, что оно представляет собой неизбежное будущее, историческую необходимость, подобную революции. Более всего его возмущает то, что он остался в стороне. Оба - Перец и Кандид - являются примерами характерного типа героев Стругацких - преданного интеллектуала, пойманного окружением в ловушку и принужденного к компромиссу. Дарко Сувин в его предисловии к неопубликованному изданию издательства Bantam предполагают, что они представляют "два альтернативных варианта, стоящих перед современными интеллектуалами, - приспособление и отказ". Сувин прав только в том случае, если считать, что Одержание представляет собой такое же злоупотребление властью, как и Управление. Верно, что, несмотря на все различия между этими двумя мирами, они во многом - зеркальные отражения друг друга, противоположные, но аналогичные. Даже хотя одним миром правят мужчины, предписания и неудержимые технологии, а другим - женщины, традиции и неудержимая "жизнь", в обоих прогресс равен разрушению, в обоих недостаток моральной и интеллектуальной смелости приводит к социальному застою. Но надо учитывать, что в романе не две противостоящие силы - Лес и Управление, - а три: Управление, Одержание и аборигены - жители деревень. С этой точки зрения деревня и бюрократия представляют противоположные формы общественного застоя, и единственное "прогрессивное" действие, происходящее на любом из "фронтов" - регрессивно по отношению к Одержанию. Если под последним и есть какая-то этическая основа, она не постижима человеческим разумом (тема, позже рассмотренная в романе "Гадкие лебеди"). Оба - и Перец, и Кандид - принимают - пусть неохотно и поверхностно взгляды общественного окружения (бюрократии и деревни соответственно) и оба до некоторой степени - против отталкивающей чуждости Леса. Диана Грин (Diana Greene) в заметке 1986 года применяет феминистический подход к этому роману и находит, что неудивительно, отвращение ко всему, связанному с женщинами. Она выясняет, что лесные Подруги безжалостны и манипулируют людьми, что их Одержание, судя по описанию, ужасно, что женские персонажи - от Навы до различных работниц Управления в истории Переца - тугодумы, строптивы или не заслуживают доверия. Этот критический взгляд мог бы служить серьезным свидетельством "сексизма" Стругацких, если бы мужские персонажи были более привлекательны. Фактически, все же, все жители деревни глупы и несносны, как - по-своему - и работники Управления, независимо от их пола. По крайней мере, Подруги дисциплинированны и эффективно добиваются своей цели, чего нельзя сказать об управляемых мужчинами обществах деревни и Управления. Должно быть очевидно, что это произведение изобилует неопределенностями и тонкими различиями, слишком многими, чтобы окончательно относиться к этому разделу. Если "Второе нашествие марсиан" более удовлетворяет помещению в данную часть своей соблазнительной простотой, то "Улитка на склоне" богаче и заставляет задуматься. Подобно остальным произведениям, написанным в жанре сатирической фэнтези, она в первую очередь соотносится с подверженным ошибкам ответом человека и его институтов на вызов, бросаемый его окружением, в первую очередь - на неизвестное, которое наука пытается исследовать. Во всем этом мы видим, как лучшие порывы человеческого духа калечатся самовозвеличиванием, невежеством, консерватизмом и бюрократической неэффективностью; мы видим, как необъяснимое якобы объясняется ("рационализируется") и неправильно используется ("утилизируется). Все произведения, рассмотренные в этом разделе, мотивно связаны с русским фольклором и русской литературой, с примесью Свифта, Кафки и Кэрролла. Описание трудностей, с которыми человек встречается, пытаясь понять чуждое, особенно проявившееся в таких произведениях, как "Второе нашествие марсиан" и "Улитка на склоне", указывает на влияние Станислава Лема. Это та тема, которая доминирует в их позднейших работах.