Ровно в три часа дня с дежурства вернулась Катя, через несколько минут прискакала Жанна, обе голодные, шумные; первым делом во дворе, где имелся летник – небольшая летняя кухонька, – разожгли плиту и вскипятили чайник, неумело, немецкой финкой, открыли банку с консервами – одну на двоих, «Яловычина з чорным перцем на лавровом листя» называется, из стратегических запасов, поставили её на стол, от буханки отпластали несколько ломтей серого жёсткого хлеба.
– Ася! Инка! Давайте с нами чай пить, – прокричала Катя призывно, вытянула голову, пытаясь понять, услышали её Ася с Инной или нет?
В окно домика высунулась Ася, улеглась крупной грудью на подоконник.
– Вы, девки, думаете поторапливаться или нет? Скоро разведчики придут. У ихнего старшины сегодня день рождения.
Усталые от дежурства связистки проворно забренчали алюминиевыми ложками, кромсая душистую тушёнку на куски – ведь до прихода разведчиков ещё и намарафетиться надо, а всякий марафет требует времени, – и мысли свои привести в порядок нужно, и улыбку нагнать на лицо, этакую прочную победную улыбку, чтобы ни при каких обстоятельствах она не угасала… Даже если над головой будут свистеть пули.
Разведчики тоже готовились к встрече. Очень даже кстати им подвернулся хороший повод – день рождения старшины Охворостова. Даже если б этого рождения не было вовсе, его надо было бы придумать специально.
Всех, кто жил в клуне, охватило некое нетерпение, в том числе и старшего лейтенанта, разведчики пришивали к гимнастёркам чистые подворотнички, брились, сапоги драили до такого блеска, что в заношенные кирзачи можно было смотреться.
Вот что может сделать прекрасный пол с мужиками, вот оно, ещё одно доказательство того, что женщина может вить из мужчины верёвки. Горшков сказал об этом старшине.
Тот беспечно махнул рукой:
– Как совьёмся, так и разовьёмся, это дело добровольное. При желании вообще могу сложиться конфеткой и залезть в кондитерский кулёк.
Старший лейтенант засмеялся – не мог себе представить Охворостова сидящим в конфетном кульке.
Было тихо, мирно. Над клуней безмятежно голубело небо, плавали невесомые облака, в округе было тихо, как никогда – выстрелы не звучали, разведчики не засекли ни одного. Тыл есть тыл. Хотя и в тылу тоскующий по запаху пороха люд иногда затевает такую канонаду, что она бывает слышна в самом Берлине.
Побрившись, Горшков оглядел себя в осколок зеркала, провёл по щекам пальцами и остался доволен: выглядел он если не на пять, то на четвёрку тянул точно.
Говорят, зеркало – изобретение чертенячье, светлые силы небесные к нему не причастны. Недаром всякий колдун, даже самый квелый, начинающий, обязательно обкладывается во время своих сеансов зеркалами – он черпает в них свою силу, хорошее зеркало для него всё, что для шахтёра Стаханова отбойный молоток – так и начинает ковать судьбы людские. А с другой стороны, как без зеркала побриться? В сапог, что ли глядеть?
Острый слух старшего лейтенанта засёк слабый стук, раздавшийся в пустоте пространства – ну, будто бы в воздухе лопнул водяной пузырь, звук, перекочевав из воздуха в землю, легонько, едва ощутимо толкнулся снизу в ноги и затих. Горшков насторожился: это было что-то необычное. Встревоженно огляделся – нет ли чего опасного поблизости?
Нет, ничего не было: по-прежнему ярко голубело небо, влекомые слабым молочным ветерком неторопливо плыли на запад облака, пели птицы. Ничего необычного. Тогда что же за звук родился в пространстве? Этого Горшков не знал и продолжал встревоженно оглядываться, искал причину беспокойства.
Из клуни выглянул Охворостов.
– Товарищ командир, вы готовы?
Горшков вновь провёл ладонью по щекам, сделал это машинально, качнул головой немо, он всё сейчас делал механически, бесконтрольно, продолжая пребывать в нарастающей тревоге. Что-то должно было сейчас произойти. А что именно, он не знал.
– Мне пора бежать за девчатами, товарищ старший лейтенант, – Охворостов не смог сдержать радостной улыбки. – Бегу!
Стерший лейтенант кивнул бесконтрольно – он никак не мог понять, что в эту минуту происходит, где конкретно родилась тревога и когда она пройдёт. Махнул рукой Охворостову, а сам вновь напряжённо вытянул голову.
Вверху, в небесах, неожиданно что-то скрежетнуло железно, будто вагон на крутом повороте чуть не вывернул себе колёса, звук исчез так же внезапно, как и родился. Над деревенскими домами продолжали безмятежно плыть облачка.
И тут старший лейтенант понял, что происходит, а точнее, что должно произойти через несколько секунд. Звук лопнувшего пузыря и толчок под ногами был не чем иным, как выстрелом дальнобойного орудия – немцы подтянули на этот участок фронта тяжёлую артиллерию.
Частичное подтверждение этому разведчики нашли в последней вылазке за линию фронта, прощупывая машины, идущие с грузами в старый военный городок: в кузове одной из машин лежали громоздкие, похожие на морские торпеды снаряды. Честно говоря, они и подумали, что это и есть торпеды для подводных лодок, случайно попавшие на сушу.
Старшина, которому не понравился необычный вид командира, продолжал стоять в дверях клуни с вопросительно вытянутым лицом.
– Все из клуни! – очнувшись, громко прокричал Горшков. – Немедленно из клуни!
Эх, хорошо было бы, если б рядом была воронка, можно было бы скатиться в неё, распластаться на дне, но воронки не было.
– Все из клуни! – вновь, срывая себе голос, прокричал Горшков.
В воздухе, в пугающей выси, за облаками, опять раздался железный скрежет, заставил старшого лейтенанта пригнуться, он вывернул голову, глянул вопросительно на небо, но и на этот раз ничего не понял, помотал головой, словно пытался вытряхнуть из ушей какой-то мусор, с кашлем втянул в себя воздух.
Ждать пришлось недолго – всего несколько мгновений – в выси что-то лопнуло вторично, только на этот раз звук был очень громким, жёстким, железным, до крови забил уши, следом послышался вой падающего снаряда.
Значит, всё-таки тяжёлая артиллерия… И торпеды, о которых Горшков докладывал в штабе, были вовсе не торпедами, а крупнокалиберными снарядами.
Разведчики по одному вылетели из клуни, последними выскочили Мустафа и Пердунок.
– Ложись! – прокричал Горшков, придавил рукой что-то, втянул в себя воздух, выдохнул и прыгнул под изгородь, боком прижался к ней.
Воздух над головой треснул, в землю всадилось что-то тяжёлое, будто въехал дом, тело старшего лейтенанта невесомой пушинкой взлетело вверх, – падая, он перевернулся, отшиб себе живот и ноги, глаза и рот забило пылью, сделалось темно.
В плотной, почти вечерней темноте этой клуня приподнялась одним боком, будто живая, такова была сила взрывной волны, – и в воздухе начала разваливаться. Она распадалась на брёвнышки, на обрезки досок, на колы и подпорки с перекладинами, будто сшита была не гвоздями, а гнилыми нитками. С хозяйкиного дома сорвало трубу, склёпанную из оцинкованного железа, с силой швырнуло во двор клуни, смяло, словно бумажную.
За первой взрывной волной принеслась вторая, которая была хоть покороче и послабее, но всё равно была сокрушающа – сорвала с дома тётки Марфы половину крыши, та огромным, скрипучим, на ходу теряющим клочья кровли крылом взвилась вверх, затрещала громко и унеслась на зады огородов.
На Горшкова свалилось несколько деревяшек, следом – расщеплённая доска, он прикрыл голову руками, ожидая, что свалится что-нибудь увесистое, напрягся, будто перед ударом, но удара не последовало.
Запахло резко, какой-то химической кислятиной, смешанной с духом гнилого чеснока…
Было понятно – немцы вычислили, где находится штаб, и били по нему, но не попали. Странно всё-таки, почему они произвели только один выстрел, а не накрыли село целой серией? Побоялись демаскировки? Нет, тут было что-то другое.
Скорее всего, это был случайный выстрел.
Горшков вскочил на ноги. Протёр кулаками глаза. На месте клуни возвышалась куча хлама, над которой курчавился столб пыли. Во дворе, кто где лежали разведчики, присыпанные разным мусором. На Мустафе, прикрывая его голову, валялась мокрая от гнили доска.
В ушах сидел звон. Старший лейтенант потряс головой, стараясь избавиться от него – звон не проходил. Но вот сквозь этот назойливый болезненный звук прорезался чей-то крик, прорезался и тут же исчез.
– Подъём, славяне! – с трудом тряся головой, просипел Горшков. – Обстрел закончился.
Сквозь звон вновь прорезался чей-то встревоженный крик. Старший лейтенант, пошатываясь, стряхнул грязь со штанов, с гимнастёрки и выдавил телом дверцу изгороди, выбрался наружу.
Над крышами домов поднимался серый слоистый дым – горел то ли сам штаб, то ли один из домов, находившихся рядом, дым медленно поднимался над улицей, скользил по воздуху, закрывал солнце, расползался на лохмотья, будто гнилой.
– Разведчики, за мной! – старший лейтенант попытался выдавить из глотки горячий комок, но тот не подался, Горшков закашлялся, согнулся едва не до колен, сплюнул себе под ноги. Ноздри резало от вонючего запаха взрыва, в глазах плавали слёзы. Он стёр их рукавом гимнастёрки – не дай бог, увидят разведчики.
Улица была подметена взрывной волной – ни одной соринки, даже камней, обломков кирпичей и тех не было – всё сдуло. Горшков, пошатываясь, придерживая рукой кобуру пистолета, больно хлопавшую его по боку, побежал к штабу.
Штаб был цел, только выбито несколько окон, да разворочена крыша, у крыльца стоял растерянный, с бледным лицом и свежей царапиной на щеке – посекло осколком стекла, – майор Семёновский и смотрел в противоположную от штаба сторону.
Старший лейтенант глянул туда. Две хаты точно легли под снаряд, на их месте зияла дымящаяся воронка, и были разбросаны окровавленные тряпки, да ещё две хаты за пределами ямы были превращены в обычный мусор. Из груд разбитого хлама лишь призывно торчали тонкие шпеньки труб. «Ведь там же завалены, – Горшков поморщился болезненно, – лю-юди… Их надо раскопать. Срочно!»
В спину старшего лейтенанта кто-то с силой толкнул. Он оглянулся – Охворостов.
– Ну что, старшина? – просипел Горшков.
– Беда какая, товарищ старший лейтенант… – Охворостов ткнул нехорошо подрагивающей рукой в дымящуюся воронку, голос у него сник, стал чужим. – А? Беда какая… Здесь же наши девочки лежат.
– Господи, – в тон старшине, неверяще прошептал Горшков, – это же было случайное попадание…
– Случайное, – покорно повторил старшина.
– Может, их дома не было, может, снаряд не зацепил, пронесло, может, – с неожиданной надеждой проговорил старший лейтенант, – может, в штаб вызвали, или они на котлопункт отлучились? – он оглянулся на онемевшего, безмолвно стоявшего Семёновского – бледность, натёкшая в лицо майора, не проходила. – А, старшина?
– Ася! Инка! Давайте с нами чай пить, – прокричала Катя призывно, вытянула голову, пытаясь понять, услышали её Ася с Инной или нет?
В окно домика высунулась Ася, улеглась крупной грудью на подоконник.
– Вы, девки, думаете поторапливаться или нет? Скоро разведчики придут. У ихнего старшины сегодня день рождения.
Усталые от дежурства связистки проворно забренчали алюминиевыми ложками, кромсая душистую тушёнку на куски – ведь до прихода разведчиков ещё и намарафетиться надо, а всякий марафет требует времени, – и мысли свои привести в порядок нужно, и улыбку нагнать на лицо, этакую прочную победную улыбку, чтобы ни при каких обстоятельствах она не угасала… Даже если над головой будут свистеть пули.
Разведчики тоже готовились к встрече. Очень даже кстати им подвернулся хороший повод – день рождения старшины Охворостова. Даже если б этого рождения не было вовсе, его надо было бы придумать специально.
Всех, кто жил в клуне, охватило некое нетерпение, в том числе и старшего лейтенанта, разведчики пришивали к гимнастёркам чистые подворотнички, брились, сапоги драили до такого блеска, что в заношенные кирзачи можно было смотреться.
Вот что может сделать прекрасный пол с мужиками, вот оно, ещё одно доказательство того, что женщина может вить из мужчины верёвки. Горшков сказал об этом старшине.
Тот беспечно махнул рукой:
– Как совьёмся, так и разовьёмся, это дело добровольное. При желании вообще могу сложиться конфеткой и залезть в кондитерский кулёк.
Старший лейтенант засмеялся – не мог себе представить Охворостова сидящим в конфетном кульке.
Было тихо, мирно. Над клуней безмятежно голубело небо, плавали невесомые облака, в округе было тихо, как никогда – выстрелы не звучали, разведчики не засекли ни одного. Тыл есть тыл. Хотя и в тылу тоскующий по запаху пороха люд иногда затевает такую канонаду, что она бывает слышна в самом Берлине.
Побрившись, Горшков оглядел себя в осколок зеркала, провёл по щекам пальцами и остался доволен: выглядел он если не на пять, то на четвёрку тянул точно.
Говорят, зеркало – изобретение чертенячье, светлые силы небесные к нему не причастны. Недаром всякий колдун, даже самый квелый, начинающий, обязательно обкладывается во время своих сеансов зеркалами – он черпает в них свою силу, хорошее зеркало для него всё, что для шахтёра Стаханова отбойный молоток – так и начинает ковать судьбы людские. А с другой стороны, как без зеркала побриться? В сапог, что ли глядеть?
Острый слух старшего лейтенанта засёк слабый стук, раздавшийся в пустоте пространства – ну, будто бы в воздухе лопнул водяной пузырь, звук, перекочевав из воздуха в землю, легонько, едва ощутимо толкнулся снизу в ноги и затих. Горшков насторожился: это было что-то необычное. Встревоженно огляделся – нет ли чего опасного поблизости?
Нет, ничего не было: по-прежнему ярко голубело небо, влекомые слабым молочным ветерком неторопливо плыли на запад облака, пели птицы. Ничего необычного. Тогда что же за звук родился в пространстве? Этого Горшков не знал и продолжал встревоженно оглядываться, искал причину беспокойства.
Из клуни выглянул Охворостов.
– Товарищ командир, вы готовы?
Горшков вновь провёл ладонью по щекам, сделал это машинально, качнул головой немо, он всё сейчас делал механически, бесконтрольно, продолжая пребывать в нарастающей тревоге. Что-то должно было сейчас произойти. А что именно, он не знал.
– Мне пора бежать за девчатами, товарищ старший лейтенант, – Охворостов не смог сдержать радостной улыбки. – Бегу!
Стерший лейтенант кивнул бесконтрольно – он никак не мог понять, что в эту минуту происходит, где конкретно родилась тревога и когда она пройдёт. Махнул рукой Охворостову, а сам вновь напряжённо вытянул голову.
Вверху, в небесах, неожиданно что-то скрежетнуло железно, будто вагон на крутом повороте чуть не вывернул себе колёса, звук исчез так же внезапно, как и родился. Над деревенскими домами продолжали безмятежно плыть облачка.
И тут старший лейтенант понял, что происходит, а точнее, что должно произойти через несколько секунд. Звук лопнувшего пузыря и толчок под ногами был не чем иным, как выстрелом дальнобойного орудия – немцы подтянули на этот участок фронта тяжёлую артиллерию.
Частичное подтверждение этому разведчики нашли в последней вылазке за линию фронта, прощупывая машины, идущие с грузами в старый военный городок: в кузове одной из машин лежали громоздкие, похожие на морские торпеды снаряды. Честно говоря, они и подумали, что это и есть торпеды для подводных лодок, случайно попавшие на сушу.
Старшина, которому не понравился необычный вид командира, продолжал стоять в дверях клуни с вопросительно вытянутым лицом.
– Все из клуни! – очнувшись, громко прокричал Горшков. – Немедленно из клуни!
Эх, хорошо было бы, если б рядом была воронка, можно было бы скатиться в неё, распластаться на дне, но воронки не было.
– Все из клуни! – вновь, срывая себе голос, прокричал Горшков.
В воздухе, в пугающей выси, за облаками, опять раздался железный скрежет, заставил старшого лейтенанта пригнуться, он вывернул голову, глянул вопросительно на небо, но и на этот раз ничего не понял, помотал головой, словно пытался вытряхнуть из ушей какой-то мусор, с кашлем втянул в себя воздух.
Ждать пришлось недолго – всего несколько мгновений – в выси что-то лопнуло вторично, только на этот раз звук был очень громким, жёстким, железным, до крови забил уши, следом послышался вой падающего снаряда.
Значит, всё-таки тяжёлая артиллерия… И торпеды, о которых Горшков докладывал в штабе, были вовсе не торпедами, а крупнокалиберными снарядами.
Разведчики по одному вылетели из клуни, последними выскочили Мустафа и Пердунок.
– Ложись! – прокричал Горшков, придавил рукой что-то, втянул в себя воздух, выдохнул и прыгнул под изгородь, боком прижался к ней.
Воздух над головой треснул, в землю всадилось что-то тяжёлое, будто въехал дом, тело старшего лейтенанта невесомой пушинкой взлетело вверх, – падая, он перевернулся, отшиб себе живот и ноги, глаза и рот забило пылью, сделалось темно.
В плотной, почти вечерней темноте этой клуня приподнялась одним боком, будто живая, такова была сила взрывной волны, – и в воздухе начала разваливаться. Она распадалась на брёвнышки, на обрезки досок, на колы и подпорки с перекладинами, будто сшита была не гвоздями, а гнилыми нитками. С хозяйкиного дома сорвало трубу, склёпанную из оцинкованного железа, с силой швырнуло во двор клуни, смяло, словно бумажную.
За первой взрывной волной принеслась вторая, которая была хоть покороче и послабее, но всё равно была сокрушающа – сорвала с дома тётки Марфы половину крыши, та огромным, скрипучим, на ходу теряющим клочья кровли крылом взвилась вверх, затрещала громко и унеслась на зады огородов.
На Горшкова свалилось несколько деревяшек, следом – расщеплённая доска, он прикрыл голову руками, ожидая, что свалится что-нибудь увесистое, напрягся, будто перед ударом, но удара не последовало.
Запахло резко, какой-то химической кислятиной, смешанной с духом гнилого чеснока…
Было понятно – немцы вычислили, где находится штаб, и били по нему, но не попали. Странно всё-таки, почему они произвели только один выстрел, а не накрыли село целой серией? Побоялись демаскировки? Нет, тут было что-то другое.
Скорее всего, это был случайный выстрел.
Горшков вскочил на ноги. Протёр кулаками глаза. На месте клуни возвышалась куча хлама, над которой курчавился столб пыли. Во дворе, кто где лежали разведчики, присыпанные разным мусором. На Мустафе, прикрывая его голову, валялась мокрая от гнили доска.
В ушах сидел звон. Старший лейтенант потряс головой, стараясь избавиться от него – звон не проходил. Но вот сквозь этот назойливый болезненный звук прорезался чей-то крик, прорезался и тут же исчез.
– Подъём, славяне! – с трудом тряся головой, просипел Горшков. – Обстрел закончился.
Сквозь звон вновь прорезался чей-то встревоженный крик. Старший лейтенант, пошатываясь, стряхнул грязь со штанов, с гимнастёрки и выдавил телом дверцу изгороди, выбрался наружу.
Над крышами домов поднимался серый слоистый дым – горел то ли сам штаб, то ли один из домов, находившихся рядом, дым медленно поднимался над улицей, скользил по воздуху, закрывал солнце, расползался на лохмотья, будто гнилой.
– Разведчики, за мной! – старший лейтенант попытался выдавить из глотки горячий комок, но тот не подался, Горшков закашлялся, согнулся едва не до колен, сплюнул себе под ноги. Ноздри резало от вонючего запаха взрыва, в глазах плавали слёзы. Он стёр их рукавом гимнастёрки – не дай бог, увидят разведчики.
Улица была подметена взрывной волной – ни одной соринки, даже камней, обломков кирпичей и тех не было – всё сдуло. Горшков, пошатываясь, придерживая рукой кобуру пистолета, больно хлопавшую его по боку, побежал к штабу.
Штаб был цел, только выбито несколько окон, да разворочена крыша, у крыльца стоял растерянный, с бледным лицом и свежей царапиной на щеке – посекло осколком стекла, – майор Семёновский и смотрел в противоположную от штаба сторону.
Старший лейтенант глянул туда. Две хаты точно легли под снаряд, на их месте зияла дымящаяся воронка, и были разбросаны окровавленные тряпки, да ещё две хаты за пределами ямы были превращены в обычный мусор. Из груд разбитого хлама лишь призывно торчали тонкие шпеньки труб. «Ведь там же завалены, – Горшков поморщился болезненно, – лю-юди… Их надо раскопать. Срочно!»
В спину старшего лейтенанта кто-то с силой толкнул. Он оглянулся – Охворостов.
– Ну что, старшина? – просипел Горшков.
– Беда какая, товарищ старший лейтенант… – Охворостов ткнул нехорошо подрагивающей рукой в дымящуюся воронку, голос у него сник, стал чужим. – А? Беда какая… Здесь же наши девочки лежат.
– Господи, – в тон старшине, неверяще прошептал Горшков, – это же было случайное попадание…
– Случайное, – покорно повторил старшина.
– Может, их дома не было, может, снаряд не зацепил, пронесло, может, – с неожиданной надеждой проговорил старший лейтенант, – может, в штаб вызвали, или они на котлопункт отлучились? – он оглянулся на онемевшего, безмолвно стоявшего Семёновского – бледность, натёкшая в лицо майора, не проходила. – А, старшина?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента