Страница:
– Не впускай его, Джек, нечего ему тут делать!
Но Джек только ухмыльнулся и откликнулся на стук в дверь:
– Входите!
Глава пятая
Шериф вошел и ткнул в Отиса толстым пальцем:
– Ага, сынок. Я тебя предупреждал, но ты не внимал мне.
Он даже улыбнулся, но улыбка не выглядела поощряющей, а сказал он именно так – предупреждал… не внимал… Загадочно это прозвучало.
– Наш городок мал, сынок, – в общем-то, голос шерифа звучал по-отечески. – А теперь наш городок стал еще меньше. Он может стать совсем маленьким, если на то будет воля господня. Неужели тебе не хочется очиститься, сынок? Многие считают, что сейчас для этого самое время.
Странно, когда крупный мужчина в форме, с лицом решительным, даже суровым, выражается столь манерно. Отис, не поворачиваясь, неохотно спросил:
– К чему это вы?
Чувствовалось, он с трудом удержался от соблазна ответить шерифу тем же «сынком».
– Твои рукава, сынок?
К нашему изумлению, шериф извлек из поясной сумки рукава от рубашки. Выглядели они жалко, сразу видно – добыты в бою, возможно, в неравном.
Никто, впрочем, не улыбнулся. Только Отис быстро сказал:
– Нет, не мои.
Шериф, Джек и я, мы удивленно переглянулись.
– Их оторвали от твоей рубашки, сынок.
– Из ваших рук ничего принимать не буду, – огрызнулся Отис, и его глаза нагловато блеснули.
– Кажется, тебе приходилось работать в похоронных отрядах, сынок?
– Дважды, – повел плечом Отис. – И оба раза по вашей милости.
– Можешь быть уверен, сынок, я проявлю милость и в третий раз. Мне спокойней, сынок, когда такие люди, как ты, приставлены к настоящему делу.
– У меня есть более важные, – нагло возразил Отис.
– То, которое я предлагаю, важнее.
– Почему, черт побери?
– Да потому, сынок, что ты не умеешь правильно распределять силы. Ты защищаешь божьи твари, это хорошо, но ты не любишь людей, это плохо. Человек божье созданье, сынок, к тому же человек наделен бессмертной душой.
– Бессмертной? – с сомнением буркнул Отис – Но это созданье совсем отбилось от рук.
– Не нам об этом судить. – Шериф бесспорно, родился философом. – Сомнения наказываются, не так ли?
– Ну да! – вдруг взъярился Отис. – Когда пьяные матросы устраивали драку на набережной, вы не торопились вытаскивать пистолет, а когда эта безобидная и редкая тварь напугала двух-трех идиотов, вы сразу бросились искать крупнокалиберную винтовку. Где же тут справедливость?
Он повернул опухшее исцарапанное лицо и скрипуче спросил:
– Почему меня не допустили к останкам глоубстера?
– Они представляли большую опасность, тебе ли не знать этого, сынок?
– А Мелани?
Шериф улыбнулся. Видимо, он был в курсе всех обид Кирка Отиса:
– Мелани умеет правильно распределять силы.
Но Отис не собирался сдаваться:
– На горе, над самой лабораторией, есть редкостная рощица мэтонии, шериф. Это самый нежный из папоротников. Не папоротник, а мимоза, у него перышки, как У птички. Если завтра Мелани выкосит рощицу, это тоже будет означать правильное распределение сил, шериф?
– Этого пока не случилось.
– А глоубстер? Разве это не случилось с глоубстером?
– Оставь, сынок, – смягчился шериф, – я знаю, сердце у тебя не злое, но люди не любят, когда кто-то выступает в пользу бацилл и микробов.
– Бацилл? – опешил Отис. – Микробов? Глоубстер не бацилла, шериф, учитесь смотреть глубже. Редкостная форма жизни, подарок веков, прихотливая игра природы, эхо вечности, перед которым следует благоговеть, вот что такое глоубстер! А во что его превратили?
Отис хватил сразу полстакана виски, и его глаза затуманились. Правда, туман быстро сдуло, криптозоолог озлобленно уставился на шерифа, но тут в дело вступил Берримен. Он не хотел допустить ссоры.
– Вы правы, шериф, Кирк не умеет правильно распределять силы. И вы правы, сердце у него не злое. Оставим это. Он приносит свои извинения, шериф. Вы же знаете, вся эта история огорчает его.
Я с удивлением следил за происходящим. Они произносили какие-то внешние слова, смысл, истинный смысл сознательно выносился ими за скобки. Они знали больше, чем я, и понимали друг друга.
Одно я понял, шериф приходил не ради рубашки Отиса. Он успел обшарить взглядом комнату. Он явно учел количество бутылок и состояние каждого из нас. Он сделал какие-то свои выводы. И какие-то свои выводы сделали Берримен и Отис. Просто я многого не знал.
К счастью, шериф принял слова Джека как должное и перевел взгляд на меня:
– Болезнь сказалась на тебе, сынок. Я видел тебя два месяца назад, ты кашлял, но выглядел покрепче. Мадам Дегри беспокоилась за тебя.
– Да, – кивнул я. – Мадам Дегри… Она учила меня на все смотреть, как на счастливый случай.
– Мудрая женщина, – покивал головой шериф. – Голос у тебя сел, сынок.
– Это пневмония, – пришел мне на помощь Джек. – Пневмония и телефоны. И то и другое здорово меняет голос. Но Эл уже встал, ему надоело валяться в постели. Сегодня он впервые прогулялся по городу. Не лучшая прогулка, и не лучшие времена, но что сделаешь?
Я перехватил быстрый взгляд Отиса. Он был в отчаянии, он явно опять не узнавал меня, и это его пугало. Предупреждая возможный вопрос, я сказал:
– Похоже, эпидемия идет на спад, шериф.
– Так считает и Мелани, сынок. Мелани можно верить.
– Дай Бог, это последние дни… – начал я, но Отис вдруг сорвался:
– Заткнись, Эл! Вечно тебя не туда несет. Какие-такие «последние» дни? Ни один день не должен быть последним. Сплюнь три раза через плечо!
– Такой же чокнутый, как Кирк! – Берримен выразительно глянул на меня, он не хотел говорить при Отисе. – Тут многие чокнулись за два месяца, сам еще убедишься. А до тебя, Кирк, шериф, точно, доберется. Язык у тебя длинный. Я сразу понял, что стычку затеял ты. Странно, что тебе удалось сбежать от ребят шерифа.
– Он набрал придурков, – презрительно выдохнул Отис, поудобнее устраиваясь в кресле. Он опять протрезвел, как после таблетки пурина. – Никаких проблем. Я знаю, как надо обращаться с придурками.
Джек молча поднял телефонную трубку. Но прежде, чем набрать номер, спросил:
– Кирк, молено заранее предсказать высоту штормовой волны?
Отис, явно довольный тем, что шериф ушел, проскрипел высокомерно:
– Дай мне достаточную информацию о ветре, о длительности его действия, о его направлении, скорости и разгоне, я тебе предскажу высоту волн за сутки до шторма.
Он вдруг наполнился пьяной важностью и повернулся ко мне:
– Ты, Эл, наверное, далек от серьезной науки. Сужу по некоторым твоим замечаниям. Так вот, запомни, – он, собственно, говорил это для Джека, но смотрел на меня. – Волну создает ветер. Только ветер. Максимальная высота волны всегда зависит от скорости ветра, от длительности его воздействия и, конечно, от разгона, то есть от расстояния, на котором ветер продолжает действовать на поднятую им волну. Ты понял? – подозрительно спросил он. – Чем больше разгон, тем выше волна. Почему-то мне кажется, Эл, что ты сможешь это осмыслить.
– Кирк, – отвлек его Джек. Он все еще держал трубку в руке. – До какой глубины может доходить волнение?
Отис, наконец, повернулся к Берримену:
– Это еще проще, Джек. Глубина, до которой распространяется действие волн, определяется их длиной. На глубине, равной половине длины волны, волнение практически отсутствует.
И спросил, сразу теряя важность:
– Что там с погодой?
– Все то же, – сухо ответил Джек, выслушав сводку по телефону. – Пока тихо, но циклон развивается. Какой-то умник дал ему хорошее имя. Циклон может зацепить нас, Кирк. Его волчок уже раскрутился. Так что вставай, Кирк.
– Зачем?
– Ты забыл? Мы идем к аптеке Мерда. А ты, Эл, ложись, – заявил он мне, не слушая причитаний Отиса – Прими душ и ложись. Если и не уснешь, все равно отдых. Ночь тебе предстоит нелегкая.
Уснуть…
Совет был правильный. Оставалось только уснуть, но как раз это никак у меня не получалось.
Шторы я задернул, комнату заволокли зеленоватые сумерки, тускло отраженные в зеркале. Но это были душные сумерки. В них глох звон цикад, доносившийся снаружи, в них глохли неясные шорохи, непонятно чем рожденные – моим сознанием или действительностью.
Уснуть…
Оглохший, немой, придавленный зноем город лежал за узкими окнами.
Город, полный молчания, страхов, затаенных надежд; город, внимательно следящий за цифрами, напечатанными в местной газете, печально провожающий из окон угрюмые санитарные фургоны; город, тайком изображающий на своих заборах невзрачное черное солнце с тонкими лучами протуберанцами; город, забывший о шорохе дождей, о звуках смеха, шагов…
К черту!
Одинокие чайки над проливом, равнодушно раздевающиеся эвкалипты, листва, устлавшая улицы, крыши, набережные; обмороки в душных домах, осквернители могил, сыщики-дилетанты, научные сотрудники; тревога, шорохи, страхи… Что я здесь делаю? Почему именно мне надо лезть в морозильник, в котором хранится замороженная смерть? Разве сон, полный кошмаров, лучше вечного?
Уснуть…
Я с ненавистью ударил кулаком по постели.
Все проходит. Проходят эпидемии. Проходят циклоны. Проходят века.
Не утешение для тех, кто попал на кладбище, но, с другой стороны, для живых тоже не утешение. Адентит не связан с мучениями, это уже хорошо. Можно рассматривать остров со специально оборудованной площадки, можно купаться в запрещенной зоне, можно не выходить из дому, можно валяться в канаве, что угодно, черт возьми, лишь бы не румянец, однажды вдруг обдающий тебя жаром. Говорят, на час, на два заболевший адентитом впадает в эйфорию, он счастлив, он любит весь мир, но затем сон…
Болезни, подобные адентиту, приходят из ничего и в ничто уходят.
Солнечный мир, счастливые люди, океан накатывает долгие волны на берег. Океан приносит прохладу и свежесть, он бездонен, как вечность, в его пучинах дрейфуют кашалоты и субмарины, он утешает, он дарит надежды, он поддерживает, но однажды из его вечных смутных глубин, окутанных дымкой доисторических тайн, всплывает вдруг черное солнце глоубстера…
Смерть… Сон…
Я никак не мог уснуть.
Человечество давно миновало свой золотой век. Оно миновало его, не заметив. Великие географические открытия, расширение территорий… Тогда еще можно было мечтать о том, что хлеба будет больше, земель будет больше, энергии будет больше. Но мечта разбилась о прирост населения. Все новые и новые, жадные, требующие еды рты. С мечтами покончено. Идет драка за оставшееся. Если впереди нас и ждут неожиданности, то, скорее всего, сходные с теми, что обрушились на остров Лэн.
Бред…
Почему Джек считает, что вымороженный глоубстер не опасен? Почему Джек и Отис так боятся циклона, названного именем Мелани? Почему их так поразило сообщение о V-30, затонувшем в проливе?
Коротко звякнул телефон. Я схватил трубку чуть ли не с облегчением.
– Эл, это Билл, – забормотал низкий голос. – Это твой старина Билл.
– Привет, старина Билл, – ответил я как можно радушнее. – Ты в порядке?
Понятия не имел, кто этот Билл, но старина Билл, похоже, обрадовался.
– Так вот, Эл, я хорошо продумал нашу беседу, – голос незримого собеседника был полон какого-то отталкивающего смирения. – Так вот, Эл, я думаю, наш Лэн вовсе не Лэн. Наш якобы Лэн должен носить другое имя. Я бы так назвал его – Гинн. Это отражает саму суть проблемы. Не остров – овраг смерти. Не Лэн, а Гинн. Ты ведь помнишь, Эл: Гинн – овраг, рассекающий южную сторону Иерусалима. Мы с тобой, конечно, не такие уж крепкие христиане, но мы все-таки христиане. Узкий овраг разъел наши души. Ахаз, царь Иудейский, прокоптил наши души смрадом, искалечил их воплями сжигаемых заживо детей. Он, Ахаз, знал толк в музыке. Музыка всегда звучала над Гинном, Эл, как она всегда звучала над нашим островом. Мы должны убить кощунственную музыку, Эл, выбросить ее навсегда из человеческой памяти. И я, кажется, знаю, с чего надо начинать, Эл – с музыкантов! Я, как царь Иосия, сам буду ходить с оружием, я буду сам истреблять музыкантов и их нечестивые инструменты. Это богоугодное дело. Или, или! Лама савахвани, – печально пробормотал на том конце провода старина Билл. – Музыка преступна сама по себе, Эл, в наших душах смрад Гинна. Эволюции не существует, Эл, это вздорная выдумка, есть лишь бесчисленные повторения. Нам всем предстоит умереть.
– Да, Билл, – оптимистично подтвердил я.
– Мы все умрем, Эл.
– Да, – сказал я, не испытывая к нему даже ненависти. – Не думаю, что найдутся исключения.
– Это меня зажигает, Эл, – смирение в низком голосе моего собеседника перешло в негромкое торжество. – Мы выйдем на площади, мы заглянем в каждый подвал, мы искореним музыку, как явление, мы проветрим души от скопившегося в них смрада. Мы превратим остров Лэн в геенну огненную, Эл. Лэн – Гинн – геенна огненная. Эволюции не существует, есть только повторения, Эл. Это важная мысль, я хочу подумать над этим.
– Правильно, Билл, – сказал я и повесил трубку.
За окном палил зной. Тяжело обвисали изнуренные ветви, тяжелыми слоями лежала на земле листва. От одной мысли, что в этой горячей земле месяцами лежат почему-то неразлагающиеся трупы, становилось не по себе.
Вновь зазвонил телефон.
Мягкий женский голос:
– Я не рано, Эл?
– Почему ты так спрашиваешь? – мягко спросил я.
– Ты обязательно сердишься, когда я звоню рано, – голос был легкий, мягкий, но в нем слышалась вполне явственная сумасшедшинка.
– Нет, я не сержусь. Зачем мне на тебя сердиться?
– Не знаю, Эл. Ты обязательно сердишься, когда я звоню днем. Ты и сейчас сердишься.
– С чего ты это взяла?
– Но ты ни разу не назвал меня по имени. Когда Я тебе звоню, ты сразу меня узнаешь. Ты говоришь, здравствуй, Эбби. А сегодня ты ни разу не назвал меня по имени. Совсем ни разу, Эл. Это значит, ты сердишься.
– Прости, Эбби. Я просто не успел, Эбби. Я чувствую себя неважно, Эбби. Других причин у меня нет.
Далекий голос Эбби окреп:
– Тебе обязательно будет лучше, Эл. Люди гнусны. Если смерть нас очищает, значит, надо возлюбить и смерть. Я много об этом думала. Знаешь, Эл, моя жизнь ведь не была безупречной, просто я очень скрытна. Я совершала поступки, недостойные человека, но теперь я чувствую – я очищаюсь, Эл. Каждая смерть, о которой я слышу, несет мне все большее и большее успокоение. Это глоубстер, он – знамение, Эл…
Я опустил трубку на колени.
Пусть Эбби выговорится.
Если Эбби много размышляла и пришла к какой-то идее, а идея эта может способствовать ее очищению, пусть выговорится.
Не без тайного изумления я подумал: напарник Джека был, кажется, необычным парнем. По крайней мере, он умел вести такие беседы, к нему тянулись разные люди… Лэн – Гинн – геенна огненная… Почему нет?.. Если пройтись по острову Лэн с факелами, здесь найдется чему гореть. Здесь все хорошо просохло, здесь все займется сразу, как порох, пламя будет видно даже с материка…
Хорошая идея.
Надо будет поделиться ею со стариной Биллом.
Ладно.
Я повесил трубку.
Эбби, конечно, удивится, но ведь она знает, что я чувствую себя неважно.
В дверь постучали.
– Да, – буркнул я не без раздражения. И увидел Джека.
– Нашли бумажку?
Берримен кивнул.
– Все равно, Джек, я на твоем месте как можно скорей избавился бы от Отиса. Он завистлив. Из ненависти к Мелани он рано или поздно тебя заложит. К тому же, он опять не узнает меня. Ему только кажется, что он узнал, но в нем нет уверенности.
Джек хмыкнул:
– Это не главное. Нам просто следует торопиться.
– Еще бы! – откинулся я на влажную подушку. – Ночью под окнами покуривают наблюдатели, днем приходит шериф… Веселое местечко этот пансионат «Дейнти»… Не находишь?
– Нормальное местечко, лучшего на Лэн не найти, – отрезал Джек! – Взгляни. – Он протянул мне мятый листок. – Вот та самая бумага, ради которой мы прогулялись с Кирком к аптеке Мерда. Что ты видишь на ней?
– Ничего не вижу, – недовольно, но честно признался я, переворачивая бумажку. – Ни слова, ни буквы… просто бумажка… Ну, сырое пятно в углу… Подобрал ее с земли?
– Конечно.
– Зачем?
– Да затем, черт возьми, что это действительно та самая бумажка, которую должен был передать мне Отис. Химик, выполнявший анализы, расписал данные достаточно подробно, но своими собственными, специальными, исчезающими через пару часов чернилами. Если бы Отис явился вовремя, я успел бы скопировать записи, но Отис опоздал, он ввязался в драку, упустил время, и все знаки с бумажки исчезли.
Джек растерянно рассмеялся. Результаты анализа будут, конечно, повторены, сказал он, но Кирку он этого не простит. Джек явно получал какое-то извращенное удовольствие от пересказа этой истории.
Зазвонил телефон.
Я неохотно поднял трубку.
– Эл, – голос был легкий, мягкий, но ощущение сумасшедшинки только усилилось. – Ты думаешь, нам не надо встречаться? Ты думаешь, мы встретимся там?
Меня передернуло. Я бросил трубку.
– Где он отключается? – Я в бешенстве дернул шнур. – Здесь остались одни сумасшедшие, Джек. Ты тоже сумасшедший, если держишь при себе Отиса.
– А ты? Остался бы ты самим собой, проведя здесь эти два месяца?
– Извини…
– Ладно, – Джек улыбнулся. – У тебя что, есть идеи по поводу Отиса?
Идей у меня не было. Я буркнул:
– Отис – твоя проблема.
Глава шестая
Накатывало волну.
В узкую щель, раскалывающую мыс, волна била, как пневматический молот. Колеблющаяся водная пустыня озарялась скользящими лучами прожекторов, вода вспыхивала, я видел клочья пронзительно белой пены, потом прожектор гас, и мир вновь стремительно погружался в лунную душную тень, в ее гипнотическое серебрение.
Даже профессиональные аквалангисты не любят ночных прогулок.
Я зябко повел плечом.
И усмехнулся.
Ладно. Озноб не жар. Эйфории я тоже не испытывал. Пора в воду.
Однако ушло какое-то время, пока я тщательно проверил маску, свинцовый груз, нож, висевший на поясе, компас, часы, пластиковую сумку с перчатками и с герметически запирающимся плоским термосом. Наконец, и с этим было покончено.
Я ушел под волну, и меня чуть не притерло к песку.
Я вывернулся.
Спасительная глубина.
Сумрак… Подводный, нежный, всегда таинственный сумрак… Успокаивающий, но и держащий в ровном напряжении, тускло мерцающий и сразу вспыхивающий мириадами хрустальных тонких иголок…
Рощица водорослей.
Черные, будто обугленные, водоросли вновь удивили меня. Их черные обрывки местами устилали все дно. Я покрутил головой, не видно ли где того шара? Но шара не увидел. Зато гиблых водорослей сколько угодно – везде я видел черные пятна.
Нырнув, я подхватил черный стебель, он неожиданно легко сломался в моей руке, развалился на множество плоских пластинок. Я мог размять любую из этих водорослей, столь крепких на вид, в пыль – никакого сопротивления под пальцами. Вместо этого я сунул несколько обрывков в пластиковый мешок. Чем-то они мне не нравились. Пусть Берримен поломает голову над их видом. Или Кирк Отис. Ему полезно отвлекаться иногда от глоубстера и от выпивки.
Ориентировался я по компасу, но мне здорово помогали прожектора. Иногда я шел в пучке света, как по подводному коридору. Это волновались наверху охранные службы Бастли, не желавшие видеть на материке незваных островитян. Газеты давно отучили людей от сочувствия. Жители материка твердо знали: адентит – смерть, островитяне – разносчики адентита. Ничто другое значения не имело.
В общем, я без особого труда добрался до каменного козырька, нависающего над подводной бездной. Только глянув вниз, я осознал, что такое настоящая тьма.
Повиснув над бездной, я автоматически просчитал задание.
Найти катер, сфотографировать его, попасть на склад лаборатории Гардера, выкрасть пробы… Конечно, Джек прав, задание не из самых сложных, но адентит!.. Мне ведь придется прикасаться к останкам глоубстера, из-под ножа будет лететь ледяная крошка… Может быть возбудитель адентита и впрямь уже потерял силу, но я не мог знать этого точно… К 2021 году, вспомнил я пророчества багамского папируса, людям не придется работать… Почему?.. Болезнь, «подаренная океаном», убьет к тому времени «смешанную» расу или еще что-нибудь такое произойдет?..
К черту!
Я знал свою особенность – отвлекаться в сложные моменты на некие общие рассуждения – и вовремя взял себя в руки.
Вода в проливе была прозрачной, лунный свет неярко пронизывал ее плоские фосфоресцирующие слои, я лишь пару раз воспользовался фонарем.
Тьма.
Тени.
Блики – рассыпающиеся, гаснущие…
Я опять чуть не натолкнулся на вдруг появившуюся из смуты металлическую мачту, так точно я вышел к рассчитанному месту.
Круто направил луч фонаря вниз.
Кремовое пятно света прошлось по ржавому борту, покрытому четким кружевом водорослей. Руины храма, не судно… Руины храма, печально украшенные густыми страшными разводами ржавчины… Печальное зрелище – затонувшее судно, особенно, когда оно пролежало под водой не один год, а снизу его подтопило чужой горючкой или чем-то там еще, окончательно прирастив к каменистому грунту.
Я повел фонарем, и луч света уперся в блеснувший борт бронекатера.
V-30.
Судя по всему, черная вязкая лужа вытекла из его танков, хотя я не видел пробоин. Возможно, они в днище, возможно, катер получил пробоины при ударе о донные камни. Жирная вязкая масса заполнила все расселины. Найдись там, на каменном козырьке, какая-нибудь канавка, вся эта дрянь давно бы стекла вниз, в бездну, откуда ничто никогда не возвращается.
Я нырнул.
Заложило уши.
Неэкономично работать на большой глубине, следовало торопиться. Глянув на указатель давления, я приготовил камеру.
Общий вид. Борт бронекатера с номером. Просто номер. Мертвые водоросли. Каменный козырек. Ржавые металлические руины. Жирная вязкая масса, подтопившая проеденный ржою борт. Снова катер.
По тому, как меня выталкивало наверх, я понял – баллоны наполовину пусты. И хорошо, если наполовину.
Ладно. Мне не придется больше нырять. В бухте я вообще выберусь из воды. Там будет прохлада морозильников, там будет другой страх, другая тревога.
Я холодно прикинул шансы.
Берримену нет смысла посылать меня на верную смерть. Я нужен ему с пробами и с фотографиями, я нужен ему живой. Когда-то он вытащил меня из лап смерти в Бэрдокке, мы хорошо прикрывали друг друга в Итаке, в деле с экспертом, в деле с малайскими террористами, – да, я нужен ему живой. Тем не менее, он послал меня в морозильник, и я отплачу ему такой же любезностью. Если я вернусь, если я побываю в морозильнике, но вернусь, я непременно пожму Берримену руку.
Обязательно пожму, злорадно решил я. Прежде, чем принять душ, прежде, чем смыть с себя грязь и усталость, я пожму Джеку руку…
Странного помощника подыскал себе Джек. Я не верил Отису, он вызывал во мне почти инстинктивное недоверие.
Я понимал, что такие люди, как Отис, несомненно, более полезны, чем множество других самых разных людей, чем тот же Нестор, к примеру, но Отис меня отталкивал. Да, ненависть не худший двигатель, но Отис не умеет себя контролировать. Да, честолюбие тоже не самый худший двигатель, но Отис слишком часто бывает слеп. Он опасен для окружающих. Он ненавидит Мелани за то, что глоубстер оказался в ее руках, он ненавидит шерифа за то, что тот угрожал глоубстеру, он уже ненавидит Джека за то, что тот не торопится отвезти его на материк, где он, Отис, смог бы закончить книгу об этой морской твари. А если Джек и отправит его на материк, ничем добрым это не кончится. Отис не сможет жить инкогнито, ему нужен шум. А начнись шум, рано или поздно встанет вопрос о том, как это островитянин Отис оказался на материке еще до того, как карантин на острове был снят? Газетчики до всего докопаются. Почти девять тысяч трупов, такие цифры убеждают. Понадобятся объяснения. Что скажет Отис? Какими словами вспомнит он некоего Джека Паннера, деловитого туриста, весьма увлеченно занимавшегося островной трагедией? Разве не он, Кирк Отис, добывал для него анализы трупов, закрытые сведения и всякое такое прочее? И как использовал все это Джек Паннер? И куда он, наконец, подевался?
Ладно.
Отис – проблема Джека. Я не хотел терять на него время. Я внимательно следил за неровным повышающимся дном; потом по правую руку скользнули серые вертикальные тени.
На мгновение я включил фонарь.
Сваи.
Осклизлые, уходящие вверх, обросшие ракушками сваи.
Я вошел в бухту. Собственно, я уже находился под одним из складов.
Мне повезло.
Лунный свет смутно, но пронизывал воду. Он и мешал и помогал. Так же мешали, но и помогали мне горевшие на переходных мостках фонари. Благодаря им, я быстро нашел нужный склад, добравшись до него, чуть ли не царапая животом дно, густо и страшно усеянное битыми бутылками, обрывками тросов, рваным бурым железом.
Но Джек только ухмыльнулся и откликнулся на стук в дверь:
– Входите!
Глава пятая
1
Едва ли Джека впрямь обрадовало появление шерифа, а Отис, тот попросту отвернулся, торопливо загружая льдом высокий стакан. Думали они явно не о шерифе, я был в этом уверен, шериф оставался для них пусть досадным, но эпизодом, мучило их, скорее всего, сообщение о «волонтере», лежащем на дне пролива. Изодранную рубашку Отис успел скинуть, сидел обнаженный по пояс, потный, распухший, преувеличенно отрешенно пересчитывая каждую льдинку.Шериф вошел и ткнул в Отиса толстым пальцем:
– Ага, сынок. Я тебя предупреждал, но ты не внимал мне.
Он даже улыбнулся, но улыбка не выглядела поощряющей, а сказал он именно так – предупреждал… не внимал… Загадочно это прозвучало.
– Наш городок мал, сынок, – в общем-то, голос шерифа звучал по-отечески. – А теперь наш городок стал еще меньше. Он может стать совсем маленьким, если на то будет воля господня. Неужели тебе не хочется очиститься, сынок? Многие считают, что сейчас для этого самое время.
Странно, когда крупный мужчина в форме, с лицом решительным, даже суровым, выражается столь манерно. Отис, не поворачиваясь, неохотно спросил:
– К чему это вы?
Чувствовалось, он с трудом удержался от соблазна ответить шерифу тем же «сынком».
– Твои рукава, сынок?
К нашему изумлению, шериф извлек из поясной сумки рукава от рубашки. Выглядели они жалко, сразу видно – добыты в бою, возможно, в неравном.
Никто, впрочем, не улыбнулся. Только Отис быстро сказал:
– Нет, не мои.
Шериф, Джек и я, мы удивленно переглянулись.
– Их оторвали от твоей рубашки, сынок.
– Из ваших рук ничего принимать не буду, – огрызнулся Отис, и его глаза нагловато блеснули.
– Кажется, тебе приходилось работать в похоронных отрядах, сынок?
– Дважды, – повел плечом Отис. – И оба раза по вашей милости.
– Можешь быть уверен, сынок, я проявлю милость и в третий раз. Мне спокойней, сынок, когда такие люди, как ты, приставлены к настоящему делу.
– У меня есть более важные, – нагло возразил Отис.
– То, которое я предлагаю, важнее.
– Почему, черт побери?
– Да потому, сынок, что ты не умеешь правильно распределять силы. Ты защищаешь божьи твари, это хорошо, но ты не любишь людей, это плохо. Человек божье созданье, сынок, к тому же человек наделен бессмертной душой.
– Бессмертной? – с сомнением буркнул Отис – Но это созданье совсем отбилось от рук.
– Не нам об этом судить. – Шериф бесспорно, родился философом. – Сомнения наказываются, не так ли?
– Ну да! – вдруг взъярился Отис. – Когда пьяные матросы устраивали драку на набережной, вы не торопились вытаскивать пистолет, а когда эта безобидная и редкая тварь напугала двух-трех идиотов, вы сразу бросились искать крупнокалиберную винтовку. Где же тут справедливость?
Он повернул опухшее исцарапанное лицо и скрипуче спросил:
– Почему меня не допустили к останкам глоубстера?
– Они представляли большую опасность, тебе ли не знать этого, сынок?
– А Мелани?
Шериф улыбнулся. Видимо, он был в курсе всех обид Кирка Отиса:
– Мелани умеет правильно распределять силы.
Но Отис не собирался сдаваться:
– На горе, над самой лабораторией, есть редкостная рощица мэтонии, шериф. Это самый нежный из папоротников. Не папоротник, а мимоза, у него перышки, как У птички. Если завтра Мелани выкосит рощицу, это тоже будет означать правильное распределение сил, шериф?
– Этого пока не случилось.
– А глоубстер? Разве это не случилось с глоубстером?
– Оставь, сынок, – смягчился шериф, – я знаю, сердце у тебя не злое, но люди не любят, когда кто-то выступает в пользу бацилл и микробов.
– Бацилл? – опешил Отис. – Микробов? Глоубстер не бацилла, шериф, учитесь смотреть глубже. Редкостная форма жизни, подарок веков, прихотливая игра природы, эхо вечности, перед которым следует благоговеть, вот что такое глоубстер! А во что его превратили?
Отис хватил сразу полстакана виски, и его глаза затуманились. Правда, туман быстро сдуло, криптозоолог озлобленно уставился на шерифа, но тут в дело вступил Берримен. Он не хотел допустить ссоры.
– Вы правы, шериф, Кирк не умеет правильно распределять силы. И вы правы, сердце у него не злое. Оставим это. Он приносит свои извинения, шериф. Вы же знаете, вся эта история огорчает его.
Я с удивлением следил за происходящим. Они произносили какие-то внешние слова, смысл, истинный смысл сознательно выносился ими за скобки. Они знали больше, чем я, и понимали друг друга.
Одно я понял, шериф приходил не ради рубашки Отиса. Он успел обшарить взглядом комнату. Он явно учел количество бутылок и состояние каждого из нас. Он сделал какие-то свои выводы. И какие-то свои выводы сделали Берримен и Отис. Просто я многого не знал.
К счастью, шериф принял слова Джека как должное и перевел взгляд на меня:
– Болезнь сказалась на тебе, сынок. Я видел тебя два месяца назад, ты кашлял, но выглядел покрепче. Мадам Дегри беспокоилась за тебя.
– Да, – кивнул я. – Мадам Дегри… Она учила меня на все смотреть, как на счастливый случай.
– Мудрая женщина, – покивал головой шериф. – Голос у тебя сел, сынок.
– Это пневмония, – пришел мне на помощь Джек. – Пневмония и телефоны. И то и другое здорово меняет голос. Но Эл уже встал, ему надоело валяться в постели. Сегодня он впервые прогулялся по городу. Не лучшая прогулка, и не лучшие времена, но что сделаешь?
Я перехватил быстрый взгляд Отиса. Он был в отчаянии, он явно опять не узнавал меня, и это его пугало. Предупреждая возможный вопрос, я сказал:
– Похоже, эпидемия идет на спад, шериф.
– Так считает и Мелани, сынок. Мелани можно верить.
– Дай Бог, это последние дни… – начал я, но Отис вдруг сорвался:
– Заткнись, Эл! Вечно тебя не туда несет. Какие-такие «последние» дни? Ни один день не должен быть последним. Сплюнь три раза через плечо!
2
-Зачем он приходил? – спросил я, когда дверь за шерифом закрылась.– Такой же чокнутый, как Кирк! – Берримен выразительно глянул на меня, он не хотел говорить при Отисе. – Тут многие чокнулись за два месяца, сам еще убедишься. А до тебя, Кирк, шериф, точно, доберется. Язык у тебя длинный. Я сразу понял, что стычку затеял ты. Странно, что тебе удалось сбежать от ребят шерифа.
– Он набрал придурков, – презрительно выдохнул Отис, поудобнее устраиваясь в кресле. Он опять протрезвел, как после таблетки пурина. – Никаких проблем. Я знаю, как надо обращаться с придурками.
Джек молча поднял телефонную трубку. Но прежде, чем набрать номер, спросил:
– Кирк, молено заранее предсказать высоту штормовой волны?
Отис, явно довольный тем, что шериф ушел, проскрипел высокомерно:
– Дай мне достаточную информацию о ветре, о длительности его действия, о его направлении, скорости и разгоне, я тебе предскажу высоту волн за сутки до шторма.
Он вдруг наполнился пьяной важностью и повернулся ко мне:
– Ты, Эл, наверное, далек от серьезной науки. Сужу по некоторым твоим замечаниям. Так вот, запомни, – он, собственно, говорил это для Джека, но смотрел на меня. – Волну создает ветер. Только ветер. Максимальная высота волны всегда зависит от скорости ветра, от длительности его воздействия и, конечно, от разгона, то есть от расстояния, на котором ветер продолжает действовать на поднятую им волну. Ты понял? – подозрительно спросил он. – Чем больше разгон, тем выше волна. Почему-то мне кажется, Эл, что ты сможешь это осмыслить.
– Кирк, – отвлек его Джек. Он все еще держал трубку в руке. – До какой глубины может доходить волнение?
Отис, наконец, повернулся к Берримену:
– Это еще проще, Джек. Глубина, до которой распространяется действие волн, определяется их длиной. На глубине, равной половине длины волны, волнение практически отсутствует.
И спросил, сразу теряя важность:
– Что там с погодой?
– Все то же, – сухо ответил Джек, выслушав сводку по телефону. – Пока тихо, но циклон развивается. Какой-то умник дал ему хорошее имя. Циклон может зацепить нас, Кирк. Его волчок уже раскрутился. Так что вставай, Кирк.
– Зачем?
– Ты забыл? Мы идем к аптеке Мерда. А ты, Эл, ложись, – заявил он мне, не слушая причитаний Отиса – Прими душ и ложись. Если и не уснешь, все равно отдых. Ночь тебе предстоит нелегкая.
3
Они ушли, и я отправился в свою комнату.Уснуть…
Совет был правильный. Оставалось только уснуть, но как раз это никак у меня не получалось.
Шторы я задернул, комнату заволокли зеленоватые сумерки, тускло отраженные в зеркале. Но это были душные сумерки. В них глох звон цикад, доносившийся снаружи, в них глохли неясные шорохи, непонятно чем рожденные – моим сознанием или действительностью.
Уснуть…
Оглохший, немой, придавленный зноем город лежал за узкими окнами.
Город, полный молчания, страхов, затаенных надежд; город, внимательно следящий за цифрами, напечатанными в местной газете, печально провожающий из окон угрюмые санитарные фургоны; город, тайком изображающий на своих заборах невзрачное черное солнце с тонкими лучами протуберанцами; город, забывший о шорохе дождей, о звуках смеха, шагов…
К черту!
Одинокие чайки над проливом, равнодушно раздевающиеся эвкалипты, листва, устлавшая улицы, крыши, набережные; обмороки в душных домах, осквернители могил, сыщики-дилетанты, научные сотрудники; тревога, шорохи, страхи… Что я здесь делаю? Почему именно мне надо лезть в морозильник, в котором хранится замороженная смерть? Разве сон, полный кошмаров, лучше вечного?
Уснуть…
Я с ненавистью ударил кулаком по постели.
Все проходит. Проходят эпидемии. Проходят циклоны. Проходят века.
Не утешение для тех, кто попал на кладбище, но, с другой стороны, для живых тоже не утешение. Адентит не связан с мучениями, это уже хорошо. Можно рассматривать остров со специально оборудованной площадки, можно купаться в запрещенной зоне, можно не выходить из дому, можно валяться в канаве, что угодно, черт возьми, лишь бы не румянец, однажды вдруг обдающий тебя жаром. Говорят, на час, на два заболевший адентитом впадает в эйфорию, он счастлив, он любит весь мир, но затем сон…
Болезни, подобные адентиту, приходят из ничего и в ничто уходят.
Солнечный мир, счастливые люди, океан накатывает долгие волны на берег. Океан приносит прохладу и свежесть, он бездонен, как вечность, в его пучинах дрейфуют кашалоты и субмарины, он утешает, он дарит надежды, он поддерживает, но однажды из его вечных смутных глубин, окутанных дымкой доисторических тайн, всплывает вдруг черное солнце глоубстера…
Смерть… Сон…
Я никак не мог уснуть.
Человечество давно миновало свой золотой век. Оно миновало его, не заметив. Великие географические открытия, расширение территорий… Тогда еще можно было мечтать о том, что хлеба будет больше, земель будет больше, энергии будет больше. Но мечта разбилась о прирост населения. Все новые и новые, жадные, требующие еды рты. С мечтами покончено. Идет драка за оставшееся. Если впереди нас и ждут неожиданности, то, скорее всего, сходные с теми, что обрушились на остров Лэн.
Бред…
Почему Джек считает, что вымороженный глоубстер не опасен? Почему Джек и Отис так боятся циклона, названного именем Мелани? Почему их так поразило сообщение о V-30, затонувшем в проливе?
Коротко звякнул телефон. Я схватил трубку чуть ли не с облегчением.
– Эл, это Билл, – забормотал низкий голос. – Это твой старина Билл.
– Привет, старина Билл, – ответил я как можно радушнее. – Ты в порядке?
Понятия не имел, кто этот Билл, но старина Билл, похоже, обрадовался.
– Так вот, Эл, я хорошо продумал нашу беседу, – голос незримого собеседника был полон какого-то отталкивающего смирения. – Так вот, Эл, я думаю, наш Лэн вовсе не Лэн. Наш якобы Лэн должен носить другое имя. Я бы так назвал его – Гинн. Это отражает саму суть проблемы. Не остров – овраг смерти. Не Лэн, а Гинн. Ты ведь помнишь, Эл: Гинн – овраг, рассекающий южную сторону Иерусалима. Мы с тобой, конечно, не такие уж крепкие христиане, но мы все-таки христиане. Узкий овраг разъел наши души. Ахаз, царь Иудейский, прокоптил наши души смрадом, искалечил их воплями сжигаемых заживо детей. Он, Ахаз, знал толк в музыке. Музыка всегда звучала над Гинном, Эл, как она всегда звучала над нашим островом. Мы должны убить кощунственную музыку, Эл, выбросить ее навсегда из человеческой памяти. И я, кажется, знаю, с чего надо начинать, Эл – с музыкантов! Я, как царь Иосия, сам буду ходить с оружием, я буду сам истреблять музыкантов и их нечестивые инструменты. Это богоугодное дело. Или, или! Лама савахвани, – печально пробормотал на том конце провода старина Билл. – Музыка преступна сама по себе, Эл, в наших душах смрад Гинна. Эволюции не существует, Эл, это вздорная выдумка, есть лишь бесчисленные повторения. Нам всем предстоит умереть.
– Да, Билл, – оптимистично подтвердил я.
– Мы все умрем, Эл.
– Да, – сказал я, не испытывая к нему даже ненависти. – Не думаю, что найдутся исключения.
– Это меня зажигает, Эл, – смирение в низком голосе моего собеседника перешло в негромкое торжество. – Мы выйдем на площади, мы заглянем в каждый подвал, мы искореним музыку, как явление, мы проветрим души от скопившегося в них смрада. Мы превратим остров Лэн в геенну огненную, Эл. Лэн – Гинн – геенна огненная. Эволюции не существует, есть только повторения, Эл. Это важная мысль, я хочу подумать над этим.
– Правильно, Билл, – сказал я и повесил трубку.
За окном палил зной. Тяжело обвисали изнуренные ветви, тяжелыми слоями лежала на земле листва. От одной мысли, что в этой горячей земле месяцами лежат почему-то неразлагающиеся трупы, становилось не по себе.
Вновь зазвонил телефон.
Мягкий женский голос:
– Я не рано, Эл?
– Почему ты так спрашиваешь? – мягко спросил я.
– Ты обязательно сердишься, когда я звоню рано, – голос был легкий, мягкий, но в нем слышалась вполне явственная сумасшедшинка.
– Нет, я не сержусь. Зачем мне на тебя сердиться?
– Не знаю, Эл. Ты обязательно сердишься, когда я звоню днем. Ты и сейчас сердишься.
– С чего ты это взяла?
– Но ты ни разу не назвал меня по имени. Когда Я тебе звоню, ты сразу меня узнаешь. Ты говоришь, здравствуй, Эбби. А сегодня ты ни разу не назвал меня по имени. Совсем ни разу, Эл. Это значит, ты сердишься.
– Прости, Эбби. Я просто не успел, Эбби. Я чувствую себя неважно, Эбби. Других причин у меня нет.
Далекий голос Эбби окреп:
– Тебе обязательно будет лучше, Эл. Люди гнусны. Если смерть нас очищает, значит, надо возлюбить и смерть. Я много об этом думала. Знаешь, Эл, моя жизнь ведь не была безупречной, просто я очень скрытна. Я совершала поступки, недостойные человека, но теперь я чувствую – я очищаюсь, Эл. Каждая смерть, о которой я слышу, несет мне все большее и большее успокоение. Это глоубстер, он – знамение, Эл…
Я опустил трубку на колени.
Пусть Эбби выговорится.
Если Эбби много размышляла и пришла к какой-то идее, а идея эта может способствовать ее очищению, пусть выговорится.
Не без тайного изумления я подумал: напарник Джека был, кажется, необычным парнем. По крайней мере, он умел вести такие беседы, к нему тянулись разные люди… Лэн – Гинн – геенна огненная… Почему нет?.. Если пройтись по острову Лэн с факелами, здесь найдется чему гореть. Здесь все хорошо просохло, здесь все займется сразу, как порох, пламя будет видно даже с материка…
Хорошая идея.
Надо будет поделиться ею со стариной Биллом.
Ладно.
Я повесил трубку.
Эбби, конечно, удивится, но ведь она знает, что я чувствую себя неважно.
В дверь постучали.
– Да, – буркнул я не без раздражения. И увидел Джека.
– Нашли бумажку?
Берримен кивнул.
– Все равно, Джек, я на твоем месте как можно скорей избавился бы от Отиса. Он завистлив. Из ненависти к Мелани он рано или поздно тебя заложит. К тому же, он опять не узнает меня. Ему только кажется, что он узнал, но в нем нет уверенности.
Джек хмыкнул:
– Это не главное. Нам просто следует торопиться.
– Еще бы! – откинулся я на влажную подушку. – Ночью под окнами покуривают наблюдатели, днем приходит шериф… Веселое местечко этот пансионат «Дейнти»… Не находишь?
– Нормальное местечко, лучшего на Лэн не найти, – отрезал Джек! – Взгляни. – Он протянул мне мятый листок. – Вот та самая бумага, ради которой мы прогулялись с Кирком к аптеке Мерда. Что ты видишь на ней?
– Ничего не вижу, – недовольно, но честно признался я, переворачивая бумажку. – Ни слова, ни буквы… просто бумажка… Ну, сырое пятно в углу… Подобрал ее с земли?
– Конечно.
– Зачем?
– Да затем, черт возьми, что это действительно та самая бумажка, которую должен был передать мне Отис. Химик, выполнявший анализы, расписал данные достаточно подробно, но своими собственными, специальными, исчезающими через пару часов чернилами. Если бы Отис явился вовремя, я успел бы скопировать записи, но Отис опоздал, он ввязался в драку, упустил время, и все знаки с бумажки исчезли.
Джек растерянно рассмеялся. Результаты анализа будут, конечно, повторены, сказал он, но Кирку он этого не простит. Джек явно получал какое-то извращенное удовольствие от пересказа этой истории.
Зазвонил телефон.
Я неохотно поднял трубку.
– Эл, – голос был легкий, мягкий, но ощущение сумасшедшинки только усилилось. – Ты думаешь, нам не надо встречаться? Ты думаешь, мы встретимся там?
Меня передернуло. Я бросил трубку.
– Где он отключается? – Я в бешенстве дернул шнур. – Здесь остались одни сумасшедшие, Джек. Ты тоже сумасшедший, если держишь при себе Отиса.
– А ты? Остался бы ты самим собой, проведя здесь эти два месяца?
– Извини…
– Ладно, – Джек улыбнулся. – У тебя что, есть идеи по поводу Отиса?
Идей у меня не было. Я буркнул:
– Отис – твоя проблема.
Глава шестая
1
Шел прилив.Накатывало волну.
В узкую щель, раскалывающую мыс, волна била, как пневматический молот. Колеблющаяся водная пустыня озарялась скользящими лучами прожекторов, вода вспыхивала, я видел клочья пронзительно белой пены, потом прожектор гас, и мир вновь стремительно погружался в лунную душную тень, в ее гипнотическое серебрение.
Даже профессиональные аквалангисты не любят ночных прогулок.
Я зябко повел плечом.
И усмехнулся.
Ладно. Озноб не жар. Эйфории я тоже не испытывал. Пора в воду.
Однако ушло какое-то время, пока я тщательно проверил маску, свинцовый груз, нож, висевший на поясе, компас, часы, пластиковую сумку с перчатками и с герметически запирающимся плоским термосом. Наконец, и с этим было покончено.
Я ушел под волну, и меня чуть не притерло к песку.
Я вывернулся.
Спасительная глубина.
Сумрак… Подводный, нежный, всегда таинственный сумрак… Успокаивающий, но и держащий в ровном напряжении, тускло мерцающий и сразу вспыхивающий мириадами хрустальных тонких иголок…
Рощица водорослей.
Черные, будто обугленные, водоросли вновь удивили меня. Их черные обрывки местами устилали все дно. Я покрутил головой, не видно ли где того шара? Но шара не увидел. Зато гиблых водорослей сколько угодно – везде я видел черные пятна.
Нырнув, я подхватил черный стебель, он неожиданно легко сломался в моей руке, развалился на множество плоских пластинок. Я мог размять любую из этих водорослей, столь крепких на вид, в пыль – никакого сопротивления под пальцами. Вместо этого я сунул несколько обрывков в пластиковый мешок. Чем-то они мне не нравились. Пусть Берримен поломает голову над их видом. Или Кирк Отис. Ему полезно отвлекаться иногда от глоубстера и от выпивки.
Ориентировался я по компасу, но мне здорово помогали прожектора. Иногда я шел в пучке света, как по подводному коридору. Это волновались наверху охранные службы Бастли, не желавшие видеть на материке незваных островитян. Газеты давно отучили людей от сочувствия. Жители материка твердо знали: адентит – смерть, островитяне – разносчики адентита. Ничто другое значения не имело.
В общем, я без особого труда добрался до каменного козырька, нависающего над подводной бездной. Только глянув вниз, я осознал, что такое настоящая тьма.
Повиснув над бездной, я автоматически просчитал задание.
Найти катер, сфотографировать его, попасть на склад лаборатории Гардера, выкрасть пробы… Конечно, Джек прав, задание не из самых сложных, но адентит!.. Мне ведь придется прикасаться к останкам глоубстера, из-под ножа будет лететь ледяная крошка… Может быть возбудитель адентита и впрямь уже потерял силу, но я не мог знать этого точно… К 2021 году, вспомнил я пророчества багамского папируса, людям не придется работать… Почему?.. Болезнь, «подаренная океаном», убьет к тому времени «смешанную» расу или еще что-нибудь такое произойдет?..
К черту!
Я знал свою особенность – отвлекаться в сложные моменты на некие общие рассуждения – и вовремя взял себя в руки.
Вода в проливе была прозрачной, лунный свет неярко пронизывал ее плоские фосфоресцирующие слои, я лишь пару раз воспользовался фонарем.
Тьма.
Тени.
Блики – рассыпающиеся, гаснущие…
Я опять чуть не натолкнулся на вдруг появившуюся из смуты металлическую мачту, так точно я вышел к рассчитанному месту.
Круто направил луч фонаря вниз.
Кремовое пятно света прошлось по ржавому борту, покрытому четким кружевом водорослей. Руины храма, не судно… Руины храма, печально украшенные густыми страшными разводами ржавчины… Печальное зрелище – затонувшее судно, особенно, когда оно пролежало под водой не один год, а снизу его подтопило чужой горючкой или чем-то там еще, окончательно прирастив к каменистому грунту.
Я повел фонарем, и луч света уперся в блеснувший борт бронекатера.
V-30.
Судя по всему, черная вязкая лужа вытекла из его танков, хотя я не видел пробоин. Возможно, они в днище, возможно, катер получил пробоины при ударе о донные камни. Жирная вязкая масса заполнила все расселины. Найдись там, на каменном козырьке, какая-нибудь канавка, вся эта дрянь давно бы стекла вниз, в бездну, откуда ничто никогда не возвращается.
Я нырнул.
Заложило уши.
Неэкономично работать на большой глубине, следовало торопиться. Глянув на указатель давления, я приготовил камеру.
Общий вид. Борт бронекатера с номером. Просто номер. Мертвые водоросли. Каменный козырек. Ржавые металлические руины. Жирная вязкая масса, подтопившая проеденный ржою борт. Снова катер.
По тому, как меня выталкивало наверх, я понял – баллоны наполовину пусты. И хорошо, если наполовину.
Ладно. Мне не придется больше нырять. В бухте я вообще выберусь из воды. Там будет прохлада морозильников, там будет другой страх, другая тревога.
Я холодно прикинул шансы.
Берримену нет смысла посылать меня на верную смерть. Я нужен ему с пробами и с фотографиями, я нужен ему живой. Когда-то он вытащил меня из лап смерти в Бэрдокке, мы хорошо прикрывали друг друга в Итаке, в деле с экспертом, в деле с малайскими террористами, – да, я нужен ему живой. Тем не менее, он послал меня в морозильник, и я отплачу ему такой же любезностью. Если я вернусь, если я побываю в морозильнике, но вернусь, я непременно пожму Берримену руку.
Обязательно пожму, злорадно решил я. Прежде, чем принять душ, прежде, чем смыть с себя грязь и усталость, я пожму Джеку руку…
Странного помощника подыскал себе Джек. Я не верил Отису, он вызывал во мне почти инстинктивное недоверие.
Я понимал, что такие люди, как Отис, несомненно, более полезны, чем множество других самых разных людей, чем тот же Нестор, к примеру, но Отис меня отталкивал. Да, ненависть не худший двигатель, но Отис не умеет себя контролировать. Да, честолюбие тоже не самый худший двигатель, но Отис слишком часто бывает слеп. Он опасен для окружающих. Он ненавидит Мелани за то, что глоубстер оказался в ее руках, он ненавидит шерифа за то, что тот угрожал глоубстеру, он уже ненавидит Джека за то, что тот не торопится отвезти его на материк, где он, Отис, смог бы закончить книгу об этой морской твари. А если Джек и отправит его на материк, ничем добрым это не кончится. Отис не сможет жить инкогнито, ему нужен шум. А начнись шум, рано или поздно встанет вопрос о том, как это островитянин Отис оказался на материке еще до того, как карантин на острове был снят? Газетчики до всего докопаются. Почти девять тысяч трупов, такие цифры убеждают. Понадобятся объяснения. Что скажет Отис? Какими словами вспомнит он некоего Джека Паннера, деловитого туриста, весьма увлеченно занимавшегося островной трагедией? Разве не он, Кирк Отис, добывал для него анализы трупов, закрытые сведения и всякое такое прочее? И как использовал все это Джек Паннер? И куда он, наконец, подевался?
Ладно.
Отис – проблема Джека. Я не хотел терять на него время. Я внимательно следил за неровным повышающимся дном; потом по правую руку скользнули серые вертикальные тени.
На мгновение я включил фонарь.
Сваи.
Осклизлые, уходящие вверх, обросшие ракушками сваи.
Я вошел в бухту. Собственно, я уже находился под одним из складов.
Мне повезло.
Лунный свет смутно, но пронизывал воду. Он и мешал и помогал. Так же мешали, но и помогали мне горевшие на переходных мостках фонари. Благодаря им, я быстро нашел нужный склад, добравшись до него, чуть ли не царапая животом дно, густо и страшно усеянное битыми бутылками, обрывками тросов, рваным бурым железом.