Прашкевич Геннадий Мартович. Стрела Аримана

   Франс Моран вел вездеход прямо на таинственный шар, похоже, он собирался бросить на него всю многотонную махину вездехода. Поняв это, Гомер встал на пути ревущей машины…
 
   Сирены Летящей. Особое мнение палеонтолога Гомера Хайдари. Ноос – промежуточная станция другого мира. Гомер Хайдари убежден: сирены – не жизнь.
   Отгоняя давние, но ничуть не потускневшие от времени видения, Гомер перевернулся на спину.
   Галерея, в которой он устроился на ночь, не имела потолка, а может, потолок был прозрачен. Высоко над головой, почти в зените, неизмеримо далекая, искрилась, подрагивала одинокая звезда. Конечно, не Летящая Барнарда, но это была звезда. На мгновение Гомер увидел штурманскую рубку «Геи» и в центре ее – голографическую схему Вселенной, нечто вроде туманного шара, наполненного галактиками; там ярко, как сейчас звезда над головой, вспыхивали квазары…
   Космос…
   Хотел бы он вернуться туда?
   Об этом спрашивала Зита. Совсем недавно, кажется, вчера.
   Что вообще влечет людей в бездонный звездный колодец?
   Он подумал именно так – в звездный колодец. При тех скоростях, с какими пожирала пространство «Гея», Вселенная действительно выглядит, как колодец: черный провал впереди, такой же – за кормой, а вокруг – звезды.
   Находиться в космосе – значит находиться ближе к чуду, ближе к центральному Разуму?
   Это тоже спросила Зита. И тоже недавно. Гомер не думал, что ее так уж близко трогали загадки космогонии или развития цивилизаций, просто она достаточно много слышала о теории, столь модной когда-то. Пик интереса к гипотетическому центральному Разуму, влияющему излучением на развитие всех вселенских цивилизаций, пришелся на годы, когда Зиты еще на свете не было. Она застала лишь отголоски, ну, еще башенки Разума, в которые никто не ходил. Но Зиту и отголоски должны были волновать. Ну как же: вселенский Разум… Ну как же: центр мироздания… Как мы далеки от него… Но наши искры гения, они оттуда… О, эта прерывистость, это непостоянство чуда…
   Центральный Разум.
   Гомер усмехнулся.
   Человек склонен к мифотворчеству, это было в нем всегда и всегда будет. Пугаясь – Гомер не любил и боялся этого воспоминания – он вдруг вспомнил один из своих выходов в пространство. Случилось это уже в районе Летящей.
   Образование, обнаруженное метеорной, защитой за бортом рабочего бота, ничего не напоминало. Ну, может, нечто вроде чудовищно раздутого бесформенного мешка. Оно и в отчет потом вошло под этим названием. – «мешок тьмы». Сам мешок, впрочем, был не так уж темен, в отраженном луче он даже поблескивал, но когда лазерный луч взрезал в нем небольшую дыру, мешок тут же изрыгнул из себя тучи тьмы, невероятной, непрошибаемой ничем тьмы. Она клубилась, застилала пространство, поглощала самую мощную вспышку. Гомер и сейчас вспоминал об этом с содроганием.
   Что это было?
   Был ли мешок тьмы как-то связан с сиренами на Ноос?
   А сирены? Были ли они с кем-то связаны? А загадочные споры, что так напоминали ОЭ, найденные в свое время в метеоритах и в горных слоях Свазиленда, чем были они – случайностью? А если не случайность, то как они попали на Ноос?..
   Эти вопросы Гомеру тоже задавала Зита.
 
   Мнемо – другой мир – Мнемо.
   Гумам говорит: туманы запахов – тупиковый путь.
   Большие игры Общей школы. Хриза Рууд: Общая школа нуждается в реформах.
   Возможен ли мир без МЭМ? Южные либеры утверждают: возможен.
   Индекс популярности: Хриза Рууд, доктор Хайдари, Ри Ги Чен, Гомер Хайдари, Ага Сафар, Лео Гланц, Сельма Цаун, С.Другаль, Ждан Хайдари, Она Мичкявичюте.
   Да, будущее, несомненно, формируется играми Общей школы, лечебной практикой таких мастеров, как Лео Гланц и Сельма Цаун, реалами С.Другаля и Гумама, Мнемо и синтезатором, Родительским клубом. Но оно формируется и странными поступками Ага Сафара.
   Правда, Гомер не находил в поступках Ага Сафара ничего странного.
   Сирены Летящей. Ошибка группы Морана. Особое мнение палеонтолога Гомера Хайдари. Гомер Хайдари говорит: Ноос – промежуточная станция, существуют другие миры. Гомер Хайдари утверждает: сирены Летящей – передаточная станция этих миров.
   Другие миры…
   Гомер действительно утверждал: сирены Летящей не могут быть разумными существами. Если она разумны, то не более, чем любой Папий Урс сам по себе. Другое дело, что любой Папий Урс связан с МЭМ, с величайшим мозгом Земли. Гомер был убежден: нечто подобное они наблюдали на Ноос. Ведь Гомер еще раз был среди сирен – один, ночью. Он бродил среди них, наступал на их вырывающиеся из-под ног корни, мял листья. Разве они тронули его? Да и не могли тронуть. То, что им хотелось получить – человека! – они уже получили. Даг Конвей давно разобран на атомы и скорее всего переправлен совсем в другое место. На чужой корабль?.. На чужую планету?.. В другую галактику?.. Как выглядят создатели сирен?.. Во многих ли местах они разбросали свои послушные автоматы?..
   Одно Гомер знал: сирены удовлетворились одним человеком. Второй для них явился бы копией, зачем им копия? Гомер был уверен: сирены – лишь передаточное звено.
   Но это еще придется доказывать.
   Проголосуют ли земляне за дорогостоящую Третью звездную? И вообще, что население Земли получило от первых двух?
   Он сравнил. На Земле: синтезатор, Мнемо, ТЗ, реалы, система МЭМ, а в космосе? Сирены, обманчивые чужие миры, гибельное ощущение бесконечности…
   «Космониты – вот надежда», – подумал он.
   Горячая Венера отпала, Марс слишком сух, по-настоящему заселяется только пояс астероидов.
   Он с легкой завистью вспомнил космонитов с Арея – одной из старейших станций пояса.
   Космониты окружили Гомера. Он стоял среди них, громоздкий, как башня. Мелкие быстрые космониты спрашивали его высокими голосами: «А дальше? А потом? А если?» Их высокие голоса звенели: ведь Гомер пришел к ним из космоса, он был ближе к ним, к космонитам, чем к ожидавшим его землянам… Близость к центральному Разуму не превратила экипаж «Геи» в гениев?
   Гомер улыбался.
   Космониты были легки и свободны, они родились и выросли на своей станции, они никогда не видели голубого неба – им было привычнее черное. Зато они всегда были ближе к чуду.
 
   «Гелионис» как модель будущего.
   Доктор Чеди: государство – семья или каждая семья – государство?
   Грозит ли человечеству отчуждение? Южные либеры считают: МЭМ нужна не всегда.
   Сирены Летящей. Судьба Дага Конвея. Третья звездная зависит отвас.
   Проголосует ли население Земли за Третью звездную? Не увлекут ли всех за собой либеры? Почему людям действительно не отдохнуть от прогресса? Синтезатор дает все, важно лишь окончательно отладить его коды. Мнемо позволяет прожить три, четыре, пять жизней. ТЗ и реалы позволяют как никогда глубоко почувствовать свою душу… Зачем же космос? Зачем МЭМ? Зачем все эти волнения?.. В конце концов, все рабочее общение можно свести кобщению голографических двойников.
   Гомер вспомнил убитое лицо Зиты. Она считала, что общается с живыми людьми…
   Грозит ли человечеству отчуждение?
   Почему бы и нет?.. В конце концов, ни Мнемо, ни синтезатор сами по себе не объединяют.
   Либеры – за Мнемо и синтезатор. Они хотят разбрестись по миру, отключиться от МЭМ, забыть о мегаполисах и непосильных проблемах. Почему бы не дать человечеству отдых в сотню, в две сотни лет?
   Гомер вздохнул.
   Возможен ли такой отдых?
   Он смотрел в единственную дрожащую в зените звезду и думал сразу о многом: о странной судьбе космонитов и странной судьбе великих, даже величественных открытий, о Зите, о всеобщем голосовании, либерах, программе «Возвращение» и снова – о Зите.

Человек без предков

   Терраса была пуста.
   Доктор Хайдари на минуту остановился.
   Давно ли здесь звучал голос маленького Гомера?.. Время течет… Особенно быстро оно течет для людей его поколения. Еще год-два, и он, доктор Хайдари. уедет на острова, где можно гулять по каменистому берегу, смотреть на океан, на плывущие над ним облака – ведь мы так редко смотрим в небо – и думать, вспоминать, чувствовать…
   Общая школа. Большие игры. Может ли воспитанник третьей группы метнуть стрелу на семьсот метров?
   Доктор Хайдари улыбнулся. Ничуть не сутулясь, прямой, как трость, он размеренно ступал по ровным каменным плитам, выложенным в траве. Он желал удачи юному смельчаку, решившемуся так натянуть тетиву, чтобы стрела улетела на семьсот метров. Когда-то это удавалось Гомеру. Ждан рос более спокойным, его воспитывала Общая школа. Поступки Гомера всегда отличались некоторой отчаянностью, но доктор Хайдари не жалел тех лет.
   В свое время он отдал Гомеру пять лет. Почти пять лет голос Гомера звенел рядом, раздавался его смех, а случалось, и плач. Присутствие маленького Гомера корректировало все планы доктора Хайдари, но он никогда не считал эти годы потерянными.
   – Простите, который час?
   Доктор Хайдари вздрогнул.
   Из кустов сирени выглянула живая скульптура. Кто-то нацепил ей на голову легкомысленную цветную панамку. Живая скульптура выглядела растерянной.
   – Шестнадцать тридцать.
   – Ну вот, – обрадовалась живая скульптура. – Это совсем другое дело… Проходил здесь один… – Живая скульптура растерянно улыбнулась. – Я спрашиваю, который час? А он отвечает: тридцать семь часов пятьдесят четыре минуты. Это что же за время? Где бывает такое время?
   – Может, в поясе астероидов?
   – Если и так, все равно странное. Такие большие цифры меня нервируют. Тридцать семь часов пятьдесят четыре минуты, – ошеломленно повторила она.
   Доктор Хайдари улыбнулся.
   – Ты впервые здесь? Тебе подсказать дорогу? – Живая скульптура сочувственно оглядела доктора Хайдари. Ему всегда казалось, что живые скульптуры смотрят не только глазами, но всем телом.
   – Нет, не впервые. – Доктор Хайдари кивнул в сторону жилого корпуса. – Я здесь живу.
   – Ну? – обрадовалась живая скульптура. Она поразительно напоминала живого человека, но с человеком бы ее не спутал даже ребенок. – А вот мы нигде не живем. Я имею в виду, мы – живые скульптуры.
   – Все относительно, – философски заметил доктор Хайдари. – В некотором смысле все мы сейчас нигде не живем, это правда.
   – Послушай, улетай на острова, – доверительно подсказала живая скульптура. Наверное, совсем недавно она беседовала с каким-нибудь либером. – Тебе не мешает подышать простором, ты к этому склонен… Свободный среди свободных, а?
   Он усмехнулся.
   Свободный среди свободных. Звучит неплохо.
   Скажем, Ага Сафар… Разве не исчезновение создало вокруг него ореол полной свободы?
   Он повторил про себя: «Свободный среди свободных».
   Мнемо – ваше будущее. Довольны ли вы прожитой жизнью? Машина Ждана Хайдари подарит вам другую жизнь.
   Он покачал головой. Отчеты по Мнемо должны лежать на его столе. Как член Совета он должен интересоваться всем, что касается будущего. Странно, что Ждан предоставил ему не все отчеты, да и предоставленные вовсе не отличаются полнотой.
   Почему?
   Мнемо – другая жизнь – Мнемо.
   Возможен ли мир без МЭМ? Южные либеры считают: возможен.
   Почему бы и нет? Мир без МЭМ – это тысячелетия.
   Программа «Возвращение». «Гелионис» как вариант будущего. Южные либеры требуют: синтезатор и Мнемо должны принадлежать всем.
   Но зачем же так сразу? Кто поручится, что Мнемо не искажает мир? Кто поручится, что продукты, производимые синтезатором, столь же полезны, как выращенные на земле?
   Пять лет испытаний на «Гелионисе» необходимы.
   Доктор Хайдари поднял руку, дверь перед ним открылась.
   В прихожей светился матовый нежный фонарь. Папий Урс, несомненно, дожидался хозяина.
   Доктор Хайдари улыбнулся: он был дома.
   Он на ходу скинул рубашку и бросил ее в щель утилизатора. Он вдруг заторопился. Принять ванну, почувствовать ледяные крутые струи, потом крутой жар, взбодриться!
   Он даже не заглянул в кабинет.
   Освеженный, взбодрившийся, он накинул халат и подошел к окну.
   Группа воспитанников Общей школы – судя по майкам, из Арктического сектора – окружила живую скульптуру. Наверняка в Мегаполис они попали впервые, живая скульптура весьма веселила их. Что же им делать сейчас? Именно сейчас, когда они еще не сформировались в настоящих творцов, а заниматься настоящим делом уже хочется. И как выбрать главное, не ошибиться? Жизнь коротка, один человек и тысячной доли не сделает из того, что ему хотелось бы сделать.
   Живая скульптура затравленно озиралась. Легкомысленная панамка сбилась ей на лоб.
   – Ты же все знаешь, у тебя прямой выход на МЭМ, – веселились воспитанники Арктического сектора. – Что главное?
   Наконец живая скульптура нашлась:
   – Что главное? Учиться – вот что главное. Вы все еще так молоды, что абсолютно из каждого может получиться настоящий творец. Вот пустят в ход Мнемо, каждый получит возможность вовремя выявлять свою доминанту.
   Доктор Хайдари улыбнулся. Похоже, воспитанников Арктического сектора ответ живой скульптуры не удовлетворил:
   – Учиться! Мы и так учимся. Ты говори дело. Ты знаешь все, потому отвечай конкретно. Для чего тебя здесь воздвигли?
   Живая скульптура затравленно озиралась. Она даже предложила неуемным воспитанникам свою дружбу.
   – Зачем? – хором спросили воспитанники.
   – Как зачем? – Живая скульптура окончательно растерялась. – Будем искать, будем думать вместе.
   – Что искать? – хором спросили воспитанники.
   Что она им ответит? Доктор Хайдари с удовольствием следил за перепалкой. Не подозревая об этом, воспитанники Арктического сектора напирали сейчас на МЭМ. Конечно, линия живых скульптур – побочная линия, и все же…
   – Ну! – торопили воспитанники живую скульптуру. – Не молчи! Что даст нам наша дружба?
   Доктор Хайдари улыбнулся и прикрыл окно.
   Этот спор вечен.
   Все еще улыбаясь, освеженный, он поднялся на две ступени и открыл дверь в кабинет.
   И замер ошеломленный.
   В дальнем кресле, у окна, опустив на пол босые ноги, закутавшись в халат с длинными рукавами, сидел незнакомый ему худой угловатый человек. Узкий бледный лоб, редкие белесые волосы, близко поставленные маленькие холодноватые глазки, хрящеватый длинный нос. Такие люди приходят в мир не соглашаться. И улыбка его тонких губ тоже не привлекала – беспомощная и нагловатая одновременно.
   «Что он тут делает? Я ошибся?» – доктор Хайдари растерянно огляделся.
   Да нет, это его кабинет. Он сам разрабатывал живой вид, заменяющий дальнюю стену: пыльная дорога, ведущая неизвестно куда, серые обочины, воробьи купаются в мучнистой пыли…
   – Входите смелее, доктор Хайдари, вы вовсе не ошиблись.
   Голос незнакомца оказался под стать внешности – скрипучий, недовольный. Если лицо – отражение души человека, то эту душу изломали глубинные процессы. Он пытался улыбнуться, а получалась ухмылка; маленькие глазки смотрели недоброжелательно.
   – Как вы сюда попали?
   – Вряд ли вам это понравится, но вынужден объяснить: я вошел через окно.
   – Вы нуждаетесь в помощи?
   Незнакомец приоткрыл глаза, веки оказались тонкими, бледными. С минуту он прислушивался к своим ощущениям.
   – Да нет, я не болен. И помощь мне не нужна… Впрочем, я не уверен в этом… Ваш Папий Урс постоянно мешал мне, но я все же умудрился более или менее выспаться.
   – Мешал? Как это – мешал?
   – Пока я бодрствую, он старается меня не замечать, но стоит мне уснуть, он тащит меня в утилизатор.
   – В утилизатор? – Доктор Хайдари смешался. – Мой Папий действительно из очень старой серии, но как он может игнорировать ваш энергетический индекс?
   Незнакомец скривил лицо в странной полуулыбке.
   – У меня нет браслета.
   – Вы шутите?
   – Нисколько! – Казалось, незнакомца создавшаяся ситуация не смущает. – Вот смотрите… – Он поднял левую руку, рукав халата спустился до локтя. Рука без браслета выглядела непристойно.
   – Как это может быть? Кто вы? – И догадался: – Ага Сафар?
   Незнакомец кивнул.
   – Вас ищут. Либеры создали вокруг вас целый миф. Почему вы отсиживаетесь здесь? Как вы ушли из медицинского центра?
   Ага Сафар неприятно ухмыльнулся.
   – Меня просто нет. Я умер.
   – Вот как? Умерли? Где же ваш труп?
   – Труп? – не понял Ага Сафар.
   – Да, да, труп. Если вы умерли, должно же после вас что-то остаться.
   Они рассмеялись одновременно, и это несколько сгладило мешавшую им неловкость.
   – Еще месяц, и либеры объявят вас святым.
   Ага Сафар равнодушно пожал плечами.
   – А тогда… на карнизе… – Доктор Хайдари все же не удержался, спросил. – Вы ведь знали, что аварийная система сработает быстрее и надежнее, чем человек… Почему вы вылезли на карниз?
   – Инстинкт, – буркнул Ага Сафар.
   – Вы воспитаны матерью?
   – Самой настоящей.
   Доктор Хайдари понимающе кивнул. Истинная гармония достигается только в Общей школе. Гомер рядом со Жданом тоже грубоват.
   – Если Папий мешал вам, почему вы не удалили его из комнат?
   – Я не слишком силен физически…
   – Ах да, у вас нет браслета.
   – Вот именно. И я не знаю, что делается у вас, в мире МЭМ.
   – В мире МЭМ?
   – А как мне назвать его по-другому? – огрызнулся Ага Сафар. – Все в этом мире связано с МЭМ. Если ты не включен в его систему, ты никто. Это все равно как если тебя нет в мире… Признаюсь, доктор Хайдари, я пытался выйти на МЭМ.
   – Каким образом?
   – Через башенку Разума. Простите, я обнаружил ее сам. Я не знал раньше, что башенки Разума могут быть в частных квартирах. Я слышал, что все такие башенки тоже находятся под контролем МЭМ.
   Доктор Хайдари покачал головой:
   – Это не так.
   – Я уже понял. МЭМ мне не ответил.
   – И не мог ответить. – Доктор Хайдари чуть нахмурился. – Башенки Разума никак не связаны с МЭМ. Они – единственное место, где ты можешь побыть вне контроля. Не каждый это знает, но они созданы для уединения. Центральный Разум – лишь символ, но почему не поддержать иллюзию, если она не приносит вреда? – И переспросил: – Как вы ушли из медицинского центра?
   – Случайно… Я пришел в себя раньше, чем ожидали люди или машины.
   – Вы голодны? Вы позволите накормить вас настоящим, полноценным обедом?
   Ага Сафар кивнул:
   – Овощи… Вот по чему я соскучился… Как можно больше овощей, доктор Хайдари…
   – Папий, – негромко приказал доктор Хайдари, – обед.
   Папий Урс, томившийся в прихожей, мгновенно отреагировал на приказ, они услышали его торопливые шаги.
   – Этот живой вид… – хмуро кивнул Ага Сафар в сторону пыльной дороги. – Кто его разрабатывал?
   – Я сам.
   – Вы? – Ага Сафар недоверчиво приподнял редкие белесые брови. – Но ведь такое надо увидеть. Хотя бы мысленно.
   – Я и видел.
   – Как? – испугался Ага Сафар. – Видели?!
   – Да… На старой открытке… Так это когда-то называлось… Я нашел открытку случайно, разбирая архив своего прадеда… Он жил в эпоху странных несообразностей… Конец двадцатого века… Боюсь, вам трудно это представить… – Он увидел, как мрачно и насмешливо блеснули глаза Ага Сафара, и поправился: – Впрочем, вы историк… Мой прадед жил где-то там, за этими соснами… Не знаю почему, не могу этого объяснить, но этот вид неизменно трогает и печалит меня… Может, там, за этим бугром…
   – Ничего там нет особенного за этим бугром, – раздраженно перебил Ага Сафар доктора Хайдари. – Деревянный дом, таких было много… Куст красной смородины…
   – Вы говорите так, будто видели все это.
   – А почему бы и нет?
   «Он явно переутомлен… Не стоит с ним спорить…» Не торопясь, но и без излишней медлительности, Папий Урс вкатил в кабинет невысокий столик.
   – Так я и знал, – заметил Ага Сафар с мрачным удовлетворением. – Столик сервирован на одного человека.
   – Папий!
   Биоробот принял приказ и задумчиво удалился.
   – Если подняться по той тропинке… Она у вас еле намечена… – Ага Сафар обиженно поджал узкие губы. – Там можно действительно выйти к деревянному дому… С вашим прадедом никогда не бывало скучно… Он знал себе цену… Впрочем, с его приятелем скучать тоже не приходилось…
   – Как его звали?
   – Вашего прадеда? – ухмыльнулся Ага Сафар.
   – Нет, приятеля, о котором вы говорите.
   – Альвиан.
   Они долго смотрели друг на друга: Ага Сафар – с мрачным торжеством, доктор Хайдари – с сомнением.
   – Вы не ошиблись… В бумагах прадеда я не раз натыкался на это имя… Необычное имя… Откуда оно?
   Ага Сафар пожал плечами. Он не знает. Но он помнит одну историю, рассказанную когда-то Альвианом. Альвиан попал однажды в старообрядческий скит… Вам не нужно объяснять, что это такое?.. Скит находился где-то в Саянах… «Это, что ли, Елфимия внук? Это, что ли, выходит, что бабка Манефа самая близкая его родня? Или бабка Евпраксия ближе?..» Так отнеслись к Альвиану старообрядцы. Не будь он родней, его бы в скит и не пустили… Ага Сафар думает, что имя Альвиана оттуда – из старины…
   – Вы хорошо рассказываете, с вниманием к деталям, – заметил доктор Хайдари. – У вас, наверное, хорошая память.
   – Ваш сын назвал ее ложной, – Ага Сафар криво усмехнулся. – Правда, Альвиан этого не находил. И ваш прадед тоже. Оба они сочувствовали нам.
   – Нам?
   – Вот именно.
   – Но кому «нам»?
   – Людям будущего. – Ага Сафар настороженно моргнул. – Вам, мне, Гумаму… Всем, кому придется жить в будущем…
   – Но почему? Чем было вызвано это сочувствие?
   – Тем, что они знали, ради чего ведут борьбу, а мы в своем будущем можем растеряться… Они говорили: трудней всего сделать шаг, который можно не делать… Они боялись, что мы захотим остановиться, отдохнуть… Не этого ли хотят сейчас либеры?
   – О чем вы? – удивленно спросил доктор Хайдари, отсылая из кабинета Папия Урса. Папий Урс только что сделал попытку отнять у Ага Сафара чашку с соком.
   – О нас с вами, – недоброжелательно хмыкнул Ага Сафар, – о МЭМ, либерах, проблеме личностных контактов, обо всем, что отсюда вытекает. – И быстро добавил: – Я лишен опеки МЭМ. У меня нет браслета. Инфоры мне не отвечают. Расскажите, что там сейчас у вас?
   Криза Рууд: Общая школа нуждается в реформах. Хриза Рууд: Общая школа не должна вызывать неприязни.
   Сирены Летящей. Судьба Дага Конвея. Особое мнение палеонтолога Гомера Хайдари.
   Гумам против ТЗ. Гумам. «Каталог образов».
   «Гелионис» как вариант будущего. Южные либеры требуют: Мнемо должна принадлежать всем.
   Доктор Чеди: наше возможное будущее.
   Доктор Чеди: государство – семья или каждая семья – государство.
   – Вот, вот, этого они и боялись – Альвиан и ваш прадед.
   – Чего именно? – не понял доктор Хайдари, отсылая от стола вновь появившегося Папия Урса. На этот раз Папий Урс пытался отнять у Ага Сафара нож.
   Ага Сафар нож не отдал.
   – Вот этого они боялись… Того, что появится некий доктор Чеди… Того, что отлаженная система начнет вдруг давать сбои… Того, что либеры потребуют возвращения к системе, доступной каждому…
   – Они это предвидели?
   – Да! – Ага Сафар произнес это твердо. – Все, что принес доктор Чеди, побывав в Мнемо, было вычислено и обосновано Альвианом. Еще тогда, в конце двадцатого века.
   Доктор Хайдари недоверчиво покачал головой.
   Ага Сафар неприятно зажмурился. Он понял, о чем думает доктор Хайдари. Ведь это его сын определил память Ага Сафара как ложную…
   Ага Сафар быстро заговорил… Он описал лицо прадеда и лицо Альвиана, вспомнил их жесты и любимые словечки, рассказал, какие книги стояли на полках прадеда.
   – Вы изучали его архив… – Доктор Хайдари старался говорить мягко. – Там много фотографий и записей… Не могу же я и впрямь считать, что вы действительно все это видели… Я еще никогда не встречался с человеком, обладающим личным историческим опытом…
   Ага Сафар ухмыльнулся.
   – А вы проверьте.
   Доктор Хайдари спросил:
   – Этот Альвиан… Кто его привел к моему прадеду?
   Ага Сафар скептически ухмыльнулся. Ладно, расскажет. Он знает, что верить ему необязательно, но он расскажет. Почему не высказаться перед членом Совета?
   Он говорил и ясно видел перед собой все, когда-то им пережитое.
   …Ночное освещение древних железнодорожных вокзалов всегда зависело от настроения пассажиров. Хочется укрыться в темном углу, отдохнуть от чужих глаз – освещение обязательно будет ярким. Надо рассмотреть штамп на билете или полистать газету – вокзал, даже такой огромный, как Новосибирск-главный, будет темен, неуютен, тень на тебя будет ложиться даже под люстрой.
   Ага Сафар говорил и видел Альвиана. Насупившись, сунув руки в карманы, Альвиан откинулся на спинку неудобной скамьи… Нуда, гений!.. Открыватель великих законов!.. Ты бич, ты бомж, вот ты кто!.. Открой ты великие законы развития, ты бы не болтался сейчас по пустым вокзалам!..
   Обида была острой, резкой. Впервые он такую испытал давно, еще на школьном выпускном экзамене. Что за темы там были? «Образ Катерины из драмы Островского», «Поместное дворянство в поэме Пушкина», наконец свободная тема «Человек славен трудом». Альвиан, конечно же, выбрал свободную тему. Его старший брат недавно вернулся с Севера, со знаменитой стройки заполярного города. Этот город закроют прозрачным куполом, и он не будет зависеть от капризов погоды.
   «Мы в белые ночи спешили работать, и черный оскал диабазовых скал нам стал не предметом пустых восхищений, а крепким фундаментом фабрики стал…»