Прашкевич Геннадий Мартович. Стрела Аримана

   Гомер останавливался у окна.
   Высокое стрельчатое окно распахивалось прямо в кусты сирени.
   – Гомер, – спрашивала Зита, – зачем тебе космос?
   Он привык не удивляться ее вопросам.
   – Разве Третья звездная уже утверждена?
   – Еще нет. Но ведь если ее утвердят, ты вновь улетишь на Ноос… Это правда? Тебе надо туда вернуться?
   Он кивал.
   – Вот ты и ответила на свой вопрос.
   – Но ведь там опасно.
   Он возражал:
   – На Ноос нам ничто больше не грозит.
   – А Даг Конвей? Разве он не погиб?
   – Погиб?.. Не знаю… Он исчез… Это точнее… Именно это, Зита, и позволяет думать, что на Ноос нам ничто не грозит.
   – Но вы же бежали с Ноос.
   – Бежали? – Он не сразу понял, что Зита имела в виду. Потом рассмеялся: – Ну да, тебе хочется поставить меня на место, у меня слишком самоуверенный вид… Бежали… Бежать надо было сразу, уж если ты заговорила об этом… А теперь мы обязаны вернуться… Даг Конвей может находиться где-то там. – Он неопределенно кивнул в небо. – Возможно, он восстановлен, возможно, жив… Что мы знаем о возможностях тех, кто заселил Ноос сиренами?..
   – А экипаж? Вы наберете людей? Мне кажется, сейчас мало кто интересуется космосом.
   Гомер рассмеялся.
   – Ах, Зита! Иногда мне кажется, что это не я, а ты так долго не жила на Земле… Либеры требуют своего, пусть они свое получат. Но при чем тут Третья звездная? Ты ведь это имела в виду?
   Зита кивнула.
   Она вдруг заторопилась. Ей кажется, возвращаться на Ноос опасно. Даг Конвей исчез. Где гарантии, что этого не случится с любым другим человеком?
   И Гомер тоже заторопился. Зита сразу увидела: потребность выговориться зрела в нем давно. И слушая его быстрый рассказ, она с невероятной ясностью видела черное небо в чужих созвездиях и одинокую фигуру Гомера, ломящуюся сквозь рощу сирен. Она явственно, отчетливо видела смутные коленчатые стволы, воронкообразные листья, всю эту сумеречную, звучащую рощу – зовущую, плачущую, но вовсе не тоскливую…
   Гомер усмехнулся.
   Какой наивный антропоцентризм! Он сам никогда не воспринимал пение сирен как плач или пение. И тогда, в роще, он ни о чем таком не думал. Он просто знал: Дага Конвея здесь уже нет; так же, как знал: с ним, с Гомером, ничего не случится. Он не мог объяснить, почему он это знал. Но это было так – он, не колеблясь, наступал на корни тяжелыми башмаками. Корни, как живые, дергались, пытались вырваться, а он шел дальше, пригибал стебли к земле, цеплялся за листья. На корнях вдруг вспухали бугры. Они светились, выстреливали облачки газов, но студенистые хлопья белыми снежинками опадали вокруг Гомера, не причиняя ему никакого вреда.
   – Тебе было страшно?
   – Нет, – ответил он без всякой рисовки. – Ведь я уже понял: сирены установили нашу идентичность. Моран, я или Конвей – им было все равно. Они не нуждались в количественных накоплениях, для них сейчас гораздо интереснее был бы не человек, а, скажем, червь или собака. – Он перевел дыхание. – И пока я там был, я чувствовал: Даг уже далеко. Его разобрали на атомные кирпичики, но где-то его вновь соберут. Я остро это чувствовал и сейчас это чувствую. Разумеется, мои чувства – еще не доказательство. Но мы обязаны опять побывать на Ноос.
   Он помолчал.
   – Когда поднимаешься в гору, по самому крутому ее склону, всегда кажется – сейчас за вершиной откроется наконец простор. И вот ты поднялся и увидел; простора нет, за твоей вершиной высится еще более неприступный хребет. Неужели, Зита, тебе не хотелось бы подняться и на него?
   – А если за тем хребтом еще один, более неприступный?
   – Скорее всего так оно и есть, – согласился Гомер.
   – Какие странные пути мы выбираем… Ты рвешься в космос, Ждан уходит на «Гелионисе»…
   – Заметь, и тот и другой путь вовсе не из самых легких.
   – Я знаю.
   – Я никогда не чувствовал себя так хорошо, как сейчас на Земле, – признался Гомер.
   – Тогда зачем тебе космос?
   – Ждан бы сказал: это доминанта моего существования. Я так устроен.
   – А разве нельзя ощутить всего этого, не покидая Землю?
   – Мнемо? – Гомер нахмурился. – Ты говоришь о Мнемо?.. Не знаю… Я предпочитаю настоящее.
   – Настоящее? – Зита побледнела. – Мнемо – не настоящее?
   – Судя по твоей реакции, нет. – Гомер умел быть безжалостным. – Ты же побывала в Мнемо. Судить следует тебе.
   Она быстро сказала:
   – Мнемо – это реальность. Мнемо – это другая жизнь. Такая же настоящая, как мы сами…
   – …или как этот живой вид на стене, – усмехнулся Гомер.
   Она не услышала его или не захотела услышать и сказала, что хоть сейчас готова повторить эксперимент.
   – Возможно… Но ты этого не сделаешь, я уверен… Хотя бы ради единственности момента… Разве единственность момента не стоит того?
   Зита беспомощно промолчала. Потом спросила:
   – Гомер… Ты хотел бы иметь сына?
   Он кивнул.
   Гомер ничего не стал объяснять. Было видно, что и не станет. Но он был напряжен, чувствуя, что она сейчас спросит: а ты хотел бы воспитать сына? Она не могла ограничить свой вопрос только первой его частью. Ты хотел бы сам воспитать сына? Воспитать! Ласковым, нежным, ищущим, упорным, сильным, даже упрямым, вот как он, Гомер, тоже воспитанный матерью. Не либером, требующим отключения от МЭМ, а человеком, с помощью МЭМ перестраивающим само человечество…
   Но разве Общая школа вывела человечество из тупика? Зита! Зита! Много веков человечество только и занималось перестройками, забывая о главном – о детях. А как перестроить мир, как перестроить человека, если вчерашний делец, политик или газетный лжец сам воспитывает своих наследников? Только Общая школа позволила людям добиться прежде невозможного. Только Общая школа позволила человечеству осознать себя единым развивающимся организмом. Подумай! Если бы не Общая школа, мы до сих пор бы делили мир на государства, плодили нищету духа и тела, калечили детей, вбивая в них свое, давно устаревшее видение мира. Не будь Общей школы, мы до сих пор возводили бы саркофаги над мрачными радиоактивными развалинами и расселяли людей по гнилым болотам. Если бы не Общая школа, мы так бы и не ушли от бессмысленных пирамид и культовых отправлений…
   Зита отмахнулась:
   – Ты меня не понял, Гомер.
   – Возможно…
   Ей показалось, Гомер хотел что-то добавить, но переборол себя.
   …Зита резко села. Сухой песок осыпался с ее живота и колен. Над бухтой Линдос висело круглое вечернее солнце. Чуть в стороне, в море, веселая команда воспитанников Общей школы резвилась с дельфином. Им никто не мешал. Двое ныряли, выталкивая дельфина на поверхность. Блаженно улыбаясь – по крайней мере со стороны это выглядело так, – дельфин переворачивался на спину, ребятишки с визгом облепляли его, стараясь почесать лоснящееся белое брюхо.
   – И наш сын мог бы…
   – Перестань, – рассердился Ждан. – Ты становишься однообразной.
   Спасаясь от жары, они уходили в Долину бабочек. Там были ручьи, овраги, крошечные водопады, множество деревянных мостиков, выводящих то на уютную лесную полянку, то в живописную долинку, пеструю от порхающих над травой бабочек. Долина вполне оправдывала свое название.
   Прохлада и полумрак успокаивали.
   Обнявшись, они подолгу стояли над крошечным водопадом, смотрели на мерцающую, никогда не прерывающуюся струю воды. Жизнь была такой же. Ждан остро чувствовал ее безостановочное течение. Он слишком многое видел, чтобы не чувствовать, как быстро она течет. Он мучительно вдумывался в это ее свойство и жалел, что Зита не понимает его.
   Она догадывалась.
   – Ждан, ты прожил пять других жизней. Зачем тебе знать еще об одной? Зачем тебе моя другая жизнь?
   – Я создатель всех этих жизней, Зита. Я обязан знать о Мнемо все.
   – Разве все твои помощники были с тобой откровенны?
   – Нет.
   Они помолчали.
   – Ждан, – не выдержала Зита, – ты прожил пять других жизней… У тебя там были другие подруги?
   – Да.
   – А потом… Здесь, уже здесь… Ты их встречал снова?
   – Иногда.
   – Я знаю кого-нибудь?
   – Да… Сола Кнунянц, помнишь?.. В одной из других жизней я жил с ней. Мы жили на юге, на островах. Когда-то давно мой отец собирался работать в Южном секторе. Наверное, это отложилось в моем подсознании. Та жизнь на островах, – задумчиво улыбнулся он, – была интересной. В ней не было суеты.
   – У вас были дети?
   – Нет.
   – Почему?
   Он беспомощно, даже раздраженно пожал плечами. Он не знает, не задумывался над этим. Так сложилось, что у них не было детей, зато у них были общие занятия. Зита не знает, а ведь некоторые узлы Мнемо он разрабатывал вместе с Солой.
   – Но ведь вы прожили целую жизнь! – настаивала Зита. – Как так, прожить целую жизнь и не обозначить ее детьми? К чему вообще жизнь, если не иметь детей? – Она торопилась спросить: – А здесь, в этой жизни, после того, что ты испытал в другой, ты чувствовал влечение к Соле, тебя к ней тянуло? Тебе не хотелось продлить удовольствия той несуетной жизни? Ты ведь говорил об удовольствиях. Я не ошиблась?
   – Это не совсем то.
   Они спустились к морю.
   Воспитанники Общей школы уже ушли. Дельфин обиженно резал грудью сияющую гладь бухты. Бросившись в море, Зита поплыла прямо к нему. Дельфин изумленно хрюкнул и обдал ее фонтаном брызг.
   Ждан смотрел на них с берега.
   – Я знаю тебя восемь месяцев, – сказал он, когда Зита вернулась на берег. – Ты такая, будто впрямь ступила ногой в след, оставленный Афродитой. Женщина, ступившая случайно в след Афродиты, становится… – он улыбнулся, – такой, как ты.
   – Разве Афродита жила на Родосе?
   – Кажется, на Кипре… Не все ли равно?.. Я знаю тебя всего восемь месяцев, но это тоже совсем другая жизнь…
   – Прими ее в подарок, – улыбнулась Зита. – Считай ее своей шестой жизнью.
   Она сама почувствовала невольную жесткость своих слов.
   – Прости меня, Ждан.
   – Тебе нельзя расстраиваться.
   – Я знаю.
   Она обняла Ждана и уткнулась лбом в его горячее, прогретое солнцем плечо. Она не хотела помнить того, что она пережила в Мнемо. Еще меньше ей хотелось говорить о пережитом. Даже Ждану.
   – Ждан, помнишь… Однажды вы сидели за столиком на террасе Института человека… Ри Ги Чен, ты, Гумам… Вы позвали меня, я подошла… А потом с карниза башни МЭМ сорвался этот человек… Ага Сафар… Зачем он туда полез?
   – Он хотел помочь детям. Он странный человек, этот Ага Сафар. Такие люди, как он, часто действуют инстинктивно.
   – Инстинктивно?
   – Разве это требует доказательств?
   Она промолчала.
   – Гармоничным человека делает только Общая школа. Воспитанник Общей школы не полезет на карниз. Он знает, автоматика сделает все надежнее и быстрее. Воспитанник Общей школы не зависит от прихотливых и причудливых игр подсознания. Его не смущают смутные сны, он умеет переводить эти сны в сферу реальности… Скажем, в искусство…
   – Как Гумам, – усмехнулась Зита.
   – Как Гумам, – согласился он. Они помолчали.
   – Ждан, – негромко спросила она, – зачем тебе «Гелионис»?
   Он не ответил.
   Море, шурша, накатывалось на белые пески. Небо казалось бездонным. Зита вдруг вспомнила Ганг: небо там тоже казалось бездонным, но вода в реке была мутной, в ней отражались древние башни Там было жарко, даже тяжело, но они, воспитанницы Общей школы, никогда не уставали. Там, на Ганге, совсем еще дети, они разговаривали о будущем, потому что ни для одной из них будущее не казалось близким. Зита в одном только была тогда уверена: она вырастет красивой, как Хриза Рууд, и у нее будет сын.
   Сын!
   Она задохнулась от нежности. Ей захотелось прижаться к горячему плечу Ждана и все ему рассказать. Все!
   Ведь это был не сон. Ждан утверждает: другая жизнь реальна. Значит, реален был яркий солнечный свет, с утра поливавший сияющими волнами дикую лесную поляну, по краю которой теснились передвижные домики опытного хозяйства. Значит, реально было ржание лошадей – их табун стремительно мчался по краю поляны. И реальна была самая обыкновенная курица, ошеломленно вырвавшаяся из облака пыли, поднятого табуном. Распустив крылья, странно выгнув короткую шею, она с неистовым кудахтаньем неслась через поляну. В ужасе, в восторге раскрыв глаза, сын Зиты, ее маленький сын, вывезенный ею на каникулы, кричал:
   – Мама! Что это?
   Она прижала его к себе.
   – Глупый, курица. Всего только курица. Не очень умная, как видно, иначе не полезла бы прямо под ноги лошадям.
   – А папа видел такую?
   Она заколебалась. Папа? Видел ли? Где? Под какими звездами? Голова Зиты кружилась.
   – Я не знаю.
   – Ты никогда не спрашивала его об этом? – Сын был изумлен.
   – Не спрашивала. Но спрошу. Мы вместе спросим.
   – Дай мне пластик. Можно? У меня есть световой карандаш. Я сам напишу папе.
   – О чем?
   – Да о ней же! – выдохнул он с восхищением. – О живой курице!
   …Как это далеко.
   Зита обернулась. Она решилась. Она расскажет Ждану, расскажет прямо сейчас. Она даже шепнула:
   – Ждан…
   И осеклась.
   Ждан сидел рядом с ней, но его как бы и не было. Его сильно косящие глаза были устремлены в море. Что он там видел? Мнемо? «Гелионис»?.. Как она покажет ему тот пластик?..
   Она невольно коснулась плеча Ждана: уж не голографический ли это двойник?
   Нет, не двойник.
   Море лежало перед ними пустое, даже дельфин, заскучав, уплыл. Почему-то Зите вспомнилась живая скульптура в Центральном парке. Зита подошла спросить, что такое стрела Аримана, а живая скульптура мялась, уходила от ответа.
   Она прижалась щекой к горячему плечу Ждана. Она не может, не умеет рассказать…
   Смеркалось.
   Так это и есть будущее, к которому она так рвалась?
   Ждан понял ее жест по-своему:
   – Идем.
   Тропинка была крутой, Ждан поддерживал Зиту.
   Наверху, в сухой пещере, жил либер – грек Спирос. Он сам добывал губки и кораллы, тут же раздаривая их кому придется. «Мы все получили, – любил говорить он. – У нас есть море, и горы, и друзья. Давайте жить!» Он, наверное, был самый простой и счастливый либер планеты, а уж Южных Спорад – точно. «Это все наше, – любил повторять он. – Давайте жить!»
   И Зита, и Ждан оба повеселели, когда наверху, прямо над их головами, раздался зычный знакомый бас:
   – Смотрите, море! Смотрите, горы! Мы все получили, это все наше. Давайте жить!

Закон Альвиана. Вестник

   Хриза Рууд: реформа Общей школы необходима. Хриза Рууд: Общая школа не должна вызывать неприязни.
   Возможен ли мир без МЭМ? Южные либеры считают: возможен.
   Мнемо – другой мир. Мнемо – другая жизнь. Готовы ли вы к другой жизни?
   Программа «Возвращение». «Гелионис» готов к отходу.
   Доктор Хайдари повторил информацию вслух, Ага Сафар кивнул.
   Индекс популярности: либер Ганшин, либер УДэ, либер Сусако Эндо, доктор Хайдари, Ри Ги Чен, Хриза Рууд, Гумам, либер Накэтэ, Сон До, Ждан Хайдари.
   – Четыре либера сразу… Так они, пожалуй, добьются своего – не пустят Ждана Хайдари на «Гелионисе». Пять лет для раздумий… Для либеров это слишком большой срок. Они не хотят ждать.
   Они помолчали.
   В коридоре шумно топтался давно изгнанный из кабинета Папий Урс. Казалось, он вздыхает, но так лишь казалось. За несколько месяцев он так и не определил для себя, как следует относиться к человеку, не имеющему браслета… Горка кристаллов памяти на столе перед рабочим Инфором. Доктор Хайдари и Ага Сафар совсем недавно закончили прослушивание отчетов.
   – Теперь все шестнадцать, – поставил точку доктор Хайдари. – Ничего больше по Мнемо у нас нет.
   – Мы могли бы узнать еще кое-что, – недовольно протянул Ага Сафар.
   – Эксперимент с Зитой неофициален. Ее право – знакомить с ним или не знакомить.
   – А почему с ней не поговорить? Ну, просто поговорить.
   – Зита в госпитале. Пора бы и забыть эти времена… – Доктор Хайдари нахмурился. – Я, как и Папий Урс, никак не могу к вам привыкнуть.
   Они помолчали.
   Шестнадцать отчетов.
   Не так уж много, учитывая, что не каждый из них можно было назвать отчетом.
   Зоя Пухова – биотехнолог, Арктика, специалист по ягельным мхам. Мать двоих детей, оба ребенка воспитываются в Общей школе. В другой жизни занималась ихтиологией, ее заметки по крупным озерным рыбам вошли в дополнительный том Космической энциклопедии. Результатом эксперимента удовлетворена, однако подробно обсуждать другую жизнь отказалась. Как дополнение: другая жизнь З.Пуховой вполне отвечала ее давней детской мечте о том, как вообще следует жить умному, талантливому человеку.
   Янина Пухова – тоже биотехнолог, однофамилица З.Пуховой. Экспериментом разочарована, реальную жизнь считает более убедительной. Замкнута, малообщительна. После эксперимента вернулась на Арал, предложение повторить эксперимент отклонила.
   Ян Грига – биолог с Курильской планктонной станции. В реальной жизни человек мягкий, стеснительный. В силу указанного не всегда умеет отстоять собственное мнение. Никогда не был подвижным, не любил менять привычное место. В другой жизни – инициатор нескольких труднейших экспедиций в Гималаи, руководитель крупного пищевого комплекса. Полный отчет – два кристалла, звучанием почти в семь часов. Готов участвовать в новом эксперименте.
   Эл Симмонс – подводный археолог, Институт Балтики. Одинок, динамичен, воспитывался индивидуально. К эксперименту с самого начала относился скептически, дать какой-либо отчет о другой жизни отказался. На предложения Ждана Хайдари встретиться в неофициальной обстановке не отвечает.
   Сол Кехлер – синоптик, Южная Камчатка. Отец двоих детей, оба ребенка воспитываются в Общей школе. В другой жизни – наблюдатель искусственного спутника Земли серии КУСТ. Астрономия привлекала Сола Кехлера с детских лет. Результатом эксперимента удовлетворен, считает и другую, и реальную жизнь одинаково значительными.
   Стин Оттке – инженер, Барлита. Одинок, сдержан. Еще до эксперимента потребовал гарантии того, что результаты эксперимента в любом случае останутся его личной тайной. Требование Оттке удовлетворено, отчета Оттке не предоставил.
   С.Токарев – пилот-испытатель, Арктика. Отец двоих детей, оба ребенка воспитываются в Общей школе. В другой жизни – лидер программ, направленных на свертывание космических исследований. Глубоко убежден, что Мнемо открывает перед человечеством новый невероятный и неисчерпаемый мир. Полный отчет С.Токарева – три кристалла, общим звучанием почти в одиннадцать часок. Настойчиво предлагает себя для новых экспериментов. В реальной жизни консультант двух известных реалов, герои которых всячески пропагандируют Мнемо. Поддерживает требование либеров сделать Мнемо доступной каждому.
   Юла Доохан – биоинспектор, Чукотка. В другой жизни – известный хирург, операциями, проведенными там, гордится. Отчет подробен, но не всегда внятен. Готов повторить эксперимент, если получит гарантию полного повторения. Таких гарантий дать ему никто не может, но Юла Доохан входит в список возможных кандидатов на повторный эксперимент.
   Стоян Ходоров – вулканолог, Сахалинский научный центр. В другой жизни – садовник полярного розария, не раз входил в первый десяток индекса популярности. В транспортном утапе, перевозившем саженцы, горел над Шпицбергеном. Восстановление проходил в Беломорском центре. Как дополнение: восстановление Стояна Ходорова консультировалось и известным хирургом Юлом Дооханом. Прежде, в реальной жизни, никогда не встречались. Возможности Мнемо вулканолог Ходоров оценивает высоко, но от предложения повторить эксперимент уклонился.
   Ре Ю Син – водолаз, Тихоокеанская база. В другой жизни – артист реала. Как дополнение: принимал самое активное участие в разработке реала Гумама «Каталог образов». Оценивает Мнемо как некий необычный и очень обещающий вид искусства. Отчет полон, но перенасыщен эмоциями.
   Рене Даван – служащий Морских перевозок. С юных лет увлекается историей средневековья, считает себя знатоком. До эксперимента с Мнемо был убежден, что его истинная доминанта – сильная личность в условиях того же средневековья. Ход эксперимента, по взаимной договоренности, с самого начала записывался. В другой жизни – второразрядный историограф, автор видеоромана «Четвертый круг» (существует письменный вариант). Оценки читателей и специалистов сдержанны.
   Ян Ольша – палеонтолог, Серст, Музей природы. Убежденный сторонник Мнемо. В другой жизни занимался медистыми песчаниками Южного Приуралья, описал несколько неизвестных, прежде видов пермской фауны (описания вошли в специальный дополнительный том Космической энциклопедии). Как дополнение: редкий случай полного совпадения доминанты реальной и другой жизни.
   Салмон Таус – художник, Хакасия. Отчет дан в устной форме. Считает, что Мнемо мешает истинной реализации творческого дара. Поддерживает движение либеров, не разделяя, впрочем, многих установок их программы.
   Ждан Хайдари – биоэлектроник, создатель Мнемо. Единственный, кто принимал непосредственное участие в пяти экспериментах. Отчетов нет, считает их представление преждевременным.
   Ага Сафар – сотрудник Космической энциклопедии. Воспитан индивидуально, склонен к негативным оценкам происходящего, но возможности Мнемо оценивает высоко. Отчет подробен – шесть кристаллов, общим звучанием почти в двадцать часов. Утверждает, что реально причастен к событиям, отдаленным от нас многими веками. Как дополнение: Ждан Хайдари убежден, что в данном случае речь идет о редком случае так называемой ложной памяти, то есть о доминанте, наведенной искусственно.
   Рен Чеди – доктор Чеди, биолог, Северный сектор. В другой жизни профессионально и глубоко занимался экономикой и математикой. Разработчик так называемой теории исторической спирали, теория поддержана либорами Часто выступает с утверждениями, вызывающими удивление, даже протест специалистов.
   Удивление… Даже протест…
   Доктор Хайдари задумчиво смотрел на пыльную дорогу под соснами Воробьи, искупавшись, дружно взлетели, шумно расселись на голых ветках.
   – Как это происходит?.. – негромко спросил доктор Хайдари. – Я имею в виду Мнемо… Это что, похоже на сон?
   – Взгляните на живой вид.
   – Я смотрю на него.
   – Это сон?
   – В некотором смысле.
   – Но на этой дороге может показаться прохожий. Разве нет? Разработали живой вид вы, но ведет его МЭМ. По его желанию дорога останется пустынной, но однажды, по его же желанию, по дороге может пройти конный обоз. У МЭМ достаточно информации, чтобы доставить вам такое удовольствие. Назовете ли вы это сном?
   Доктор Хайдари неуверенно пожал плечами.
   – Конечно, любое прошлое можно назвать сном… – Маленькие, близко поставленные глаза Ага Сафара смотрели на доктора Хайдари чуть ли не с насмешкой. – Особенно далекое прошлое… Но какое это имеет значение?.. Я же помню горящий Иерусалим… Его пламя давно погасло, но оно жгло меня, на моем теле остались рубцы от ожогов… Я помню и Рим, доктор Хайдари… Император Диоклетиан не был мягок. Если тебя уличили в связях с христианами, тебе грозила смерть… Скверное ощущение… Я помню Александрию, ее пыль и зной и вопли толпы, таскавшей по улицам труп Ипатии… Было ли это сном?
   Он криво, нехорошо усмехнулся.
   – Разумеется, вы готовы и сон признать реальностью, если я положу перед вами материальные доказательства… Но разве таких доказательств нет?.. Та же теория доктора Чеди. Разве доктор Чеди проявлял интерес к математике в реальной жизни?.. А роман Рене Давана? Пусть он плох, но реален… А» замечания Зои Пуховой по крупным озерным рыбам? А ископаемые, описанные Яном Ольшей?..
   Он замолчал.
   Доктор Хайдари улыбнулся:
   – Почему вы не прибавите к этому вашу необычную память?
   – Ну да… Вы же считаете ее ложной… – Ага Сафар глядел почти вызывающе. – Боюсь, Ждан Хайдари ошибся… Не сделай он этой ошибки, ему не пришлось бы прятать Мнемо от либеров.
   Они помолчали.
   – Если это и так, если Мнемо действительно дарит нам реальный опыт, – сказал доктор Хайдари, – мне не кажутся убедительными пророчества доктора Чеди. Да, либеры их принимают, но во мне они вызывают протест.
   – Конечно, – ответил Ага Сафар неожиданно спокойно, – но вам придется подавить свой протест.
   – Вот как?
   – За пророчествами доктора Чеди, как и за моей памятью, стоит историческая реальность Правда, я не связываю «теорию исторической спирали» с именем доктора Чеди.
   – С чьим же?
   – Разумеется, Альвиана, – быстро отозвался Ага Сафар. – Эту теорию разработал именно он. Я утверждаю это. Я его вестник.
   – Вестник?
   – Ну, найдите другое определение, если это вам не по душе. Мне все равно. Просто я подтверждаю, что возможность давать долгосрочные специальные прогнозы нам подарил Альвиан. Он первым рассчитал и пики, и спады истории. Если бы Альвиан жил сейчас, он был бы услышан. Закон Альвиана – я предпочитаю называть это так – строго учитывает математическую зависимость между уровнем и скоростью технологического развития и надстройкой, воздвигнутой на том же технологическом базисе. Простите мне архаичные термины. Уверен, как создатель синтезатора и член Совета вы оцените дерзость и практическую ценность высказанных Альвианом мыслей. Святой Бенедиктин Нурсийский мог еще отрицать знание во имя нерассуждающей веры, но вряд ли это можете вы…