— Биллингс, — сказал я, — сидите смирно. Закурите, когда мы закончим наш разговор. А пока даже не шевелитесь.
Он спросил:
— С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли?
— Самая маленькая. В гриль-баре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Черт, да я и сам выпил маленько. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было на руку. Самое главное — Фостер ревновал меня к этой девочке. Если меня убрать, может быть, ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно — сегодня мы играли в покер, и я остался в выигрыше. Премия для убийц! Ну что, достаточно причин?
— Еще бы, — ответил он. Видимо, я произвел на него впечатление.
Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Мэндоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов, потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, чтобы взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике.
— Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь ее проверить.
Он опять промолчал.
Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории.
— Хэлло, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка.
— Да, да, понимаю...
— Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально... пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце...
— Стоп! Я не за этим...
— Подожди... Ну, вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила...
— Не треплись, слышишь? Нашла ты адрес?
Она вздохнула и сказала, что это на Кингхэм Роуд, 1844. Около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время я попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался по этому адресу.
Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер.
Он стоял ко мне спиной у небольшого бара и наливал в стакан содовую воду. Обернувшись, он несколько секунд разглядывал стакан, потом стал жадно пить. И я вдруг понял, что до сих пор не испытывал к нему настоящего гнева, потому что, когда я сейчас его увидел, во мне вдруг закипело и поднялось что-то горячее и багровое, как огромный взрыв. Я почти нацелился в него из своего маленького револьвера, но я не хотел убивать этого типа: я хотел поиграть с его головой, как с тыквой, и послушать, какие слова польются с его языка.
Входная дверь была закрыта, но не заперта, и я открыл ее, прошел через узкую переднюю и, оказавшись перед дверью, за которой находился Фостер, толкнул ее и вошел в комнату. Фостер смотрел в другую сторону и, видимо, не замечал меня и не слышал. По крайней мере, в первый момент. Я оглядел комнату, потом двинулся к Фостеру, целясь ему в голову. Он случайно повернулся, увидев меня, и лицо его побледнело. Его взгляд упал на мой револьвер и прирос к нему.
— Не стреляйте! — закричал он. — Шелл! Ради бога, не стреляйте. Мы договоримся.
Я приближался, а он пятился от меня, пока не прижался к стене.
— Шелл, говорю вам, — мы все уладим. Мы вас вытянем!
— Это будет только справедливо, Фостер, — сказал я. — Вы достаточно потрудились, чтобы втянуть меня.
— Пожалуйста. — Его голос окреп. — Вы никогда не выпутаетесь, если убьете меня! Они вас упекут! — Я был уже почти рядом с ним. Он закрыл глаза. — Шелл, не убивайте меня. Я во всем сознаюсь, во всем! Я все напишу! Только не убивайте!
Он пронзительно вскрикнул. Это чуть не вывернуло меня наизнанку.
Он был в панике, но я подумал, что он не настолько испуган, как хочет показать. Но я с ним рассчитаюсь. Нехорошо нападать на него, когда он закрыл глаза, но тут я вспомнил, как он ударил меня сзади, а потом ударил по зубам, когда я потерял сознание, так что атаковать его оказалось нетрудно. Я наклонился вперед и, размахнувшись, всадил кулак ему в живот чуть ли не до самого позвоночника. Дыхание и слюна вырвались у него изо рта и он согнулся, ноги его подкосились. Я отступил на шаг, снова размахнулся и ударил его левым кулаком в зубы. В последнее мгновение, однако, я ослабил удар. Пусть он потеряет зубы, но не сознание! Он соскользнул на пол, тыкаясь руками в ковер.
— Ну ладно, Фостер, — спокойно сказал я. — Хотите начать с Хэнни?
Он облизнул губы, сморщился от отвращения и сплюнул.
— Он собирался в полицию, выболтать все, что знал, — сказал он. — Мы бы все сели за решетку — Стоун, Джейсон и я. Хэнни во всем был с нами, он просто сошел с ума.
— Дальше! Все до конца!
— Мы все вчетвером за последние два года сколотили около миллиона. Началось с Берта Стоуна. Я подал ему мысль. Он приладил подслушивающие устройства к разным телефонам местных бизнесменов, людей с деньгами. Потом шантажировал их. Не только ради денег. Мы получили возможность контролировать некоторые контракты, доходы от строительства в городе. Если возникали неприятности, мы могли оказать давление, чтобы все было шито-крыто. Например, новое строительство жилого района, операция на 15 миллионов. Берт говорил нам, кто заключает контракты, где закупаются материалы. Подписчики знать не знают, что происходит, и никогда не узнают. Можно снимать пенки сколько хочешь. — Он облизнул губы. — Шелл, если хочешь, мы можем включить тебя в компанию. А Стоун просто волшебник. У него есть микрофон, с которым можно подслушивать разговоры, стоя посреди парка, за сотню футов. Никаких проводов, ничего. Целые миллионы...
— Заткнитесь.
Он умолк, и я отвернулся было от него, ища какие-нибудь веревки от штор, что-нибудь, чем можно было бы связать его. Но Фостер снова заговорил, по собственной инициативе.
— Стоун пользовался этим микрофоном, когда мы обрабатывали Тайпера. Тайпера — того профсоюзного босса, который был убит две недели назад. Записан его разговор с членом арбитражной комиссии «Атлас Компани» о стачке, которую Тайпер собирался организовать, если дирекция не откупится 50 тысячами долларов. Мы хорошо запустили в него когти и нагнали на него страху. Тайпер выдал нам сто тысяч из профсоюзного фонда. Члены союза даже не знают, сколько там у них, так что все прошло гладко. Он сам все испортил. Начал угрожать вам. Размахивал пистолетом. Пришлось нам его пристрелить.
— Вам всем? Или лично вам, Фостер?
— Застрелил его я. Но все мы в этом участвовали. В равной мере. Так вышло и с Хэнни. С его убийством. Он начал дергаться: комок нервов. Тогда после вашей ссоры в гриль-баре я и сообразил, как его утихомирить.
Он говорил, не умолкая, и я, наконец, стал удивляться, как это мне удалось завести его так здорово, и всего лишь парой тумаков. Может быть, тут что-то не то? Разъяснение не заставило себя ждать.
— Бросьте револьвер, Скотт. А потом повернитесь. Медленно.
Я повернул голову и увидел Стоуна. Он стоял в дверях за моей спиной, держа в руке большой автоматический пистолет. Позади него в передней мелькал Джейсон. Фостер поднялся на ноги.
— Не очень-то вы спешили, — сказал он злобно. — Я орал достаточно громко, даже в ратуше бы услышали.
Так вот почему он тогда завопил. И всю дорогу водил меня за нос, болтая без умолку, чтобы удержать мое внимание. Стоун был в домашних туфлях и брюках, голый до пояса, должно быть прилег где-нибудь здесь отдохнуть, перед тем, как я сюда пришел. Я выругался. Ведь я звонил им по телефону, и ни один мне не ответил. Как же мне не пришло в голову, что они где-то ошиваются все вместе? Но ведь не пришло же, и, когда я заглянул в окно и увидел Фостера, единственное, о чем я подумал, это о том, как я его отделаю.
— Я сказал — бросьте револьвер, — повторил Стоун.
Его 45-й был направлен прямо на меня. Я уронил свой револьвер. Уголком глаза я увидел, как Фостер шагнул в мою сторону.
— Стой, Вик! — резко сказал Стоун.
Фостер отнял руку от разбитого рта.
— Ты видишь, что этот негодяй со мной сделал?
— Не дури. Нельзя оставлять на нем следы побоев.
— Тогда стреляй. Стреляй в него!
— Минутку, — сказал Стоун, — я хочу знать, как он нас нашел.
Фостер, очевидно, об этом не подумал. Его лицо застыло в недоумении, потом его губы злобно искривились.
— Глория, — сказал он с горечью. — Ну что ж, сама напрашивается... — Он замолк, сжал челюсти, скрипнув зубами.
Через секунду он заговорил, глядя на Стоуна:
— Скотт теперь нам ни к чему. Я тут этому негодяю порассказал... Так что кончай с ним, и точка.
Стоун облизнул губы.
— Ты втравил нас в это, Вик. Твоя идея. Ты и кончай.
Фостер подошел к Стоуну, выхватил у него пистолет и направил его на меня. Еще секунда — и я покойник. Все во мне замерло. Потом вдруг меня осенило, и я выпалил:
— Подумайте сперва, Фостер! На этот раз подставного убийцы не будет!
Он засмеялся.
— А он и не нужен. Вспомните — вы убили Хэнни. И мы трое можем показать, что вы остались с ним вдвоем, и он был последним, с кем вы играли. Вот вы и явились сюда, чтобы разделаться с нами!
Предыдущая секунда плюс то время, когда он говорил, были достаточны. Если до этого во мне все оцепенело, то теперь мысли мои неслись вскачь. При желании я всегда мог выбить Фостера из седла, как бы он в нем ни сидел, а сейчас он сидел особенно крепко. Может быть, — подумал я, — может быть, сработает? И я сказал:
— Убьете меня — и все отправитесь в ту маленькую газовую камеру в Квентине. Полиция будет знать, что это — преднамеренное убийство.
Фостер чуть было не нажал на курок, но слегка отпустил палец, немного опустил дуло револьвера и сказал:
— Вы спятили, Скотт. Это же самооборона. Мы даже сможем предъявить ваш револьвер — тот самый, из которого вы застрелили Хэнни.
Я сказал:
— Ну и дурак же вы, Фостер. Полиция знает, что не я стрелял в него. Я говорил с ними.
— Само собой, говорили. Никогда не унывай, а? Ну, только это вам не по...
— Я могу доказать, Фостер! Сержант Биллингс, например. Позвоните ему. Его дежурство кончилось, но держу пари, он сейчас в участке. Он скажет вам то же, что и я. Я даже рассказал ему об аппаратике, который Стоун спрятал в исповедальне отца Мэндона. — Это его встревожило, и на лице его выразилось сомнение. Я продолжал: — Какой смысл мне врать? Вы можете это проверить за 15 секунд. Я бы даже хотел, чтобы вы проверили. Л не сделаете это, то вместе со мной угробите и себя.
Хмурясь, Фостер поднял левую руку и стал теребить себя за ухо. Я так ждал этого момента, что невольно засмеялся. Все это звучало очень правдоподобно, и все трое молча уставились на меня.
— Еще не усекли? — Я усмехнулся им в лицо. — Хэнни-то не умер.
На секунду воцарилась глубокая тишина, потом Фостер сказал:
— Это ложь!
Тогда я взглянул на двух других.
— Конечно, когда это случилось, я был без сознания. Но вы оба уже смылись. Вы, Стоун, отправились в «Дорман-Отель» и следили из окна, когда я приду в себя, чтобы позвонить в полицию. Это тоже входило в ваш план: он бы не сработал, если бы они нашли меня без сознания. Когда я пришел в себя, Хэнни еще дышал.
— Это ложь, — повторил Фостер. — Я его убил.
Тут я посмотрел на него.
— Чушь. Вы стреляли в него из моего револьвера 32 калибра. Помните? Вы сами назвали его игрушечным револьвером, когда хотели удостовериться, при мне ли он. Люди выживают даже после выстрела из 45 калибра. Эти крошечные пульки, конечно, продырявили Хэнни, но они не убили его.
Они уже поверили мне наполовину. Даже Фостер. Но я знал, что это ненадолго. А мне нужно было выиграть время. Я буквально молился, чтобы Фостер позвонил сержанту Биллингсу. Но даже если бы Биллингс заинтересовался им после того, что я ему рассказал, прошло бы минут десять, прежде чем он явился бы сюда. Даже если бы полиция установила, откуда Фостер звонил Биллингсу.
Фостер сказал:
— Мы говорили с полицией. Они сказали, что Хэнни убит.
— Сомневаюсь. Говорили-то в основном вы, а не они. И потом, что вы воображаете, они могли вам сказать? Они ведь еще не знали, кто стрелял в Хэнни. Впрочем, я просветил Биллингса на этот счет.
Фостер подергал ухо, потом двинулся к телефону, продолжая держать меня под прицелом. Я посмотрел на Стоуна и Джейсона.
— А вы — вам есть, чего бояться. Лучше бы вы бежали, у вас еще есть шанс уйти от полиции.
Фостер набрал номер. Я затаил дыхание. И вдруг Фостер с сказал:
— Мистер Грант? С вами говорит Вик Фостер. Насчет тела Хэнни Хастингса... Нет, едва ли у него здесь есть родственники. Я бы хотел обеспечить ему приличные похороны... Да, конечно.
Фостер смотрел на меня, усмехаясь. И с полным основанием. Мой блеф сработал — он позвонил по телефону. Но не Биллингсу и даже не в полицию. Он позвонил Гранту, в морг. А Хэнни был именно в морге.
Поговорив еще несколько секунд, он положил трубку. Он почти смеялся от удовольствия. На этот раз разговора не будет. Сейчас он меня убьет. Я наклонился вперед, напрягая ножные мышцы.
И тут мы вдруг услышали его — мы все четверо услышали — еще отдаленный, но отчетливый голос сирены. Фостер не отвел от меня ни взгляда, ни пистолета, но судья Джейсон подошел к окну и приподнял штору.
— Они едут сюда, — сказал он. — Вот они... Несколько машин... Это полиция, я вижу красные огни. Я... — Голос его оборвался и замер.
Я слышал, как Стоун тоже подскочил к окну, но мои глаза были прикованы к Фостеру. Если это полиция, я не знал, почему и как они сюда попали, но я был почти уверен, что это из-за меня. И я ждал, чтобы Фостер хотя бы на секунду оторвал от меня взгляд. И дождался. Он взглянул на Стоуна и Джейсона, стоявших у окна, и дуло его пистолета слегка отклонилось в сторону.
Я оттолкнулся, ринулся вперед и прыгнул на него. Выстрел грянул у меня под ухом. Пуля обожгла кожу на шее, и в тот же миг я ударил его и швырнул об стену с такой силой, что маленький домишко дрогнул. Мое плечо садануло его в бок и оборвало вопль, который вырвался из его глотки. Его рука вцепилась мне в лицо, и я с размаху ударил его кулаком, задев его правую руку. Пистолет упал на пол, а Фостер, извернувшись, вырвался из моих рук и отпрянул в сторону.
Он пополз на четвереньках через комнату. Стоун и Джейсон, толкая друг друга, бросились к двери, и я краем глаза видел, как они повернули по коридору в глубину дома. Сирена выла уже нам прямо в уши, и я услышал визг тормозов, когда машины стали останавливаться перед домом. Фостер вскочил на ноги, и в тот же миг мне удалось схватить его пистолет.
— Стойте, Фостер! — крикнул я. — Один шаг — и я вас убью!
Он был почти у двери. Он оглянулся, лицо его исказилось от панического страха, и тут он совершил ошибку: одним прыжком он очутился на пороге, и в этот момент я выстрелил. Я целил низко, и пуля поймала его, когда он был еще в воздухе. Его тело перевернулось, ударилось о дверной косяк, он упал на пол и остался лежать, царапая руками ковер.
Внезапно комната наполнилась полицейскими. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел столько полицейских в одном помещении. Прошло несколько минут, и теперь он изливался Биллингсу с таким же пылом, с каким ранее изливался мне. Я добавил то, о чем он забыл сказать или намеренно умолчал. Когда все немного успокоились, Биллингс отвел меня в сторону.
— Здорово мы их накрыли, — сказал он. — Мы ведь ехали не за ними. — Он кивнул в сторону Фостера. Джейсон и Стоун были схвачены, когда пытались бежать с черного хода. — Мы явились по вашу душу.
— Как вы меня нашли? Благодаря телефонному звонку?
— Какому звонку? — Он помолчал и добавил: — Ну и дали вы мне жару, похитив мою машину.
— Мне позарез был нужен транспорт, а я использовал уже слишком много такси.
— Не следовало красть полицейскую машину. Она принадлежит городу. Пошли, я вам что-то покажу.
Когда мы вышли из дому, он сказал:
— Я обычно езжу на ней домой. Выглядит, как любая настоящая машина — мы называем ее «автомобиль в штатском». А что? Микрофоны в отделении для перчаток, антенна под рамой. Выглядит вполне нормально.
Мы были у самой машины, и он открыл дверцу и показал мне маленький маяк на сидении.
— Вот, смотрите.
В глубине водительского кресла было еще что-то.
— Микрофон радиопередатчика, — сказал он. — Помните, вы думали, что я достаю зажигалку для сигареты, на самом даче я включил радио. Когда вы схватили меня за ворот, я успел спрятать сюда микрофон. — Он вытащил его и показал мне. — Он заработал еще до того, как мы закончили наш разговор, и всю дорогу, пока вы сюда ехали, он передавал из машины в полицейский участок. Вот так-то.
Я чертыхнулся, но от радости.
Он продолжал:
— Конечно, мы не слышали ничего, кроме мотора, поскольку вы не разговаривали с самим собой. На какое-то время мы вас потеряли, но в конце концов засекли этот передатчик, а стало быть, и вас тоже. Отправили следом за вами все радиофицированные машины в городе. — Он грозно зарычал: — И вдобавок захватили еще три души.
— Вы почти захватили и мертвеца, — сказал я. — Вы, наверное, уже говорили с отцом Мэндоном?
Он покачал головой.
— Нет. Но теперь поговорю. Я был слишком занят погоней за вами. И вообще, я не верил ни одному вашему слову.
Из дому вышли санитары, неся на носилках Фостера. Пока они готовились к тому, чтобы внести его в санитарную машину, он осыпал меня проклятиями.
Наклонившись над ним, я сказал:
— Фостер, мне сдается, что вы напрасно осквернили исповедальню отца Мэндона. Я сам не очень верующий, но все-таки считаю, что вы зря играете с законами повыше, чем городские и государственные.
Голос его был слаб, но он ухитрился грязно выругаться.
— Бросьте молоть чепуху, Скотт.
Я пожал плечами.
— Чепуху, а? Не знаю. Но вы, может быть, узнаете.
— А, черт! Что вы имеете в виду?
— Это вам предстоит еще узнать.
Мне показалось, что на его лице выступил зеленый оттенок — цвет газовой камеры в Квентине, и что у него перехватило дыхание. Одно было ясно: Фостер, может быть, никогда не узнает, куда он пойдет после газовой камеры, но куда-то он попадет наверняка.
Биллингс отвез меня в город на своей машине. Он направился в полицейский участок, но я уговорил его выпустить меня на Пеппер-Стрит.
Он сказал:
— Послушайте, но вам нужно явиться в полицию и дать показания.
— Клянусь вам, Биллингс, я приду. Черт побери, должен же я получить свои деньги обратно. Но сначала мне нужно кое с кем повидаться.
— Ну, ладно, о'кей. Но только быстро! Сегодня четверг и уже вечер, завтра у меня выходной. Не люблю откладывать да затягивать дела.
— На этот счет можете не беспокоиться.
Он поехал дальше, а я пошел к известному мне дому. Через две секунды после того, как я нажал на кнопку звонка, Глория распахнула дверь, и ее мягкий голос произнес:
— Шелл, лапушка!
Она втащила меня внутрь и захлопнула дверь.
Некоторые женщины, сбросив с себя полотенце, остаются просто голыми. Глория выглядела так, будто только что выскользнула из пены черных кружев. Это было нечто удивительное, грандиозное, это было чудо. И все это была Глория.
Она сгребла меня и сказала:
— О, как я беспокоилась. Но теперь все хорошо.
— Я только на минутку. Мне нужно идти к Биллингсу.
— О, лапушка, нет! Нет!
— Должен явиться в... полицию...
— Лапушка, лапушка, лапушка...
Бедный старый Биллингс. Я попал к нему только в субботу.
Улаживатель чужих дел
Он спросил:
— С неделю назад у вас с Хастингсом вышла маленькая потасовка, не так ли?
— Самая маленькая. В гриль-баре Стэнга. Он был пьян, набросился на меня, и я его стукнул маленько. Черт, да я и сам выпил маленько. Эти типы, что навесили на меня убийство, возможно сообразили, что это еще одна причина сделать меня козлом отпущения. Кроме того, они знали, что я ношу с собой свой игрушечный револьвер. Это им было на руку. Самое главное — Фостер ревновал меня к этой девочке. Если меня убрать, может быть, ему что-нибудь и перепало бы. И вы не отрицаете, что полиция получила анонимную подсказку. И еще одно — сегодня мы играли в покер, и я остался в выигрыше. Премия для убийц! Ну что, достаточно причин?
— Еще бы, — ответил он. Видимо, я произвел на него впечатление.
Тогда я рассказал Биллингсу о моей встрече с отцом Мэндоном. Он промолчал. Я велел ему выйти из машины и отойти назад на несколько шагов, потом положил его пистолет и миниатюрный передатчик на тумбу у тротуара и попросил его подождать, пока я буду достаточно далеко, чтобы взять их. И проверить то, что я рассказал ему об этом передатчике.
— Вот как было дело, Биллингс. Никто еще не слышал от меня этой истории, но я не мог явиться с ней в полицию. Теперь вы знаете мою историю. Постарайтесь ее проверить.
Он опять промолчал.
Я завел мотор и поспешил отъехать, свернул за угол и, проехав еще немного, остановился и из автомата позвонил Глории.
— Хэлло, Шелл, лапушка, лапушка, лапушка.
— Да, да, понимаю...
— Шелл, ты не должен был уходить. Ты меня буквально... пришлось прыгнуть под холодный душ. Только успела накинуть полотенце...
— Стоп! Я не за этим...
— Подожди... Ну, вот! Никакого полотенца! Видел бы ты меня сейчас. В чем мать родила...
— Не треплись, слышишь? Нашла ты адрес?
Она вздохнула и сказала, что это на Кингхэм Роуд, 1844. Около десяти миль за городской чертой. Я повесил трубку в середине ее монолога, который в обычное время я попросил бы ее повторить, вскочил в машину и помчался по этому адресу.
Домик был маленький, белый, окруженный эвкалиптами и отстоящий от дороги футов на сто. На подъездной дороге стояла машина, за задернутыми занавесками горел свет. Оставив машину у дороги, я пешком приблизился к дому и нашел окно, где штора на дюйм не доходила до подоконника. Заглянув в эту щель, я увидел внутренность комнаты. В ней был Фостер.
Он стоял ко мне спиной у небольшого бара и наливал в стакан содовую воду. Обернувшись, он несколько секунд разглядывал стакан, потом стал жадно пить. И я вдруг понял, что до сих пор не испытывал к нему настоящего гнева, потому что, когда я сейчас его увидел, во мне вдруг закипело и поднялось что-то горячее и багровое, как огромный взрыв. Я почти нацелился в него из своего маленького револьвера, но я не хотел убивать этого типа: я хотел поиграть с его головой, как с тыквой, и послушать, какие слова польются с его языка.
Входная дверь была закрыта, но не заперта, и я открыл ее, прошел через узкую переднюю и, оказавшись перед дверью, за которой находился Фостер, толкнул ее и вошел в комнату. Фостер смотрел в другую сторону и, видимо, не замечал меня и не слышал. По крайней мере, в первый момент. Я оглядел комнату, потом двинулся к Фостеру, целясь ему в голову. Он случайно повернулся, увидев меня, и лицо его побледнело. Его взгляд упал на мой револьвер и прирос к нему.
— Не стреляйте! — закричал он. — Шелл! Ради бога, не стреляйте. Мы договоримся.
Я приближался, а он пятился от меня, пока не прижался к стене.
— Шелл, говорю вам, — мы все уладим. Мы вас вытянем!
— Это будет только справедливо, Фостер, — сказал я. — Вы достаточно потрудились, чтобы втянуть меня.
— Пожалуйста. — Его голос окреп. — Вы никогда не выпутаетесь, если убьете меня! Они вас упекут! — Я был уже почти рядом с ним. Он закрыл глаза. — Шелл, не убивайте меня. Я во всем сознаюсь, во всем! Я все напишу! Только не убивайте!
Он пронзительно вскрикнул. Это чуть не вывернуло меня наизнанку.
Он был в панике, но я подумал, что он не настолько испуган, как хочет показать. Но я с ним рассчитаюсь. Нехорошо нападать на него, когда он закрыл глаза, но тут я вспомнил, как он ударил меня сзади, а потом ударил по зубам, когда я потерял сознание, так что атаковать его оказалось нетрудно. Я наклонился вперед и, размахнувшись, всадил кулак ему в живот чуть ли не до самого позвоночника. Дыхание и слюна вырвались у него изо рта и он согнулся, ноги его подкосились. Я отступил на шаг, снова размахнулся и ударил его левым кулаком в зубы. В последнее мгновение, однако, я ослабил удар. Пусть он потеряет зубы, но не сознание! Он соскользнул на пол, тыкаясь руками в ковер.
— Ну ладно, Фостер, — спокойно сказал я. — Хотите начать с Хэнни?
Он облизнул губы, сморщился от отвращения и сплюнул.
— Он собирался в полицию, выболтать все, что знал, — сказал он. — Мы бы все сели за решетку — Стоун, Джейсон и я. Хэнни во всем был с нами, он просто сошел с ума.
— Дальше! Все до конца!
— Мы все вчетвером за последние два года сколотили около миллиона. Началось с Берта Стоуна. Я подал ему мысль. Он приладил подслушивающие устройства к разным телефонам местных бизнесменов, людей с деньгами. Потом шантажировал их. Не только ради денег. Мы получили возможность контролировать некоторые контракты, доходы от строительства в городе. Если возникали неприятности, мы могли оказать давление, чтобы все было шито-крыто. Например, новое строительство жилого района, операция на 15 миллионов. Берт говорил нам, кто заключает контракты, где закупаются материалы. Подписчики знать не знают, что происходит, и никогда не узнают. Можно снимать пенки сколько хочешь. — Он облизнул губы. — Шелл, если хочешь, мы можем включить тебя в компанию. А Стоун просто волшебник. У него есть микрофон, с которым можно подслушивать разговоры, стоя посреди парка, за сотню футов. Никаких проводов, ничего. Целые миллионы...
— Заткнитесь.
Он умолк, и я отвернулся было от него, ища какие-нибудь веревки от штор, что-нибудь, чем можно было бы связать его. Но Фостер снова заговорил, по собственной инициативе.
— Стоун пользовался этим микрофоном, когда мы обрабатывали Тайпера. Тайпера — того профсоюзного босса, который был убит две недели назад. Записан его разговор с членом арбитражной комиссии «Атлас Компани» о стачке, которую Тайпер собирался организовать, если дирекция не откупится 50 тысячами долларов. Мы хорошо запустили в него когти и нагнали на него страху. Тайпер выдал нам сто тысяч из профсоюзного фонда. Члены союза даже не знают, сколько там у них, так что все прошло гладко. Он сам все испортил. Начал угрожать вам. Размахивал пистолетом. Пришлось нам его пристрелить.
— Вам всем? Или лично вам, Фостер?
— Застрелил его я. Но все мы в этом участвовали. В равной мере. Так вышло и с Хэнни. С его убийством. Он начал дергаться: комок нервов. Тогда после вашей ссоры в гриль-баре я и сообразил, как его утихомирить.
Он говорил, не умолкая, и я, наконец, стал удивляться, как это мне удалось завести его так здорово, и всего лишь парой тумаков. Может быть, тут что-то не то? Разъяснение не заставило себя ждать.
— Бросьте револьвер, Скотт. А потом повернитесь. Медленно.
Я повернул голову и увидел Стоуна. Он стоял в дверях за моей спиной, держа в руке большой автоматический пистолет. Позади него в передней мелькал Джейсон. Фостер поднялся на ноги.
— Не очень-то вы спешили, — сказал он злобно. — Я орал достаточно громко, даже в ратуше бы услышали.
Так вот почему он тогда завопил. И всю дорогу водил меня за нос, болтая без умолку, чтобы удержать мое внимание. Стоун был в домашних туфлях и брюках, голый до пояса, должно быть прилег где-нибудь здесь отдохнуть, перед тем, как я сюда пришел. Я выругался. Ведь я звонил им по телефону, и ни один мне не ответил. Как же мне не пришло в голову, что они где-то ошиваются все вместе? Но ведь не пришло же, и, когда я заглянул в окно и увидел Фостера, единственное, о чем я подумал, это о том, как я его отделаю.
— Я сказал — бросьте револьвер, — повторил Стоун.
Его 45-й был направлен прямо на меня. Я уронил свой револьвер. Уголком глаза я увидел, как Фостер шагнул в мою сторону.
— Стой, Вик! — резко сказал Стоун.
Фостер отнял руку от разбитого рта.
— Ты видишь, что этот негодяй со мной сделал?
— Не дури. Нельзя оставлять на нем следы побоев.
— Тогда стреляй. Стреляй в него!
— Минутку, — сказал Стоун, — я хочу знать, как он нас нашел.
Фостер, очевидно, об этом не подумал. Его лицо застыло в недоумении, потом его губы злобно искривились.
— Глория, — сказал он с горечью. — Ну что ж, сама напрашивается... — Он замолк, сжал челюсти, скрипнув зубами.
Через секунду он заговорил, глядя на Стоуна:
— Скотт теперь нам ни к чему. Я тут этому негодяю порассказал... Так что кончай с ним, и точка.
Стоун облизнул губы.
— Ты втравил нас в это, Вик. Твоя идея. Ты и кончай.
Фостер подошел к Стоуну, выхватил у него пистолет и направил его на меня. Еще секунда — и я покойник. Все во мне замерло. Потом вдруг меня осенило, и я выпалил:
— Подумайте сперва, Фостер! На этот раз подставного убийцы не будет!
Он засмеялся.
— А он и не нужен. Вспомните — вы убили Хэнни. И мы трое можем показать, что вы остались с ним вдвоем, и он был последним, с кем вы играли. Вот вы и явились сюда, чтобы разделаться с нами!
Предыдущая секунда плюс то время, когда он говорил, были достаточны. Если до этого во мне все оцепенело, то теперь мысли мои неслись вскачь. При желании я всегда мог выбить Фостера из седла, как бы он в нем ни сидел, а сейчас он сидел особенно крепко. Может быть, — подумал я, — может быть, сработает? И я сказал:
— Убьете меня — и все отправитесь в ту маленькую газовую камеру в Квентине. Полиция будет знать, что это — преднамеренное убийство.
Фостер чуть было не нажал на курок, но слегка отпустил палец, немного опустил дуло револьвера и сказал:
— Вы спятили, Скотт. Это же самооборона. Мы даже сможем предъявить ваш револьвер — тот самый, из которого вы застрелили Хэнни.
Я сказал:
— Ну и дурак же вы, Фостер. Полиция знает, что не я стрелял в него. Я говорил с ними.
— Само собой, говорили. Никогда не унывай, а? Ну, только это вам не по...
— Я могу доказать, Фостер! Сержант Биллингс, например. Позвоните ему. Его дежурство кончилось, но держу пари, он сейчас в участке. Он скажет вам то же, что и я. Я даже рассказал ему об аппаратике, который Стоун спрятал в исповедальне отца Мэндона. — Это его встревожило, и на лице его выразилось сомнение. Я продолжал: — Какой смысл мне врать? Вы можете это проверить за 15 секунд. Я бы даже хотел, чтобы вы проверили. Л не сделаете это, то вместе со мной угробите и себя.
Хмурясь, Фостер поднял левую руку и стал теребить себя за ухо. Я так ждал этого момента, что невольно засмеялся. Все это звучало очень правдоподобно, и все трое молча уставились на меня.
— Еще не усекли? — Я усмехнулся им в лицо. — Хэнни-то не умер.
На секунду воцарилась глубокая тишина, потом Фостер сказал:
— Это ложь!
Тогда я взглянул на двух других.
— Конечно, когда это случилось, я был без сознания. Но вы оба уже смылись. Вы, Стоун, отправились в «Дорман-Отель» и следили из окна, когда я приду в себя, чтобы позвонить в полицию. Это тоже входило в ваш план: он бы не сработал, если бы они нашли меня без сознания. Когда я пришел в себя, Хэнни еще дышал.
— Это ложь, — повторил Фостер. — Я его убил.
Тут я посмотрел на него.
— Чушь. Вы стреляли в него из моего револьвера 32 калибра. Помните? Вы сами назвали его игрушечным револьвером, когда хотели удостовериться, при мне ли он. Люди выживают даже после выстрела из 45 калибра. Эти крошечные пульки, конечно, продырявили Хэнни, но они не убили его.
Они уже поверили мне наполовину. Даже Фостер. Но я знал, что это ненадолго. А мне нужно было выиграть время. Я буквально молился, чтобы Фостер позвонил сержанту Биллингсу. Но даже если бы Биллингс заинтересовался им после того, что я ему рассказал, прошло бы минут десять, прежде чем он явился бы сюда. Даже если бы полиция установила, откуда Фостер звонил Биллингсу.
Фостер сказал:
— Мы говорили с полицией. Они сказали, что Хэнни убит.
— Сомневаюсь. Говорили-то в основном вы, а не они. И потом, что вы воображаете, они могли вам сказать? Они ведь еще не знали, кто стрелял в Хэнни. Впрочем, я просветил Биллингса на этот счет.
Фостер подергал ухо, потом двинулся к телефону, продолжая держать меня под прицелом. Я посмотрел на Стоуна и Джейсона.
— А вы — вам есть, чего бояться. Лучше бы вы бежали, у вас еще есть шанс уйти от полиции.
Фостер набрал номер. Я затаил дыхание. И вдруг Фостер с сказал:
— Мистер Грант? С вами говорит Вик Фостер. Насчет тела Хэнни Хастингса... Нет, едва ли у него здесь есть родственники. Я бы хотел обеспечить ему приличные похороны... Да, конечно.
Фостер смотрел на меня, усмехаясь. И с полным основанием. Мой блеф сработал — он позвонил по телефону. Но не Биллингсу и даже не в полицию. Он позвонил Гранту, в морг. А Хэнни был именно в морге.
Поговорив еще несколько секунд, он положил трубку. Он почти смеялся от удовольствия. На этот раз разговора не будет. Сейчас он меня убьет. Я наклонился вперед, напрягая ножные мышцы.
И тут мы вдруг услышали его — мы все четверо услышали — еще отдаленный, но отчетливый голос сирены. Фостер не отвел от меня ни взгляда, ни пистолета, но судья Джейсон подошел к окну и приподнял штору.
— Они едут сюда, — сказал он. — Вот они... Несколько машин... Это полиция, я вижу красные огни. Я... — Голос его оборвался и замер.
Я слышал, как Стоун тоже подскочил к окну, но мои глаза были прикованы к Фостеру. Если это полиция, я не знал, почему и как они сюда попали, но я был почти уверен, что это из-за меня. И я ждал, чтобы Фостер хотя бы на секунду оторвал от меня взгляд. И дождался. Он взглянул на Стоуна и Джейсона, стоявших у окна, и дуло его пистолета слегка отклонилось в сторону.
Я оттолкнулся, ринулся вперед и прыгнул на него. Выстрел грянул у меня под ухом. Пуля обожгла кожу на шее, и в тот же миг я ударил его и швырнул об стену с такой силой, что маленький домишко дрогнул. Мое плечо садануло его в бок и оборвало вопль, который вырвался из его глотки. Его рука вцепилась мне в лицо, и я с размаху ударил его кулаком, задев его правую руку. Пистолет упал на пол, а Фостер, извернувшись, вырвался из моих рук и отпрянул в сторону.
Он пополз на четвереньках через комнату. Стоун и Джейсон, толкая друг друга, бросились к двери, и я краем глаза видел, как они повернули по коридору в глубину дома. Сирена выла уже нам прямо в уши, и я услышал визг тормозов, когда машины стали останавливаться перед домом. Фостер вскочил на ноги, и в тот же миг мне удалось схватить его пистолет.
— Стойте, Фостер! — крикнул я. — Один шаг — и я вас убью!
Он был почти у двери. Он оглянулся, лицо его исказилось от панического страха, и тут он совершил ошибку: одним прыжком он очутился на пороге, и в этот момент я выстрелил. Я целил низко, и пуля поймала его, когда он был еще в воздухе. Его тело перевернулось, ударилось о дверной косяк, он упал на пол и остался лежать, царапая руками ковер.
Внезапно комната наполнилась полицейскими. Не помню, чтобы я когда-нибудь видел столько полицейских в одном помещении. Прошло несколько минут, и теперь он изливался Биллингсу с таким же пылом, с каким ранее изливался мне. Я добавил то, о чем он забыл сказать или намеренно умолчал. Когда все немного успокоились, Биллингс отвел меня в сторону.
— Здорово мы их накрыли, — сказал он. — Мы ведь ехали не за ними. — Он кивнул в сторону Фостера. Джейсон и Стоун были схвачены, когда пытались бежать с черного хода. — Мы явились по вашу душу.
— Как вы меня нашли? Благодаря телефонному звонку?
— Какому звонку? — Он помолчал и добавил: — Ну и дали вы мне жару, похитив мою машину.
— Мне позарез был нужен транспорт, а я использовал уже слишком много такси.
— Не следовало красть полицейскую машину. Она принадлежит городу. Пошли, я вам что-то покажу.
Когда мы вышли из дому, он сказал:
— Я обычно езжу на ней домой. Выглядит, как любая настоящая машина — мы называем ее «автомобиль в штатском». А что? Микрофоны в отделении для перчаток, антенна под рамой. Выглядит вполне нормально.
Мы были у самой машины, и он открыл дверцу и показал мне маленький маяк на сидении.
— Вот, смотрите.
В глубине водительского кресла было еще что-то.
— Микрофон радиопередатчика, — сказал он. — Помните, вы думали, что я достаю зажигалку для сигареты, на самом даче я включил радио. Когда вы схватили меня за ворот, я успел спрятать сюда микрофон. — Он вытащил его и показал мне. — Он заработал еще до того, как мы закончили наш разговор, и всю дорогу, пока вы сюда ехали, он передавал из машины в полицейский участок. Вот так-то.
Я чертыхнулся, но от радости.
Он продолжал:
— Конечно, мы не слышали ничего, кроме мотора, поскольку вы не разговаривали с самим собой. На какое-то время мы вас потеряли, но в конце концов засекли этот передатчик, а стало быть, и вас тоже. Отправили следом за вами все радиофицированные машины в городе. — Он грозно зарычал: — И вдобавок захватили еще три души.
— Вы почти захватили и мертвеца, — сказал я. — Вы, наверное, уже говорили с отцом Мэндоном?
Он покачал головой.
— Нет. Но теперь поговорю. Я был слишком занят погоней за вами. И вообще, я не верил ни одному вашему слову.
Из дому вышли санитары, неся на носилках Фостера. Пока они готовились к тому, чтобы внести его в санитарную машину, он осыпал меня проклятиями.
Наклонившись над ним, я сказал:
— Фостер, мне сдается, что вы напрасно осквернили исповедальню отца Мэндона. Я сам не очень верующий, но все-таки считаю, что вы зря играете с законами повыше, чем городские и государственные.
Голос его был слаб, но он ухитрился грязно выругаться.
— Бросьте молоть чепуху, Скотт.
Я пожал плечами.
— Чепуху, а? Не знаю. Но вы, может быть, узнаете.
— А, черт! Что вы имеете в виду?
— Это вам предстоит еще узнать.
Мне показалось, что на его лице выступил зеленый оттенок — цвет газовой камеры в Квентине, и что у него перехватило дыхание. Одно было ясно: Фостер, может быть, никогда не узнает, куда он пойдет после газовой камеры, но куда-то он попадет наверняка.
Биллингс отвез меня в город на своей машине. Он направился в полицейский участок, но я уговорил его выпустить меня на Пеппер-Стрит.
Он сказал:
— Послушайте, но вам нужно явиться в полицию и дать показания.
— Клянусь вам, Биллингс, я приду. Черт побери, должен же я получить свои деньги обратно. Но сначала мне нужно кое с кем повидаться.
— Ну, ладно, о'кей. Но только быстро! Сегодня четверг и уже вечер, завтра у меня выходной. Не люблю откладывать да затягивать дела.
— На этот счет можете не беспокоиться.
Он поехал дальше, а я пошел к известному мне дому. Через две секунды после того, как я нажал на кнопку звонка, Глория распахнула дверь, и ее мягкий голос произнес:
— Шелл, лапушка!
Она втащила меня внутрь и захлопнула дверь.
Некоторые женщины, сбросив с себя полотенце, остаются просто голыми. Глория выглядела так, будто только что выскользнула из пены черных кружев. Это было нечто удивительное, грандиозное, это было чудо. И все это была Глория.
Она сгребла меня и сказала:
— О, как я беспокоилась. Но теперь все хорошо.
— Я только на минутку. Мне нужно идти к Биллингсу.
— О, лапушка, нет! Нет!
— Должен явиться в... полицию...
— Лапушка, лапушка, лапушка...
Бедный старый Биллингс. Я попал к нему только в субботу.
Улаживатель чужих дел
«Trouble Shooter» 1956
Я огляделся, не зная, с чего начать. Это был неприятный момент. Я вообще не хотел начинать, не хотел уходить отсюда. Но контора была, как множество других голливудских контор: все с размахом, все дорогое, все парадное, а ее обитатель сидел без гроша в кармане.
Обитатель — это я, Шелл Скотт. И похоже, что Шелл Скотт — еще один из голливудских неудачников. Однако последний год все было здорово. Мне здесь очень нравилось. После агентства реклам, прозябания в газете, случайных заработков в окрестностях Голливуда я стал частным следователем или сыщиком, даже лицензию получил. Я был им уже три года, последний из них — в своей собственной конторе, здесь, на Сансет-стрит. Вот уж действительно закатная полоса.
Предполагается, что частный детектив — человек, который не привлекает внимания, который держится в тени и способен сливаться с ней. Но ведь это Голливуд! Клиенты, в которых я нуждаюсь, — мужчины и женщины, киноиндустрия — не станут нанимать кого-то, кто держится в тени. Им нужна не скромная фиалка, а цветущий эвкалипт, залитый сиянием утреннего солнца. И вот после двух тощих лет, проведенных в деловой части Лос-Анджелеса, я наконец расцвел и раскинул ветви. На Сансет-стрит, богатой и дорогостоящей Сансет-стрит.
Контора, как и адрес — сплошной парадный фасад. В Голливуде вы смотритесь только с фасада. Продюсер, вкладывающий в постановку комического фильма два миллиона долларов, если у него возникли неприятности и ему нужен уполномоченный по улаживанию конфликтов, не настроится на правильный платежный лад, если он, покинув свой кабинет, отделанный под орех, свой рабочий стол красного дерева, свой тропический шлем и блондинку-секретаршу, войдет в контору, состоящую из одной комнаты, в которой только и есть, что выкрашенный в зеленое деревянный шкаф для документов. Поэтому я сделал все возможное, чтобы моя контора производила должное впечатление. Причем, оба помещения. Присмотритесь к ней. Только прищурьтесь или закройте один глаз.
Прежде всего — широкая, но небольшая приемная, устланная черным ковром, с мягкими стульями, с белым письменным столом, за котором сидит вся в черном Иоланда. Подробности о ней — ниже. Затем вы входите через соединяющую оба помещения дверь во вторую комнату — мой личный кабинет. Письменный стол, сделанный из мангрового дерева, вместе с корнями вывезенного из Флориды. Стулья с сидениями, полосатыми, как зебра. Красный шезлонг. Здесь и там на стенах — мой собственный пробковый шлем, трубка для выдувания отравленных стрел, фотографии некоторых звезд, режиссеров, других голливудцев и многочисленные фотографии Шелла. Шелл — в Африке с ружьем для охоты на слонов, в полном снаряжении выходящий на вершину Альп, бегущий на лыжах в Солнечной Долине и так далее. Когда потенциальный клиент из Голливуда входит в мою контору, он знает, что я — именно то, что ему надо.
Несколько клиентов, которые были у меня в этом году, остались довольны, но уже три месяца мне не попадалось ни одного выгодного дела. Три месяца затишья. Даже ни одного бракоразводного процесса. Почти каждый, кто был связан с киноиндустрией, знал мое имя, но я попал, как говорят актеры, в период между ангажементами. У Голливуда короткая память: важно то, что есть, а не то, что было. Вы должны быть все время при деле.
Наконец я решил, что пора укладывать свои пожитки. Я начал с того, что собрал фотографии и стал класть их на свой стол. Потом вошла Иоланда. Впрочем, не совсем точно. Иоланда не входит. Она идет, шествует, парит, она впархивает и влетает, вплывает, вступает — словом, Иоланда является. Итак, явилась Иоланда.
— Нам бы следовало устроить поминки или что-нибудь такое, Шелл.
— Нам бы следовало раздобыть немного денег.
— Ты действительно вывезешь все это сегодня?
Я кивнул, глядя на нее. На Иоланду — высокую, черноволосую, гибкую и сочную, как спелый сладкий плод, с белой кожей, полными алыми губками и огромными, почти черными глазами. В этом городе, где фасад имеет такое огромное значение, она выстроила его в совершенстве. Она выстроила его даже сзади и на формах и сделала бы это в любом городе. Уж как ни ненавистна мне была мысль — отказаться от моей конторы, еще ненавистнее — потерять Иоланду.
Иоланда — это мой Пятница, мой секретарь, дежурный у телефона, моя наперсница, мой друг и еще многое другое. Она приехала в Голливуд, чтобы блистать в кино. Мечта, которую она все еще лелеет. Но актрисы из нее не вышло. Не умеет она также печатать на машинке, не умеет стенографировать, но нельзя же уметь решительно все! Шезлонг в моем кабинете — это для нее, в нем она сидит, когда пишет под мою диктовку. Она не знает стенографии, но она может до сумасшествия изобретать значки и закорючки, и чем быстрее я диктую, тем больше она извивается и ерзает в своем шезлонге. Я видел, как отвисала челюсть у режиссеров, писателей и даже продюсеров, когда я диктовал со скоростью сто пятьдесят слов в минуту, и они не могли разобрать ни одного моего слова.
— Какое-то безобразие, — сказала она, пропуская свой голос через слой меда.
— Безобразие и есть.
— Неужели нельзя ничего сделать? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
— Все, что нам надо, это несколько тысяч долларов, чтобы уплатить за аренду и продовольствие. Я уже подумывал, не надеть ли чурбан и не заделаться ли высокооплачиваемым мистиком.
Она сделала гримасу.
— Плохая мысль. И совсем не смешно. Ты просто пал духом.
— Никогда не падаю духом. Ты меня недооцениваешь.
— Очень даже дооцениваю. Настолько, что раз уж ты все равно убираешь фотографии, я бы хотела взять ту, где ты с ружьем для охоты на слонов. Ты выглядишь на ней великолепно. Это Бруно снимал?
Я огляделся, не зная, с чего начать. Это был неприятный момент. Я вообще не хотел начинать, не хотел уходить отсюда. Но контора была, как множество других голливудских контор: все с размахом, все дорогое, все парадное, а ее обитатель сидел без гроша в кармане.
Обитатель — это я, Шелл Скотт. И похоже, что Шелл Скотт — еще один из голливудских неудачников. Однако последний год все было здорово. Мне здесь очень нравилось. После агентства реклам, прозябания в газете, случайных заработков в окрестностях Голливуда я стал частным следователем или сыщиком, даже лицензию получил. Я был им уже три года, последний из них — в своей собственной конторе, здесь, на Сансет-стрит. Вот уж действительно закатная полоса.
Предполагается, что частный детектив — человек, который не привлекает внимания, который держится в тени и способен сливаться с ней. Но ведь это Голливуд! Клиенты, в которых я нуждаюсь, — мужчины и женщины, киноиндустрия — не станут нанимать кого-то, кто держится в тени. Им нужна не скромная фиалка, а цветущий эвкалипт, залитый сиянием утреннего солнца. И вот после двух тощих лет, проведенных в деловой части Лос-Анджелеса, я наконец расцвел и раскинул ветви. На Сансет-стрит, богатой и дорогостоящей Сансет-стрит.
Контора, как и адрес — сплошной парадный фасад. В Голливуде вы смотритесь только с фасада. Продюсер, вкладывающий в постановку комического фильма два миллиона долларов, если у него возникли неприятности и ему нужен уполномоченный по улаживанию конфликтов, не настроится на правильный платежный лад, если он, покинув свой кабинет, отделанный под орех, свой рабочий стол красного дерева, свой тропический шлем и блондинку-секретаршу, войдет в контору, состоящую из одной комнаты, в которой только и есть, что выкрашенный в зеленое деревянный шкаф для документов. Поэтому я сделал все возможное, чтобы моя контора производила должное впечатление. Причем, оба помещения. Присмотритесь к ней. Только прищурьтесь или закройте один глаз.
Прежде всего — широкая, но небольшая приемная, устланная черным ковром, с мягкими стульями, с белым письменным столом, за котором сидит вся в черном Иоланда. Подробности о ней — ниже. Затем вы входите через соединяющую оба помещения дверь во вторую комнату — мой личный кабинет. Письменный стол, сделанный из мангрового дерева, вместе с корнями вывезенного из Флориды. Стулья с сидениями, полосатыми, как зебра. Красный шезлонг. Здесь и там на стенах — мой собственный пробковый шлем, трубка для выдувания отравленных стрел, фотографии некоторых звезд, режиссеров, других голливудцев и многочисленные фотографии Шелла. Шелл — в Африке с ружьем для охоты на слонов, в полном снаряжении выходящий на вершину Альп, бегущий на лыжах в Солнечной Долине и так далее. Когда потенциальный клиент из Голливуда входит в мою контору, он знает, что я — именно то, что ему надо.
Несколько клиентов, которые были у меня в этом году, остались довольны, но уже три месяца мне не попадалось ни одного выгодного дела. Три месяца затишья. Даже ни одного бракоразводного процесса. Почти каждый, кто был связан с киноиндустрией, знал мое имя, но я попал, как говорят актеры, в период между ангажементами. У Голливуда короткая память: важно то, что есть, а не то, что было. Вы должны быть все время при деле.
Наконец я решил, что пора укладывать свои пожитки. Я начал с того, что собрал фотографии и стал класть их на свой стол. Потом вошла Иоланда. Впрочем, не совсем точно. Иоланда не входит. Она идет, шествует, парит, она впархивает и влетает, вплывает, вступает — словом, Иоланда является. Итак, явилась Иоланда.
— Нам бы следовало устроить поминки или что-нибудь такое, Шелл.
— Нам бы следовало раздобыть немного денег.
— Ты действительно вывезешь все это сегодня?
Я кивнул, глядя на нее. На Иоланду — высокую, черноволосую, гибкую и сочную, как спелый сладкий плод, с белой кожей, полными алыми губками и огромными, почти черными глазами. В этом городе, где фасад имеет такое огромное значение, она выстроила его в совершенстве. Она выстроила его даже сзади и на формах и сделала бы это в любом городе. Уж как ни ненавистна мне была мысль — отказаться от моей конторы, еще ненавистнее — потерять Иоланду.
Иоланда — это мой Пятница, мой секретарь, дежурный у телефона, моя наперсница, мой друг и еще многое другое. Она приехала в Голливуд, чтобы блистать в кино. Мечта, которую она все еще лелеет. Но актрисы из нее не вышло. Не умеет она также печатать на машинке, не умеет стенографировать, но нельзя же уметь решительно все! Шезлонг в моем кабинете — это для нее, в нем она сидит, когда пишет под мою диктовку. Она не знает стенографии, но она может до сумасшествия изобретать значки и закорючки, и чем быстрее я диктую, тем больше она извивается и ерзает в своем шезлонге. Я видел, как отвисала челюсть у режиссеров, писателей и даже продюсеров, когда я диктовал со скоростью сто пятьдесят слов в минуту, и они не могли разобрать ни одного моего слова.
— Какое-то безобразие, — сказала она, пропуская свой голос через слой меда.
— Безобразие и есть.
— Неужели нельзя ничего сделать? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
— Все, что нам надо, это несколько тысяч долларов, чтобы уплатить за аренду и продовольствие. Я уже подумывал, не надеть ли чурбан и не заделаться ли высокооплачиваемым мистиком.
Она сделала гримасу.
— Плохая мысль. И совсем не смешно. Ты просто пал духом.
— Никогда не падаю духом. Ты меня недооцениваешь.
— Очень даже дооцениваю. Настолько, что раз уж ты все равно убираешь фотографии, я бы хотела взять ту, где ты с ружьем для охоты на слонов. Ты выглядишь на ней великолепно. Это Бруно снимал?