Но даже если я и обрел временное убежище, вся моя ночная работа, похоже, была проделана впустую. Стоит только Квину услышать, что Шелл Скотт зачем-то оказался в кабинете Салливана, как этот гангстер прикажет обыскать дюйм за дюймом всю комнату. Даже при небрежном обыске мою телекамеру обнаружат, или Квин просто перенесет запланированную встречу в другое, неизвестное мне место.
Клянусь, мне ужасно хотелось узнать, что же происходит внизу, в кабинете Салливана. Возможно, в эту самую минуту головорезы обыскивают отель. Узнать бы, что они задумали, тогда...
Я стукнул себя по лбу. Что со мной? Если мне надо узнать, что происходит в кабинете Салли, следует всего-навсего включить телевизор. Более того, заодно и проверю, как работает мое устройство.
Гейб предупредил, что подсоединил мою систему к двенадцатому каналу, поэтому мне оставалось только повернуть ручку настройки, а потом включить магнитофон. Не обязательно прямо сейчас делать запись, но звук будет идти из динамика магнитофона. Сорвавшись с места, я подбежал к телевизору и включил его, подсоединив магнитофон к ресиверу. Пока трубка нагревалась, я смотрел на экран, затаив дыхание. Только когда замерцал свет и появилось изображение, я вздохнул полной грудью.
Все происходило у меня на глазах; мое кабельное телевидение работало — и работало прекрасно, на экране появилось четкое изображение, за исключением одного-двух смазанных дюймов в правом углу. Я увидел злые глаза и массивный нос Фарго, он сидел на стуле, которым я его стукнул, на лице выражение боли и недовольства, — с ним все ясно и понятно. Он сидел как раз напротив бара, а рядом с ним, поглаживая его по голове, стояла блондинка.
Во всей этой суматохе она так и не успела одеться, хотя все же натянула уродливый лифчик с рюшками, остальная одежда была все еще разбросана по комнате. На экране телевизора ее фигурка выглядела очень соблазнительно. Я так и замер, впившись глазами в экран.
Рядом со стулом на корточках сидел Спиди Гонсалес, а в двух шагах за его спиной стоял другой мужчина, в котором по его почти безносому профилю я узнал Блистера. На смазанном изображении в правом углу экрана мне удалось рассмотреть какую-то женщину, стоявшую около двери.
Я так обрадовался, когда увидел на экране своего телевизора эту сцену в кабинете Салливана и понял, что проклятая система кабельного телевидения все-таки работает, что сначала даже не слышал, о чем они говорят. Звук, доносившийся из динамика магнитофона, был слишком тихим, и я усилил громкость.
В первые секунды я отказывался верить своим глазам — а теперь не мог поверить своим ушам. Это было какое-то безумие, в котором начисто отсутствовал всякий смысл.
Фарго, с перекошенной от злости физиономией, говорил:
— Черт возьми, сколько раз повторять тебе, что ничего не случилось?
Я заморгал, потряс головой, увеличил немного громкость.
— Разве? — заговорила блондинка, но Фарго заорал на нее:
— Заткнись! Сказано тебе: помалкивай.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Какая-то чертовщина. Стукнул я Фарго стулом по башке или нет? Или у него крыша поехала, после того как он увидел меня и помахал своей башкой? Может, у него амнезия, может, он просто псих, а может, стесняется, — но если так, я смущен не меньше его. Подтащив кресло поближе к телевизору, я плюхнулся в него, не спуская глаз с экрана.
Фарго поморщился и потер затылок, потом обратился к Блистеру:
— Ты вместе со Спиди отправляйся в клуб, мы с крошкой придем туда через минуту.
Они вышли, закрыв за собой дверь. Фарго встал, повернувшись ко мне — то есть к телекамере, спрятанной в баре, — спиной.
— Что происходит? — затараторила блондинка. — Зачем ты наврал Спиди и Блистеру, что тебе вдруг стало плохо? Если хочешь знать мое мнение, тебе и сейчас плохо. Когда этот парень ударил тебя... поначалу-то я решила, он ударил тебя из-за того, что ему очень понравился мой танец, но, похоже, не из-за этого. Иначе он не удрал бы с такой скоростью. Но когда этот парень стукнул тебя...
— Заткнись. Ты и твой болван сведете меня с ума! Ох, крошка... — Он замолчал с тяжким вздохом, плечи его опустились. — Послушай меня. Знаешь, кто был этот парень?
— Не знаю, но мой танец ему понравился. Я поняла, потому что...
— К черту твой проклятый танец! Молчи и слушай. — Он даже не повторил на этот раз: «Ох, крошка». Фарго продолжал тихим и серьезным голосом: — Я знаю, кто он. Но ты просто забудь, что видела его, понятно? Его здесь не было. Никого здесь не было. Понятно?
— Нет.
— Что ж, глупышка. Тебе совсем не обязательно понимать это. Просто делай, что тебе говорят. Пусть это будет наш с тобой секрет, радость моя. Больше никто не должен знать. Сделай это для меня, хорошо?
— Зачем?
— Черт возьми! Зачем? Будь все проклято! Потому что я так говорю, черт побери! Ох! Совсем недавно... Понимаешь... Если бы ты не была такой... такой... такой... Ох, крошка, будь умницей, делай так, как тебе говорят.
— Но зачем?
— Ох! Ты меня доведешь... — Он оборвал фразу на полуслове; судя по тому, как он жестикулировал, нетрудно было догадаться, какая напряженная борьба идет в его душе. Наконец, безнадежно взмахнув руками, он заговорил: — Ладно. Ладно. Слушай. Ты не в курсе того, что здесь творится в последние два дня. Но я знаю, и Фрэнк — тоже. Фрэнк, мой босс. Так вот, если до него дойдет, что случилось здесь сегодня ночью, — скажу тебе просто: он вытрясет из меня душу. Не будет тогда у тебя твоего сладкого зайчика.
Мне стало нехорошо, когда я представил, что кто-то, а тем более такая привлекательная женщина, как Вава Вуум, называет Фарго «сладким зайчиком». Но мои ощущения — дело десятое, в эту минуту меня волновало совсем другое: наконец я все понял. И это было великолепно.
— Нам надо притвориться, — продолжал между тем Фарго, — что ничего не случилось, никого здесь сегодня ночью не было. Если Фрэнку когда-нибудь станет известно, что я... снова проштрафился, он свернет мне шею. Он уже предупредил меня, что если я еще раз напортачу, то он закопает меня в землю по самую шею на участке около Санта-Аниты и пустит туда лошадей. Крошка, это не шутка, он так и сделает. И еще станет заключать пари, какая лошадь прикончит меня, чтобы было интереснее. — Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжил: — Так что ни слова об этом, понятно? Даже и думать забудь.
— Что ж, пусть будет по-твоему, мой сладкий. В конце концов, ты всегда был ужасно мил со мной.
— Что верно, то верно.
— Ты очень хорошо относился ко мне.
— Приятно слышать.
— Был ужасно щедрым, дарил мне всякие красивые безделушки.
— Верно. — На несколько секунд воцарилось молчание. Фарго был тугодумом, но наконец и до него дошло. — Да! Крошка, помнишь ту норковую шубку, которую тебе так хотелось получить, — там, в магазине на Уилшире?
— Да. Да, помню! — В ее голосе снова зазвучали веселые нотки.
— Так вот, держи рот на замке, ни слова о том, что здесь случилось, — и ты ее получишь.
— Сладкий мой! Такая замечательная шубка, длинная, до самых лодыжек. Ты такой добрый!
— Я-то говорил о той, которую набрасывают на плечи.
— Такая великолепная длинная шуба...
— Вроде бы она называется меховой накидкой?
— ...до самых лодыжек.
— Ага, та длинная шуба. О ней я и говорил.
— Радость моя, ты такой добрый.
Фарго столь красноречиво развел руками, что все стало понятно без слов.
Но эта блондинка с пышными формами знала, когда слова имеют непреоборимую силу, знала, как держать Фарго на привязи, знала, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Вава знала, когда делать «Вуум!».
— Мы все о делах да о делах, — сказала она, — а ты меня даже не поцеловал. — Она опять изогнулась назад, выпрямилась, взмахнула руками — и лифчик упал на пол. — Ты не хочешь поцеловать меня?
«Что ж, — подумал я, — все повторяется. Неужели она всегда делает одно и то же?» Ответа я не знал, поскольку не успел изучить привычки Фарго. Его хорошие привычки. Но по крайней мере, он тоже знал, когда следует прекратить болтовню. Через минуту они выключили свет.
Но меня это не занимало. Ничто не могло испортить моего хорошего настроения. Ни Фарго, ни его девчонка не скажут обо мне ни слова — и почти наверняка моей телекамере, спрятанной в баре, ничто не грозит. Все подготовлено к грядущей встрече, и я ощущал себя в полной безопасности и почти уютно в 418-м номере отеля «Баркер».
Все складывалось как нельзя лучше — для каждого из нас.
Я сделал свое дело, расплатился сполна и возлагал большие надежды на то, что сегодня же завершу окончательные расчеты.
Фарго получил то, что хотел, — его не похоронят на участке неподалеку от Санта-Аниты.
И блондинка получит свое норковое манто, которое ей аж до самых лодыжек.
Глава 13
Клянусь, мне ужасно хотелось узнать, что же происходит внизу, в кабинете Салливана. Возможно, в эту самую минуту головорезы обыскивают отель. Узнать бы, что они задумали, тогда...
Я стукнул себя по лбу. Что со мной? Если мне надо узнать, что происходит в кабинете Салли, следует всего-навсего включить телевизор. Более того, заодно и проверю, как работает мое устройство.
Гейб предупредил, что подсоединил мою систему к двенадцатому каналу, поэтому мне оставалось только повернуть ручку настройки, а потом включить магнитофон. Не обязательно прямо сейчас делать запись, но звук будет идти из динамика магнитофона. Сорвавшись с места, я подбежал к телевизору и включил его, подсоединив магнитофон к ресиверу. Пока трубка нагревалась, я смотрел на экран, затаив дыхание. Только когда замерцал свет и появилось изображение, я вздохнул полной грудью.
Все происходило у меня на глазах; мое кабельное телевидение работало — и работало прекрасно, на экране появилось четкое изображение, за исключением одного-двух смазанных дюймов в правом углу. Я увидел злые глаза и массивный нос Фарго, он сидел на стуле, которым я его стукнул, на лице выражение боли и недовольства, — с ним все ясно и понятно. Он сидел как раз напротив бара, а рядом с ним, поглаживая его по голове, стояла блондинка.
Во всей этой суматохе она так и не успела одеться, хотя все же натянула уродливый лифчик с рюшками, остальная одежда была все еще разбросана по комнате. На экране телевизора ее фигурка выглядела очень соблазнительно. Я так и замер, впившись глазами в экран.
Рядом со стулом на корточках сидел Спиди Гонсалес, а в двух шагах за его спиной стоял другой мужчина, в котором по его почти безносому профилю я узнал Блистера. На смазанном изображении в правом углу экрана мне удалось рассмотреть какую-то женщину, стоявшую около двери.
Я так обрадовался, когда увидел на экране своего телевизора эту сцену в кабинете Салливана и понял, что проклятая система кабельного телевидения все-таки работает, что сначала даже не слышал, о чем они говорят. Звук, доносившийся из динамика магнитофона, был слишком тихим, и я усилил громкость.
В первые секунды я отказывался верить своим глазам — а теперь не мог поверить своим ушам. Это было какое-то безумие, в котором начисто отсутствовал всякий смысл.
Фарго, с перекошенной от злости физиономией, говорил:
— Черт возьми, сколько раз повторять тебе, что ничего не случилось?
Я заморгал, потряс головой, увеличил немного громкость.
— Разве? — заговорила блондинка, но Фарго заорал на нее:
— Заткнись! Сказано тебе: помалкивай.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Какая-то чертовщина. Стукнул я Фарго стулом по башке или нет? Или у него крыша поехала, после того как он увидел меня и помахал своей башкой? Может, у него амнезия, может, он просто псих, а может, стесняется, — но если так, я смущен не меньше его. Подтащив кресло поближе к телевизору, я плюхнулся в него, не спуская глаз с экрана.
Фарго поморщился и потер затылок, потом обратился к Блистеру:
— Ты вместе со Спиди отправляйся в клуб, мы с крошкой придем туда через минуту.
Они вышли, закрыв за собой дверь. Фарго встал, повернувшись ко мне — то есть к телекамере, спрятанной в баре, — спиной.
— Что происходит? — затараторила блондинка. — Зачем ты наврал Спиди и Блистеру, что тебе вдруг стало плохо? Если хочешь знать мое мнение, тебе и сейчас плохо. Когда этот парень ударил тебя... поначалу-то я решила, он ударил тебя из-за того, что ему очень понравился мой танец, но, похоже, не из-за этого. Иначе он не удрал бы с такой скоростью. Но когда этот парень стукнул тебя...
— Заткнись. Ты и твой болван сведете меня с ума! Ох, крошка... — Он замолчал с тяжким вздохом, плечи его опустились. — Послушай меня. Знаешь, кто был этот парень?
— Не знаю, но мой танец ему понравился. Я поняла, потому что...
— К черту твой проклятый танец! Молчи и слушай. — Он даже не повторил на этот раз: «Ох, крошка». Фарго продолжал тихим и серьезным голосом: — Я знаю, кто он. Но ты просто забудь, что видела его, понятно? Его здесь не было. Никого здесь не было. Понятно?
— Нет.
— Что ж, глупышка. Тебе совсем не обязательно понимать это. Просто делай, что тебе говорят. Пусть это будет наш с тобой секрет, радость моя. Больше никто не должен знать. Сделай это для меня, хорошо?
— Зачем?
— Черт возьми! Зачем? Будь все проклято! Потому что я так говорю, черт побери! Ох! Совсем недавно... Понимаешь... Если бы ты не была такой... такой... такой... Ох, крошка, будь умницей, делай так, как тебе говорят.
— Но зачем?
— Ох! Ты меня доведешь... — Он оборвал фразу на полуслове; судя по тому, как он жестикулировал, нетрудно было догадаться, какая напряженная борьба идет в его душе. Наконец, безнадежно взмахнув руками, он заговорил: — Ладно. Ладно. Слушай. Ты не в курсе того, что здесь творится в последние два дня. Но я знаю, и Фрэнк — тоже. Фрэнк, мой босс. Так вот, если до него дойдет, что случилось здесь сегодня ночью, — скажу тебе просто: он вытрясет из меня душу. Не будет тогда у тебя твоего сладкого зайчика.
Мне стало нехорошо, когда я представил, что кто-то, а тем более такая привлекательная женщина, как Вава Вуум, называет Фарго «сладким зайчиком». Но мои ощущения — дело десятое, в эту минуту меня волновало совсем другое: наконец я все понял. И это было великолепно.
— Нам надо притвориться, — продолжал между тем Фарго, — что ничего не случилось, никого здесь сегодня ночью не было. Если Фрэнку когда-нибудь станет известно, что я... снова проштрафился, он свернет мне шею. Он уже предупредил меня, что если я еще раз напортачу, то он закопает меня в землю по самую шею на участке около Санта-Аниты и пустит туда лошадей. Крошка, это не шутка, он так и сделает. И еще станет заключать пари, какая лошадь прикончит меня, чтобы было интереснее. — Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжил: — Так что ни слова об этом, понятно? Даже и думать забудь.
— Что ж, пусть будет по-твоему, мой сладкий. В конце концов, ты всегда был ужасно мил со мной.
— Что верно, то верно.
— Ты очень хорошо относился ко мне.
— Приятно слышать.
— Был ужасно щедрым, дарил мне всякие красивые безделушки.
— Верно. — На несколько секунд воцарилось молчание. Фарго был тугодумом, но наконец и до него дошло. — Да! Крошка, помнишь ту норковую шубку, которую тебе так хотелось получить, — там, в магазине на Уилшире?
— Да. Да, помню! — В ее голосе снова зазвучали веселые нотки.
— Так вот, держи рот на замке, ни слова о том, что здесь случилось, — и ты ее получишь.
— Сладкий мой! Такая замечательная шубка, длинная, до самых лодыжек. Ты такой добрый!
— Я-то говорил о той, которую набрасывают на плечи.
— Такая великолепная длинная шуба...
— Вроде бы она называется меховой накидкой?
— ...до самых лодыжек.
— Ага, та длинная шуба. О ней я и говорил.
— Радость моя, ты такой добрый.
Фарго столь красноречиво развел руками, что все стало понятно без слов.
Но эта блондинка с пышными формами знала, когда слова имеют непреоборимую силу, знала, как держать Фарго на привязи, знала, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Вава знала, когда делать «Вуум!».
— Мы все о делах да о делах, — сказала она, — а ты меня даже не поцеловал. — Она опять изогнулась назад, выпрямилась, взмахнула руками — и лифчик упал на пол. — Ты не хочешь поцеловать меня?
«Что ж, — подумал я, — все повторяется. Неужели она всегда делает одно и то же?» Ответа я не знал, поскольку не успел изучить привычки Фарго. Его хорошие привычки. Но по крайней мере, он тоже знал, когда следует прекратить болтовню. Через минуту они выключили свет.
Но меня это не занимало. Ничто не могло испортить моего хорошего настроения. Ни Фарго, ни его девчонка не скажут обо мне ни слова — и почти наверняка моей телекамере, спрятанной в баре, ничто не грозит. Все подготовлено к грядущей встрече, и я ощущал себя в полной безопасности и почти уютно в 418-м номере отеля «Баркер».
Все складывалось как нельзя лучше — для каждого из нас.
Я сделал свое дело, расплатился сполна и возлагал большие надежды на то, что сегодня же завершу окончательные расчеты.
Фарго получил то, что хотел, — его не похоронят на участке неподалеку от Санта-Аниты.
И блондинка получит свое норковое манто, которое ей аж до самых лодыжек.
Глава 13
Я проснулся внезапно, но не ощущал вялости, которая обычно сопровождает мое возвращение в этот мир. Может, потому, что совсем недавно покинул его. Наклонившись вперед, я уменьшил звук, доносившийся из микрофона.
На экране телевизора два человека расставляли перед серым письменным столом Салливана кожаные кресла в два ряда. Их возня, а может быть, хлопанье двери и разбудили меня. Ничего важного не происходило, — самым важным было то, что кабельное телевидение продолжало существовать и работало исправно.
Было одиннадцать часов утра. Я заранее подготовил всю необходимую аппаратуру для записи. Подключил магнитофон, чтобы записать разговоры в кабинете Салливана, как только нажму кнопку «запись». Видеокамера, которую Гейб оставил в номере, 16-миллиметровый «болекс», с фокусом объектива 1,4, была заряжена пленкой «кодак» и установлена на треножнике перед экраном телевизора. Все было в полной боевой готовности. Однако, даже если бы в полдень все прошло без сучка без задоринки, мне еще предстояло решить проблему, как выбраться из гостиницы. И если учесть предыдущий опыт, неизвестно было, удастся ли мне это. Но каждому овощу свое время.
Несмотря на то что спал я недолго, чувствовал я себя удивительно бодрым и надеялся сохранить это ощущение. Сегодня мне понадобятся все мои силы и способности. Ведь сегодня вторник, последний день перед казнью Миллера, теперь до исполнения приговора оставалось только двадцать три часа. И сегодня состоится назначенная Квином встреча, очень тяжелый день.
А кроме того, если все-таки мне придется подумать об этом, сегодня, в восемь часов вечера, в резиденции Квина состоится также костюмированный бал, этакий бандитский Хэллоуин. Так оно и есть — сегодня праздник Хэллоуин. День, когда из своих нор выползают бандиты и домовые, а ведьмы летают на помеле. «Что ж, — подумал я, — счастливого праздника».
И с этими невеселыми размышлениями я уселся в кресло перед телевизором в ожидании электронного волшебства — появления Квина и его компании в черно-белом изображении.
Владелец похоронного бюро, однако, работал на Квина. Волна гнева охватила меня при виде этого человека. Все несчастья, обрушившиеся на меня, — не говоря уже о Россе Миллере, Вайсе, Хеймане, Лолите, — все это на совести Квина. Грязную работу выполняли за него другие, но в нем — средоточие всех жестокостей и пролитой крови, в нем — причина всех несчастий, в этом отвратительном, неряшливом, вонючем сукином сыне, с налитыми кровью глазами и расплывшейся физиономией, за все в ответе Фрэнк Квин.
В руке он держал пачку белых конвертов, которые разложил по креслам, стоявшим перед столом. В течение следующих нескольких минут они с Дудлом пару раз выходили из комнаты, а около двенадцати начали прибывать гости.
Первым в кабинете появился судья Торнуолл Смит. Меня это не удивило. Джей уже рассказал мне о нем, но и без того было ясно, что судья Смит исполнял не только возложенные на него обществом обязанности. Он осмотрел конверты, разложенные по стульям, взял один из них, положил в карман пиджака и сел в то кресло, где лежал этот конверт. Держу пари, что он не просто сел на указанное ему место, но только что положил в карман свою ежемесячную зарплату.
Вскоре появился второй, нашел свое кресло и положил в карман свой конверт. Это был худой темноволосый мужчина, его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить его имя. Вслед за ним явился Аира Семмелвейн, весьма обеспеченный гражданин, я уже знал, что он находится на содержании у Квина.
К полудню, очевидно, собрались все, и Дудл запер дверь. Я включил видеокамеру и звукозапись. Кроме Квина и его телохранителя, в кабинете собралось еще одиннадцать человек, все они были так хорошо известны или занимали такие общественные посты, что я опознал всех, за исключением одного. Кроме судьи Смита, Аиры Семмелвейна и худого темноволосого мужчины, здесь был и тот, о ком рассказывал мне Пинки, — Джон Портер, мелкий чиновник городского муниципалитета. Я увидел также Филиппа Бренмаунта, члена городского совета; Джеймса X. Траута, известного всем богатого подрядчика; двух лос-анджелесских адвокатов, один из которых два года назад был избран в законодательное собрание; президента очень влиятельной местной строительной компании; «вундеркинда» финансового мира, а сейчас сорокадвухлетнего, известного всей стране активиста калифорнийских предприятий, занимающихся недвижимостью; красивого седовласого господина, текстильная фабрика которого стоила не меньше двух-трех миллионов долларов, он активно участвовал в политической жизни и занимал влиятельное положение в своей партии, особенно у нас, в Калифорнии.
После того как заперли дверь, Квин встал перед письменным столом и окинул взглядом собравшихся. Я видел его ясно в левом углу экрана моего телевизора, равно как и профили остальных участников конференции. Дудл, притулившийся у дальней стены, стоял лицом к телекамере, установленной там, в кабинете Салливана.
Квин не тратил лишних слов. Он сразу взял быка за рога.
— Давайте перейдем к делу, — сказал он. — Некоторые из вас в курсе событий, с другими я не успел переговорить. Все без исключения должны понять, что у нас возникла серьезная проблема, я говорю о Шелле Скотте. Любым способом нам необходимо обезвредить подонка.
Он обвел взглядом присутствующих. На моем черно-белом экране не было видно, что белки его глаз имеют красноватый, как у цветка бугенвиллеи, оттенок. Он рассказал собравшимся о том, до чего мне удалось докопаться в последние три дня, и закончил свою речь словами:
— Не знаю наверняка, что именно ему известно о нас, но он знает слишком много. Это ничтожество доставляет мне массу беспокойства. А вам, джентльмены, конечно, не надо напоминать, что, если я попаду в беду, несладко придется всем. — Не спуская с них глаз, он выдержал паузу, чтобы каждый осознал суть сказанного, потом не спеша добавил: — Так что давайте все вместе займемся Скоттом.
В комнате воцарилось молчание. Квин вел себя с этими людьми как борец, осыпая их градом словесных ударов. И они покорно принимали их. Интересное зрелище. Выждав несколько секунд, Квин отрывисто произнес:
— Ладно. Скотт где-то здесь, в городе, но никто не видел его со вчерашнего вечера. Его нет ни на работе, ни дома: я установил наблюдение за его квартирой и конторой. Мои люди ждут его у полицейского управления, он там не был. Скажу честно: его розысками занимается немало людей. Как видите, я не сидел сложа руки. Так чем можете помочь вы, джентльмены?
Худой темноволосый мужчина поднялся с кресла, и мне удалось лучше рассмотреть его. Наконец я узнал его. И получил еще один удар. Это был офицер полиции. Мы не были знакомы, но я видел его раза два в форме в полицейском управлении. Сейчас он был в спортивном костюме, но я не ошибся: это был тот самый человек. Время от времени в каждом большом полицейском участке обнаруживают несколько коррумпированных полицейских — это так же закономерно, как появление нечестных адвокатов, врачей, бизнесменов. Но в полиции Лос-Анджелеса таких случаев практически не бывает, если здесь узнают, что какой-то полицейский нечист на руку, от него тут же избавляются. Так что появление на этой встрече полицейского произвело на меня самое сильное впечатление из всего пережитого за сегодняшний день.
— Я взял под свой контроль угон той машины, Фрэнк, — сказал он.
— Ордер на арест выписан? — спросил Фрэнк. Офицер кивнул, и Фрэнк улыбнулся в ответ. — Хорошо. Большинство из вас не понимает, о чем идет речь, но этот ордер поможет нам обезвредить Скотта. Прошлой ночью Скотт украл машину одного из моих людей, и на этом основании получен приказ о его задержании. В данный момент у нас имеются более приятные новости. Сегодня утром в полицию поступило заявление об угоне еще одной машины. Ее нашли на Сикамор-авеню. На зеркале заднего вида и кое-где в салоне обнаружены отпечатки пальцев Скотта.
Я застонал. И тут кончилась пленка в моей кинокамере. Мысленно все еще проклиная себя за то, что оставил отпечатки пальцев на том «форде», я быстро открыл коробку, вынул отснятую пленку и зарядил новую, камера заработала. Обидно, черт возьми, но я же не был профессиональным угонщиком автомобилей. Конечно нет. Настоящие угонщики не оставляют отпечатков пальцев.
Квин продолжал говорить:
— Так вот, у Скотта много друзей в полиции, но мы уговорили того типа, чью машину украли, подать жалобу, и теперь повсюду разослан приказ об аресте Скотта. Неплохо сработано. — Он помолчал. — Но этого недостаточно. Нам нужны более серьезные обвинения против него. То, что он в спешке угнал машину, — ерунда. Итак, сейчас мы все вместе придумаем что-нибудь посущественнее.
— Серьезное обвинение — штука не простая, — возразил один из участников совещания. — Ведь его надо посадить.
— Мне нужно не просто посадить Скотта за решетку, — резко оборвал его Квин. — Чтобы покончить с этим раз и навсегда, его надо убрать, но сейчас самое главное — засадить его в тюрьму и продержать там до завтра. Я хочу засадить этого подонка в тюрьму — если он еще жив — или заставить убраться отсюда на ближайшие двадцать четыре часа.
Все присутствующие, несомненно, находились в полной зависимости от Квина. Он вел себя грубо, разговаривал с ними свысока, не скрывая своего презрения, но ни один из этих влиятельных людей даже не сделал ему замечания.
— Эй, Квин, — громко сказал я, — сбавь тон. — К сожалению, он меня не слышал.
Квин оглядел собравшихся:
— Полагаю, вам не надо напоминать, что я раскинул сегодня ночью обширные сети. Скажу только: мне пришлось немало потрудиться, чтобы спланировать все это, и я никому не позволю помешать мне.
Потом они обсудили, какие шаги следует предпринять, чтобы пустить по моему следу несколько тысяч лос-анджелесских полицейских. Было выдвинуто нескольких предложений, ни одно из которых не дышало любовью ко мне; наконец решили, что какой-то человек, находившийся сейчас в поместье Квина, который не значится в полицейской картотеке и о пребывании которого на побережье не подозревает ни одна живая душа, подаст на меня жалобу о нападении с угрозой для жизни и заявит, что я ранил его в плечо. Один из присутствующих, Джеймс Траут, выступит в качестве свидетеля и скажет, что своими глазами видел, как я стрелял в безоружного человека. Последнее предложение разозлило меня больше всего.
Траут пытался возражать, доказывая, что не может выступить с такой явной ложью. Но достаточно было Квину сказать: «Вы сделаете это — или...» — как все протесты мгновенно прекратились.
Траут, судья Смит и офицер полиции объединили свои усилия, чтобы разработать детально, как устроить мне ловушку, потом судья обратился к Квину:
— Когда пострадавший получил ранение, Квин? Если его ранили несколько дней назад, полиция узнает об этом. А если нам неизвестно, где находился Скотт все это время, мы можем попасть впросак.
— А этот парень еще жив-здоров, — ответил Квин. — Я подстрелю его сегодня днем.
Такая наглость шокировала даже безропотных помощников Квина, и ему пришлось немного смягчить свое заявление.
— Ничего серьезного с ним не случится, — уточнил он, — всего-навсего прострелю ему плечо. Никто не собирается убивать его.
Это успокоило всех, кроме меня.
— Мы обо всем договорились, Фрэнк, — заявил через несколько минут судья Смит. — Скотту предъявят обвинение в нападении с применением огнестрельного оружия. Это очень серьезное обвинение, и Скотту придется попотеть, а на него к тому же поданы жалобы об угоне автомобилей.
— Неплохо придумали. — Квин, похоже, остался доволен. — Если даже Скотт свяжется со своими дружками в Центральном управлении, на него набросится с десяток полицейских. Хорошо. — Он помолчал. — Так вот, Скотт избил вчера вечером одного из моих парней, украл его машину, потом украл тот «форд», а теперь удрал и совершил преступное нападение, так что, по-моему, ничего не стоит отозвать его лицензию частного детектива, а также лишить его права на ношение оружия. Это на тот случай, если он уцелеет. Пока не расправимся с ним, придется идти на любые хитрости.
Обсуждение продолжалось, но я слушал его вполуха. Странное чувство охватило меня. Я наблюдал за этим шоу с ощущением, что по телевизору идет старый-старый гангстерский фильм. Но все, что я видел, происходило на самом деле. Эти люди разрабатывали реальные планы преступлений. И я мог убедиться, что меня собираются поджарить на медленном огне с таким хладнокровием, которому позавидовали бы каннибалы. Эти господа решили сожрать меня заживо. За мной охотятся не только все бандиты в городе, но эти подонки так ловко все подстроили, что меня бросится ловить вся полиция Лос-Анджелеса — и не только за кражу машин, а за умышленное разбойное нападение. Об этом сообщит местное телевидение, возможно, выпустят листовку с описанием моих примет, городская полиция, все патрульные, все радиофицированные полицейские машины будут искать Шелла Скотта.
Но если мне удастся выбраться отсюда с этим видеофильмом и кассетой звукозаписи — тогда им придется заняться поисками Фрэнка Квина. Квина и его преступного совета.
Кто-то в комнате на первом этаже только что сказал Квину:
— Мне кое-что непонятно, Фрэнк. Ты говоришь, что Скотт украл машину и ее только что нашли, — где?
— На Сикамор, в полутора кварталах отсюда.
Он замолчал, и его противная рожа стала еще противнее. В этот момент у меня снова кончилась пленка, и мне пришлось спешно перезаряжать кассету, иначе я отнесся бы серьезнее к реакции Квина. Я опять запустил кинокамеру, стараясь одновременно не терять из виду Квина, который жестом подозвал к себе Дудла. Квин что-то стал показывать ему на пальцах. Наконец до меня дошло, что он пользуется языком глухонемых. Дудл вышел из комнаты; когда он вернулся, обсуждение возобновилось.
Очевидно, совещание подходило к концу. Судья Смит и Траут только что ушли, и я раздумывал, не позвонить ли мне в полицию, пока еще не поздно прервать их заседание и арестовать всех молодчиков вместе с Квином. Но я понимал, что мой звонок очень легко проследить через коммутатор гостиницы и установить, из какого именно номера звонят. Скорее всего, именно так и будет. А если полиции дано указание задержать меня, то они, несомненно, это указание выполнят. И меня, конечно, задержат на несколько часов, а может быть, и дней, несмотря на ту информацию, которой я теперь обладал, — а я возлагал большие надежды на видеофильм и кассету с записью их совещания. Кроме того, мое положение и сравнивать грех с обреченным состоянием Росса Миллера. Самое главное в настоящий момент — выбраться отсюда, сохранить свободу передвижения.
Так что пришлось отказаться от обращения к закону.
Но вскоре выяснилось, что выполнить это решение я не мог.
Наверное, мысль о том, что полиции легко выследить меня здесь, по ассоциации заставила меня вспомнить застывшее выражение на лице Квина, когда его спросили, где нашли украденную мной машину. «Приблизительно на расстоянии полутора... кварталов отсюда», — сказал он и потом отослал Дудла из комнаты.
Полтора квартала от отеля «Баркер», — конечно, надо было бросить эту проклятую машину в трех милях отсюда, но у меня было так мало времени. И потом мне уже было не до этого. «А ведь Квин мог вспомнить, — подумал я, — что его молодчики застукали меня именно в этой гостинице, так почему бы мне не появиться здесь еще раз? Если Квин не блистал интеллектом, то не был и дураком. Смекалки у него хватало, он не раз выходил сухим из воды, и сейчас все правильно рассчитал, только ничего у него не выйдет, быть ему мокрой курицей».
Но если мои догадки верны, тогда понятно, зачем он отослал из комнаты Дудла. У Квина здесь немало своих людей, так что жди теперь с минуты на минуту стука вдверь. К сожалению, я не ошибся в своих расчетах — или почти не ошибся. Они не стали стучаться, воспользовались запасными ключами или ключами управляющего.
Не успел я насладиться своим высокоразвитым интеллектом, как услышал за спиной шум и чей-то голос гаркнул:
На экране телевизора два человека расставляли перед серым письменным столом Салливана кожаные кресла в два ряда. Их возня, а может быть, хлопанье двери и разбудили меня. Ничего важного не происходило, — самым важным было то, что кабельное телевидение продолжало существовать и работало исправно.
Было одиннадцать часов утра. Я заранее подготовил всю необходимую аппаратуру для записи. Подключил магнитофон, чтобы записать разговоры в кабинете Салливана, как только нажму кнопку «запись». Видеокамера, которую Гейб оставил в номере, 16-миллиметровый «болекс», с фокусом объектива 1,4, была заряжена пленкой «кодак» и установлена на треножнике перед экраном телевизора. Все было в полной боевой готовности. Однако, даже если бы в полдень все прошло без сучка без задоринки, мне еще предстояло решить проблему, как выбраться из гостиницы. И если учесть предыдущий опыт, неизвестно было, удастся ли мне это. Но каждому овощу свое время.
Несмотря на то что спал я недолго, чувствовал я себя удивительно бодрым и надеялся сохранить это ощущение. Сегодня мне понадобятся все мои силы и способности. Ведь сегодня вторник, последний день перед казнью Миллера, теперь до исполнения приговора оставалось только двадцать три часа. И сегодня состоится назначенная Квином встреча, очень тяжелый день.
А кроме того, если все-таки мне придется подумать об этом, сегодня, в восемь часов вечера, в резиденции Квина состоится также костюмированный бал, этакий бандитский Хэллоуин. Так оно и есть — сегодня праздник Хэллоуин. День, когда из своих нор выползают бандиты и домовые, а ведьмы летают на помеле. «Что ж, — подумал я, — счастливого праздника».
И с этими невеселыми размышлениями я уселся в кресло перед телевизором в ожидании электронного волшебства — появления Квина и его компании в черно-белом изображении.
* * *
Фрэнк Квин появился на экране моего телевизора в половине двенадцатого, его сопровождал какой-то человек, которого я раньше не видел, — очевидно, Дудл. Он был среднего роста, с большими залысинами и очень длинной шеей. Одетый в темный костюм, темную рубашку, черный галстук, внешне он смахивал на владельца похоронного бюро. Кем он в каком-то смысле и являлся.Владелец похоронного бюро, однако, работал на Квина. Волна гнева охватила меня при виде этого человека. Все несчастья, обрушившиеся на меня, — не говоря уже о Россе Миллере, Вайсе, Хеймане, Лолите, — все это на совести Квина. Грязную работу выполняли за него другие, но в нем — средоточие всех жестокостей и пролитой крови, в нем — причина всех несчастий, в этом отвратительном, неряшливом, вонючем сукином сыне, с налитыми кровью глазами и расплывшейся физиономией, за все в ответе Фрэнк Квин.
В руке он держал пачку белых конвертов, которые разложил по креслам, стоявшим перед столом. В течение следующих нескольких минут они с Дудлом пару раз выходили из комнаты, а около двенадцати начали прибывать гости.
Первым в кабинете появился судья Торнуолл Смит. Меня это не удивило. Джей уже рассказал мне о нем, но и без того было ясно, что судья Смит исполнял не только возложенные на него обществом обязанности. Он осмотрел конверты, разложенные по стульям, взял один из них, положил в карман пиджака и сел в то кресло, где лежал этот конверт. Держу пари, что он не просто сел на указанное ему место, но только что положил в карман свою ежемесячную зарплату.
Вскоре появился второй, нашел свое кресло и положил в карман свой конверт. Это был худой темноволосый мужчина, его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить его имя. Вслед за ним явился Аира Семмелвейн, весьма обеспеченный гражданин, я уже знал, что он находится на содержании у Квина.
К полудню, очевидно, собрались все, и Дудл запер дверь. Я включил видеокамеру и звукозапись. Кроме Квина и его телохранителя, в кабинете собралось еще одиннадцать человек, все они были так хорошо известны или занимали такие общественные посты, что я опознал всех, за исключением одного. Кроме судьи Смита, Аиры Семмелвейна и худого темноволосого мужчины, здесь был и тот, о ком рассказывал мне Пинки, — Джон Портер, мелкий чиновник городского муниципалитета. Я увидел также Филиппа Бренмаунта, члена городского совета; Джеймса X. Траута, известного всем богатого подрядчика; двух лос-анджелесских адвокатов, один из которых два года назад был избран в законодательное собрание; президента очень влиятельной местной строительной компании; «вундеркинда» финансового мира, а сейчас сорокадвухлетнего, известного всей стране активиста калифорнийских предприятий, занимающихся недвижимостью; красивого седовласого господина, текстильная фабрика которого стоила не меньше двух-трех миллионов долларов, он активно участвовал в политической жизни и занимал влиятельное положение в своей партии, особенно у нас, в Калифорнии.
После того как заперли дверь, Квин встал перед письменным столом и окинул взглядом собравшихся. Я видел его ясно в левом углу экрана моего телевизора, равно как и профили остальных участников конференции. Дудл, притулившийся у дальней стены, стоял лицом к телекамере, установленной там, в кабинете Салливана.
Квин не тратил лишних слов. Он сразу взял быка за рога.
— Давайте перейдем к делу, — сказал он. — Некоторые из вас в курсе событий, с другими я не успел переговорить. Все без исключения должны понять, что у нас возникла серьезная проблема, я говорю о Шелле Скотте. Любым способом нам необходимо обезвредить подонка.
Он обвел взглядом присутствующих. На моем черно-белом экране не было видно, что белки его глаз имеют красноватый, как у цветка бугенвиллеи, оттенок. Он рассказал собравшимся о том, до чего мне удалось докопаться в последние три дня, и закончил свою речь словами:
— Не знаю наверняка, что именно ему известно о нас, но он знает слишком много. Это ничтожество доставляет мне массу беспокойства. А вам, джентльмены, конечно, не надо напоминать, что, если я попаду в беду, несладко придется всем. — Не спуская с них глаз, он выдержал паузу, чтобы каждый осознал суть сказанного, потом не спеша добавил: — Так что давайте все вместе займемся Скоттом.
В комнате воцарилось молчание. Квин вел себя с этими людьми как борец, осыпая их градом словесных ударов. И они покорно принимали их. Интересное зрелище. Выждав несколько секунд, Квин отрывисто произнес:
— Ладно. Скотт где-то здесь, в городе, но никто не видел его со вчерашнего вечера. Его нет ни на работе, ни дома: я установил наблюдение за его квартирой и конторой. Мои люди ждут его у полицейского управления, он там не был. Скажу честно: его розысками занимается немало людей. Как видите, я не сидел сложа руки. Так чем можете помочь вы, джентльмены?
Худой темноволосый мужчина поднялся с кресла, и мне удалось лучше рассмотреть его. Наконец я узнал его. И получил еще один удар. Это был офицер полиции. Мы не были знакомы, но я видел его раза два в форме в полицейском управлении. Сейчас он был в спортивном костюме, но я не ошибся: это был тот самый человек. Время от времени в каждом большом полицейском участке обнаруживают несколько коррумпированных полицейских — это так же закономерно, как появление нечестных адвокатов, врачей, бизнесменов. Но в полиции Лос-Анджелеса таких случаев практически не бывает, если здесь узнают, что какой-то полицейский нечист на руку, от него тут же избавляются. Так что появление на этой встрече полицейского произвело на меня самое сильное впечатление из всего пережитого за сегодняшний день.
— Я взял под свой контроль угон той машины, Фрэнк, — сказал он.
— Ордер на арест выписан? — спросил Фрэнк. Офицер кивнул, и Фрэнк улыбнулся в ответ. — Хорошо. Большинство из вас не понимает, о чем идет речь, но этот ордер поможет нам обезвредить Скотта. Прошлой ночью Скотт украл машину одного из моих людей, и на этом основании получен приказ о его задержании. В данный момент у нас имеются более приятные новости. Сегодня утром в полицию поступило заявление об угоне еще одной машины. Ее нашли на Сикамор-авеню. На зеркале заднего вида и кое-где в салоне обнаружены отпечатки пальцев Скотта.
Я застонал. И тут кончилась пленка в моей кинокамере. Мысленно все еще проклиная себя за то, что оставил отпечатки пальцев на том «форде», я быстро открыл коробку, вынул отснятую пленку и зарядил новую, камера заработала. Обидно, черт возьми, но я же не был профессиональным угонщиком автомобилей. Конечно нет. Настоящие угонщики не оставляют отпечатков пальцев.
Квин продолжал говорить:
— Так вот, у Скотта много друзей в полиции, но мы уговорили того типа, чью машину украли, подать жалобу, и теперь повсюду разослан приказ об аресте Скотта. Неплохо сработано. — Он помолчал. — Но этого недостаточно. Нам нужны более серьезные обвинения против него. То, что он в спешке угнал машину, — ерунда. Итак, сейчас мы все вместе придумаем что-нибудь посущественнее.
— Серьезное обвинение — штука не простая, — возразил один из участников совещания. — Ведь его надо посадить.
— Мне нужно не просто посадить Скотта за решетку, — резко оборвал его Квин. — Чтобы покончить с этим раз и навсегда, его надо убрать, но сейчас самое главное — засадить его в тюрьму и продержать там до завтра. Я хочу засадить этого подонка в тюрьму — если он еще жив — или заставить убраться отсюда на ближайшие двадцать четыре часа.
Все присутствующие, несомненно, находились в полной зависимости от Квина. Он вел себя грубо, разговаривал с ними свысока, не скрывая своего презрения, но ни один из этих влиятельных людей даже не сделал ему замечания.
— Эй, Квин, — громко сказал я, — сбавь тон. — К сожалению, он меня не слышал.
Квин оглядел собравшихся:
— Полагаю, вам не надо напоминать, что я раскинул сегодня ночью обширные сети. Скажу только: мне пришлось немало потрудиться, чтобы спланировать все это, и я никому не позволю помешать мне.
Потом они обсудили, какие шаги следует предпринять, чтобы пустить по моему следу несколько тысяч лос-анджелесских полицейских. Было выдвинуто нескольких предложений, ни одно из которых не дышало любовью ко мне; наконец решили, что какой-то человек, находившийся сейчас в поместье Квина, который не значится в полицейской картотеке и о пребывании которого на побережье не подозревает ни одна живая душа, подаст на меня жалобу о нападении с угрозой для жизни и заявит, что я ранил его в плечо. Один из присутствующих, Джеймс Траут, выступит в качестве свидетеля и скажет, что своими глазами видел, как я стрелял в безоружного человека. Последнее предложение разозлило меня больше всего.
Траут пытался возражать, доказывая, что не может выступить с такой явной ложью. Но достаточно было Квину сказать: «Вы сделаете это — или...» — как все протесты мгновенно прекратились.
Траут, судья Смит и офицер полиции объединили свои усилия, чтобы разработать детально, как устроить мне ловушку, потом судья обратился к Квину:
— Когда пострадавший получил ранение, Квин? Если его ранили несколько дней назад, полиция узнает об этом. А если нам неизвестно, где находился Скотт все это время, мы можем попасть впросак.
— А этот парень еще жив-здоров, — ответил Квин. — Я подстрелю его сегодня днем.
Такая наглость шокировала даже безропотных помощников Квина, и ему пришлось немного смягчить свое заявление.
— Ничего серьезного с ним не случится, — уточнил он, — всего-навсего прострелю ему плечо. Никто не собирается убивать его.
Это успокоило всех, кроме меня.
— Мы обо всем договорились, Фрэнк, — заявил через несколько минут судья Смит. — Скотту предъявят обвинение в нападении с применением огнестрельного оружия. Это очень серьезное обвинение, и Скотту придется попотеть, а на него к тому же поданы жалобы об угоне автомобилей.
— Неплохо придумали. — Квин, похоже, остался доволен. — Если даже Скотт свяжется со своими дружками в Центральном управлении, на него набросится с десяток полицейских. Хорошо. — Он помолчал. — Так вот, Скотт избил вчера вечером одного из моих парней, украл его машину, потом украл тот «форд», а теперь удрал и совершил преступное нападение, так что, по-моему, ничего не стоит отозвать его лицензию частного детектива, а также лишить его права на ношение оружия. Это на тот случай, если он уцелеет. Пока не расправимся с ним, придется идти на любые хитрости.
Обсуждение продолжалось, но я слушал его вполуха. Странное чувство охватило меня. Я наблюдал за этим шоу с ощущением, что по телевизору идет старый-старый гангстерский фильм. Но все, что я видел, происходило на самом деле. Эти люди разрабатывали реальные планы преступлений. И я мог убедиться, что меня собираются поджарить на медленном огне с таким хладнокровием, которому позавидовали бы каннибалы. Эти господа решили сожрать меня заживо. За мной охотятся не только все бандиты в городе, но эти подонки так ловко все подстроили, что меня бросится ловить вся полиция Лос-Анджелеса — и не только за кражу машин, а за умышленное разбойное нападение. Об этом сообщит местное телевидение, возможно, выпустят листовку с описанием моих примет, городская полиция, все патрульные, все радиофицированные полицейские машины будут искать Шелла Скотта.
Но если мне удастся выбраться отсюда с этим видеофильмом и кассетой звукозаписи — тогда им придется заняться поисками Фрэнка Квина. Квина и его преступного совета.
Кто-то в комнате на первом этаже только что сказал Квину:
— Мне кое-что непонятно, Фрэнк. Ты говоришь, что Скотт украл машину и ее только что нашли, — где?
— На Сикамор, в полутора кварталах отсюда.
Он замолчал, и его противная рожа стала еще противнее. В этот момент у меня снова кончилась пленка, и мне пришлось спешно перезаряжать кассету, иначе я отнесся бы серьезнее к реакции Квина. Я опять запустил кинокамеру, стараясь одновременно не терять из виду Квина, который жестом подозвал к себе Дудла. Квин что-то стал показывать ему на пальцах. Наконец до меня дошло, что он пользуется языком глухонемых. Дудл вышел из комнаты; когда он вернулся, обсуждение возобновилось.
Очевидно, совещание подходило к концу. Судья Смит и Траут только что ушли, и я раздумывал, не позвонить ли мне в полицию, пока еще не поздно прервать их заседание и арестовать всех молодчиков вместе с Квином. Но я понимал, что мой звонок очень легко проследить через коммутатор гостиницы и установить, из какого именно номера звонят. Скорее всего, именно так и будет. А если полиции дано указание задержать меня, то они, несомненно, это указание выполнят. И меня, конечно, задержат на несколько часов, а может быть, и дней, несмотря на ту информацию, которой я теперь обладал, — а я возлагал большие надежды на видеофильм и кассету с записью их совещания. Кроме того, мое положение и сравнивать грех с обреченным состоянием Росса Миллера. Самое главное в настоящий момент — выбраться отсюда, сохранить свободу передвижения.
Так что пришлось отказаться от обращения к закону.
Но вскоре выяснилось, что выполнить это решение я не мог.
Наверное, мысль о том, что полиции легко выследить меня здесь, по ассоциации заставила меня вспомнить застывшее выражение на лице Квина, когда его спросили, где нашли украденную мной машину. «Приблизительно на расстоянии полутора... кварталов отсюда», — сказал он и потом отослал Дудла из комнаты.
Полтора квартала от отеля «Баркер», — конечно, надо было бросить эту проклятую машину в трех милях отсюда, но у меня было так мало времени. И потом мне уже было не до этого. «А ведь Квин мог вспомнить, — подумал я, — что его молодчики застукали меня именно в этой гостинице, так почему бы мне не появиться здесь еще раз? Если Квин не блистал интеллектом, то не был и дураком. Смекалки у него хватало, он не раз выходил сухим из воды, и сейчас все правильно рассчитал, только ничего у него не выйдет, быть ему мокрой курицей».
Но если мои догадки верны, тогда понятно, зачем он отослал из комнаты Дудла. У Квина здесь немало своих людей, так что жди теперь с минуты на минуту стука вдверь. К сожалению, я не ошибся в своих расчетах — или почти не ошибся. Они не стали стучаться, воспользовались запасными ключами или ключами управляющего.
Не успел я насладиться своим высокоразвитым интеллектом, как услышал за спиной шум и чей-то голос гаркнул: