Страница:
Лори глотнул еще рома, и его участие в этом деле начало представляться ему этаким ловким и тонким дипломатическим маневром, достойным Макиавелли46. Да, он притворялся, будто противодействует Тичу — как раз в достаточной степени, чтобы тот почувствовал еще большее желание жениться на Анне! Лори тихонько захихикал про себя. Конечно, этому неотесанному бродяге никогда и в голову не пришло бы жениться на Анне, попади она одна к нему в лапы! Подобным людям это никогда не приходит в голову. И теперь только остается убедить Анну в том, что это будет к лучшему. Ведь она — такая же изгнанница, поставленная вне закона — станет королевой среди этих отщепенцев! А эти люди не из тех, кого следует презирать. Вовсе нет! Мужественные, смелые, закаленные бойцы, достаточно богатые и независимые, — да им может позавидовать любой представитель так называемого «порядочного» общества!
Лори бессмысленно улыбнулся; струйка рома потекла по его подбородку. И все же, мысль о браке Анны с Тичем щемящим комком засела в его горле. Осторожно, украдкой, чтобы не разбудить сестру, он потянулся за второй флягой и приложил ее к губам…
Анна проспала почти три часа, пока неуклюжее движение Лори не заставило ее вздрогнуть и проснуться. С минуту она, моргая, глядела на него, пытаясь сообразить, где она находится.
— О, Лори! — вздохнула она. — Я видела такой хороший сон…
Тут она заметила, в каком он состоянии, и легкая счастливая улыбка увяла на ее лице.
— Ты снова пил…
— Я праздную! — не смутившись, захохотал он ей в ответ. — Маленький интимный праздник, Ани! Все будет хор… шо… Знаешь, — он пьяно подмигнул сестре, — этот парень Тич здорово влюбился в тебя, в-верно! Сказал мне… почти рыдал!.. умолял меня убедить тебя стать его ж-женой! Обещал, что будет зашш… защищать тебя. Клялся своей честью! Сказал мне, что не может применять грубых приемов. Не может — и все тут! Золотое сердце!..
Анна ахнула:
— Он в самом деле говорил это?
Лори поспешно закивал головой, с преувеличенной искренностью пытаясь убедить ее в справедливости своих слов:
— Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Можешь забрать весь мой к… рабль, — сказал он мне, — если я хоть пальцем трону твою сесс… тру до ж-женитьбы!». Весь к… рабль! Он так и сказал: «Отдам тебе весь мой к… рабль!..»— Лори прищелкнул пальцами: — Вот так-то: весь к… рабль, если он тронет тебя пальцем до ж-женитьбы! Умолял меня, чтобы я тебя уго… уговорил…
— Мне кажется, — неуверенно проговорила Анна, — что в каждом человеке можно найти что-нибудь хорошее, если поглубже разобраться… Или почти в каждом, — добавила она, припомнив Боннета.
— О, в нем много х… хорошего, в капитане Тиче! — Лори нетвердым жестом помахал пальцем перед носом, хитро прищурившись. — Это ф-факт! Обещал целый к… рабль… если хоть пальцем…
— Но…
— Умолял меня уговорить тебя, Ани… А годика через два — глядишь, он и остепенится, осядет где-нибудь на берегу… Купит дом — бо-ольшой дом, Ани! Слуги, плантации… Я снова смогу быть врачом! Это наш единственный шанс, Ани! Чуд-десный шанс!..
— О!.. — дрожащим голосом растерянно пробормотала Анна. — Что же мне делать, Лори? Что сказать ему… Мне как-то не верится, что он осядет, купит дом, и все такое… Хотя, по-видимому, все они так поступают, если им удается выжить и сохранить здравый рассудок!..
Она прерывисто вздохнула и продолжала:
— К тому же он слишком уродлив, и, кажется, сам сознает это. Впрочем, это не так уж важно… То-есть, не важно, если он в самом деле добр под своей грубой личиной… И эта отвратительная борода! Интересно, как бы он выглядел без нее? И сумею ли я убедить его подстричь ее покороче?
— Все, что захочешь! — с пьяной уверенностью провозгласил Лори. — Как только выйдешь за него замуж — сможешь за… аставить его делать все, что захочешь!
Анна кивнула, потому что ей показалось, будто во все это легко поверить:
— И ты думаешь, что это — единственный выход для меня, Лори!
— Аб-бсолютно…
Только теперь Анна расплакалась, молча, без стонов и всхлипываний; крупные слезы катились но ее округлым девичьим щекам, стекая к подбородку.
— О, Лори, не о таком муже я мечтала!..
Неожиданно Лори сорвался с места:
— Тошнит… — отрывисто объявил он. — Меня страшно… ужасно… тошнит…
Глава 2
Лори бессмысленно улыбнулся; струйка рома потекла по его подбородку. И все же, мысль о браке Анны с Тичем щемящим комком засела в его горле. Осторожно, украдкой, чтобы не разбудить сестру, он потянулся за второй флягой и приложил ее к губам…
Анна проспала почти три часа, пока неуклюжее движение Лори не заставило ее вздрогнуть и проснуться. С минуту она, моргая, глядела на него, пытаясь сообразить, где она находится.
— О, Лори! — вздохнула она. — Я видела такой хороший сон…
Тут она заметила, в каком он состоянии, и легкая счастливая улыбка увяла на ее лице.
— Ты снова пил…
— Я праздную! — не смутившись, захохотал он ей в ответ. — Маленький интимный праздник, Ани! Все будет хор… шо… Знаешь, — он пьяно подмигнул сестре, — этот парень Тич здорово влюбился в тебя, в-верно! Сказал мне… почти рыдал!.. умолял меня убедить тебя стать его ж-женой! Обещал, что будет зашш… защищать тебя. Клялся своей честью! Сказал мне, что не может применять грубых приемов. Не может — и все тут! Золотое сердце!..
Анна ахнула:
— Он в самом деле говорил это?
Лори поспешно закивал головой, с преувеличенной искренностью пытаясь убедить ее в справедливости своих слов:
— Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Можешь забрать весь мой к… рабль, — сказал он мне, — если я хоть пальцем трону твою сесс… тру до ж-женитьбы!». Весь к… рабль! Он так и сказал: «Отдам тебе весь мой к… рабль!..»— Лори прищелкнул пальцами: — Вот так-то: весь к… рабль, если он тронет тебя пальцем до ж-женитьбы! Умолял меня, чтобы я тебя уго… уговорил…
— Мне кажется, — неуверенно проговорила Анна, — что в каждом человеке можно найти что-нибудь хорошее, если поглубже разобраться… Или почти в каждом, — добавила она, припомнив Боннета.
— О, в нем много х… хорошего, в капитане Тиче! — Лори нетвердым жестом помахал пальцем перед носом, хитро прищурившись. — Это ф-факт! Обещал целый к… рабль… если хоть пальцем…
— Но…
— Умолял меня уговорить тебя, Ани… А годика через два — глядишь, он и остепенится, осядет где-нибудь на берегу… Купит дом — бо-ольшой дом, Ани! Слуги, плантации… Я снова смогу быть врачом! Это наш единственный шанс, Ани! Чуд-десный шанс!..
— О!.. — дрожащим голосом растерянно пробормотала Анна. — Что же мне делать, Лори? Что сказать ему… Мне как-то не верится, что он осядет, купит дом, и все такое… Хотя, по-видимому, все они так поступают, если им удается выжить и сохранить здравый рассудок!..
Она прерывисто вздохнула и продолжала:
— К тому же он слишком уродлив, и, кажется, сам сознает это. Впрочем, это не так уж важно… То-есть, не важно, если он в самом деле добр под своей грубой личиной… И эта отвратительная борода! Интересно, как бы он выглядел без нее? И сумею ли я убедить его подстричь ее покороче?
— Все, что захочешь! — с пьяной уверенностью провозгласил Лори. — Как только выйдешь за него замуж — сможешь за… аставить его делать все, что захочешь!
Анна кивнула, потому что ей показалось, будто во все это легко поверить:
— И ты думаешь, что это — единственный выход для меня, Лори!
— Аб-бсолютно…
Только теперь Анна расплакалась, молча, без стонов и всхлипываний; крупные слезы катились но ее округлым девичьим щекам, стекая к подбородку.
— О, Лори, не о таком муже я мечтала!..
Неожиданно Лори сорвался с места:
— Тошнит… — отрывисто объявил он. — Меня страшно… ужасно… тошнит…
Глава 2
Таверна «Золотой Утес» на Обезьяньем холме считалась лучшей среди подобного рода заведений. Собственно говоря, в настоящее время она была единственной таверной на Сен-Китсе, ибо другие, расположенные поближе к городу, потерпели жестокий разгром во время недавней стычки с французами и теперь нуждались в основательном ремонте и реставрации.
Здание таверны служило когда-то частной резиденцией некоему французскому аристократу. В окружавшем ее тенистом саду шелестели листвой кокосовые пальмы и прочие экзотические представители тропической флоры. На фронтальной лужайке среди вишен и желтых папайя гордо высилось роскошное дерево манго, высокое, как английский вяз, и щедро усыпанное румяными плодами.
Первый лейтенант британского королевского флота Роберт Мэйнард, пребывавший на Сен-Китсе в отпуске по болезни в связи с поврежденной коленной чашечкой, хмуро глядел с балкона на пышную зелень тропического сада, сверкавшую под ослепительными лучами яркого утреннего солнца, и тосковал по туманным склонам Шотландии.
В подзорную трубу он разглядел сорокапушечный барк, который стоял на якоре у мыса Блафф-Пойнт, и который, очевидно, пришел сюда на рассвете. Еще накануне вечером в проливе у Блафф-Пойнта стояло с полдюжины судов, а теперь там было только это одно. Примечательным было то, что хотя судно стояло на якоре вот уже около двух часов, его бегучий такелаж все еще не был прибран, что могло свидетельствовать либо о вопиющей бесхозяйственности, либо о каком-то бедствии на борту. Однако, на судне не было видно ни желтого чумного флага, ни других признаков несчастья.
Для профессионального глаза лейтенанта барк не выглядел запущенным, потому что, насколько он мог заметить, все его снасти были отлично заправлены. Скучая, лейтенант раздумывал о загадочном пришельце, как вдруг увидел, что на судне внезапно вспыхнула суматошная деятельность. Ванты и реи в одно мгновение покрылись полуголыми матросами, и паруса барка упали и были закреплены с такой быстротой, которая могла бы сделать честь даже военному кораблю. Заинтригованный лейтенант сложил свою подзорную трубу и медленно, прихрамывая, спустился вниз к конюшням. Из-за поврежденного колена ему были предписаны ежедневные прогулки верхом, и сегодня ничто не мешало ему избрать для этой цели побережье у мыса Блафф-Пойнт, чтобы поближе взглянуть на загадочное судно.
Мойнард направил лошадь между толстыми стволами кокосовых пальм к ослепительно-белому песчаному берегу, испещренному многочисленными следами крабов и морских птиц. Спокойную воду залива слегка рябил ласковый утренний ветерок, и моряки с таинственного барка начали спускать шлюпки, готовясь к высадке на берег.
Лейтенант сразу опознал в них пиратов, как только поднес к глазу подзорную трубу, ибо каждый из них носил на себе недвусмысленное свидетельство своей принадлежности к братству морских разбойников: пару тяжелых пистолетов в тряпичной петле, ловко скрученной из концов пестрого шейного платка. Яркие шелковые рубахи, цветастые шарфы и пояса, золотые украшения и вычурные эфесы шпаг, подтверждая догадку лейтенанта, делали пиратов похожими скорее на каких-то восточных танцоров, чем на простых моряков.
Первая шлюпка доставила на берег высокого человека в строгой одежде, который сидел на корме с видом властным и авторитетным. У него была самая огромная и самая отталкивающая борода, какую Мэйнарду когда-либо приходилось видеть, и хотя лейтенант был пока еще новичком в здешних краях, он без особого труда догадался, что этот человек был не кто иной, как пресловутый капитан Черная Борода.
Рядом с пиратским вожаком Мэйнард с удивлением разглядел стройную фигурку молодой девушки, почти ребенка. Он мог бы принять ее за мальчика, если бы не длинные рыжеватые волосы, отливавшие на солнце медно-золотистым блеском. Лейтенант решил было, что это пленница, и сердце на мгновение замерло у него в груди; но потом он увидел, как она вместе с другими перебирается через мелководье на берег, и заметил за ее зеленым шелковым кушаком пару пистолетов и отделанную золотом шпагу восточной работы, доходившую ей чуть не до щиколоток. На девушке были узкие черные бриджи и мужская сорочка, и выглядела она странно бледной и задумчивой. Однако, когда бородатый пират, улыбаясь, заговорил с ней, она ответила ему короткой улыбкой, и лейтенант Мэйнард, сжимая коленями бока своей норовистой лошади, внезапно почувствовал какое-то неясное беспокойство.
Теперь ему стало понятным, почему остальные суда покинули пролив у Блафф-Пойнта, бросив на берегу часть груза, который они так и не взяли на борт, торопясь поскорее убраться подальше. Никому не улыбалось делить якорную стоянку с Черной Бородой!..
Ранним утром, как только якорь «Мщения» лег на грунт, Анна вышла на палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха и посмотреть на берег, к которому они приплыли. Девушка не спала всю ночь, терзаемая сомнениями и тревогой. Наконец, к утру она смирилась со своей судьбой, приняв решение во всем покориться Тичу и постараться быть с ним приветливой и послушной. Как ни мал был ее жизненный опыт, безошибочный женский инстинкт подсказал Анне единственно правильный метод приручения этого дикаря. Мягкая покорность, словно слабая капля воды, часто успешно справляется там, где бывает бессильной тяжелая кирка каменотеса…
Тич пребывал в отличном расположении духа. Поспешное бегство трусливых купцов немало развлекало его, еще раз показав, какой страх наводит на всех его грозная репутация. Он избрал Блафф-Пойнт для своей стоянки не только потому, что его корабль имел большую осадку и поэтому нуждался в сравнительно глубоких водах пролива. Тич пользовался удобной стоянкой у Блафф-Пойнта еще тогда, когда опасался крейсировавшего в здешних водах английского военного корабля. И хотя теперь этих опасений не существовало, тем не менее в знакомой стоянке заключались определенные преимущества.
Увидев Анну на палубе, Тич подошел к ней и принялся оживленно комментировать достоинства и выгоды цветущего острова применительно к своей разбойничьей профессии:
— Когда прибываешь в порт, — говорил он, скаля в улыбке желтые зубы, — то прежде чем начать его грабить, надо постараться заполучить к себе на борт десяток-другой местных жителей побогаче и посолиднее. После этого их слуги напрочь теряют охоту защищать добро своих хозяев, а их жены и дочери становятся такими покладистыми, что никто и не поверит!
Он громко захохотал, и Анна, хоть и не так уверенно, тоже засмеялась вместе с ним.
Спустя некоторое время, словно в качестве иллюстрации к этому правилу, на палубе появилась кучка дрожащих и испуганных горожан. К их ногам была прикована тяжелая якорная цепь с крупными звеньями, которую достаточно было выпустить в воду, чтобы утопить несчастных в проливе на глубине десяти фатомов…47
Тич, Анна и еще несколько наиболее приближенных к капитану пиратов неторопливо поднимались по склону холма к таверне «Золотой Утес», предоставив остальной команде освобождать городские лавки от запасов вина, черного рома и прочих горячительных напитков, а после завершения этой первоочередной задачи — и от всего остального, что им придется по душе. Тобиас Галвей, хозяин «Золотого Утеса», изменился в лице, увидев группу пиратов во главе с Чернобородым, направляющихся к таверне. Впрочем, если бы он их и не увидел, то во всяком случае услышал бы наверняка, ибо веселая компания хохотала, орала, горланила и стреляла из пистолетов с единственной целью наделать побольше шума.
— Поскорее укройте куда-нибудь своих дочерей! — сказал ему лейтенант Мэйнард, спрыгивая с лошади и морщась от боли, поскольку быстрая скачка отнюдь не способствовала выздоровлению его больного колена. — Я бы на вашем месте поторопился припрятать кое-что из наиболее ценных вещей, Галвей, а потом позволил бы этим головорезам поймать вас при попытке спрятать какую-нибудь мелочь, притворившись, будто это все, что у вас есть. Иначе, что бы они ни нашли, эти бандиты все равно станут вас пытать, чтобы заставить признаться, где вы спрятали остальное.
Жирные щеки Галвея затряслись от страха.
— Деньги мои они могут забирать, — сказал он. — Но, во имя божье, сэр — мои дочери! — Он вытер рукой вспотевшее лицо. — Да смилостивится небо над ними! Тут есть одно укромное местечко, которым они пользовались в детстве для игры в прятки… Может быть, оно сгодится? Они покажут вам это место, сэр. Ведь вы пойдете с ними, не правда ли? Вам тоже лучше спрятаться, потому что Черная Борода не знает жалости к офицерам королевского флота. Идите с Бель и Кларой, сэр!
— Не думаю, чтобы я стал от кого-нибудь прятаться, — возразил Мэйнард. — Во всяком случае, не от этого отребья!
Лейтенант нашел обеих дочек хозяина в главном обеденном зале, обширном красивом помещении, отделанном резными панелями из красного дерева. Некогда это был зал для приемов, и здесь все еще сохранилась приподнятая площадка в виде эстрады для оркестра в дальнем конце. Обе девицы, пухленькие и запыхавшиеся, с трясущимися локонами черных волос, свисавшими вокруг их розовых шеек словно гроздья переспевших фруктов, были заняты тем, что усердно старались открыть маленькую задвижную дверь сбоку оркестровой платформы. Глаза их горели от возбуждения — вопреки ожиданиям Мэйнарда, который был уверен, что найдет молодых креолок в состоянии смертельного испуга; по всей вероятности, он несколько недооценивал легкомысленный характер этих юных девиц.
— Мы слышали вас через окно, — пыхтя, проговорила Клара, дергая покоробившуюся дверцу в тщетных попытках ее открыть. Черные глаза ее глядели на лейтенанта с обожанием: — Вы удивительный храбрец, мистер Мэйнард!
Лейтенант покраснел.
— Это и есть то место, где вы собираетесь прятаться? — спросил он голосом, которым привык отдавать команды на квартердеке. Эффект не замедлил сказаться: девицы вздрогнули, кудряшки их затряслись, и юбки задрожали.
— Дверца заела… — жалобно проговорила Бель.
Лейтенант одним рывком распахнул дверцу. Открылась маленькая тесная клетушка, увешанная фестонами паутины. Девицы принялись жеманничать, жаться друг к дружке и хихикать.
— У-у!.. — протянула Бель. — Там темно… Вы пойдете с нами, мистер Мэйнард? А то нам страшно…
— Быстрее! — приказал лейтенант. — Залезайте внутрь!
Сквозь открытое окно из сада уже доносился хохот и крики приближавшихся пиратов. Лейтенант втолкнул дочерей трактирщика в тесную каморку под эстрадой, заметив мимоходом, что их больше занимали испорченные наряды, чем угроза оказаться в руках у мародеров. Он снова задвинул панель на место, придвинув к ней вплотную тяжелое кресло для более надежной маскировки, и торопливо захромал в свою комнату за пистолетами. Он до сих пор еще твердо не решил, как будет действовать в столь неожиданно сложившейся ситуации. Вероятнее всего следовало предположить, что вскоре его ждет гибель, но эта мысль как-то не особенно тревожила его. Страх смерти, — он давно постиг эту бесспорную истину, — был всегда хуже самой смерти… Мэйнард плотно прикрыл за собой дверь и невозмутимо принялся осматривать свои тяжелые морские пистолеты.
Тобиас Галвей торопливо спускался по кухонной лестнице, бережно придерживая обеими руками края передника, куда он ссыпал наиболее ценные сокровища из своей заветной шкатулки, намереваясь зарыть их где-нибудь в саду. Тут-то его и застукали пираты, которые на всякий случай проникли в дом не с фасада, а через заднюю дверь. Хотя Тич и не ожидал в таверне ни засады, ни ловушки, но он не просуществовал бы так долго в роли пиратского вожака, если бы твердо не усвоил ту истину, что мерами предосторожности никогда не следует пренебрегать. При виде Черной Бороды у Галвея от страха подкосились ноги, и сверкающие драгоценности со стуком посыпались на выскобленный до белизны каменный пол кухни.
— Ага-а! — весело заржал Тич. — Вставай, собака, и готовь нам свадебный пир! Мы поможем тебе подобрать твои побрякушки — верно, ребята?
В ответ послышались оживленные возгласы, и хохочущие пираты в дикой свалке бросились на пол, выхватывая друг у друга из-под носа рассыпавшиеся монеты и драгоценности. Среди прочих предметов Тич заметил серебряное ожерелье с изумрудами — великолепное изделие тончайшей перувианской работы. Острие его шпаги высекло сноп искр с каменного пола, воткнувшись в то место, где лежало ожерелье. Дюжина протянутых загорелых рук моментально отдернулись назад, чтобы заняться более безобидными объектами грабежа. Тич поднял ожерелье на конце шпаги и протянул его Анне:
— Что ты скажешь об этой связке зеленых яблок, козочка? По-моему, им не хватает твоих розовых щечек, а?
Увидев сверкающее зеленое ожерелье, Анна заколебалась, переведя взгляд на жирное страдающее лицо его владельца. Первой ее мыслью было отвергнуть предложение Черной Бороды; потом она сообразила, что такой ее поступок ни к чему не приведет. Для жалкого, дрожащего и перепутанного толстяка ожерелье все равно было потеряно безвозвратно, независимо от того, откажется она от него, или нет. А камни были так великолепны!
И тем не менее, она не могла заставить себя взять их…
— Ну, берешь или нет? — грубовато спросил Тич, почувствовав ее колебание и недовольный им. — Или ты все еще сомневаешься, будет ли это честным поступком? А как, по-твоему, заполучил их этот толстый слизняк? Да наверняка выманил за бесценок у пьяного бедняги-матроса, который в свою очередь отобрал их у какого-нибудь проклятого испанца! Впрочем, вот что я тебе скажу, — продолжал он со злорадной ухмылкой. — Я заставлю его драться со мной! И если мне повезет и я окажусь победителем, то ожерелье будет моим законным призом, и я смогу тебе его подарить без лишних разговоров. Эй вы, швабры, дайте-ка ему шпагу!
Кто-то из пиратов, ухмыляясь, сунул в руку упирающемуся Галвею свою тяжелую шпагу. Лицо трактирщика стало болезненно-зеленым. Он знал, что в поединке с Черной Бородой для него возможен только один исход. Анна заметила его ужас, и чувство сострадания охватило ее.
— Стойте! — закричала она, сама удивившись тому, как громко прозвучал ее голос под сводами помещения. — Стойте! Если ожерелье предназначено мне, то я и должна за него драться!
Одобрительный! хор голосов покрыл жалобные стоны Галвея. Шутка пришлась пиратам по душе. Косматая борода Тича расползлась в широкой улыбке удовольствия:
— Будешь драться с барышней — слышишь ты, жирный боров? Становись в стойку, живо!
Шпага Анны, со свистом вылетев из ножен, мгновенно оказалась в ее руке. Пираты, толкаясь и перебрасываясь солеными шуточками, расступились, образовав вокруг Анны и трактирщика нечто вроде дуэльной площадки. Загорелые лица моряков сияли от возбуждения в предвкушении невиданного зрелища.
Галвей стоял посреди своей кухни, словно парализованный. Он никогда до сих пор не видел женщин-пираток. Одного вида пиратского капитана и его команды было достаточно, чтобы довести до медвежьей болезни любого миролюбивого человека. Но эта медноволосая девица с холеной кожей и большими, широко раскрытыми полудетскими глазами, два смертоносных пистолета за широким кушаком, затянутым вокруг ее тонкой талии, и, наконец, шпага, которую она так ловко держит в руке, — это было так ужасно и неправдоподобно, что скорее походило на кошмарный сон! Как ни мало был сведущ Галвей в искусстве фехтования, даже для него было очевидно, что девица достаточно хорошо владеет шпагой. Поэтому он не видел никакого другого исхода из этой шутки, кроме смерти.
— Эй, пошевеливайся! — прикрикнул на него один из пиратов. — Живее, ты, каракатица!
Грохнул пистолетный выстрел, и тяжелая свинцовая пуля, ударившись о каменный пол, взвизгнула у самых ног Галвея. Его жирные щеки залоснились от пота; он в отчаянии зажмурился и вслепую замахнулся шпагой на девушку. Анна шутя парировала удар. Галвей поскользнулся, с трудом удержал равновесие, и сделал внезапный выпад. Анна только этого и ждала: она надеялась, что первый неловкий жест толстяка поможет ей спасти несчастного. Как и любой опытный фехтовальщик, она парировала выпад, отведя клинок в сторону, и легким поворотом кисти резко вывернула запястье противника, вырвав шпагу из его чересчур Крепкого захвата. «Шпагу держи легко, как пойманную птичку в кулаке, — говорил, бывало, ей отец. — И никогда — слышишь? — никогда не сжимай ее!».
Тобиас Галвей, очевидно, ни от кого не получал таких полезных инструкций, и оружие со звоном вылетело из его обессилевших пальцев.
Пираты завопили от восторга. Тобиас Галвей в изнеможении упал на колени.
— Во имя милосердия… — взмолился он. — Пощадите… Я… я с радостью признаю себя побежденным… Я не боец и не военный, я мирный человек…
Хохот пиратов заглушил жалобные причитания несчастного.
— Боец! — насмешливо проговорил Тич. — Какой из тебя боец, приятель? По-моему, ты даже не мужчина! Вот, возьми, — он протянул Анне ожерелье, все еще висевшее на его шпаге. — Этот мешок с салом отдает его тебе. Ты ведь сама слышала! Бери, бери, не стесняйся — это военный трофей, а не просто воровская добыча!
Анна взглянула на Галвея, и оба поняли, что она подарила ему жизнь в обмен на это ожерелье. Ответный взгляд толстяка умолял ее взять его.
— Ладно, — сказала Анна и с горечью добавила: — Моего отца повесили за то, что он защищал свою собственность, и сегодня вор топчет его землю! Так что же такое закон, а что — произвол? Где грань между грабежом и завоеванием? Господь, возможно, знает, во я — нет…
Тич с изумлением уставился на нее.
— Ну да, — не совсем воняв смысл ее тирады, произнес он. — Мы все родились голыми, и поэтому обязаны либо воевать, либо грабить, если не хотим продолжать ходить нагишом!
Анна надела ожерелье, встряхнув головой, отчего ее длинные волосы мягкой золотистой волной легли на плечи. Этот жест, полный естественной грации, вызвал у пиратов очередные возгласы одобрения.
— Браво! — воскликнул Гиббонс. — Надеюсь, петлю палача ты наденешь так же лихо, когда придет время!
— Я тоже надеюсь, — ответила Анна. Толстый трактирщик во все глаза глядел на нее, от изумления даже забыв свой ужас перед пиратами.
— Хочешь еще что-нибудь, крошка? — Тич обвел концом шпаги помещение, предлагая ей во владение все движимое и недвижимое имущество таверны.
Анна растерялась, отыскивая предлог, который мог бы послужить ей извинением от дальнейшего участия в неизбежном грабеже. От душной жары, царившей в таверне, от возбуждения, вызванного поединком, от дюжины разгоряченных мужских тел, толпившихся вокруг нее, рубаха и бриджи девушки были мокрыми, хоть выжимай.
— Я… — проговорила она, наконец, — я хотела бы горячую ванну…
— Слышишь, пес? — заорал Тич. — Горячую ванну для леди, или она вышибет твои жирные буркалы из своих пистолетов, — верно, моя маленькая козочка?
Анна засмеялась, подчиняясь ходу игры ради безопасности Галвея, и была искренне удивлена, увидев, как красный, словно томатный сок, румянец невыразимого ужаса заменил бледность щек трактирщика. Толстяк и в самом деле поверил, что она способна вышибить ему глаза из пистолетов! Никогда еще ни один взрослый человек так не боялся ее. Это было странное и необычное ощущение.
— Э… ванна, миледи, — да, да, конечно, — прошу вас сюда! — пробормотал Тобиас Галвей, направляясь на трясущихся ногах к лестнице, ведущей наверх. Шпага Анны вновь заняла свое место в серебряных ножнах у ее стройного бедра, и девушка последовала за толстым хозяином таверны.
Лейтенант Мэйнард был свидетелем почти всей этой сцены. Он стоял наверху на лестничной площадке, держа в каждой руке по пистолету. Однако, до сих пор он так и не решил, что делать. Погибнуть в схватке с пиратами — к этому он, как и любой морской офицер, был готов без всяких колебаний. Но его бросало в жар при мысли о перспективе быть убитым на глазах этой насмешливой юной бродяжки. Этого он не мог допустить ни за что на свете!
Мэйнард поспешно заковылял назад в свою комнату и подкрепился стаканом сухого вина из своих скудных запасов. Вскоре после этого он услышал, как девушка поет за стеной, принимая ванну. Голос ее мелодично сочетался с журчанием льющейся воды. Бесстыдная маленькая потаскушка! У лейтенанта возникла дикая мысль ворваться к ней в комнату и захватить ее, в надежде что это принесет ему определенные выгоды. Но он знал, что не сможет заставить себя стрелять в голую девицу, а, поддавшись неизбежному в таком случае замешательству, скорее всего сам будет застрелен.
Наконец, пение прекратилось, и лейтенант услышал, как девушка с удивительной мягкостью разговаривает с перепуганными невольницами, которые таскали для нее все новые и новые кувшины с горячей водой. У нее был интеллигентный голос с легким южно-шотландским акцентом, и Мэйнард, чья мать была уроженкой Эдинбурга, внезапно почувствовал странное волнение, как и тогда, когда впервые увидел ее, сходящую на берег с борта пиратского корабля. Вспомнив, как она улыбалась Черной Бороде, Мэйнард вдруг проникся надеждой, что в течение ближайших часов сумеет отнять жизнь у этого бородатого негодяя, прежде чем сам лишится своей собственной. Однако, как он ни старался заставить себя думать о предстоящей схватке с пиратами, мысли его постоянно возвращались к этой загадочной девице.
Здание таверны служило когда-то частной резиденцией некоему французскому аристократу. В окружавшем ее тенистом саду шелестели листвой кокосовые пальмы и прочие экзотические представители тропической флоры. На фронтальной лужайке среди вишен и желтых папайя гордо высилось роскошное дерево манго, высокое, как английский вяз, и щедро усыпанное румяными плодами.
Первый лейтенант британского королевского флота Роберт Мэйнард, пребывавший на Сен-Китсе в отпуске по болезни в связи с поврежденной коленной чашечкой, хмуро глядел с балкона на пышную зелень тропического сада, сверкавшую под ослепительными лучами яркого утреннего солнца, и тосковал по туманным склонам Шотландии.
В подзорную трубу он разглядел сорокапушечный барк, который стоял на якоре у мыса Блафф-Пойнт, и который, очевидно, пришел сюда на рассвете. Еще накануне вечером в проливе у Блафф-Пойнта стояло с полдюжины судов, а теперь там было только это одно. Примечательным было то, что хотя судно стояло на якоре вот уже около двух часов, его бегучий такелаж все еще не был прибран, что могло свидетельствовать либо о вопиющей бесхозяйственности, либо о каком-то бедствии на борту. Однако, на судне не было видно ни желтого чумного флага, ни других признаков несчастья.
Для профессионального глаза лейтенанта барк не выглядел запущенным, потому что, насколько он мог заметить, все его снасти были отлично заправлены. Скучая, лейтенант раздумывал о загадочном пришельце, как вдруг увидел, что на судне внезапно вспыхнула суматошная деятельность. Ванты и реи в одно мгновение покрылись полуголыми матросами, и паруса барка упали и были закреплены с такой быстротой, которая могла бы сделать честь даже военному кораблю. Заинтригованный лейтенант сложил свою подзорную трубу и медленно, прихрамывая, спустился вниз к конюшням. Из-за поврежденного колена ему были предписаны ежедневные прогулки верхом, и сегодня ничто не мешало ему избрать для этой цели побережье у мыса Блафф-Пойнт, чтобы поближе взглянуть на загадочное судно.
Мойнард направил лошадь между толстыми стволами кокосовых пальм к ослепительно-белому песчаному берегу, испещренному многочисленными следами крабов и морских птиц. Спокойную воду залива слегка рябил ласковый утренний ветерок, и моряки с таинственного барка начали спускать шлюпки, готовясь к высадке на берег.
Лейтенант сразу опознал в них пиратов, как только поднес к глазу подзорную трубу, ибо каждый из них носил на себе недвусмысленное свидетельство своей принадлежности к братству морских разбойников: пару тяжелых пистолетов в тряпичной петле, ловко скрученной из концов пестрого шейного платка. Яркие шелковые рубахи, цветастые шарфы и пояса, золотые украшения и вычурные эфесы шпаг, подтверждая догадку лейтенанта, делали пиратов похожими скорее на каких-то восточных танцоров, чем на простых моряков.
Первая шлюпка доставила на берег высокого человека в строгой одежде, который сидел на корме с видом властным и авторитетным. У него была самая огромная и самая отталкивающая борода, какую Мэйнарду когда-либо приходилось видеть, и хотя лейтенант был пока еще новичком в здешних краях, он без особого труда догадался, что этот человек был не кто иной, как пресловутый капитан Черная Борода.
Рядом с пиратским вожаком Мэйнард с удивлением разглядел стройную фигурку молодой девушки, почти ребенка. Он мог бы принять ее за мальчика, если бы не длинные рыжеватые волосы, отливавшие на солнце медно-золотистым блеском. Лейтенант решил было, что это пленница, и сердце на мгновение замерло у него в груди; но потом он увидел, как она вместе с другими перебирается через мелководье на берег, и заметил за ее зеленым шелковым кушаком пару пистолетов и отделанную золотом шпагу восточной работы, доходившую ей чуть не до щиколоток. На девушке были узкие черные бриджи и мужская сорочка, и выглядела она странно бледной и задумчивой. Однако, когда бородатый пират, улыбаясь, заговорил с ней, она ответила ему короткой улыбкой, и лейтенант Мэйнард, сжимая коленями бока своей норовистой лошади, внезапно почувствовал какое-то неясное беспокойство.
Теперь ему стало понятным, почему остальные суда покинули пролив у Блафф-Пойнта, бросив на берегу часть груза, который они так и не взяли на борт, торопясь поскорее убраться подальше. Никому не улыбалось делить якорную стоянку с Черной Бородой!..
Ранним утром, как только якорь «Мщения» лег на грунт, Анна вышла на палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха и посмотреть на берег, к которому они приплыли. Девушка не спала всю ночь, терзаемая сомнениями и тревогой. Наконец, к утру она смирилась со своей судьбой, приняв решение во всем покориться Тичу и постараться быть с ним приветливой и послушной. Как ни мал был ее жизненный опыт, безошибочный женский инстинкт подсказал Анне единственно правильный метод приручения этого дикаря. Мягкая покорность, словно слабая капля воды, часто успешно справляется там, где бывает бессильной тяжелая кирка каменотеса…
Тич пребывал в отличном расположении духа. Поспешное бегство трусливых купцов немало развлекало его, еще раз показав, какой страх наводит на всех его грозная репутация. Он избрал Блафф-Пойнт для своей стоянки не только потому, что его корабль имел большую осадку и поэтому нуждался в сравнительно глубоких водах пролива. Тич пользовался удобной стоянкой у Блафф-Пойнта еще тогда, когда опасался крейсировавшего в здешних водах английского военного корабля. И хотя теперь этих опасений не существовало, тем не менее в знакомой стоянке заключались определенные преимущества.
Увидев Анну на палубе, Тич подошел к ней и принялся оживленно комментировать достоинства и выгоды цветущего острова применительно к своей разбойничьей профессии:
— Когда прибываешь в порт, — говорил он, скаля в улыбке желтые зубы, — то прежде чем начать его грабить, надо постараться заполучить к себе на борт десяток-другой местных жителей побогаче и посолиднее. После этого их слуги напрочь теряют охоту защищать добро своих хозяев, а их жены и дочери становятся такими покладистыми, что никто и не поверит!
Он громко захохотал, и Анна, хоть и не так уверенно, тоже засмеялась вместе с ним.
Спустя некоторое время, словно в качестве иллюстрации к этому правилу, на палубе появилась кучка дрожащих и испуганных горожан. К их ногам была прикована тяжелая якорная цепь с крупными звеньями, которую достаточно было выпустить в воду, чтобы утопить несчастных в проливе на глубине десяти фатомов…47
Тич, Анна и еще несколько наиболее приближенных к капитану пиратов неторопливо поднимались по склону холма к таверне «Золотой Утес», предоставив остальной команде освобождать городские лавки от запасов вина, черного рома и прочих горячительных напитков, а после завершения этой первоочередной задачи — и от всего остального, что им придется по душе. Тобиас Галвей, хозяин «Золотого Утеса», изменился в лице, увидев группу пиратов во главе с Чернобородым, направляющихся к таверне. Впрочем, если бы он их и не увидел, то во всяком случае услышал бы наверняка, ибо веселая компания хохотала, орала, горланила и стреляла из пистолетов с единственной целью наделать побольше шума.
— Поскорее укройте куда-нибудь своих дочерей! — сказал ему лейтенант Мэйнард, спрыгивая с лошади и морщась от боли, поскольку быстрая скачка отнюдь не способствовала выздоровлению его больного колена. — Я бы на вашем месте поторопился припрятать кое-что из наиболее ценных вещей, Галвей, а потом позволил бы этим головорезам поймать вас при попытке спрятать какую-нибудь мелочь, притворившись, будто это все, что у вас есть. Иначе, что бы они ни нашли, эти бандиты все равно станут вас пытать, чтобы заставить признаться, где вы спрятали остальное.
Жирные щеки Галвея затряслись от страха.
— Деньги мои они могут забирать, — сказал он. — Но, во имя божье, сэр — мои дочери! — Он вытер рукой вспотевшее лицо. — Да смилостивится небо над ними! Тут есть одно укромное местечко, которым они пользовались в детстве для игры в прятки… Может быть, оно сгодится? Они покажут вам это место, сэр. Ведь вы пойдете с ними, не правда ли? Вам тоже лучше спрятаться, потому что Черная Борода не знает жалости к офицерам королевского флота. Идите с Бель и Кларой, сэр!
— Не думаю, чтобы я стал от кого-нибудь прятаться, — возразил Мэйнард. — Во всяком случае, не от этого отребья!
Лейтенант нашел обеих дочек хозяина в главном обеденном зале, обширном красивом помещении, отделанном резными панелями из красного дерева. Некогда это был зал для приемов, и здесь все еще сохранилась приподнятая площадка в виде эстрады для оркестра в дальнем конце. Обе девицы, пухленькие и запыхавшиеся, с трясущимися локонами черных волос, свисавшими вокруг их розовых шеек словно гроздья переспевших фруктов, были заняты тем, что усердно старались открыть маленькую задвижную дверь сбоку оркестровой платформы. Глаза их горели от возбуждения — вопреки ожиданиям Мэйнарда, который был уверен, что найдет молодых креолок в состоянии смертельного испуга; по всей вероятности, он несколько недооценивал легкомысленный характер этих юных девиц.
— Мы слышали вас через окно, — пыхтя, проговорила Клара, дергая покоробившуюся дверцу в тщетных попытках ее открыть. Черные глаза ее глядели на лейтенанта с обожанием: — Вы удивительный храбрец, мистер Мэйнард!
Лейтенант покраснел.
— Это и есть то место, где вы собираетесь прятаться? — спросил он голосом, которым привык отдавать команды на квартердеке. Эффект не замедлил сказаться: девицы вздрогнули, кудряшки их затряслись, и юбки задрожали.
— Дверца заела… — жалобно проговорила Бель.
Лейтенант одним рывком распахнул дверцу. Открылась маленькая тесная клетушка, увешанная фестонами паутины. Девицы принялись жеманничать, жаться друг к дружке и хихикать.
— У-у!.. — протянула Бель. — Там темно… Вы пойдете с нами, мистер Мэйнард? А то нам страшно…
— Быстрее! — приказал лейтенант. — Залезайте внутрь!
Сквозь открытое окно из сада уже доносился хохот и крики приближавшихся пиратов. Лейтенант втолкнул дочерей трактирщика в тесную каморку под эстрадой, заметив мимоходом, что их больше занимали испорченные наряды, чем угроза оказаться в руках у мародеров. Он снова задвинул панель на место, придвинув к ней вплотную тяжелое кресло для более надежной маскировки, и торопливо захромал в свою комнату за пистолетами. Он до сих пор еще твердо не решил, как будет действовать в столь неожиданно сложившейся ситуации. Вероятнее всего следовало предположить, что вскоре его ждет гибель, но эта мысль как-то не особенно тревожила его. Страх смерти, — он давно постиг эту бесспорную истину, — был всегда хуже самой смерти… Мэйнард плотно прикрыл за собой дверь и невозмутимо принялся осматривать свои тяжелые морские пистолеты.
Тобиас Галвей торопливо спускался по кухонной лестнице, бережно придерживая обеими руками края передника, куда он ссыпал наиболее ценные сокровища из своей заветной шкатулки, намереваясь зарыть их где-нибудь в саду. Тут-то его и застукали пираты, которые на всякий случай проникли в дом не с фасада, а через заднюю дверь. Хотя Тич и не ожидал в таверне ни засады, ни ловушки, но он не просуществовал бы так долго в роли пиратского вожака, если бы твердо не усвоил ту истину, что мерами предосторожности никогда не следует пренебрегать. При виде Черной Бороды у Галвея от страха подкосились ноги, и сверкающие драгоценности со стуком посыпались на выскобленный до белизны каменный пол кухни.
— Ага-а! — весело заржал Тич. — Вставай, собака, и готовь нам свадебный пир! Мы поможем тебе подобрать твои побрякушки — верно, ребята?
В ответ послышались оживленные возгласы, и хохочущие пираты в дикой свалке бросились на пол, выхватывая друг у друга из-под носа рассыпавшиеся монеты и драгоценности. Среди прочих предметов Тич заметил серебряное ожерелье с изумрудами — великолепное изделие тончайшей перувианской работы. Острие его шпаги высекло сноп искр с каменного пола, воткнувшись в то место, где лежало ожерелье. Дюжина протянутых загорелых рук моментально отдернулись назад, чтобы заняться более безобидными объектами грабежа. Тич поднял ожерелье на конце шпаги и протянул его Анне:
— Что ты скажешь об этой связке зеленых яблок, козочка? По-моему, им не хватает твоих розовых щечек, а?
Увидев сверкающее зеленое ожерелье, Анна заколебалась, переведя взгляд на жирное страдающее лицо его владельца. Первой ее мыслью было отвергнуть предложение Черной Бороды; потом она сообразила, что такой ее поступок ни к чему не приведет. Для жалкого, дрожащего и перепутанного толстяка ожерелье все равно было потеряно безвозвратно, независимо от того, откажется она от него, или нет. А камни были так великолепны!
И тем не менее, она не могла заставить себя взять их…
— Ну, берешь или нет? — грубовато спросил Тич, почувствовав ее колебание и недовольный им. — Или ты все еще сомневаешься, будет ли это честным поступком? А как, по-твоему, заполучил их этот толстый слизняк? Да наверняка выманил за бесценок у пьяного бедняги-матроса, который в свою очередь отобрал их у какого-нибудь проклятого испанца! Впрочем, вот что я тебе скажу, — продолжал он со злорадной ухмылкой. — Я заставлю его драться со мной! И если мне повезет и я окажусь победителем, то ожерелье будет моим законным призом, и я смогу тебе его подарить без лишних разговоров. Эй вы, швабры, дайте-ка ему шпагу!
Кто-то из пиратов, ухмыляясь, сунул в руку упирающемуся Галвею свою тяжелую шпагу. Лицо трактирщика стало болезненно-зеленым. Он знал, что в поединке с Черной Бородой для него возможен только один исход. Анна заметила его ужас, и чувство сострадания охватило ее.
— Стойте! — закричала она, сама удивившись тому, как громко прозвучал ее голос под сводами помещения. — Стойте! Если ожерелье предназначено мне, то я и должна за него драться!
Одобрительный! хор голосов покрыл жалобные стоны Галвея. Шутка пришлась пиратам по душе. Косматая борода Тича расползлась в широкой улыбке удовольствия:
— Будешь драться с барышней — слышишь ты, жирный боров? Становись в стойку, живо!
Шпага Анны, со свистом вылетев из ножен, мгновенно оказалась в ее руке. Пираты, толкаясь и перебрасываясь солеными шуточками, расступились, образовав вокруг Анны и трактирщика нечто вроде дуэльной площадки. Загорелые лица моряков сияли от возбуждения в предвкушении невиданного зрелища.
Галвей стоял посреди своей кухни, словно парализованный. Он никогда до сих пор не видел женщин-пираток. Одного вида пиратского капитана и его команды было достаточно, чтобы довести до медвежьей болезни любого миролюбивого человека. Но эта медноволосая девица с холеной кожей и большими, широко раскрытыми полудетскими глазами, два смертоносных пистолета за широким кушаком, затянутым вокруг ее тонкой талии, и, наконец, шпага, которую она так ловко держит в руке, — это было так ужасно и неправдоподобно, что скорее походило на кошмарный сон! Как ни мало был сведущ Галвей в искусстве фехтования, даже для него было очевидно, что девица достаточно хорошо владеет шпагой. Поэтому он не видел никакого другого исхода из этой шутки, кроме смерти.
— Эй, пошевеливайся! — прикрикнул на него один из пиратов. — Живее, ты, каракатица!
Грохнул пистолетный выстрел, и тяжелая свинцовая пуля, ударившись о каменный пол, взвизгнула у самых ног Галвея. Его жирные щеки залоснились от пота; он в отчаянии зажмурился и вслепую замахнулся шпагой на девушку. Анна шутя парировала удар. Галвей поскользнулся, с трудом удержал равновесие, и сделал внезапный выпад. Анна только этого и ждала: она надеялась, что первый неловкий жест толстяка поможет ей спасти несчастного. Как и любой опытный фехтовальщик, она парировала выпад, отведя клинок в сторону, и легким поворотом кисти резко вывернула запястье противника, вырвав шпагу из его чересчур Крепкого захвата. «Шпагу держи легко, как пойманную птичку в кулаке, — говорил, бывало, ей отец. — И никогда — слышишь? — никогда не сжимай ее!».
Тобиас Галвей, очевидно, ни от кого не получал таких полезных инструкций, и оружие со звоном вылетело из его обессилевших пальцев.
Пираты завопили от восторга. Тобиас Галвей в изнеможении упал на колени.
— Во имя милосердия… — взмолился он. — Пощадите… Я… я с радостью признаю себя побежденным… Я не боец и не военный, я мирный человек…
Хохот пиратов заглушил жалобные причитания несчастного.
— Боец! — насмешливо проговорил Тич. — Какой из тебя боец, приятель? По-моему, ты даже не мужчина! Вот, возьми, — он протянул Анне ожерелье, все еще висевшее на его шпаге. — Этот мешок с салом отдает его тебе. Ты ведь сама слышала! Бери, бери, не стесняйся — это военный трофей, а не просто воровская добыча!
Анна взглянула на Галвея, и оба поняли, что она подарила ему жизнь в обмен на это ожерелье. Ответный взгляд толстяка умолял ее взять его.
— Ладно, — сказала Анна и с горечью добавила: — Моего отца повесили за то, что он защищал свою собственность, и сегодня вор топчет его землю! Так что же такое закон, а что — произвол? Где грань между грабежом и завоеванием? Господь, возможно, знает, во я — нет…
Тич с изумлением уставился на нее.
— Ну да, — не совсем воняв смысл ее тирады, произнес он. — Мы все родились голыми, и поэтому обязаны либо воевать, либо грабить, если не хотим продолжать ходить нагишом!
Анна надела ожерелье, встряхнув головой, отчего ее длинные волосы мягкой золотистой волной легли на плечи. Этот жест, полный естественной грации, вызвал у пиратов очередные возгласы одобрения.
— Браво! — воскликнул Гиббонс. — Надеюсь, петлю палача ты наденешь так же лихо, когда придет время!
— Я тоже надеюсь, — ответила Анна. Толстый трактирщик во все глаза глядел на нее, от изумления даже забыв свой ужас перед пиратами.
— Хочешь еще что-нибудь, крошка? — Тич обвел концом шпаги помещение, предлагая ей во владение все движимое и недвижимое имущество таверны.
Анна растерялась, отыскивая предлог, который мог бы послужить ей извинением от дальнейшего участия в неизбежном грабеже. От душной жары, царившей в таверне, от возбуждения, вызванного поединком, от дюжины разгоряченных мужских тел, толпившихся вокруг нее, рубаха и бриджи девушки были мокрыми, хоть выжимай.
— Я… — проговорила она, наконец, — я хотела бы горячую ванну…
— Слышишь, пес? — заорал Тич. — Горячую ванну для леди, или она вышибет твои жирные буркалы из своих пистолетов, — верно, моя маленькая козочка?
Анна засмеялась, подчиняясь ходу игры ради безопасности Галвея, и была искренне удивлена, увидев, как красный, словно томатный сок, румянец невыразимого ужаса заменил бледность щек трактирщика. Толстяк и в самом деле поверил, что она способна вышибить ему глаза из пистолетов! Никогда еще ни один взрослый человек так не боялся ее. Это было странное и необычное ощущение.
— Э… ванна, миледи, — да, да, конечно, — прошу вас сюда! — пробормотал Тобиас Галвей, направляясь на трясущихся ногах к лестнице, ведущей наверх. Шпага Анны вновь заняла свое место в серебряных ножнах у ее стройного бедра, и девушка последовала за толстым хозяином таверны.
Лейтенант Мэйнард был свидетелем почти всей этой сцены. Он стоял наверху на лестничной площадке, держа в каждой руке по пистолету. Однако, до сих пор он так и не решил, что делать. Погибнуть в схватке с пиратами — к этому он, как и любой морской офицер, был готов без всяких колебаний. Но его бросало в жар при мысли о перспективе быть убитым на глазах этой насмешливой юной бродяжки. Этого он не мог допустить ни за что на свете!
Мэйнард поспешно заковылял назад в свою комнату и подкрепился стаканом сухого вина из своих скудных запасов. Вскоре после этого он услышал, как девушка поет за стеной, принимая ванну. Голос ее мелодично сочетался с журчанием льющейся воды. Бесстыдная маленькая потаскушка! У лейтенанта возникла дикая мысль ворваться к ней в комнату и захватить ее, в надежде что это принесет ему определенные выгоды. Но он знал, что не сможет заставить себя стрелять в голую девицу, а, поддавшись неизбежному в таком случае замешательству, скорее всего сам будет застрелен.
Наконец, пение прекратилось, и лейтенант услышал, как девушка с удивительной мягкостью разговаривает с перепуганными невольницами, которые таскали для нее все новые и новые кувшины с горячей водой. У нее был интеллигентный голос с легким южно-шотландским акцентом, и Мэйнард, чья мать была уроженкой Эдинбурга, внезапно почувствовал странное волнение, как и тогда, когда впервые увидел ее, сходящую на берег с борта пиратского корабля. Вспомнив, как она улыбалась Черной Бороде, Мэйнард вдруг проникся надеждой, что в течение ближайших часов сумеет отнять жизнь у этого бородатого негодяя, прежде чем сам лишится своей собственной. Однако, как он ни старался заставить себя думать о предстоящей схватке с пиратами, мысли его постоянно возвращались к этой загадочной девице.