Весьма довольные собой и развитием событий, веселые и оживленные, словно на пирушке, пираты подняли якорь и, поймав легкий ветерок, вывели» Ройял Джеймс» на фарватер, чтобы иметь возможность маневрировать парусами при наведении пушек на цель.
— Дай-ка по ним разок! — приказал Тич канониру носового орудия. Грохнул выстрел, и ядро взметнуло воду между маленькими суденышками. Это словно послужило сигналом к тому, чтобы на мачтах обоих шлюпов одновременно взвились флаги королевского британского военно-морского флота; однако, ничем другим они не выдали, что вообще придают значение этому выстрелу.
— Дьявол вас побери со всеми потрохами! — заорал Тич. — Кто вы такие?
Теперь шлюпы находились на расстоянии окрика. Лейтенант Мэйнард, на минуту отвлекшись от сложной задачи маневрирования между предательскими отмелями залива, приложил ладони рупором ко рту и прокричал в ответ:
— Вы видите по цветам нашего флага, что мы не пираты!
Глаза Тича под густыми нахмуренными бровями злобно сузились. Он стоял, на целую голову возвышаясь над окружавшими его людьми, и легкое облачко темного дыма поднималось над тлеющим запальным фитилем, торчавшим из-под полей его черной шляпы. Его подзорная труба внимательно обшаривала оба суденышка, выискивая какую-нибудь уловку, хитрость или ловушку — быть может, спрятанную короткоствольную каронаду или еще что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было видно. Мэйнард даже выбросил за борт оба свои фальконета, чтобы придать судам дополнительную плавучесть.
— Эй, вы! Пошлите шлюпку ко мне на борт! — крикнул Тич. — Я хочу наконец знать, кто вы такие, разрази вас гром!
— …не могу использовать шлюпку, — послышался ответ. — Она промеряет глубины. Но я прибуду к вам сам на своем судне!
И тут со шлюпов до Тича донесся смех. Его всего затрясло от злобы и негодования. В этом бесстрашном, неотвратимом приближении крохотных суденышек, смеющихся под наведенными на них жерлами смертоносных орудий, одного выстрела которых хватило бы, чтобы пустить их ко дну, было что-то отчаянное, роковое и неизбежное, похожее на дурной сон. Тич в бешенстве схватил флягу с ромом и отхлебнул большой глоток. Его люди растерянно переглянулись — не потому, что он пил перед боем, но потому, что он буквально почернел от ярости. Никогда прежде Тич не терял спокойствия и самообладания, пока не наступал момент пускать в ход сабли и палаши, и пираты привыкли воспринимать его первый яростный вопль, как сигнал к рукопашной схватке. Но сейчас Тич уже впал в неистовство, а враг все еще находился на расстоянии мушкетного выстрела.
— Будь проклята моя душа, если я дам пощаду хоть одному из вас! — орал он, брызжа слюной и чертыхаясь.
Мэйнард убрал паруса, и его люди взялись за весла, чтобы поскорее сократить расстояние между судами.
— Я не ожидаю от вас пощады! — закричал лейтенант. — Но и вы тоже не ждите пощады от меня!
У него не было красного флага, чтобы поднять на мачте в знак того, что пощады не будет никому. Тем не менее, такое предупреждение должно было быть сделано: этого требовали неписанные законы морской войны. Но как раз в тот момент, когда лейтенант кричал свое предупреждение, орудия пиратского шлюпа открыли беглый огонь. «Ройял Джеймс» окутался дымом, сквозь который молниями сверкали яркие вспышки выстрелов, в быстром чередовании прокатившиеся вдоль всего борта от носа до кормы. Людям, сидевшим спиной к пиратскому кораблю и, согнувшись в три погибели, ворочавшим тяжелыми веслами на тесных палубах утлых суденышек, на миг показалось, будто перед ними внезапно с грохотом разверзлись гигантские врата преисподней, и жгучее дыхание ада опалило их.
Когда дым рассеялся, двадцать девять человек остались лежать неподвижно на палубах шлюпов. Одиннадцать уцелевших — почерневшие, оборванные, покрытые с ног до головы своей и чужой кровью, в жалких лохмотьях, в которые превратилось их платье, — ошеломленно уставились друг на друга и на окружавшую их кровавую бойню, чтобы затем снова схватиться за весла и продолжать упорно грести.
— Берегись! — внезапно закричал Мэйнард. — Бросай весла и марш в трюм, живо!
Узкие и тесные пространства под палубами едва уместили дюжину уцелевших моряков, когда на шлюпы с пиратского корабля посыпался дождь шипящих, плюющихся и брызжущих огнем гранат. Однако теперь, благодаря предусмотрительности Мэйнарда, они не добавили новых смертей к общему итогу и без вреда взорвались на усыпанных трупами палубах, разбрасывая во все стороны руки, ноги и головы, оторванные у мертвецов.
Тич пристально всматривался сквозь завесу дыма, более густого и плотного, чем от орудийных залпов. На шлюпах не было заметно никаких признаков жизни.
— Да они там все подохли, кроме троих или четверых! — обрадованно воскликнул Тич. — Пошли, ребята — на абордаж! Прикончим собак до последнего!
Когда Тич и два десятка пиратов с визгом и воем скатились вниз на ближайший шлюп, Мэйнард поднял своих людей из-под палубы. Началась невообразимая свалка, в которой люди дрались скорее за место на палубе, чем из желания поразить врага. В ход пошли зубы, пальцы, кулаки и ножи, потому что в ужасной тесноте невозможно было не только размахнуться оружием, но и извлечь его из-за пояса или из ножен. Осатаневшие люди рвали друг другу волосы и бороды, выдавливали пальцами глаза, впивались в глотки, кусались и царапались, словно стая взбесившихся дьяволов. Черная Борода, зловеще оскалясь, раздавал удары направо и налево, крякая, словно мясник, разрубающий окровавленные говяжьи туши. У Мэйнарда была только одна цель — добраться до него, и вскоре оба вожака встали друг против друга так близко, что могли бы обменяться рукопожатием. Их пистолеты выпалили одновременно; Тич держал свой пистолет в левой руке, собираясь воспользоваться им, как дубинкой, когда увидел, что пистолет Мэйнарда направлен ему прямо в грудь. Пуля лейтенанта попала Тичу в живот, а выстрел пирата стегнул Мэйнарда по лицу, мгновенно обагрившемуся кровью. Тич не мешкал. Крича от ярости, он взмахнул палашом; Мэйнард отчаянно парировал, и снова был ослеплен потоком крови, когда соскользнувшее лезвие все же резануло его по пальцам. Здоровой рукой лейтенант выхватил второй пистолет, в упор разрядил его в Черную Бороду, наотмашь ударил его рукояткой по локтю и плечу, затем отшвырнул пистолет и перехватил окровавленную шпагу в левую руку. Но в неистовой толчее он не сумел во-время поменять позицию ног, чтобы нанести уверенный удар, и снова гигантский палаш Тича взвился над его головой.
Сквозь кровавый туман, застилавший его глаза, Мэйнард вдруг увидел, как голова Тича дернулась от страшного удара сзади, который напрочь отхватил его ухо, и в мокрой от пота спутанной массе его чудовищной бороды внезапно сверкнуло блестящее острие сабли.
И все же этот гигант не хотел умирать. Но теперь Мэйнард улучил возможность, упав на одно колено, вонзить свою шпагу снизу вверх в нижнюю часть живота Тича. С жестоким оскалом на черном от крови и копоти лице, Мэйнард, обливаясь потом, всем телом навалился на эфес шпаги, словно пытаясь столкнуть со стены тяжелый камень.
Кровь хлынула изо рта Тича и потекла по бороде, как будто в нее вплели новую алую ленту. Он выхватил еще один пистолет и выпалил в голову Мэйнарда, сорвав с нее порядочный клок кожи. Мэйнарду показалось, будто непомерный груз тянет его вниз на скользкую и липкую палубу, и шпага, повернувшись в его руке, выскользнула из ослабевших пальцев. Черная Борода падал, широко выпучив невидящие глаза, но, падая, умудрился вытащить из шейной петли свой последний пистолет и, уже лежа на слякотном настиле, бесполезно разрядил его прямо в синее небо над головой.
Мэйнард, стоя перед ним на коленях, вынужден был перевернуть его, чтобы извлечь свою шпагу. Все еще на коленях, прерывисто дыша и чувствуя, как кровь заливает его лицо, он приставил острие шпаги к шее Тича и, используя раненую правую кисть для дополнительного усилия, обеими руками изо всех сил вонзил окровавленное лезвие в горло пирата. Их лица сблизились настолько, что это можно было принять за долгий поцелуй. Полураскрытые губы, отравленное кровью дыхание, со свистом вырывавшееся из груди, остановившийся взгляд… Наконец, Тич глубоко вздохнул, тело его обмякло, и он умер.
Как всегда в подобных сражениях внезапно все было кончено, и яростная схватка прекратилась, словно прозвучал какой-то беззвучный сигнал. Люди стояли или лежали на палубе, моргая в тупом замешательстве, сознавая уже, что битва окончена, но так еще и не поняв, кто же победил. Не оставалось ни одного человека, кто не был бы окровавлен с ног до головы. Мэйнард отер тыльной стороной ладони кровь, заливавшую глаза, и только теперь наконец увидел у своих ног невероятно изрубленный труп Черной Бороды. Когда оставшиеся в живых люди лейтенанта подошли и сгрудились вокруг него, все еще слишком ошеломленные Недавним боем, чтобы осознать совершившееся, Мэйнард нагнулся и с трудом перевернул навзничь гигантское тело Тича. Он насчитал у него пять пистолетных и двадцать пять сабельных ран. Этот человек умер, как умирает дикий зверь — рыча и огрызаясь, с застывшим яростным оскалом на окостеневших губах.
Мэйнард с усилием заставил себя поднять шпагу раненой рукой и аккуратно довершил отделение головы Тича от туловища. Это был последний раз, когда правая рука Мэйнарда смогла взяться за эфес шпаги, ибо суставы ее, глубоко вскрытые, поблескивали костями в розоватом месиве, напоминавшем мясо краба.
С крайнего выступа Мыса Окракоки, где за два часа до рассвета Мэйнард высадил ее на берег, Анна в морскую подзорную трубу пыталась проследить за развитием боя, Но на таком расстоянии могла разглядеть только перемешивающиеся клубы желтого и белого дыма. Сухие, как треск ломающихся веток, мушкетные выстрелы и глухие удары рвущихся гранат после грохота орудий Тича казались слабыми и незначительным. Когда, наконец, наступила тишина, Анна увидела черный предмет, медленно ползущий на верхушку мачты маленького шлюпа Мэйнарда. В груди ее похолодело, как в проруби, потому что она приняла этот предмет за «Веселого Роджера»— черный флаг, который пираты поднимали на мачту в знак победы. Однако, когда загадочный предмет достиг клотика, он не развернулся в форму флага, и Анна в тревоге внимательно вглядывалась в него, не зная, бежать ли ей, или оставаться. Только когда оба шлюпа поменяли галс и медленно направились к мысу, ведя за собой пиратский корабль с полураспущенными парусами, Анна наконец поняла, что черный предмет был отрезанной головой Тича. Корабли возвращались домой, словно охотники с добычей, торжествующе демонстрируя всем голову убитого зверя…
Анна упала на колени в мокрую от утренней росы траву, и слезы заструились по ее щекам сквозь плотно сомкнутые веки. Это не были слезы ни грусти, ни печали, ни жалости. Человек по имени Тич перестал существовать. Тот, кто словно жадный ребенок хватал от жизни все что мог, нисколько не заботясь ни о загубленных судьбах, ни о разрушенных надеждах, тот, кто пуще всего старался превратить себя в зловещую легенду, наводящую ужас и смертельный страх, теперь навеки останется всего лишь легендой. И ни одно живое сердце не вспомнит о нем с нежностью и печалью, ни одна живая душа не прольет слезу над его безымянной могилой. Хотел ли он этого, или нет — это было то, что он получил…
Анна плакала, как плачут дети, когда музыка внезапно становится слишком громкой, голоса актеров слишком резкими, а краски декораций слишком яркими и фальшивыми. Все, что произошло с ней с того памятного вечера, когда они с Мэдж отправились в карете из Пансиона мисс Хукер к причалам Лейтского порта, промелькнуло в промежутке немногим более года. Из ребенка она превратилась в женщину, и ужасное познание пришло на смену детской наивности. Он уже почти завершился, этот фантастический год Анны Блайт, — и теперь она, стоя на коленях, пыталась слезами проложить дорогу назад к детству…
Так Мэйнард и нашел ее, заплаканную и опустошенную. Он помог ей встать на ноги и смущенно произнес, извиняясь за свой вид:
— Я полагаю, вам приходилось видеть кровь и прежде, сударыня…
Из всех ответов, которые можно было бы ожидать от Анны в этот момент — слова потрясения, радости или сожаления, — история доносит до нас лишь то, что она некоторое время молча стояла, глядя на лейтенанта, как бы изучая степень и характер его ранений, и затем сказала:
— Сэр, ради бога, поторопитесь найти хирурга!
Местный плантатор по имени Беллами довез Анну в карете до Уильямсбурга, хотя до сих пор неясно, было ли это предусмотрено заранее, или она просто не захотела снова оказаться на борту «Ройял Джеймса». Но, как бы то ни было, Анна отсутствовала в столице Северной Каролины в тот момент, когда лейтенант Мэйнард вошел в гавань, чтобы передать тело Черной Бороды и остатки его команды соответствующим властям и подвергнуть следствию опечатанные склады и документы губернатора Чарльза Идена.
Из всей команды Черной Бороды только двое избежали последовавшего приговора к смертной казни через повешение. Одним из них был некто Самуэль О'Делл, который присоединился к Черной Бороде за день до схватки с Мэйнардом и получил в рукопашном бою семьдесят ран. Суд, очевидно, признал, что он и так был достаточно наказан за свое незадачливое двадцатичетырехчасовое пребывание в пиратах, и он был помилован. Другим был Израэль Хендс, которого арестовали в Баттауне и приговорили к повешению, но который получил высочайшее помилование после того, как вызвался открыть королевским властям место, где было спрятано сокровище Тича. Однако когда два года спустя английское адмиралтейство после обычных в таких случаях проволочек и откладываний послало фрегат «Уинчелси», чтобы от имени короля объявить сокровище собственностью короны, то никакого сокровища они не нашли. Доклад капитана Мерилла того времени гласит, что посреди Кайманьего Озера в центре маленькой песчаной отмели они наткнулись на следы обширной осыпавшейся траншеи или чего-то в этом роде, а в прибрежной грязи среди ракушек и тины обнаружили какие-то бесформенные металлические каркасы, насквозь проржавевшие и покрытые окислами, которые при известной доле воображения можно было принять за останки испанских сейфов для перевозки ценностей. Как показало следствие, они были вскрыты еще до того, как попали в воду, и, конечно, оказались совершенно пустыми.
Таким образом, история не дает нам точного отчета в том, что случилось со сказочным сокровищем Черной Бороды. Но история позволяет сделать кое-какие допущения, которые проливают некоторый свет на то, что могло с ними случиться. Ибо известно, например, что после того, как лейтенант Мэйнард был свисая с флота по инвалидности из-за потери способности владеть своей правой рукой, он женился на некоей девице Анне Джеймс, шотландке по происхождению, зарегистрированной как уроженка Виргинии и имевшей волосы необычного темно-рыжего цвета. Свадьба состоялась в Лондоне в 1720 году, но за несколько месяцев до этого лейтенант Мэйнард приобрел одно из самых крупных поместий в Керколди, Восточная Шотландия, причем стало известно, что он участвует в доходах нескольких Вест-Индских плантаций и является фактическим владельцем небольшой флотилии из восьми торговых судов, зарегистрированных в Нью-Йорке. Это состояние даже по тем временам считалось весьма значительным, что было немного странным для отставного морского офицера невысокого ранга, чья премия за захват Черной Бороды и его команды в сумме составляла, как полагают, чистых 400 фунтов.
— Дай-ка по ним разок! — приказал Тич канониру носового орудия. Грохнул выстрел, и ядро взметнуло воду между маленькими суденышками. Это словно послужило сигналом к тому, чтобы на мачтах обоих шлюпов одновременно взвились флаги королевского британского военно-морского флота; однако, ничем другим они не выдали, что вообще придают значение этому выстрелу.
— Дьявол вас побери со всеми потрохами! — заорал Тич. — Кто вы такие?
Теперь шлюпы находились на расстоянии окрика. Лейтенант Мэйнард, на минуту отвлекшись от сложной задачи маневрирования между предательскими отмелями залива, приложил ладони рупором ко рту и прокричал в ответ:
— Вы видите по цветам нашего флага, что мы не пираты!
Глаза Тича под густыми нахмуренными бровями злобно сузились. Он стоял, на целую голову возвышаясь над окружавшими его людьми, и легкое облачко темного дыма поднималось над тлеющим запальным фитилем, торчавшим из-под полей его черной шляпы. Его подзорная труба внимательно обшаривала оба суденышка, выискивая какую-нибудь уловку, хитрость или ловушку — быть может, спрятанную короткоствольную каронаду или еще что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было видно. Мэйнард даже выбросил за борт оба свои фальконета, чтобы придать судам дополнительную плавучесть.
— Эй, вы! Пошлите шлюпку ко мне на борт! — крикнул Тич. — Я хочу наконец знать, кто вы такие, разрази вас гром!
— …не могу использовать шлюпку, — послышался ответ. — Она промеряет глубины. Но я прибуду к вам сам на своем судне!
И тут со шлюпов до Тича донесся смех. Его всего затрясло от злобы и негодования. В этом бесстрашном, неотвратимом приближении крохотных суденышек, смеющихся под наведенными на них жерлами смертоносных орудий, одного выстрела которых хватило бы, чтобы пустить их ко дну, было что-то отчаянное, роковое и неизбежное, похожее на дурной сон. Тич в бешенстве схватил флягу с ромом и отхлебнул большой глоток. Его люди растерянно переглянулись — не потому, что он пил перед боем, но потому, что он буквально почернел от ярости. Никогда прежде Тич не терял спокойствия и самообладания, пока не наступал момент пускать в ход сабли и палаши, и пираты привыкли воспринимать его первый яростный вопль, как сигнал к рукопашной схватке. Но сейчас Тич уже впал в неистовство, а враг все еще находился на расстоянии мушкетного выстрела.
— Будь проклята моя душа, если я дам пощаду хоть одному из вас! — орал он, брызжа слюной и чертыхаясь.
Мэйнард убрал паруса, и его люди взялись за весла, чтобы поскорее сократить расстояние между судами.
— Я не ожидаю от вас пощады! — закричал лейтенант. — Но и вы тоже не ждите пощады от меня!
У него не было красного флага, чтобы поднять на мачте в знак того, что пощады не будет никому. Тем не менее, такое предупреждение должно было быть сделано: этого требовали неписанные законы морской войны. Но как раз в тот момент, когда лейтенант кричал свое предупреждение, орудия пиратского шлюпа открыли беглый огонь. «Ройял Джеймс» окутался дымом, сквозь который молниями сверкали яркие вспышки выстрелов, в быстром чередовании прокатившиеся вдоль всего борта от носа до кормы. Людям, сидевшим спиной к пиратскому кораблю и, согнувшись в три погибели, ворочавшим тяжелыми веслами на тесных палубах утлых суденышек, на миг показалось, будто перед ними внезапно с грохотом разверзлись гигантские врата преисподней, и жгучее дыхание ада опалило их.
Когда дым рассеялся, двадцать девять человек остались лежать неподвижно на палубах шлюпов. Одиннадцать уцелевших — почерневшие, оборванные, покрытые с ног до головы своей и чужой кровью, в жалких лохмотьях, в которые превратилось их платье, — ошеломленно уставились друг на друга и на окружавшую их кровавую бойню, чтобы затем снова схватиться за весла и продолжать упорно грести.
— Берегись! — внезапно закричал Мэйнард. — Бросай весла и марш в трюм, живо!
Узкие и тесные пространства под палубами едва уместили дюжину уцелевших моряков, когда на шлюпы с пиратского корабля посыпался дождь шипящих, плюющихся и брызжущих огнем гранат. Однако теперь, благодаря предусмотрительности Мэйнарда, они не добавили новых смертей к общему итогу и без вреда взорвались на усыпанных трупами палубах, разбрасывая во все стороны руки, ноги и головы, оторванные у мертвецов.
Тич пристально всматривался сквозь завесу дыма, более густого и плотного, чем от орудийных залпов. На шлюпах не было заметно никаких признаков жизни.
— Да они там все подохли, кроме троих или четверых! — обрадованно воскликнул Тич. — Пошли, ребята — на абордаж! Прикончим собак до последнего!
Когда Тич и два десятка пиратов с визгом и воем скатились вниз на ближайший шлюп, Мэйнард поднял своих людей из-под палубы. Началась невообразимая свалка, в которой люди дрались скорее за место на палубе, чем из желания поразить врага. В ход пошли зубы, пальцы, кулаки и ножи, потому что в ужасной тесноте невозможно было не только размахнуться оружием, но и извлечь его из-за пояса или из ножен. Осатаневшие люди рвали друг другу волосы и бороды, выдавливали пальцами глаза, впивались в глотки, кусались и царапались, словно стая взбесившихся дьяволов. Черная Борода, зловеще оскалясь, раздавал удары направо и налево, крякая, словно мясник, разрубающий окровавленные говяжьи туши. У Мэйнарда была только одна цель — добраться до него, и вскоре оба вожака встали друг против друга так близко, что могли бы обменяться рукопожатием. Их пистолеты выпалили одновременно; Тич держал свой пистолет в левой руке, собираясь воспользоваться им, как дубинкой, когда увидел, что пистолет Мэйнарда направлен ему прямо в грудь. Пуля лейтенанта попала Тичу в живот, а выстрел пирата стегнул Мэйнарда по лицу, мгновенно обагрившемуся кровью. Тич не мешкал. Крича от ярости, он взмахнул палашом; Мэйнард отчаянно парировал, и снова был ослеплен потоком крови, когда соскользнувшее лезвие все же резануло его по пальцам. Здоровой рукой лейтенант выхватил второй пистолет, в упор разрядил его в Черную Бороду, наотмашь ударил его рукояткой по локтю и плечу, затем отшвырнул пистолет и перехватил окровавленную шпагу в левую руку. Но в неистовой толчее он не сумел во-время поменять позицию ног, чтобы нанести уверенный удар, и снова гигантский палаш Тича взвился над его головой.
Сквозь кровавый туман, застилавший его глаза, Мэйнард вдруг увидел, как голова Тича дернулась от страшного удара сзади, который напрочь отхватил его ухо, и в мокрой от пота спутанной массе его чудовищной бороды внезапно сверкнуло блестящее острие сабли.
И все же этот гигант не хотел умирать. Но теперь Мэйнард улучил возможность, упав на одно колено, вонзить свою шпагу снизу вверх в нижнюю часть живота Тича. С жестоким оскалом на черном от крови и копоти лице, Мэйнард, обливаясь потом, всем телом навалился на эфес шпаги, словно пытаясь столкнуть со стены тяжелый камень.
Кровь хлынула изо рта Тича и потекла по бороде, как будто в нее вплели новую алую ленту. Он выхватил еще один пистолет и выпалил в голову Мэйнарда, сорвав с нее порядочный клок кожи. Мэйнарду показалось, будто непомерный груз тянет его вниз на скользкую и липкую палубу, и шпага, повернувшись в его руке, выскользнула из ослабевших пальцев. Черная Борода падал, широко выпучив невидящие глаза, но, падая, умудрился вытащить из шейной петли свой последний пистолет и, уже лежа на слякотном настиле, бесполезно разрядил его прямо в синее небо над головой.
Мэйнард, стоя перед ним на коленях, вынужден был перевернуть его, чтобы извлечь свою шпагу. Все еще на коленях, прерывисто дыша и чувствуя, как кровь заливает его лицо, он приставил острие шпаги к шее Тича и, используя раненую правую кисть для дополнительного усилия, обеими руками изо всех сил вонзил окровавленное лезвие в горло пирата. Их лица сблизились настолько, что это можно было принять за долгий поцелуй. Полураскрытые губы, отравленное кровью дыхание, со свистом вырывавшееся из груди, остановившийся взгляд… Наконец, Тич глубоко вздохнул, тело его обмякло, и он умер.
Как всегда в подобных сражениях внезапно все было кончено, и яростная схватка прекратилась, словно прозвучал какой-то беззвучный сигнал. Люди стояли или лежали на палубе, моргая в тупом замешательстве, сознавая уже, что битва окончена, но так еще и не поняв, кто же победил. Не оставалось ни одного человека, кто не был бы окровавлен с ног до головы. Мэйнард отер тыльной стороной ладони кровь, заливавшую глаза, и только теперь наконец увидел у своих ног невероятно изрубленный труп Черной Бороды. Когда оставшиеся в живых люди лейтенанта подошли и сгрудились вокруг него, все еще слишком ошеломленные Недавним боем, чтобы осознать совершившееся, Мэйнард нагнулся и с трудом перевернул навзничь гигантское тело Тича. Он насчитал у него пять пистолетных и двадцать пять сабельных ран. Этот человек умер, как умирает дикий зверь — рыча и огрызаясь, с застывшим яростным оскалом на окостеневших губах.
Мэйнард с усилием заставил себя поднять шпагу раненой рукой и аккуратно довершил отделение головы Тича от туловища. Это был последний раз, когда правая рука Мэйнарда смогла взяться за эфес шпаги, ибо суставы ее, глубоко вскрытые, поблескивали костями в розоватом месиве, напоминавшем мясо краба.
С крайнего выступа Мыса Окракоки, где за два часа до рассвета Мэйнард высадил ее на берег, Анна в морскую подзорную трубу пыталась проследить за развитием боя, Но на таком расстоянии могла разглядеть только перемешивающиеся клубы желтого и белого дыма. Сухие, как треск ломающихся веток, мушкетные выстрелы и глухие удары рвущихся гранат после грохота орудий Тича казались слабыми и незначительным. Когда, наконец, наступила тишина, Анна увидела черный предмет, медленно ползущий на верхушку мачты маленького шлюпа Мэйнарда. В груди ее похолодело, как в проруби, потому что она приняла этот предмет за «Веселого Роджера»— черный флаг, который пираты поднимали на мачту в знак победы. Однако, когда загадочный предмет достиг клотика, он не развернулся в форму флага, и Анна в тревоге внимательно вглядывалась в него, не зная, бежать ли ей, или оставаться. Только когда оба шлюпа поменяли галс и медленно направились к мысу, ведя за собой пиратский корабль с полураспущенными парусами, Анна наконец поняла, что черный предмет был отрезанной головой Тича. Корабли возвращались домой, словно охотники с добычей, торжествующе демонстрируя всем голову убитого зверя…
Анна упала на колени в мокрую от утренней росы траву, и слезы заструились по ее щекам сквозь плотно сомкнутые веки. Это не были слезы ни грусти, ни печали, ни жалости. Человек по имени Тич перестал существовать. Тот, кто словно жадный ребенок хватал от жизни все что мог, нисколько не заботясь ни о загубленных судьбах, ни о разрушенных надеждах, тот, кто пуще всего старался превратить себя в зловещую легенду, наводящую ужас и смертельный страх, теперь навеки останется всего лишь легендой. И ни одно живое сердце не вспомнит о нем с нежностью и печалью, ни одна живая душа не прольет слезу над его безымянной могилой. Хотел ли он этого, или нет — это было то, что он получил…
Анна плакала, как плачут дети, когда музыка внезапно становится слишком громкой, голоса актеров слишком резкими, а краски декораций слишком яркими и фальшивыми. Все, что произошло с ней с того памятного вечера, когда они с Мэдж отправились в карете из Пансиона мисс Хукер к причалам Лейтского порта, промелькнуло в промежутке немногим более года. Из ребенка она превратилась в женщину, и ужасное познание пришло на смену детской наивности. Он уже почти завершился, этот фантастический год Анны Блайт, — и теперь она, стоя на коленях, пыталась слезами проложить дорогу назад к детству…
Так Мэйнард и нашел ее, заплаканную и опустошенную. Он помог ей встать на ноги и смущенно произнес, извиняясь за свой вид:
— Я полагаю, вам приходилось видеть кровь и прежде, сударыня…
Из всех ответов, которые можно было бы ожидать от Анны в этот момент — слова потрясения, радости или сожаления, — история доносит до нас лишь то, что она некоторое время молча стояла, глядя на лейтенанта, как бы изучая степень и характер его ранений, и затем сказала:
— Сэр, ради бога, поторопитесь найти хирурга!
Местный плантатор по имени Беллами довез Анну в карете до Уильямсбурга, хотя до сих пор неясно, было ли это предусмотрено заранее, или она просто не захотела снова оказаться на борту «Ройял Джеймса». Но, как бы то ни было, Анна отсутствовала в столице Северной Каролины в тот момент, когда лейтенант Мэйнард вошел в гавань, чтобы передать тело Черной Бороды и остатки его команды соответствующим властям и подвергнуть следствию опечатанные склады и документы губернатора Чарльза Идена.
Из всей команды Черной Бороды только двое избежали последовавшего приговора к смертной казни через повешение. Одним из них был некто Самуэль О'Делл, который присоединился к Черной Бороде за день до схватки с Мэйнардом и получил в рукопашном бою семьдесят ран. Суд, очевидно, признал, что он и так был достаточно наказан за свое незадачливое двадцатичетырехчасовое пребывание в пиратах, и он был помилован. Другим был Израэль Хендс, которого арестовали в Баттауне и приговорили к повешению, но который получил высочайшее помилование после того, как вызвался открыть королевским властям место, где было спрятано сокровище Тича. Однако когда два года спустя английское адмиралтейство после обычных в таких случаях проволочек и откладываний послало фрегат «Уинчелси», чтобы от имени короля объявить сокровище собственностью короны, то никакого сокровища они не нашли. Доклад капитана Мерилла того времени гласит, что посреди Кайманьего Озера в центре маленькой песчаной отмели они наткнулись на следы обширной осыпавшейся траншеи или чего-то в этом роде, а в прибрежной грязи среди ракушек и тины обнаружили какие-то бесформенные металлические каркасы, насквозь проржавевшие и покрытые окислами, которые при известной доле воображения можно было принять за останки испанских сейфов для перевозки ценностей. Как показало следствие, они были вскрыты еще до того, как попали в воду, и, конечно, оказались совершенно пустыми.
Таким образом, история не дает нам точного отчета в том, что случилось со сказочным сокровищем Черной Бороды. Но история позволяет сделать кое-какие допущения, которые проливают некоторый свет на то, что могло с ними случиться. Ибо известно, например, что после того, как лейтенант Мэйнард был свисая с флота по инвалидности из-за потери способности владеть своей правой рукой, он женился на некоей девице Анне Джеймс, шотландке по происхождению, зарегистрированной как уроженка Виргинии и имевшей волосы необычного темно-рыжего цвета. Свадьба состоялась в Лондоне в 1720 году, но за несколько месяцев до этого лейтенант Мэйнард приобрел одно из самых крупных поместий в Керколди, Восточная Шотландия, причем стало известно, что он участвует в доходах нескольких Вест-Индских плантаций и является фактическим владельцем небольшой флотилии из восьми торговых судов, зарегистрированных в Нью-Йорке. Это состояние даже по тем временам считалось весьма значительным, что было немного странным для отставного морского офицера невысокого ранга, чья премия за захват Черной Бороды и его команды в сумме составляла, как полагают, чистых 400 фунтов.