Преображенский Виктор. Особенности национальной гарнизонной службы

   Жен и дочерей собственных командиров и начальников обсуждать у нас было не принято, однако мы сполна компенсировали нами же установленное табу на девчонках, с которыми наши сослуживцы знакомились в увольнительных, изредка забегавших к ним, чтобы одарить жгучим поцелуем и подбросить шоколадку или пакетик леденцов. В подобных случаях мы активно обсуждали достоинства посетительниц, а главное… Главное, спешили сбить с толку счастливца, чтобы получить доступ к заветному лакомству.

Все течет, все меняется

   Философская суть армейского бытия проникает в сознание солдата по истечению первого же периода срочной службы. Сознание того, что скоро твое место «духа», «зеленки», «молодого» займет кто-то другой, что ты сумел пережить и с честью выйти из первого по-настоящему самостоятельного и самого, пожалуй, сложного периода жизни, придает силы, окрыляет. Всего-то шесть месяцев назад впервые попав в абсолютно чуждую обстановку, ты напрягаешься и сохраняешь это напряжение все то время, пока не поймешь однажды, что ты можешь. Что ты уже справился. Ты еще и не на такое способен.
   Адаптировавшись к непривычным и таким «напряжным» поначалу условиям, вдруг начинаешь вновь видеть себя человеком, а не запуганным, загнанным в хвост и в гриву, мечущимся из стороны в сторону жеребенком. Принимаешься качать «железки», чтобы не стыдно было потом на такой далекой и желанной «гражданке» сбросить с себя перед девчонками верхнюю одежду. Берешься за книжки, чтоб наверстать упущенное за казавшиеся бесконечными месяцы муштры. Осваиваешь новую для себя специальность, которая, глядишь, позволит тебе и вне армии спокойно получать свой хлеб с маслом, а там и с икрой. И понимаешь, наконец, что ты страшно изменился. Стал самостоятельным, готовым принять решение, реализовать его и ответить, если придется. Превратился в настоящего мужика, наконец.
   Шесть месяцев службы в учебке пролетели настолько быстро, что первая в моей жизни армейская осень показалась неправдоподобно ранней. К ноябрьским праздникам волнения и хлопоты выпускных экзаменов неожиданно оказались позади, и в день Великой Октябрьской Социалистической революции я оказался в числе двадцать новоиспеченных сержантов и специалистов 3-го класса, которых Судьба (или наша строевая часть, что, впрочем, казалось одним и тем же) направляла к новому месту службы. В далекую и неизвестную страну, бывшую в те времена одной из братских республик. На самый что ни на есть передний край. На границу с одним из вероятных противников нашей Родины.

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ГАРНИЗОННОЙ СЛУЖБЫ

Первые впечатления

   Не успел Каспий, оставшийся позади поезда, несущего нас к новым свершениям, осесть новыми впечатлениями в не таких уж и грубых солдатских душах, как перед нашим взором предстала новая, восхитительно-необычная страна. Люди, похожие и непохожие на нас. Говорящие на незнакомом языке, обменивающиеся непонятными жестами, одетые по-особому — чужие внешне, но на деле родные и близкие.
   Подсевшие в наш жесткий купейный вагон на каком-то потерянном в сухой степи полустанке попутчики принялись одаривать нас сладостями и фруктами, опаивать чаем, который казался неуместным в жаре поначалу, но в итоге принес чувство прохладного умиротворения. Стоило сойти на любой станции, чтобы спокойно покурить, как мы тут же оказывались в центре всеобщего внимания. Мужчины в непривычно темных одеждах наперебой предлагали нам сигареты и, забавно коверкая русские слова, спешили рассказать о собственной службе в армии. Женщины в пестрых одеждах и непременных головных платках скармливали нам вкуснейшую халву. Торговки совали в руки горячие пирожки и кульки с семечками. Дети, забывая закрыть щербатые рты, восхищенно сверлили блестящие значки на нашей парадной форме горящими угольками своих задорно блестящих черных глазенок.
   Вечером вместо успевшего надоесть сухпая ^[4], несмотря на робкие возражения сопровождающего офицера, нам предстояло смолотить с десяток жареных цыплят, несколько палок копченной рыбы и груду свежих овощей, так что спать мы улеглись с полным ощущении того, что засыпаем дома, а не в вихляющем из стороны в сторону, дребезжащем всеми своими старыми деталями поезде.

Новое место службы

   Пронзительный голос муллы, вещавшего с вершины стройного, обвитого тончайшим каменным кружевом минарета, стал первым впечатлением от нового места службы, куда поезд благополучно довез нас одним солнечным ноябрьским утром. Разбудив не без помощи проводника явно перебравшего прошлой ночью офицера, мы высыпали на привокзальную площадь города Н., бывшего, между прочим, столицей автономной республики.
   Обещанную машину из штаба за нами так и не прислали, и под рассеянным взором постепенно приходящего в себя капитана мы двинулись навстречу Судьбе, рискуя свернуть шеи от обилия новых и ярких впечатлений. Необычность чувственного восприятия окружающего не померкла и после того, как мы переступили въездные ворота, выкрашенные привычной зеленой краской, потому что находившиеся в районе КПП офицеры все сплошь были не в кителях, а в рубашках, а солдаты… В совершенно незнакомых и даже чуждых нашей прежней армейской эстетике панамах, выгоревших на солнце хэбэ, с болтающимися значительно ниже пояса ремнями, новые однополчане произвели на нас ошеломляющее впечатление, разительный эффект которого лишь в малой степени смягчали напутствия, полученные в стенах родной части. Нас предупреждали, что показательная учебка и «настоящие войска» — явления малосхожие, но действительность превосходила все ожидания и усугублялась видом тощих коров, за полным отсутствием какой-либо растительности вынужденных тоскливо жевать содержимое урн.
   Часа два мы провели в перекрытой маскировочной сетью курилке, дожидаясь окончания перерыва и возвращения с сиесты офицеров, которым предстояло распределить нас по частям. В итоге оказалось, что местный кадровик сегодня на службу уже не явится, и это пустяшное вроде бы обстоятельство сыграло решающую роль во всей моей последующей жизни. Вышедший для знакомства с нами майор оказался офицером политотдела армии, занимающимся военно-политическим изучением видного отсюда невооруженным глазом противника. Узнав, что за плечами у меня иняз и несколько лет работы в «Интуристе» и перебросившись со мной парой фраз на английском, он сходу состряпал рапорт о зачислении меня в распоряжение политотдела дивизии, подписал его у какого-то начальника и решил мою судьбу на ближайшие двенадцать месяцев.

«Мартский» кот

   Писать я начал за много лет до того, как пошел в армию. Изведя тонны бумаги и чернил, иногда даже сам оставался доволен тем, что выходило из под моего пера. Но реальные навыки письма мне удалось получить только в армии. Точнее, в политотделе, куда был прикомандирован после окончания учебки. Именно там мне впервые пришлось написать что-то, предназначенное для прочтения не только мною самим. Что, говоря по правде, оказалось куда сложнее, чем это можно было предположить.
   Меня, бравого гвардии сержанта, так и не успевшего усвоить лихую армейскую манеру представления и общения, неплохо приняли в коллективе, каждый член которого владел несколькими иностранными языками и всю жизнь занимался изучением того, что тогда было принято называть «вероятным противником». Офицеры читали абсолютно недоступные для простых смертных иностранные газеты и журналы, регулярно слушали радиостанции, передачи которых безбожно глушились, и вели какие-то формуляры и досье, пополняемые не всегда понятными записями и заметками. А еще они составляли листовки, радиограммы и программы устного вещания, которые предназначались для применения в боевых условиях, чтобы подорвать боевой дух противника, склонить его к невыполнению приказов собственного военного командования, сдаче в плен, выходу из войны.
   Лишь много позже, когда мне самому доверили написать первую в жизни листовку, я убедился в том, какой чистейшей воды профанацией было занятие этих неглупых интеллигентных людей, мысли которых подвергались обязательной цензуре чиновников от политорганов. Но поначалу я даже не пытался скрыть восторг от общения с этими интеллектуалами, являвшими собой племя «белых ворон» в окружающем их параллельно-перпендикулярном примитивизме. И даже не мечтал, что когда-нибудь и мне будет доверена хотя бы теоретическая попытка написать нечто, рассчитанное на находящихся за тысячи миль людей. С тем большим трепетом я предпринял попытку написать листовку, которая, понятно, в итоге оказалась нещадно раскритикованной тем самым чиновником, в обязанности которого входило утверждение подобных документов. Прочитав представленный текст, генерал-политработник добродушно предложил мне дополнить его острой критикой заокеанских толстосумов и призывом к классовой солидарности трудящихся. И искренне вознегодовал, когда я тактично попытался высказать явному неспециалисту свои соображения.
   Впрочем, все это было много позже, когда я отслужил положенные полтора года срочной службы, получил офицерское звание и был призван в кадры вооруженных сил. А тогда, только попав в новый для себя коллектив, я страшно переживал по поводу первого самостоятельного задания. Побеседовав со мной, новый начальник предложил мне подготовить материал об очередных маневрах НАТО на ТВД, определил срок сдачи текста и попрощался.
   Привыкшему к повсеместной практике армейского «просиживания штанов» от звонка до звонка, мне была не совсем понятна эта ситуация. За непродолжительный период службы я успел убедиться в абсолютно дурной организации труда воинских коллективов и знал, что в ожидании очередного «мудрого указания» самодура-начальника давно сделавшие свое дело люди вынуждены часами тупо высиживать на своих рабочих местах, а тут…
   — Мы работаем на конечный результат, — сказал мне один из сослуживцев, лейтенант, к которому я обратился за разъяснением. — Главное, чтобы ты своевременно и хорошо справлялся со своей работой, а где ты ее делаешь — на рабочем месте или дома — твое личное дело…
   Подобная постановка вопроса находилась в прямом противоречии с обычной для армии стратегией создания видимости «тотальной занятости», однако с помощью нашего начальника оказалась вполне дееспособной. Рациональной и эффективной. Именно такой, которая, сочетая доверие и спрос, гарантировала достижение максимально высоких результатов. Через сколько-то лет, став каким-никаким начальником, я с удовольствием продолжил этот испытанный стиль работы, а тогда, получив первое задание, признаться, был слегка шокирован. Тем более, что дома, где я мог спокойно трудиться, у меня по понятной причине не было, а в политотделе мне определили вполне удобное рабочее место за письменным столом, имевшим даже запирающиеся ящики!
   Как бы то ни было, я с энтузиазмом взялся за выполнение поставленного задания и убедился в его сложности. В самом деле, творить для души и писать по заданию — вещи диаметрально противоположные, и, взявшись за ручку, я очень скоро сообразил, что без навыков штабной публицистики это не так-то просто. Битый час прокорпел я над конструированием элементарных фраз, раз десять начинал свой материал заново, пока не добрался до гениального, как мне показалось, художественного сравнения, чудо как подходившего к общему тону моего повествования.
   Речь шла об агрессивной сущности империалистов, которые, видимо, напились валериановых капель и уподобились блудливым мартовским котам.
   «Мартовским? — переспросила тень сомнения, закравшаяся в мое сознание, испытывающее потребность справиться с первым заданием как можно лучше. — Мужики здесь грамотные, нельзя допустить ошибку… Если в прилагательных „январский“, „февральский“, „апрельский“, „майский“ и так далее пишется суффикс „ск“, то почему „мартовский“? „Мартский“, что ли? Звучит, конечно, странно, но, понятно, русский — язык особенный…»
   Все еще сомневаясь, я в очередной раз перечислил в уме ряд прилагательных, образованных от названий месяцев, и остановился на варианте «мартский», который наиболее подходил к моему случаю. Думаю, не надо уточнять, что после того, как мое произведение было прочитано начальником, за мной на долгое время утвердилась соответствующая кличка.
   В целом же, как оказалось, новый коллектив весьма отличался от прочих подразделений штаба. Особенно это было ощутимо именно с точки зрения лингвистики, об обширных знаниях наших командиров в области которой можно судить хотя бы по тому печальному факту, что даже начальник штаба армии, человек блестяще закончивший Академию Генерального штаба и, по сути, несущий ответственность за планирование боевых операций в рамках целого операционного направления на ТВД, был искренне удивлен, что наши офицеры, регулярно прослушивающие, в частности, радиостанции различных арабских стран, владеют столькими иностранными языками.
   «С нами рядом работают офицеры, — гордо заявил он, выступая на какой-то конференции, — которые в совершенстве владеют не только английским или еврейским, но сирийским, кувейтским, египетским!» И как было в этом случае остановить заслуженного и одаренного в несколько иной сфере человека и рассказать ему, что нет среди языков народов мира ни еврейского, ни иракского или ливийского, ни американского или австралийского языков.

Гарнизон

   Будучи местом своего рода ссылки для отдельных офицеров, гарнизон, в который я попал служить, вообще славился своей спецификой. Здесь не росли мандарины и не ловились осетры, поэтому в то время, когда в прочих «синекурных гарнизонах» командиры и начальники всех степеней в поте лица организовывали сбор подношений для представителей вышестоящих штабов, жизнь в гарнизоне текла скучно и неторопливо. И ее плавное течение лишь изредка нарушалось какой-нибудь залетной инспекцией или чрезвычайным происшествием, отголоски которого долгие годы передавались из поколения в поколение, превращаясь в своего рода легенды, обретая множество версий.
   Провинциальный, мусульманский уклад жизни гарнизона лишал военнослужащих и членов их семей даже теоретической возможности развлекаться. В прилепленной к границе автономии, оторванной даже от республики, в состав которой она входила, не существовало ни кинотеатров, ни ресторанов или кафе, где можно было отдохнуть или провести время с друзьями или семьей. Начальнику местного дома офицеров и в страшном сне не могла прийти в голову шальная мысль устроить танцы или разнообразить «уставной» кинорепертуар, формируемый преимущественно из очень старых, не очень старых и почти не старых индийских мелодрам. Единственным развлечением для тех, кто проходил там службу, был городской базарчик, где, по крайней мере, можно было повстречать знакомых, обменяться сплетнями годичной давности, людей посмотреть, себя показать.
   С базарчиком этим и было связано одно из чрезвычайных происшествий, невольным свидетелем которого мне довелось стать уже в первые недели службы в штабе армии.
   Честно заработав право на первое увольнение, я бродил по пыльному городку, впитывая впечатления для того, что когда-то могло оказаться изложенным на бумаге, отчаянно скучая и по привычке прислушиваясь к собственному желудку, возмущенному жирной бараниной, и ужасаясь адской жаре в ноябре и изобилию мух.
   Я довольно долго бродил по запутанным улочкам Старого города, радуясь, что мне удалось избавиться от назойливого внимания командиров, и изнывал от жары, когда вдруг услышал громкие крики со стороны базара. Вообще-то я никогда не отличался особым любопытством, но мне абсолютно нечего было делать, и я последовал на крики, стараясь не спешить.
   Зрелище, представшее перед моими глазами, напоминало съемку какого-то боевика времен войны легендарной Красной армии против проклятых басмачей в Средней Азии. Почтенные аксакалы с седыми бородами, женщины в платках и под паранджой, торговцы всех возрастов и мастей, босоногие мальчишки, зеваки, сбившись в кучки, оживленно комментировали событие, разворачивающееся у самого входа, среди гигантских гор арбузов и дынь, откуда доносились громкие крики по-русски и по-азербайджански, милицейские свистки, звуки ударов.
   Оказалось, что на базар пришли мать и жена одного из молодых офицеров местной дивизии, впервые только накануне попавшие в город и абсолютно незнакомые с местными обычаями и нравами. Проводив сына и мужа на службу, женщины решили сходить на местный базар, чтобы купить кое-какие продукты и накрыть к ужину праздничный стол.
   В то время, пока они чинно ходили по мясным, овощным и фруктовым рядам, выбирая баклажаны, помидоры, яблоки и зелень, все шло прекрасно. Пожилые торговцы услужливо предлагали им лучшие плоды и всеми силами старались скрыть естественный блеск глаз, перед которыми навязчиво маячили белокожие прелести достаточно редких там северянок. Продавцы помоложе откровенно слюнявили обнаженные плечи и коленки женщин взглядами, искренне отказываясь от денег, которые те предлагали за приобретенный товар. Свекровь и невестка не могли нарадоваться на внимание аборигенов и совсем уж было расцвели под взорами волооких красавцев, когда их собственные взгляды наткнулись на огромные плоды бахчевых, в изобилии наваленных прямо на земле недалеко от выхода с рынка.
   Что может лучше утолить жажду, чем холодная мякоть арбуза, наверняка решили женщины, устремляясь к вожделенным плодам. Склонившись над горой арбузов, они бы еще долго выбирали сочные плоды, выстукивая их звонкие, надутые сладкой влагой бока, но… Но кто-то из совсем еще молодых и непростительно несдержанных джигитов, высмотрев под халатиком у младшей из женщин намек на нижнее белье, дико вскрикнул и, подлетев к растерявшейся молодухе, довольно ловко пристроился к ее согнутому в несколько рискованной позе телу. Смешной до драматизма акт продолжался ровно столько времени, сколько потребовалось мужичку для удовлетворения своих низменных инстинктов, сдержать которые не смогли ни тщетные попытки невестки вырваться, ни отчаянный град ударов, наносимых свекровью пляжным зонтиком по спине и голове насильника, ни увещевания почтенных аксакалов, ни крики окружающей толпы, ни милицейские свистки.
   Происшествие на рынке долго обсуждалось во всех инстанциях. Результатом же переговоров и обсуждений стал перевод молодого офицера к новому месту службы с неожиданным повышением. Насколько мне известно, ни пострадавшая, ни ее мать и муж не были заинтересованы в судебном разбирательстве этого инцидента, поэтому дело вскоре закрыли. Родители насильника, выплатив отступные жертве и щедро вознаградив следственные усилия местных правоохранительных органов, выслали свое чадо на учебу в Москву, где тому предстояло приобщиться к достижениям цивилизации в области строительства отношений с представительницами слабого пола.

Графин

   Продвижение по службе в армии вообще всегда было делом далеко не простым. Каждая очередная ступенька карьерной лестницы офицера традиционно строилась из ящиков спиртного или центнеров иных даров местной природы, если не была заранее предопределена правом рождения или знакомства, доставшегося в наследство или благоприобретенного. Самостоятельно или с помощью жены.
   Жены вообще всегда играли важную роль в деятельности Вооруженных сил. Не считая уроков истории и собственных познаний в области античной мифологии и Ветхого завета, первыми сведениями, полученными в этой области, я обязан именно армии. Точнее, первому из командующих, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться.
   Мой первый командующий был незабываемой личностью. Потому, что обладал гигантским ростом, могучим торсом и зычным голосом, который наводил мистический трепет на окружающих, готовых провалиться сквозь землю, лишь бы не столкнуться с ним лицом к лицу. Он был известен своим строгим нравом по отношению к подчиненным, среди которых выделял чиновников в звании не ниже подполковника, чем доставлял массу удовольствия младшим офицерам, сержантам и солдатам, которых для этого военачальника просто не существовало. Кроме того слыл непревзойденным бабником, отлавливавшим женщин в любом месте, где те имели неосторожность попасться ему на глаза.
   Главным помощником командующего в подобных деликатных вопросах был прапорщик-грузин, числящийся адъютантом, а на деле являющимся основным поставщиком женщин своему хозяину. Говорят, что где бы ни оказались генерал и его верный слуга, они первым делом высматривали для себя возможные жертвы и лишь потом приступали к делам, ради которых, собственно, и совершали вояжи по подчиненным частям и соединениям. Не изменяли они своим сибаритским привычкам и возвращаясь в штаб армии. Многие из бесчисленных машинисток, секретчиц, официанток, буфетчиц и уборщиц которого могли бы порассказать о старшем гарнизонном воинском начальнике. Говорят, что, вернувшись на «зимние квартиры», командующий и его адъютант начинали рабочий день с наблюдения за контрольно-пропускным пунктом и двором штаба, запруженных в это время дня народом, спешащим на службу. Высмотрев в толпе объект, достойный внимания, генерал указывал на него пальцем, и верный адъютант приступал к исполнению своих функциональных обязанностей, состоявших в сборе и анализе данных о понравившейся хозяину женщине. Справедливости ради, надо отметить, что генерал старался не трогать состоящих в браке, однако…
   Эта беззаботная хохотушка с роскошными пшеничными волосами, высокой грудью и стройными ногами, так и норовящими выскочить из-под коротенькой юбчонки, уже давно обратила на себя внимание командующего. Узнав, что она замужем за одним из штабных офицеров, он пару раз успешно подавил в себе искушение, которое на поверку оказалось сильнее стальной воли военачальника, и в один прекрасный день приказал адъютанту доставить к нему эту женщину.
   Трудно сказать, как разворачивались бы события, не предупреди она мужа о том, что ее вызвал сам командующий. Надо отметить, что генерал был весьма недурен собой и занимал достаточно видное общественное положение, чтобы прийтись по душе женщинам, во все времена почитавшим героев. Однако, попав в комнату отдыха влиятельного армейского сановника, женщина вдруг заупрямилась и, оберегая собственную честь, разбила о череп неудавшегося насильника роскошный хрустальный графин, составляющий существенную деталь интерьера того царского будуара, в котором она очутилась. Военная голова командующего выдержала удар, а брызги хрусталя, очевидно, просветлили мозг, затуманенный желанием. Отряхивая коньяк со своих звезд и боевых наград, генерал склонился над рукой женщины в целомудренном поцелуе. Вызвав к себе на следующий день мужа несостоявшейся любовницы, похвалил его за воспитание боевой подруги. А заодно сообщил о переводе в вожделенную для всех военных Группу советских войск в Германии, где тому предстояло нарушить святая святых кадровой работы в Вооруженных силах СССР, приняв под командование развернутый полк. Не имея при этом, кстати говоря, обязательного для этой должности академического образования.

Наследник шахского престола

   Вхождение приграничной страны в «агрессивный империалистический блок СЕНТО» никак не отражалось на отношениях этого приграничного государства с СССР. Планируя проведение наступательных операций на этом стратегическом направлении, целью которых была оккупация обширных территорий с выходом к нефтяным месторождениям, военно-политическое руководство Советского Союза активно продавало вероятному противнику оружие, держало в его армии своих военных советников, развивало всесторонние и взаимовыгодные связи с главой соседнего государства. Глава был шахом и заядлым охотником, неоднократно посещал зону ответственности нашего объединения, где к его услугам всегда имелись заповедники с медведями и оленями, которых можно было уничтожать в любом количестве, подтверждая нерушимость традиционной дружбы и добрососедства между двумя народами. Посещал сопредельную территорию и наследник шахского престола — своевольный подросток, обожавший гонять на американских сверхзвуковых истребителях, которые нет-нет да и залетали за границу, вызывая нестерпимый зуд в ладонях советских зенитчиков, которым строго-настрого было запрещено выполнять свои функциональные обязанности по противовоздушной обороне Отчизны без соответствующего разрешения Москвы.
   Так, наверное, шахчонок и летал бы туда и обратно через границу, если бы не какая-то неполадка с двигателем его самолета, потребовавшая экстренной посадки на одном из аэродромов истребителей-перехватчиков нашего округа. Запросив разрешения на посадку, которое было ему незамедлительно дано, наследник шахского престола вышел на ВПП ^[5], а несчастный командир авиаполка, предупрежденный о необходимости оказать титулованному пацану подобающий прием, приказал выкатить на поле красную дорожку и, глотнув для храбрости некой ободряющей жидкости, приготовился вышагивать строевым шагом навстречу приземлившемуся «Фантому».