Преображенский Виктор. Особенности национальной гарнизонной службы

   — Понимаешь, нам с тобой надо знать, чем живут эти люди, — сказал мне начальник вечером, старательно отводя глаза. — Это, конечно, не наш театр военных действий, но и здесь можно многое почерпнуть… И вообще, я прошу тебя: не рассказывай, пожалуйста, об этом никому…
   Хотите верьте, хотите нет, но я не рассказывал об этом случае в течение многих лет. Почти никому. Если, конечно, не считать своих коллег по политуправлению округа, которым, согласитесь, не мешало чуть больше знать о том, как живут люди за непроницаемым железным занавесом.

Империалистическая пропаганда

   Советский военный ансамбль песни и пляски оказался для доверчивых и гостеприимных австралийцев такой экзотикой, что все выступления ребят на пятом континенте проходили с необыкновенным успехом. Артистов не только с восторгом слушали и смотрели, но безостановочно приглашали в гости. И при этом накрывали фантастические по обилию столы, яства с которых вносили существенное разнообразие в то скудное меню, которое мы могли позволить себе на выплачивавшиеся нищенские командировочные.
   Лично мне, скажем, особенно запомнился официальный прием, устроенный в честь советских коллег командующим войсками одного из военных округов страны. Запомнился не блюдами и напитками, которых, кстати, было предостаточно, а тем, что на банкете присутствовали не только генералы и старшие офицеры, что могло бы уместиться в нашем сознании, но солдаты и сержанты, что уж точно никак не вписывалось в понятия представителей самой свободной и демократической страны в мире.
   Для меня, видевшего генералов только на бесконечных совещаниях, было не совсем понятно, как такое вообще могло происходить. Заметив, как непринужденно беседуют генерал и сержант, я даже забыл о своих обязанностях переводчика и стоял, разинув рот, до того момента, пока руководитель делегации не дернул меня за рукав, возвращая на землю.
   — Все это — империалистическая пропаганда, — сказал он мне поздно ночью, милостиво позволяя вернуться в свой номер после очередного рабочего дня продолжительностью в 17 часов. В ходе которого, забыв о еде и отдыхе, я переводил его милые беседы с официальными представителями австралийской стороны и продавцами магазинов, где он покупал вещи для себя и своей семьи, заполнял на английском кучу каких-то банковских документов, вел за него телефонные переговоры и бегал по гостинице, разыскивая для каких-то начальников жесткие мочалки из лыка, которых у зажравшихся капиталистов отродясь не водилось.
   Впрочем, если честно, все это меня абсолютно не напрягало. Здоровый организм и восторженно раскрытая для впитывания окружающих чудес психика легко и без малейших протестов справлялся с трехмесячным недосыпом. В конце концов, тело просто не могло противиться неутолимой жажде все новых впечатлений, которые впитывала душа.
   Думаю, понятно и то, что я абсолютно не страдал из-за того, что моя демобилизация из рядов Вооруженных сил оттягивалась по причине физического отсутствия в части. Не надо, очевидно, объяснять, почему после возвращения я, не раздумывая, написал рапорт о готовности продолжить службу в армии в качестве кадрового офицера. И, надо сказать, несмотря на откровенный, бесконечный и неистребимый маразм, с которым в дальнейшем регулярно сталкивался, ни разу всерьез не жалел о сделанном выборе. Честное слово.

БЕЛАЯ КОСТЬ

Офицеры

   Предыдущий опыт, полученный в учебке и в моем первом военном гарнизоне, позволили мне прийти к целому ряду выводов, важнейший из которых заключался в том, что реальная служба и те «картинки», которые показывали нам писатели и кинорежиссеры, не имеют между собой практически ничего общего. В отличие от нынешней армии, куда никакими пряниками не заманишь действительно толковых молодых людей и где не задерживается ни одни мало-мальски дееспособный офицер (я, естественно, не имею в виду тех, кто вынужден выслуживать квартиру или пенсию), в прежних вооруженных силах было немало действительно грамотных, культурных и образованных людей. И представьте себе, они не растворялись в превалирующей массе тех, кто в лучшем случае мог послужить персонажем для простоватого анекдота на военную тему. Составляя элиту вооруженных сил, такие офицеры не просто добросовестно выполняли свои обязанности, но владели иностранными языками, занимались спортом, много читали и имели собственное мнение по любому, заслуживавшему их внимания поводу.
   Могу сказать, что мне очень повезло: за годы офицерской службы я встретил и сдружился со многими военнослужащими, иметь которых под своими знаменами, убежден, сочло бы за честь командование любого государства. Большинство из них уже давно распрощались с армией и вполне успешно применили свой интеллект и приобретенные за годы службы навыки и опыт в политике и бизнесе, культуре и производстве. Истинные представители той славной когорты, которая некогда именовалась «Белой костью», они ярко контрастировали с большинством своих сослуживцев и начальников, в чем я имел возможность убедиться уже в первые месяцы собственной офицерской карьеры.

Лингвистическая проблема

   О том, что в Вооруженные силы попадают люди, мало знакомые с родным, но в совершенстве владеющие командирским и матерным языками, я, в принципе, успел узнать еще в учебке, однако, попав в политуправление округа, совсем уж было уверовал, что характерные для ротно-батальонного звена лингвистические проблемы не существуют в крупных штабах. И очень ошибся. Сказалось мое слабое знание армейских реалий, задумайся над которыми я хоть раз, то уж наверняка бы сообразил, что полковниками и генералами становятся именно те, кто прошел звенья взвода, роты, батальона, полка, в совершенстве изучив именно командирский и матерный.
   За полтора года срочной службы, признаться, я лишь однажды, во время принятия присяги, держал в руках автомат и имел довольно смутное представление о том, что мне предстоит делать в условиях реального боя. Отцы-командиры, правда, добились от меня полного автоматизма в отдании воинского приветствия на ходу и в положении «стоя», подметании расположения и территории части, накручивании вокруг ног портянок, а также глажке формы и подшивании подворотничков. Более того, особого искусства мне удалось добиться в доведении до зеркального блеска своих сапог, а также в пришивании к только что выстиранному и тщательно отглаженному обмундированию черных погон из сукна с аббревиатурой «СА», расшифровываемой нами как угодно, только не как «Советская армия».
   Навыки «погонных дел мастера» немало пригодились мне во время подготовки к параду — первому в жизни торжественному мероприятию, которое должно было подтвердить мое окончательное причисление к светлому лику Защитника Отечества путем совместного прохождения с коллегами по штабу в так называемой «офицерской коробке». Всю ночь, предшествовавшую обязательному в подобных случаях строевому смотру, я чистил и гладил свой парадный мундир, пришивал к нему золотые погоны с двумя крошечными звездочками и прилаживал сиротливый вузовский ромбик и блестящий гвардейский значок, полученный еще в учебке. Да, на моей груди явно не хватало боевых наград, но, разглядывая себя в зеркале, я остался весьма доволен собственным бравым видом и гордостью, которые читались в глазах домашних. Вымотанная бессонной ночью жена была искренне рада завершению моих приготовлений, а годовалый сын счастливо заливался смехом и щурился от ослепительного блеска моих армейских регалий. И откуда мне, военному-невоенному человеку, было знать, что вследствие очевидной для посвященных, но неизвестной мне разницы в фасоне и крое солдатского и офицерского кителей погоны мои оказались пришитыми неправильно, и что этому печальному факту было суждено сыграть со мной злую шутку.
   Не то чтобы вопиющее, но бросающееся в глаза нарушение формы одежды было отмечено в моем внешнем виде еще в тот момент, когда нас расставили по ранжиру, подбирая места в шеренгах и рядах, которым чуть позже предстояло превратиться в монолитную «строевую коробку», марширующую в авангарде парада. В числе пары десятка таких же нарушителей меня вывели из строя и, сгруппировав в плотную кучку, подвели к руководителю тренировок — боевому генерал-лейтенанту, известному своим пристрастием к спиртному и блестящим владением принятыми в Вооруженных силах языками.
   Я оказался единственным среди нарушителей младшим офицером, поэтому если мимо зрелых майоров, бывалых подполковников и заслуженных полковников боевой генерал пробежался довольно живо, цедя сквозь зубы отдельные замечания, то около меня он вдруг резко притормозил. И даже встряхнул головой, чтобы понять, каким образом в ряды ответственных работников штаба округа первой категории (!) затесался какой-то лейтенантишка. Да еще с погонами, пришитыми не так, как положено.
   — Что это за, мать-перемать, форма такая?! — взревел боевой генерал во всю мощь своих командирских легких. — У тебя, твою мать, что, отец, мать-перемать, бендеровец или дед, мать-перемать, петлюровец?!
   Думаю, что боевой генерал, твердо попирающий землю нетрезвыми ногами, мог бы еще долго изощряться по поводу моей родословной. Придавая ей неповторимую эмоциональную окраску за счет беглого склонения личных местоимений и бесконечной апелляции к моей матери. Но уже в самом начале его пышной тирады что-то щелкнуло в моей сугубо штатской голове, и, стараясь говорить спокойно, я выдал. Очень вежливо и корректно, как мне казалось:
   — Товарищ генерал-лейтенант, прошу прощения за то, что прерываю вас, но должен заметить, что это не мою, а вашу мать-перемать! И вообще, попрошу вас впредь в разговоре со мной не использовать ненормативную лексику!
   Сказать, что мои слова произвели эффект разорвавшейся бомбы, значит, не сказать ничего. В течение нескольких томительных минут, пока мозг боевого генерала тужился воспринять выданную мною тираду, на набережной, где проходили тренировки, царила гробовая тишина, грозная и неопределенная.
   — Кто он такой?! — выдал наконец речевой орган генерала в пустоту, мгновенно заполнившуюся сворой штабных шаркунов, составляющих непременную свиту любого настоящего командира и начальника.
   — Он из особого… Нет, восьмого… То есть шестого отдела, товарищ генерал-лейтенант, — не очень бойко и совсем невпопад выдавил из себя седовласый полковник, традиционно возглавлявший на парадах офицерскую коробку, не на шутку напуганный и от этого путающий условную нумерацию отделов штаба.
   — Убрать его! — взревел генерал, довольно быстро отошедший от первоначального шока. — Чтоб я его больше не видел в составе коробки!
   Сегодня я с особым теплом вспоминаю этого боевого генерала, слова которого на все последующие годы избавили меня от пустого времяпровождения в изнуряющей муштре, именуемой подготовкой и проведением военных парадов, знаменовавших красные даты в календаре не существующей ныне страны. С благодарностью вспоминаю я и то, что серьезных неприятностей, которые неминуемо должны были последовать за подобным инцидентом, мне удалось избежать благодаря вмешательству другого генерал-лейтенанта — всесильного в те времена начальника политуправления и моего прямого начальника. Узнав о происшествии, он вызвал меня к себе в кабинет, сурово расспросил о деталях инцидента, хмуро выслушал мои объяснения, а потом вдруг весело и заразительно рассмеялся. И отпустил восвояси, предложив впредь не практиковать матерного языка, даже изысканно-вежливого. По крайней мере, в беседе с генералами.

Ликбез

   Номинально образование играло и играет немаловажную роль в карьере военного. Наличие соответствующего диплома формально не только облегчает служебный рост офицера, но может существенно снизить размеры «благодарности», в обязательном порядке входившей в «джентльменский набор» того, что называется выдвижением на вышестоящую должность. Продвижение по службе в ближайшем будущем меня, казалось бы, не ждало, но, воспользовавшись добрым советом начальника отдела кадров, я присоединился к одному из офицеров политуправления — такому же, как и я, «гражданскому пиджаку», который намеревался экстерном пройти военный ликбез. Предстоящая учеба в одном из высших военно-политических училищ, как предполагалось, должна была превратить нас, убогих обладателей гражданских дипломов, в «почти военных» людей.
   Регион, в котором дислоцировалось выбранное нами училище, люди, которые там жили и живут, произвели на меня неизгладимое впечатление. Однако, не теряя надежды поведать миру о своей любви к ним, я все-таки постараюсь не выходить за рамки армейской темы и расскажу лишь пару эпизодов, связанных с моей учебой в славном военном вузе.
   Общее знакомство с такими же «пиджаками», прибывшими ликвидировать военную безграмотность практически из всех округов, состоялось в первое же утро после прибытия, и остаток дня мы с приятелем посвятили устройству на новом месте.
   Поместили нас в расположении одной из курсантских рот, обитатели которой находились на войсковой стажировке. Выделенные нам койки были не хуже и не лучше других, белье — вполне сносным, поэтому обустройство завершилось в считанные минуты, по прошествию которых мы получили возможность внимательнее разглядеть своих новых боевых товарищей.
   Контингент, надо сказать, подобрался весьма разношерстый. На парочку старших офицеров, приехавших сюда с целью упростить дальнейшее служебное продвижение, приходилось три десятка младших офицеров и около сотни прапорщиков, большинство из которых интересовал не столько диплом, сколько возможность оторваться от наскучившей службы по полной программе. И первое свидетельство этого глубокомысленного вывода было незамедлительно нам представлено. Без какого-либо требования с нашей стороны.
   Мы еще только раскладывали по полочкам прикроватных тумбочек банные и бритвенные принадлежности, когда внимание наше привлек грохот, донесшийся со стороны лестницы и сопровождавшийся отборным матом. Через мгновение дверь, ведущая в нашу казарму, распахнулась, и на пороге возникли две прапорщицкие фигуры, которые при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими как минимум античным атлетам. В самом деле: каждый из наших новых знакомцев тащил по четыре ящика с бутылками, совокупный объем и вес которых казались неподъемными. Как уж им удалось протащить явно контрабандный груз через КПП и штаб училища незамеченными, не скажу, но в расположении они появились явно довольными от сознания выполненного долга.
   — Для чего вы наволокли столько выпивки? — не столько с угрозой, сколько с любопытством спросил виновников переполоха майор, назначенный командиром нашей учебной группы. — День рождения собрались отмечать?
   — Никак нет, товарищ майор, — бойко блеснул металлическими зубами один из античных героев, потирая руки. — Мы с БАМа, а там у нас выпивки днем с огнем не отыщешь!
   Присоединившийся к разговору второй герой античного эпоса объяснил, что единственная реальная проблема на строительстве Байкало-Амурской магистрали, куда был переброшен их стройбат, — острейший дефицит спиртного, который они и попытались преодолеть, попав на «Большую землю» и закупив в первом попавшемся магазине для начала 160 (!) бутылок. Водки, коньяка, ликера, вина, пива.
   — Представляете, — трагическим тоном сказал он, стараясь максимально задействовать наше воображение, — на этот Новый год нам так и не удалось раздобыть спиртного!
   — А как же военторг? — спросил майор.
   — А что военторг, — завершил драматическое повествование один из атлантов-прапорщиков. — Военторгу спасибо! Выбрали мы там подчистую весь наличный одеколон и встретили Новый год как положено!
   — Гадость этот их французский одеколон! — мрачно констатировал второй титан.

Танкодром

   Отшумели теоретические и практические занятия, которыми преподаватели училища самоотверженно загружали с утра до вечера, настала пора экзаменов по дисциплинам, от которых я был и остаюсь весьма далек по причинам не только и не столько своей непроходимой тупости, сколько из-за того, что у нас абсолютно не было возможности заниматься. К сожалению, от занятий нас с приятелем отвлекали отнюдь не только прекрасные сибирячки, ради которых вполне можно было отказаться от всех на свете дипломов и сертификатов. Непреодолимой преградой на пути нашей искренней жажды освоения бездонного кладезя военных знаний оказались сотоварищи по экстерну, собранные со всех концов необъятной страны.
   Особенно досаждали выходцы из строительных частей, работающих на БАМе, люди, получающие баснословные по тем временам оклады, но полностью оторванные от человеческой цивилизации, компенсируемой ими путем бесконечных попоек. Первое, что сделали эти явно незаконные сыновья Урана и Геи ^[14] по прибытию в училище, была массовая закупка спиртного. Второе — начало героического его уничтожения, конца которому за три месяца совместного проживания в курсантской казарме мы так и не дождались. Беспросветные пьянки наших военных строителей сопровождались таким же бесконечным проигрыванием популярных шлягеров, один из которых чуть не стоил жизни некоему заместителю командира дорожностроительной роты по политчасти. В течение нескольких часов их долго и убедительно просили уменьшить громкость, а потом кто-то из ребят сделал это сам. Опустив с размаху стереофонический двухкассетник на голову одного из прапорщиков. Впрочем, это совсем другая история.
   Не помню, как точно назывался предмет, преподаватель которого, танкист по специальности, почему-то решил, что мы всенепременно должны обладать навыками вождения бронетехники. Но случилось так, что во время сдачи государственного экзамена именно по этой дисциплине я по непонятной мне и сегодня причине оказался первым из тех, кому предстояло завести настоящий танк и проехать сколько-то метров, преодолев какие-то там препятствия. На сурового полковника не подействовали ни мои уверения в том, что «живой» танк я видел только на параде, ни то, что никогда раньше я не учился в военных вузах и не служил «по-настоящему» в войсках. Уверовав в то, что мои отговорки не более чем обычное для людей военных молодечество, он заставил-таки меня одеть шлемофон и влезть на место механика-водителя.
   Все, что произошло после, я вспоминаю, как ночной кошмар. Помня кое-что из теории, которую он же нам и преподавал, я завел танк (!), сдвинул его с места, а потом какое-то время энергично дергал за рычаги управления, находясь от рева двигателя, грохота гусениц, духоты в полуконтуженном состоянии, ничего не видя и не слыша. Очнулся я только тогда, когда двигатель, чихнув, заглох. По-прежнему ничего не соображая, я выкарабкался из чрева чудовища и с трудом стал на непроизвольно сгибающиеся в коленях ноги. А потом посмотрел на замерших в немом оцепенении сокурсников и побелевшего лицом полковника, на губах которого застыла страдальческая улыбка.
   — Вообще-то тебя следовало бы отдать под трибунал! — как сквозь толстый слой ваты донесся до меня шепот преподавателя. — Ас несчастный! Ставлю тебе пять, а вождение на сегодня прекратить! Всем разойтись!
   Только парой часов позже, почти отойдя от пережитого шока, я узнал, что, оказывается, со стороны мое вождение грозной боевой машины смотрелось вполне даже прилично. Казалось, что я с уверенностью настоящего армейского лихача вожу танк, делаю неправдоподобно резкие повороты на месте, резво прыгаю через какие-то препятствия, а потом на ходу несусь на строй своих приятелей и глушу мотор в каком-то полуметре от них…
   Я до сих пор не знаю, какие силы заставили меня сесть в танк, а какие спасли от человекоубийства. И благодарю Создателя за то, что все так славно кончилось. А за рычаги управления бронетехникой я больше не сяду ни за что на свете. Увольте.

Граната

   Армейское скудоумие и тупоголовие никогда и ни для кого не составляло тайны. Жертвой одного из таких военных дубизмов стал в очередной раз и я сам, проходивший к тому времени офицерскую службу в Центральной Европе, до предела нашпигованной советскими дивизиями.
   Я уже почти смирился с пребыванием в том дурдоме, который назывался армией, и практически без ужаса наблюдал реальное состояние боеготовности первого эшелона группировки советских войск, противостоящей натовским войскам в этой части мира. Вполне спокойно узнавал я, скажем, о том, что изготовленная для наших славных Вооруженных сил бытовая техника, производство которой без всяких сомнений закупалась по госзаказу, стоит в четыре раза дороже, чем такая же точно дребедень, реализуемая в обычных магазинах. Практически даже не улыбался, когда оказывалось, что грузовые «Уралы», работающие на бензине 93-ей марки, сжирают по литру горючего на каждый километр маршрута. Не смеялся, когда, присутствуя при 500-километровом марше новеньких с иголочки Т-80, которые так устрашающе ревели турбинами, узнавал, что они пожирали тонны авиационного керосина, но были не в состоянии пройти на одной заправке и половину того расстояния, которое указывалось в заводской документации. Без тени улыбки воспринимал я и информацию о том, что войска на деле никогда не смогут выполнить боевой приказ по высадке в каком-нибудь Копенгагене, потому что танки, предназначенные для переброски морем и усиления десанта, оказывались значительно шире, чем внутренние емкости тех транспортных судов, которые сконструировали специально для их перевозки.
   Словом, я почти смирился со своим пребыванием в армии, когда на мое несчастье в нашем политуправлении появился новый зам — боевой генерал, прошедший Афганистан и никак не способный понять, для чего армия терпит тех жалких гражданских субчиков, которыми, по его мнению, являлись офицеры нашего отдела. Понаблюдав какое-то время за нашими тщетными потугами по-военному доложиться, отчеканить шаг во время передвижения по коридору, четко повернуться на каблуках кавалерийских сапог, он принял решение провести настоящую командирскую подготовку, в ходе которой нам предстояло водить машины, стрелять из пистолета, автомата и гранатомета и метать гранаты — противотанковые и противопехотные. Скорее всего, его инквизиторский ум планировал еще нечто подобное, однако, к счастью, на метании гранат наши армейские приключения того периода завершились. И слава Богу!
   Здоровенный «КамАЗ» с прицепом я отводил вполне прилично, если не считать вырванных с корнем ворот автопарка и пары сбитых дорожных указателей. Неожиданно для самого себя неплохо отстрелял из пистолета и гранатомета, а с помощью приятеля — руководителя стрельб — уложил положенное количество совершенно неразличимых при моем зрении мишеней при стрельбе из автомата. Приблизилось время метания противопехотных осколочных гранат, которые я впервые держал в руках и бросать которые полагалось в паре с товарищем, выскочив из окопа с автоматом в одной руке и гранатой в другой.
   В паре со мной оказался полуслепой выпускник МГИМО, так же как и я оказавшийся в армии по воле случая и сейчас вынужденный терпеть выпавшие нам мучения, которые, по мысли их организатора, должны были подтвердить нашу профнепригодность.
   Мучимый вполне понятными страхами, я, тем не менее, всеми силами пытался приободрить несчастного подполковника, убежденного в том, что граната, которую ему предстояло забросить во «вражеский» окоп, должна унести и его несчастную жизнь.
   — Я никогда не доброшу гранату до окопа, — твердил он, сидя на сырой земле и раскачиваясь из стороны в сторону. — Я никогда не доброшу гранату до окопа…
   Минут пятнадцать я пытался убедить Владимира Михайловича, что если следовать советам людей бывалых и инструкциям по боевому применению гранат, то опасность может быть сведена на нет. Немного успокоить несостоявшегося дипломата мне удалось, только сообщив ему, что я буду находиться рядом и, следовательно, подвергнусь не меньшему риску.
   Лучше бы я этого не говорил!
   Выполняя упражнение, Владимир Михайлович, как во сне, вылез из окопа, зажал автомат между ног, а потом, сорвав чеку с боевой гранаты, протянул ее мне, как бы спрашивая, что делать дальше.
   — Бросай! — дико завопил я, а потом, как в замедленной съемке, увидел гранату, выкатившуюся из его рук, не задумываясь, на «автопилоте», шлепнул его по загривку и низко пригнулся, инстинктивно вжав каску и то, что в ней находилось, в шершавые плечи шинели.
   Взрыв, раздавшийся в нескольких десятках шагов от нас, опрокинул меня на спину, и все то время, пока к нам бежали какие-то люди, лежал на спине, глядя в серое осеннее небо и абсолютно ни о чем не думая.
   К счастью, я остался жив. К моей радости, полученная контузия оказалась легкой. Глупо улыбаясь, я стоял среди своих товарищей, выковыривающих из моей плотной шинели десятки мелких осколков, и никак не мог сообразить, что же со мной произошло, и только морщился от боли, когда кто-то из офицеров принялся вытаскивать один из осколков, насквозь проткнувших мне щеку и царапавших десну.
   Увы, даже это не остановило боевого генерала, привыкшего к смерти и ранам и не считающего их чем-то из ряда вон выходящим. Маразм первого заместителя начальника политуправления был остановлен только после того, как кто-то из наших полковников, стреляя из гранатомета, снес одно из строений на стрельбище, чудом не убив никого…