Филиппа. С какой стати ей бегать туда-сюда?
Джо. Ничего не поделаешь. Я должен оставаться здесь – и все.
Филиппа. Не ожидала этого от вас. Я думала, что такой человек, как вы, ни за что не упустит возможности остаться в этом городе. Вы помните, что говорили утром? Что вы не верите ничему, пока не побываете в городе. Помните?
Джо. Помню.
Филиппа. Теперь вы сами во всем убедились – и вдруг уходите из города и говорите, что должны оставаться здесь. Болтун вы, и больше ничего.
Джо. Да, преимущественно болтун. Но пусть это вас не волнует.
Филиппа. Меня это ничуть не волнует. С какой стати? Теперь меня ничто не волнует. Мне вдруг стало на все наплевать.
Джо. Расскажите об этом вашей мамаше. Вот, кстати, и она.
Входит леди Локсфилд. Джо отходит к стене, оставляя их вдвоем.
Леди Локсфилд. Ну, дружок, мы готовы в путь. Ты, надеюсь, тоже.
Они стоят и смотрят друг другу в глаза.
(После паузы.) Ну что же, Филиппа?
Филиппа. Мама, я не вернусь домой.
Леди Локсфилд. Не будь глупенькой, дружок.
Филиппа. Я не пойду. Я остаюсь здесь. Я пришла сюда только для того, чтобы сказать тебе об этом.
Леди Локсфилд. Это немыслимо, дорогая. Ничто не заставит меня остаться здесь. Я тебе уже высказала свое мнение об этом городе.
Филиппа. Я не о тебе говорю, мама. Я говорю о себе. Я остаюсь.
Леди Локсфилд. Ты устала, Филиппа.
Филиппа (вспылив). Я не устала. И я не глупенькая. Мне надоело слышать это столько лет всякий раз, когда я пытаюсь зажить своей собственной жизнью. Я спокойна, рассуждаю здраво и знаю, чего хочу.
Леди Локсфилд. Перед тобой – твоя мать, дружок. Не чужая. Не надо кричать и смотреть на меня такими злыми глазами.
Филиппа. Извини, мама, я не хотела тебя обидеть. Но я не пойду с тобой. Легче умереть. Вернуться домой – это та же медленная смерть. Люди в Борнкее – не живые люди. Они ничего не хотят делать. Они хотят только существовать. От сна – к еде, от еды – ко сну, а в промежутке – сплетни. Ты ведь не такая, мама. Как ты хорошо говорила о своей поездке в Венецию! А теперь ты боишься всякой перемены…
Леди Локсфилд. Что ж… я старею. Я похоронила твоего отца. Жизнь уходит. Я стараюсь сохранить то, что еще осталось…
Филиппа. Да ведь не осталось ничего настоящего! Даже для тебя. А для меня это уж и вовсе не жизнь. И после того, что я видела здесь, я просто не могу вернуться домой. Мама, а какие тут дети! Когда я увидела их сегодня утром, я словно ожила. Даже сердце перехватило. Я чуть не заплакала от счастья. Я попросила женщин позволить мне помогать им: стирать, чистить, скрести – готова на любую работу. И они согласились. Все они такие дружелюбные. А главное – живые. Ах, мама, неужели ты не понимаешь?
Леди Локсфилд. Я вижу, что ты очень возбуждена и переутомлена, дружок. Знаю, что тебе бывало скучно со мной. Я старалась – часто жертвуя собой – сделать твою жизнь веселее.
Филиппа. Знаю. Но дело не в том, скучно мне было или весело. Это серьезнее. А я – серьезный человек, мама.
Леди Локсфилд. Если ты – серьезный человек, так позволь тебе напомнить, Филиппа, что для серьезных людей много значит чувство долга и что ты – моя единственная дочь, кроме тебя, у меня никого нет, и у тебя есть обязанности передо мной.
Филиппа. Я ведь не хочу просто сбежать от тебя. Вовсе нет. Почему бы тебе не остаться здесь со мной? Я жила твоей жизнью. Теперь поживи ты моей.
Леди Локсфилд (холодно). Нет, эта жизнь не для тебя и не для меня. Мне лучше знать.
Филиппа (с жаром). Почему тебе лучше знать? Ты ведь даже не любишь той жизни, какой живешь. Только миришься с нею, потому что тебя пугает всякая перемена. Какая это жизнь? Я вовсе не хочу покидать тебя, мама. Мне тяжело думать, что ты уйдешь одна.
Леди Локсфилд. Спасибо и за это. Но вспомни, Филиппа, я твоя мать, я дала тебе жизнь, я любила тебя и заботилась о тебе.
Филиппа (мягко). Да, мама. Но ты дала мне жизнь не для того же, чтобы отгородить меня от мира. Ты должна позволить мне устроить свою жизнь. Как некогда устроила свою. И если ты хочешь теперь помешать этому, мама, нам придется расстаться – вот и все.
Леди Локсфилд (жалобно). Нет, Филиппа. Я… я слишком стара, чтобы менять жизнь…
Филиппа. Прощай, мама. (Целует ее)
Леди Локсфилд (обнимает дочь; сквозь слезы). Нет, нет, дорогая… не бросай меня… ты не можешь оставить меня…
Филиппа. Я должна, мама. Прощай. (Вырывается и бежит к воротам.)
Входит сэр Джордж.
Леди Локсфилд (стоит неподвижно, пытаясь овладеть собой. Медленно оборачивается к сэру Джорджу). Если вы готовы, то мы можем идти, сэр Джордж.
Сэр Джордж. Конечно, с большим удовольствием, леди Локсфилд. (Джо) А вы остаетесь?
Джо. Похоже на то.
Сэр Джордж. Эта дверь захлопывается, когда садится солнце, так что решайте поскорее, идти или оставаться.
Джо. Знаю. Спасибо, сэр Джордж.
Сэр Джордж. Прощайте. (Указывая направо.) Сюда, леди Локсфилд.
Леди Локсфилд (идя с ним). Вы, кажется, говорили, что знакомы с Прескоттами?
Сэр Джордж. Да, я близко знал Табби Прескот-та. Замечательный был стрелок!
Леди Локсфилд. Он ведь был женат на одной из дочерей Марчисона?
Сэр Джордж. Нет, насколько я помню, на сестре Джерри Финглтона.
Леди Локсфилд. Ах, так то другие Прескотты. Эти никогда не жили в Индии.
Сэр Джордж. Табби ездил в Индию – охотиться на тигров. Но пробыл там недолго.
Леди Локсфилд. Постойте, дайте вспомнить. Был такой Арчи Прескотт…
Сэр Джордж. Как же, это двоюродный брат Табби, отлично играл в поло. Вот его-то, должно быть, вы и встречали в Индии.
Леди Локсфилд. Вот-вот. И это он женат был на одной из Марчисонов…
Оба скрываются из виду. Джо стоит, глядя вниз, на город. Уже далеко не так светло, как прежде, чувствуется, что день клонится к концу и закат догорел.
Джо (сбеспокойством смотрит на ворота и делает по направлению к ним шаг, другой; бормочет). Нет… Боже мой, неужели…
Ворота очень медленно начинают закрываться. За ними слышны торопливые шаги. Джо слышит их и бросается навстречу. В ту минуту, когда он уже достиг ворот, из них с отчаянным усилием выкарабкалась Элис, и ворота с шумом захлопнулись. Элис, измученная, запыхавшаяся, прислоняется к стене.
(Смотрит на нее, нервно и радостно усмехаясь) Вы все-таки пришли, Элис.
Элис (задыхаясь). Еще издевается надо мной, проклятая обезьяна! Нечего стоять тут и скалить зубы!
Джо. А что же прикажете мне делать?
Элис. Ползать передо мной на коленях – вот что!
Джо. Ладно. (Делает движение, чтобы встать на колени.)
Элис (яростно хватает его за плечо и заставляет снова выпрямиться). Я готова убить вас.
Джо. За что?
Элис. За то, что из-за вас мне пришлось уйти оттуда.
Джо. А почему вы ушли?
Элис. Потому что я – женщина и отпетая дура…
Джо. Ну, говорите же!
Элис. Ничего больше не буду говорить! Достаточно уже сказано. Больше, чем следовало.
Джо. А вам понравилось там, в городе?
Элис. Вы сами знаете, что понравилось.
Джо. Хорошая жизнь, не правда ли?
Элис. Такая жизнь, о которой я всегда мечтала… Всегда верила, что она… где-то близко, впереди, только надо суметь найти. И вот… довелось увидеть ее. Я всегда знала, что люди могли бы жить так, как здесь, если бы захотели попробовать. Почему наша жизнь должна быть похожа на грызню собак из-за кости в мусорном ящике? Никогда не поверю, что у нас не может быть другой жизни. Мы сами сделали ее такой. Здесь, в этом городе, люди встают каждое утро в таком настроении, какое у нас бывает какие-нибудь полчаса раз в год, когда мы подвыпьем на именинах. Верно я говорю, Джо?
Джо. Верно, Элис.
Элис. Здесь работают не из боязни оказаться в нищете. Здесь работают потому, что делают настоящее и любимое дело. Жизнь растет у них на глазах и радует их, как дом, который строишь себе своими руками. Да, здесь люди радуются жизни, а не убивают время в ожидании гробовщика. Сегодня утром, перед тем как мы все сошли вниз, ты сказал, что не веришь…
Джо. Знаю, знаю. Я теперь сожалею об этих словах.
Элис. Я поняла это по твоим глазам, по твоему голосу, когда мы с тобой встретились там… Помнишь тех детей, Джо?
Джо. Еще бы! Буду помнить, пока жив, Элис…
Элис. Я сяду. У меня колени дрожат…
Они садятся рядом. Джо берет ее за руку. Она прислоняется к нему плечом.
Джо. Говори же, Элис.
Элис. Разве недостаточно того, что я наговорила? Теперь твой черед.
Джо. Нет еще. Мне надо сказать так много. Но это потом. Сперва ты…
Элис. Да ведь женщине трудно первой сказать, Джо… Не жалеешь ты меня…
Джо. Я и себя не пожалел, Элис… Ты сейчас узнаешь. Вот ты сказала, что поступила так, потому что ты женщина. А я хочу поступить, как подобает мужчине…
Элис. Что же… Но, знаешь, если бы я не побывала там, среди этих людей, я бы не могла так прямо сказать тебе. Скорее бы умерла, право… Я ведь очень гордая…
Джо. Знаю. Я тебя насквозь вижу, не думай.
Элис. Ну ладно. Скажу все единым духом. Но смотри! Если только вздумаешь смеяться, я… я тебя задушу или брошусь вниз с этой стены.
Джо. Не буду смеяться. За кого ты меня принимаешь?
Элис. Ну, слушай. Утром, до открытия ворот, когда мы тут разговорились, ты мне ужасно понравился… Но мне было обидно, что ты ни во что не веришь… Помнишь, как я разозлилась? Это оттого, что ты оказался не такой, как мне хотелось. Не знаю, понятно ли это для мужчин, но любая женщина поняла бы это. Я не только на тебя – я и на себя злилась. А потом мы сошли в город и увидели, какая там жизнь, – и ты сразу стал другой. Такой, как мне хотелось, такой, каким, наверное, видела тебя мать, когда ты был мальчиком. У тебя были такие внимательные и счастливые глаза… Ты верил всему, что видел и слышал. Правда, Джо?
Джо. Правда.
Элис. Тут я и поняла, что люблю тебя, Джо. И мне так хотелось, чтобы и ты полюбил меня. Мне показалось, что… что это так и есть.
Джо. Это так иесть, Элис.
Элис. Ты в этом уверен?
Джо. Уверен.
Элис. Вот и чудесно. (Поднимает к нему лицо.)
Они целуются.
Удивительно, как это ты влюбился в меня, когда вокруг было столько красивых женщин… рядом с ними я чувствовала себя… как будто вылезла из мусорного ящика.
Джо. Нет, у тебя был другой вид. Ты была такая сияющая… Это я – из мусорного ящика. Тем, другим, трудно нас понять… Они пришли сюда иным путем. Поэтому ты и другая.
Элис (радостно). Верно, Джо, верно. Я чувствовала, что у нас с тобой начинается что-то такое, что не скоро кончится… И когда ты исчез, я не беспокоилась. Наверное, думаю, пошел смотреть какие-нибудь машины или еще что-нибудь такое, чем он интересуется. Мне и в голову не приходило, что ты уйдешь из города. Я знала, что такой жизни тебе всегда хотелось. Ведь это Наш город. И никто не мешал нам остаться там. Нам так и сказали. Я не беспокоилась, пока не увидела, что уже поздно, а тебя нет. Стала искать тебя, спрашивать у всех. Но никто не знал, где ты. Вдруг встречаю миссис Бэтли, и она говорит, что ты здесь, наверху, у ворот, ждешь меня. Уж я бежала, бежала, из сил выбилась и едва успела добежать. Ох и злилась же я на тебя! Но пришлось уйти – раз ты ушел, без тебя было бы не то… Я не могла остаться без тебя, Джо…
Джо. На это я и надеялся… И оттого ждал здесь так долго…
Элис. Но почему…
Джо. Понимаешь, я боялся, что, если я вернусь в город, ты уговоришь меня остаться. А может быть, у меня у самого не хватило бы духу уйти.
Элис. Но почему бы тебе не остаться? Что ты опять выдумал? Только, ради бога, не говори мне, что это – не то, чего тебе хотелось.
Джо (встав, убедительно). Нет, нет. Неужели ты не понимаешь? Кому-то надо вернуться туда.
Элис. Не понимаю. К тому же некоторые уже отправились обратно, не так ли?
Джо. Да. Этого следовало ожидать. Ушел Кадуорт. Ушла миссис Стриттон и увела этого беднягу – своего мужа. Ушли сэр Джордж со старой леди, хотя леди пришлось для этого расстаться с любимой дочкой. Но кому какая польза от того, что все они вернутся? Если они когда-нибудь и вздумают проронить слово о том, что они видели здесь, они будут клясться, что здесь все ужасно. Значит, надо, чтобы вернулся такой человек, который расскажет правду.
Элис. Вот оно что!
Джо. Ведь ты не могла бы любить человека, который способен промолчать об этом? Так?
Элис. Да…
Джо. Ты ушла потому, что ушел я.
Элис. Да, и потому, что я женщина…
Джо. А я – потому, что мужчина, а не какая-нибудь обезьяна… Я ухожу для того, чтобы рассказать всем о том, что мы здесь видели. Я и раньше знал, в чем у нас беда, – ты ведь слышала, я говорил. Но что толку было вопить об этом, если я не знал, возможно ли создать другую жизнь.
Элис. А теперь ты знаешь.
Джо. Да, и должен сказать об этом людям. Я буду твердить это днем и ночью, всем и каждому. Где бы я ни был…
Элис. Где бы мы ни были…
Джо. Да, где бы мы ни были…
Элис. Мы расскажем обо всем. Но как же мы попадем домой, Джо?
Джо. А как мы попали сюда? Чудом. Это было испытание. И если мы его выдержали, то мы таким же чудесным образом вернемся обратно. Дело не в этом, Элис. А вот когда мы вернемся, тут-то и начнется самое трудное. Одни будут глумиться, высмеивать нас, потому что не хотят другой жизни. Они боятся потерять свое убогое благополучие, ради которого трудились и делали всякие гадости. Они боятся, что не смогут наслаждаться своим благосостоянием, если вокруг них множество людей не будут умирать с голоду. Они не хотят выпускать из рук кнута. Они предпочтут быть господами в нужнике, вместо того чтобы жить в новом, прекрасном мире на равных правах со всеми. Есть и такие несчастные, исковерканные люди, которые от зависти не могут выносить зрелище чужого счастья. И нам с тобой придется воевать с множеством таких людей.
Элис. Я знаю, что это будет нелегко, Джо.
Джо. Ты и половины всего себе не представляешь, Элис. А сколько есть таких, каким был я, – людей, которые хлебнули горя и знают, что все у нас ни к черту не годится, но не хотят верить, что мир может быть лучше. Эти будут смеяться над нами громче всех, уверяю тебя… И не только это, Элис. Будут дни – непогожие, хмурые дни, – когда никто не станет нас слушать, когда нам нечем будет заплатить мяснику, и булочник будет смотреть на нас косо, и у нас не останется ни крошки табаку, и нас будут спрашивать, когда мы уберемся наконец в другой город… и когда нам самим начнет казаться: а были ли мы в этом городе…
Элис. Джо, смотри, темнеет. Давай посмотрим на город в последний раз.
Они подходят к стене и смотрят на город.
На террасах повсюду загораются огни. И в садах тоже. Джо, мы никогда не забудем эти парки, правда?
Джо. Ничего не забудем.
Элис (помолчав). Джо… а что, если нам остаться?
Джо. Оставайся ты, если хочешь. А я должен идти.
Элис. Я тебя одного не отпущу.
Джо. Значит, тебе тоже придется уйти.
Элис (тихо). Прощай, мой прекрасный город. Увижу ли тебя еще когда-нибудь? (Плачет.)
Джо (утешая). Ну-ну, Элис, детка, крепись.
Элис (сквозь рыдания). Я не хочу уходить… и, когда мы вернемся туда, все будет казаться еще хуже, чем прежде.
Джо. Нет, Элис. Во-первых, нам будет о чем вспомнить. Мы были теми, кто был здесь и видел все своими глазами. И потом, мы будем всегда надеяться. И всякую искру надежды и веры, которую мы найдем в людях, будем раздувать в пожар…
Нам скажут, что человеческую натуру нельзя переделать. Это один из старейших предлогов, для того чтобы смотреть на все сложа руки. И это неправда. Человек меняется вот уж сколько тысячелетий. Но есть одно неизменное, чего нельзя ни убить в человеке снарядами и пулями, ни выколотить дубиной, ни выжечь каленым железом, – это вечное стремление и надежда переделать мир так, чтобы в нем жилось лучше. И на всем земном шаре, где только есть люди, эта надежда в них все крепнет. От нее светлеют лица, от нее голоса звучат громче и увереннее. Не всякий мужчина, не всякая женщина хотят верить в это светлое будущее, трудиться во имя него, жить ради него и, если понадобится, умереть за него. Но один человек здесь, другой – там, несколько – на одной улице, чуть больше – на другой, и смотришь – нас уже миллионы, нас громадные армии, которые могут построить десять тысяч новых городов.
Элис (поднимая глаза на стену). Таких, как этот?
Джо. Да, таких, как наш город. Где не люди – для машин и денег, а машины – для людей. Где нет зависти, жадности, ненависти, где исчезли навсегда нужда, и болезни, и страх, где не услышишь ни звона кандалов, ни свиста кнута. Где люди из темных нор вышли на солнце. И никогда никто больше не закроет его от них. Они наконец свободны. Много лет назад старик Уитмен сказал: «Во сне я грезил… И видел город, которого не одолеть врагам со всего мира. Мне снилось, что это новый город Дружбы».
Элис. Идем, Джо, нам пора в путь…
Уходят. Вновь слышатся фанфары, медленно гаснет свет.
Джо. Ничего не поделаешь. Я должен оставаться здесь – и все.
Филиппа. Не ожидала этого от вас. Я думала, что такой человек, как вы, ни за что не упустит возможности остаться в этом городе. Вы помните, что говорили утром? Что вы не верите ничему, пока не побываете в городе. Помните?
Джо. Помню.
Филиппа. Теперь вы сами во всем убедились – и вдруг уходите из города и говорите, что должны оставаться здесь. Болтун вы, и больше ничего.
Джо. Да, преимущественно болтун. Но пусть это вас не волнует.
Филиппа. Меня это ничуть не волнует. С какой стати? Теперь меня ничто не волнует. Мне вдруг стало на все наплевать.
Джо. Расскажите об этом вашей мамаше. Вот, кстати, и она.
Входит леди Локсфилд. Джо отходит к стене, оставляя их вдвоем.
Леди Локсфилд. Ну, дружок, мы готовы в путь. Ты, надеюсь, тоже.
Они стоят и смотрят друг другу в глаза.
(После паузы.) Ну что же, Филиппа?
Филиппа. Мама, я не вернусь домой.
Леди Локсфилд. Не будь глупенькой, дружок.
Филиппа. Я не пойду. Я остаюсь здесь. Я пришла сюда только для того, чтобы сказать тебе об этом.
Леди Локсфилд. Это немыслимо, дорогая. Ничто не заставит меня остаться здесь. Я тебе уже высказала свое мнение об этом городе.
Филиппа. Я не о тебе говорю, мама. Я говорю о себе. Я остаюсь.
Леди Локсфилд. Ты устала, Филиппа.
Филиппа (вспылив). Я не устала. И я не глупенькая. Мне надоело слышать это столько лет всякий раз, когда я пытаюсь зажить своей собственной жизнью. Я спокойна, рассуждаю здраво и знаю, чего хочу.
Леди Локсфилд. Перед тобой – твоя мать, дружок. Не чужая. Не надо кричать и смотреть на меня такими злыми глазами.
Филиппа. Извини, мама, я не хотела тебя обидеть. Но я не пойду с тобой. Легче умереть. Вернуться домой – это та же медленная смерть. Люди в Борнкее – не живые люди. Они ничего не хотят делать. Они хотят только существовать. От сна – к еде, от еды – ко сну, а в промежутке – сплетни. Ты ведь не такая, мама. Как ты хорошо говорила о своей поездке в Венецию! А теперь ты боишься всякой перемены…
Леди Локсфилд. Что ж… я старею. Я похоронила твоего отца. Жизнь уходит. Я стараюсь сохранить то, что еще осталось…
Филиппа. Да ведь не осталось ничего настоящего! Даже для тебя. А для меня это уж и вовсе не жизнь. И после того, что я видела здесь, я просто не могу вернуться домой. Мама, а какие тут дети! Когда я увидела их сегодня утром, я словно ожила. Даже сердце перехватило. Я чуть не заплакала от счастья. Я попросила женщин позволить мне помогать им: стирать, чистить, скрести – готова на любую работу. И они согласились. Все они такие дружелюбные. А главное – живые. Ах, мама, неужели ты не понимаешь?
Леди Локсфилд. Я вижу, что ты очень возбуждена и переутомлена, дружок. Знаю, что тебе бывало скучно со мной. Я старалась – часто жертвуя собой – сделать твою жизнь веселее.
Филиппа. Знаю. Но дело не в том, скучно мне было или весело. Это серьезнее. А я – серьезный человек, мама.
Леди Локсфилд. Если ты – серьезный человек, так позволь тебе напомнить, Филиппа, что для серьезных людей много значит чувство долга и что ты – моя единственная дочь, кроме тебя, у меня никого нет, и у тебя есть обязанности передо мной.
Филиппа. Я ведь не хочу просто сбежать от тебя. Вовсе нет. Почему бы тебе не остаться здесь со мной? Я жила твоей жизнью. Теперь поживи ты моей.
Леди Локсфилд (холодно). Нет, эта жизнь не для тебя и не для меня. Мне лучше знать.
Филиппа (с жаром). Почему тебе лучше знать? Ты ведь даже не любишь той жизни, какой живешь. Только миришься с нею, потому что тебя пугает всякая перемена. Какая это жизнь? Я вовсе не хочу покидать тебя, мама. Мне тяжело думать, что ты уйдешь одна.
Леди Локсфилд. Спасибо и за это. Но вспомни, Филиппа, я твоя мать, я дала тебе жизнь, я любила тебя и заботилась о тебе.
Филиппа (мягко). Да, мама. Но ты дала мне жизнь не для того же, чтобы отгородить меня от мира. Ты должна позволить мне устроить свою жизнь. Как некогда устроила свою. И если ты хочешь теперь помешать этому, мама, нам придется расстаться – вот и все.
Леди Локсфилд (жалобно). Нет, Филиппа. Я… я слишком стара, чтобы менять жизнь…
Филиппа. Прощай, мама. (Целует ее)
Леди Локсфилд (обнимает дочь; сквозь слезы). Нет, нет, дорогая… не бросай меня… ты не можешь оставить меня…
Филиппа. Я должна, мама. Прощай. (Вырывается и бежит к воротам.)
Входит сэр Джордж.
Леди Локсфилд (стоит неподвижно, пытаясь овладеть собой. Медленно оборачивается к сэру Джорджу). Если вы готовы, то мы можем идти, сэр Джордж.
Сэр Джордж. Конечно, с большим удовольствием, леди Локсфилд. (Джо) А вы остаетесь?
Джо. Похоже на то.
Сэр Джордж. Эта дверь захлопывается, когда садится солнце, так что решайте поскорее, идти или оставаться.
Джо. Знаю. Спасибо, сэр Джордж.
Сэр Джордж. Прощайте. (Указывая направо.) Сюда, леди Локсфилд.
Леди Локсфилд (идя с ним). Вы, кажется, говорили, что знакомы с Прескоттами?
Сэр Джордж. Да, я близко знал Табби Прескот-та. Замечательный был стрелок!
Леди Локсфилд. Он ведь был женат на одной из дочерей Марчисона?
Сэр Джордж. Нет, насколько я помню, на сестре Джерри Финглтона.
Леди Локсфилд. Ах, так то другие Прескотты. Эти никогда не жили в Индии.
Сэр Джордж. Табби ездил в Индию – охотиться на тигров. Но пробыл там недолго.
Леди Локсфилд. Постойте, дайте вспомнить. Был такой Арчи Прескотт…
Сэр Джордж. Как же, это двоюродный брат Табби, отлично играл в поло. Вот его-то, должно быть, вы и встречали в Индии.
Леди Локсфилд. Вот-вот. И это он женат был на одной из Марчисонов…
Оба скрываются из виду. Джо стоит, глядя вниз, на город. Уже далеко не так светло, как прежде, чувствуется, что день клонится к концу и закат догорел.
Джо (сбеспокойством смотрит на ворота и делает по направлению к ним шаг, другой; бормочет). Нет… Боже мой, неужели…
Ворота очень медленно начинают закрываться. За ними слышны торопливые шаги. Джо слышит их и бросается навстречу. В ту минуту, когда он уже достиг ворот, из них с отчаянным усилием выкарабкалась Элис, и ворота с шумом захлопнулись. Элис, измученная, запыхавшаяся, прислоняется к стене.
(Смотрит на нее, нервно и радостно усмехаясь) Вы все-таки пришли, Элис.
Элис (задыхаясь). Еще издевается надо мной, проклятая обезьяна! Нечего стоять тут и скалить зубы!
Джо. А что же прикажете мне делать?
Элис. Ползать передо мной на коленях – вот что!
Джо. Ладно. (Делает движение, чтобы встать на колени.)
Элис (яростно хватает его за плечо и заставляет снова выпрямиться). Я готова убить вас.
Джо. За что?
Элис. За то, что из-за вас мне пришлось уйти оттуда.
Джо. А почему вы ушли?
Элис. Потому что я – женщина и отпетая дура…
Джо. Ну, говорите же!
Элис. Ничего больше не буду говорить! Достаточно уже сказано. Больше, чем следовало.
Джо. А вам понравилось там, в городе?
Элис. Вы сами знаете, что понравилось.
Джо. Хорошая жизнь, не правда ли?
Элис. Такая жизнь, о которой я всегда мечтала… Всегда верила, что она… где-то близко, впереди, только надо суметь найти. И вот… довелось увидеть ее. Я всегда знала, что люди могли бы жить так, как здесь, если бы захотели попробовать. Почему наша жизнь должна быть похожа на грызню собак из-за кости в мусорном ящике? Никогда не поверю, что у нас не может быть другой жизни. Мы сами сделали ее такой. Здесь, в этом городе, люди встают каждое утро в таком настроении, какое у нас бывает какие-нибудь полчаса раз в год, когда мы подвыпьем на именинах. Верно я говорю, Джо?
Джо. Верно, Элис.
Элис. Здесь работают не из боязни оказаться в нищете. Здесь работают потому, что делают настоящее и любимое дело. Жизнь растет у них на глазах и радует их, как дом, который строишь себе своими руками. Да, здесь люди радуются жизни, а не убивают время в ожидании гробовщика. Сегодня утром, перед тем как мы все сошли вниз, ты сказал, что не веришь…
Джо. Знаю, знаю. Я теперь сожалею об этих словах.
Элис. Я поняла это по твоим глазам, по твоему голосу, когда мы с тобой встретились там… Помнишь тех детей, Джо?
Джо. Еще бы! Буду помнить, пока жив, Элис…
Элис. Я сяду. У меня колени дрожат…
Они садятся рядом. Джо берет ее за руку. Она прислоняется к нему плечом.
Джо. Говори же, Элис.
Элис. Разве недостаточно того, что я наговорила? Теперь твой черед.
Джо. Нет еще. Мне надо сказать так много. Но это потом. Сперва ты…
Элис. Да ведь женщине трудно первой сказать, Джо… Не жалеешь ты меня…
Джо. Я и себя не пожалел, Элис… Ты сейчас узнаешь. Вот ты сказала, что поступила так, потому что ты женщина. А я хочу поступить, как подобает мужчине…
Элис. Что же… Но, знаешь, если бы я не побывала там, среди этих людей, я бы не могла так прямо сказать тебе. Скорее бы умерла, право… Я ведь очень гордая…
Джо. Знаю. Я тебя насквозь вижу, не думай.
Элис. Ну ладно. Скажу все единым духом. Но смотри! Если только вздумаешь смеяться, я… я тебя задушу или брошусь вниз с этой стены.
Джо. Не буду смеяться. За кого ты меня принимаешь?
Элис. Ну, слушай. Утром, до открытия ворот, когда мы тут разговорились, ты мне ужасно понравился… Но мне было обидно, что ты ни во что не веришь… Помнишь, как я разозлилась? Это оттого, что ты оказался не такой, как мне хотелось. Не знаю, понятно ли это для мужчин, но любая женщина поняла бы это. Я не только на тебя – я и на себя злилась. А потом мы сошли в город и увидели, какая там жизнь, – и ты сразу стал другой. Такой, как мне хотелось, такой, каким, наверное, видела тебя мать, когда ты был мальчиком. У тебя были такие внимательные и счастливые глаза… Ты верил всему, что видел и слышал. Правда, Джо?
Джо. Правда.
Элис. Тут я и поняла, что люблю тебя, Джо. И мне так хотелось, чтобы и ты полюбил меня. Мне показалось, что… что это так и есть.
Джо. Это так иесть, Элис.
Элис. Ты в этом уверен?
Джо. Уверен.
Элис. Вот и чудесно. (Поднимает к нему лицо.)
Они целуются.
Удивительно, как это ты влюбился в меня, когда вокруг было столько красивых женщин… рядом с ними я чувствовала себя… как будто вылезла из мусорного ящика.
Джо. Нет, у тебя был другой вид. Ты была такая сияющая… Это я – из мусорного ящика. Тем, другим, трудно нас понять… Они пришли сюда иным путем. Поэтому ты и другая.
Элис (радостно). Верно, Джо, верно. Я чувствовала, что у нас с тобой начинается что-то такое, что не скоро кончится… И когда ты исчез, я не беспокоилась. Наверное, думаю, пошел смотреть какие-нибудь машины или еще что-нибудь такое, чем он интересуется. Мне и в голову не приходило, что ты уйдешь из города. Я знала, что такой жизни тебе всегда хотелось. Ведь это Наш город. И никто не мешал нам остаться там. Нам так и сказали. Я не беспокоилась, пока не увидела, что уже поздно, а тебя нет. Стала искать тебя, спрашивать у всех. Но никто не знал, где ты. Вдруг встречаю миссис Бэтли, и она говорит, что ты здесь, наверху, у ворот, ждешь меня. Уж я бежала, бежала, из сил выбилась и едва успела добежать. Ох и злилась же я на тебя! Но пришлось уйти – раз ты ушел, без тебя было бы не то… Я не могла остаться без тебя, Джо…
Джо. На это я и надеялся… И оттого ждал здесь так долго…
Элис. Но почему…
Джо. Понимаешь, я боялся, что, если я вернусь в город, ты уговоришь меня остаться. А может быть, у меня у самого не хватило бы духу уйти.
Элис. Но почему бы тебе не остаться? Что ты опять выдумал? Только, ради бога, не говори мне, что это – не то, чего тебе хотелось.
Джо (встав, убедительно). Нет, нет. Неужели ты не понимаешь? Кому-то надо вернуться туда.
Элис. Не понимаю. К тому же некоторые уже отправились обратно, не так ли?
Джо. Да. Этого следовало ожидать. Ушел Кадуорт. Ушла миссис Стриттон и увела этого беднягу – своего мужа. Ушли сэр Джордж со старой леди, хотя леди пришлось для этого расстаться с любимой дочкой. Но кому какая польза от того, что все они вернутся? Если они когда-нибудь и вздумают проронить слово о том, что они видели здесь, они будут клясться, что здесь все ужасно. Значит, надо, чтобы вернулся такой человек, который расскажет правду.
Элис. Вот оно что!
Джо. Ведь ты не могла бы любить человека, который способен промолчать об этом? Так?
Элис. Да…
Джо. Ты ушла потому, что ушел я.
Элис. Да, и потому, что я женщина…
Джо. А я – потому, что мужчина, а не какая-нибудь обезьяна… Я ухожу для того, чтобы рассказать всем о том, что мы здесь видели. Я и раньше знал, в чем у нас беда, – ты ведь слышала, я говорил. Но что толку было вопить об этом, если я не знал, возможно ли создать другую жизнь.
Элис. А теперь ты знаешь.
Джо. Да, и должен сказать об этом людям. Я буду твердить это днем и ночью, всем и каждому. Где бы я ни был…
Элис. Где бы мы ни были…
Джо. Да, где бы мы ни были…
Элис. Мы расскажем обо всем. Но как же мы попадем домой, Джо?
Джо. А как мы попали сюда? Чудом. Это было испытание. И если мы его выдержали, то мы таким же чудесным образом вернемся обратно. Дело не в этом, Элис. А вот когда мы вернемся, тут-то и начнется самое трудное. Одни будут глумиться, высмеивать нас, потому что не хотят другой жизни. Они боятся потерять свое убогое благополучие, ради которого трудились и делали всякие гадости. Они боятся, что не смогут наслаждаться своим благосостоянием, если вокруг них множество людей не будут умирать с голоду. Они не хотят выпускать из рук кнута. Они предпочтут быть господами в нужнике, вместо того чтобы жить в новом, прекрасном мире на равных правах со всеми. Есть и такие несчастные, исковерканные люди, которые от зависти не могут выносить зрелище чужого счастья. И нам с тобой придется воевать с множеством таких людей.
Элис. Я знаю, что это будет нелегко, Джо.
Джо. Ты и половины всего себе не представляешь, Элис. А сколько есть таких, каким был я, – людей, которые хлебнули горя и знают, что все у нас ни к черту не годится, но не хотят верить, что мир может быть лучше. Эти будут смеяться над нами громче всех, уверяю тебя… И не только это, Элис. Будут дни – непогожие, хмурые дни, – когда никто не станет нас слушать, когда нам нечем будет заплатить мяснику, и булочник будет смотреть на нас косо, и у нас не останется ни крошки табаку, и нас будут спрашивать, когда мы уберемся наконец в другой город… и когда нам самим начнет казаться: а были ли мы в этом городе…
Элис. Джо, смотри, темнеет. Давай посмотрим на город в последний раз.
Они подходят к стене и смотрят на город.
На террасах повсюду загораются огни. И в садах тоже. Джо, мы никогда не забудем эти парки, правда?
Джо. Ничего не забудем.
Элис (помолчав). Джо… а что, если нам остаться?
Джо. Оставайся ты, если хочешь. А я должен идти.
Элис. Я тебя одного не отпущу.
Джо. Значит, тебе тоже придется уйти.
Элис (тихо). Прощай, мой прекрасный город. Увижу ли тебя еще когда-нибудь? (Плачет.)
Джо (утешая). Ну-ну, Элис, детка, крепись.
Элис (сквозь рыдания). Я не хочу уходить… и, когда мы вернемся туда, все будет казаться еще хуже, чем прежде.
Джо. Нет, Элис. Во-первых, нам будет о чем вспомнить. Мы были теми, кто был здесь и видел все своими глазами. И потом, мы будем всегда надеяться. И всякую искру надежды и веры, которую мы найдем в людях, будем раздувать в пожар…
Нам скажут, что человеческую натуру нельзя переделать. Это один из старейших предлогов, для того чтобы смотреть на все сложа руки. И это неправда. Человек меняется вот уж сколько тысячелетий. Но есть одно неизменное, чего нельзя ни убить в человеке снарядами и пулями, ни выколотить дубиной, ни выжечь каленым железом, – это вечное стремление и надежда переделать мир так, чтобы в нем жилось лучше. И на всем земном шаре, где только есть люди, эта надежда в них все крепнет. От нее светлеют лица, от нее голоса звучат громче и увереннее. Не всякий мужчина, не всякая женщина хотят верить в это светлое будущее, трудиться во имя него, жить ради него и, если понадобится, умереть за него. Но один человек здесь, другой – там, несколько – на одной улице, чуть больше – на другой, и смотришь – нас уже миллионы, нас громадные армии, которые могут построить десять тысяч новых городов.
Элис (поднимая глаза на стену). Таких, как этот?
Джо. Да, таких, как наш город. Где не люди – для машин и денег, а машины – для людей. Где нет зависти, жадности, ненависти, где исчезли навсегда нужда, и болезни, и страх, где не услышишь ни звона кандалов, ни свиста кнута. Где люди из темных нор вышли на солнце. И никогда никто больше не закроет его от них. Они наконец свободны. Много лет назад старик Уитмен сказал: «Во сне я грезил… И видел город, которого не одолеть врагам со всего мира. Мне снилось, что это новый город Дружбы».
Элис. Идем, Джо, нам пора в путь…
Уходят. Вновь слышатся фанфары, медленно гаснет свет.