Страница:
— А ты что, заряжающий? — строго спросил Бойко. — Прилип, не оторвешь!
— Никак не распробую, — сказал Саша и потянулся за третьим пирожком.
— Мне-то оставь, — завозмущался Владимир Петрович Донцов, — я в артиллерии служил и то всего два съел.
Бойко отведал пирожок, хотел поцеловать ручку автору и, не обнаружив его, взял еще один.
На объявление результатов конкурса мужчины вышли бравым строем, смертельно впечатывая башмаки в пол.
— После бурных споров, перешедших в продожительные дебаты, — доложил председатель жюри Бойко, — единогласным решением первое место присуждается торту «Артиллерийский».
— Ура! Ура! Ура! — троекратно проуракали мужчины. И вытащили на свет коробку конфет в качестве главного приза.
Анна Павловна, на ходу смахивая едкую слезу горечи, вслед за коей набегала сладкая радости, вышла из-за шкафов.
— Мальчики, девочки, ешьте, — сорвала целлофан с призовой коробки. — Я завтра «Птичье молоко» испеку.
— По мне лучше «Артиллерийский» повторить, — сказал Вялых.
— «Артиллерийский!» «Артиллерийский!» — единогласно поддержали мужчины.
Не через щелочку смотрел Семен Петрович невеселую картинку. Трое чертей, громко чавкая жвачкой, связали его по рукам и ногам и начали смолить бедолагу, словно он лодка-плоскодонка. Один щедро поливал спину Семена Петровича из черпака, двое швабрами растирали липучую смолу. А она с огня… Больно живому телу.
— Больно! — Семен Петрович кричит.
— Терпи, через пень твою в колоду! — черти ругаются. — Терпи, грешник твою по башке.
Да нет никакого терпежу, печет…
С этим Семен Петрович вынырнул из адского сна, но легче не стало. Без восторга обнаружил себя лежащим на пустынном берегу. Ау! Где я? Песок раскаленный вокруг, Иртыш в десяти шагах. Спина, ноги и то, что располагается ниже спины и выше ног — болят от перезагара. Голова трещит. Ей бы пивной поток вовнутрь принять, а на нее солнечный извне льется спасу нет. Семен Петрович вскочил на ноги и с ужасом обнаружил себя в нудистском виде. Часы на руке, очки на носу, а дальше только природой данные члены тела. То бишь — в чем мама родила.
А родила сорок пять лет назад, поздновато нагишом загорать. Семен Петрович поспешно прикрылся руками, воровато огляделся: теплоход вдали, чайка вблизи, и ни клочка одежды по всему берегу. Задачка с неизвестно где потерянными трусами. Семен Петрович с тоской посмотрел на противоположный берег и начал догадываться о местоположении нижнего белья и верхних штанов.
Вчера друзья соблазнили на рыбалку. Поехали, дескать, развеемся. И не на вонючем автобусе, на экологически чистом катере. Развеиваться начали сразу, отвалив от причала. За город вылетели с дружной песней. Киль катера полосовал волны Иртыша, а команда рванула волжскую разбойную: «Из-за острова на стрежень!..»
Мотор призывно ревел, ветер подгоняюще свистел, кружка носилась по кругу со скоростью едва не взлетающего катера. К берегу рыбацкая ватага подлетела с бурлацким гимном: «Эй, ухнем!» Закидушки ухнули на рыбные глубины, и вскоре на смену холодно-сухомятным закускам подоспела уха. Да не сопливо-ершовая — стерляжья. Звездная ночь опустилась на пикник. Семен Петрович вспомнил, что этим летом еще не купался.
— Оно надо трусы на ночь мочить! — не откликнулся на призыв к водным процедурам народ.
— Че бы я их мочил? — хохотнул Семен Петрович, направляясь к воде. — Занудим как на западе!..
…Семен Петрович вглядывался в берег со штанами, теряющийся в солнечном мареве. Плавал он отменно, но надо же так расслабиться, Иртыш перемахнул на автопилоте. И без порток.
«Занудил, — подумал Семен Петрович, — хорошо хоть народу нет».
Тут же появился народ. В кустах раздались приближающиеся голоса. Семен Петрович ужом заскользил к реке, крокодилом вполз в воду, заспешил на скрывающие главные нудистские атрибуты глубины. И поплыл, с каждым гребком приближаясь к берегу со штанами. Теоретически. Практически Семену Петровичу казалось — заветный берег все также далеко и, когда достиг фарватера, отмеченного бакеном, силы были на исходе. Семен Петрович зацепился за бакен в гамлетовском раздумье: плыть или не плыть к штанам? Вопрос не дал закрыть рев мотора. По серебру воды летел катер.
«Наш!» — обрадовался Семен Петрович.
И закричал, замахал рукой: SOS! Помогите!
Катер понесся к нему.
«Ух!» — облегченно вздохнул Семен Петрович и тут же занервничал. Капитанила женщина.
«Баба на корабле к несчастью!» — подумал Семен Петрович и прикрылся свободной от бакена рукой. Что было излишним. Иртыш в переводе с тюрского — Землерой, это не прозрачный Байкал, где нудист на глубине 50 метров виден как на ладони.
Сегодняшний день можно было назвать днем ужасов. С ужасом обнаружил себя Семен Петрович где попало и в чем попало, с ужасом увидел, что на катере была Екатерина Павловна. Та самая, которая не без сомнения приняла его вчера на работу.
По жизни Семен Петрович был инженером-электриком в конструкторском бюро. И был там штыком. По кабэвски штык — это мужик, который в своем деле не одну собаку съел и от ста собак отбрешется на любой технической комиссии. Его на мякине не проведешь, на арапа не возьмешь. На таких КБ держалось. От рожденья Семен Петрович имел легкомысленную фамилию Улюлюк, но был серьезным штыком в вопросах электроиспытания ракет. Здесь перед ним снимали шляпы смежники, отдавали честь военные специалисты, пока социализм строили. А потом стройку взяли и отменили. Теперь, говорят, капитализму воевать с нами нет резону, мы теперича не то что давеча — не идейные враги, мы теперича — кореша. Посему: штыки в землю и всем гамбузом айда на мирный капиталистический труд.
Семена Петровича в прямом смысле в землю не втыкали, но за ворота КБ новые хозяева помещения попросили. Побежал бывший штык с бешенным огнем безработного в глазах по ярмаркам рабочих мест, службам занятости, предпринимателям, где быстро прояснили мозги, что капитализм — это молодость мира, и его возводить молодым, а кому за сорок: бывайте здоровы и дуйте до хаты!
Хоть из кривого ружья стреляйся. Хорошо, друзья удержали, навели на коммерческо-строительную фирму с монументальным названием «Монолит».
Принимали туда как в космонавты.
— Любитель? — первым делом спросила грозная начальница, щелкнув себя по горлу.
— Нет! — замотал головой Семен Петрович.
— Что — профессионал?
— Только соточку в праздник, — взял грех на душу против истины Семен Петрович. Он и двумя соточками не ограничивался.
Дальше начальница нарисовала картину, в которой сплошняком шло «нельзя»: болеть! опаздывать! выпивать! сачковать! Можно только вкалывать, вкалывать, вкалывать по 12 часов. Но и платили за это в пять раз больше, чем в КБ. Правда, работать в командировочном режиме в районах области.
Семен Петрович клятвенно подписался под всеми «нельзя».
И вот кругом вода, а он без штанов, только мутной водой прикрытый, ведет светскую беседу с крутой начальницей.
— Я вам кричал, думал, наш катер, — посматривая вниз, как там интим на просвет, заискивающе сказал Семен Петрович.
— Каким ветром вас сюда занесло? — строго спросила начальница.
— Отдыхаю.
— Смотрите, на автобус не опоздайте! — назидательно бросила начальница и дала по газам.
«Как ведьма на метле!» — подумал Семен Петрович, после чего отдался воле волн.
До отхода вахтового автобуса оставалось пять часов. И хоть город находился вниз по течению — вплавь не успеть. Но и в обнимку с бакеном ничего не высидишь. Слева по курсу открылся песчаный карьер с экскаватором. Семен Петрович резко поплыл к последнему. В закрытой кабине узрел робу. Даже через стекло она была грязнее грязи. Но Семен Петрович заревел от радости. И тут же ссыпался под экскаватор, тесно прижимаясь к гусенице. Из кустов раздались голоса. В подэкскаваторную прохладу всунулась морда овчарки. «Хоть штаны не порвет», — хозяйственно подумал Семен Петрович и тут же пожалел себя за бесштанность. Рядом с оскаленной мордой появилось миловидное личико. Везло сегодня на прекрасный пол. Прямо как мухи на мед.
— Вы живы? — спросило личико.
Семен Петрович даже не пытался прикрыть свои нижеспинные телеса.
— Живой, — ответил он обречено.
Морда с личиком исчезли.
— Нудист какой-то, — пояснило кому-то личико.
Оскорбленный Семен Петрович подождал ухода не прошенных гостей, затем выбрался на свет и начал битву с экскаватором за робу. Она была в полуметре, но не наденешь, дверца крепко-накрепко закрыта. Наш взломщик орудовал палкой, потом приволок с берега корягу… Оторвал ручку… Тем не менее, операция «отвори мне калитку» успеха не имела. Наконец, высмотрел каменюку килограммов на пять и вышиб ею стекло.
С какой радостью истосковавшееся по одежде тело погрузилось в вонючие от мазута и солярки огромные жесткие штаны, приняло на саднящие плечи грязную куртку. Теперь можно искать людей.
Они не заставили себя долго ждать.
— Стой! — услышал за спиной Семен Петрович, отойдя шагов двадцать от экскаватора. — Стой!
К нему бежал здоровенный экскаваторщик с той самой каменюкой-отмычкой в руке.
«Мне роба нужнее!» — пустился наутек Семен Петрович.
— Убью! — разорялся экскаваторщик скряга.
Над ухом просвистел каменюка. Прорезая просеку в зарослях, он снарядом ушел в сторону Иртыша. Семен Петрович сбросил куртку в надежде, это остановит погоню. Штаны решил не отдавать до последнего. Они слетели сами. Тесемка, игравшая роль ремешка, порвалась, и штаны остались на тропе. Налегке Семен Петрович быстро оторвался от погони.
Опять он нудил всеми частями истомленного солнцем тела. В то время как часы показывали десять минут второго. Семен Петрович устало сел в чаще на корягу. Расслабиться не давали комары. Они старались куснуть в самые нежные места, которые у жертвы были как на ладони. Выбираясь от кусучих злыдней к воде на ветерок, Семен Петрович обнаружил, что он в данном месте не одинок в нудизме.
На берегу страстно обнималась парочка. Ей был до фонаря окружающий солнечный мир. Семен Петрович пристально наблюдал из кустов. Но без сладострастного интереса. В происходящем средь бела дня интиме его интересовала только яркая малиновая юбка на песке. Казалось бы, джинсы парня больше подходили для Семена Петровича… И размер почти тот же…
— Никак не распробую, — сказал Саша и потянулся за третьим пирожком.
— Мне-то оставь, — завозмущался Владимир Петрович Донцов, — я в артиллерии служил и то всего два съел.
Бойко отведал пирожок, хотел поцеловать ручку автору и, не обнаружив его, взял еще один.
На объявление результатов конкурса мужчины вышли бравым строем, смертельно впечатывая башмаки в пол.
— После бурных споров, перешедших в продожительные дебаты, — доложил председатель жюри Бойко, — единогласным решением первое место присуждается торту «Артиллерийский».
— Ура! Ура! Ура! — троекратно проуракали мужчины. И вытащили на свет коробку конфет в качестве главного приза.
Анна Павловна, на ходу смахивая едкую слезу горечи, вслед за коей набегала сладкая радости, вышла из-за шкафов.
— Мальчики, девочки, ешьте, — сорвала целлофан с призовой коробки. — Я завтра «Птичье молоко» испеку.
— По мне лучше «Артиллерийский» повторить, — сказал Вялых.
— «Артиллерийский!» «Артиллерийский!» — единогласно поддержали мужчины.
МОЗГОВАЯ ГРЫЖА
Я пение Кудрявого давно по телевизору люблю. А тут он живьем к нам приехал, открывать «Ледовое побоище» — новый Дворец спорта. Мою жену на работе премировали билетами на концерт. «Надо их в деньги конвертировать, — жена говорит, — лучше себе туфли куплю». Фирме, где она горбатится, билеты по взаимозачетам всучили, ну и в честь 1 Мая начальник передовикам раздал. Развлекитесь, дескать, господа, деньги все одно пропьете. А тут неизгладимые впечатления.
Нам деньги были нужнее по неизгладимости.
И не только нам. Предложение вокруг Дворца толпами ловило каждого прохожего в надежде на спрос. Мы цену вдвое скостили, а дураков нет.
Пришлось идти на впечатления.
Места премиальные были сбоку, сверху, на последнем ряду.
— Ладно, — успокаиваю жену, — на халяву и уксус сладкий.
Но не очень. У меня стопроцентное зрение и то — букашка разноцветная по сцене скачет. Жене с ее «орлиными» глазами и подавно ничего не видать. Сидит, щурится — резкость наводит — и психует. Пристала ко мне, кто о справа от руководителя ансамбля на гитаре играет — мужчина или женщина?
А попробуй за километр различи невооруженным глазом.
— Женщина, — брякнул, чтоб жена успокоилась.
Но ей разве угодить.
— Тебе, — говорит, — кругом одни бабы мерещатся.
Рядом с нами девица сидела. Приятная девица, на коленях зонтик в чехле. Она говорит:
— Мужчина по правую руку от руководителя ансамбля на гитаре играет. Видите — плечистый.
Жене и этот вариант не по нутру.
— Если, — говорит, — где и плечистый, то, извините, в попе.
Парни, впереди нас сидящие, зашикали:
— Не мешайте, — говорят, — слушать! Из-за вас понять не можем — под фанеру поет или по-настоящему.
— Конечно, под фонограмму! — говорю им. — Видите, по сцене катается, как бревно на пилораме. Попробуй такие лиссажу выписывать да еще петь во все горло.
Парни со мной согласились, а соседка с зонтиком спорится:
— Кудрявый, — говорит, — честный певец, не из халявщиков. Живьем поет, видите, как работает!
Кудрявый действительно не посидит на сцене. Туда-сюда с микрофоном мотается, пот градом льется, через кожаные штаны проступает. Не жалеет искусства для народа.
— Видите! — повторяет девица. Тут с верхотуры гайка на пятьдесят пять свалилась, между мной и девицей просвистела, подлокотник — в щепки, мне в бок — заноза толщиной в палец. Свитер и рубаху насквозь прошила.
Я и ойкнуть не успел — девица зонтик раскрыла, дальше концерт смотрит.
— Ничего себе, — говорю, — следующая гайка полетит, от вашего зонтика срикошетит и точно мне на макушку приземлится. И без того, — шучу, — масла в голове нет.
— А вы залазьте, — предлагает девица, — ко мне под зонтик.
Жена категорически против «залазьте».
— Спасибо, — говорит, — мы лучше в проходе досмотрим.
— Тогда лучше вообще домой пойти, — вылез я из-под зонтика. — Тем более, — говорю, — у меня заноза в боку гноится начинает.
— Потерпишь! — жена свое талдычит. — В конце объявят участников концерта. Узнаем — мужчина или женщина справа от руководителя ансамбля на гитаре играет.
В конце и вправду объявили. Оказывается, Саша Крячко с правой стороны от начальника струны драл. А мужик Саша или женщина — ни слова ни полслова.
Лично мне наплевать, где у Саши плечистость больше накачена — вверху или ниже пояса. Тем более, пока с «Ледового побоища» возвращались, я под рубаху залез, занозу вытащил. Довольный домой вернулся.
Жена злая как ведьма. И с деньгами прокол, и Саша Крячко в голову влетел — клином не вышибить.
Дай, думаю, телевизором попробую. Включаю, а там начальник управления культуры отвечает на вопросы телезрителей. Жена за телефон.
— Кто, — спрашивает в трубку, — на концерте Кудрявого справа от руководителя ансамбля играл — мужчина или женщина?
— Справа от руководителя ансамбля, — доходчиво объяснил начальник культуры, — играл его заместитель.
Я еле успел телефон, в глаз мне летевший, поймать. Денек на мою голову выдался, то гайки в нее, то телефон…
Жена говорит:
— Не в тебя, в начальника культуры метила.
Повезло телевизору. И еще сказала:
— Завтра снова на Кудрявого пойдем. Пока не разберусь с гитаристом — не успокоюсь.
Но концерты отменили, и теперь у жены мозговая грыжа по поводу половой принадлежности Саши Крячко. Хоть из дома от этой грыжи беги. Так что развлеклись мы на халяву, как кур во щах.
Нам деньги были нужнее по неизгладимости.
И не только нам. Предложение вокруг Дворца толпами ловило каждого прохожего в надежде на спрос. Мы цену вдвое скостили, а дураков нет.
Пришлось идти на впечатления.
Места премиальные были сбоку, сверху, на последнем ряду.
— Ладно, — успокаиваю жену, — на халяву и уксус сладкий.
Но не очень. У меня стопроцентное зрение и то — букашка разноцветная по сцене скачет. Жене с ее «орлиными» глазами и подавно ничего не видать. Сидит, щурится — резкость наводит — и психует. Пристала ко мне, кто о справа от руководителя ансамбля на гитаре играет — мужчина или женщина?
А попробуй за километр различи невооруженным глазом.
— Женщина, — брякнул, чтоб жена успокоилась.
Но ей разве угодить.
— Тебе, — говорит, — кругом одни бабы мерещатся.
Рядом с нами девица сидела. Приятная девица, на коленях зонтик в чехле. Она говорит:
— Мужчина по правую руку от руководителя ансамбля на гитаре играет. Видите — плечистый.
Жене и этот вариант не по нутру.
— Если, — говорит, — где и плечистый, то, извините, в попе.
Парни, впереди нас сидящие, зашикали:
— Не мешайте, — говорят, — слушать! Из-за вас понять не можем — под фанеру поет или по-настоящему.
— Конечно, под фонограмму! — говорю им. — Видите, по сцене катается, как бревно на пилораме. Попробуй такие лиссажу выписывать да еще петь во все горло.
Парни со мной согласились, а соседка с зонтиком спорится:
— Кудрявый, — говорит, — честный певец, не из халявщиков. Живьем поет, видите, как работает!
Кудрявый действительно не посидит на сцене. Туда-сюда с микрофоном мотается, пот градом льется, через кожаные штаны проступает. Не жалеет искусства для народа.
— Видите! — повторяет девица. Тут с верхотуры гайка на пятьдесят пять свалилась, между мной и девицей просвистела, подлокотник — в щепки, мне в бок — заноза толщиной в палец. Свитер и рубаху насквозь прошила.
Я и ойкнуть не успел — девица зонтик раскрыла, дальше концерт смотрит.
— Ничего себе, — говорю, — следующая гайка полетит, от вашего зонтика срикошетит и точно мне на макушку приземлится. И без того, — шучу, — масла в голове нет.
— А вы залазьте, — предлагает девица, — ко мне под зонтик.
Жена категорически против «залазьте».
— Спасибо, — говорит, — мы лучше в проходе досмотрим.
— Тогда лучше вообще домой пойти, — вылез я из-под зонтика. — Тем более, — говорю, — у меня заноза в боку гноится начинает.
— Потерпишь! — жена свое талдычит. — В конце объявят участников концерта. Узнаем — мужчина или женщина справа от руководителя ансамбля на гитаре играет.
В конце и вправду объявили. Оказывается, Саша Крячко с правой стороны от начальника струны драл. А мужик Саша или женщина — ни слова ни полслова.
Лично мне наплевать, где у Саши плечистость больше накачена — вверху или ниже пояса. Тем более, пока с «Ледового побоища» возвращались, я под рубаху залез, занозу вытащил. Довольный домой вернулся.
Жена злая как ведьма. И с деньгами прокол, и Саша Крячко в голову влетел — клином не вышибить.
Дай, думаю, телевизором попробую. Включаю, а там начальник управления культуры отвечает на вопросы телезрителей. Жена за телефон.
— Кто, — спрашивает в трубку, — на концерте Кудрявого справа от руководителя ансамбля играл — мужчина или женщина?
— Справа от руководителя ансамбля, — доходчиво объяснил начальник культуры, — играл его заместитель.
Я еле успел телефон, в глаз мне летевший, поймать. Денек на мою голову выдался, то гайки в нее, то телефон…
Жена говорит:
— Не в тебя, в начальника культуры метила.
Повезло телевизору. И еще сказала:
— Завтра снова на Кудрявого пойдем. Пока не разберусь с гитаристом — не успокоюсь.
Но концерты отменили, и теперь у жены мозговая грыжа по поводу половой принадлежности Саши Крячко. Хоть из дома от этой грыжи беги. Так что развлеклись мы на халяву, как кур во щах.
ПЕРЕПОДГОТОВКА В ТУМБОЧКЕ
Перед кабинетом врача сидели две женщины. Одна в чешуйчато-блестящем жилете, у второй кудри были с густо-фиолетовым отливом.
— Радикулит только иглоукалывание берет, — горячо говорила фиолетово-кудрявая.
— Не скажите, — возражала блестящая, как в цирке, — трава мокрец — это дешево и сердито на сто процентов.
— Бабушкины сказки? Сами-то пробовали?
— Тут целая история с географией, — сказала женщина в жилете горящем, как тридцать три богатыря. — У моей подруни муж Бориска. Орел, под два метра ростом. Как-то, лет десять назад, приносит домой повестку из военкомата — отправляют на двухмесячные сборы в Тюмень, на переподготовку. Подруня, как путная, собрала мужа в путь-дорожку. От слез на вокзале и провожаний Бориска отказался. Подруня, между прочим, и не рвалась — не первый год замужем. Прощаясь, Бориска предупредил, что получку — работал токарем — цеховские принесут домой.
Женщина в сверкающем на все лады жилете поправила юбку на коленях и продолжила рассказ:
— В день мужниной получки соломенная вдова присмотрела ткань на платье и думает: «Что сидеть ждать у моря погоды, побегу-ка сама в завод за деньгами». У проходной запнулась об знакомого из Борискиного цеха. «Твой получил уже», — говорит знакомый. «Что ты мелешь? — удивилась подруня. — Он вторую неделю на сборах!» Мужичок замямлил, мол, ему показалось, в ведомости стоит Борискина подпись, хотя самого Бориску и вправду давно не видел. «Вот бестолочь!» — подумала на мужичка подруня, но изменила маршрут, для начала в цех, а не в кассу, порулила. В цехе народу пусто, кому надо в день получки торчать. Подруня через эту пустоту уже на выход навострилась, да вдруг кольнуло оглянуться. И странной показалась тумбочка у одного станка. Этакий металлический шкафчик, метр с небольшим высотой. Подруня к этой тумбочке подскакивает, дерг дверцу. Она чуть подалась, но сразу назад, как пружиной привязанная. Тогда подруня двумя руками ухватилась и рванула на всю мощь…
— Неужели? — перебила ее женщина с фиолетом в кудрях.
— Ну! — подтвердила догадку чешуйчато переливающаяся рассказчица. — В тумбочке Бориска сидит. Глаза виноватые, нос на коленях. При его двух метрах и ста килограммах уместиться в такую шкатулку… «Негодяй!» — закричала подруня и хватает стальной пруток — проучить паршивца в этом капкане. Бориска не стал ждать прутком по голове, захлопнул дверцу и держит так, что не открыть. Подруня давай хлестать-грохотать железякой по тумбочке. Бориске не сладко внутри, но терпит. Пусть лучше барабанные перепонки страдают, чем красота лица. Подруня даже притомилась с прутком и глядь, рядом с тумбочкой замок лежит. Взяла и на два оборота закрыла Бориску. «Продолжай, — говорит, — повышать военную и политическую подготовку!» Не успела до проходной дойти — доброжелатели доложили, с кем Бориска сборы проводит. Пошла моя подруня на место сборов и лахудре космы проредила. «Иди, — говорит, — забирай своего военнообязанного вместе с тумбочкой!»
Дома начала Борискины вещи собирать, чтобы выставить за дверь, а тут его привозят в три погибели сложенного. В тумбочке под замком Бориску радикулит разбил. Заколодило поясницу — не вздохнуть не пискнуть. Но моя подруня молодец. Везите, говорит, его к той военно-полевой сучке, мне на него начхать. Но, оказывается, к той прости-господи Бориску уже возили. Инвалид ей даром не нужен. Дружки-товарищи оттартали Бориску на дачу. Благо время летнее. На даче Бориска нашел способ мокрецом лечиться. Два дня поприкладывал, и как рукой на всю жизнь сняло. Приходит через неделю домой. «Прости, — упал передо мной на колени, — больше не буду». А я ему: «Вот тебе Бог, а вот — порог!» И…
— Стойте! Погодите! — перебила женщина с фиолетовой прической. — При чем здесь вы, если он муж подруги…
Но тут ее вызвали к врачу, она так и не узнала, чей все-таки муж проходил военную переподготовку в тумбочке.
— Радикулит только иглоукалывание берет, — горячо говорила фиолетово-кудрявая.
— Не скажите, — возражала блестящая, как в цирке, — трава мокрец — это дешево и сердито на сто процентов.
— Бабушкины сказки? Сами-то пробовали?
— Тут целая история с географией, — сказала женщина в жилете горящем, как тридцать три богатыря. — У моей подруни муж Бориска. Орел, под два метра ростом. Как-то, лет десять назад, приносит домой повестку из военкомата — отправляют на двухмесячные сборы в Тюмень, на переподготовку. Подруня, как путная, собрала мужа в путь-дорожку. От слез на вокзале и провожаний Бориска отказался. Подруня, между прочим, и не рвалась — не первый год замужем. Прощаясь, Бориска предупредил, что получку — работал токарем — цеховские принесут домой.
Женщина в сверкающем на все лады жилете поправила юбку на коленях и продолжила рассказ:
— В день мужниной получки соломенная вдова присмотрела ткань на платье и думает: «Что сидеть ждать у моря погоды, побегу-ка сама в завод за деньгами». У проходной запнулась об знакомого из Борискиного цеха. «Твой получил уже», — говорит знакомый. «Что ты мелешь? — удивилась подруня. — Он вторую неделю на сборах!» Мужичок замямлил, мол, ему показалось, в ведомости стоит Борискина подпись, хотя самого Бориску и вправду давно не видел. «Вот бестолочь!» — подумала на мужичка подруня, но изменила маршрут, для начала в цех, а не в кассу, порулила. В цехе народу пусто, кому надо в день получки торчать. Подруня через эту пустоту уже на выход навострилась, да вдруг кольнуло оглянуться. И странной показалась тумбочка у одного станка. Этакий металлический шкафчик, метр с небольшим высотой. Подруня к этой тумбочке подскакивает, дерг дверцу. Она чуть подалась, но сразу назад, как пружиной привязанная. Тогда подруня двумя руками ухватилась и рванула на всю мощь…
— Неужели? — перебила ее женщина с фиолетом в кудрях.
— Ну! — подтвердила догадку чешуйчато переливающаяся рассказчица. — В тумбочке Бориска сидит. Глаза виноватые, нос на коленях. При его двух метрах и ста килограммах уместиться в такую шкатулку… «Негодяй!» — закричала подруня и хватает стальной пруток — проучить паршивца в этом капкане. Бориска не стал ждать прутком по голове, захлопнул дверцу и держит так, что не открыть. Подруня давай хлестать-грохотать железякой по тумбочке. Бориске не сладко внутри, но терпит. Пусть лучше барабанные перепонки страдают, чем красота лица. Подруня даже притомилась с прутком и глядь, рядом с тумбочкой замок лежит. Взяла и на два оборота закрыла Бориску. «Продолжай, — говорит, — повышать военную и политическую подготовку!» Не успела до проходной дойти — доброжелатели доложили, с кем Бориска сборы проводит. Пошла моя подруня на место сборов и лахудре космы проредила. «Иди, — говорит, — забирай своего военнообязанного вместе с тумбочкой!»
Дома начала Борискины вещи собирать, чтобы выставить за дверь, а тут его привозят в три погибели сложенного. В тумбочке под замком Бориску радикулит разбил. Заколодило поясницу — не вздохнуть не пискнуть. Но моя подруня молодец. Везите, говорит, его к той военно-полевой сучке, мне на него начхать. Но, оказывается, к той прости-господи Бориску уже возили. Инвалид ей даром не нужен. Дружки-товарищи оттартали Бориску на дачу. Благо время летнее. На даче Бориска нашел способ мокрецом лечиться. Два дня поприкладывал, и как рукой на всю жизнь сняло. Приходит через неделю домой. «Прости, — упал передо мной на колени, — больше не буду». А я ему: «Вот тебе Бог, а вот — порог!» И…
— Стойте! Погодите! — перебила женщина с фиолетовой прической. — При чем здесь вы, если он муж подруги…
Но тут ее вызвали к врачу, она так и не узнала, чей все-таки муж проходил военную переподготовку в тумбочке.
КОГДА БОРЗОМЕТР ЗАШКАЛИВАЕТ
Живот у Надежды пер на лоб не по дням, а на глазах: седьмой месяц — не седьмой день, и Вадик, она была уверена — именно Вадик, долбал ножками, будто это не мама, а дискотека, и он первый шоузаводила. Или дверь входная-выходная, а его любопытство разбирает: откройте, что у вас там хорошего? И вдруг обрезало ударный интерес. Затих, как и не стучал. Надежда извелась вся, вдруг передавилось-перекрутилось что-нибудь… К врачу тряслась пойти — возьмет и вляпает приговор беременности.
Когда трусливо гадала: идти или погодить? — свалились на нее неожиданные деньги — тысяча рублей, родное предприятие давний долг отдало. Надежда отбросила сомнения и пошла на толчок. Пеленки-одежонки Вадику приобрести. В наши времена не до поверья: до рождения ребенка детское не смей покупать. В наши времена, коли деньги появились — не крути носом по приметам, а хватай что надо. Как говорится, не откладывай на завтра, что можешь отоварить сегодня!
Идет Надежда по толчку, а к ней подруливает Люська-Угорелая.
— Женщина, — просит Люська, — помогите сыграть.
Люська-Угорелая в тот день «низом шла», то бишь залавливала простофиль на беспроигрышную для Люськиной компании игру.
Игра элементарная до безобразия. Команда человек восемь-девять: двое секут за милицией, один «верхом идет», для лопухов — это независимый ведущий кассы, трое под случайных игроков косят, кто-то рисуется в качестве зрителей. Лоху подсовывается заманишка: помоги, дорогой, кубики бросить. Только и всего. За что получаешь бесплатный жетон на игру.
Он, простодыра, рад без ума, счастья полные шаровары, как же: все за деньги судьбу пытают, а он на сверхльготных условиях. Нет бы прикинуть дурьей башке, что на базаре, чем бесплатнее начало, тем накладнее конец. Куда там подумать.
И конечно, у довольного дармовщинкой выпадает выигрышный номер.
— Ура! — кричит он от счастья.
Но и у соперника аналогичные цифры.
На что ведущая начинает заливать: такое совпадение бывает раз в сто лет, правилами предусмотрен приз в две тысячи рублей тому из двух везунчиков, кто перебьет другого: бросит на кон больше денег.
Ежу понятно, даже если и перебьешь, две тысячи не получишь, не для твоего кармана люди работают. Ежу-то понятно, а лопух он и есть лопух. Лох, по современному.
Люська-Угорелая сама восемь месяцев назад влетела на 500 рублей. Закончила она ПТУ на швею-мотористку, а работы нет, ну и подпирала в подъездах стенки с утра до вечера. Потом бабушка пожалела внучку — на пуховик деньги дала. Только не дошла Люська до него, развели по дороге. В пять минут обработали. Она думала пуховик в дубленку обратить, а осталась в старой курточке.
Проревела ночь и снова пошла на толчок: может, думала, вернут деньги. Посмеялись над ее простотой ребята и позвали к себе работать. У Люськи хорошо пошло. Быстро пуховик спроворила. Не зря в доме творчества три года в драмстудии занималась.
Надежде «выпало» бодаться с Люськой за приз. Ну и загорелись глазки: две тысячи! — как раз комбинезон и коляска для Вадика.
Она потом сама не могла сообразить, как на нее чумовой азарт накатил: швыряла Верке-Катастрофе — ведущей — сто, триста, пятьсот рублей. Не на шутку разыгралась.
А Люська-Угорелая добавляет масла в азартный огонь: рисанулась, что у нее деньги кончились.
Надежда на седьмом небе — выиграла комбинезон с коляской. Люська в картинные слезы.
«По правилам игры, — говорит ей Верка-Катастрофа, — вам дается минута на поиск необходимой суммы».
Люська в слезах обращается к публике: граждане-товарищи, помогите выиграть две тысячи! Никто не хочет пособить ближнему.
Надежда молится про себя: «Не помогайте!»
Люська продолжает упрашивать окружающих: помогите — поделюсь.
А драматическая минута заканчивается. За секунду до истечения контрольного времени один парнишка (конечно, подставка) бьет шапкой о земь: вхожу в долю! Надежда в запале швыряет двести, триста рублей, и вдруг сунулась в кошелек, а там только номерок к зубному.
— Отдайте мои деньги! — враз прояснилось в голове. — Милиция!
Ага, держи кошелек шире — разбегутся отдавать.
Они и разбежались — в разные стороны. Надежда осталась с одним животом.
Купила, называется, Вадику пеленки-распашонки.
Люська-Угорелая и Верка-Катастрофа сиганули в дырку в заборе, был у них там затишок на чрезвычайный случай.
— А ведь грех, — закуривая, сказала Люська, — бабу беременную кинули.
— Ты че такая-то? Сама ее приволокла? — резонно заметила Верка. — Волокла бы мужика беременного…
— Мужиков доить ладно, а бабу с пузом — грех. Она ведь толком не соображает…
— Бог простит…
— Давай вернем деньги, — предложила Люська.
— Ты че, больная? Корявый нас пришибет за косарь. Он за стольник удавится. И так у него борзометр зашкаливать стал! Готов вообще нам не платить! Гад!
— Грех ведь, — не унималась Люська. — Давай отдадим.
— А, давай! — вдруг согласилась Верка. — Идет он в энное место! Придурок! Пусть побесится!
«Вот сволота! — бредя куда глаза глядят по толчку, вытирала слезы Надежда. — Сучки!»
Легкие на помине девки-игруньи выросли перед ней.
— Э, тетя, — начала Люська, — извини, коряво вышло! Возьми деньги…
— Какая я тебе тетя?! — как бык на красное, взревела Надежда. — Тоже мне телочки нещупаные! Сучки продажные!
— Да ладно, че ты! — Верка протянула деньги. — На, рожать пригодятся…
— Чтоб у вас родилки поотсыхали! — как в бреду оттолкнула деньги Надежда. — Чтоб их СПИД сожрал! Чтоб ваши морды покорежило! Чтоб вам…
Последнее проклятие девки-игруньи не услышали, они заметили милицейскую голову и резво нырнули в толпу.
Надежде ничего не оставалось, как развернуть живот к выходу.
«Вот дура! — ругала себя на остановке. — Че деньги-то не взяла? Ведь от Вадика оторвала».
И вдруг обмерло сердце: Вадик, молчавший который день, гвозданул ножкой — раз, да другой, да третий.
У Надежды потемнело в глазах от счастья: сын по-мужски одобрил ее действия. Молодец, дескать, мамка! Молодец! Так их, сучек! Пусть подавятся!..
Когда трусливо гадала: идти или погодить? — свалились на нее неожиданные деньги — тысяча рублей, родное предприятие давний долг отдало. Надежда отбросила сомнения и пошла на толчок. Пеленки-одежонки Вадику приобрести. В наши времена не до поверья: до рождения ребенка детское не смей покупать. В наши времена, коли деньги появились — не крути носом по приметам, а хватай что надо. Как говорится, не откладывай на завтра, что можешь отоварить сегодня!
Идет Надежда по толчку, а к ней подруливает Люська-Угорелая.
— Женщина, — просит Люська, — помогите сыграть.
Люська-Угорелая в тот день «низом шла», то бишь залавливала простофиль на беспроигрышную для Люськиной компании игру.
Игра элементарная до безобразия. Команда человек восемь-девять: двое секут за милицией, один «верхом идет», для лопухов — это независимый ведущий кассы, трое под случайных игроков косят, кто-то рисуется в качестве зрителей. Лоху подсовывается заманишка: помоги, дорогой, кубики бросить. Только и всего. За что получаешь бесплатный жетон на игру.
Он, простодыра, рад без ума, счастья полные шаровары, как же: все за деньги судьбу пытают, а он на сверхльготных условиях. Нет бы прикинуть дурьей башке, что на базаре, чем бесплатнее начало, тем накладнее конец. Куда там подумать.
И конечно, у довольного дармовщинкой выпадает выигрышный номер.
— Ура! — кричит он от счастья.
Но и у соперника аналогичные цифры.
На что ведущая начинает заливать: такое совпадение бывает раз в сто лет, правилами предусмотрен приз в две тысячи рублей тому из двух везунчиков, кто перебьет другого: бросит на кон больше денег.
Ежу понятно, даже если и перебьешь, две тысячи не получишь, не для твоего кармана люди работают. Ежу-то понятно, а лопух он и есть лопух. Лох, по современному.
Люська-Угорелая сама восемь месяцев назад влетела на 500 рублей. Закончила она ПТУ на швею-мотористку, а работы нет, ну и подпирала в подъездах стенки с утра до вечера. Потом бабушка пожалела внучку — на пуховик деньги дала. Только не дошла Люська до него, развели по дороге. В пять минут обработали. Она думала пуховик в дубленку обратить, а осталась в старой курточке.
Проревела ночь и снова пошла на толчок: может, думала, вернут деньги. Посмеялись над ее простотой ребята и позвали к себе работать. У Люськи хорошо пошло. Быстро пуховик спроворила. Не зря в доме творчества три года в драмстудии занималась.
Надежде «выпало» бодаться с Люськой за приз. Ну и загорелись глазки: две тысячи! — как раз комбинезон и коляска для Вадика.
Она потом сама не могла сообразить, как на нее чумовой азарт накатил: швыряла Верке-Катастрофе — ведущей — сто, триста, пятьсот рублей. Не на шутку разыгралась.
А Люська-Угорелая добавляет масла в азартный огонь: рисанулась, что у нее деньги кончились.
Надежда на седьмом небе — выиграла комбинезон с коляской. Люська в картинные слезы.
«По правилам игры, — говорит ей Верка-Катастрофа, — вам дается минута на поиск необходимой суммы».
Люська в слезах обращается к публике: граждане-товарищи, помогите выиграть две тысячи! Никто не хочет пособить ближнему.
Надежда молится про себя: «Не помогайте!»
Люська продолжает упрашивать окружающих: помогите — поделюсь.
А драматическая минута заканчивается. За секунду до истечения контрольного времени один парнишка (конечно, подставка) бьет шапкой о земь: вхожу в долю! Надежда в запале швыряет двести, триста рублей, и вдруг сунулась в кошелек, а там только номерок к зубному.
— Отдайте мои деньги! — враз прояснилось в голове. — Милиция!
Ага, держи кошелек шире — разбегутся отдавать.
Они и разбежались — в разные стороны. Надежда осталась с одним животом.
Купила, называется, Вадику пеленки-распашонки.
Люська-Угорелая и Верка-Катастрофа сиганули в дырку в заборе, был у них там затишок на чрезвычайный случай.
— А ведь грех, — закуривая, сказала Люська, — бабу беременную кинули.
— Ты че такая-то? Сама ее приволокла? — резонно заметила Верка. — Волокла бы мужика беременного…
— Мужиков доить ладно, а бабу с пузом — грех. Она ведь толком не соображает…
— Бог простит…
— Давай вернем деньги, — предложила Люська.
— Ты че, больная? Корявый нас пришибет за косарь. Он за стольник удавится. И так у него борзометр зашкаливать стал! Готов вообще нам не платить! Гад!
— Грех ведь, — не унималась Люська. — Давай отдадим.
— А, давай! — вдруг согласилась Верка. — Идет он в энное место! Придурок! Пусть побесится!
«Вот сволота! — бредя куда глаза глядят по толчку, вытирала слезы Надежда. — Сучки!»
Легкие на помине девки-игруньи выросли перед ней.
— Э, тетя, — начала Люська, — извини, коряво вышло! Возьми деньги…
— Какая я тебе тетя?! — как бык на красное, взревела Надежда. — Тоже мне телочки нещупаные! Сучки продажные!
— Да ладно, че ты! — Верка протянула деньги. — На, рожать пригодятся…
— Чтоб у вас родилки поотсыхали! — как в бреду оттолкнула деньги Надежда. — Чтоб их СПИД сожрал! Чтоб ваши морды покорежило! Чтоб вам…
Последнее проклятие девки-игруньи не услышали, они заметили милицейскую голову и резво нырнули в толпу.
Надежде ничего не оставалось, как развернуть живот к выходу.
«Вот дура! — ругала себя на остановке. — Че деньги-то не взяла? Ведь от Вадика оторвала».
И вдруг обмерло сердце: Вадик, молчавший который день, гвозданул ножкой — раз, да другой, да третий.
У Надежды потемнело в глазах от счастья: сын по-мужски одобрил ее действия. Молодец, дескать, мамка! Молодец! Так их, сучек! Пусть подавятся!..
НУДИСТ ПОНЕВОЛЕ
приключенческий рассказ
Снилось Семену Петровичу утро в аду. Черти в шортах, жвачку жуют, матерятся. У одного дебильник на шее, провода из волосатых ушей торчат. Он паралитично дергается в такт музыке и кочегарит огонь под чаном со смолой. Второй, в темных очках, рубил дрова, декламируя при этом: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Черти были с похмелья, злые…Не через щелочку смотрел Семен Петрович невеселую картинку. Трое чертей, громко чавкая жвачкой, связали его по рукам и ногам и начали смолить бедолагу, словно он лодка-плоскодонка. Один щедро поливал спину Семена Петровича из черпака, двое швабрами растирали липучую смолу. А она с огня… Больно живому телу.
— Больно! — Семен Петрович кричит.
— Терпи, через пень твою в колоду! — черти ругаются. — Терпи, грешник твою по башке.
Да нет никакого терпежу, печет…
С этим Семен Петрович вынырнул из адского сна, но легче не стало. Без восторга обнаружил себя лежащим на пустынном берегу. Ау! Где я? Песок раскаленный вокруг, Иртыш в десяти шагах. Спина, ноги и то, что располагается ниже спины и выше ног — болят от перезагара. Голова трещит. Ей бы пивной поток вовнутрь принять, а на нее солнечный извне льется спасу нет. Семен Петрович вскочил на ноги и с ужасом обнаружил себя в нудистском виде. Часы на руке, очки на носу, а дальше только природой данные члены тела. То бишь — в чем мама родила.
А родила сорок пять лет назад, поздновато нагишом загорать. Семен Петрович поспешно прикрылся руками, воровато огляделся: теплоход вдали, чайка вблизи, и ни клочка одежды по всему берегу. Задачка с неизвестно где потерянными трусами. Семен Петрович с тоской посмотрел на противоположный берег и начал догадываться о местоположении нижнего белья и верхних штанов.
Вчера друзья соблазнили на рыбалку. Поехали, дескать, развеемся. И не на вонючем автобусе, на экологически чистом катере. Развеиваться начали сразу, отвалив от причала. За город вылетели с дружной песней. Киль катера полосовал волны Иртыша, а команда рванула волжскую разбойную: «Из-за острова на стрежень!..»
Мотор призывно ревел, ветер подгоняюще свистел, кружка носилась по кругу со скоростью едва не взлетающего катера. К берегу рыбацкая ватага подлетела с бурлацким гимном: «Эй, ухнем!» Закидушки ухнули на рыбные глубины, и вскоре на смену холодно-сухомятным закускам подоспела уха. Да не сопливо-ершовая — стерляжья. Звездная ночь опустилась на пикник. Семен Петрович вспомнил, что этим летом еще не купался.
— Оно надо трусы на ночь мочить! — не откликнулся на призыв к водным процедурам народ.
— Че бы я их мочил? — хохотнул Семен Петрович, направляясь к воде. — Занудим как на западе!..
…Семен Петрович вглядывался в берег со штанами, теряющийся в солнечном мареве. Плавал он отменно, но надо же так расслабиться, Иртыш перемахнул на автопилоте. И без порток.
«Занудил, — подумал Семен Петрович, — хорошо хоть народу нет».
Тут же появился народ. В кустах раздались приближающиеся голоса. Семен Петрович ужом заскользил к реке, крокодилом вполз в воду, заспешил на скрывающие главные нудистские атрибуты глубины. И поплыл, с каждым гребком приближаясь к берегу со штанами. Теоретически. Практически Семену Петровичу казалось — заветный берег все также далеко и, когда достиг фарватера, отмеченного бакеном, силы были на исходе. Семен Петрович зацепился за бакен в гамлетовском раздумье: плыть или не плыть к штанам? Вопрос не дал закрыть рев мотора. По серебру воды летел катер.
«Наш!» — обрадовался Семен Петрович.
И закричал, замахал рукой: SOS! Помогите!
Катер понесся к нему.
«Ух!» — облегченно вздохнул Семен Петрович и тут же занервничал. Капитанила женщина.
«Баба на корабле к несчастью!» — подумал Семен Петрович и прикрылся свободной от бакена рукой. Что было излишним. Иртыш в переводе с тюрского — Землерой, это не прозрачный Байкал, где нудист на глубине 50 метров виден как на ладони.
Сегодняшний день можно было назвать днем ужасов. С ужасом обнаружил себя Семен Петрович где попало и в чем попало, с ужасом увидел, что на катере была Екатерина Павловна. Та самая, которая не без сомнения приняла его вчера на работу.
По жизни Семен Петрович был инженером-электриком в конструкторском бюро. И был там штыком. По кабэвски штык — это мужик, который в своем деле не одну собаку съел и от ста собак отбрешется на любой технической комиссии. Его на мякине не проведешь, на арапа не возьмешь. На таких КБ держалось. От рожденья Семен Петрович имел легкомысленную фамилию Улюлюк, но был серьезным штыком в вопросах электроиспытания ракет. Здесь перед ним снимали шляпы смежники, отдавали честь военные специалисты, пока социализм строили. А потом стройку взяли и отменили. Теперь, говорят, капитализму воевать с нами нет резону, мы теперича не то что давеча — не идейные враги, мы теперича — кореша. Посему: штыки в землю и всем гамбузом айда на мирный капиталистический труд.
Семена Петровича в прямом смысле в землю не втыкали, но за ворота КБ новые хозяева помещения попросили. Побежал бывший штык с бешенным огнем безработного в глазах по ярмаркам рабочих мест, службам занятости, предпринимателям, где быстро прояснили мозги, что капитализм — это молодость мира, и его возводить молодым, а кому за сорок: бывайте здоровы и дуйте до хаты!
Хоть из кривого ружья стреляйся. Хорошо, друзья удержали, навели на коммерческо-строительную фирму с монументальным названием «Монолит».
Принимали туда как в космонавты.
— Любитель? — первым делом спросила грозная начальница, щелкнув себя по горлу.
— Нет! — замотал головой Семен Петрович.
— Что — профессионал?
— Только соточку в праздник, — взял грех на душу против истины Семен Петрович. Он и двумя соточками не ограничивался.
Дальше начальница нарисовала картину, в которой сплошняком шло «нельзя»: болеть! опаздывать! выпивать! сачковать! Можно только вкалывать, вкалывать, вкалывать по 12 часов. Но и платили за это в пять раз больше, чем в КБ. Правда, работать в командировочном режиме в районах области.
Семен Петрович клятвенно подписался под всеми «нельзя».
И вот кругом вода, а он без штанов, только мутной водой прикрытый, ведет светскую беседу с крутой начальницей.
— Я вам кричал, думал, наш катер, — посматривая вниз, как там интим на просвет, заискивающе сказал Семен Петрович.
— Каким ветром вас сюда занесло? — строго спросила начальница.
— Отдыхаю.
— Смотрите, на автобус не опоздайте! — назидательно бросила начальница и дала по газам.
«Как ведьма на метле!» — подумал Семен Петрович, после чего отдался воле волн.
До отхода вахтового автобуса оставалось пять часов. И хоть город находился вниз по течению — вплавь не успеть. Но и в обнимку с бакеном ничего не высидишь. Слева по курсу открылся песчаный карьер с экскаватором. Семен Петрович резко поплыл к последнему. В закрытой кабине узрел робу. Даже через стекло она была грязнее грязи. Но Семен Петрович заревел от радости. И тут же ссыпался под экскаватор, тесно прижимаясь к гусенице. Из кустов раздались голоса. В подэкскаваторную прохладу всунулась морда овчарки. «Хоть штаны не порвет», — хозяйственно подумал Семен Петрович и тут же пожалел себя за бесштанность. Рядом с оскаленной мордой появилось миловидное личико. Везло сегодня на прекрасный пол. Прямо как мухи на мед.
— Вы живы? — спросило личико.
Семен Петрович даже не пытался прикрыть свои нижеспинные телеса.
— Живой, — ответил он обречено.
Морда с личиком исчезли.
— Нудист какой-то, — пояснило кому-то личико.
Оскорбленный Семен Петрович подождал ухода не прошенных гостей, затем выбрался на свет и начал битву с экскаватором за робу. Она была в полуметре, но не наденешь, дверца крепко-накрепко закрыта. Наш взломщик орудовал палкой, потом приволок с берега корягу… Оторвал ручку… Тем не менее, операция «отвори мне калитку» успеха не имела. Наконец, высмотрел каменюку килограммов на пять и вышиб ею стекло.
С какой радостью истосковавшееся по одежде тело погрузилось в вонючие от мазута и солярки огромные жесткие штаны, приняло на саднящие плечи грязную куртку. Теперь можно искать людей.
Они не заставили себя долго ждать.
— Стой! — услышал за спиной Семен Петрович, отойдя шагов двадцать от экскаватора. — Стой!
К нему бежал здоровенный экскаваторщик с той самой каменюкой-отмычкой в руке.
«Мне роба нужнее!» — пустился наутек Семен Петрович.
— Убью! — разорялся экскаваторщик скряга.
Над ухом просвистел каменюка. Прорезая просеку в зарослях, он снарядом ушел в сторону Иртыша. Семен Петрович сбросил куртку в надежде, это остановит погоню. Штаны решил не отдавать до последнего. Они слетели сами. Тесемка, игравшая роль ремешка, порвалась, и штаны остались на тропе. Налегке Семен Петрович быстро оторвался от погони.
Опять он нудил всеми частями истомленного солнцем тела. В то время как часы показывали десять минут второго. Семен Петрович устало сел в чаще на корягу. Расслабиться не давали комары. Они старались куснуть в самые нежные места, которые у жертвы были как на ладони. Выбираясь от кусучих злыдней к воде на ветерок, Семен Петрович обнаружил, что он в данном месте не одинок в нудизме.
На берегу страстно обнималась парочка. Ей был до фонаря окружающий солнечный мир. Семен Петрович пристально наблюдал из кустов. Но без сладострастного интереса. В происходящем средь бела дня интиме его интересовала только яркая малиновая юбка на песке. Казалось бы, джинсы парня больше подходили для Семена Петровича… И размер почти тот же…