Для себя он уже определил состояние Ерхова по его вопросам, цвету лица, а температуру и прочие показатели состояния организма он знал по донесениям сестричек.
— Что значит везет? — насторожился Ерхов.
— Ну, как же! Твой приятель уже в лучшем мире обитает, похороны состоялись, народ свое отрыдал... А ты здесь балдеешь, на снегопад любуешься... Конечно, везучий.
Овсов только головой крутнул, услышав слова Пафнутьева, но опять промолчал, не приходилось ему еще видеть друга при исполнении обязанностей. Овсов понял — Пафнутьев решил не успокаивать Ерхова, не лишать его трепетного состояния и страха за свою жизнь. Видимо, так ему проще было задавать вопросы.
— Это из прокуратуры, — пояснил Овсов. — Хочет с тобой поговорить... Побеседуйте пока, а я пройдусь по палатам.
— Это.., обязательно? — спросил Ерхов.
— Это более важно, чем твое выздоровление, старик! — опять брякнул Пафнутьев что-то несусветное, и Овсов поспешил выйти.
— Почему более важное?
— Потому что твое выздоровление — дело решенное. А я здесь представляю многих людей, для которых все испытания впереди. И потом, ты же должен подумать, что будет с тобой, куда отправишься, чем займешься после того, как выйдешь отсюда, если выйдешь, конечно.
— А почему могу не выйти?
— Некоторых выносят.
— Что... К тому идет?
— Старик, какой-то ты запуганный... Так нельзя. Это плохо. Держись, и все будет в порядке. Ты попал в руки лучшего врача этого города.
— Точно? — с надеждой в голосе спросил Ерхов.
— Сам не видишь?
— Вообще-то да...
— Он показывал пулю, которую вытащили из твоего бездыханного тела? Нет? Значит, не хотел тебя расстраивать. А мне показал. Даже подарил на память.
— А почему вам, а не мне?
— Потому что она мне нужнее. Я по этой пуле узнаю, кто в тебя стрелял, из какого ствола, в кого еще стрелял или намеревался выстрелить.
— Баллистическая экспертиза?
— Не совсем, но уже где-то рядом бьешь... — Пафнутьев придвинул табуретку и в тот момент, когда повернулся к Ерхову спиной, изловчился нажать в кармане кнопку диктофона. — Поговорим, — сказал он, усаживаясь плотно и всем своим видом давая понять, что разговор будет неторопливый и обстоятельный.
— Ну что ж... — пробормотал Ерхов" — Пусть так...
— Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком, — сказал Пафнутьев как бы между прочим.
— Неклясовым?!
— Да, — Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не столько уж и важное.
— Его взяли?
— В собственном кабинете с ним беседовал, — сказал Пафнутьев чистую правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать, это все-таки лучше, чем врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой не мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в таком вот положении не забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все, гордыня, но он не собирался отказываться от нее.
— О чем? — спросил Ерхов, глядя в потолок.
— На столе перед нами лежал железный кружочек. — Пафнутьев вынул из кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.
— А почему в мешочке? — с нервной улыбкой спросил Ерхов. — Порезаться боитесь?
— Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен прятать в мешочек, — рассмеялся Пафнутьев. — А если серьезно — отпечатки пальцев хочу сохранить.
— Понятно, — кивнул Ерхов. — Я как-то забыл, с кем разговариваю.
— Потолкуем? — спросил Пафнутьев.
— Попробуем...
— Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит человек, которому ты уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?
— Не может быть! — Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.
— Привести?
— Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.
— А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...
— Нет, не сейчас, только не сейчас, я вас прошу! — шепотом закричал Ерхов.
— Как скажешь, — легко согласился Пафнутьев. — Поговорим без него... Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?
— Неклясов...
— Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос — зачем?
— Деньги мы с него требовали... Он упирался. Обещал, а потом стал упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он легко свирепеет, вы знаете?
— Наслышан.
— Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то не было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.
— Как?
— Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился. А Бильдину велели в машину садиться. Сел, не сопротивлялся. Побледнел только, дурным стал.
— Это как?
— Ну, как... То ткнется не туда, то дает мне портфель подержать, то говорит, у него на спине зачесалось, потом стал просить, чтоб позволили ему девочке позвонить... Поплыл мужик. Это бывает.
— Часто?
— Со всеми бывает, только по-разному... — без выражения продолжал рассказывать Ерхов. — Один в одно ударится, другой в другое... Один, помню, уделался... Стоит, а у него из штанины течет... По-разному, — Ерхов лежал, откинувшись на подушку, глядя в потолок. Лоб его покрывала испарина, рыжеватое, веснушчатое лицо казалось безжизненным.
— А Неклясов? Участвовал в похищениях?
— Нет, ему доставляли человека... Для последнего разговора.
— Он тоже уши отрезал?
— Пробовал как-то... Перемазался весь, рубашка в крови оказалась... Он очень переживает за свои шмотки... Как увидел, что рубашка в крови, тут же в истерику впал, содрал ее с себя, в камин затолкал и сжег.
— — А это зачем?
— Ну... — протянул Ерхов, и легкая улыбка тронула его бесцветные губы. — С виду он вроде крутой мужик, он и в самом деле крутой, но у каждого есть свой пунктик... Неклясов боится следы оставлять. Если есть возможность — перчаток не снимает, даже ест в перчатках. Тонкие у него такие перчатки, черные. Лайковые... Если есть возможность не подписать бумагу, никогда не подпишет... Если надо записку передать, так напишет, что не сразу поймешь, о чем речь идет... Пунктик у него такой. Если вы с ним говорили, то, наверно, знаете, — Ерхов быстро взглянул на Пафнутьева.
— Знаю, — кивнул тот. — Воды попросил, а потом побоялся стакан взять... Видно, вспомнил Штирлица — как немцы на стакане отпечатки пальцев засекли...
— Во-во, — обрадовался Ерхов тому, что его поняли, что разговор идет честный, открытый, и он ничего нового для этого человека не сказал, а значит, и в предательстве его никто не упрекнет.
— Бильдин говорил, что после того, как уши ему оттяпал, ты еще и на сковородке их поджаривал? — спросил Пафнутьев.
— Да ну, поджаривал... Это он с перепугу. Опять же, когда человек без ушей, ему что угодно может показаться... Было дело, бросил его уши на сковородку... Кто же думал, что на него это так подействует... Ну, в общем, как увидел свои уши на сковородке, сразу и отключился. Неклясов говорит, а ну-ка ему нашатырь под нос...
— А где взяли нашатырь?
— Был у нас...
— Приготовлен?
— Да, в аптечке стоял.
— А что еще было в аптечке?
— Ну... Йод, бинты, лекарства всякие...
— Приспособления?
— Кое-какие...
— Какие именно? Утюги? — подсказал Пафнутьев.
— Да что утюги... Одна дамочка не хотела поделиться... — Ерхов усмехнулся. — Поделилась. Неклясов где-то вычитал про китайскую пытку... Берется трехлитровая стеклянная банка, туда помещается голодная крыса... Потом эту банку привязывают к животу горловиной. И крыса начинает вгрызаться в живот...
— Кошмар какой-то! — передернулся от ужаса Пафнутьев.
— Но до этого не дошло... Дамочка как увидела крысу у себя на животе, как почувствовала ее лапки с коготками... Все отдала. Но, по-моему, она после этого немножко дурная стала.
— Это как?
— Рассказывали ребята... Только кто к ней прикоснется легонько, к руке, например... Она в крик.
— Ее фамилия Забелина? — спросил Пафнутьев.
— Да, кажется, так... Забелина. Эля... Элеонора ее зовут.
— А кто это проделывал, с крысой?
— Да все старались, как могли... С ней же, с крысой, не так просто управиться... Самим бы уцелеть...
— Предложил Неклясов?
— Не то чтобы предложил... Приказал. Эля, как увидела крысу в клетке, сразу готова была доллары отдать... Но Вовчик говорит, надо попробовать... Попробовали.
— А как вы узнали, что у нее есть деньги?
— Три овощных магазина в городе держит.
— Так... А яйца Веденяпину кто отрезал?
— Саша... Которого у Леонарда убили.
— Перемазался, наверно?
— Да нет, не очень... Как-то все удачно у него получилось.
— Тоже собаке отдали?
— Ну, не самим же есть.
— Поджаривали?
— На сковородку бросили, но так, для куражу... Мы заметили, что как только бросишь какой-нибудь орган.., не знаю, как сказать... Как только бросишь на сковородку, человек сразу в отпад.
— И что же, понравились собаке человеческие яйца?
— А, знаете, нет... Понюхала, помусолила, пожевала, а жрать не стала.
— Что же потом с ними сделали?
— В унитаз спустили.
— А Веденяпину показывали, как его яйца в унитаз спускаете?
— Ему тогда плохо было... Он только слышал, что воду спустили.
— Отдал деньги?
— А мы у него денег и не просили... Он подписал дарственную на дачу.
— Кому дача досталась?
— Никому... Дарственная потом пошла как юридическое подтверждение... Неклясов продал дачу... Вроде хорошо продал. Нам по тысяче баксов отстегнул.
— Каждому?
— Кто в операции участвовал...
— Слушай, ну, а зачем все-таки вот так круто с мужиком обошлись? Можно было как-то иначе подействовать...
— А уже ничего не помогало... Вовчик в истерику... Да еще этот Веденяпин что-то про яйца сказал... Была какая-то шутка... Ну, Вовчик и взвился... Ах так, говорит... И пошло-поехало.
— Где все это происходило? — спросил Пафнутьев и даже дыхание невольно попридержал — самый главный вопрос свой задал.
Ерхов помолчал, медленно повернул голову к Пафнутьеву, встретился с ним взглядом.
— Ну, вы даете, — проговорил он.
— Видишь ли, — ответил Пафнутьев, — то, о чем мы говорили до сих пор... Крыса в банке, уши на сковородке, яйца в унитазе... Это ведь все было известно из показаний потерпевших... Мы потрепались с тобой о подробностях, а суть известна... А вопрос у меня только один — адрес?
— Но вы знаете, что если скажу, то мне уже не жить?
— А так... Жить?
— Не знаю... Как доктор скажет...
— Мы примем все меры безопасности — в этом могу тебя заверить со всей, как говорится, ответственностью.
— Не надо, — слабо шевельнул рукой Ерхов. — Сами знаете, что все эти меры безопасности не стоят и... Отрезанных ушей они не стоят. Вот эти ваши ребята в коридоре с автоматами...
— Откуда ты о них знаешь?
— Заглядывали... Даже сигареткой угостили. Хорошие ребята, но это... Пустое место... Вовчика они не остановят.
— Неклясова беру на себя, — заверил Пафнутьев.
— Никто его на себя взять не сможет, — вздохнул Ерхов. — Не обижайтесь, но Вовчик... Это даже не человек, как мне кажется, что-то другое... Вот нас расстреляли у Леонарда... Так просто он этого не оставит... Готовьте места в морге... Будут трупы...
— Но еще надо найти того, кто стрелял! — воскликнул Пафнутьев.
— Для него не обязательно, что это будет именно тот... Ему важно, чтоб трупы были.
— Хорошо, давай поступим так... Я переселю тебя в закрытую квартиру прокуратуры... О ней знаю только я, Пафнутьев Павел Николаевич...
— Так не бывает.
— Не понял?
— Не бывает, чтобы о служебной квартире знал только один человек... Наверняка знают еще несколько...
— Но ведь мои же люди! — вскричал Пафнутьев. — Это не городская больница! Закрытая квартира. Овсов будет тебя навещать, ты под присмотром... И потом, не сегодня все это произойдет, не завтра... Окрепнешь, наберешься сил... Через неделю-вторую и переселим... А? Опять же не один там будешь, под охраной... Ну?
— Подумать надо.
— Думай. И еще послушай... Я не всегда поступаю по закону... И сейчас готов слегка нарушить... Ради тебя. Хочешь — дам тебе паспорт, билет и отвезу на вокзал за минуту до отхода поезда?
— Обманете, — усмехнулся Ерхов.
— Нет, — сказал Пафнутьев. — Не обману.
— Матерью клянитесь! — с неожиданной твердостью потребовал Ерхов.
— Клянусь. — Пафнутьев не отвел глаз в сторону, не моргнул.
— Хорошо... — вздохнул Ерхов. — Приговор себе подписываю... Ну, ладно... Запоминайте, — и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.
— Позвольте, Павел Николаевич?
— А, Худолей! — закричал Пафнутьев — он каждого приветствовал так радостно, будто долго ждал этого человека и вот наконец мечта его заветная исполнилась и он увидел того, кто принесет ему счастливое известие. — Заходи, дорогой! Давно тебя жду!
Худолей кивнул, словно проглотил что-то, осторожно перешагнул порог, закрыл за собой дверь и медленно приблизился к столу какой-то странной походкой — ставя носки туфель немного внутрь, отчего весь делался несчастным и зависимым.
— Садись! — Пафнутьев широким жестом указал на стул у приставного столика.
— Спасибо... Я постою, — пробормотал Худолей, глядя в сторону. О, как изменился эксперт за последние полгода! Что делает с людьми трезвость, во что она их превращает! — мысленно воскликнул Пафнутьев, глядя на Худолея и вспоминая его горящие хмельные глаза, полные страсти и вожделения, вспоминая, как он дерзко и убежденно, с порхающими ладошками делился самыми тайными своими мыслями, желаниями, заранее зная, что они имеют право на жизнь, что достойны они и приличны, хотя и сводились в конце концов к приличной выпивке, хотя многие осуждали его за приверженность к коварному зелью, осуждали и даже — кляли. Сейчас же стояла перед Пафнутьевым бледная тень прежнего Худолея, и ее единственное преимущество перед прежним Худолеем заключалось в трезвости. Очень сомнительное, между прочим, преимущество — грустно думал Пафнутьев, глядя на поникшего эксперта.
— Ну, что ж, — сказал он. — Если тебе так больше нравится.., стой. Порадовать пришел?
— Нет, Павел Николаевич... Огорчить.
— Ну, давай... Огорчай. Опять, наверно, что-нибудь пропало?
— Пропало.
— Что на этот раз?
— Взрывчатка.
— Какая взрывчатка? — встрепенулся Пафнутьев. — Да сядь ты уже, ради Бога, не могу я смотреть, как ты стоишь и раскачиваешься!
— Может быть, я и раскачиваюсь, Павел Николаевич, может быть... Но не от пьянства, — с назидательной горделивостью произнес Худо-лей. И добавил еще более назидательно:
— Вот так.
— Если бы ты знал, как я сожалею о прежних временах, когда ты раскачивался от пьянства!
— Я тоже о них сожалею... Но это была молодость, Павел Николаевич.
— Тогда все прекрасно! Молодость вернется" Худолей.
— Вы думаете? — с надеждой спросил эксперт.
— Уверен. Давай подробности — что, где, когда, сколько?
— В нашей кладовке, если вы помните, лежат, вешдоки... Вещественные доказательства, другими словами...
— Да знаю я, что такое вещдоки! — с раздражением воскликнул Пафнутьев. — Дело говори!
— Во время обыска, если вы помните, были изъяты взрыв-патроны... Упаковка... Двенадцать штук...
— Ну? — произнес Пафнутьев, охваченный дурными предчувствиями. Он прекрасно помнил эти роскошные, красивые в своей убойной мощи патроны, изготовленные в какой-то чрезвычайно развитой стране. В цилиндр размером с телефонную трубку были вмонтированы часы, которые позволяли устанавливать время взрыва. Пришел ты, к примеру, в кабинет к плохому человеку, изловчился, сунул ему в тумбочку, в корзину для бумаг, в книжный шкаф, в холодильник, в портфель, под креслом выискал симпатичное местечко — и ушел. А ровно через два часа с четвертью, или через час с половиной — как ты сам того пожелаешь, раздается мощный взрыв, от которого мало что уцелеет. Дом, конечно, уцелеет, но от кабинета и его обитателя останутся одни воспоминания. Упаковку таких патронов удалось изъять во время одного из обысков в коммерческой палатке, торговавшей поддельной водкой и отвратительной бельгийской колбасой. Теперь Худолей докладывает, что патроны пропали. А Пафнутьев сам на них глаз положил, уж больно они ему понравились, и подумал он, преступно подумал о том, что патроны эти могли бы в трудную минуту очень пригодиться.
— Значит, так... Открываю я сейчас дверь... В порядке была дверь, замки не повреждены, следов отжима нет, да там и невозможен отжим, и в кладовке все в порядке... А пакета нет.
— Но его же невозможно унести в руках!
— Почему? — слабо улыбнулся Худолей. — Очень даже запросто. Этот пакет и в сумку поместится, и в портфель, а если завернуть его в газету, то он вполне сойдет за связку книг, коробку от обуви. И потом, знаешь... Он же мог их по одному выносить, если так легко в кладовку проникает.
— Так, — крякнул Пафнутьев. — Так, — повторил он, положив тяжелые кулаки на стол. — Когда у тебя пропала фотопленка, мы знали кого подозревать, правильно?
— Знали, — кивнул Худолей.
— Кого подозреваем сейчас?
— Паша, — Худолей решился, наконец, назвать Пафнутьева по имени, как он называл его в прежней своей плохой и недостойной жизни. — И тогда, и сейчас проделал свой... Наш.
— С ключами у тебя порядок?
— Паша! — Худолей прижал к груди худенькие голубоватые ладошки. — Как перед Богом!
— Не надо так высоко... Опустимся пониже... Кто знал об этих прекрасных патронах? Ах, какие были изделия! — сам себя перебил Пафнутьев. — Какие патроны! — простонал он. — Помнишь? Верхний колпачок поворачиваешь, напротив риски устанавливаешь время, через сколько часов и минут должен произойти взрыв... И пожалте! Хоть лучшему другу в машину сунь, хоть под воду, хоть в унитаз... Взрыв произойдет неизбежно! А, — крякнул Пафнутьев. — Жаль! Так кто же все-таки о них знал?
— За мной тупик, — скорбно сказал Худо-лей. — Со своими приятелями я порвал... К сожалению. Да они и не интересуются такими вещами, у них другие забавы.
— Помню, — кивнул Пафнутьев.
— Знать о патронах мог только человек, который участвовал в той операции, — Худолей исподлобья посмотрел на Пафнутьева, давая понять — от тебя, Паша, цепочка тянется.
— А кто участвовал? — спросил Пафнутьев. — Ты да я! И все!
— И двое оперативников, — подсказал Худо-лей негромко, но настойчиво. — И двое понятых, которые протокол подписывали... Оперативники приехали на машине, там был водитель...
— И нас с тобой Андрей привез...
— Вот-вот, — произнес Худолей, продолжая в упор смотреть на Пафнутьева. — Уже с десяток набирается...
— Пропала вся упаковка? — уточнил Пафнутьев.
— Да, с коробкой вместе.
— Двенадцать патронов?
— Было двенадцать, — поправил Худолей. — Но два мы использовали, испытали, так сказать, изделие... В коробке осталось десять. Вот они и пропали. Теперь будем ждать взрывов. Эти взрывы не спутаешь с другими.
— Так... Наверняка узнаешь?
— Да, Паша. Там очень своеобразная взрывчатка... Есть и еще признаки. Не ошибусь, не боись.
— Сегодня заметил?
— Только что.
— А когда их могли взять?
— Если честно — в течение последней недели. Я видел их, когда готовил заключение. Еще раз сходил посмотреть. Это было пять дней назад. Все они были на месте. В тот день Неклясов приходил, помнишь?
— Ну что, будем менять замок?
— А чего его менять? — Худолей передернул плечами и грустно уставился в окно. Но, помолчав, снова в упор посмотрел на Пафнутьева. — Помнишь историю с банком «Глобус»? Они замки поставили, каких свет не видел. Половину окон кирпичом заложили. Решетки из нержавейки на окнах поставили. Окна в подвал бетоном залили. У каждой двери по два автоматчика поставили... Броневик пригнали из Германии. Все двери заменили на стальные. И сигнализацию установили такую, что милиция дважды приезжала — мышь где-то пискнула... А чем кончилось? Бухгалтер взял все деньги и был таков. И до сих пор. Купил где-нибудь в Бразилии ресторан, балдеет на карнавалах, любуется, как черные красотки задами трясут...
— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил Пафнутьев, — что у нас завелся внутренний враг?
— Да, Паша, — вздохнул Худолей. — Да. Или же у этого человека свои ключи, или же он воспользовался твоими.., моими. Заменишь замок, он опять использует твои же ключи, если ему что-нибудь приглянется. Думай, Паша, думай, — Худолей поднялся.
— Пиши объяснительную.
— Зачем?
— Будем оправдываться. Нам же отвечать за эти патроны. Они во всех протоколах упомянуты. Мы не можем сделать вид, что их не было.
— Списать их надо, — подсказал Худолей. — Мы с тобой взорвали два? Взорвали. Напишем, что взорвали все двенадцать. Нарушим закон, сейчас все так делают.
— Нарушать можно... Но не так же часто!
— Думай, Паша, думай, — повторил Худолей и неслышно выскользнул из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.
Пафнутьев увидел, как черная блестящая машина бесшумно вплыла во двор прокуратуры — приехал Андрей. В этот момент прозвенел телефонный звонок, который опять бросил его в кучу событий, опять нарушил течение времени, плавное и размеренное.
Звонил Шаланда.
— Паша? — спросил он. И лишь по одному этому словцу Пафнутьев понял — что-то случилось. Голос у майора был сипловат от волнения, в трубке слышалось его возбужденное дыхание, будто Шаланда бежал к телефону. — Опять беспокою тебя.
— И опять некстати, — проворчал Пафнутьев, уже настроившийся на неторопливый вечерний лад.
— Терпи, Паша, терпи! — Шаланда, казалось, был счастлив, что ему удалось подпортить Пафнутьеву вечерние планы.
— Ладно, не тяни... Что там у тебя?
— Взрыв.
— Где? — спокойно спросил Пафнутьев, он напрягся, насторожился, потому что взрывов, неожиданных и непредсказуемых, он ждал каждый день после того, как обнаружилась пропажа в хранилище прокуратуры.
— В банке.
— Фердолевский? — спросил Пафнутьев.
— Откуда знаешь? — Шаланда был удивлен столь точным попаданием.
— Ждал, — сказал Пафнутьев.
— Давно?
— Уже неделю... Откуда звонишь?
— С места происшествия.
— Сейчас подъеду. — И Пафнутьев положил трубку.
Худолей оказался на месте, тоже не успел еще уйти. Сидел в фотолаборатории и с какой-то обреченностью перебирал снимки.
— Знаешь, Паша, о чем я думаю, — сказал он, увидев в дверях Пафнутьева. — Я думаю о том, что жизнь наша, в конце концов, сводится к одним лишь воспоминаниям... И живем мы, и совершаем что-то, общаемся и любим лишь для того, чтобы потом было что вспомнить. Тебе не кажется? — Худолей поднял на Пафнутьева затуманенный взор и печально улыбнулся.
— А знаешь о чем я думаю? Я думаю о том, что прогремит следующий взрыв.
— А первый уже?
— Полчаса назад.
— У Фердолевского? — и Худолей угадал с первой попытки.
— Почему ты так решил?
— Если был обстрелян Неклясов, то следующее происшествие должно случиться с Фердолевским. Это как раскачивание маятника.
— Шаланда уже там, Андрей только что подъехал... Одевайся, он нас подбросит. Ты обещал, что можешь узнать наши взрывы... Давай.., узнавай.
— Быстро он в дело пустил эту штуковину. Если это он...
— Кто он?
— Злоумышленник.
— Жду в машине, — сказал Пафнутьев и вышел из лаборатории.
Андрей поставил машину на привычном месте, и Пафнутьев сразу нашел его на просторном дворе прокуратуры. Когда подходил, Андрей предупредительно открыл дверцу, что последнее время случалось нечасто.
— Домой?
— Худолея подождем...
— Его тоже домой отвезти?
— Нет, Андрюша, нет, — Пафнутьеву не понравилось, что парень уже дважды произнес слово «домой». — Куда-то торопишься?
— Да нет... Куда мне торопиться...
— На место происшествия поедем. В банк Фердолевского.
— А что там?
— Взрыв.
— Надо же, — обронил Андрей. — Есть жертвы?
— Приедем — увидим.
— Давно?
— Не знаю... Думаю, где-нибудь в пределах часа. Шаланда только что позвонил, он уже там... А вот и Худолей. У него есть какие-то соображения по поводу этого взрыва, — произнес Пафнутьев слова, которые оказались совершенно неожиданными и для него самого. Не думал он об этом, не собирался сообщать кому бы то ни было подробности, слова выскочили как бы сами по себе. Андрея они чем-то зацепили. Пафнутьев почувствовал, что тот не остался равнодушным. Чуть сдвинулась рука на руле, Андрей передернул плечами, искоса взглянул на Пафнутьева.
— Прошу прощения, — сказал Худолей, усаживаясь на заднее сиденье.
— Павел Николаевич говорит, что у вас есть какие-то соображения об этом взрыве? — спросил Андрей, и опять Пафнутьеву не понравился его вопрос. Он не должен был выдавать Худолею тему их беседы, тем более с подробностями, которые касались дела.
— Что значит везет? — насторожился Ерхов.
— Ну, как же! Твой приятель уже в лучшем мире обитает, похороны состоялись, народ свое отрыдал... А ты здесь балдеешь, на снегопад любуешься... Конечно, везучий.
Овсов только головой крутнул, услышав слова Пафнутьева, но опять промолчал, не приходилось ему еще видеть друга при исполнении обязанностей. Овсов понял — Пафнутьев решил не успокаивать Ерхова, не лишать его трепетного состояния и страха за свою жизнь. Видимо, так ему проще было задавать вопросы.
— Это из прокуратуры, — пояснил Овсов. — Хочет с тобой поговорить... Побеседуйте пока, а я пройдусь по палатам.
— Это.., обязательно? — спросил Ерхов.
— Это более важно, чем твое выздоровление, старик! — опять брякнул Пафнутьев что-то несусветное, и Овсов поспешил выйти.
— Почему более важное?
— Потому что твое выздоровление — дело решенное. А я здесь представляю многих людей, для которых все испытания впереди. И потом, ты же должен подумать, что будет с тобой, куда отправишься, чем займешься после того, как выйдешь отсюда, если выйдешь, конечно.
— А почему могу не выйти?
— Некоторых выносят.
— Что... К тому идет?
— Старик, какой-то ты запуганный... Так нельзя. Это плохо. Держись, и все будет в порядке. Ты попал в руки лучшего врача этого города.
— Точно? — с надеждой в голосе спросил Ерхов.
— Сам не видишь?
— Вообще-то да...
— Он показывал пулю, которую вытащили из твоего бездыханного тела? Нет? Значит, не хотел тебя расстраивать. А мне показал. Даже подарил на память.
— А почему вам, а не мне?
— Потому что она мне нужнее. Я по этой пуле узнаю, кто в тебя стрелял, из какого ствола, в кого еще стрелял или намеревался выстрелить.
— Баллистическая экспертиза?
— Не совсем, но уже где-то рядом бьешь... — Пафнутьев придвинул табуретку и в тот момент, когда повернулся к Ерхову спиной, изловчился нажать в кармане кнопку диктофона. — Поговорим, — сказал он, усаживаясь плотно и всем своим видом давая понять, что разговор будет неторопливый и обстоятельный.
— Ну что ж... — пробормотал Ерхов" — Пусть так...
— Пару дней назад имел подробную беседу с Вовчиком, — сказал Пафнутьев как бы между прочим.
— Неклясовым?!
— Да, — Пафнутьев махнул рукой, давая понять, что это событие для него не столько уж и важное.
— Его взяли?
— В собственном кабинете с ним беседовал, — сказал Пафнутьев чистую правду. Лукавил Павел Николаевич, но что делать, это все-таки лучше, чем врать и постоянно бояться разоблачения. Даже в беседе с отпетым бандюгой не мог Пафнутьев скатиться к откровенной лжи, даже в таком вот положении не забывал он о собственном достоинстве. Гордыня это все, гордыня, но он не собирался отказываться от нее.
— О чем? — спросил Ерхов, глядя в потолок.
— На столе перед нами лежал железный кружочек. — Пафнутьев вынул из кармана и показал Ерхову крышку в целлофановом пакете.
— А почему в мешочке? — с нервной улыбкой спросил Ерхов. — Порезаться боитесь?
— Потому в мешочке, что все самые ценные вещи человек склонен прятать в мешочек, — рассмеялся Пафнутьев. — А если серьезно — отпечатки пальцев хочу сохранить.
— Понятно, — кивнул Ерхов. — Я как-то забыл, с кем разговариваю.
— Потолкуем? — спросил Пафнутьев.
— Попробуем...
— Нет, начнем без проб... В соседней палате лежит человек, которому ты уши обрезал... Бильдин. Помнишь такого?
— Не может быть! — Ерхов с ужасом уставился на Пафнутьева.
— Привести?
— Не надо... Я прошу... Не надо его приводить. Не хочу его видеть.
— А он не возражает... Всегда, говорит, рад встретиться...
— Нет, не сейчас, только не сейчас, я вас прошу! — шепотом закричал Ерхов.
— Как скажешь, — легко согласился Пафнутьев. — Поговорим без него... Скажи, будь добр, на фига ты ему уши отрезал?
— Неклясов...
— Нет-нет! Про Вовчика потом... Уши Бильдину оттяпал ты. Вопрос — зачем?
— Деньги мы с него требовали... Он упирался. Обещал, а потом стал упираться... Нету, говорит, разошлись, говорит... Неклясов рассвирепел... Он легко свирепеет, вы знаете?
— Наслышан.
— Ну, что... Приказал похитить мужика. Похитили... У того и охраны-то не было... Водитель с газовой хлопушкой... И все. Водителя устранили.
— Как?
— Ну, как, очень просто... Из баллончика в лицо прыснули. Он и вырубился. А Бильдину велели в машину садиться. Сел, не сопротивлялся. Побледнел только, дурным стал.
— Это как?
— Ну, как... То ткнется не туда, то дает мне портфель подержать, то говорит, у него на спине зачесалось, потом стал просить, чтоб позволили ему девочке позвонить... Поплыл мужик. Это бывает.
— Часто?
— Со всеми бывает, только по-разному... — без выражения продолжал рассказывать Ерхов. — Один в одно ударится, другой в другое... Один, помню, уделался... Стоит, а у него из штанины течет... По-разному, — Ерхов лежал, откинувшись на подушку, глядя в потолок. Лоб его покрывала испарина, рыжеватое, веснушчатое лицо казалось безжизненным.
— А Неклясов? Участвовал в похищениях?
— Нет, ему доставляли человека... Для последнего разговора.
— Он тоже уши отрезал?
— Пробовал как-то... Перемазался весь, рубашка в крови оказалась... Он очень переживает за свои шмотки... Как увидел, что рубашка в крови, тут же в истерику впал, содрал ее с себя, в камин затолкал и сжег.
— — А это зачем?
— Ну... — протянул Ерхов, и легкая улыбка тронула его бесцветные губы. — С виду он вроде крутой мужик, он и в самом деле крутой, но у каждого есть свой пунктик... Неклясов боится следы оставлять. Если есть возможность — перчаток не снимает, даже ест в перчатках. Тонкие у него такие перчатки, черные. Лайковые... Если есть возможность не подписать бумагу, никогда не подпишет... Если надо записку передать, так напишет, что не сразу поймешь, о чем речь идет... Пунктик у него такой. Если вы с ним говорили, то, наверно, знаете, — Ерхов быстро взглянул на Пафнутьева.
— Знаю, — кивнул тот. — Воды попросил, а потом побоялся стакан взять... Видно, вспомнил Штирлица — как немцы на стакане отпечатки пальцев засекли...
— Во-во, — обрадовался Ерхов тому, что его поняли, что разговор идет честный, открытый, и он ничего нового для этого человека не сказал, а значит, и в предательстве его никто не упрекнет.
— Бильдин говорил, что после того, как уши ему оттяпал, ты еще и на сковородке их поджаривал? — спросил Пафнутьев.
— Да ну, поджаривал... Это он с перепугу. Опять же, когда человек без ушей, ему что угодно может показаться... Было дело, бросил его уши на сковородку... Кто же думал, что на него это так подействует... Ну, в общем, как увидел свои уши на сковородке, сразу и отключился. Неклясов говорит, а ну-ка ему нашатырь под нос...
— А где взяли нашатырь?
— Был у нас...
— Приготовлен?
— Да, в аптечке стоял.
— А что еще было в аптечке?
— Ну... Йод, бинты, лекарства всякие...
— Приспособления?
— Кое-какие...
— Какие именно? Утюги? — подсказал Пафнутьев.
— Да что утюги... Одна дамочка не хотела поделиться... — Ерхов усмехнулся. — Поделилась. Неклясов где-то вычитал про китайскую пытку... Берется трехлитровая стеклянная банка, туда помещается голодная крыса... Потом эту банку привязывают к животу горловиной. И крыса начинает вгрызаться в живот...
— Кошмар какой-то! — передернулся от ужаса Пафнутьев.
— Но до этого не дошло... Дамочка как увидела крысу у себя на животе, как почувствовала ее лапки с коготками... Все отдала. Но, по-моему, она после этого немножко дурная стала.
— Это как?
— Рассказывали ребята... Только кто к ней прикоснется легонько, к руке, например... Она в крик.
— Ее фамилия Забелина? — спросил Пафнутьев.
— Да, кажется, так... Забелина. Эля... Элеонора ее зовут.
— А кто это проделывал, с крысой?
— Да все старались, как могли... С ней же, с крысой, не так просто управиться... Самим бы уцелеть...
— Предложил Неклясов?
— Не то чтобы предложил... Приказал. Эля, как увидела крысу в клетке, сразу готова была доллары отдать... Но Вовчик говорит, надо попробовать... Попробовали.
— А как вы узнали, что у нее есть деньги?
— Три овощных магазина в городе держит.
— Так... А яйца Веденяпину кто отрезал?
— Саша... Которого у Леонарда убили.
— Перемазался, наверно?
— Да нет, не очень... Как-то все удачно у него получилось.
— Тоже собаке отдали?
— Ну, не самим же есть.
— Поджаривали?
— На сковородку бросили, но так, для куражу... Мы заметили, что как только бросишь какой-нибудь орган.., не знаю, как сказать... Как только бросишь на сковородку, человек сразу в отпад.
— И что же, понравились собаке человеческие яйца?
— А, знаете, нет... Понюхала, помусолила, пожевала, а жрать не стала.
— Что же потом с ними сделали?
— В унитаз спустили.
— А Веденяпину показывали, как его яйца в унитаз спускаете?
— Ему тогда плохо было... Он только слышал, что воду спустили.
— Отдал деньги?
— А мы у него денег и не просили... Он подписал дарственную на дачу.
— Кому дача досталась?
— Никому... Дарственная потом пошла как юридическое подтверждение... Неклясов продал дачу... Вроде хорошо продал. Нам по тысяче баксов отстегнул.
— Каждому?
— Кто в операции участвовал...
— Слушай, ну, а зачем все-таки вот так круто с мужиком обошлись? Можно было как-то иначе подействовать...
— А уже ничего не помогало... Вовчик в истерику... Да еще этот Веденяпин что-то про яйца сказал... Была какая-то шутка... Ну, Вовчик и взвился... Ах так, говорит... И пошло-поехало.
— Где все это происходило? — спросил Пафнутьев и даже дыхание невольно попридержал — самый главный вопрос свой задал.
Ерхов помолчал, медленно повернул голову к Пафнутьеву, встретился с ним взглядом.
— Ну, вы даете, — проговорил он.
— Видишь ли, — ответил Пафнутьев, — то, о чем мы говорили до сих пор... Крыса в банке, уши на сковородке, яйца в унитазе... Это ведь все было известно из показаний потерпевших... Мы потрепались с тобой о подробностях, а суть известна... А вопрос у меня только один — адрес?
— Но вы знаете, что если скажу, то мне уже не жить?
— А так... Жить?
— Не знаю... Как доктор скажет...
— Мы примем все меры безопасности — в этом могу тебя заверить со всей, как говорится, ответственностью.
— Не надо, — слабо шевельнул рукой Ерхов. — Сами знаете, что все эти меры безопасности не стоят и... Отрезанных ушей они не стоят. Вот эти ваши ребята в коридоре с автоматами...
— Откуда ты о них знаешь?
— Заглядывали... Даже сигареткой угостили. Хорошие ребята, но это... Пустое место... Вовчика они не остановят.
— Неклясова беру на себя, — заверил Пафнутьев.
— Никто его на себя взять не сможет, — вздохнул Ерхов. — Не обижайтесь, но Вовчик... Это даже не человек, как мне кажется, что-то другое... Вот нас расстреляли у Леонарда... Так просто он этого не оставит... Готовьте места в морге... Будут трупы...
— Но еще надо найти того, кто стрелял! — воскликнул Пафнутьев.
— Для него не обязательно, что это будет именно тот... Ему важно, чтоб трупы были.
— Хорошо, давай поступим так... Я переселю тебя в закрытую квартиру прокуратуры... О ней знаю только я, Пафнутьев Павел Николаевич...
— Так не бывает.
— Не понял?
— Не бывает, чтобы о служебной квартире знал только один человек... Наверняка знают еще несколько...
— Но ведь мои же люди! — вскричал Пафнутьев. — Это не городская больница! Закрытая квартира. Овсов будет тебя навещать, ты под присмотром... И потом, не сегодня все это произойдет, не завтра... Окрепнешь, наберешься сил... Через неделю-вторую и переселим... А? Опять же не один там будешь, под охраной... Ну?
— Подумать надо.
— Думай. И еще послушай... Я не всегда поступаю по закону... И сейчас готов слегка нарушить... Ради тебя. Хочешь — дам тебе паспорт, билет и отвезу на вокзал за минуту до отхода поезда?
— Обманете, — усмехнулся Ерхов.
— Нет, — сказал Пафнутьев. — Не обману.
— Матерью клянитесь! — с неожиданной твердостью потребовал Ерхов.
— Клянусь. — Пафнутьев не отвел глаз в сторону, не моргнул.
— Хорошо... — вздохнул Ерхов. — Приговор себе подписываю... Ну, ладно... Запоминайте, — и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.
* * *
Худолей негромко постучал в дверь, приоткрыл ее и из коридора, не смея даже голову просунуть в дверной проем, не столько голосом, сколько глазами, спросил:— Позвольте, Павел Николаевич?
— А, Худолей! — закричал Пафнутьев — он каждого приветствовал так радостно, будто долго ждал этого человека и вот наконец мечта его заветная исполнилась и он увидел того, кто принесет ему счастливое известие. — Заходи, дорогой! Давно тебя жду!
Худолей кивнул, словно проглотил что-то, осторожно перешагнул порог, закрыл за собой дверь и медленно приблизился к столу какой-то странной походкой — ставя носки туфель немного внутрь, отчего весь делался несчастным и зависимым.
— Садись! — Пафнутьев широким жестом указал на стул у приставного столика.
— Спасибо... Я постою, — пробормотал Худолей, глядя в сторону. О, как изменился эксперт за последние полгода! Что делает с людьми трезвость, во что она их превращает! — мысленно воскликнул Пафнутьев, глядя на Худолея и вспоминая его горящие хмельные глаза, полные страсти и вожделения, вспоминая, как он дерзко и убежденно, с порхающими ладошками делился самыми тайными своими мыслями, желаниями, заранее зная, что они имеют право на жизнь, что достойны они и приличны, хотя и сводились в конце концов к приличной выпивке, хотя многие осуждали его за приверженность к коварному зелью, осуждали и даже — кляли. Сейчас же стояла перед Пафнутьевым бледная тень прежнего Худолея, и ее единственное преимущество перед прежним Худолеем заключалось в трезвости. Очень сомнительное, между прочим, преимущество — грустно думал Пафнутьев, глядя на поникшего эксперта.
— Ну, что ж, — сказал он. — Если тебе так больше нравится.., стой. Порадовать пришел?
— Нет, Павел Николаевич... Огорчить.
— Ну, давай... Огорчай. Опять, наверно, что-нибудь пропало?
— Пропало.
— Что на этот раз?
— Взрывчатка.
— Какая взрывчатка? — встрепенулся Пафнутьев. — Да сядь ты уже, ради Бога, не могу я смотреть, как ты стоишь и раскачиваешься!
— Может быть, я и раскачиваюсь, Павел Николаевич, может быть... Но не от пьянства, — с назидательной горделивостью произнес Худо-лей. И добавил еще более назидательно:
— Вот так.
— Если бы ты знал, как я сожалею о прежних временах, когда ты раскачивался от пьянства!
— Я тоже о них сожалею... Но это была молодость, Павел Николаевич.
— Тогда все прекрасно! Молодость вернется" Худолей.
— Вы думаете? — с надеждой спросил эксперт.
— Уверен. Давай подробности — что, где, когда, сколько?
— В нашей кладовке, если вы помните, лежат, вешдоки... Вещественные доказательства, другими словами...
— Да знаю я, что такое вещдоки! — с раздражением воскликнул Пафнутьев. — Дело говори!
— Во время обыска, если вы помните, были изъяты взрыв-патроны... Упаковка... Двенадцать штук...
— Ну? — произнес Пафнутьев, охваченный дурными предчувствиями. Он прекрасно помнил эти роскошные, красивые в своей убойной мощи патроны, изготовленные в какой-то чрезвычайно развитой стране. В цилиндр размером с телефонную трубку были вмонтированы часы, которые позволяли устанавливать время взрыва. Пришел ты, к примеру, в кабинет к плохому человеку, изловчился, сунул ему в тумбочку, в корзину для бумаг, в книжный шкаф, в холодильник, в портфель, под креслом выискал симпатичное местечко — и ушел. А ровно через два часа с четвертью, или через час с половиной — как ты сам того пожелаешь, раздается мощный взрыв, от которого мало что уцелеет. Дом, конечно, уцелеет, но от кабинета и его обитателя останутся одни воспоминания. Упаковку таких патронов удалось изъять во время одного из обысков в коммерческой палатке, торговавшей поддельной водкой и отвратительной бельгийской колбасой. Теперь Худолей докладывает, что патроны пропали. А Пафнутьев сам на них глаз положил, уж больно они ему понравились, и подумал он, преступно подумал о том, что патроны эти могли бы в трудную минуту очень пригодиться.
— Значит, так... Открываю я сейчас дверь... В порядке была дверь, замки не повреждены, следов отжима нет, да там и невозможен отжим, и в кладовке все в порядке... А пакета нет.
— Но его же невозможно унести в руках!
— Почему? — слабо улыбнулся Худолей. — Очень даже запросто. Этот пакет и в сумку поместится, и в портфель, а если завернуть его в газету, то он вполне сойдет за связку книг, коробку от обуви. И потом, знаешь... Он же мог их по одному выносить, если так легко в кладовку проникает.
— Так, — крякнул Пафнутьев. — Так, — повторил он, положив тяжелые кулаки на стол. — Когда у тебя пропала фотопленка, мы знали кого подозревать, правильно?
— Знали, — кивнул Худолей.
— Кого подозреваем сейчас?
— Паша, — Худолей решился, наконец, назвать Пафнутьева по имени, как он называл его в прежней своей плохой и недостойной жизни. — И тогда, и сейчас проделал свой... Наш.
— С ключами у тебя порядок?
— Паша! — Худолей прижал к груди худенькие голубоватые ладошки. — Как перед Богом!
— Не надо так высоко... Опустимся пониже... Кто знал об этих прекрасных патронах? Ах, какие были изделия! — сам себя перебил Пафнутьев. — Какие патроны! — простонал он. — Помнишь? Верхний колпачок поворачиваешь, напротив риски устанавливаешь время, через сколько часов и минут должен произойти взрыв... И пожалте! Хоть лучшему другу в машину сунь, хоть под воду, хоть в унитаз... Взрыв произойдет неизбежно! А, — крякнул Пафнутьев. — Жаль! Так кто же все-таки о них знал?
— За мной тупик, — скорбно сказал Худо-лей. — Со своими приятелями я порвал... К сожалению. Да они и не интересуются такими вещами, у них другие забавы.
— Помню, — кивнул Пафнутьев.
— Знать о патронах мог только человек, который участвовал в той операции, — Худолей исподлобья посмотрел на Пафнутьева, давая понять — от тебя, Паша, цепочка тянется.
— А кто участвовал? — спросил Пафнутьев. — Ты да я! И все!
— И двое оперативников, — подсказал Худо-лей негромко, но настойчиво. — И двое понятых, которые протокол подписывали... Оперативники приехали на машине, там был водитель...
— И нас с тобой Андрей привез...
— Вот-вот, — произнес Худолей, продолжая в упор смотреть на Пафнутьева. — Уже с десяток набирается...
— Пропала вся упаковка? — уточнил Пафнутьев.
— Да, с коробкой вместе.
— Двенадцать патронов?
— Было двенадцать, — поправил Худолей. — Но два мы использовали, испытали, так сказать, изделие... В коробке осталось десять. Вот они и пропали. Теперь будем ждать взрывов. Эти взрывы не спутаешь с другими.
— Так... Наверняка узнаешь?
— Да, Паша. Там очень своеобразная взрывчатка... Есть и еще признаки. Не ошибусь, не боись.
— Сегодня заметил?
— Только что.
— А когда их могли взять?
— Если честно — в течение последней недели. Я видел их, когда готовил заключение. Еще раз сходил посмотреть. Это было пять дней назад. Все они были на месте. В тот день Неклясов приходил, помнишь?
— Ну что, будем менять замок?
— А чего его менять? — Худолей передернул плечами и грустно уставился в окно. Но, помолчав, снова в упор посмотрел на Пафнутьева. — Помнишь историю с банком «Глобус»? Они замки поставили, каких свет не видел. Половину окон кирпичом заложили. Решетки из нержавейки на окнах поставили. Окна в подвал бетоном залили. У каждой двери по два автоматчика поставили... Броневик пригнали из Германии. Все двери заменили на стальные. И сигнализацию установили такую, что милиция дважды приезжала — мышь где-то пискнула... А чем кончилось? Бухгалтер взял все деньги и был таков. И до сих пор. Купил где-нибудь в Бразилии ресторан, балдеет на карнавалах, любуется, как черные красотки задами трясут...
— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил Пафнутьев, — что у нас завелся внутренний враг?
— Да, Паша, — вздохнул Худолей. — Да. Или же у этого человека свои ключи, или же он воспользовался твоими.., моими. Заменишь замок, он опять использует твои же ключи, если ему что-нибудь приглянется. Думай, Паша, думай, — Худолей поднялся.
— Пиши объяснительную.
— Зачем?
— Будем оправдываться. Нам же отвечать за эти патроны. Они во всех протоколах упомянуты. Мы не можем сделать вид, что их не было.
— Списать их надо, — подсказал Худолей. — Мы с тобой взорвали два? Взорвали. Напишем, что взорвали все двенадцать. Нарушим закон, сейчас все так делают.
— Нарушать можно... Но не так же часто!
— Думай, Паша, думай, — повторил Худолей и неслышно выскользнул из кабинета, осторожно притворив за собой дверь.
* * *
Был уже вечер, синие зимние сумерки опустились на город. Вспыхнули фонари, на машинах зажглись подфарники, и сразу улицы стали наряднее и строже. Пафнутьев стоял у окна и смотрел вниз. Еще один день, суматошный и бестолковый, заканчивался, вот-вот должен был подъехать Андрей и отвезти его домой. Отношения с Андреем в последнее время почему-то сделались сдержаннее, разговоры получались обостреннее, причем без всяких на то видимых причин. Большого значения этому Пафнутьев не придавал, и без того хватало хлопот, а когда вспоминал, что надо бы поговорить с парнем, всегда получалось так, что было не до того. Так и тянулось. Постепенно он стал привыкать к новым отношениям, они сделались как бы даже нормальными, вроде иначе и быть не могло.Пафнутьев увидел, как черная блестящая машина бесшумно вплыла во двор прокуратуры — приехал Андрей. В этот момент прозвенел телефонный звонок, который опять бросил его в кучу событий, опять нарушил течение времени, плавное и размеренное.
Звонил Шаланда.
— Паша? — спросил он. И лишь по одному этому словцу Пафнутьев понял — что-то случилось. Голос у майора был сипловат от волнения, в трубке слышалось его возбужденное дыхание, будто Шаланда бежал к телефону. — Опять беспокою тебя.
— И опять некстати, — проворчал Пафнутьев, уже настроившийся на неторопливый вечерний лад.
— Терпи, Паша, терпи! — Шаланда, казалось, был счастлив, что ему удалось подпортить Пафнутьеву вечерние планы.
— Ладно, не тяни... Что там у тебя?
— Взрыв.
— Где? — спокойно спросил Пафнутьев, он напрягся, насторожился, потому что взрывов, неожиданных и непредсказуемых, он ждал каждый день после того, как обнаружилась пропажа в хранилище прокуратуры.
— В банке.
— Фердолевский? — спросил Пафнутьев.
— Откуда знаешь? — Шаланда был удивлен столь точным попаданием.
— Ждал, — сказал Пафнутьев.
— Давно?
— Уже неделю... Откуда звонишь?
— С места происшествия.
— Сейчас подъеду. — И Пафнутьев положил трубку.
Худолей оказался на месте, тоже не успел еще уйти. Сидел в фотолаборатории и с какой-то обреченностью перебирал снимки.
— Знаешь, Паша, о чем я думаю, — сказал он, увидев в дверях Пафнутьева. — Я думаю о том, что жизнь наша, в конце концов, сводится к одним лишь воспоминаниям... И живем мы, и совершаем что-то, общаемся и любим лишь для того, чтобы потом было что вспомнить. Тебе не кажется? — Худолей поднял на Пафнутьева затуманенный взор и печально улыбнулся.
— А знаешь о чем я думаю? Я думаю о том, что прогремит следующий взрыв.
— А первый уже?
— Полчаса назад.
— У Фердолевского? — и Худолей угадал с первой попытки.
— Почему ты так решил?
— Если был обстрелян Неклясов, то следующее происшествие должно случиться с Фердолевским. Это как раскачивание маятника.
— Шаланда уже там, Андрей только что подъехал... Одевайся, он нас подбросит. Ты обещал, что можешь узнать наши взрывы... Давай.., узнавай.
— Быстро он в дело пустил эту штуковину. Если это он...
— Кто он?
— Злоумышленник.
— Жду в машине, — сказал Пафнутьев и вышел из лаборатории.
Андрей поставил машину на привычном месте, и Пафнутьев сразу нашел его на просторном дворе прокуратуры. Когда подходил, Андрей предупредительно открыл дверцу, что последнее время случалось нечасто.
— Домой?
— Худолея подождем...
— Его тоже домой отвезти?
— Нет, Андрюша, нет, — Пафнутьеву не понравилось, что парень уже дважды произнес слово «домой». — Куда-то торопишься?
— Да нет... Куда мне торопиться...
— На место происшествия поедем. В банк Фердолевского.
— А что там?
— Взрыв.
— Надо же, — обронил Андрей. — Есть жертвы?
— Приедем — увидим.
— Давно?
— Не знаю... Думаю, где-нибудь в пределах часа. Шаланда только что позвонил, он уже там... А вот и Худолей. У него есть какие-то соображения по поводу этого взрыва, — произнес Пафнутьев слова, которые оказались совершенно неожиданными и для него самого. Не думал он об этом, не собирался сообщать кому бы то ни было подробности, слова выскочили как бы сами по себе. Андрея они чем-то зацепили. Пафнутьев почувствовал, что тот не остался равнодушным. Чуть сдвинулась рука на руле, Андрей передернул плечами, искоса взглянул на Пафнутьева.
— Прошу прощения, — сказал Худолей, усаживаясь на заднее сиденье.
— Павел Николаевич говорит, что у вас есть какие-то соображения об этом взрыве? — спросил Андрей, и опять Пафнутьеву не понравился его вопрос. Он не должен был выдавать Худолею тему их беседы, тем более с подробностями, которые касались дела.