– Девлет-Гирей – это крымский хан, – холодно ответил русский. – Он живет в Бахчисарае.
– Если ты прорубишься к нему с помощью меча, – усмехнулся англичанин, – то вряд ли сможешь спокойно договориться о своих хитрых планах. Гораздо надежнее получить рекомендательное письмо. Где тут бродит наш знакомый водонос? Сегодня ему повезет с медными монетами… Эй, старик! Иди сюда. Налей мне еще кружку воды и проводи нас к дому Кароки-мурзы. Его ты тоже наверняка должен знать.
* * *
Хотя водонос и называл жилище султанского наместника дворцом, особого впечатления он ни на англичанина, ни на Тирца не произвел. Обычный двухэтажный дом с редкими узкими окнами и башенкой на одном из углов, сильно смахивающий на очень большую мазанку. Хотя, конечно, дом был либо деревянный, либо и вовсе каменный, но хорошо оштукатуренный и выбеленный для защиты от солнечных лучей.
– Проходите мимо, – махнул им стоящий у дверей мужчина в потрепанном ватном халате, сжимающий в единственной руке деревянную палку. – Постоялый дом дальше, под скалой.
Услышав русскую речь, Магистр вздрогнул, скрипнул зубами, но сдержался, вовремя сообразив, что перед ними поставленный привратником раб, из-за увечья мало пригодный к другим работам.
– Нам нужен великий паша Кароки-мурза. – Англичанин давно усвоил, что лишние возвеличивающие эпитеты на Востоке неуместными не бывают. – Мы пришли к нему не с жалобой или просьбой, а с письмом от его давнего друга, Франческо Кроче из Чивитавенньи.
– Откуда? – не понял раб.
– Чи-ви-та-вен-нья, – раздельно повторил англичанин. – Скажи просто, весть привезли от Франческо Крочи.
– Подождите здесь, – грубо распорядился привратник и ушел внутрь, заперев кованую решетчатую дверь на засов.
– Пригласят к наместнику сегодня, – негромко предсказал англичанин, – торговля получится хорошей. Если предложат зайти спустя пару дней, придется крутиться самому. А то еще и ждать с груженым судном заставят, пока паша для беседы освободится.
– Так он паша или мурза? – не понял русский.
– Мурза, конечно, – пожал плечами купец. – Тут на все ханство один-единственный султанский паша сидит, в Кафе. Остальные – или мурзы, или ханы местные. Но уж очень каждый любит, если его пашой называть…
Звякнула, открываясь, решетка, и путники увидели, как посторонившийся привратник сгибается перед ними в низком поклоне:
– Прошу вас входить, почтенные. Мурза ждет вас.
Изнутри жилище наместника походило на дворец куда больше, нежели снаружи: поднявшись на второй этаж, гости оказались на балкончике, опоясывающем все стены изнутри. Внизу широкий двор пересекали выложенные мраморными плитами дорожки, нарезая усаженные розами, тюльпанами, шиповником и васильками треугольные клумбы. Посередине искрился под солнечными лучами неглубокий – от силы по колено, – но довольно широкий бассейн. От влаги и зелени дохнуло прохладой.
– С этого балкона мурза своим гаремом любуется, когда те гуляют, – шепнул, обернувшись, Тирцу англичанин, и в голосе его послышались нотки зависти.
– А ты не в Англию возвращайся, – неожиданно посоветовал русский, – а где-нибудь в Бафре поселись. Прими ислам, и заводи себе хоть два гарема, никто слова не скажет.
– Ну, скажешь… – отрицательно покачал головой купец, но как-то неуверенно.
– Вот сюда, почтенные, – привратник распахнул дверь, ведущую в угловую, как раз под башенкой, комнату, и снова низко поклонился.
В помещении, в котором царил прохладный полумрак, пахло кофе и яблоками. Полы, разумеется, устилали наложенные в два, если не три слоя, ковры, по стенам извивались, причудливо переплетаясь, утолщаясь и утончаясь, разноцветные линии, напоминающие изящную арабскую вязь. Тут и там валялись набросанные в беспорядке толстые подушки. Посреди помещения стоял низкий продолговатый столик, на котором теснились вазы с персиками, виноградом, абрикосами, грушами и яблоками, среди которых потерялись два блюда с копченой рыбой и высокий кувшин с тонким, изогнутым наподобие лебединой шеи носиком.
У стола полулежал, откинувшись на спину, хорошо упитанный мурза в расстегнутом парчовом халате – под которым, впрочем, проглядывал другой, атласный. На вид султанский наместник выглядел далеко за сорок – мешки под глазами, складки около рта, проседь в черных волосах. Вдобавок он тяжело дышал, словно только что очень долго рубился с кем-то на мечах.
– Почему Андрей не забрал у вас оружия? – удивился хозяин дворца. Русский в ответ презрительно рыкнул, и мурза, поморщившись, покачал головой, явно делая далеко идущие выводы. – Так это вы привезли мне послание от Франческо?
– Да, оно у меня, – подступил ближе англичанин и вытянул конверт из-под обшлага камзола. Мурза приподнял руку, и купцу пришлось перегнуться через стол, чтобы вложить послание в пухлые пальцы. – Мое имя – Артур Вильсон.
– И как поживает мой друг Крочи? – перешел на английский язык мурза, крутя конверт перед собой, но не торопясь его вскрывать.
– Он решил основать новый торговый дом, собирается перебраться в Милан. – Англичанин отступил немного назад, не решаясь сесть без приглашения. – Заказанную каравеллу продал семье Гальдони прямо со стапеля, свой старый неф отдал мне.
– Отдал? – приподнял брови мурза.
– Продал в долг, с отсрочкой на три года, – уточнил Вильсон.
– Наверное, ты очень понравился Франческо, если он не содрал с тебя три шкуры, причем вперед, – рассмеялся хозяин дома. – И это прощает многое. Но только почему ты являешься к друзьям своих друзей со столь внушительной охраной? Так можно потерять расположение даже самых хороших товарищей.
– Это не охранник, – поспешил оправдаться купец. – Этот наемник хочет служить султану. Точнее, он хочет подружиться с крымским ханом и вместе с ним уничтожить Московию.
– Русский, что ли?
– Да, о мудрейший паша.
– Просто удивительно, как много предателей рождает московская земля, – удивленно покачал головой хозяин дома. – И каждый стремится смешать свою родину с грязью и уничтожить как можно скорее. И еще: не нужно называть меня пашой. Я – мурза великого султана, милостью его получивший чин наместника Балаклавы, и не желаю ничего большего. Наш род служит Великой Порте двести лет и никогда не искал званий и почестей.
– Простите, Кароки-мурза, – понятливо кивнул гость.
– Так ты хочешь вступить на службу нашему всемилостивейшему и мудрейшему султану Сулейману Великолепному? – перешел мурза на русский язык, обращаясь к Тирцу.
– Нет, – мотнул головой воин, положив руку на меч. – Я хочу найти Девлет-Гирея и вместе с ним за десять лет полностью разгромить и покорить Россию.
– А почему именно Девлета? – задумчиво почесал нос уголком конверта мурза.
– Потому, что он крымский хан, – пожал плечами русский.
– Милостью султана Сулеймана крымским ханом является Сахыб-Гирей. – Мурза наклонился вперед, подобрал с одной из ваз большую сочную грушу и вонзил в нее редкие желтые зубы.
– В тысяча пятьсот пятьдесят первом году султанским фирманом он смещен с ханского престола и вместо него назначен хан Девлет-Гирей, – уверенно отчеканил Тирц.
– Может быть, вам, русским, этого и хочется… – с ухмылкой начал мурза, как вдруг его гость взревел дурным голосом:
– Я не русский!!! – выхватил меч и шагнул вперед.
– Андрей! – завопил хозяин дома и швырнул в воина грушу, которую тот резким движением меча прямо в полете рассек на две половинки. В стороны брызнул сладковатый липкий сок.
– Магистр! – кинулся на своего «дракона» англичанин, но рослый кандидат наук, не один десяток лет любовно оттачивавший мастерство рукопашного боя и рубки на мечах, легко стряхнул его в сторону, перебросил меч из руки в руку и сделал еще шаг.
– Андрей!
Привратник влетел в комнату, с ходу огрел русского по спине своей палкой, потом вцепился в нее зубами, рванул, и в руках у него оказался длинный тонкий клинок.
– Кацап!
– А-а, – обернулся на звонкий удар по кирасе воин, по-звериному зарычал и спрятал в ножны меч. – Жмудин?
– Х-ха! – резко выдохнул однорукий, приседая в длинном выпаде, но русский просто подставил под укол левую ладонь. Клинок пронзил ладонь, войдя в нее на всю длину и Тирц сжал кулак, зажимая в нем руку врага вместе с эфесом потайного оружия. А потом принялся мерно бить привратника кулаком по лицу.
Тем временем мурза, с неожиданной для оплывшего тела резвостью, на четвереньках отбежал к стене, выковырнул из-под ковра лук, несколько стрел, быстрым движением воткнул большой палец в наперсток и выпрямился во весь рост, изготовившись к выстрелу. Ощущение в руках оружия несколько успокоило хозяина дома – даже одышка исчезла, – и он, вместо того, чтобы выстрелить, всего лишь окрикнул распоясавшегося гостя:
– Отпусти моего раба!
– А-а? – Русский отпустил обмякшее тело и, не обращая внимания на капающую с руки кровь и на нацеленный в грудь граненый наконечник стрелы, двинулся на хозяина дома.
– Не смей! – опять кинулся вперед и повис на русском купец. – Стой, не то не получишь письма к Гирею!
Угроза подействовала. Воин остановился, оглянулся на измочаленного однорукого, прокашлялся и хрипло заявил:
– Извините, погорячился.
– Он совсем безумен, Вильсон? – не опуская лука, по-итальянски спросил мурза. – Почему ты позволяешь, чтобы он ходил с мечом? Как ты не побоялся взять его на корабль?
– По дороге я показывал его в портовых кабаках, – осторожно отступил от воина англичанин, – и за все время на нас не рискнул напасть ни один пират, и на судно не пролез ни один воришка.
– Я бы тоже не полез, – кивнул мурза, поводя по тетиве наперстком. – Он больше не кинется?
– Нет, – покачал головой англичанин. – Насколько я понял, прежде чем наняться ко мне на корабль, он пересек Ливонию в облачении крестоносца. А местные жители крестоносцев очень не любят. Кажется, пару раз его пытались зажарить живьем в доспехах, потом пробовали заморозить, поливая в стужу водой, забивали оглоблями, травили собаками. Я не стану предполагать, сколько тамошних сервов он перебил, чтобы выйти из лесов к порту, но он почему-то твердо уверен, что во всем виновата Московия, и намерен ее уничтожить.
– Как ты его называешь, если от слова «русский» он лишается рассудка?
– Ему нравится, чтобы его называли Магистром. У меня на корабле все так и поступают.
– Оно понятно, – кивнул мурза, опуская лук и переходя на русский язык: – Андрей жив, Магистр?
Тирц наклонился, пощупал окровавленной рукой привратнику пульс на шее, потом утвердительно кивнул:
– Жив. Я ему даже ничего не сломал.
– Зря! – зло выдохнул хозяин дома. – Он не должен пропускать в дом гостей с оружием.
– Расслабился…
– Сбрось его вниз, – неожиданно приказал мурза.
– Покалечится.
– Только смотри, чтобы на розовые кусты не упал, помнет.
Они встретились глазами: холодный взгляд безумного русского и злой, хищный – османского ставленника. На этот раз отступил гость:
– Дело ваше, – пожал он плечами, быстрым движением запустил пальцы привратнику под пояс шаровар, отступил к двери, крякнул, поднатужившись, и одной рукой перебросил того через перила балкона.
– Отойди в угол, – сипло приказал мурза, указывая Тирцу на дальнюю от дверей сторону комнаты.
Русский послушался. Хозяин дома бочком пробрался к выходу, выглянул наружу. Раб лежал точно на дорожке, между кустами цветущих желтых роз и голубым треугольником васильков. Оставалось загадкой – то ли безумец заранее прикинул, куда попадет, то ли слишком полагался на свою удачу.
Однако веселых гостей присылает к нему в дом друг Франческо! Если кто-нибудь еще заявится с письмом от давнего товарища – нужно будет сразу посадить на кол.
Впрочем, мурза все еще не мог решить, как поступить с этими – что устроили кровавую драку у него во дворце, но тем не менее называются друзьями. Может, напоить бриллиантовым кофе? Или приказать без лишних хитростей отрубить головы? А вдруг Франческо обидится? Может, у жадного, хитрого итальяшки имелась какая-то скрытая мысль, которую он, старый обленившийся толстяк, не удосужился разгадать?
– Фейха! – громко крикнул мурза во двор. – Поди сюда. И прихвати чистую тряпку. И мох сухой!
Он вернулся в комнату и наконец-то указал гостям на стол:
– Присаживайтесь, угощайтесь, – а сам открыл конверт.
Письмо оказалось пустым. Франческо просто писал, что помнит его, что желает счастья и здоровья, что надеется основать новый торговый дом, и если получится – пришлет вестника и попросит помощи в основании представительства в Крыму и Стамбуле. Писал, что молодой капитан Артур напоминает его в молодости, – но кто знает теплую и податливую Бетти, он вполне может оказаться и чужим семенем. Это означало, что за посаженного на кол купца Крочи и вправду может обидеться. А что касается русского…
Кароки-мурза оторвался от письма, стрельнув глазами поверх листа: плечистый гость жадно поглощал персики вперемешку с грушами и виноградом, но взгляд его оставался холодным и безразличным, словно душой тот находился в другом месте и ином мире.
По балкону затопали босые ножки, и к комнату вошла молодая черкесская невольница в полупрозрачных шароварах тонкого китайского шелка и большой грудью, выпирающей из-под широкой атласной ленты, перекручивающейся впереди.
– Перевяжи ему руку, – кивнул хозяин на русского.
Невольница опустилась перед гостем на колени, прикоснувшись грудью к его ноге, осторожно приподняла раненую ладонь, наложила на кровоточащее отверстие пук лечебного болотного мха, осторожно примотала длинной полотняной лентой. Англичанин не мог оторвать похотливого взгляда от смуглой спины рабыни, расширяющейся в крутые бедра, а вот русский… Для русского ее словно не существовало вовсе. Взгляд его не дрогнул и не потеплел ни на мгновение, рука не шелохнула в ответ на ласковые прикосновения ни одним пальцем.
– Так каковы ваши планы, дорогой Артур? – Голос хозяина дома заставил англичанина вздрогнуть.
– Я? – Он испуганно схватился за виноградную гроздь, облизнул алые губы. – Я хочу продать здесь привезенные из Испании ткани, купить русских мастеровых и перепродать их на север Италии. Надеюсь, выручки и накоплений за прошлый год хватит, чтобы заменить мой старый неф на что-нибудь более крепкое.
– Понятно, – шумно втянул воздух мурза. По мере того, как он успокаивался, к нему возвращалась старческая одышка. – Понятно. Жаль только, мой дорогой, хороших невольников в Балаклаве нынче не купить. Не купить…
Он надолго задумался – потом, встрепенувшись, продолжил:
– Я думаю, разгрузив судно, вам следует отойти и встать на якорь. Тогда не придется платить за стоянку. А самому тем временем отправиться в Мангуп-город. Туда ногайцы после прошлогоднего набега на Дон много невольников отогнали. Там и цена ниже окажется, и выбор больше.
– Так ведь гнать придется, – развел руками англичанин. – Одному не уследить.
– Тут я помогу, – кивнул хозяин дома. – Я, может, и не бей, но несколько мурз в Кара-Совских степях мне в преданности поклялись.
– Я буду искренне благодарен вам, Кароки-мурза.
– Скажи мне, Магистр, – повернул мурза голову к русскому, – почему ты так уверен, что сможешь уничтожить Московию? У тебя есть армия, у тебя есть преданные друзья или тебе известен заговор возле царя?
– У меня есть знание, – бросил, словно выплюнул, гость.
– Ты великий колдун или алхимик?
– Нет, я просто умный, – оскалился воин. – Я знаю, как победить Москву. Знаю слабое место.
– Не ты первый, – со вздохом покачал головой Кароки-мурза. – Немногим больше десяти лет назад в Бахчисарае сидел князь Бельский Семен Федорович и говорил то же самое. Обещал довести до самой Москвы и посадить на трон, дань наложить на всех от мала до велика и казну царскую выгрести досуха. И что? Только до Оки и добрались.
– Князь Бельский – выродок, предатель и идиот, – отмахнулся русский. – Все, на что хватало его мозгов, так это набрать толпу побольше, да забежать с неожиданной стороны. А мужик русский – он как медведь: с какой стороны ни забегай, а когтистую лапу схлопочешь. Россию не нахрапом брать надо, ее сперва вымотать потребно, чтобы сама потом упала. Чтобы сама смерти захотела, и оставалось подойти только, да добить.
– Это каким образом? – Мурза окончательно успокоился и наконец-то отложил лук. Но не далеко, на расстояние руки.
– Вот Девлет-Гирея встречу, ему все и расскажу.
– Боишься, как бы Московия не пострадала?
– Отчего? – не понял русский.
– Как отчего? – усмехнулся хозяин дома. – Ты только что говорил, что гибели Московии хочешь. А секрет ее живучести бережешь. Почему? Уж не боишься ли, что, узнав тайну, кто-нибудь и вправду уничтожить ее сможет?
– Тайну… – Воин отмахнулся от невольницы, облизнул пересохшие губы. – Тайну? Хорошо, коли сами готовы все сделать – так черт с вами, делайте. Только до конца дело доведите…
– Фейха! – Мурза понял, что сейчас прозвучит нечто, совершенно излишнее для посторонних ушей. – Ступай отсюда. На кухню иди.
Русский проводил ее холодным отрешенным взглядом, видя перед собой не человека или красивое тело, а всего лишь возможного соглядатая.
– Тайна… Тайна погибели московской проста, как батон за тринадцать копеек. На Россию нужно ходить набегами. Два раза в год, лет десять подряд, без передышек и послаблений. Один раз – ранней весной, во время посевной, чтобы не дать посадить хлеб. Второй раз – осенью, во время уборочной, чтобы не дать собрать то, что посадить-таки удалось. И на следующий год точно так же, и на следующий. В первый год, может, голода и не начнется. Но на второй или третий – наверняка. К четвертому-пятому русские начнут пухнуть и дохнуть, станут сами выбегать навстречу татарским коням и проситься в рабство. К десятому году они просто вымрут. Мы приедем туда теплой весной, пустим коней пастись на заросших травой пустых городских улицах, выберем себе лучшие дворцы и просто останемся там жить.
Англичанин громко сглотнул и принялся жадно пожирать яблоки, словно голод уже наступил. Мурза задумчиво сунул в рот уголок письма и заелозил им между зубами. Покачал головой:
– Ранней весной, после стаивания снега, земля сырая, размокшая. Войску по степи не пройти, завязнет. Осенью, после летнего жара, трава пересыхает, горит, как порох, коням есть нечего.
– А кто говорил, что будет легко? – рыкнул русский. – Для того армия и придумана, чтобы делать то, что нужно, а не то, что проще. Командир прикажет – и зимой, через снежную степь должны пойти.
– Лошади перемрут…
– С собой припас возьмите. Готовиться к походу нужно, а не просто так вперед чесать! – Гость внезапно остыл и махнул рукой: – Чего я тут распинаюсь? С Девлет-Гиреем говорить нужно, вам-то что…
– Вымотают такие походы конницу… – Мурза, спохватившись, сунул письмо за пазуху. – Каждый год по два раза, да в самое плохое время.
– Так воевать-то им не придется! – хлопнул ладонью по столу русский. – Никаких великих сражений и кровавых побед! По землям, главное, рассыпаться, рубить тех, кто зазевался, разгонять по лесам, кто удрать успеет. Не дать мужикам к сохе встать. Пусть по схронам и лесам посевную пересиживают. А коли еще и добычу татары прихватят – так то и лучше.
– Ну, полон какой-никакой всегда попадется, – кивнул мурза. – Найдут чего пригнать. Но вот время… – Он мотнул головой. – Ладно, тут подумать нужно, так сразу и не решишь. Послезавтра сюда приходите. Как разгрузку закончите и неф на якорную стоянку уведете, тогда, милостью Аллаха, может, поймем, как с вами поступить следует.
– Благодарю вас, Кароки-мурза, – поднявшись, поклонился купец.
Русский просто выпрямился, прихватив с собой яблоко, и покровительственно кивнул:
– Значит, до послезавтра?
– Да, – устало кивнул хозяин дома в ответ на грубость гостя. – До послезавтра.
Когда странные визитеры ушли, мурза налил себе из кувшина холодного кофе, выпил небольшую чашечку, затем вышел на балкон:
– Фейха! Коврик постели…
К тому времени, когда он неспешно спустился вниз, толстый войлочный коврик уже лежал неподалеку от того места, куда дикий русский сбросил нерадивого привратника: между зарослями шиповника и ароматными розами, на дорожке, указывающей на Стамбул и находящуюся за ним Мекку. Андрея уже убрали, и мурзе мимолетно подумалось: интересно, остался ли тот жив после всего, с ним случившегося, или наконец добился для себя окончательного конца? Впрочем, сейчас у мурзы имелись дела поважнее, и воспоминание о покалеченном рабе быстро улетучились из его разума.
Хозяин дома подошел к бассейну, в соответствии с заветами Корана тщательно умылся, после чего опустился коленями на коврик, наклонился вперед, слегка прикоснувшись губами к грубому ворсу:
– Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его…
Кароки-мурза свято исполнял все заповеди Пророка – хотя, может быть, делал это не столь рьяно, как положено истинному мусульманину. Пять раз в день он возносил молитву Богу – но делал это не каждые три часа, а утром и вечером: возносил две молитвы после рассвета и три – перед закатом. Он честно платил ежегодную очистительную милостыню – но отрывал от себя заметно меньше, чем мог. Разумеется, во время рамадана он с восхода до заката полностью воздерживался от еды, питья и красоток из своего гарема – но на святой хадж в Мекку так и не решился, раз за разом откладывая его на потом. Однако Господа, по всей видимости, вполне устраивало такое служение, поскольку именно во время молитвы султанского наместника в Балаклаве обычно и посещали наиболее удачные мысли.
Вот и сейчас, произнося негромкие слова молитвы, Кароки-мурза думал. Думал о Московии.
С этой далекой северной страной было связано само основание их нынешнего рода. Немногим более полутора веков назад его далекий предок, осевший на землях крымского полуострова обедневший генуэзский дворянин Крокко Виолетти, принеся вассальную присягу тогдашнему хану Мамаю, во главе одного из отрядов итальянской пехоты, вместе с армянскими, осетинскими и черкесскими ополчениями при поддержке ногайской орды отправился в далекую Московию защищать право хана на титул царя, ныне утративший всякий смысл и затасканный множеством мелких крымских и астраханских ханов. Но на далеком Дону, на Куликовом поле, мамаевскую рать едва ли не начисто стоптала русско-татарская конница, приведенная московским князем Дмитрием.
Хитрый московский князь не просто разгромил своего законного сюзерена – он привел с собой посмотреть на это зрелище множество торговых людей как из южных стран, так и своих, русских. В результате, к тому времени, когда Мамай вернулся домой, здесь уже знали про его разгром – и не просто знали, а успели услышать в подробностях, с преувеличением бед в десятки раз. На недавнего правителя смотрели, как на чумного, поминутно боясь, что вот-вот прискачут закованные в железо московские или тохтамышские воины, и уволокут его на расправу пред грозные очи победителей.
С поверженным господином остались только верный клятве Виолетти да несколько ногайцев. Итальянец сразу понял, что на родине Мамаю покоя уже не предвидится, и направил письмо османскому султану с просьбой предоставить убежище, но трусливые татары, опасаясь гнева Тохтамыша, ночью зарезали хана, о чем сами же с гордостью и заявили. Кто были эти предатели? История затерла их имена. А Крокко Виолетти остался предан господину и после смерти Мамая, не позволив тайно сбросить его в сточную канаву и устроив на остатки воинской казны пышные похороны, мало уступавшие по величию похоронам прочих родовитых правителей. Могильный курган поныне возвышается между Феодосией и Старым Крымом и носит гордое название «Шах-Мамай».
Вопреки уверенности трусливых шакалов, Тохтамыш не покарал преданного мамаевского слугу и сохранил за ним владения вокруг Кара-Сова, а турецкий султан прислал соболезнования, кошель золота и приглашение на службу. Когда это было? Всего сто пятьдесят лет назад. В те времена владения османской империи составляли всего лишь узкую полоску на южном берегу пролива со звучным названием Дарданеллы. Подумать только: Османская империя тянулась вдоль пролива от Средиземного моря до Черного полосой едва не в сотню верст шириной! Мог ли кто поверить тогда, что спустя двести лет эта империя раскинется от Адриатического до Каспийского моря, выйдет к берегам Персидского залива, поглотив в себя Болгарию, Грецию, Венгрию, Молдавию, Крым, Грузию, Курдистан, Месопотамию, Египет, что ее землями станет все африканское побережье Средиземного моря, острова Кипр, Крит – да и все прочие почти по всем ближайшим морям.
– Велик Аллах, всемилостивейший и всемогущий, велики его милости к преданным рабам его, – опять наклонился к коврику мурза.
Крокко Виолетти, назло своим соотечественникам, предавшим память хана, принял ислам, а назло бесчестным ногайцам – принес клятву верности далекому султану. Именно это правило оставил он своим потомкам: преданно служить султану не во имя господина, а назло соседям. Завет предка принес свои плоды спустя сто лет, когда галеры Великолепной Порты вошли в бухту Кафы и генуэзские колонии покорно превратились в крымский санджак. К этому времени имя «Крокко» постепенно преобразилось в более привычное османскому слуху «Кароки», но Османская империя не забыла рода, преданно служившего ей несколько поколений, и один из представителей династии Кароки неизменно назначался султанским наместником в Балык-Кае.