– Старший с отцом на старом поместье остался, Дмитрий Федорович, – поправил его гость. – Я второй буду.
– Хорошо, – кивнул боярин Шуйский и взялся за второй свиток. – Земли корочаевские… Деревни Снегиревка и Рыжница, и между ними… Сергею Батову.
Поднялся и поклонился, пригладив густую и окладистую не по возрасту бороду, боярин в бахтерце, удивительно схожий с братом.
– Добрые места получил, – кивнул воевода и спохватился: – Вы угощайтесь, гости дорогие, не меня не смотрите. Обедали мы недавно. На снедь сию ныне и смотреть не могу.
Потом развернул третью грамоту:
– Земли корочаевские, по правому берегу Донеца… Боярину Варламу Батову…
Поднявшийся Варлам выглядел словно чужаком среди прочих Батовых: рыжий, курчавый, лопоухий, с бесцветными глазами, заметно выше ростом, но более узкоплечий.
– А это жена моя, боярыня Юлия, – указал он на остроносую девушку, оказавшуюся единственной всадницей в обозе. Голову боярыни не по обычаю вместо убруса укрывал немецкий бархатный берет с одиноким разноцветным пером. Женщина, правда, предпочла бы ходить и вовсе простоволосой – но в теперешней Руси это считалось немалым позором. Юбок бывшая спортсменка так же не переносила, поэтому носила шаровары из тонкой шерсти, уходящие в низкие яловые сапожки. Естественно, и над шароварами укрывал стройное тело не привычный вышитый русский сарафан, а черный шелк еще неизвестной в этом мире блузки, сшитый дворовыми девками Евдокима Батова частью с помощью боярыни, частью – как сами умели. Поэтому ворот блузки застегивался сбоку, как на косоворотке, и рукава были не вшитые, а выкроенные вместе со спинкой и передом. Зато на груди алела умело вышитая роза.
– Татарка, что ли? – удивился воевода.
– Сам ты татарин! – моментально вскинулась женщина. – Да я тебя раз в пять русее!
– Да не хотел я тебя обидеть, помилуй Бог, – отмахнулся обеими руками Дмитрий Федорович. – Да и чем? У меня половина друзей на татарках женаты! Кто себе знатного рода сосватал, кто в походе в полон взял. Да еще казаки, что ни год – турецких и татарских ясырок на продажу приводят. Многие поначалу для хозяйства да баловства покупают, а потом, глядишь, и прикипают.
– Я, что, похожа на рабыню? – поднялась во весь свой рост Юля.
– Боже упаси, – опять отмахнулся боярин Шуйский. – Но больно платье на тебе странное. Я из всего наряда только шаровары татарские ранее видывал.
– Берет немецкий, кофта китайская, штаны татарские, сапожки датские, начинка русская, – чуть не продекламировала Юля.
– Доходчиво рассказываешь, боярыня, – миролюбиво улыбнулся воевода. – К нам тут намедни, опять же, китайские купцы забредали. Тюк шелка за золото оставили. Правда, белый он, не такой, как у тебя.
– Так покрасить можно, – сбилась на хозяйственный совет Юля, и как-то само собой получилось, что ссора угасла. Настроения ругаться больше не было. – Ягодным соком или чернильными орешками, – добавила она, опускаясь обратно на скамью, взяла с блюда румяный пряженец и вонзила в жареный пирог свои крепкие зубы.
Остальные Батовы никакой обиды от предположения Дмитрия Шуйского не ощутили – они прекрасно знали, что русские рода испокон веков роднились с татарскими, и велось это еще с той незапамятной поры, когда в степях кочевали половцы и хазары.
– Земли корочаевские от реки Ерычки с деревнями Кочегури и Малахово… Анатолию Батову…
Едва не подавившись пирогом, поднялся витязь в колонтаре и зерцалах, больше похожий на старших братьев Григория и Сергея. Поклонился.
– И… – развернул воевода последнюю грамоту. – От речки Ерычки с деревней Головешка… Боярину Николаю Батову.
Самый младший из братьев, всего шестнадцати годов, был закован в куяк и зерцала, борода у него еще не росла – но, судя по бесцветным глазам и рыжим кудрям, лет через десять он должен был стать точной копией брата Варлама.
– Да, – сложил грамоты обратно на край стола воевода, кивнул гостям, чтобы забирали. – Даже не знаю, что и сказать. Поместья вам государем даны обширные. Получи вы такие под Рязанью, враз с родовитыми князьями на одну ногу бы поднялись. А здесь… Даже и не знаю, за доблесть, али в наказание такую награду получили. Небось, отличились недавно, бояре?
– Да по весне в Дерптское епископство прогулялись, – признал боярин Варлам. – Вернулись с добычей…
– Епископство? – удивился воевода. – Это где?
– Лифляндские земли, – уточнил Григорий Батов. – Ливонский орден там обосновался.
– Это у Варяжского моря, с Литвой рядом? Понятно, – усмехнулся боярин Шуйский. – Что сказать хочу? Схизматиков ощипать – дело нужное и богоугодное. Потому как здешние басурмане хоть честно говорят, что Аллаху своему молятся, а эти нехристи имя Господа нечестивыми устами пятнают, имя сына Его, муку за нас принявшего, позорят, ересь свою Им прикрывают…
Воевода несколько раз перекрестился и еле слышно пробормотал молитву.
Гости его тоже перекрестились и откинулись от стола, позволяя турецким невольницам заменить почти опустошенные блюда округлыми серебряными подносами, щедро заполненными сочащимися жирным соком кусками мяса и крупными ломтями какой-то птицы, запеченными до румяной корочки.
– Вот оно, значит, как, – продолжил хозяин дома, на этот раз не утерпев и взяв себе жирную ножку, обтянутую золотистой кожей. – По делам и награда. Дело сделали святое, потому и поместья получили богатейшие. Но за то, что соседей, будь они трижды прокляты… Хотя и так им гореть в аду. За это поместья получили вы не у Рязани, я здесь, в самом сердце Дикого поля. Удаль свою теперь казать можете невозбранно, все одно Руси на пользу пойдет.
Воевода неспешно обглодал мясо, отработанным движением кинул кость в окно, из-за которого немедленно донеслось жадное рычание и приглушенное собачье тявканье.
– У вас, бояре, – указал он на Варлама и Григория, – немногим более четырех сотен чатей пашни поднято, у остальных по пять. Стало быть, на смотр и в поход выставлять надлежит по пять оружных всадников в полном доспехе и с оружием… Ну, да это вы сами знаете. По одному ратнику со ста чатей. Первый год я с вас этого требовать не стану, но к следующей осени спрашивать начну по всей строгости. Что еще? Заезжих с Дикого поля без разбора не рубите. Среди них иногда купцы попадаются. Да и сами татары не всегда со злом идут. В Крымском ханстве, почитай, через год на два голод случается. Вот многие и бегут, не выдерживают. Еще казаки донские наезжают, дуваном да ясырем торговать. Продают дешево, больше на хлеб меняют, который сами сажать ленятся. Но для хозяйства мало чего нужного привозят. Все больше золото всучить норовят, да оружие и доспехи турецкие. Ясырь еще пригоняют, девок, баб, невольников. Девок брать у них еще можно – им деваться некуда, – а мужиков нельзя. Бегут, нехристи. До дома слишком близко.
– Это не те казаки, – положив в рот последний кусочек мяса и тщательно облизав пальцы, спросил боярин Григорий, – что по осени у нас Выборг вместе с московской ратью брали?
– Могли быть и они, – согласился воевода. – Казаки в московское войско с охотой нанимаются. Чай, христиане, православные. Они, хоть и станишники, в наших землях никого не трогают, можете не опасаться. А коли и захотели бы, то и не смогут. Они ведь завсегда османов грабят. Крым, Валахию, Грузию. Под Трамбон и Стамбул иногда заплывают, – боярин Дмитрий Федорович довольно улыбнулся и потянулся еще за одним кусочком птицы. – Там балуют, здесь добычу продают. Коли тут захотят чем поживиться, то путь в московские земли навсегда для себя закажут. А в Османию свой дуван им везти бесполезно, их там, кроме острого кола в задницу, ничего не ждет. Не осталось на здешних землях, бояре, никого, кроме нас – Руси Святой и Оттоманской империи. А значит, все прочие мелкие племена решить должны, к кому примкнут, и служить вовеки честно и преданно. Потому как, коли метаться начнут – мы их враз в две руки задавим. Вы про это, бояре, помните. И коли кто под руку государю нашему проситься придет, привечайте. Или к себе на землю сажайте…
Дмитрий Федорович задумался. Так получалось, что приехавшие с ввозными грамотами братья сядут на землю от Донца до Оскола – аккурат поперек печально известного Изюмского шляха. С одной стороны, это хорошо: родичи, друг за друга стоять станут, не предадут, через соседские земли ворога не пустят. Будет лишний заслон между Осколом и Диким полем. День-два простоят – и то дело великое. Крепость к осаде подготовить можно, волость исполчить, смердов укрыть. Да только… Только ходят татары по Изюмскому шляху зачастую не сотней-другой, а многотысячными ордами.
Воевода вздохнул, объел белое мясо и закончил:
– Земли у вас, бояре, будет много, а вот людей – мало.
– Кое-кто из смердов с нами приехал, – похвастался надтреснутым голосом Николай. – Из отцовского поместья.
– Много? – навострил уши царский наместник.
– Не очень, – вздохнул Григорий. – Холопов, что в закупе еще несколько лет быть должны, отец пятерых послал. Две девки дворовые увязались, смердов около десятка, что при отцах жили, а сами ни в крепостные садиться не спешили, ни дела пытать никуда не уходили. Мы им здесь землю любую на выбор пообещали, сколько захотят, да подъемные. Ну, и еще шесть семей молодых – смерды с женами решились тоже на новые места податься. Чтобы и земли, сколько взять смогут, и детям, куда расширяться, место имелось. Никита, сын кузнеца нашего, с женой и малышом тоже поехать согласился. Уж не стану и признаваться, что мы ему пообещали.
– От податей и оброка освобождение, пока работать сможет, – ухмыльнулся воевода, знавший цену хорошему кузнецу, и хитро прищурился: – Стало быть, четверо молодых, неженатых бояр в нашей волости появилось? То-то девки обрадуются! Вы как, погостите в Осколе пару дней, али дальше двинетесь?
– Дальше, – решительно хлопнул ладонями по столу Григорий Батов. – Не терпится мне землю свою увидеть.
– Дальше, так дальше, – не стал спорить воевода. – Завтра к полудню и доберетесь. Вы, как я понимаю, братья? Стало быть, землю, согласно ввозных грамот, сами поделите, не подеретесь? Тогда я с вами не поеду, боярина в сопровождение дам. При нем межи поставите, а мне потом отпишете, что споров нет. Согласны?
Батовы переглянулись и закивали.
– Фекла! – крикнул боярин Шуйский. – Кваску гостям принеси, угощение запить! И Сергей Михайловича мне позови!
Спустя полчаса объевшиеся до приятной тяжести в животах люди запрягли так же неплохо подкрепившихся лошадей в телеги, подтянули скакунам подпруги, после чего обоз развернулся в длинную ленту и пополз в сторону ворот. Воинский отряд увеличился теперь еще на пятерых витязей: к нему присоединился боярин Сергей Михайлович Храмцов со своими одетыми в тегиляи смердами.
Сам боярин тоже не мог похвастаться богатым доспехом – его защищал только куяк, сверкающий нашитой на суконную основу стальной чешуей, да остроконечный шишак с кольчужной бармицей. Остальная справа была обычной – лук, сабля, рогатина, шестопер, два заводных коня. Да иначе и невозможно – иначе воина никто на смотр не пустит, службу не зачтут, поместья лишат… Одним словом, не допустит никто, чтобы боярин без достаточного оружия под рукой оказался.
– А что, боярин Сергей, – поинтересовался Григорий Батов. – Смотр был у вас недавно, исполчали волость, али всегда бояре при воеводе службу ратную несут?
– Нельзя у нас иначе, боярин, – не смог сдержать зевок кареглазый витязь и только прикрыл рукой рот, да погладил растерянно русую – в цвет волос – бороду. – Дозоры постоянно приходится в степь рассылать. Разъезды порубежные. Татары шалят. Не дай Бог не успеем хоть за день о подходе орды к крупной деревне упредить: половину поместий враз обезлюдят. Я еще ладно. Моя деревня, Герасимовка, за Осколом, к ней мимо крепости особо и не пройдешь. А кто по эту сторону, кто справа или слева – беда для них случится страшная, коли вовремя не сообщить. Как басурман увидим, сразу костры сигнальные палим, вестников посылаем.
– И куда люди прячутся?
– Кто вблизи чащобы непролазной живет, в нее уходит, в схронах отсиживается. Кто ближе к крепости, в Оскол, под защиту стен со скотиной собираются. Некоторые в боярских усадьбах отсиживаются, где стены крепкие. Татары ведь налегке сюда приходят – украсть, что плохо лежит, да людей зазевавшихся сцапать. Машин стенобитных у них нет, пушек тоже. Стены копать или калить они не умеют, навеса толкового от стрел и камней поставить – тоже. Поносятся неделю-другую из стороны в сторону, да назад тикают, пока воевода волость исполчить не успел, да кованую конницу на них вывести.
– Две недели? – не поверил своим ушам Батов. – Пошто так долго? Нас Семен Прокофьевич за три дня на коней поднять успевал, а на четвертый уже в сечу вел.
– Ты не сравнивай, боярин, тупоголовых схизматиков и татарвье хитрое, – покачал головой боярин Храмцов. – Коли орда пришла – враз по всем дорогам рассыплется, ни пройти, ни проехать. Приходится близким соседям в усадьбе покрупнее собираться, а потом малой ратью дальние усадьбы объезжать. Одно хорошо: трусливы татары, как мыши. Коли меньше их, чем пятеро на одного – от одного русского вида разбегаются.
– Так вы постоянно исполченными живете, или в усадьбах? – запутался Григорий.
– Вкруг на разъезд выходим, – пояснил сопровождающий. – Две недели в поле, потом месяц на хозяйстве.
– Трехсменка, что ли, получается? – поинтересовалась слышавшая громкий рассказ Юля.
Боярин Храмцов оглянулся на нее, потом глазами указал собеседнику вперед и пнул пятками коня, переходя в галоп. Григорий, удивленно пожав плечами, припустил следом.
– Что за татарка странная с вами? – негромко поинтересовался витязь.
– Это боярыня Юлия? – несколько удивился Григорий, который за два последних года привык, что девушка во всем держится с мужчинами на равных. – Жена она брату моему, Варламу. И не татарка совсем. Сильно обижается, если так называют.
– А пошто в штанах? – недоверчиво покачал головой Сергей Храмцов. – И вообще одета не по-бабьи. Лук боевой при ней еще. Зачем?
– Ты только при ней не спроси, – широко улыбнулся боярин Григорий. – А то, как брат, на заклад нарвешься. Она о прошлой зиме при всей рати любое желание выполнить обещала тому, кто лучше ее стреляет.
– Ну? – заинтересовался воин.
– С двухсот саженей по сосне из десяти стрел ни разу не промахнулась.
– Не может быть!
– А ты заложись, Сергей Михайлович, – улыбка боярина Батова стала ехидной. – Может, у нее и еще какие желания есть?
– Перекрестись! – На этот раз витязь оглянулся на всадницу с уважением.
– Вот те крест, – небрежно обмахнулся Батов. – Да ты сам посмотри. Видишь, окромя лука да косаря, никакого орудия не носит? Потому как, хоть и баба, а понимает, что в рукопашной ей мужика не одолеть. Только издалека разить может.
Вот тут новоиспеченный боярин Григорий Батов глубоко ошибался. Как раз в рукопашной схватке Юленька очень даже могла преподнести самонадеянному мужику немало неприятных сюрпризов, потому как, мастер спорта по стрельбе из лука, член сборной Союза, на спортивных сборах походила она и на занятия по самбо. И хотя ни на какие разряды претендовать не пыталась – на практике кое-какие приемы применять умела. Увы, в шестнадцатом веке, в который ее угораздило провалиться на Неве вместе со всем военно-историческим фестивалем, воины предпочитали пользоваться не ножами и кулаками, а кистенями и длинноклинковым оружием. А против остро отточенного меча не существует приемов ни в карате, ни в айки-до, ни даже в рожденном двадцатым веком самбо.
Глава 3
Девлет-Гирей
Александр Тирц дважды обошел вокруг подведенной ему кобылы и задумчиво потер нос. С одной стороны, он прекрасно понимал, что в дальние походы все равно понадобится ходить верхом, а значит, рано или поздно на коня садиться придется. С другой – этот момент ему хотелось оттянуть. С третьей – он никак не ожидал, что хваленые татарские кони, наводящие ужас на окружающие народы, больше всего напоминают пони. При своем добротном росте в метр девяносто четыре, как намерили в армии перед демобилизацией, кандидат физических наук подозревал, что пешком сможет идти не намного медленнее этакого скакуна.
– Тебя долго ждать, неверный?! – повелительно рыкнул Алги-мурза, покачиваясь в седле.
– Заткнись, шею сверну, – не оборачиваясь, но четко и внятно ответил русский.
– Да как ты смеешь! – Татарин, одетый в толстый ватный, многократно простеганный, коричневый халат, схватился за саблю и двинулся вперед.
Русский не дрогнул, с полным презрением к воину продолжая интересоваться только кобылой.
– Да я тебя! – Алги-мурза обнажил клинок.
Русский задумчиво потрогал переднюю луку седла, заднюю, погладил тебеньки, недоверчиво попробовал на прочность стремена.
– В куски изрублю, собакам скормлю!
– И долго мне этого ждать? – Тирц внезапно выпрямился и повернулся к мурзе. – Ну?
В этот момент Алги-мурза в полной мере осознал, что голова русского находится на том же уровне, что и у него, сидящего верхом. Что взгляд темных глаз мало отличается по холоду и глубине от взгляда отрубленной палачом головы. Одного этого взгляда вполне хватало, чтобы понять: убить такого человека невозможно. Он либо заговорен от смерти, либо уже мертв, но еще не знает об этом. Помнится, аравийские дервиши рассказывали истории про бродящих мертвецов…
Вдобавок, русский закован в изрядно помятую кирасу, явно побывавшую не в одной переделке, а на поясе у него болтается меч, длиной превышающий половину его роста. И Алги-мурза всем своим нутром чувствовал желание неверного кого-нибудь этим мечом проткнуть.
Татарин осторожно покосился на Кароки-мурзу, надеясь, что тот наконец-то остановит ссору, но бей Кара-Сова словно ничего и не замечал.
– Если бы мой господин не приказал доставить тебя к хану Девлету в целости и сохранности…
– О себе побеспокойся. – Русский моментально потерял интерес к воину, и тот облегченно перевел дух: кажется, никто его испуга не заметил, своего достоинства он не потерял, и в трусости его никто попрекать не станет. Хорошо, взятые с собой десять нукеров стоят у выезда на дорогу и не видели происходящего.
– И охранять его, пока я не отзову, – уже убирая саблю в ножны, услышал он сиплый голос мучимого одышкой Кароки-мурзы.
Надеясь, что он ослышался, татарин повернулся к господину, но тот упрямо повторил:
– И ты будешь охранять его, пока я тебя не отзову.
Наместник Балык-Каи вовсе не собирался поиздеваться над своим слугой, заставляя его находиться подле странного русского неизвестно сколько времени. Он просто понял, что Магистр и вправду постоянно норовит ввязаться в резню, и не хотел, чтобы тот погиб раньше, чем станет ясно, насколько осуществим его план.
– Его зовут Менгистр, – на всякий случай добавил чиновник. Он достаточно ясно представлял, чем закончится дело, если Алги-мурза назовет охраняемого неверного «русским».
Александр Тирц по прозвищу Магистр – которое, впрочем, уже начало меняться на турецкий манер, – закончил свой осмотр и поднял глаза на Кароки-мурзу:
– Если я встану в стремя, оно меня выдержит?
– Да.
– Может, мне лучше просто запрыгнуть в седло?
– Прыгай.
– А спина у лошади не сломается?
– Сделай хоть что-нибудь, и тогда мы узнаем.
Русский положил ладони на луки седла, вставил ногу в стремя, потом с силой оттолкнулся другой и полузапрыгнул, полуподтянулся, полуподнялся наверх, тут же схватившись за повод. Лошадь немного потопталась на месте, но не упала и не сломалась под тяжелым всадником.
– Так, – попытался вспомнить он невнятную инструкцию. – Пятками в бока – это «газ», оба повода на себя – «тормоз». Потянуть левый повод и сразу отпустить: поворот налево. Потянуть правый: направо.
Он тут же потянул правый повод, едва не свернув кобыле шею, и та, болезненно всхрапнув, повернула вниз по тропе. Русский оглянулся на Кароки-мурзу, кивнул:
– Спасибо, мы поехали. – Потом пнул пятками лошадь, и та торопливо потрусила к дороге. – Эх, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Алги-мурза мгновенно понял, что русский не умеет держаться в седле, и сразу перевел небольшой отряд в галоп, напоминающий поездку на телеге по каменистой дороге. Менги-стр – как отложилось имя охраняемого в его голове, – ерзал из стороны в сторону, качался, подпрыгивал в седле, ударяясь о натертую кожу своей широкой задницей, пытался удержать равновесие, дергая поводья, но о пощаде так ни разу и не взмолился. Промчав так несколько верст, татарин пожалел коней и перешел на широкую походную рысь.
– Почему мы затормозили? – немедленно забеспокоился русский, которого перестало мотать из стороны в сторону.
– Чего сделали? – не понял татарин.
– Снизили скорость передвижения гужевых транспортных средств, – дернул верхней губой русский. – Теперь дошло?
– Лошади устали, – угрюмо ответил Алги-мурза, понимая, что так и не смог отомстить за недавнее унижение. – Раньше, чем через четыре дня, до кочевья все равно не успеть.
Успокоился он только после того, как они пересекли узкие в этой части Крыма горы, миновали леса и вырвались на простор широкой горячей степи, которую в преддверии наступающей осени солнце превратило в белесый ковер из пересохшей травы.
Второй неожиданностью, которую приготовил Алги-мурза русскому, была необходимость спать без шатра, на одной войлочной подстилке. Пусть пообломает свои нежные, привыкшие к перинам, косточки о жесткую степную землю!
Однако и здесь татарина ждало разочарование: услышав, что придется ложиться спать прямо здесь, где застала их темнота, Менги-стр просто лег там, где стоял, не спросив не то что про кров и постель – даже про ужин.
– Расседлайте его кобылу, – приказал Алги нукерам и улегся неподалеку от навязанного Кароки-мурзой спутника, пытаясь придумать очередную пакость неверному. Увы, в голову ничего не шло. Тем более, что вечером следующего дня они должны были миновать кочевье самого Алги-мурзы, и он собирался немного отпраздновать эту маленькую радость, а не превращать ее в тягостную обязанность. Русские, русские… Внезапно в его голову пришла коварная мысль, и он, сладко улыбнувшись, провалился в глубокий спокойный сон.
* * *
К кочевью рода Алги они вышли вскоре после полудня. Поначалу они встретили несколько овечьих отар, стригущих траву не хуже триммера – большое белое пятно с неровными краями медленно наползало на высокую пересохшую траву с редкими проблесками зелени, оставляя после себя травяные пеньки от силы миллиметровой высоты. Пастухи при виде всадников низко кланялись, а когда навстречу попался табун – разразились приветственными криками, после чего молодой паренек вскочил верхом на неоседланного жеребца и радостно умчался вперед.
Само стойбище показалось часа через два – полтора десятка укрытых шкурами шатров со стенками, до высоты человеческого роста выпирающими наружу, а потом круто изгибающимися и сходящимися на конус, с отверстием на самой макушке. Самый крупный из таких походных домов составлял около десяти, а самый маленький – порядка трех метров в диаметре. От стойбища далеко вокруг пахло дымом, мясным варевом, человеческим потом – даже ночью не заблудишься.
– Да живет мурза Алги! Да здравствует Алги-мурза! Долгие лета! – высыпая из шаров, либо подбегая со стороны степи, с искренней радостью вопили кочевники.
– Мой род, – с нарочитой небрежностью пояснил татарин. – Коли через мои земли проезжаем, сегодня праздновать станем.
Он спешился перед самым крупным шатром, небрежно постукивая себя плетью по ноге, шагнул внутрь, откинув полог. В стороны поползли на карачках, тыкаясь лбами в ковры и пятясь задом наперед, какие-то старики в замызганных, просаленных халатах, цвет которых было уже невозможно определить. Посреди шатра тускло, но жарко тлели угли небольшого очага, за ним, возле небольшого возвышения, почтительно склонилась девушка в широких шароварах и короткой войлочной курточке, прикрывающей только плечи и грудь, оставляя на всеобщее обозрение бархатистый животик с какой-то блесткой и низ спины. Перед возвышением стоял большой серебряный поднос с тонконосым медным кувшином и полупрозрачной фарфоровой пиалой.
– Еще одну принеси, – небрежно бросил Алги-мурза. Девушка стремглав убежала, а татарин принялся неспешно усаживаться на возвышении: подогнул ноги, опустился, сдвинул ножны назад, чтобы не мешали, покачался из стороны в сторону, как бы проверяя – все ли удобно, все ли кости и мышцы на своих местах. Потом с таким же тщанием подоткнул под колени полы халата. Приглашающим жестом указал русскому на ковер возле левого угла возвышения.
Тирц бухнулся туда небрежно, озаботившись лишь о том, чтобы не сбить ногами поднос. Алги-мурза взялся за рукоять кувшина и, придерживая крышку, наклонил носик в сторону гостя. Подбежавшая девушка еле успела подставить под прозрачную коричневую струйку драгоценную китайскую пиалу. Хозяин невозмутимо наполнил ее примерно до половины, потом налил столько же себе, опять же жестом предложил угоститься.
Русский отпил пару глотков, облизнулся, одобрительно крякнул:
– Хороший чаек, ароматный. Индийский, небось?
– Китайские купцы привозили, – кивнул Алги-мурза и повернул голову к девушке: – Пусть на улице дастархан накроют, молодого барашка зарежьте. Гость у нас от Кароки-мурзы. Праздник будет. Пусть русских полонянок соберут. Они нас развлекать станут.
– Полдня пути потеряем с праздником, – хмуро отметил Тирц.
– Ну, что ты, Менги-стр, – развел руками. – После сытного и хорошего отдыха в родном кочевье и дорога становится короче, и кони быстрее бегут, и усталость позже наступает.
– Наплел-то, наплел, – хмыкнув, покачал головой гость, допил чай, пожал плечами. – Впрочем, все одно сентябрь… До жатвы не успеем, а посевная не скоро. Черт с тобой, празднуйте.
Алги-мурза предпочел не заметить ничего обидного в его словах, снова взялся за кувшин и аккуратно, ровно наполовину наполнил пиалу гостя ароматным напитком. Ничего, дорогой Менги-стр, сейчас ты увидишь очень приятное зрелище.
Чаепитие растянулось надолго – невольница меняла кувшин на горячий четыре раза. И хотя русский оказался никудышным собеседником – все больше молчал, бессмысленно уставясь прямо перед собой, и лишь изредка похваливал крепко заваренный чай, – предвкушение мести превратило для Алги-мурзы ожидание в немалое удовольствие.
Наконец, полог шатра откинулся, за ним появился почтительно склонившийся старик, и хозяин поднялся:
– Вот и угощение готово. В нашем кочевье всегда рады дорогому гостю.
Накрытый на улице дастархан мало отличался от убранства шатра: те же выстеленные на землю ковры, небольшое возвышение для хозяина стойбища. Разве только вместо медных кувшинов стояли глиняные крынки, да пиалы были не фарфоровые, а деревянные. Воины стойбища толпились у шатров, не смея приблизиться к скудному угощению до разрешения господина. Таковыми, впрочем, являлись все мужчины, начиная с тех, у кого только пробился на верхней губе нежный пушок, и заканчивая стариками, что вот-вот начнут ронять потяжелевшую саблю из рук. Детей и татарских женщин видно не было, а вот сбившиеся в кучку юные полонянки, одетые кто в еще сарафаны или платья со множеством юбок, в высоких убрусах или платках, а кто уже в шаровары и мужские полотняные рубахи или короткие курточки, с испугом смотрели по сторонам, пытаясь угадать, что ждет их на этот раз.