Страница:
Второй вопрос решился сам собой. Когда Мариетта выбралась накануне из канала и промокшая вернулась домой, брат вручил ей записку от Нанны. В ней она благодарила Пьера за помощь и писала, что вспомнила о дальнейшей судьбе Эбено. После смерти хозяйки, допроса и освобождения благодаря Тициану он получил статус свободного человека и стал зарабатывать на жизнь рыболовством и торговлей рыбой. Чтобы застать его, лучше всего отправиться на Рыбный рынок между рассветным часом, когда он причаливает к берегу на своей лодке с уловом, и полуднем, когда рынок закрывается. Едва друзья успели ознакомиться с содержанием записки, как Мариетта вскочила и бросила клич: — В Риальто!
Риальто, «di tutto il mundo la richissima parte»[49], — записал в своем «Дневнике» в начале XVI века венецианец Микеле Санудо. Сходное чувство испытывал и Виргилий всякий раз, как попадал в Риальто. Подобно тому, как площадь Святого Марка собрала вокруг себя здания, где расположились все религиозные и политические учреждения города, квартал Риальто собрал в себя весь цвет торговли и предпринимательства. Именно там осуществлялась торговля между Востоком и Западом. Представители каких только стран и народов здесь не встречались! Из Фриуля и Трентино, с Кипра, Корфу и Кандии, из Коринфа, Стирии и Богемии, Словакии, Египта, с Аравийского полуострова, из Барбарии, Китая и Инсулинда[50]. Какие только товары туда не доставлялись: железо, медь, серебро, золото; шерсть, саржа, мешковина, лен, хлопок, шелк; дерево, кожа, воск; мед, меха, пряности, ароматические вещества; рабы; янтарь, кораллы, квасцы и красители для тканей; вино, пшеница, сахар и соль. По берегам Большого канала и канала Подворья из лодок и барок всевозможных типов выгружался товар, помещаемый затем на склады и просто в огороженные участки. Отсюда пошли и названия набережных: Винная, Железная, Угольная…
Виргилий, Пьер и Мариетта появились со стороны Пресвятой Девы Прекрасной и остановились у Fondaco dei Tedeschi[51]. Пьер спросил, откуда взялось такое странное слово, и Мариетта объяснила:
— Fondaco, или fontego, от арабского funduk. В этом здании штаб-квартира немецких, австрийских и венгерских торговцев. Здесь они хранят товары, ведут переговоры и проживают, приезжая в Венецию. В нем больше двухсот жилых помещений!
Цифра произвела впечатление. Виргилий отошел на шаг, чтобы получше разглядеть здание в стиле Возрождения с византийскими башенками по углам.
— Тому уж скоро семь десятков лет, как пожар полностью уничтожил здание. Правительство приказало немедленно восстановить этот оплот немецких торговцев. Джорджоне была поручена роспись нового здания снаружи. Он взялся расписывать фасад, выходящий на Большой канал. А вот для этой стены нанял молодого помощника, закончившего у него учебу…
— Тициана! — догадался Пьер. Ответом ему была улыбка Мариетты.
— Правильно! От влажности, увы, штукатурка намокла, краски поблекли, но все равно фигура Правосудия великолепна!
Виргилий и Пьер стали рассматривать изображенную на стене подворья огромную женщину. Левой оголенной ногой она наступила на голову гиганта с закрытыми глазами, а в руке держала меч, которым потрясала перед солдатом, одетым по форме того времени. Библейская Юдифь показалась им великолепной.
— Рассказывают, что друзья Джорджоне поздравили его с этой удачной аллегорией. Тому пришлось признаться, что ее выполнил его ученик.
История появления на свет гения весьма позабавила парижан.
Пройдя площадь Святого апостола Варфоломея, они ступили на единственный мост через Большой канал. Прежде с одного берега на другой перебирались по плавучему мосту из лодок. В начале XIII века появился первый деревянный мост, в начале XVI века — второй, явившийся шедевром плотницкого искусства. Правда, он весь был заставлен лавочками, так что даже воды не было видно. Перепрыгивая через ступеньки, Виргилий и Пьер добрались до верхней точки моста: крылья разводного пролета в это утро были опущены, так что галеры не могли бы проплыть под ним. Сверху открывался изумительный вид, и друзья замерли от восхищения. Мариетта не преминула ввести их в курс планов Республики относительно моста Риальто:
— Его собираются разобрать. И возвести новый, каменный!
— Подобно мосту Нотр-Дам в Париже, — проговорил Пьер, чья подружка Лизетта держала там лавочку письменных принадлежностей.
— Ну да. Каменному мосту не грозит ни пожар, ни обрушение. Уже бывало несколько раз, что под наплывом толпы опоры моста не выдерживали и он рушился. Да к тому же всегда есть риск пожара. Десятого января 1514 года случилась настоящая трагедия, памятная здешним торговцам и по сей день. Огонь занялся в лавке с тканями. Затем загорелись и мост, и склады. Пожар продолжался до полуночи, поскольку в тот день дул ветер с гор. Целая часть города выгорела меньше чем за шесть часов. Чтобы отстроить все заново, потребовалось двадцать лет. Уже полвека речь идет о каменном мосте. Жители квартала настроены весьма скептически, их раздражает, когда с ними заговаривают на эту тему. Мужчины говорят, что до того, как им случится переходить канал по каменному мосту, рак на горе свистнет. А женщины говорят, что много воды утечет. Однако весьма известные архитекторы всерьез думают об этом: и Сансовино, и Палладио, и Да Понте, и Микеланджело. Объявлен конкурс.
— Да Понте? — удивился Пьер. — Сам Бог велел человеку с такой фамилией строить мосты![52]
— Из чего бы он ни был, вид с этого моста чудо как хорош, — проговорил Виргилий.
Весь квартал Риальто был объят кипучей деятельностью. Рядом с Мучным подворьем шла торговля мукой, рядом с Тканевым подворьем — соответственно тканями. Тут же были и мастерские, и склады. Арабские ковры, китайский шелк, фландрское полотно, индийский хлопок были выставлены на обозрение, развешаны под навесами, представляя собой многокрасочное зрелище. Минуя различные административные здания — дворец Камерленги, Старые мастерские, — Мариетта потащила французов к Ювелирной дороге, где обретались ювелиры, золотых дел мастера и другие торговцы, чьим покровителем был святой Элигий[53]. Глаза разбегались от индийских изумрудов, афганских лазуритов, персидской бирюзы, рубинов, сапфиров, топазов и горного хрусталя. На паперти церкви Святого Иакова Мариетта остановилась.
— Церковь Святого Иакова построена в пятом веке. Это самая старая из венецианских церквей! Я люблю ее почти так же, как Богородицу в Садах.
В лавочке возле церкви Виргилий купил апельсин и почтительно преподнес его Мариетте. Кровь прилила к девичьим щекам, так что они стали такого же цвета, как подарок. Обойдя церковь, они оказались на площади Святого Иакова в Риальто. А пройдя еще метров сто, наткнулись на весьма странное изваяние. Оно представляло собой сгорбленного, стоящего на коленях мужчину, поддерживающего лестницу, ведущую к подножию небольшой колонны из красного порфира.
— Знакомьтесь, это Гоббо[54].
Друзья обошли кругом своеобразного Атласа. Пьер первым обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к его бедру, сорвал его и стал читать. Виргилий же, даже не читая, догадался, в чем дело.
— Синьор Риоба! Гоббо — компаньон синьора Риобы, одного из мавров с площади, где ты живешь. Он служит местом, куда недовольные приносят свои пасквили, памфлеты и сатирические стихи. Правильно?
Мариетта, обрадованная догадливостью Виргилия, захлопала в ладоши. Они двинулись дальше. Справа от площади расположились менялы и банкиры. От площади брала свое начало улица Страховщиков, где сосредоточились конторы по страхованию рисков на море. По ней друзья попали в лабиринт улочек: на Канатной разглядывали веревки, канаты, снасти, тросы и корзины; на Сырной вдыхали запахи сыров; на Зеленной и Плодовой любовались цветами, фруктами, овощами. Огородники с материка и островов с рассвета во весь голос расхваливали свою капусту и баклажаны. Иные, утомившись к полудню, укрывались в теньке и предавались своим страстишкам — игре в карты и в кости. Проходя мимо двух торговцев, казалось бы, погруженных в игру, друзья вдруг услышали:
— Жулик!
— Мошенник!
— Негодяй!
— Плут!
Оказалось, партия подошла к концу, но результаты ее не устраивали ни ту, ни другую сторону. Назревала нешуточная ссора. Группа прилично одетых людей, ведущих в сторонке переговоры, вмешалась, пытаясь утихомирить разошедшихся игроков. Но не тут-то было! Те еще пуще разозлились и пустили в ход кулаки. Каждый пытался оттеснить другого к каналу. Один из них, оказавшись сильнее, прижал другого к ограждению набережной, а затем перекинул через него в Большой канал. При виде фонтана брызг Мариетга вспомнила о своем недавнем падении. Это было лишь началом, потасовка грозила перерасти в большой кулачный бой со множеством участников. Мариетга постаралась увести друзей до того, как Плодовая улица превратится в поле битвы. Далее начиналось царство пряностей: в нос ударили дурманящие запахи, перед глазами заплясала радуга из черного, желтого, серого цветов. Перец, корица, имбирь, шафран, гвоздика, мускатный орех, мята, ладан, сандал, мускус, кипрский опиум, багдадский лауданум, доставленные сюда в ларях, бочках и тюках. Друзьям стало казаться, что они очутились в сердце восточного базара из «Тысячи и одной ночи».
Но наконец сказка кончилась. Дорога Пряностей привела их на Рыбный рынок. Это единственное место, где, помимо рыбного ряда на площади Святого Марка, разрешена была торговля рыбой. В поисках Эбено друзья обвели взглядом Рыбный рынок. Колокол Святого Иакова пробил полдень, торговля свертывалась. Нераспроданного товара оставалось немного: сардины, анчоусы, морской окунь, дорада, барабулька, морской петух, голавль, угорь, каракатицы, креветки, выложенные на прилавках, притягивали котов, чаек и бакланов, ждущих своей очереди поживиться. Отыскать Эбено не составило никакого труда: высокий, темнокожий, он выделялся из всех. Когда друзья представились ему и изложили цель визита, он попросил их обождать, пока он закроет свою лавочку. Говорил он с африканским, весьма живописным акцентом: ему не удавалось итальянское «р». Ожидая его, они прошлись по Мясной улице. Их умилили нежно блеющие ягнята и козлята, но неприятно поразила разлитая повсюду кровь, развешенные туши, на которые садились мухи, и кожа, содранная со скота. Слишком сильна была ассоциация с тем, о чем они собирались расспросить бывшего раба Атики.
— Не перекусить ли нам в здешней таверне? Я с зари на ногах, во рту ни крошки за все утро.
Они устроились за столиком в «Дырявой бочке» и заказали мальвазию и ломтики хлеба с рыбой. Таверна, в другие времена кишащая торговым людом, была почти пуста. Они сели в самый угол, дабы им никто не помешал.
— Мы пришли порасспросить тебя о смерти твоей госпожи. Тайна так и осталась тайной, истина не установлена.
— Вернее не скажешь. — Эбено потряс головой. — Я был арестован, поскольку оказался на месте преступления. Меня нашла там Нанна, подруга госпожи. Я первый вошел в спальню, но ничего не предпринял. Это-то и показалось подозрительным, судейские не могли взять в толк, почему я ночь провел у тела госпожи.
— Это нам известно. Мы видели запись допроса. Знаем мы и о том, что освобождением ты обязан Тициану, — проговорил Виргилий.
Бывший раб воздел руки к небу ладонями вверх.
— Это было чудом. Он подтвердил, что видел меня примерно в то время, когда свершилось преступление. Как только меня освободили, я пришел поблагодарить его, и он вновь повторил, что вместе с остальными гостями ушел от Атики в одиннадцать и, возвращаясь к себе, видел меня в квартале Святого Николая. Это было после половины двенадцатого.
Пока Эбено описывал свидание со своим спасителем, Виргилий быстро подсчитывал в уме. Одиннадцать: гости Атики покидают ее дом. Одиннадцать сорок пять: Пальма-младший плывет в гондоле мимо улицы Бири-Гранде и у окна замечает Тициана. Полночь: Эбено возвращается и находит свою госпожу мертвой. Напрашивался только один вывод: художник никак не мог видеть африканца в квартале Святого Николая — покровителя нищих в тот час, который он назвал. И прежде всего потому, что путь из Дорсодуро в Каннареджо, которым он возвращался домой, не лежит через приход Святого Николая. И еще потому, что в тот момент, когда он якобы встретил Эбено, он уже, судя по всему, был дома! Виргилий чувствовал, что концы с концами не сходятся. Видимо, кадорец не мог de visu[55] наблюдать убийство куртизанки. «Однако он знает убийцу Атики, знает, что это не ее раб. И решает его освободить. Для этого он лжесвидетельствует перед Авогадорией», — пронеслось в мозгу Виргилия. Если так, то ничего не сдвинулось с места и по-прежнему не ясно: кто преступник и откуда об этом узнал Тициан Вечеллио?
Виргилий допил вино, Мариетта подлила ему еще. Он продолжал обдумывать, что еще нужно выяснить у Эбено: требовалось подтверждение списка приглашенных на вечер седьмого августа. Единственным источником информации было письмо египтянки. Но он побаивался того, что «extus unus, textus nullus»[56].
— Твоя госпожа пожелала сама принять гостей. Известно ли тебе, кто был зван к ней?
— О да! Это я знаю. Она мне сама сказала. Впоследствии я часто вспоминал их всех, пытаясь определить, мог ли один из них быть ее убийцей.
Он отодвинул тарелку, тыльной стороной руки смел крошки, поставил на стол кулаки и стал перечислять.
— Один и другой: маэстро Вечеллио и его сын, — начал он, разгибая мизинец и безымянный палец левой руки.
— Его сын? — вырвалось у Виргилия.
— Горацио, — отвечала за рыбака Мариетта. — Он был помощником отца и везде сопровождал его, как я сопровождаю своего отца.
Эбено кивнул, подтверждая ее слова:
— Горацио часто с отцом заглядывал на огонек к моей госпоже.
Для Предома это было открытием: ведь сын Тициана не был упомянут в письме. Эбено продолжал.
— Третий, — он разогнул средний палец, — почтенная куртизанка Олимпия. Она явилась первой. Я еще не успел уйти. Я сам открыл ей дверь и провел в гостиную. Сразу после этого я попрощался и отправился в квартал Святого Николая. Четвертый и пятый: Лионелло Зен и Зорзи Бонфили. — Он разогнул указательный и большой пальцы. — Шестой: турок Кара Мустафа. Седьмой: португалец Жоао Эль Рибейра. Вот и все.
Помимо Горацио, все совпадало и со списком приглашенных, и с персонажами на полотне «Истязание Марсия», за исключением ребенка с собакой.
— Могло ли так случиться, что кто-нибудь еще явился на вечер? В последнюю минуту?
Эбено не колебался ни секунды.
— Я тоже об этом думал. Потому как не мог представить себе никого из гостей в качестве истязателя моей госпожи. Но понял, что это было бы слишком просто: списать все на кого-то незваного. Считая с моей госпожой, в тот вечер их было восемь, поскольку на столе стояло восемь чарок, когда я вернулся в полночь.
Он опустил взгляд на свои кулаки, затем поднял на троих друзей, вздохнул, убрал руки со стола и добавил:
— И в то же время я никак не пойму, кому из приглашенных была выгодна смерть хозяйки. Олимпия потеряла подругу, Зен — протеже, Мустафа — единоверку, Рибейра — учителя, она обучала его турецкому. Не говоря уж о Тициане и Горацио Вечеллио, которым она позировала. Разве что Бонфили…
Это перечисление напомнило Виргилию правило любого расследования.
— Если преступление не выгодно никому из них, кто же мог воспользоваться его результатами?
Рыбак на некоторое время задумался, а затем ответил с большим достоинством:
— Я первый. Я любил свою госпожу за то великодушие, с которым она со мной обращалась. Она меня многому научила. Делала мне подарки… — Он поднес руку к цепи на шее, на которой болталась изумительной красоты львиная голова из слоновой кости. — И все же с ее смертью я обрел свободу! В своем завещании она меня освобождала.
«Завещание? — пронеслось в голове Виргилия. — Нанна ни о чем таком не говорила».
— А кто наследовал громадное состояние твоей госпожи?
— Ее сестра Камара. Мне она оставила достаточно, чтобы я мог устроить свою жизнь, — на эти деньги я купил лодку, участок в море для ловли рыбы и место на рыбном рынке. Другой раб, Фаустино, тоже стал свободным и получил свою долю.
— Кто это — Фаустино?
— Нас было двое в услужении Атики: я и Фаустино — карлик, подаренный ей одним почитателем. Он в общем-то тоже выиграл от ее смерти — освободился, стал комедиантом.
В воспаленном мозгу Виргилия от нежданного появления еще одного участника загадочного дела, а возможно, и не просто участника, все перемешалось. Он запустил руку в волосы.
— Где находился этот Фаустино седьмого августа?
Явно обескураженный этим вопросом, его собеседник нахмурил брови:
— Не знаю. Как и я, он был свободен весь вечер и как-то этим наверняка воспользовался. Но как — не помню. Самое простое — спросить его самого. Он в труппе della calza[57]: «I sempiterni»[58]. Живет на Пословичной улице, за Святыми Апостолами. Там всякий знает карлика Фаустино.
Эбено встал, разминая свое огромное мускулистое тело. У него еще дела. Лодка дала течь. Нужно идти в док, прикинуть, во что обойдется починка.
После ухода Эбено Виргилий заказал еще вина и закуски. До встречи с Фаустино ему хотелось обсудить все с друзьями. Одна мысль мучила его с тех пор, как африканец упомянул о карлике: а что, если ребенком в нижнем правом углу символически изображен второй слуга? Это предположение представлялось ему наиболее вероятным. И впрямь, что лучше ребенка позволяло передать на полотне малый рост? Ведь карлика как такового художник ввести в картину никак не мог: этого не позволял миф о Марсий. Да и намек был бы слишком очевидным и лобовым. Оттого-то он и изобразил ребенка.
— Однако Эбено дал понять, что Фаустино не было дома в тот вечер, — напомнил Пьер.
— Именно об этом мы его сейчас и расспросим, — решительно заявила Мариетта, начиная догадываться, что за мысли роились в мозгу Виргилия.
Он лучезарно улыбнулся ей, оценив ее понятливость.
— Горацио Вечеллио мог бы сказать нам о карлике. Будем молить Бога, чтобы он выжил в аду лазарета.
Когда они вышли на залитую солнцем Масляную набережную, оживление на рынке Риальто пошло на убыль. Сильные запахи пряностей, рыбы и прочего все равно не могли заглушить запаха костров могильщиков, да и никакая самая кипучая деятельность людей не позволяла забыть об эпидемии. Друзья решили разделиться: Пьер попросит Чезаре еще раз отвезти его в Старый лазарет к Горацио, а Виргилий с Мариеттой отправятся на поиски карлика. Пожелав друг другу удачи, они условились встретиться позже.
— Самый краткий путь на Пословичную улицу — в гондоле по Большому каналу, — сказала Мариетта.
— А самый долгий? — поинтересовался Виргилий.
В темных глазах Мариетты мелькнули нежность и лукавство. Разделяй она хоть немного его чувства, то не стала бы спешить. Так приятно было вместе гулять по Риальто, слушать ее пояснения и венецианские истории, но в присутствии Пьера Виргилий все равно не мог полностью отдаться своему эгоистическому чувству. Теперь же они были одни, и у него слегка кружилась голова. Ему хотелось продлить это удовольствие. Они выбрали самый длинный путь. Вновь оказавшись на улице Пряностей, купили гвоздики.
— Я утыкаю ею апельсин, который ты мне подарил. И сохраню его подольше, как память…
Рука в руке они отправились бродить по пустынным улочкам. Так они дошли до церкви Святого Иоанна Златоуста, чья звонница как раз строилась. Мариетта повела Виргилия внутрь, чтобы показать ему заалтарное полотно Себастьяно дель Пьомбо, изображающее покровителя храма.
С тех пор как Виргилий попал в Светлейшую, а особенно со времени знакомства с Мариеттой, он мало-помалу приобщался к живописи: Тициан, Тинторетто, Пальма-младший, а теперь вот еще и Пьомбо. Выйдя из церкви, они как бы заново ощутили, до чего немилосердно жарит солнце.
— В двух шагах отсюда есть тенистый дворик. Можно передохнуть там.
Некоторое время спустя они сидели на ступенях лестницы во дворе Влюбленных. Это был очень живописный мощеный дворик с колодцем посередине и двумя сходившими к нему наружными лестницами. И какой-то особенно уютный. Виргилием внезапно овладело желание поцеловать Мариетту. Он взял в руки ее нежное лицо и медленно наклонился к ее губам. И в эту минуту что-то тяжелое свалилось на них сверху и развело в разные стороны: Виргилий стукнулся головой о стену, Мариетта сложилась пополам, с трудом удержавшись на ступеньке и чуть было не скатившись вниз. Ей помог Виргилий, схватив ее за локоть. Она прижалась к нему и зажмурилась. Оказалось, что какой-то человек скатился головой вниз с верхней ступеньки лестницы. Он был в лохмотьях. В паху у него сидел бубон с куриное яйцо. Из черепа струилась кровь. Он был мертв. Мариетта разразилась рыданиями. Виргилий разжал объятия и стал нежно убаюкивать ее, пока рыдания не стихли.
— Пошли отсюда. Мы не в состоянии ему помочь. Его подберут сборщики трупов, — шепнул он ей.
Она вытерла слезы, подобрала апельсин, утыканный гвоздикой, и они покинули двор Влюбленных. Виргилий спросил, чего бы ей хотелось.
— Ничто не заставляет нас именно сегодня отыскать этого Фаустино. Если хочешь, я отведу тебя домой. Этот мертвец так тебя напугал!
— Ничего такого у меня и в мыслях нет! Я не знаю, что это на меня нашло. Я уже столького насмотрелась с начала чумы! Нет и нет! Идем искать карлика!
По пути речь зашла о театре. Эбено упомянул труппу «Чулочной компании», и само слово показалось Виргилию весьма забавным.
— Откуда такое название — «Чулочная компания»?
— Члены этого братства — люди знатные — в прошлом веке носили чулки, которые доставлялись как раз из твоей страны.
И тут Виргилий вспомнил об указе Совета Десяти от 1508 года, который гласил, что «комедии, декламации, постановки комического, трагического либо пасторального характера запрещены, не могут быть осуществлены и представлены на суд зрителя этого города ни публично, ни частным образом, ни по случаю освящения храма, либо праздничного пира, либо другого какого празднества». И очень удивился, что театральные труппы все же существуют. Его уважение к букве закона весьма позабавило уроженку Венеции.
— С какой стати будут исполняться законы, запрещающие удовольствия? Десять лет назад нам запретили одеваться с шиком. Венецианки стали появляться на улице увешанные драгоценностями! Нам запретили излишества в еде. Венецианцы стали поедать павлинов, фазанов, тетеревов, причем каждый день! Нам запретили спектакли, поставленные по пьесам Аретино и Теренса[59]. Труппы комедиантов размножились, как грибы после дождя. Вот только некоторые из них: «Главные», «Сильные», «Лучшие», «Вечные», «Бесконечные», «Бессмертные», «Вечно живые», «Неувядаемые», «Братские», «Мирные», «Согласные», «Постоянные», «Верные», «Учтивые», «Великодушные», «Прекрасные», «Счастливые», «Удачливые», «Победоносные». — Виргилий был восхищен. Мариетта продолжала: — Увы! С тех пор традиция несколько увяла. В последнее время спектакли в стенах старых театров в квартале Святого Канциана редки. Труппа, к которой принадлежит Фаустино, скорее всего не постоянная, а нанимаемая по случаю того или иного торжества.
Виргилий заворчал. Сын католички, но воспитанный отцом-протестантом, он желал, чтобы недовольство властей было направлено на нравы духовенства, а не на народные обычаи. Чем искать соринку в глазу народа, церковникам следовало увидеть бревно в своем собственном. Они как раз выходили на Пословичную улицу, которая казалась бы просто вымершей, если бы не собачонка. Подойдя к ней поближе, они увидели, что она бело-рыжего окраса, с пышным хвостиком. Занята она была тем, что гоняла крысу. Та была чуть поменьше самой собачки и, оказавшись в тупике, взбунтовалась и вцепилась обидчице в морду, отчаянно пища. Собачка подпрыгнула и заскулила. Крыса улизнула и бросилась наутек по узкой улочке прямо к Виргилию и Мариетте. Парижанин успел оттолкнуть девушку, крыса проскочила между ними, задев своим розовым хвостом башмаки Виргилия. Мариетта подбежала к шавке взглянуть на ее ранку и вдруг замерла.
Риальто, «di tutto il mundo la richissima parte»[49], — записал в своем «Дневнике» в начале XVI века венецианец Микеле Санудо. Сходное чувство испытывал и Виргилий всякий раз, как попадал в Риальто. Подобно тому, как площадь Святого Марка собрала вокруг себя здания, где расположились все религиозные и политические учреждения города, квартал Риальто собрал в себя весь цвет торговли и предпринимательства. Именно там осуществлялась торговля между Востоком и Западом. Представители каких только стран и народов здесь не встречались! Из Фриуля и Трентино, с Кипра, Корфу и Кандии, из Коринфа, Стирии и Богемии, Словакии, Египта, с Аравийского полуострова, из Барбарии, Китая и Инсулинда[50]. Какие только товары туда не доставлялись: железо, медь, серебро, золото; шерсть, саржа, мешковина, лен, хлопок, шелк; дерево, кожа, воск; мед, меха, пряности, ароматические вещества; рабы; янтарь, кораллы, квасцы и красители для тканей; вино, пшеница, сахар и соль. По берегам Большого канала и канала Подворья из лодок и барок всевозможных типов выгружался товар, помещаемый затем на склады и просто в огороженные участки. Отсюда пошли и названия набережных: Винная, Железная, Угольная…
Виргилий, Пьер и Мариетта появились со стороны Пресвятой Девы Прекрасной и остановились у Fondaco dei Tedeschi[51]. Пьер спросил, откуда взялось такое странное слово, и Мариетта объяснила:
— Fondaco, или fontego, от арабского funduk. В этом здании штаб-квартира немецких, австрийских и венгерских торговцев. Здесь они хранят товары, ведут переговоры и проживают, приезжая в Венецию. В нем больше двухсот жилых помещений!
Цифра произвела впечатление. Виргилий отошел на шаг, чтобы получше разглядеть здание в стиле Возрождения с византийскими башенками по углам.
— Тому уж скоро семь десятков лет, как пожар полностью уничтожил здание. Правительство приказало немедленно восстановить этот оплот немецких торговцев. Джорджоне была поручена роспись нового здания снаружи. Он взялся расписывать фасад, выходящий на Большой канал. А вот для этой стены нанял молодого помощника, закончившего у него учебу…
— Тициана! — догадался Пьер. Ответом ему была улыбка Мариетты.
— Правильно! От влажности, увы, штукатурка намокла, краски поблекли, но все равно фигура Правосудия великолепна!
Виргилий и Пьер стали рассматривать изображенную на стене подворья огромную женщину. Левой оголенной ногой она наступила на голову гиганта с закрытыми глазами, а в руке держала меч, которым потрясала перед солдатом, одетым по форме того времени. Библейская Юдифь показалась им великолепной.
— Рассказывают, что друзья Джорджоне поздравили его с этой удачной аллегорией. Тому пришлось признаться, что ее выполнил его ученик.
История появления на свет гения весьма позабавила парижан.
Пройдя площадь Святого апостола Варфоломея, они ступили на единственный мост через Большой канал. Прежде с одного берега на другой перебирались по плавучему мосту из лодок. В начале XIII века появился первый деревянный мост, в начале XVI века — второй, явившийся шедевром плотницкого искусства. Правда, он весь был заставлен лавочками, так что даже воды не было видно. Перепрыгивая через ступеньки, Виргилий и Пьер добрались до верхней точки моста: крылья разводного пролета в это утро были опущены, так что галеры не могли бы проплыть под ним. Сверху открывался изумительный вид, и друзья замерли от восхищения. Мариетта не преминула ввести их в курс планов Республики относительно моста Риальто:
— Его собираются разобрать. И возвести новый, каменный!
— Подобно мосту Нотр-Дам в Париже, — проговорил Пьер, чья подружка Лизетта держала там лавочку письменных принадлежностей.
— Ну да. Каменному мосту не грозит ни пожар, ни обрушение. Уже бывало несколько раз, что под наплывом толпы опоры моста не выдерживали и он рушился. Да к тому же всегда есть риск пожара. Десятого января 1514 года случилась настоящая трагедия, памятная здешним торговцам и по сей день. Огонь занялся в лавке с тканями. Затем загорелись и мост, и склады. Пожар продолжался до полуночи, поскольку в тот день дул ветер с гор. Целая часть города выгорела меньше чем за шесть часов. Чтобы отстроить все заново, потребовалось двадцать лет. Уже полвека речь идет о каменном мосте. Жители квартала настроены весьма скептически, их раздражает, когда с ними заговаривают на эту тему. Мужчины говорят, что до того, как им случится переходить канал по каменному мосту, рак на горе свистнет. А женщины говорят, что много воды утечет. Однако весьма известные архитекторы всерьез думают об этом: и Сансовино, и Палладио, и Да Понте, и Микеланджело. Объявлен конкурс.
— Да Понте? — удивился Пьер. — Сам Бог велел человеку с такой фамилией строить мосты![52]
— Из чего бы он ни был, вид с этого моста чудо как хорош, — проговорил Виргилий.
Весь квартал Риальто был объят кипучей деятельностью. Рядом с Мучным подворьем шла торговля мукой, рядом с Тканевым подворьем — соответственно тканями. Тут же были и мастерские, и склады. Арабские ковры, китайский шелк, фландрское полотно, индийский хлопок были выставлены на обозрение, развешаны под навесами, представляя собой многокрасочное зрелище. Минуя различные административные здания — дворец Камерленги, Старые мастерские, — Мариетта потащила французов к Ювелирной дороге, где обретались ювелиры, золотых дел мастера и другие торговцы, чьим покровителем был святой Элигий[53]. Глаза разбегались от индийских изумрудов, афганских лазуритов, персидской бирюзы, рубинов, сапфиров, топазов и горного хрусталя. На паперти церкви Святого Иакова Мариетта остановилась.
— Церковь Святого Иакова построена в пятом веке. Это самая старая из венецианских церквей! Я люблю ее почти так же, как Богородицу в Садах.
В лавочке возле церкви Виргилий купил апельсин и почтительно преподнес его Мариетте. Кровь прилила к девичьим щекам, так что они стали такого же цвета, как подарок. Обойдя церковь, они оказались на площади Святого Иакова в Риальто. А пройдя еще метров сто, наткнулись на весьма странное изваяние. Оно представляло собой сгорбленного, стоящего на коленях мужчину, поддерживающего лестницу, ведущую к подножию небольшой колонны из красного порфира.
— Знакомьтесь, это Гоббо[54].
Друзья обошли кругом своеобразного Атласа. Пьер первым обратил внимание на листок бумаги, прикрепленный к его бедру, сорвал его и стал читать. Виргилий же, даже не читая, догадался, в чем дело.
— Синьор Риоба! Гоббо — компаньон синьора Риобы, одного из мавров с площади, где ты живешь. Он служит местом, куда недовольные приносят свои пасквили, памфлеты и сатирические стихи. Правильно?
Мариетта, обрадованная догадливостью Виргилия, захлопала в ладоши. Они двинулись дальше. Справа от площади расположились менялы и банкиры. От площади брала свое начало улица Страховщиков, где сосредоточились конторы по страхованию рисков на море. По ней друзья попали в лабиринт улочек: на Канатной разглядывали веревки, канаты, снасти, тросы и корзины; на Сырной вдыхали запахи сыров; на Зеленной и Плодовой любовались цветами, фруктами, овощами. Огородники с материка и островов с рассвета во весь голос расхваливали свою капусту и баклажаны. Иные, утомившись к полудню, укрывались в теньке и предавались своим страстишкам — игре в карты и в кости. Проходя мимо двух торговцев, казалось бы, погруженных в игру, друзья вдруг услышали:
— Жулик!
— Мошенник!
— Негодяй!
— Плут!
Оказалось, партия подошла к концу, но результаты ее не устраивали ни ту, ни другую сторону. Назревала нешуточная ссора. Группа прилично одетых людей, ведущих в сторонке переговоры, вмешалась, пытаясь утихомирить разошедшихся игроков. Но не тут-то было! Те еще пуще разозлились и пустили в ход кулаки. Каждый пытался оттеснить другого к каналу. Один из них, оказавшись сильнее, прижал другого к ограждению набережной, а затем перекинул через него в Большой канал. При виде фонтана брызг Мариетга вспомнила о своем недавнем падении. Это было лишь началом, потасовка грозила перерасти в большой кулачный бой со множеством участников. Мариетга постаралась увести друзей до того, как Плодовая улица превратится в поле битвы. Далее начиналось царство пряностей: в нос ударили дурманящие запахи, перед глазами заплясала радуга из черного, желтого, серого цветов. Перец, корица, имбирь, шафран, гвоздика, мускатный орех, мята, ладан, сандал, мускус, кипрский опиум, багдадский лауданум, доставленные сюда в ларях, бочках и тюках. Друзьям стало казаться, что они очутились в сердце восточного базара из «Тысячи и одной ночи».
Но наконец сказка кончилась. Дорога Пряностей привела их на Рыбный рынок. Это единственное место, где, помимо рыбного ряда на площади Святого Марка, разрешена была торговля рыбой. В поисках Эбено друзья обвели взглядом Рыбный рынок. Колокол Святого Иакова пробил полдень, торговля свертывалась. Нераспроданного товара оставалось немного: сардины, анчоусы, морской окунь, дорада, барабулька, морской петух, голавль, угорь, каракатицы, креветки, выложенные на прилавках, притягивали котов, чаек и бакланов, ждущих своей очереди поживиться. Отыскать Эбено не составило никакого труда: высокий, темнокожий, он выделялся из всех. Когда друзья представились ему и изложили цель визита, он попросил их обождать, пока он закроет свою лавочку. Говорил он с африканским, весьма живописным акцентом: ему не удавалось итальянское «р». Ожидая его, они прошлись по Мясной улице. Их умилили нежно блеющие ягнята и козлята, но неприятно поразила разлитая повсюду кровь, развешенные туши, на которые садились мухи, и кожа, содранная со скота. Слишком сильна была ассоциация с тем, о чем они собирались расспросить бывшего раба Атики.
— Не перекусить ли нам в здешней таверне? Я с зари на ногах, во рту ни крошки за все утро.
Они устроились за столиком в «Дырявой бочке» и заказали мальвазию и ломтики хлеба с рыбой. Таверна, в другие времена кишащая торговым людом, была почти пуста. Они сели в самый угол, дабы им никто не помешал.
— Мы пришли порасспросить тебя о смерти твоей госпожи. Тайна так и осталась тайной, истина не установлена.
— Вернее не скажешь. — Эбено потряс головой. — Я был арестован, поскольку оказался на месте преступления. Меня нашла там Нанна, подруга госпожи. Я первый вошел в спальню, но ничего не предпринял. Это-то и показалось подозрительным, судейские не могли взять в толк, почему я ночь провел у тела госпожи.
— Это нам известно. Мы видели запись допроса. Знаем мы и о том, что освобождением ты обязан Тициану, — проговорил Виргилий.
Бывший раб воздел руки к небу ладонями вверх.
— Это было чудом. Он подтвердил, что видел меня примерно в то время, когда свершилось преступление. Как только меня освободили, я пришел поблагодарить его, и он вновь повторил, что вместе с остальными гостями ушел от Атики в одиннадцать и, возвращаясь к себе, видел меня в квартале Святого Николая. Это было после половины двенадцатого.
Пока Эбено описывал свидание со своим спасителем, Виргилий быстро подсчитывал в уме. Одиннадцать: гости Атики покидают ее дом. Одиннадцать сорок пять: Пальма-младший плывет в гондоле мимо улицы Бири-Гранде и у окна замечает Тициана. Полночь: Эбено возвращается и находит свою госпожу мертвой. Напрашивался только один вывод: художник никак не мог видеть африканца в квартале Святого Николая — покровителя нищих в тот час, который он назвал. И прежде всего потому, что путь из Дорсодуро в Каннареджо, которым он возвращался домой, не лежит через приход Святого Николая. И еще потому, что в тот момент, когда он якобы встретил Эбено, он уже, судя по всему, был дома! Виргилий чувствовал, что концы с концами не сходятся. Видимо, кадорец не мог de visu[55] наблюдать убийство куртизанки. «Однако он знает убийцу Атики, знает, что это не ее раб. И решает его освободить. Для этого он лжесвидетельствует перед Авогадорией», — пронеслось в мозгу Виргилия. Если так, то ничего не сдвинулось с места и по-прежнему не ясно: кто преступник и откуда об этом узнал Тициан Вечеллио?
Виргилий допил вино, Мариетта подлила ему еще. Он продолжал обдумывать, что еще нужно выяснить у Эбено: требовалось подтверждение списка приглашенных на вечер седьмого августа. Единственным источником информации было письмо египтянки. Но он побаивался того, что «extus unus, textus nullus»[56].
— Твоя госпожа пожелала сама принять гостей. Известно ли тебе, кто был зван к ней?
— О да! Это я знаю. Она мне сама сказала. Впоследствии я часто вспоминал их всех, пытаясь определить, мог ли один из них быть ее убийцей.
Он отодвинул тарелку, тыльной стороной руки смел крошки, поставил на стол кулаки и стал перечислять.
— Один и другой: маэстро Вечеллио и его сын, — начал он, разгибая мизинец и безымянный палец левой руки.
— Его сын? — вырвалось у Виргилия.
— Горацио, — отвечала за рыбака Мариетта. — Он был помощником отца и везде сопровождал его, как я сопровождаю своего отца.
Эбено кивнул, подтверждая ее слова:
— Горацио часто с отцом заглядывал на огонек к моей госпоже.
Для Предома это было открытием: ведь сын Тициана не был упомянут в письме. Эбено продолжал.
— Третий, — он разогнул средний палец, — почтенная куртизанка Олимпия. Она явилась первой. Я еще не успел уйти. Я сам открыл ей дверь и провел в гостиную. Сразу после этого я попрощался и отправился в квартал Святого Николая. Четвертый и пятый: Лионелло Зен и Зорзи Бонфили. — Он разогнул указательный и большой пальцы. — Шестой: турок Кара Мустафа. Седьмой: португалец Жоао Эль Рибейра. Вот и все.
Помимо Горацио, все совпадало и со списком приглашенных, и с персонажами на полотне «Истязание Марсия», за исключением ребенка с собакой.
— Могло ли так случиться, что кто-нибудь еще явился на вечер? В последнюю минуту?
Эбено не колебался ни секунды.
— Я тоже об этом думал. Потому как не мог представить себе никого из гостей в качестве истязателя моей госпожи. Но понял, что это было бы слишком просто: списать все на кого-то незваного. Считая с моей госпожой, в тот вечер их было восемь, поскольку на столе стояло восемь чарок, когда я вернулся в полночь.
Он опустил взгляд на свои кулаки, затем поднял на троих друзей, вздохнул, убрал руки со стола и добавил:
— И в то же время я никак не пойму, кому из приглашенных была выгодна смерть хозяйки. Олимпия потеряла подругу, Зен — протеже, Мустафа — единоверку, Рибейра — учителя, она обучала его турецкому. Не говоря уж о Тициане и Горацио Вечеллио, которым она позировала. Разве что Бонфили…
Это перечисление напомнило Виргилию правило любого расследования.
— Если преступление не выгодно никому из них, кто же мог воспользоваться его результатами?
Рыбак на некоторое время задумался, а затем ответил с большим достоинством:
— Я первый. Я любил свою госпожу за то великодушие, с которым она со мной обращалась. Она меня многому научила. Делала мне подарки… — Он поднес руку к цепи на шее, на которой болталась изумительной красоты львиная голова из слоновой кости. — И все же с ее смертью я обрел свободу! В своем завещании она меня освобождала.
«Завещание? — пронеслось в голове Виргилия. — Нанна ни о чем таком не говорила».
— А кто наследовал громадное состояние твоей госпожи?
— Ее сестра Камара. Мне она оставила достаточно, чтобы я мог устроить свою жизнь, — на эти деньги я купил лодку, участок в море для ловли рыбы и место на рыбном рынке. Другой раб, Фаустино, тоже стал свободным и получил свою долю.
— Кто это — Фаустино?
— Нас было двое в услужении Атики: я и Фаустино — карлик, подаренный ей одним почитателем. Он в общем-то тоже выиграл от ее смерти — освободился, стал комедиантом.
В воспаленном мозгу Виргилия от нежданного появления еще одного участника загадочного дела, а возможно, и не просто участника, все перемешалось. Он запустил руку в волосы.
— Где находился этот Фаустино седьмого августа?
Явно обескураженный этим вопросом, его собеседник нахмурил брови:
— Не знаю. Как и я, он был свободен весь вечер и как-то этим наверняка воспользовался. Но как — не помню. Самое простое — спросить его самого. Он в труппе della calza[57]: «I sempiterni»[58]. Живет на Пословичной улице, за Святыми Апостолами. Там всякий знает карлика Фаустино.
Эбено встал, разминая свое огромное мускулистое тело. У него еще дела. Лодка дала течь. Нужно идти в док, прикинуть, во что обойдется починка.
После ухода Эбено Виргилий заказал еще вина и закуски. До встречи с Фаустино ему хотелось обсудить все с друзьями. Одна мысль мучила его с тех пор, как африканец упомянул о карлике: а что, если ребенком в нижнем правом углу символически изображен второй слуга? Это предположение представлялось ему наиболее вероятным. И впрямь, что лучше ребенка позволяло передать на полотне малый рост? Ведь карлика как такового художник ввести в картину никак не мог: этого не позволял миф о Марсий. Да и намек был бы слишком очевидным и лобовым. Оттого-то он и изобразил ребенка.
— Однако Эбено дал понять, что Фаустино не было дома в тот вечер, — напомнил Пьер.
— Именно об этом мы его сейчас и расспросим, — решительно заявила Мариетта, начиная догадываться, что за мысли роились в мозгу Виргилия.
Он лучезарно улыбнулся ей, оценив ее понятливость.
— Горацио Вечеллио мог бы сказать нам о карлике. Будем молить Бога, чтобы он выжил в аду лазарета.
Когда они вышли на залитую солнцем Масляную набережную, оживление на рынке Риальто пошло на убыль. Сильные запахи пряностей, рыбы и прочего все равно не могли заглушить запаха костров могильщиков, да и никакая самая кипучая деятельность людей не позволяла забыть об эпидемии. Друзья решили разделиться: Пьер попросит Чезаре еще раз отвезти его в Старый лазарет к Горацио, а Виргилий с Мариеттой отправятся на поиски карлика. Пожелав друг другу удачи, они условились встретиться позже.
— Самый краткий путь на Пословичную улицу — в гондоле по Большому каналу, — сказала Мариетта.
— А самый долгий? — поинтересовался Виргилий.
В темных глазах Мариетты мелькнули нежность и лукавство. Разделяй она хоть немного его чувства, то не стала бы спешить. Так приятно было вместе гулять по Риальто, слушать ее пояснения и венецианские истории, но в присутствии Пьера Виргилий все равно не мог полностью отдаться своему эгоистическому чувству. Теперь же они были одни, и у него слегка кружилась голова. Ему хотелось продлить это удовольствие. Они выбрали самый длинный путь. Вновь оказавшись на улице Пряностей, купили гвоздики.
— Я утыкаю ею апельсин, который ты мне подарил. И сохраню его подольше, как память…
Рука в руке они отправились бродить по пустынным улочкам. Так они дошли до церкви Святого Иоанна Златоуста, чья звонница как раз строилась. Мариетта повела Виргилия внутрь, чтобы показать ему заалтарное полотно Себастьяно дель Пьомбо, изображающее покровителя храма.
С тех пор как Виргилий попал в Светлейшую, а особенно со времени знакомства с Мариеттой, он мало-помалу приобщался к живописи: Тициан, Тинторетто, Пальма-младший, а теперь вот еще и Пьомбо. Выйдя из церкви, они как бы заново ощутили, до чего немилосердно жарит солнце.
— В двух шагах отсюда есть тенистый дворик. Можно передохнуть там.
Некоторое время спустя они сидели на ступенях лестницы во дворе Влюбленных. Это был очень живописный мощеный дворик с колодцем посередине и двумя сходившими к нему наружными лестницами. И какой-то особенно уютный. Виргилием внезапно овладело желание поцеловать Мариетту. Он взял в руки ее нежное лицо и медленно наклонился к ее губам. И в эту минуту что-то тяжелое свалилось на них сверху и развело в разные стороны: Виргилий стукнулся головой о стену, Мариетта сложилась пополам, с трудом удержавшись на ступеньке и чуть было не скатившись вниз. Ей помог Виргилий, схватив ее за локоть. Она прижалась к нему и зажмурилась. Оказалось, что какой-то человек скатился головой вниз с верхней ступеньки лестницы. Он был в лохмотьях. В паху у него сидел бубон с куриное яйцо. Из черепа струилась кровь. Он был мертв. Мариетта разразилась рыданиями. Виргилий разжал объятия и стал нежно убаюкивать ее, пока рыдания не стихли.
— Пошли отсюда. Мы не в состоянии ему помочь. Его подберут сборщики трупов, — шепнул он ей.
Она вытерла слезы, подобрала апельсин, утыканный гвоздикой, и они покинули двор Влюбленных. Виргилий спросил, чего бы ей хотелось.
— Ничто не заставляет нас именно сегодня отыскать этого Фаустино. Если хочешь, я отведу тебя домой. Этот мертвец так тебя напугал!
— Ничего такого у меня и в мыслях нет! Я не знаю, что это на меня нашло. Я уже столького насмотрелась с начала чумы! Нет и нет! Идем искать карлика!
По пути речь зашла о театре. Эбено упомянул труппу «Чулочной компании», и само слово показалось Виргилию весьма забавным.
— Откуда такое название — «Чулочная компания»?
— Члены этого братства — люди знатные — в прошлом веке носили чулки, которые доставлялись как раз из твоей страны.
И тут Виргилий вспомнил об указе Совета Десяти от 1508 года, который гласил, что «комедии, декламации, постановки комического, трагического либо пасторального характера запрещены, не могут быть осуществлены и представлены на суд зрителя этого города ни публично, ни частным образом, ни по случаю освящения храма, либо праздничного пира, либо другого какого празднества». И очень удивился, что театральные труппы все же существуют. Его уважение к букве закона весьма позабавило уроженку Венеции.
— С какой стати будут исполняться законы, запрещающие удовольствия? Десять лет назад нам запретили одеваться с шиком. Венецианки стали появляться на улице увешанные драгоценностями! Нам запретили излишества в еде. Венецианцы стали поедать павлинов, фазанов, тетеревов, причем каждый день! Нам запретили спектакли, поставленные по пьесам Аретино и Теренса[59]. Труппы комедиантов размножились, как грибы после дождя. Вот только некоторые из них: «Главные», «Сильные», «Лучшие», «Вечные», «Бесконечные», «Бессмертные», «Вечно живые», «Неувядаемые», «Братские», «Мирные», «Согласные», «Постоянные», «Верные», «Учтивые», «Великодушные», «Прекрасные», «Счастливые», «Удачливые», «Победоносные». — Виргилий был восхищен. Мариетта продолжала: — Увы! С тех пор традиция несколько увяла. В последнее время спектакли в стенах старых театров в квартале Святого Канциана редки. Труппа, к которой принадлежит Фаустино, скорее всего не постоянная, а нанимаемая по случаю того или иного торжества.
Виргилий заворчал. Сын католички, но воспитанный отцом-протестантом, он желал, чтобы недовольство властей было направлено на нравы духовенства, а не на народные обычаи. Чем искать соринку в глазу народа, церковникам следовало увидеть бревно в своем собственном. Они как раз выходили на Пословичную улицу, которая казалась бы просто вымершей, если бы не собачонка. Подойдя к ней поближе, они увидели, что она бело-рыжего окраса, с пышным хвостиком. Занята она была тем, что гоняла крысу. Та была чуть поменьше самой собачки и, оказавшись в тупике, взбунтовалась и вцепилась обидчице в морду, отчаянно пища. Собачка подпрыгнула и заскулила. Крыса улизнула и бросилась наутек по узкой улочке прямо к Виргилию и Мариетте. Парижанин успел оттолкнуть девушку, крыса проскочила между ними, задев своим розовым хвостом башмаки Виргилия. Мариетта подбежала к шавке взглянуть на ее ранку и вдруг замерла.