Пшеничный Борис. Уйти, чтобы вернуться

   Похоже на пустующую оранжерею, нет, скорее на операционную, только неимоверно большую, для исполинов. По периметру круглого зала шли хромированные конструкции, образующие сложный причудливый узор, отчего стены казались ажурными. Полумрак съедал краски, размывал очертания предметов, усиливая ощущение гулкой пустоты и циклопичности помещения. Но что это? В центре зала на массивном мраморном постаменте, как в гнезде, покоилось гигантское яйцо. За прозрачной скорлупой фосфоресцировала плотная масса, испуская трепетное голубое сияние. Марио решил, что это каким-то образом отражается свет звезднад куполом Башни висело ночное небо.
   - Ты любишь смотреть на звезды?
   Вопрос прозвучал громом, хотя это был голос не робота, а человека и нес в себе всю полноту красок.
   - Звезды? - эхом повторил Марио, не улавливая, к кому обращаться. - Не знаю, не замечал. Да и где, когда? В городе какие звезды?!
   - Небо для всех одно, люди разные. От человека зависит: для одного - это блажь, у другого - душа требует.
   - Может, и так, - согласился Марио. - Что-то похожее толковал мне однажды пастор.
   - На исповеди?
   - Нет, в поезде, ехали случайно вместе. Верующим меня не назовешь.
   - Вообще не веришь? Ни во что?
   - Почему же, верю, к примеру, что мне когда-то повезет.
   - В чем?
   Разговор все больше напоминал допрос, только ответы требовались исповедальные, и спрашивали его о вещах, о которых ему и задумываться раньше не приходилось. Он удивлялся, что как-то ухитряется еще отвечать.
   - Подойди с другой стороны, там кресло, - предложил голос.
   Марио обогнул постамент, устало сел и сразу почувствовал облегчение. В зеркальной глубине мрамора увидел свое отражение - и то дело, сойдет за собеседника.
   - Так что же ты ждешь от жизни? - переспросил голос.
   Ха! Он, должно быть, считает, что у человека на все есть готовые ответы.
   - Разобраться, так и вправду ждать нечего, - сказал Марио. - Устроены мы так: надеешься на лучшее, а какое оно, лучшее, сам толком не знаешь.
   - Продолжай, мне интересно.
   - Интересного тут мало. Если живешь, как бродячий пес, то и сказать, чего тебе хочется, не так-то просто. Бросили кость - хвостом виляешь, дали пинка - скулишь. Скулить не хочется, да и хвостом вилять тоже не очень приятно.
   - Давай уточним: ты имеешь в виду дом, семью, работу?
   - Само собой. Без этого какой ты человек.
   - Что еще? Допустим, все это у тебя есть, дела твои процветают. Дальше что? Я согласен, голодный и куску хлеба рад. Но вот он насытился. И все? Желать ему больше нечего?
   Он что, смеется или считает меня кретином?
   - Не обижайся, Марио. Все люди с причудами, а мне тем более простительно. Я ведь могу спросить о чем угодно, о странных порой вещах. Например, что чувствует человек, когда его "разморило". Или какой вкус у креветок.
   Марио насторожился. Обмолвка не могла быть случайной.
   - У одного писателя, - продолжал голос, - я прочел: зеленое солнце. Потом спрашивал многих, какого цвета солнце, так некоторые тоже обижались.
   - Солнце бывает зеленое, - сказал Марио.
   - Теперь я знаю. Конечно, вопросом можно обидеть, даже причинить боль. Но как еще я могу узнать людей? Однажды совсем нехорошо получилось. Прошел конкурс детского рисунка. Первый приз получила девочка восьми с половиной лет. Ее звали Несса. Она нарисовала сломанное деревце и надвинувшуюся на него какую-то тень - не то здания, не то сапога. В газете была репродукция: сломанное деревце и тень, ничего больше. Я говорил с этой девочкой. Не здесь, разумеется; попросил встретиться с ней Эгона Хагена, у него с детьми получается. Но разговаривал я, только девочка об этом не догадывалась. И надо же было так неловко спросить, до сих пор себя ругаю. Хочешь, говорю, чтобы дерево на твоем рисунке снова росло, а вместо тени над ним светило солнце?
   - Что же сказала девочка?
   - Ничего. Она заплакала. И я, кажется, понял почему, только поздно... Извини, если что не так, но мне нужно еще о многом тебя спросить.
   Отображение в мраморе шевельнулось - Марио положил ногу на ногу.
   - Постарайся меня понять, - голос взывал к вниманию. Человек ведь состоит из желаний, надежд. Это как бы мера его существования: каковы твои устремления, таков и ты. Высокого хочешь - ты значителен, если же только живот набить - ничтожество. Потому и интересует меня, кто чего ищет. Понимаешь?
   Нет, до Марио доходило с трудом. Абстракции всегда вызывали в нем раздражение, он не доверял им, как не доверял упаковочному ящику, не видя что в нем, - там мог быть и мусор. Рассуждать он не любил и не умел, философ из него никудышный.
   - А кто мне судья? - спросил он агрессивно. - Кто скажет, чего я стою, если я сам не знаю, чего мне хочется.
   - Оставим это, - ушел от ответа голос. - Послушай дальше, мой главный вопрос еще впереди. Знает человек о своих желаниях или не знает - не в этом суть. Они все равно есть, и люди стремятся к ним. Но как? Увидел на яблоне плод, навалился - и сломал дерево... Умница девочка. Надо же, восемь с половиной лет - и так понять! Тебе не хочется ее повидать?
   Марио промолчал. Он не мог уловить канву разговора, его смысл и испытывал смутное беспокойство и тревогу.
   ...машина стояла в гараже, за домом. Пользовались ею редко. За две недели, как его привезли на ранчо, лишь однажды он услышал шум мотора. Выбежал во двор, но опоздал - только пыльный след. "У отца дело в городе, - сказала женщина, ласково посмотрев на него грустными глазами. - Он скоро вернется". После обеда машина снова была в гараже... Марио плотно прикрыл за собой ворота, выждал, пока глаза забудут солнце. Кабина его не интересовала, там никого нет. Таинственное существо жило в железной коробке. Это к нему лазают головой люди и шепотом о чем-то договариваются, Он видел, как открывают капот, и без труда откинул крышку. Пахнуло нагретыми парами бензина, мотор еще не успел остыть...
   - Ведь и ты ломал деревья, а, Марио? Вспомни, в детстве. Было, было. Все мальчишки что-нибудь ломают. Но и это не главный мой вопрос... Подожди минутку, что-то передают. Голос отключился, и на несколько секунд установилась пронзительная тишина. Марио подался вперед, всматриваясь в свое отражение. Он не узнал себя: на него смотрело чужое лицо. Воздух дрогнул. - Извини, сообщение из Женевы. Начались переговоры. Тебя это интересует?
   - Большая политика не для таких, как я.
   - Ну, это ты зря. На то она и большая, что касается всех. Чего стоят все твои желания, если случится что.
   - Война что ли?
   - Да еще какая! Она сметет всех без разбора - богатых и бедных, счастливых и несчастных, ту же бездомную собаку, о которой ты говорил. В Хиросиме в секунды смело двести тысяч душ. А та бомба просто игрушка по сравнению с теми, что сейчас.
   - Тут спорить не о чем. Только от меня ничего не зависит, хоть я из кожи лезь. Разве что в пикете стоять да подписать какую бумажку. Но толку что, не верю я в это. На то есть президент, конгресс, депутаты разные...
   - Постой, постой, - перебил его голос. - Теперь я задам свой главный вопрос. Представь, что ты, Марио Герреро, все можешь. Как ты пожелаешь, так и будет. Словом, ты бог, и перед тобой весь этот мир. Что бы ты сделал, как бы распорядился?
   Лицо в глубине мрамора поплыло, исказилось, Марио встал, чтобы не видеть его. Отчего такая усталость? Словно кто влез ему в душу и перерыл там все, переворошил, живого места не оставил. Что он ищет, чего ему надо? Звезды, креветки, сломанное дерево, девочка, война и теперь вот бог. Не хотелось ни слушать, ни отвечать.
   - Каждый делает, что может, и в ответе за это. С всевышнего и спрос всевышний, а я не бог. И к чему эта игра? Пойду я, устал.
   - Мы не играем, Марио. Или это была бы самая дорогая игра. Я не шучу. Час моего времени стоит четверть миллиона. Мы с тобой наговорили на двести тысяч долларов. Слышишь: мы, не я один. Это теперь и твоя цена. Говоришь, от тебя ничего не зависит? Ошибаешься. А если тебе захочется что-то сделать со мной? Взбредет вдруг такое в голову. Внизу, напротив лифта, еще одна дверь. Не заметил? Там склад, валяется всякий хлам, остался после строителей. И среди этого хлама - канистра. Чистейшая серная кислота. Представляешь, что будет, если втащить ее сюда и слегка побрызгать? Мой черепок - это же органика. Вот фонтан будет!
   Голос выжидающе замолчал, словно хотел узнать, какое произвел впечатление. Марио отрешенно смотрел на голубое свечение - оно стало ярче. Яйцо полыхало, как небо при полярном сиянии.
   Канистра. Причем тут канистра?
   ...ждали представителя приюта. Приехал Рой. Марио узнал его по голосу. В соседней комнате кто-то, возможно, полицейский, обстоятельно рассказывал, как все произошло, беспрерывно повторяя "надо же". "На девятом участке, отъехать не успели. Надо же! Что у них там стряслось, ума неприложу. Возможно, проводка, замкнуло где. Вспыхнула факелом. Надо же! Вижу - горит,. подъехал - ничего уже нельзя было сделать... Мальчишка вот остался. Надо же!" Открылась дверь. Подошел Рой, присел перед ним на корточки, взял его за плечи, заглядывая в глаза. "Ну, ну, держись, ты же мужчина. Сейчас поедем"...
   - Еще секунду, Марио. - Голос, казалось, играл с ним: отпуская, не отпускал, что-то хотел сообщить и не договаривал, требовал серьезности, а сам посмеивался. - Говорят, ты приносишь несчастье, вокруг тебя беда ходит. Ведь наговор это и предрассудок - ты как, считаешь? А теперь иди. До встречи, мой роковой Сын.
   Никаких дел в городе у него не было, разве что заплатить за квартиру, в которой он уже неделю не жил, но съезжать окончательно пока не собирался. И вспомнил о ней лишь потому, что почувствовал потребность хоть на несколько часов выбраться из зоны. При всей своей благоустроенности Нью-Беверли оставался клеткой. Само сознание изоляции угнетало. Вид колючей проволоки и охранников у шлагбаума вызывал желание пересечь границу; словно по ту сторону ограждения был другой воздух и дышалось легче. За завтраком он объявил о своем намерении. Сидящие за столом ничего не сказали, только переглянулись. В отличие от Марио они были завалены работой, и проблема свободного времени их, видимо, не волновала. Да и привыкли уже: "святая троица" жила здесь со дня основания филиала. Отправляясь на свою "кухню", Сьюзен - пожелала: не потеряйся, затоскуешь дай знать, развеселим. Марио все еще с трудом понимал многое, что говорилось между ними: какое-то содержание сказанного и несказанного, но заложенного между слов, ускользало от него.
   На всякий случай он известил Полковника. Тот посмотрел на него бесстрастным птичьим взглядом:
   "Вольному - воля". Этим он давал понять, что никакого разрешения тут не требуется и вообще пора уяснить - здесь Марио сам себе голова. Запрещать ему что-то или как-то ограничивать никто не собирается, разве что посоветовать или порекомендовать. "Когда вас ждать?" - для порядка спросил Полковник.
   Машина подошла через минуту после вызова. За рулем сидел вислогубый. Везет же мне, неужели в гараже не нашлось никого другого, подумал Марио. Наверное, не только подумал.
   - Возить вас буду я. Всегда, - внес ясность, не глядя на него, водитель. - Меня зовут Джеймсом.
   - Хорошо, Джеймс, - миролюбиво сказал Марио и покосился на автомат, лежавший на сидении рядом с водителем. В его обязанности входило, видимо, не только крутить баранку. Надеюсь, со мной тебе потеть не придется.
   Пока ехали по шоссе, Джеймс не столько следил за дорогой, сколько высматривал что-то в зеркале заднего обзора. Несколько раз оборачивался, хотя шоссе было на удивление пустынным, и никто обгонять не собирался. Только уже на въезде в пригород увязалась какая-то замызганная колымага неопределенного цвета. Джеймс пропустил ее вперед, цепким взглядом проводив пассажиров - двух юнцов, у которых и времени не было, чтобы взглянуть на спидометр, - так они болтали.
   За неделю Марио успел отвыкнуть от скопища домов, автомашин, людей и теперь поглядывал на уличную суету с каким-то потусторонним любопытством. Так вглядывается в хорошо знакомые места человек после долгого отсутствия: ничего, вроде бы, не изменилось и в то же время все чужое, не принадлежащее ему. Он уже не частица этого бегущего, смердящего, тяжело дышащего чудища, а пришелец из другого мира. Глаз подмечал то, на что раньше не обращал внимания. Район, где он снимал квартиру и куда недавно еще, как к пристанищу, возвращался после безуспешных поисков работы, казался теперь и неуютней, и неопрятней. Бумага на тротуарах, переполненные мусорные баки, потеки на стенах, прокопченные стекла окон.
   Остановились, не доезжая до дома. Почему-то Марио не захотел, чтобы соседи видели его в компании с вислогубым. Тот и не собирался прятать автомат. Хотя бы прикрыл чем.
   - Мне с вами? - спросил Джеймс.
   - Оставайся, я скоро.
   Ему повезло: в подъезде он столкнулся с хозяйкой.
   Однако поведение этой степенной, всегда уравновешенной и, как предполагал Марио, хитроватой женщины показалось странным. Увидев его, она отступила в некотором замешательстве. На стареющем, но еще без заметных морщин лице изобразилось не то удивление, не то испуг.
   - Это вы, сэр?! - не поверила она своим глазам.
   - Кажется, это еще я, - подыгрывая ее состоянию, удостоверил он свое присутствие.
   - О, наконец-то! Вы пропали так неожиданно, не предупредив. Я не знала, что и подумать, собиралась в полицию звонить. Мало ли что. Вокруг каждый день столько случается...
   Она уже справилась с секундной растерянностью и изливала словесный поток, что, кстати, тоже было не в ее характере: разговорчивостью она не отличалась.
   - Я сменил работу и часто буду в разъездах. А когда вам звонить в полицию - непременно извещу телеграммой, - пообещал Марио.
   Она, похоже, обиделась на него, но теперь это не имело значения. Договорившись, что зайдет к ней минут через десять, чтобы расплатиться, он поднялся на третий этаж. От встречи с хозяйкой осталась оскомина: что-то в его отсутствие произошло, и это что-то имеет отношение к нему.
   Едва войдя в комнату, он увидел на полу оранжевый конверт. Подсунуть его под дверь не могли, мешал порожек. Кто-то входил и намеренно положил письмо на самое видное место. Оранжевый цвет тоже не случаен. Кому-то очень хотелось, чтобы на послание сразу же обратили внимание. Что ж, цель достигнута.
   Марио вскрыл письмо. В записке, отпечатанной на машинке, некий Роджер Гликоу назначал ему встречу в центральном павильоне выставки бытовых приборов, ежедневно с десяти до одиннадцати утра. Ни подписи, ни даты. Марио порылся в памяти: знакомых с такой фамилией не оказалось. Адрес выставки что-то напомнил. Да это же недалеко от офиса, где он встретился с Полковником. Возможно, кто-то из его парней запоздал с приглашением, и оно лежит здесь с того дня, как он перебрался в Нью-Беверли. Однако это предположение тут же отпало. Теперь, зная Полковника, он готов руку дать на отсечение: таких накладок у того просто быть не может.
   - Ко мне кто приходил или спрашивал? - буднично поинтересовался он, расплачиваясь с хозяйкой за квартиру. Та изобразила удивление. Лучше бы не притворялась - не так заметна была бы фальшь. Сама же отпирала для кого-то комнату и наверняка не бескорыстно. За негласные услуги всегда платили и еще больше - за умение молчать. Однако слишком уж перепугана, дело, пожалуй, не в одном только письме. Марио почему-то был уверен, что сейчас, когда он уйдет, она бросится к телефону, чтобы известить кого надо о его появлении, если еще не позвонила, пока он был у себя.
   Джеймс, похоже, не выбирался из машины. Он изучающе посмотрел на подошедшего Марио - все ли в порядке? - и взгляд его снова стал отсутствующим. На широком лице в обнимку спали лень и равнодушие. Вот только губа... Еще секунду назад имевшая вполне приличный вид, она поползла вперед, налилась, вспухла и, наконец, отбивной котлетой улеглась на подбородок. Замечательная губа! Не губа, а барометр. Марио дал себе слово научиться читать его показания. Сейчас Джеймс, должно быть, расслабился. А до этого? Что держало его в напряжении?
   - Случайно не знаешь такого - Роджер Гликоу? - спросил Марио, когда они миновали дом, в который он сам не знал когда еще заглянет.
   - Без понятия, - шлепнул губой Джеймс.
   Оранжевый конверт лежал в кармане. Марио попросил проехать той улицей, где находился офис, а когда они поровнялись с павильонами выставки, - сбавить скорость. Было без четверти одиннадцать. Еще не поздно познакомиться с тем, кто именовался Роджером Гликоу. Он терпеливо ждет. На входе в центральный павильон - женщина с двумя детьми. Дети доедают мороженое. Когда они войдут в павильон, их тоже ощупает не теряющий надежды взгляд.
   Он собирался еще походить по магазинам. Его гардероб нуждался в обновлении. Но когда они въехали в торговый квартал, передумал.
   - Правильно, - неожиданно одобрил Джеймс. - Что нужно, я привезу. Это тоже входит в мои обязанности.- Он подобрал губу. В боковом зеркале уже давно ползала темная мушка. За ними неотступно следовал черный "мустанг".
   - Быстро же ты затосковал, - насмешливо встретила его Сьюзен, когда он вышел из машины. Она стояла на высоком крыльце, руки в карманах халата, волосы подобраны. Подтянутая, собранная, строгая. - Что так? Отвык от городского шума?
   Марио, хотел он того или не хотел, застрял на первой ступеньке и снизу смотрел на голубое изваяние. О, черт, она же красивая!
   - Меня никак ждут? - сказал он и пожалел. Не следовало подчеркивать то, что и так было ясно. Сьюзен стала Кормилицей, то есть лицом должностным, как все здесь, и нечего пялить на нее глаза. Да, она ждала, но не потому, что ей этого хотелось, а так надо было - дело есть, пусть он ничего себе не воображает.
   - Оденься и приходи к Доктору, - сказала она. Прозвучало полуприказом.
   "Оденься" означало влезть в такой же голубой халат и напялить шапочку. Всякий раз, когда приходилось переодеваться, а в лаборатории иначе не пускали, он испытывал тоску одичавшего кота, попавшего в мешок, и стороной обходил зеркала, чтобы не встречаться с подозрительно замаскированным типом.
   Что-то в его отсутствие произошло. В кабинете Эгона собралась вся троица. Сам Доктор сидел за столом, поставив перед собой руки шалашиком, и целиком, казалось, был занят тем, что наблюдал, как пружинят пальцы, соприкасаясь подушечками друг с другом. Кормилица, обхватив себя за локти, стояла у окна. Спиной. Неизменно стройная, строгая. И тоже сама по себе, будто никакого отношения к происходящему не имела. Зато Учитель и не пытался скрыть возбуждение. Он чуть не налетел на Марио, опалив, его взглядом.
   - Объясни ему, Доктор! - Он был уже в другом конце кабинета.
   ...под утро их привезли на какой-то полустанок. Вывели из вагонов на платформу, построили. Стояли не по ранжиру, кто с кем. Справа от него оказался огненно-рыжий малый с сытой наглой рожей. Кажется, они ехали в одном купе. Потом его так и звали: Рыжий, и не столько за цвет волос, сколько за нахальство и пронырливость. Почему-то все считали, что рыжие и не могут быть другими. "Подвиньсь!" - повел плечом малый.
   Отвоевав пространство, он на какое-то время уго монился. Потом вдруг повел носом, повертел головой и уставился на Марио: "Так это ты вонял всю ночь! У, парфюмо!"...
   - Извините, Марио, так сложились обстоятельства, что мы вынуждены обратиться к вам за помощью. - Эгон Хаген единственный из троих, кто оставался с ним на "вы". У него в крови было то, что называют врожденной деликатностью.
   - Какие обстоятельства, какая помощь?! - взорвался Жан. Не мечи икру, мы не на ассамблее.
   - Дело в том, - продолжал спокойно Доктор, - что возник вопрос, разобраться в котором нам пока трудно. Вероятно, мы чего-то не знаем. Если вы поможете, то окажете...
   - О боже! - простонал Жан и направился к двери. Слушать дальше было выше его сил.
   Марио в какой-то степени разделял его нетерпение. Из слов Доктора он уяснил пока только одно: какая-то неприятность, причем большая, раз они так переполошились.
   - Присядьте, пожалуйста, - предложил, или скорее попросил Доктор. - Сейчас все объясню.
   Объяснение было долгим, туманным, что-то не договаривалось, возможно, намеренно, и позднее, переваривая пространный монолог Хагена, Марио с трудом составил более или менее ясную для себя картину "обстоятельств". Началось это еще несколько дней назад. Тревогу поднял сам Доктор. Ему не понравилось состояние Большого Мозга. Какие-то там у Него отклонения. "Будь это обычный пациент, я определил бы: невроз". Невроз - это понятно. Болезнь как болезнь, и ее следует лечить, вернее, не ее, а его. А чтобы лечить, надо знать первопричину. С чего вдруг? Не от сырости же. И это еще полбеды. Хуже, что сам БМ закапризничал, как малое дитя, лечиться не хочет. Попробовали подмешать лекарства в физраствор, чуть ли не истерика, заставил сменить меню. Это уже по части Кормилицы. Ей выговор и протест: если, заявил, еще раз без моего ведома попытаетесь сварить такое блюдо, объявлю; голодовку. Она вот сейчас стоит у окна и переживает... Ему объясняют: без лекарств нельзя, хуже будет. Да какой разговор с больным, неврастеник ведь. Слушать ничего не хочет: лучше вас, мол, знаю, что можно, а что нельзя. Устал я, говорит, отдых нужен, отпуск. Вот тут забегал кибернетик, то есть Учитель. Почему отпуск? Сколько лет без продыху - и ничего, а теперь вдруг устал. Отпуск - это катастрофа. Срывается не только рабочая программа (на это Учителю наплевать), рвется связь с миром, прерывается информационный поток. БМ отстанет от событий, вроде как школьник, прогулявший учебную четверть. Что потом спрашивать с отставшего ученика! В принципе Он может сам объявить себе каникулы, но тогда... Страшно даже представить, что тогда... Такая вот закрутилась карусель. И крутится не первый день, только Марио ничего не знал. С какого дня конкретно? Прикидывали, считали - выходит примерно с появлением в Нью-Беверли Сына, и получается, что он Марио Герреро, во всем виноват, если и не во всем, то все равно виноват. Потому и есть к нему вопросы.
   - Еще раз извините, мы вынуждены кое о чем спросить. Обстоятельства, сами понимаете, чрезвычайные. - Доктор не сразу решился сказать "чрезвычайные". Он старался подбирать слова нейтральные, спокойные, чтобы не оказать на собеседника эмоционального нажима. Давить на психику, как он считал, унизительно, а для людей его профессии - недостойно.
   К тому времени, поостыв, вернулся Жан, покинула свой пост у окна Сьюзен. Втроем они терзали вопросами Марио, пытаясь понять причину свалившихся на них проблем.
   - Ты поднялся на лифте, вошел в зал. Как Он встретил? Первые слова.
   - Спросил о звездах. В том смысле, люблю ли я смотреть на звезды.
   - И что? Ответ понравился?
   - Откуда мне знать. Поинтересовался, во что я верю.
   - Веришь или веруешь?
   - Для него это без разницы, я так понял.
   - Потом?
   - Немного поговорили о жизни и стали играть.
   - Как играть, во что?
   - Ну, вроде как с переодеванием, только на словах. Сам он был то прокурором, то проповедь читал, то дурачка из себя строил: а почему, отчего? И меня все время во что-то рядил. Представь, говорит, что ты женат, имеешь свой дом. Тут меня смех стал разбирать. Попугать хотел: зачем ты, Марио, в детстве деревья ломал? Потом вдруг: ты бог. Это я-то бог!.. Да вы все здесь во что-то играете.
   - Нет, так мы ничего не узнаем... У тебя хороший глаз, ты легко подмечаешь. Постарайся вспомнить. Что тебя особенно удивило?
   - Яйцо.
   - Не о том. Каким Он показался, в разговоре? Может, странность какая?
   - Яйцо сияло.
   - Хватит! - взметнулся Жан. - Он же нас дурачит. Разве вы не видите?! Молодец, Марио, всем нам носы утер. Нет, скажешь?
   ...все видели, как Рыжий заходил в каптерку. Он пробыл там минуты две и вышел, ухмыляясь. На вечерней поверке сержант спросил: "Кто?" Строй молчал. Сержант медленно обошел их, всматриваясь в каменные лица. "Ладно, - сказал он. - Наказывать всех не в моих правилах. Когда вся армия чистит нужник - это не армия, а ассенизаторы. Достаточно одного. Может, есть добровольцы?" Строй молчал. "Тогда сами решай: те кому". Строй молчал. "Что ж, подождем. Будете стоять до посинения". И тут подал голос Рыжий: "Парфюмо. Его хлебом не корми - лишь бы пахло. В нужнике ему самый раз". Сержант распустил строй. Марио пошел за шваброй...
   Когда они остались вдвоем. Доктор встал из-за стола, прошелся по кабинету. Он был явно расстроен. Это он предложил переговорить с Марио и, поскольку затея не оправдала связанных с нею надежд, чувствовал себя виноватым. Перед всеми. Перед Ж.аном и Сьюзен, что отнял у них время; перед Марио, что поставил его в неловкое положение. Сам он не считал, что этот загадочный избранник Большого Мозга морочит им голову. Тут что-то другое.
   Взяв стул, он сел напротив Марио.
   - Мне показалось, - тихо начал он, - иногда вы как бы отключаетесь, пропадаете куда-то. С вами часто так?
   Как ни странно, скандальный разговор у Доктора нисколько не испортил его отношений с троицей. Наоборот. Теперь он был посвящен в самую что ни на есть потаенную жизнь Нью-Беверли, и при нем в открытую обсуждались все дела и события, о которых сам он наверняка никогда бы не узнал.
   Обменивались новостями обычно за обеденным столом на общем сборе. Но не только. Случалось, Марио оставался с кем-либо наедине, и тогда, непроизвольно яли делалось это умышленно, в знак особого доверия, с ним делились тем, о чем умалчивалось в присутствии других. Были, оказывается, у них друг от друга секреты, и не только сугубо личного, интимного свойства, а, что самое неожиданное, - связанные с Башней.
   Удивила его прежде всего Сьюзен Маккали.
   В тот злополучный день, когда они чуть не перегрызлись у Доктора, она перехватила Марио на пути к коттеджу. Вначале он подумал, что начнет утешать или постарается как-то сгладить - допрос-то учинили они. Ничего подобного! Накинулась на него, что та пантера. Во всем, видите ли, он виноват; с ним просто страшно рядом стоять - обязательно история. (Это он уже слышал). Не успел появиться - и кругом черт знает что творится. Вандал, варвар, разрушитель. Где пройдет, там пепелище. (Зачем тогда его сюда затащили?). Доктора пожалела: деликатнейший человек, умница, молиться на таких надо. За Учителя горой: талант, гений, он и так по ночам не спит. (Но что он им сделал?).