НАРОДНЫЕ ГУЛЯНЬЯ, СОСТОЯВШИЕСЯ В ВОСКРЕСЕНЬЕ, 26 АПРЕЛЯ 1937 ГОДА, В ГАЛИСИЙСКОМ ПАРКЕ, ИХ ХОД И ПОСЛЕДСТВИЯ
Время открытия: 18 час. 30 мин.
Стоимость входных билетов: кавалеры - один песо, дамы - двадцать сентаво.
Первое танцевальное произведение, исполненное ансамблем "Лос Армоникос": танго "Дон Жуан".
Дама, снискавшая наибольшее восхищение в течение вечера: Ракель Родригес.
Преобладающий аромат: исходил от листьев эвкалиптов, которые окружают Галисийский парк.
Украшение, которым блистало большинство дам: шелковая лента, надетая на манер головной повязки и оттеняющая перманентную завивку волос.
Цветок, которым многие кавалеры предпочли украсить петлицу пиджака: гвоздика.
Танцевальное произведение, которому рукоплескали больше всех: вальс "От души".
Танцевальное произведение в самом быстром темпе: пасодобль "Ларец".
Танцевальное произведение в самом медленном темпе: хабанера "Ты".
Кульминационный момент вечера: присутствие на открытой площадке восьмидесяти двух пар во время исполнения вальса "От души".
Наиболее тревожный момент, пережитый собравшимися: порыв ветра в 21.04, неверно истолкованный как предвестие возможного ливня.
Сигнал, предупреждавший об окончании вечера: два кратковременных отключения света в 23.30.
Время закрытия ворот: 23.45.
Дама, настроенная наиболее мечтательно из всех собравшихся: Антония Хосефа Рамирес, также известная как Гузка или Гузя.
Спутница Гузи: ее лучшая подруга, служанка главы муниципальной управы.
Первый танец, исполненный Гузей: ранчера "Моя милашка живет на ранчо", в паре с кавалером Доминго Хилано, также известным как Мингито-корешок.
Кавалер, явившийся на гулянья с намерением вторгнуться в жизнь Гузи: Франсиско Каталино Паэс, известный также как Панчо.
Первый танец, исполненный Гузей и Панчо: танго "Парень из Энтре-Риос".
Первый танец, который Гузя и Панчо исполнили, прижавшись щека к щеке: хабанера "Ты".
Напитки, выпитые Гузей и оплаченные Панчо: два оранжада.
Условие, поставленное Панчо для разговора об очень важном для обоих деле: возможность проводить ее до дома без подруги.
Условие, поставленное Гузей: сначала проводить подругу до дома главы управы, откуда они проследуют до дома доктора Аскеро вдвоем с Панчо.
Место, назначенное Гузей для разговора: у входной двери дома доктора Аскеро.
Обстоятельство, вызвавшее досаду Панчо: тот факт, что дом главы управы находится в асфальтированном и хорошо освещенном районе городка, всего в двух кварталах от жилья доктора Аскеро, вдали от той зоны земляных улиц, засаженной деревьями и темной, где расположен Галисийский парк.
Дама, обеспокоенная при виде того, как Гузя удаляется в обществе Панчо по направлению к дому доктора Аскеро: служанка главы муниципальной управы.
Метеорологические условия, облегчившие исполнение намерений Панчо: приятная, слегка прохладная температура - 18 градусов по Цельсию, безлуние.
Случайное обстоятельство, облегчившее исполнение данных намерений: приближение бродячего пса грозного вида, который напугал Гузю и позволил Панчо явить бесспорный образец храбрости, пробудивший в Гузе чувство защищенности и горячей признательности.
Другое случайное обстоятельство: наличие по соседству строительной площадки, добраться до которой можно было, отклонившись лишь на квартал от прямого маршрута.
Важное дело, о котором Панчо заговорил с Гузей, как было обещано: желание быть в ее обществе, желание, по его словам, обуревающее его днем и ночью.
Довод, с помощью которого Панчо уговорил Гузю пройти через стройку нового полицейского участка: необходимость поговорить еще немного, причем не у входной двери дома доктора Аскеро, во избежание пересудов.
Преобладающие мысли Панчо, с Гузей в темноте: пастбище, чертополох, который надо вырубать, придет нарядчик, бери лопату, Панчо, корчуй траву мотыгой, такая темень, что даже кошки нас не увидят, Хуан Карлос прыгает через стену на задах, не лезет через заросли, "когда ты с телкой один и вас никто не видит, попусту не болтай, какой от этого толк? только лажанешься", корни чертополоха в земле, потрескавшейся от засухи, земля в пыли, чуть не от самых бровей растут у тебя эти жесткие смоляные волосы, а по корням чертополоха я как вдарю, с корнем вырву, корень волосистый с комьями земли, не растет чертополох на туфовой почве, волосы у Гузи поприятней корней чертополоха, их можно погладить, и без комьев земли, до чего Гузя чистенькая, руки коричневые, а ноги еще темнее, ноги у нее волосатые? нет, только легкий пушок, ходит в магазин без чулок, а если потрогать, тело у Нене, наверно, нежное-нежное, не даешь себя поцеловать? даже целоваться не умеет, у нее маленькие усики, лапки черные, лицом черна, поласкать ее, что ли, малость? полегче, бедная чернушка, кирпичи передаю другому рабочему, выгружаем из грузовика по два кирпича, передаю три кирпича, царапаюсь, они сухие, как туф, "следует снять с Вас отпечатки пальцев", а намазанный палец в вербовочной книжке не отпечатывался, "у Вас уж и отпечатков пальцев не осталось, все стерлось от кирпича", только на мизинце, самом ленивом пальце, поглаживаю тебя, такую гладенькую, "если не полезешь напролом, она подумает, что ты дурила", скажу, что люблю ее правда-правда, может, поверит, что она красивая, мол, мне говорили, что она такая работящая, мол, дом хозяйки содержит в чистоте, что еще я могу сказать этой бедняге? ну и тихоня эта чернушка, совсем не просекает, даже жаль обманывать, "если сразу не завалишь...", думает, я ее люблю, думает, завтра на ней женюсь, усики у чернушки, мягкий пушок, да я волок решетку больше двух кварталов, захочу так тебя сдавлю, что кости переломаю, смотри, какая у меня силища, но я тебя не ударю, это чтобы защищать тебя от собак, тихоня моя чернушка, будешь вякать, не поздоровится, гляди, какой я сильный...
Преобладающие мысли Гузи, с Панчо в темноте: хозяйка меня не видит, подруге не скажу, с банковскими я не танцевала, со студентами не танцевала, ни с кем не танцевала из тех, что Вы сказали, чтобы я никогда не танцевала, Панчо не из таких, которые поухаживают за другими, а потом пристают к служанкам, он хороший и работящий, если хозяйка что велит, меня уговаривать не надо, хватаю метлу двумя руками и принимаюсь мести, метелкой смахиваю пыль с мебели, мокрой тряпкой с мылом протираю полы, мыло и доска в раковине для стирки, он купил билет за один песо для кавалеров, до чего прохладная апельсиновка, а я вошла, как дама, и заплатила двадцать сентаво, девушки, когда идут на танцы, даже если они простые служанки, берут билеты для дам, как работница магазина, или девочки-помощницы у портнихи, или сеньориты, которые работают учительницами, у него на руках мозоли, так щекочет своими заскорузлыми мозолями, а здорово он шуганул собаку! если хозяин когда ко мне пристанет, я побегу и позову Панчо, забыл вставить щетинки из китового уса в воротник, кончики оттопыриваются, увижу его в следующий раз, дам щетинки хозяина, ой, до чего щекотно, и целует так сильно, он и правда меня любит? аж гусиная кожа выступает, так сильно он меня целует и так тихонько гладит...
Новые чувства, испытанные Гузей ночью 26 апреля 1937 года после прощания с Панчо у входной двери дома доктора Аскеро: желание увидеть Панчо на одной из темных улиц следующей ночью, без щетинок китового уса в воротнике рубашки, чтобы вставить щетинки, взятые у доктора Аскеро.
Путь слезинок Гузи: ее щеки, ее шея, щеки Панчо, платок Панчо, воротник рубашки Панчо, чертополох, сухая земля пастбища, рукава платья Гузи, подушка Гузи.
Цветы, преждевременно увядшие в ночь воскресенья, 26 апреля 1937 года, из-за резкого понижения температуры: белые лилии и розовые кусты в саду доктора Аскеро, и некоторые дикие цветы, росшие в канавах, в окрестностях Коронеля-Вальехоса.
Непострадавшие ночные насекомые: тараканы строительной площадки, пауки с паутиной, сплетенной меж неоштукатуренных кирпичей, и жесткокрылые, которые вились вокруг лампочки, висевшей посреди улицы и входившей в систему городского освещения.
Д-р Хуан Хосе Мальбран,
Коронель-Вальехос, пров. Буэнос-Айрес
23 августа 1937 года
Д-ру Марио Эухенио Бонифаци
Пансионат-лечебница "Сан-Роке"
Коскин, пров. Кордова
Уважаемый коллега!
Прежде всего прошу извинить меня за задержку с ответом, которая, поверьте, объяснялась стремлением собрать больше информации о случае Этчепаре. Должен признаться, что не понимаю реакции молодого человека, я знаю его с самого рождения и считал, что у него сильный характер, упрямый, конечно, но всегда для своей пользы. Не знаю, почему он не выполняет курса лечения. Также не знаю, чем объяснить эту спешку с возвращением. Причиной может быть и какая-нибудь история с юбками, не исключаю. Только вспоминаю любопытную подробность в этой связи: о тяжелом состоянии Этчепаре я узнал из анонимки, написанной явно женщиной, там печатными буквами, выдававшими женскую повадку, сообщалось, что Хуан Карлос не желает являться в мою консультацию, стремясь скрыть свое недомогание, что он харкал кровью в ее присутствии и что я должен удалить его от общения с дорогими ему людьми, о чем сами они заявить не осмеливаются. Примечательным в анонимке был курьезный факт, сообщалось, что Этчепаре чувствует себя действительно плохо с часу до трех ночи.
Как бы то ни было, думаю, Вам теперь недолго им заниматься, поскольку из беседы, которую я вчера имел с матерью, следует, что они не в состоянии нести расходы по его санаторному лечению далее середины сентября. Оставляю на Ваше усмотрение, сообщить эту весть Этчепаре уже сейчас или позднее. Для Вашего сведения, мать - вдова, у нее почти нет денег, только чтобы жить скромно. У него самого нет сбережений, а отпуск предоставлен ему без сохранения содержания. Мать еще сказала, что парень никогда ничего не давал в дом из своей получки, так что вряд ли он хочет покинуть Коскин поскорее, чтобы сберечь деньги матери. Похоже, это ему безразлично. Я действительно не понимаю, почему он не воспользуется лечением.
Остаюсь всегда к Вашим услугам, с сердечным приветом
Хуан Хосе Мальбран,
врач клиники.
Эпизод седьмой
...все, все вдруг озарилось
Альфредо Ле Пера
Коскин, суббота, 3 июля 1937 года
Дорогая моя!
Как видишь, выполняю обещанное, конечно, еще немного и срок бы у меня вышел, завтра кончается неделя. Ну а ты, как там? наверняка уже и не вспоминаешь о нижеподписавшемся, сама видишь, вроде тебе и простыни было мало, чтобы утереть слезы и сопельки в день прощания, а нынче вечером стоит мне зазеваться, как ты сразу побежишь на танцульки. А вообще ты не сильно и рыдала, так, пролила пару крокодильих слезинок, что для женщины в конечном счете особого труда не составляет.
Сладкая моя, чем ты занимаешься в этот субботний час? даже интересно, спишь после обеда? укрывшись потеплее? вот бы стать твоей падушкой, чтобы быть к тебе ближе. Грелкой с горячей водой мне бы не хотелось, а то вдруг ты еще окажешься грязнуля и соня. Нет, лучше без всяких вывертов, лучше уж падушкой, и как станешь со мной советоваться, и чего я только ни узнаю, одна старая цыганка меня предупреждала: не доверяй блондинкам, - о чем ты будешь советоваться с падушкой? Если спросишь у нее, кто тебя любит, она ответит, что я, ну и ахинею несут эти падушки... Ладно, крошка, оставлю тебя на время, так как звонят к чаю, это мне кстати, хоть отдохну немного, а то засел за письма сразу после обеда.
Ну вот я и вернулся, ты бы видела, как меня тут холят и лелеют, выпил две чашки чая с тремя разными тортами, ты у нас сластена, так что чувствовала бы себя здесь в своей стихии. Завтра, в воскресенье пойдешь в кино? кто тебе купит шоколадки?
Блондиночка моя, теперь выполняю обещание и рассказываю, как выглядит это место. Знаешь, если хочешь, даром тебе его отдам. Все очень красиво, только скукотища тут смертная. Пансионат весь белый с крышей из красной черепицы, как и почти все дома в Коскине. Городишко маленький, и ночью, когда кто-то из этих чахоточных кашляет, слышно за два километра, такая стоит тишина. Еще есть река, она течет с острых вершин сьерры, ты бы видела, я на днях нанял двуколку и поехал в Ла-Фальду, там вода холодная и все поросло деревьями, но когда вода доходит до Коскина, она нагревается, ведь тут все сухо и ничего не растет, ни чертапалох, ни растения, так жарит солнце. Этот абзац я написал одинаково во всех письмах, а то еще мозги судорогой сведет от такого усилия мысли.
Ну что еще? Говорят, на следующей неделе с началом июльских каникул приедет много туристов, но вроде здесь, в городке, никто ночевать не остается, боятся заразится, а ведь они самые гнилые, прости за выражение. Знаешь, долго это не продлится, потому что такие деньги тратятся, и все из предосторожности, какая еще предосторожность, да если бы все сделали себе рентген, Вальехос разом обезлюдел, все бы сюда примчались. Ладно, все ради мамани, лишь бы ее сынок вылечился. И ты, блондиночка, лучше веди себя осторожней, а то я выставил надежные дазоры, так что давай без подвохов, все равно же узнаю, думаешь, нет? Если расфуфыришься, нацепишь цацки и пойдешь гулять с каким-нибудь местным фраером, я в один момент про все узнаю. Нет, правда, грязной игры я не прощаю, ты этого, пожалуйста, никогда не забывай.
Куколка моя, бумага кончается, больше о здешней жизни рассказывать не буду, сама представляешь: еда и отдых.
Что до медсестер, они здесь все пуленепробиваемые, самая младшая ходила в школу еще с Сармьенто.
Целую тебя, пока не скажешь "хватит",
Хуан Карлос.
Ну ладно, отвечай с обратной почтой, как и обещано, я здесь скучаю больше, чем ты думаешь. Не меньше трех страниц, как в моем письме.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и спрашивает у молоденькой медсестры, в какой комнате живет старик, сидевший напротив него за столом, когда они пили чай в зимней столовой. Дверь комнаты номер четырнадцать отворяется, и старый профессор латыни и греческого приглашает гостя войти. Он показывает фотографии своей супруги, детей и внуков. Касается своего восьмилетнего пребывания в пансионате, неизменного характера своей болезни и того, что не знаком ни с одним из трех своих внуков по различным причинам, главным образом материальным. Наконец, он берет черновики гостя и, как обещал, проверяет орфографию всех трех писем: первого - на семи страницах, адресованного сеньорите, второго - на трех страницах, - адресованного семье, и третьего - также на трех страницах, - адресованного другой сеньорите.
Коскин, суббота, 27 июля 1937 года
Дорогая моя!
Передо мной лежит твое письмо, сколько я его ждал, оно помечено 8-м числом, четвергом, но штамп почты Вальехоса от 10-го, почему ты так долго не опускала его в ящик? Как видишь, я стою с вентовкой наготове.
Сначала пришло письмо от сестры, ты бы видела, до чего вонючее письмецо, полторы страницы, написанные во время урока, пока ученики рисовали рисунок, небось изобразили ее с короткими ножками? я на нее зол. Маманя обещала писать обязательно, а теперь дала задний ход, у нее, мол, рука сильно дрожит и ей стыдно слать мне каракули. Но это же почерк моей родной мамани, неважно, что каракули. Сестра ее критикует и держит в страхе.
Дело в том, что за почти двадцать дней, что я здесь, не получил ничего, кроме этого письма и теперь вот твоего. А сейчас давай я опущу вентовку и положу ее на стол, чтобы освободить руки, в эту минуту я глажу падушечками пальцев твой загривочек, а если позволишь, расстегну пуговичку блузки сзади и проведу рукой вдоль твоей спины, и почешу твою нежную, как мимоза, кожицу.
Какое красивое письмо ты мне прислала... это правда - все, что ты мне пишешь?
У меня тут всегда одно и то же, не описываю тебе в подробностях, что мы делаем целыми днями, не люблю об этом. Ты бы видела, что творится в нашем санатории, пансионатом тут и не пахло - брехня все это. Люди даже умирают, я не хотел этому верить, но на днях одна девчонка лет семнадцати, которая давно не появлялась в столовой, умерла в своей комнате. И мне здесь приходится все это терпеть, я тут по-настоящему заболею, столько себе крови порчу. Если дать им во все соваться, тогда мне каюк, держат тебя на коротком поводке, кругом столько врачей, что в голове у них полная каша и они уже не помнят, тяжелый ты больной или кто, и в итоге всех стригут под одну гребенку, чтобы не промахнуться, лечат тебя, словно ты прям завтра собираешься откинуть копыта. Поэтому я их упреждаю и не говорю им всего, что делаю, ведь по сути я особо ничего и не делаю. В общем, вода в реке Коскин тепленькая, а в сиесту и подавно лучше всего, но по распорядку ты должен спать в тихий час или для полного кайфа залечь в шезлонге на зимнем балконе под кордовским одиялом, тяжеленным, как три наших, на солнце. Так что мое юркое тельце сматывается и купается в реке. Плаваю, как Адам, плавки-то я с собой не захватил, да и полотенце выносить нельзя, так что приходится сохнуть прямо на солнце. Если выйдешь из пансионата с полотенцем, швийцар сразу засечет. Солнце в горах что надо, если ветра нет, обсохнешь и даже не дрожишь, отряхнешь воду, как собака, и чао. Какой мне может быть от этого вред? Хуже - спать в сиесту, а то потом ночью будешь ворочаться в кровати без сна, и такие мысли в голову лезут, что лучше не вспоминать.
Об этом я говорю одной тебе, мамане ничего не пишу, но мне здесь совсем невмоготу, потому что тут никто не вылечивается. С кем ни заговоришь, никто не скажет, что думает вернуться домой, только и думают, что о расходах, ведь пансионат - самое дорогое место в Коскине. Они без конца говорят, что надо перебраться в частный пансион и лечиться на стороне или снять домик и привезти семью. В Коскине есть еще больница, на днях мне чего-то в башку втемяшилось, и я пошел на нее взглянуть, вот такие дела, чего тут от скуки не придумаешь, жизнь моя. От души люблю называть тебя "жизнь моя", вот такие дела, когда мы снова увидимся, ты поможешь забыть мне все, что я здесь видел, ведь ты иное дело, ты другая.
Я тебе расскажу про больницу для бедных, расскажу, чтобы ты знала, что это такое, только обещай потом никогда не поднимать эту тему, ты ведь здоровая и даже представить себе не можешь, как все зайдутся в кашле просто оглохнуть можно. В пансионате иногда слышен кашель в столовой, но, к счастью, там крутят пластинки или радио играет, пока мы едим.
Я первый раз вышел к больнице, когда шел купаться на реку. Но дул свежий ветер, тогда я начал кружить по округе, чтобы не идти на тихий час, а когда опомнился, был уже высоко в горах, у самой больницы. У больного, который лежит у двери, в палате для тяжелых, никого не было, и мы с ним разговорились. Он рассказал о себе, как они там гуляют, что каждому выдают пижаму и купальный халат, потом подошли еще двое поговорить. Приняли меня за врача-стажера, и я их не стал разубеждать.
Меня туда уже не тянет, но из жалости все-таки хожу, чтобы поговорить с этим бедолагой с первой кровати, и ты мне не поверишь, но с каждым моим приходом туда всегда есть кто-то новенький, понимаешь, что я имею в виду? и ведь никто не вылечивается совсем, жизнь моя, если кровать освобождается, значит, кто-то умер, да, не пугайся, туда поступают только очень тяжелые больные, поэтому они и умирают.
А теперь забудь обо всем этом, тебя это не касается, ты здоровая, тебя и пуля не возьмет, такая ты крепкая, совсем как алмазик, которым в скобяной лавке режут стекло, хотя алмазы бесцветные, как стакан без вина, нет, лучше полнехонькая вина, румяненькая, как рубин, жизнь моя ненаглядная. Пиши скорей, будь паинькой и не забудь сразу бросить письмо в ящик, не как в этот раз.
Жду тебя с нитерпением и крепко целую
твой Хуан Карлос.
Ну вот: забыл тебе сказать, что в пансионате у меня есть добрый друг, в следующем письме расскажу о нем.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед и поднимается с шезлонга. Направляется в комнату номер четырнадцать. В коридоре обменивается почти неуловимым заговорщицким взглядом с молоденькой медсестрой. Больной из четырнадцатой комнаты встречает его приветливо. Незамедлительно приступает к исправлению орфографии всех трех писем: первого - на полстраницы, - адресованного сеньорите, второго - на двух страницах, - адресованного сестре, и третьего на шести страницах, - адресованного другой сеньорите. Затем происходит продолжительная беседа, в ходе которой гость рассказывает почти полностью историю своей жизни.
Коскин, 10 августа 1937 года
Моя жизнь!
На днях пришли вместе твое второе письмо и второе письмо от сестры. Ясно, что разница огромная... так что твое письмо я прочел раз восемьдесят, а письмо сестры - два раза, и чао, кого видал, того не помню. Сразу видно, когда тебе пишут по обязательству. Но, жизнь моя, пусть хоть так пишут, ты не поверишь, если я тебе скажу, что эти четыре письма - единственные, которые я получил с момента приезда сюда, что случилось с людьми? боятся заразиться по почте? Уверяю тебя, они дорого за это заплатят. Права была маманя: когда тебе худо, все от тебя отварачиваются. Я тебе когда-нибудь рассказывал о моем отце?
Так вот, у отца вместе с другим братом было большое поле в сорока километрах от Вальехоса, оно еще дедушке принадлежало. Отец был бухгалтером, с университетским дипломом, закончил в Буэнос-Айресе, понимаешь? не простым был товароведом, как я. Конечно, отец поехал учиться в столицу, потому что его послал дедушка, он видел, что у отца светлая голова по части цифр, а другой брат был скотина, так и остался пасти коров. Ну вот, дедушка умер, и отец продолжал учебу, а тот тем временем его обскакал, топай, мол, по шпалам, продал поле, почти все себе прикарманил и слинял с земной поверхности, пока мы не узнали, что теперь он где-то в Тандиле, и поместье у него - закачаешься! Но он еще свое получит.
Бедному отцу пришлось это стерпеть, и он обосновался в Вальехосе, не то чтобы жил он плохо, работы у него было навалом, и я не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался, но маманя, когда он умер от сердечной нидостаточности, ревела как безумная. Помню, после ночи бдения у гроба утром позвонили в дверь, было часов восемь утра, а маманя слышала поезд из Буэнос-Айреса, он тогда приходил в половине восьмого. Мы все сидели в полном молчании, и послышался шум паровоза и свисток поезда, который прибывал из столицы и шел дальше в Пампу. Видно, маманя подумала, что брат отца может приехать этим поездом, но как? если ему никто не сообщил... Ну в общем через какое-то время позвонили в дверь, и маманя побежала в сарай и схватила ружье: была уверена, что заявится этот подонок, и хотела его убить.
Но это пришли из похоронной конторы - заколотить гроб. Тут маманя принялась кричать и кататься по полу, бедная мать, все повторяла, что у отца сердечная нидостаточность случилась из-за брата-прохвоста, столько он ему крови попортил, и вот теперь сын и дочь остались без земли, которая им полагалась, что отец был слишком благородным и не протестовал, не подавал в суд на это жульничество, но теперь приходится страдать жене и детям. По ночам, когда мне не спится, всякий раз в голову лезет это.
Как все теперь далеко, да? И ты тоже далеко, рубинчик мой. А теперь я должен объяснить, почему не написал тебе сразу, почему выждал несколько дней... Я столько думал о тебе, о других вещах, думал о том, что теперь, когда я далеко, я начинаю кое-что понимать... Хочу написать тебе об этом, но рука как будто сама застопоривается, что со мной, моя блондиночка? неужели мне стыдно обманывать? не знаю, чувствовал ли я раньше то же самое, может быть, чувствовал и не замечал, но сейчас я чувствую, как сильно тебя люблю.
Если бы ты могла быть поближе, если бы я увидел, как ты приезжаешь на микроавтобусе из Кордовы, кажется, ты бы сразу вылечила мой кашель, одной лишь радостью. И почему это невозможно? все из-за этих проклятых денег, ведь будь у меня лишние деньжата, сразу бы послал тебе переводом, чтобы ты приехала сюда с твоей мамой провести несколько дней. Жизнь моя, я без тебя скучаю, пока не получил твое письмо, мне было не по себе, все боялся заболеть по-настоящему, но теперь, всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность. Как мы будем с тобой счастливы, рубин ты мой бесценный, я выпью все винцо, которое у тебя внутри, напьюсь вдребадан, веселенькая выйдет пьянка, все равно потом ты дашь мне поспать в сиесту рядышком с тобой, на виду у твоей матери, не бойся, пусть сидит нас охраняет, как там твой отец? никто не тобчет его цветы теперь, когда я в отъезде?
Ну хорошо, любовь моя, напиши мне скорее красивое письмо, из тех, как ты умеешь, шли поскорее, не обдумывай его долго, как я.
Люблю тебя по-настоящему
Хуан Карлос.
Ну вот: опять забыл рассказать, что тебе шлет привет один очень хороший сеньор, он здесь, как я, на лечении. Я взял на себя смелость и показал твои письма, они ему очень понравились, учти, он человек сильно образованный, бывший профессор университета. Мне-то он говорит, что я пишу, как осел безголовый.
Под солнцем на балконе он собирает черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и направляется в комнату номер четырнадцать. Он любезно встречен, и после того, как в его присутствии исправлено единственное имеющееся письмо, гость вынужден удалиться в свою комнату в связи с внезапным приступом сильного кашля, сопровождающимся обильным потовыделением. Обитатель четырнадцатой комнаты задумывается над положением своего юного друга и над возможными последствиями его состояния.
Время открытия: 18 час. 30 мин.
Стоимость входных билетов: кавалеры - один песо, дамы - двадцать сентаво.
Первое танцевальное произведение, исполненное ансамблем "Лос Армоникос": танго "Дон Жуан".
Дама, снискавшая наибольшее восхищение в течение вечера: Ракель Родригес.
Преобладающий аромат: исходил от листьев эвкалиптов, которые окружают Галисийский парк.
Украшение, которым блистало большинство дам: шелковая лента, надетая на манер головной повязки и оттеняющая перманентную завивку волос.
Цветок, которым многие кавалеры предпочли украсить петлицу пиджака: гвоздика.
Танцевальное произведение, которому рукоплескали больше всех: вальс "От души".
Танцевальное произведение в самом быстром темпе: пасодобль "Ларец".
Танцевальное произведение в самом медленном темпе: хабанера "Ты".
Кульминационный момент вечера: присутствие на открытой площадке восьмидесяти двух пар во время исполнения вальса "От души".
Наиболее тревожный момент, пережитый собравшимися: порыв ветра в 21.04, неверно истолкованный как предвестие возможного ливня.
Сигнал, предупреждавший об окончании вечера: два кратковременных отключения света в 23.30.
Время закрытия ворот: 23.45.
Дама, настроенная наиболее мечтательно из всех собравшихся: Антония Хосефа Рамирес, также известная как Гузка или Гузя.
Спутница Гузи: ее лучшая подруга, служанка главы муниципальной управы.
Первый танец, исполненный Гузей: ранчера "Моя милашка живет на ранчо", в паре с кавалером Доминго Хилано, также известным как Мингито-корешок.
Кавалер, явившийся на гулянья с намерением вторгнуться в жизнь Гузи: Франсиско Каталино Паэс, известный также как Панчо.
Первый танец, исполненный Гузей и Панчо: танго "Парень из Энтре-Риос".
Первый танец, который Гузя и Панчо исполнили, прижавшись щека к щеке: хабанера "Ты".
Напитки, выпитые Гузей и оплаченные Панчо: два оранжада.
Условие, поставленное Панчо для разговора об очень важном для обоих деле: возможность проводить ее до дома без подруги.
Условие, поставленное Гузей: сначала проводить подругу до дома главы управы, откуда они проследуют до дома доктора Аскеро вдвоем с Панчо.
Место, назначенное Гузей для разговора: у входной двери дома доктора Аскеро.
Обстоятельство, вызвавшее досаду Панчо: тот факт, что дом главы управы находится в асфальтированном и хорошо освещенном районе городка, всего в двух кварталах от жилья доктора Аскеро, вдали от той зоны земляных улиц, засаженной деревьями и темной, где расположен Галисийский парк.
Дама, обеспокоенная при виде того, как Гузя удаляется в обществе Панчо по направлению к дому доктора Аскеро: служанка главы муниципальной управы.
Метеорологические условия, облегчившие исполнение намерений Панчо: приятная, слегка прохладная температура - 18 градусов по Цельсию, безлуние.
Случайное обстоятельство, облегчившее исполнение данных намерений: приближение бродячего пса грозного вида, который напугал Гузю и позволил Панчо явить бесспорный образец храбрости, пробудивший в Гузе чувство защищенности и горячей признательности.
Другое случайное обстоятельство: наличие по соседству строительной площадки, добраться до которой можно было, отклонившись лишь на квартал от прямого маршрута.
Важное дело, о котором Панчо заговорил с Гузей, как было обещано: желание быть в ее обществе, желание, по его словам, обуревающее его днем и ночью.
Довод, с помощью которого Панчо уговорил Гузю пройти через стройку нового полицейского участка: необходимость поговорить еще немного, причем не у входной двери дома доктора Аскеро, во избежание пересудов.
Преобладающие мысли Панчо, с Гузей в темноте: пастбище, чертополох, который надо вырубать, придет нарядчик, бери лопату, Панчо, корчуй траву мотыгой, такая темень, что даже кошки нас не увидят, Хуан Карлос прыгает через стену на задах, не лезет через заросли, "когда ты с телкой один и вас никто не видит, попусту не болтай, какой от этого толк? только лажанешься", корни чертополоха в земле, потрескавшейся от засухи, земля в пыли, чуть не от самых бровей растут у тебя эти жесткие смоляные волосы, а по корням чертополоха я как вдарю, с корнем вырву, корень волосистый с комьями земли, не растет чертополох на туфовой почве, волосы у Гузи поприятней корней чертополоха, их можно погладить, и без комьев земли, до чего Гузя чистенькая, руки коричневые, а ноги еще темнее, ноги у нее волосатые? нет, только легкий пушок, ходит в магазин без чулок, а если потрогать, тело у Нене, наверно, нежное-нежное, не даешь себя поцеловать? даже целоваться не умеет, у нее маленькие усики, лапки черные, лицом черна, поласкать ее, что ли, малость? полегче, бедная чернушка, кирпичи передаю другому рабочему, выгружаем из грузовика по два кирпича, передаю три кирпича, царапаюсь, они сухие, как туф, "следует снять с Вас отпечатки пальцев", а намазанный палец в вербовочной книжке не отпечатывался, "у Вас уж и отпечатков пальцев не осталось, все стерлось от кирпича", только на мизинце, самом ленивом пальце, поглаживаю тебя, такую гладенькую, "если не полезешь напролом, она подумает, что ты дурила", скажу, что люблю ее правда-правда, может, поверит, что она красивая, мол, мне говорили, что она такая работящая, мол, дом хозяйки содержит в чистоте, что еще я могу сказать этой бедняге? ну и тихоня эта чернушка, совсем не просекает, даже жаль обманывать, "если сразу не завалишь...", думает, я ее люблю, думает, завтра на ней женюсь, усики у чернушки, мягкий пушок, да я волок решетку больше двух кварталов, захочу так тебя сдавлю, что кости переломаю, смотри, какая у меня силища, но я тебя не ударю, это чтобы защищать тебя от собак, тихоня моя чернушка, будешь вякать, не поздоровится, гляди, какой я сильный...
Преобладающие мысли Гузи, с Панчо в темноте: хозяйка меня не видит, подруге не скажу, с банковскими я не танцевала, со студентами не танцевала, ни с кем не танцевала из тех, что Вы сказали, чтобы я никогда не танцевала, Панчо не из таких, которые поухаживают за другими, а потом пристают к служанкам, он хороший и работящий, если хозяйка что велит, меня уговаривать не надо, хватаю метлу двумя руками и принимаюсь мести, метелкой смахиваю пыль с мебели, мокрой тряпкой с мылом протираю полы, мыло и доска в раковине для стирки, он купил билет за один песо для кавалеров, до чего прохладная апельсиновка, а я вошла, как дама, и заплатила двадцать сентаво, девушки, когда идут на танцы, даже если они простые служанки, берут билеты для дам, как работница магазина, или девочки-помощницы у портнихи, или сеньориты, которые работают учительницами, у него на руках мозоли, так щекочет своими заскорузлыми мозолями, а здорово он шуганул собаку! если хозяин когда ко мне пристанет, я побегу и позову Панчо, забыл вставить щетинки из китового уса в воротник, кончики оттопыриваются, увижу его в следующий раз, дам щетинки хозяина, ой, до чего щекотно, и целует так сильно, он и правда меня любит? аж гусиная кожа выступает, так сильно он меня целует и так тихонько гладит...
Новые чувства, испытанные Гузей ночью 26 апреля 1937 года после прощания с Панчо у входной двери дома доктора Аскеро: желание увидеть Панчо на одной из темных улиц следующей ночью, без щетинок китового уса в воротнике рубашки, чтобы вставить щетинки, взятые у доктора Аскеро.
Путь слезинок Гузи: ее щеки, ее шея, щеки Панчо, платок Панчо, воротник рубашки Панчо, чертополох, сухая земля пастбища, рукава платья Гузи, подушка Гузи.
Цветы, преждевременно увядшие в ночь воскресенья, 26 апреля 1937 года, из-за резкого понижения температуры: белые лилии и розовые кусты в саду доктора Аскеро, и некоторые дикие цветы, росшие в канавах, в окрестностях Коронеля-Вальехоса.
Непострадавшие ночные насекомые: тараканы строительной площадки, пауки с паутиной, сплетенной меж неоштукатуренных кирпичей, и жесткокрылые, которые вились вокруг лампочки, висевшей посреди улицы и входившей в систему городского освещения.
Д-р Хуан Хосе Мальбран,
Коронель-Вальехос, пров. Буэнос-Айрес
23 августа 1937 года
Д-ру Марио Эухенио Бонифаци
Пансионат-лечебница "Сан-Роке"
Коскин, пров. Кордова
Уважаемый коллега!
Прежде всего прошу извинить меня за задержку с ответом, которая, поверьте, объяснялась стремлением собрать больше информации о случае Этчепаре. Должен признаться, что не понимаю реакции молодого человека, я знаю его с самого рождения и считал, что у него сильный характер, упрямый, конечно, но всегда для своей пользы. Не знаю, почему он не выполняет курса лечения. Также не знаю, чем объяснить эту спешку с возвращением. Причиной может быть и какая-нибудь история с юбками, не исключаю. Только вспоминаю любопытную подробность в этой связи: о тяжелом состоянии Этчепаре я узнал из анонимки, написанной явно женщиной, там печатными буквами, выдававшими женскую повадку, сообщалось, что Хуан Карлос не желает являться в мою консультацию, стремясь скрыть свое недомогание, что он харкал кровью в ее присутствии и что я должен удалить его от общения с дорогими ему людьми, о чем сами они заявить не осмеливаются. Примечательным в анонимке был курьезный факт, сообщалось, что Этчепаре чувствует себя действительно плохо с часу до трех ночи.
Как бы то ни было, думаю, Вам теперь недолго им заниматься, поскольку из беседы, которую я вчера имел с матерью, следует, что они не в состоянии нести расходы по его санаторному лечению далее середины сентября. Оставляю на Ваше усмотрение, сообщить эту весть Этчепаре уже сейчас или позднее. Для Вашего сведения, мать - вдова, у нее почти нет денег, только чтобы жить скромно. У него самого нет сбережений, а отпуск предоставлен ему без сохранения содержания. Мать еще сказала, что парень никогда ничего не давал в дом из своей получки, так что вряд ли он хочет покинуть Коскин поскорее, чтобы сберечь деньги матери. Похоже, это ему безразлично. Я действительно не понимаю, почему он не воспользуется лечением.
Остаюсь всегда к Вашим услугам, с сердечным приветом
Хуан Хосе Мальбран,
врач клиники.
Эпизод седьмой
...все, все вдруг озарилось
Альфредо Ле Пера
Коскин, суббота, 3 июля 1937 года
Дорогая моя!
Как видишь, выполняю обещанное, конечно, еще немного и срок бы у меня вышел, завтра кончается неделя. Ну а ты, как там? наверняка уже и не вспоминаешь о нижеподписавшемся, сама видишь, вроде тебе и простыни было мало, чтобы утереть слезы и сопельки в день прощания, а нынче вечером стоит мне зазеваться, как ты сразу побежишь на танцульки. А вообще ты не сильно и рыдала, так, пролила пару крокодильих слезинок, что для женщины в конечном счете особого труда не составляет.
Сладкая моя, чем ты занимаешься в этот субботний час? даже интересно, спишь после обеда? укрывшись потеплее? вот бы стать твоей падушкой, чтобы быть к тебе ближе. Грелкой с горячей водой мне бы не хотелось, а то вдруг ты еще окажешься грязнуля и соня. Нет, лучше без всяких вывертов, лучше уж падушкой, и как станешь со мной советоваться, и чего я только ни узнаю, одна старая цыганка меня предупреждала: не доверяй блондинкам, - о чем ты будешь советоваться с падушкой? Если спросишь у нее, кто тебя любит, она ответит, что я, ну и ахинею несут эти падушки... Ладно, крошка, оставлю тебя на время, так как звонят к чаю, это мне кстати, хоть отдохну немного, а то засел за письма сразу после обеда.
Ну вот я и вернулся, ты бы видела, как меня тут холят и лелеют, выпил две чашки чая с тремя разными тортами, ты у нас сластена, так что чувствовала бы себя здесь в своей стихии. Завтра, в воскресенье пойдешь в кино? кто тебе купит шоколадки?
Блондиночка моя, теперь выполняю обещание и рассказываю, как выглядит это место. Знаешь, если хочешь, даром тебе его отдам. Все очень красиво, только скукотища тут смертная. Пансионат весь белый с крышей из красной черепицы, как и почти все дома в Коскине. Городишко маленький, и ночью, когда кто-то из этих чахоточных кашляет, слышно за два километра, такая стоит тишина. Еще есть река, она течет с острых вершин сьерры, ты бы видела, я на днях нанял двуколку и поехал в Ла-Фальду, там вода холодная и все поросло деревьями, но когда вода доходит до Коскина, она нагревается, ведь тут все сухо и ничего не растет, ни чертапалох, ни растения, так жарит солнце. Этот абзац я написал одинаково во всех письмах, а то еще мозги судорогой сведет от такого усилия мысли.
Ну что еще? Говорят, на следующей неделе с началом июльских каникул приедет много туристов, но вроде здесь, в городке, никто ночевать не остается, боятся заразится, а ведь они самые гнилые, прости за выражение. Знаешь, долго это не продлится, потому что такие деньги тратятся, и все из предосторожности, какая еще предосторожность, да если бы все сделали себе рентген, Вальехос разом обезлюдел, все бы сюда примчались. Ладно, все ради мамани, лишь бы ее сынок вылечился. И ты, блондиночка, лучше веди себя осторожней, а то я выставил надежные дазоры, так что давай без подвохов, все равно же узнаю, думаешь, нет? Если расфуфыришься, нацепишь цацки и пойдешь гулять с каким-нибудь местным фраером, я в один момент про все узнаю. Нет, правда, грязной игры я не прощаю, ты этого, пожалуйста, никогда не забывай.
Куколка моя, бумага кончается, больше о здешней жизни рассказывать не буду, сама представляешь: еда и отдых.
Что до медсестер, они здесь все пуленепробиваемые, самая младшая ходила в школу еще с Сармьенто.
Целую тебя, пока не скажешь "хватит",
Хуан Карлос.
Ну ладно, отвечай с обратной почтой, как и обещано, я здесь скучаю больше, чем ты думаешь. Не меньше трех страниц, как в моем письме.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и спрашивает у молоденькой медсестры, в какой комнате живет старик, сидевший напротив него за столом, когда они пили чай в зимней столовой. Дверь комнаты номер четырнадцать отворяется, и старый профессор латыни и греческого приглашает гостя войти. Он показывает фотографии своей супруги, детей и внуков. Касается своего восьмилетнего пребывания в пансионате, неизменного характера своей болезни и того, что не знаком ни с одним из трех своих внуков по различным причинам, главным образом материальным. Наконец, он берет черновики гостя и, как обещал, проверяет орфографию всех трех писем: первого - на семи страницах, адресованного сеньорите, второго - на трех страницах, - адресованного семье, и третьего - также на трех страницах, - адресованного другой сеньорите.
Коскин, суббота, 27 июля 1937 года
Дорогая моя!
Передо мной лежит твое письмо, сколько я его ждал, оно помечено 8-м числом, четвергом, но штамп почты Вальехоса от 10-го, почему ты так долго не опускала его в ящик? Как видишь, я стою с вентовкой наготове.
Сначала пришло письмо от сестры, ты бы видела, до чего вонючее письмецо, полторы страницы, написанные во время урока, пока ученики рисовали рисунок, небось изобразили ее с короткими ножками? я на нее зол. Маманя обещала писать обязательно, а теперь дала задний ход, у нее, мол, рука сильно дрожит и ей стыдно слать мне каракули. Но это же почерк моей родной мамани, неважно, что каракули. Сестра ее критикует и держит в страхе.
Дело в том, что за почти двадцать дней, что я здесь, не получил ничего, кроме этого письма и теперь вот твоего. А сейчас давай я опущу вентовку и положу ее на стол, чтобы освободить руки, в эту минуту я глажу падушечками пальцев твой загривочек, а если позволишь, расстегну пуговичку блузки сзади и проведу рукой вдоль твоей спины, и почешу твою нежную, как мимоза, кожицу.
Какое красивое письмо ты мне прислала... это правда - все, что ты мне пишешь?
У меня тут всегда одно и то же, не описываю тебе в подробностях, что мы делаем целыми днями, не люблю об этом. Ты бы видела, что творится в нашем санатории, пансионатом тут и не пахло - брехня все это. Люди даже умирают, я не хотел этому верить, но на днях одна девчонка лет семнадцати, которая давно не появлялась в столовой, умерла в своей комнате. И мне здесь приходится все это терпеть, я тут по-настоящему заболею, столько себе крови порчу. Если дать им во все соваться, тогда мне каюк, держат тебя на коротком поводке, кругом столько врачей, что в голове у них полная каша и они уже не помнят, тяжелый ты больной или кто, и в итоге всех стригут под одну гребенку, чтобы не промахнуться, лечат тебя, словно ты прям завтра собираешься откинуть копыта. Поэтому я их упреждаю и не говорю им всего, что делаю, ведь по сути я особо ничего и не делаю. В общем, вода в реке Коскин тепленькая, а в сиесту и подавно лучше всего, но по распорядку ты должен спать в тихий час или для полного кайфа залечь в шезлонге на зимнем балконе под кордовским одиялом, тяжеленным, как три наших, на солнце. Так что мое юркое тельце сматывается и купается в реке. Плаваю, как Адам, плавки-то я с собой не захватил, да и полотенце выносить нельзя, так что приходится сохнуть прямо на солнце. Если выйдешь из пансионата с полотенцем, швийцар сразу засечет. Солнце в горах что надо, если ветра нет, обсохнешь и даже не дрожишь, отряхнешь воду, как собака, и чао. Какой мне может быть от этого вред? Хуже - спать в сиесту, а то потом ночью будешь ворочаться в кровати без сна, и такие мысли в голову лезут, что лучше не вспоминать.
Об этом я говорю одной тебе, мамане ничего не пишу, но мне здесь совсем невмоготу, потому что тут никто не вылечивается. С кем ни заговоришь, никто не скажет, что думает вернуться домой, только и думают, что о расходах, ведь пансионат - самое дорогое место в Коскине. Они без конца говорят, что надо перебраться в частный пансион и лечиться на стороне или снять домик и привезти семью. В Коскине есть еще больница, на днях мне чего-то в башку втемяшилось, и я пошел на нее взглянуть, вот такие дела, чего тут от скуки не придумаешь, жизнь моя. От души люблю называть тебя "жизнь моя", вот такие дела, когда мы снова увидимся, ты поможешь забыть мне все, что я здесь видел, ведь ты иное дело, ты другая.
Я тебе расскажу про больницу для бедных, расскажу, чтобы ты знала, что это такое, только обещай потом никогда не поднимать эту тему, ты ведь здоровая и даже представить себе не можешь, как все зайдутся в кашле просто оглохнуть можно. В пансионате иногда слышен кашель в столовой, но, к счастью, там крутят пластинки или радио играет, пока мы едим.
Я первый раз вышел к больнице, когда шел купаться на реку. Но дул свежий ветер, тогда я начал кружить по округе, чтобы не идти на тихий час, а когда опомнился, был уже высоко в горах, у самой больницы. У больного, который лежит у двери, в палате для тяжелых, никого не было, и мы с ним разговорились. Он рассказал о себе, как они там гуляют, что каждому выдают пижаму и купальный халат, потом подошли еще двое поговорить. Приняли меня за врача-стажера, и я их не стал разубеждать.
Меня туда уже не тянет, но из жалости все-таки хожу, чтобы поговорить с этим бедолагой с первой кровати, и ты мне не поверишь, но с каждым моим приходом туда всегда есть кто-то новенький, понимаешь, что я имею в виду? и ведь никто не вылечивается совсем, жизнь моя, если кровать освобождается, значит, кто-то умер, да, не пугайся, туда поступают только очень тяжелые больные, поэтому они и умирают.
А теперь забудь обо всем этом, тебя это не касается, ты здоровая, тебя и пуля не возьмет, такая ты крепкая, совсем как алмазик, которым в скобяной лавке режут стекло, хотя алмазы бесцветные, как стакан без вина, нет, лучше полнехонькая вина, румяненькая, как рубин, жизнь моя ненаглядная. Пиши скорей, будь паинькой и не забудь сразу бросить письмо в ящик, не как в этот раз.
Жду тебя с нитерпением и крепко целую
твой Хуан Карлос.
Ну вот: забыл тебе сказать, что в пансионате у меня есть добрый друг, в следующем письме расскажу о нем.
Под солнцем на балконе он собирает свои черновики, откладывает в сторону плед и поднимается с шезлонга. Направляется в комнату номер четырнадцать. В коридоре обменивается почти неуловимым заговорщицким взглядом с молоденькой медсестрой. Больной из четырнадцатой комнаты встречает его приветливо. Незамедлительно приступает к исправлению орфографии всех трех писем: первого - на полстраницы, - адресованного сеньорите, второго - на двух страницах, - адресованного сестре, и третьего на шести страницах, - адресованного другой сеньорите. Затем происходит продолжительная беседа, в ходе которой гость рассказывает почти полностью историю своей жизни.
Коскин, 10 августа 1937 года
Моя жизнь!
На днях пришли вместе твое второе письмо и второе письмо от сестры. Ясно, что разница огромная... так что твое письмо я прочел раз восемьдесят, а письмо сестры - два раза, и чао, кого видал, того не помню. Сразу видно, когда тебе пишут по обязательству. Но, жизнь моя, пусть хоть так пишут, ты не поверишь, если я тебе скажу, что эти четыре письма - единственные, которые я получил с момента приезда сюда, что случилось с людьми? боятся заразиться по почте? Уверяю тебя, они дорого за это заплатят. Права была маманя: когда тебе худо, все от тебя отварачиваются. Я тебе когда-нибудь рассказывал о моем отце?
Так вот, у отца вместе с другим братом было большое поле в сорока километрах от Вальехоса, оно еще дедушке принадлежало. Отец был бухгалтером, с университетским дипломом, закончил в Буэнос-Айресе, понимаешь? не простым был товароведом, как я. Конечно, отец поехал учиться в столицу, потому что его послал дедушка, он видел, что у отца светлая голова по части цифр, а другой брат был скотина, так и остался пасти коров. Ну вот, дедушка умер, и отец продолжал учебу, а тот тем временем его обскакал, топай, мол, по шпалам, продал поле, почти все себе прикарманил и слинял с земной поверхности, пока мы не узнали, что теперь он где-то в Тандиле, и поместье у него - закачаешься! Но он еще свое получит.
Бедному отцу пришлось это стерпеть, и он обосновался в Вальехосе, не то чтобы жил он плохо, работы у него было навалом, и я не помню, чтобы он когда-нибудь жаловался, но маманя, когда он умер от сердечной нидостаточности, ревела как безумная. Помню, после ночи бдения у гроба утром позвонили в дверь, было часов восемь утра, а маманя слышала поезд из Буэнос-Айреса, он тогда приходил в половине восьмого. Мы все сидели в полном молчании, и послышался шум паровоза и свисток поезда, который прибывал из столицы и шел дальше в Пампу. Видно, маманя подумала, что брат отца может приехать этим поездом, но как? если ему никто не сообщил... Ну в общем через какое-то время позвонили в дверь, и маманя побежала в сарай и схватила ружье: была уверена, что заявится этот подонок, и хотела его убить.
Но это пришли из похоронной конторы - заколотить гроб. Тут маманя принялась кричать и кататься по полу, бедная мать, все повторяла, что у отца сердечная нидостаточность случилась из-за брата-прохвоста, столько он ему крови попортил, и вот теперь сын и дочь остались без земли, которая им полагалась, что отец был слишком благородным и не протестовал, не подавал в суд на это жульничество, но теперь приходится страдать жене и детям. По ночам, когда мне не спится, всякий раз в голову лезет это.
Как все теперь далеко, да? И ты тоже далеко, рубинчик мой. А теперь я должен объяснить, почему не написал тебе сразу, почему выждал несколько дней... Я столько думал о тебе, о других вещах, думал о том, что теперь, когда я далеко, я начинаю кое-что понимать... Хочу написать тебе об этом, но рука как будто сама застопоривается, что со мной, моя блондиночка? неужели мне стыдно обманывать? не знаю, чувствовал ли я раньше то же самое, может быть, чувствовал и не замечал, но сейчас я чувствую, как сильно тебя люблю.
Если бы ты могла быть поближе, если бы я увидел, как ты приезжаешь на микроавтобусе из Кордовы, кажется, ты бы сразу вылечила мой кашель, одной лишь радостью. И почему это невозможно? все из-за этих проклятых денег, ведь будь у меня лишние деньжата, сразу бы послал тебе переводом, чтобы ты приехала сюда с твоей мамой провести несколько дней. Жизнь моя, я без тебя скучаю, пока не получил твое письмо, мне было не по себе, все боялся заболеть по-настоящему, но теперь, всякий раз, как читаю твое письмо, ко мне возвращается уверенность. Как мы будем с тобой счастливы, рубин ты мой бесценный, я выпью все винцо, которое у тебя внутри, напьюсь вдребадан, веселенькая выйдет пьянка, все равно потом ты дашь мне поспать в сиесту рядышком с тобой, на виду у твоей матери, не бойся, пусть сидит нас охраняет, как там твой отец? никто не тобчет его цветы теперь, когда я в отъезде?
Ну хорошо, любовь моя, напиши мне скорее красивое письмо, из тех, как ты умеешь, шли поскорее, не обдумывай его долго, как я.
Люблю тебя по-настоящему
Хуан Карлос.
Ну вот: опять забыл рассказать, что тебе шлет привет один очень хороший сеньор, он здесь, как я, на лечении. Я взял на себя смелость и показал твои письма, они ему очень понравились, учти, он человек сильно образованный, бывший профессор университета. Мне-то он говорит, что я пишу, как осел безголовый.
Под солнцем на балконе он собирает черновики, откладывает в сторону плед, поднимается с шезлонга и направляется в комнату номер четырнадцать. Он любезно встречен, и после того, как в его присутствии исправлено единственное имеющееся письмо, гость вынужден удалиться в свою комнату в связи с внезапным приступом сильного кашля, сопровождающимся обильным потовыделением. Обитатель четырнадцатой комнаты задумывается над положением своего юного друга и над возможными последствиями его состояния.