Пулман Филип. Северное сияние

   — А эта Серебристая Пыль, которую они ловят, что это такое?
   — Она приходит с неба. Одни говорят, это началось недавно, другие верят, что так было всегда. Ясно одно: как только люди узнали о ней, их обуял великий страх. Им во что бы то ни стало нужно узнать, кто ее насылает. Но только ведуний это не касается.
   — А где они сейчас, эти самые пылеловы?
   — В Больвангаре. Это в четырех днях пути отсюда на северо-восток. Наш клан никогда не заключал с ними никаких соглашений. Мы многим обязаны тебе, о Фардер Корам. Долг платежом красен, поэтому я прилетел, чтобы указать вам дорогу на Больвангар.
   Лицо Фардера Корама просияло от радости. Джон Фаа весело потирал огромные ручищи.
   — Спасибо вам, сударь, — почтительно поблагодарил он гуся-альма. — Но, может быть, вам еще что-нибудь известно об этих ловцах Серебристой Пыли? Что они делают у себя в Больвангаре?
   — Они понастроили там домов из железа и бетона, изрыли землю тоннелями. Не скупясь на расходы, они завезли туда каменноугольный спирт и щедро жгут его. Что именно там творится, мы не знаем, но воздух Больвангара на многие мили вокруг пропитан ненавистью и страхом. Простые смертные этого не видят, ведуньям открыто больше. Дикие звери сторонятся этого места. Там не летают птицы, даже лемминги и дикие лисы оставили леса Больвангара. Не зря слово это означает “поле зла”. Только люди его так не называют, они говорят “Станция”, но для всех остальных это Больвангар.
   — Там есть какая-то охрана?
   — Рота северных тартар, вооруженных винтовками. Они славные воины, но зажирели, воевать им не с кем, ведь никто никогда не пытался напасть на Больвангар. Кроме того, весь поселок обнесен проволокой, в которой живет яндарическая сила. Может быть, есть и еще что-нибудь, но лапландские ведуньи об этом не знают. Их это не касается.
   Лире не терпелось задать вопрос. Гусь почувствовал это и повернул голову в сторону девочки, взглядом разрешая ей говорить.
   — А можно спросить, почему лапландские ведуньи про меня знают? — выпалила Лира.
   — Причиной тому твой отец и то, что ему ведомо о других мирах.
   И Лиру, и Фардера Корама, и Джона Фаа несказанно удивили последние слова Кайсы, но если старца они просто заинтересовали, то цаганский король встревожился не на шутку.
   — Погодите, сударь мой, погодите, — спросил он гуся. — Вы ведь, если я вас правильно понял, о звездах говорите?
   — Вовсе нет.
   — Может быть, о мире теней? — осторожно спросил старый Фардер Корам.
   — Да нет же!
   — Он говорит про город. Про город в небе, да? — выдохнула Лира. — Вы же про него говорите, правда?
   Гусь величаво повернул голову. Два блестящих черных глаза, обведенных ярко-синей каймой, не мигая смотрели в лицо девочке.
   — Правда, — промолвил Кайса. — Ведуньи знают о существовании иных миров уже многие тысячи лет. Подчас мы видим их сквозь завесу северного сияния. Кажется, что они совсем рядом. Но любая самая далекая звезда куда более достижима, чем это видение, ибо звезда все равно часть нашего мира. То, что мы видим сквозь Аврору, — другой мир, другая вселенная. Он от нас не дальше и не ближе. Наши миры проходят друг сквозь друга, не соприкасаясь. Вот сейчас здесь, на палубе вашего корабля, одновременно существуют миллионы вселенных, миллионы разных миров.
   С этими словами Кайса встрепенулся, расправил крылья и сложил их снова.
   — Вот видите, — сказал он, — я сейчас задел крыльями с десяток таких миров, но этого нельзя почувствовать. Грань, которая разделяет нас, не толще волоса, но ее не перейти. Ни тронуть, ни увидеть, ни услышать эти миры невозможно. И только в огнях северного сияния они открываются нашему взору.
   — Но почему же именно сквозь северное сияние? — спросил Фардер Корам.
   — Заряженные частицы Авроры способны делать грань между мирами столь тонкой, что она становится прозрачной, и на какое-то время мы можем видеть то, что за ней. Ведуньям это известно уже многие тысячи лет, но мы редко говорим о таких вещах.
   — И мой папа это все знает, — гордо вмешалась в разговор Лира. — И я тоже знаю, потому что я слышала, как он в колледже про это рассказывал и еще показывал фотографии, где Аврора.
   — А Серебристая Пыль, — осторожно спросил Джон Фаа, — она имеет ко всему этому какое-то отношение?
   — Трудно сказать, — отозвался Кайса. — Я знаю только одно. Эти люди из Больвангара боятся ее как огня, боятся так, словно она несет с собой смерть. Потому-то они и схватили лорда Азриела.
   — Но за что? — пискнула Лира.
   — За то, что он, по их мнению, собирался использовать Серебристую Пыль, чтобы построить мост между двумя мирами: нашим и тем, что лежит за завесой Авроры.
   Лира почувствовала, что мысли у нее в голове закружились в беспорядочном хороводе. Словно через подушку до нее донесся голос старого Фардера Корама:
   — А он, что действительно собирался это сделать?
   — Да. Другое дело, что они ему не верят. Больше того, они даже думают, что он сумасшедший, раз верит в существование множества миров. Но он действительно хотел построить такой мост. И эти люди из Больвангара видят в нем сильного и грозного противника, способного нарушить их собственные планы. Они боятся его. Поэтому и заключили договор с панцербьорнами. Те захватили лорда Азриела в плен. Панцирные медведи держат его в Свальбарде, так называется их крепость. Теперь у ловцов Серебристой Пыли руки развязаны. А медведям они хорошо заплатили. Поговаривают даже, что это они возвели на трон их нынешнего короля. В качестве платы за услугу.
   — А ведуньи, — спросила Лира, — они хотят, чтобы мой папа построил этот мост? Они за папу или против?
   — Это слишком сложный вопрос, на него так сразу и не ответишь. Во-первых, я не могу сказать, что лапландские ведуньи едины, в том числе и в своем отношении к планам лорда Азриела. Во-вторых, само возникновение такого моста между мирами может иметь самые сокрушительные последствия. Ведь сейчас идет война: ведуньи из разных кланов бьются друг с другом, в эту борьбу втянуты разные силы, в том числе силы из мира потустороннего. Надо ли говорить, какое колоссальное преимущество моментально получит та сторона, в чьих руках окажется этот мост, если он, конечно, будет построен. В-третьих… Ведь есть еще и в-третьих. Клан Серафины Пеккалы — мой клан — пока не присоединился ни к одной из враждующих сторон. Но держать нейтралитет с каждым днем становится все сложнее и сложнее. Так что все это уже вопросы большой политики.
   — А медведи, — не унималась Лира, — за кого они?
   — За того, кто им платит. У медведей ведь нет альмов, дела людей их напрямую не касаются. По крайней мере так было всегда, хотя в последнее время поговаривают, что их нынешнему королю старые порядки не по душе. Но что бы там ни было, ловцы Серебристой Пыли им щедро заплатили за голову лорда Азриела, и ему не вырваться из Свальбарда, покуда жив хоть один панцербьорн.
   — А вот и нет, — задиристо сказала Лира. — Я знаю одного панцирного медведя, который ни за кого. Он сам по себе, и будет помогать нам.
   Гусь вновь метнул на девочку внимательный взгляд. Лире захотелось втянуть голову в плечи, такое в нем сквозило холодное любопытство.
   Фардер Корам неловко заерзал на месте и торопливо сказал:
   — Не спеши, детка. Я думаю, что он нам не товарищ. Мы узнали, что на самом деле он отрабатывает свой срок. В наказание, понимаешь? У него должок перед жителями Тролльзунда, и они не дадут ему так просто взять и уйти, неважно — в панцире, без панциря. Да и панцирь свой он вряд ли когда-нибудь получит.
   — Но ведь он же нам все рассказал, как они его обдурили! Сами же напоили его допьяна, а панцирь спрятали!
   — Это он так сказал, — с нажимом произнес Джон Фаа. — А я слышал совсем другое. Он, говорят, прохвост, к тому же очень опасный прохвост.
   — Но как же, — Лира задыхалась от возмущения, — как же так можно! Ведь если веритометр что-то показывает, я же точно знаю, что он показывает правду! Я спросила и он ответил, что медведь не лжет. Это они врут! Сами же его обдурили, и теперь врут! Лорд Фаа, медведь говорит правду, я знаю. Вы же его видели, а, Фардер Корам? Вы же с ним разговаривали! Тогда-то вы ему верили?
   — Тогда верил, но сейчас я уже и сам ничего не знаю, — сокрушенно махнул рукой старый цаган.
   — Но почему они его так боятся? Они что, думают, что если он получит назад свой панцирь, то начнет убивать людей направо-налево? Да он прямо сейчас может взять и убить хоть сто человек. Он же этого не делает?
   — Он это уже сделал, — резко осадил ее Джон Фаа. — Сто не сто, но он убил достаточно. Когда они спрятали его панцирь, он перевернул вверх дном весь Тролльзунд. Ворвался в полицейский участок, в банк, еще куда-то, я уж и не помню. Все панцирь свой искал. И двоих человек он убил, это точно. В городе-то его пристрелить хотели, но потом решили, что раз он по металлу такой искусник, то пусть служит. Пусть отрабатывает.
   — Именно, что отрабатывает! Как раб! — запальчиво крикнула Лира. — А они — гады!
   — Ну, не такие уж они и гады. Ведь не пристрелили же его, хотя могли бы, тех двоих-то он убил, как ни крути. Ему просто велели отработать за причиненный городу ущерб, ну, и за пролитую кровь, конечно.
   — Ты знаешь, Джон, — задумчиво сказал Фардер Корам, — вот чует мое сердце, не отдадут они ему панцирь назад. Ведь чем дольше они его тут держат взаперти, тем злее он становится. Они ведь понимают, что он с ними сделает, как срок его выйдет.
   — А вот если мы сами поможем ему получить назад панцирь, то он пойдет с нами, как миленький, да-да, Фардер Корам, а жителям Тролльзунда пообещает, что он к их городу даже близко никогда не подойдет! Ну правда, я вам клянусь! — Лира умоляюще прижала руки к груди.
   — Но как же мы ему поможем? — недоуменно покрутил головой Джон Фаа.
   — Очень просто! — восторженно завопила Лира. — Я знаю, где панцирь!
   На мгновение воцарилась полная тишина, и глаза всех присутствующих обратились на альма-гуся. Даже глаза трех других альмов, хотя они, соблюдая политес, все это время упорно избегали смотреть на удивительного гостя, который явился к ним один, без человека. Кайса негромко заговорил:
   — Ты, девочка, наверное, уже и сама догадалась, что лапландские ведуньи неспроста интересуются тобой. Причин тому немало, и одна из них — твой веритометр. Да, Лира, консул Ланселиус уже рассказал нам о том, как вы к нему приходили нынче утром. Ведь это он посоветовал вам познакомиться с панцирным медведем, верно?
   — Да, — ответил за всех Джон Фаа. — Консул Ланселиус действительно дал нам такой совет, и, поговорив с ним, Фардер Корам и Лира отправились к медведю. Допустим, девочка права. Я согласен, пусть так. Но, если мы начнем вмешиваться в дела Тролльзунда, мы перессоримся с городскими властями. Вы понимаете, чем мы рискуем? Наша главная цель — Больвангар, нам нельзя терять времени, надо идти туда, а уж с медведем или без медведя — это не суть важно.
   — Не спеши, Джон, — вступил в разговор старый Фардер Корам. — Ты ведь его не видел. Я верю девочке. Панцербьорн — могучий союзник, это даст нам огромное преимущество. А с магистратом мы можем попробовать договориться сами.
   — А вы, сударь, какого на этот счет мнения? — обратился Джон Фаа к альму-гусю.
   — Мы редко имеем дело с панцербьорнами. Их помыслы темны для нас, как, впрочем, и наши для них. Этот медведь — изгой, значит, и хваленая преданность его может быть с ущербинкой. Не знаю, Джон Фаа. Решение можете принять только вы сами.
   — Я понял вас, — глухо ответил Джон Фаа и твердо посмотрел на Кайсу. — А теперь скажите нам, где он, этот самый Больвангар?
   Путь был неблизкий. Альм-гусь рассказывал о холмах и долинах, о густых лесах и суровой тундре, о путеводных звездах. Лира слушала вполуха, но мысли ее были далеко. Перед глазами девочки вставал величественный мост между двумя мирами, отсвет которого принес на своих крыльях Кайса. Ведь это же самое удивительное, самое невероятное чудо на свете! И по плечу оно лишь одному человеку — ее отцу, лорду Азриелу. Как здорово! Скорей бы спасти всех этих детей, тогда она возьмет панцербьорна и помчится с ним в Свальбард, чтобы доставить лорду Азриелу веритометр. А когда ее папа будет свободен, он скажет Лире спасибо, ведь это она ему помогла, и они вместе построят волшебный мост и первыми ступят…
   Лира проснулась в своей каюте. Наверное, Джон Фаа перенес ее сюда с палубы. Тусклое солнце висело над горизонтом. Что поделаешь, север, в этих широтах оно выше не поднимается. А как двинемся дальше, с тоской подумала девочка, солнца и вовсе не будет, одна ночь полярная. А сейчас, должно быть, уже полдень.
   Лира нахлобучила на себя свои меха и выскочила на палубу, но там ее не ожидало ничего нового. Разгрузка закончилась, нарты стояли наготове, ездовые собаки грызли снег от нетерпения, но никто и не думал двигаться с места. Цагане по большей части сидели в прокуренном портовом кабачке, да с тоской поглядывали на пристань из окон. На длинных деревянных столах стояли блюда с пряниками и кружки с крепчайшим черным кофе. Шум голосов мешался с зудением и треском яндарических ламп, которые явно дышали на ладан.
   — А где господин Фаа? — спросила Лира, устраиваясь за столом рядом с Тони Коста и его приятелями. — Он что, куда-то ушел? С Фардером Корамом, да? Чтобы выручить панцирь Йорека?
   — Они к этому пошли, как его, дьявола, ну, в общем, к бургомистру ихнему. Ты сама-то медведя этого видела, а, Лира?
   — Ясное дело! — радостно выпалила девочка и с готовностью принялась рассказывать о встрече с панцербьорном во всех подробностях. В это время к компании за столом кто-то подсел.
   — Насколько я понимаю, речь идет о старине Йореке? — прозвучал хрипловатый голос.
   Лира повернулась и посмотрела на незнакомца. Перед ней сидел высокий поджарый человек с обветренным лицом. В чуть прищуренных льдисто-голубых глазах, в изгибе губ под тонкой полоской усов читалась затаенная насмешка, даже издевка. Лира мгновенно почувствовала в нем что-то особенное, но кто он — друг или враг? — она не знала. И альм у него занятный: тощая облезлая зайчиха. Но ее, видать, тоже голыми руками не возьмешь. Ну и парочка!
   Заметив Лирино смущение, незнакомец протянул ей руку и представился:
   — Меня зовут Ли. Ли Скорсби. К вашим услугам, мисс.
   — Я знаю! Вы… вы аэронавт, да, который на воздушном шаре! — завопила Лира. — Ой, а где он? А полетать можно?
   — Можно, только осторожно. Сейчас шар уже упаковали. А вы, наверное, та самая знаменитая Лира. Ну как, мисс, не испугались Йорека Бьернисона?
   — А вы его что, знаете?
   — Ну, как не знать. Мы с ним старые знакомые. Еще с Тунгусской кампании. Медведи это тебе не люди, с медведями не шути, а уж с Йореком-то в особенности. Ну что ж, господа, — обратился Ли к присутствующим, — может, в картишки перекинемся? По маленькой, а?
   Неведомо откуда в руках у него появилась колода карт.
   — Я слышал, вы по этой части большие виртуозы, — продолжал аэронавт. — Гибкие пальцы одной руки неуловимым движением тасовали колоду, а другая рука скользнула в жилетный карман за сигарой. — Так что, надеюсь, не откажете простому техасскому парню и сразитесь с ним в честном картежном поединке. Ну, кто со мной?
   Цагане по праву слывут картежных дел мастерами, так что на лицах многих из присутствующих появилась живейшая заинтересованность. Заскрипели придвигаемые к столу стулья, игроки принялись обсуждать с Ли ставки. В общем гомоне зайчиха-альм легонько повела ушами, и понятливый Пантелеймон мгновенно обернулся бурундуком и юркнул к ней под бочок.
   То, что собиралась сказать Хестер, а именно так звали зайчиху-альма, предназначалось прежде всего Лире:
   — Живо ноги в руки и к медведю. Расскажите ему все, что знаете. Быстрее. Если в городе пронюхают, что случилось, панциря вам не видать. Они его перепрячут.
   Лира неторопливо встала со стула, цапнула со стола пряник и сунула его в рот. Потом зорко огляделась вокруг. На нее никто не смотрел. Ли Скорсби сдавал, так что все взгляды были прикованы к колоде.
   Девочка выскользнула на улицу и прищурилась. Мутное северное солнце совсем выдохлось, день клонился к вечеру. Надо было спешить. Словно подчиняясь чей-то неведомой воле, Лира помчалась в санный парк. Ей было немножко страшно. Господи, что же она делает?
   Панцербьорн работал прямо под открытым небом. Лира остановилась у ворот и, ни слова не говоря, смотрела, как могучий медведь разбирает на части поломанный трактор. Не трактор, а гора металлолома: капот покорежился и смялся в гармошку, одна гусеница выгнулась куда-то вперед. Медведь поднимал огромные железяки, словно они были легче перышка. Когтистые лапы так и сяк крутили искалеченную деталь, словно проверяя ее на излом или на изгиб. Вот мощная пята опустилась на край капота, зверь налег на него всем весом, и вдруг, словно по волшебству, грубые вмятины расправились и изуродованный металл обрел свою прежнюю форму. Прислонив капот к бетонной стене, Йорек одной лапой ухватил трактор и перевернул его на бок. Теперь пришло время заняться гусеницей.
   Тут он заметил сиротливо жавшуюся у ворот девочку. Лира почувствовала предательскую дрожь в коленках. Перед ней стоял зверь, огромный и страшный зверь, которому ничего не стоило в два прыжка преодолеть те сорок метров, что разделяли их, и одним ударом могучей лапы своротить металлическую решетку забора. Для него она не прочнее паутинки. Нет уж, увольте. Разговаривайте с таким сами. Лира сделала шаг назад, но Пантелеймон шепнул ей на ухо:
   — Куда? Пусти-ка меня. Я сам все сделаю.
   Теперь он обернулся чистиком, и, не успела девочка и глазом моргнуть, как черно-белая птичка вспорхнула с ее плеча, перелетела через ворота и уселась на мерзлую землю, но уже по другую сторону. Чуть-чуть подальше в заборе была открытая калитка, но Лира топталась на месте и заходить внутрь не спешила. Пантелеймон метнул на нее пронзительный взгляд и вдруг превратился в барсука.
   Девочка прекрасно понимала, что он задумал. Альм и человек неразделимы и не могут отойти друг от друга даже на несколько метров. Если она так и будет стоять по эту сторону забора, а Пан останется в птичьем обличье, ему к медведю не подойти. Значит, он решил тащить ее за собой. На глазах у девочки закипели злые слезы. Барсучьи когти скребли обледенелую глину, и Пан рвался вперед. Попытка альма растянуть связующую их нить отдавалась в сердце Лиры мучительной болью, в которой физическое страдание сливалось воедино с чувством безмерной тоски по любимому существу. Она точно знала, что Пантелеймон сейчас испытывает то же самое. Все проходят через это, когда взрослеют, все пытаются разлучиться, пытаются проверить, как далеко они могут разойтись, чтобы потом метнуться навстречу друг другу, задыхаясь от блаженства и облегчения.
   Пантелеймон сделал еще один крошечный рывок вперед.
   — Больно, Пан, больно!
   Он не слушал. Медведь, не двигаясь с места, смотрел на них. Боль нарастала, наконец, она захлестнула все Лирино естество и из горла девочки вырвался отчаянный, протяжный вопль:
   — Па-а-ан!
   Она уже была внутри двора, ноги разъезжались на осклизлой глине, они сами несли девочку к альму, а он, превратившись в котенка, прыгнул прямо в ее протянутые вперед руки, и вот они, снова одно целое, сплелись воедино, и лишь судорожные всхлипы мешаются со словами.
   — Я так испугалась, я думала, ты…
   — Нет, нет, что ты…
   — Это так страшно, так больно, я не знала, что это так ужасно больно!
   Но вот Лира злым движением смахнула с глаз слезы и яростно шмыгнула носом. Прижимая к себе любимое пушистое тельце, она вдруг как никогда остро ощутила, что никогда, ни за что не даст разлучить себя со своим альмом. Никакая сила не заставит ее снова пройти через эту бездну отчаяния, через ужас и горе, от которых мутится рассудок. Даже если им суждено умереть, они все равно будут вместе, как те профессора в усыпальнице колледжа Вод Иорданских.
   Как по команде, девочка и альм посмотрели на медведя. Бедный, он же совсем один, всегда один. Нет у него никакого альма. Как же он живет? Лиру захлестнула такая горячая волна жалости, что она невольно протянула вперед руку, пытаясь погладить грязный свалявшийся мех, но, наткнувшись на холодный недобрый взгляд зверя, смешалась и не посмела.
   — Йорек Бьернисон, — еле слышно пролепетала девочка, — я хотела…
   — Что тебе?
   — Господин Фаа и Фардер Корам решили попробовать, ну… выручить твой панцирь.
   Медведь не шелохнулся и не ответил ни слова. Лира мгновенно поняла, как он оценивает шансы своих непрошеных заступников.
   — Только, — несмело продолжала девочка, — я и так знаю, где он. И, если ты, конечно, хочешь, я могу тебе сказать, а ты тогда сам сможешь пойти и забрать у них свой панцирь.
   — Как ты узнала?
   — Мне веритометр сказал. Это такой прибор с картинками, он все знает. Понимаешь, Йорек Бьернисон, я решила все тебе открыть, потому что они тебя обдурили, а это нечестно. Так нельзя. Джон Фаа, конечно, пойдет к этому ихнему бургомистру, будет с ним ругаться, губернатор ему что-нибудь пообещает, но только панцирь они тебе все равно не отдадут. А я знаю, где они его прячут. И тебе скажу. Но только при одном условии: ты пойдешь с нами на Больвангар и поможешь освободить детей. Согласен?
   — Да.
   — Только… — Лира замялась. Ей, конечно, не хотелось совать нос в чужие дела, но любопытство было сильнее. — Слушай-ка, Йорек, ведь здесь валяется столько всяких железок… Почему же ты не сделаешь себе новый панцирь?
   — Потому что толку в нем будет — чуть. Смотри сама. — С этими словами он легко поднял стоявший у стены металлический капот трактора и без малейших усилий когтем пропорол его насквозь, словно он был из бумаги.
   — Пойми ты, — продолжал медведь, — мой панцирь выкован из звездного железа, он сделан точно по мне. Для медведя панцирь — то же самое, что для тебя альм. Это моя душа. Представь себе, что тебе вместо него, — и Йорек кивнул головой на съежившегося Пана, — подсунут куклу лупоглазую. А его заберут. Вот и вся разница. Ладно, к делу. Где они прячут мой панцирь?
   — Я скажу, — торопливо заговорила Лира, — только пообещай никому не мстить, хорошо? Они, конечно, очень плохо поступили, но ты просто забудь, и все.
   — Мстить я не буду. Но если они сами полезут, не спущу. Если они возьмутся за оружие, пусть пеняют на себя. Где панцирь?
   — В доме священника, в чулане. Понимаешь, он думает, что в нем бесы, вот он их и изгоняет.
   Медведь встал на задние лапы и выпрямился во весь свой могучий рост. Он смотрел на запад. Луч заходящего солнца коснулся его морды. Шерсть на ней казалась золотисто-кремовой, она словно бы светилась в надвигающемся сумраке. Лира каждой клеточкой чувствовала, какая исполинская сила исходит от этого зверя.
   — Я должен работать до заката, — проронил медведь. — Я утром дал слово. До заката еще несколько минут. Нужно доработать.
   — А вот и нет. Ты просто не туда смотришь, вот и не видишь, что солнце уже село, а я вижу! — пропела Лира.
   И действительно, она стояла чуть поодаль и смотрела на юго-запад. Там в небе уже вовсю пылал закат, солнце медленно садилось за гряду гор.
   Медведь опустился на четыре лапы:
   — Твоя правда.
   Теперь он был едва различим во мраке.
   — Как тебя зовут, девочка?
   — Лира Белаква.
   — Я твой должник, Лира Белаква.
   Не говоря ни слова более, он вперевалочку потрусил к воротам и вдруг помчался вперед, да так быстро, что Лире было за ним и не угнаться. Она, правда, все равно пустилась в погоню, но позорно отстала. Верный Пантелеймон-чистик взмыл в воздух и командовал девочке сверху, куда бежать. Без него она бы мгновенно потеряла медведя из виду.
   Йорек в два прыжка промахнул узкий проулочек и вырвался на главную улицу Тролльзунда. Вот позади осталась резиденция бургомистра, где под флагштоком с уныло обвисшим флагом маршировал часовой: ать-два, ать-два, как заведенная механическая игрушка. Увидев мчащегося медведя, часовой понял, что надо действовать, но пока он соображал, как именно действовать, медведь уже скрылся за поворотом, миновал домик консула лапландских ведуний и понесся к гавани.
   Прохожие прижимались к стенам домов и испуганно смотрели ему вслед. Часовой дал два предупредительных выстрела в воздух и припустил за медведем, но, как на грех, улица шла под горку, ноги у бедолаги разъехались на обледеневших булыжниках, и он чуть не полетел вверх тормашками, так что эффектной погони не получилось. Тут как раз подоспела Лира. Когда она пробегала мимо резиденции бургомистра, то краем глаза заметила, что из дома во двор высыпали люди, явно привлеченные шумом. Девочка увидела среди них Фардера Корама, но больше ей ничего разглядеть не удалось. Надо было спешить, ведь горемыка-часовой уже поворачивал за угол.
   Дом священника считался, наверное, самым старинным в городе, да и сложен он был не из бревен, а из дорогостоящего кирпича. Лестница в три ступеньки вела к парадной двери, вернее, к тому, что раньше было парадной дверью, поскольку медведь уже успел разнести ее в щепки. Дом ходил ходуном, из окон раздавались отчаянные вопли, крики, треск и грохот. Часовой в нерешительности помедлил перед входом, держа ружье на изготовку, но, когда вокруг начала собираться толпа и из каждого окна на противоположной стороне улицы высовывались любопытные, чувство долга возобладало над минутной слабостью, и, дав еще один предупредительный выстрел в воздух, страж порядка ринулся внутрь дома.