Я должен сделать еще одно замечание относительно величия Махарши. После того как мне явился Рама, я обошел весь Мадрас в поисках совета относительно восстановления своей садханы. Все свами говорили мне разные благоглупости, потому что, в отличие от Махарши, не могли видеть мои Сердце и ум. Когда же я потом пришел к Махарши, он не посоветовал мне продолжать прилагать усилия — он видел, что я достиг состояния, в котором уже никогда не вернусь к прежней садхане. Он сказал: «Ты прибыл». Он знал, что я готов к Постижению, и своим божественным взглядом он поднял меня до своего собственного состояния. Истинный Учитель смотрит в твой ум и Сердце, видит, в каком состоянии ты находишься, и дает дельный совет, который всегда уместен. Совет тех людей, которые не утвердились в «Я», основан на знаниях, полученных из книг или понаслышке. Такие советы часто просто глупы. Истинный учитель никогда не собьет с толку ложным советом, ибо он знает, что тебе нужно и в каком состоянии ты находишься.
Прежде чем продолжить повествование, перечислю еще раз основные ступени своего духовного роста, потому что они иллюстрируют, как в общем случае протекает процесс Самоосознания. Во-первых, должна быть устремленность к Богу, любовь к Нему или желание освобождения. Без этого ничего невозможно. В моем личном случае тот опыт, который я получил восьмилетним мальчиком, породил во мне столь сильное стремление к Богу, что я четверть века искал Его как сумасшедший. Устремленность к Богу, к Самоосознанию подобна внутреннему пламени. Его надо зажечь и раздувать, пока оно не заполыхает так, что испепелит все остальные желания и интересы. Чтобы помешать Самоосознанию, достаточно всего лишь одной мысли, не совпадающей со стремлением «хочу к Богу» (или «хочу Самоосознания»). Если возникают иные мысли, значит, внутренний огонь еще не разгорелся как следует. Все годы, когда я был экстатичным бхактом Кришны, я раздувал пламя любви к Богу, и в этом огне все остальные желания сгорели. Если этот внутренний огонь горит достаточно долго и с должной интенсивностью, то в конце концов в нем перегорит и эта единственная, центральная, всепоглощающая устремленность к Богу (к «Я»). Это существенный момент, так как Самоосознание не состоится до тех пор, пока не уйдет и это последнее желание. После исчезновения этого завершающего желания наступит безмолвие, не нарушаемое никакими мыслями. Это еще не конец, а просто состояние ума, в котором больше не появляются мысли и желания. Именно это произошло со мной в Мадрасе после того, как мне явился Рама. Меня покинули все мысли и желания — настолько, что я уже не мог продолжать свою прежнюю духовную практику. Многим людям в своей жизни удавалось бросить краткий взгляд на «Я». Иногда это происходит спонтанно, нередко — в присутствии просветленного учителя. После таких проблесков сознание, как правило, возвращается в обычное состояние, так как по-прежнему присутствуют мысли и латентные (но не погасшие окончательно) желания. «Я» примет, поглотит и полностью уничтожит лишь тот ум, который совершенно свободен от васан. Именно в таком состоянии мой ум находился те несколько дней, пока я оставался в Мадрасе. Но просветление тогда еще не наступило, потому что не хватало завершающего штриха — нужна была милость моего учителя; я должен был сесть перед ним, услышать от него «Ты прибыл» и поверить ему; надо было, чтобы он посредством своего божественного взгляда передал мне свою энергию и благодать. Когда взгляд Махарши встретился с моим свободным от васан умом, «Я» воспрянуло и разрушило ум, который навсегда прекратил свою деятельность. Осталось только «Я».
Я уже говорил, что бхактом Кришны меня сделала мать. Однако после Самоосознания я понял, что она оказалась просто инструментом; корни моей исключительной привязанности к Кришне уходят в прошлую жизнь, когда я был йогом в Южной Индии. После того как я обрел знание о своей прошлой жизни, мне стали понятны многие особенности жизни нынешней. В прошлой жизни я был великим бхактом Кришны. У меня было множество учеников, и я построил храм Кришны, в котором установил большое алтарное изваяние из белого камня. В той жизни я часто входил в нирвикальпа-самадхи, но так и не осознал высшее «Я». Мне помешало, в частности, сексуальное желание, которое я испытывал по отношению к одной из служанок. Она происходила из низкой касты, поэтому служила в ашраме уборщицей и выполняла другую непрестижную работу. Я внешне никак не проявлял своего влечения к ней и упорно старался подавить это чувство, но полностью от него так и не избавился. Когда я родился X.В.Л. Пуньджей, эта женщина (в своем новом воплощении) стала моей женой. Этой единственной васаны оказалось достаточно, чтобы я снова воплотился и создал семью с той, к которой испытывал влечение. Так действует карма.
Моя жизнь в качестве йога-кришнаита закончилась необычно и, можно сказать, кошмарно. Я вошел в нир-викальпа-самадхи и оставался в нем двадцать дней. Ученики решили, что я умер — в моем теле не было заметно никаких признаков дыхания и кровообращения. Из деревни привели «знающего человека», чтобы он определил, осталась ли в моем теле прана. Он тщательно осмотрел мою телесную оболочку, а потом объявил, что просверлит в ней отверстие и выяснит, осталась ли еще в теле жизнь. «Эксперт» взял инструмент для вскрытия кокосов и проделал им дырку в моем черепе. Посмотрев внутрь, он изрек, что я мертв. После такого вердикта ученики сожгли меня в яме-солшдхи, которую выкопали рядом с храмом.
Так я был сожжен заживо. Я осознавал все, что делал человек, продырявивший мне голову, и понимал, что меня собираются сжечь, но не мог на это никак отреагировать — настолько глубоко был погружен в нирвикальпа-самадхи. Все это странным образом напоминало то мое состояние, в которое я вошел в восьмилетнем возрасте (когда меня переполняло такое счастье и покой, что я, хотя и осознавал все происходящее вокруг, не мог никак на это отреагировать).
Много лет спустя, снова поселившись (в нынешнем воплощении) на Юге, я отправился посмотреть на этот храм. В прошлой жизни я так хорошо запомнил дорогу к нему, что мог указывать маршрут водителю такси, хотя длинный путь от станции изобиловал развилками и поворотами. Все выглядело именно так, как сохранилось в моей памяти. Установленное мною белокаменное изваяние Кришны по-прежнему находится в храме. Вот только мое надгробие не сохранилось — река поменяла русло и теперь протекает там, где раньше была моя могила.
Махарши сказал, что мне не надо искать внешних проявлений Бога — Кришну или кого-либо еще, — потому что все они эфемерны. Я последовал его совету (после того, как он показал мне, кто я есть), но образы богов продолжают являться мне. Даже теперь, спустя десятилетия после завершения моего духовного поиска, Кришна по-прежнему регулярно приходит ко мне. Когда бы Он ни появился, я чувствую все ту же огромную любовь к Нему, но теперь Он не может обратить мой взор на что-либо иное, кроме высшего «Я».
Попробую объяснить: в детстве я думал, что тело Кришны реально, потому что можно было к нему прикоснуться. Тогда я не знал, что осязаемость не является истинным критерием реальности. Реально то, что вечно и неизменно. Под данное определение подпадает только бесформенное «Я». Теперь я могу сказать, что, когда Кришна появлялся в моей детской комнате, это было временным, нереальным феноменом, имевшим место в Сознании — единственной реальности. И все остальные явления мне Кришны относятся к этой же категории. Ныне меня, отождествившегося с истинным «Я», величие богов (даже стоящих передо мной) не ослепит и не введет в иллюзию; я знаю, что сила и красота, которую они являют, иллюзорны. Во мне, в моем высшем «Я» присутствует все могущество и великолепие, так что мне нет нужды искать эти качества в ином месте.
После моего преображения, происшедшего в присутствии Махарши, моя внешняя жизнь, в основном, оставалась прежней. Я вернулся в Мадрас, ходил на работу и старался обеспечить свою семью всем, чем только мог. По выходным (или если у меня накапливалась приличная сумма денег) я приезжал в Тируваннамалай, садился у стоп своего учителя и грелся в лучах его сияния. От того циничного скептика, который во время первого визита агрессивно противостоял Махарши, не осталось и следа. Меня переполняла любовь к Учителю. Первые несколько месяцев после Самоосознания у меня не было никаких мыслей. Я приходил в офис и выполнял свои обязанности, но при этом в моей голове не появлялась ни одна мысль. То же самое было и когда я отправлялся в Тируваннамалай. Сидел ли я в зале рядом с Махарши, бродил ли вокруг холма или делал покупки в городе — все совершалось без какой-либо ментальной активности. Всюду простирался океан безмолвия, по поверхности которого не пробегала даже и рябь мыслей. Я вскоре понял, что ум и мысли не являются непременным условием мирской деятельности. Если человек осознал истинное «Я», попечительство о его жизни берут на себя высшие силы. Все его действия совершаются спонтанно и с максимальным эффектом — хотя на них не было затрачено никаких ментальных усилий.
Я часто привозил в ашрам на выходные свою семью и сослуживцев. Похоже, что Махарши особо выделял среди них мою дочь. За время жизни в Мадрасе она овладела тамильским в достаточной степени, чтобы общаться с Махарши на его родном языке. Во время наших посещений они всегда играли вместе и хохотали.
Однажды моя дочь села перед Махарши и вошла в состояние, которое внешне воспринималось как глубокий медитативный транс. Когда колокол позвал на обед, я не смог ее разбудить. Махарши посоветовал оставить ее в покое, и мы пошли есть без нее. Вернувшись, мы застали ее в том же месте и в прежнем положении. Прошло еще несколько часов, прежде чем она возвратилась в обычное сознание.
Майор Чедвик с большим интересом следил за происходящим. Когда моя дочь очнулась, он подошел к Махарши и сказал:
— Я здесь уже более десяти лет, но со мной никогда не происходило ничего подобного. А эта семилетняя девочка, похоже, вошла в самадхи вообще без каких-либо усилий. Как это возможно?
Махарши улыбнулся и ответил:
— С чего ты взял, что она младше тебя?
После этого случая дочь прониклась любовью к Махарши и очень привязалась к нему. Когда мы уезжали домой, она ему сказала:
— Ты мой отец. Я не поеду в Мадрас. Я останусь здесь, с тобой.
Махарши засмеялся:
— Нет, тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся домой со своим настоящим отцом. Пойди в школу, выучись, а потом сможешь прийти сюда — если захочешь.
Происшедшее в ашраме стало важным событием в жизни моей дочери. Несколько недель спустя я подслушал, как она кому-то рассказывала на кухне, что не бывает такого дня, когда она не вспоминала бы о случившемся. Но если бы вы спросили ее об этом событии, она ничего не ответила бы. Всякий раз, когда кто-то спрашивал ее: «Что произошло в тот день, когда ты вошла в транс перед Махарши?» — ее реакция была одной и той же: она начинала плакать. Даже мне она не могла объяснить или описать, что именно с ней было.
В другой раз я привел к Махарши пира, которого встретил в Мадрасе. Этот профессор, приобщившийся к религиозной жизни в результате внутреннего пробуждения, прибыл из Багдада в Индию потому, что ему вдруг захотелось увидеть, в каком состоянии познания пребывают настоящие индийские святые. Я убедил его поехать со мной к Махарши, ибо не мог представить лучшего примера индийского святого. В Тируваннамалае мы некоторое время посидели в зале, глядя на Шри Раману. Потом пир встал, поклонился и вышел. Когда я догнал его и спросил, почему он ушел так внезапно, тот ответил: «Я вдохнул аромат этого цветка сада индуизма. Теперь мне нет необходимости нюхать другие цветы — я удовлетворен и могу вернуться в Багдад».
Этот человек был джняни. За несколько минут, проведенных в обществе Махарши, он сумел убедиться в том, что цветок Джняны индуизма не отличается от высших состояний, достигаемых мусульманскими святыми.
Такие просветленные встречаются очень редко. За последние лет сорок я встречал тысячи садху, свами, гуру и других духовных людей. На Кумбхамелах я видел миллионы паломников; я побывал во многих индийских крупных ашрамах; я странствовал по Гималаям, встречаясь там с отшельниками; я общался с йогами, обладающими великими сиддхами; с людьми, которые могут левитировать. Но за все годы, прошедшие со времени обретения мною Самоосознания, мне довелось встретить всего двух человек, сумевших убедить меня в том, что они обрели полное просветление. Мусульманский пир был одним из них. Второго — сравнительно малоизвестного садху — я встретил на обочине дороги в Карнатаке.
Я ждал автобуса в заброшенном поселке возле Кришнагири — города, расположенного между Тируваннамалаем и Бангалором. Тут ко мне подошел человек чрезвычайно непрезентабельного вида. Одеждой ему служили грязные лохмотья, а его ноги были покрыты открытыми ранами, в которых копошились черви.
На праздновании говорили, и я вызвался почистить ему раны и дать мазь, способствующую заживлению. Мое предложение его совершенно не заинтересовало: «Оставь червей в покое. Пусть себе завтракают».
Чтобы не оставлять его в таком жалком состоянии, я порвал на ленты свою накидку и забинтовал ему ноги чистой тканью. Мы попрощались, и он ушел в ближайший лес.
Я понял, что этот человек — джняни. В моей голове уже начали появляться праздные мысли о том, что за странная карма заставила его так пренебрегать своим телом, когда ко мне подошла женщина, продававшая в придорожной лавке лепешки. Она сказала: «Вам очень повезло, вы разговаривали с великим махатмой. Он живет в этом лесу, но почти никогда не показывается на людях. Из Бангалора приезжают люди, чтобы повидать его, но никто не может его найти, если он сам не захочет встретиться с кем-то. Я сижу здесь каждый день, но не видела его уже больше года. И прежде мне никогда не доводилось видеть, чтобы он подходил к совершенно чужому человеку и беседовал с ним».
Я несколько отклонился от своего повествования, но история с джняни-оборванцем (а также в прошлом мусульманином) иллюстрирует пару важных моментов, о которых мне хочется сказать. На первый я уже намекнул. Хотя многим людям случается непосредственно бросить взгляд на истинное «Я», полное и непрерывное его осознавание — явление крайне редкое. Я убедился в этом на личном опыте, повидав миллионы (без преувеличения) людей, придерживающихся того или иного духовного пути. Второй момент тоже важен, так как в нем отражено величие Махарши. Из этих троих людей (встретившихся мне после достижения Самоосознания), в которых я увидел истинных джняни, только Махарши двадцать четыре часа в сутки был доступен для всех, кто хотел его видеть. Садху из Кришнагири скрывался в лесу; мусульманский пир, остановившись в моем доме, сидел взаперти и отказывался встречаться с посетителями, желавшими его видеть. Из них троих только Махарши можно было легко найти и свободно подойти к нему. Об этом свидетельствуют и мои первые посещения (когда я два раза шел к нему после обеда). Он мог бы промолчать и позволить секретарю отослать меня обратно. Но он, чувствуя, что у меня есть неотложная потребность увидеть его, позволил мне войти и говорить о том, что меня волновало. Никому не возбранялось повидать его — даже незрелым людям, совершенно не вписывающимся в его окружение. Посетители и ученики могли находиться в его присутствии столько, сколько хотели, впитывая в себя столько его благодати, сколько могли вместить. Джняна сама по себе делала Махарши духовным гигантом, но его постоянная общедоступность придавала его величию дополнительный блеск.
Во время своих посещений Шри Раманашрама я сидел в зале с Махарши и слушал, как ученики обращаются к нему с вопросами и сомнениями. Иногда, если ответ мне был непонятен или не соответствовал моему личному опыту, я сам задавал вопрос. Годы, проведенные в военной академии, приучили меня не оставлять затронутого вопроса до тех пор, пока мне не станет все понятно. Этим же принципом я руководствовался и в отношении философского учения Махарши.
Например, однажды я услышал, как он сказал посетителю, что Сердце как духовный центр расположено в груди справа; именно оттуда исходят и туда возвращаются мысли о «Я». Это противоречило моему собственному опыту: во время моего первого посещения Шри Раманы Махарши, когда мое Сердце открылось и расцвело, я узнал, что оно не находится ни в теле, ни вне его. А когда во время второго визита это ощущение истинного «Я» стало непрерывным, я понял, что нельзя утверждать, будто Сердце может быть ограничено телом или пребывать в какой-то его части.
Я присоединился к обсуждению и спросил: «Почему Вы помещаете Сердце в правую сторону груди, тем самым ограничивая его? Для Сердца нет ни „левого“, ни „правого“, потому что оно не пребывает ни внутри, ни вне тела. Почему бы не сказать, что оно везде? Как можно ограничивать Истину каким-то местом в теле? Разве не правильнее сказать, что не Сердце находится в теле, а тело — в Сердце?» (Вопросы я задавал прямо и без смущения — этому меня тоже научила армия.)
Ответ меня полностью удовлетворил. Повернувшись ко мне, Махарши объяснил, что в подобных терминах он разговаривает только с теми, кто все еще отождествляет себя со своим телом:
— Когда я говорю, что «я» расположено в правой части тела, что чувство «я» связано с правой половиной грудной клетки, я адресую эту информацию тем людям, которые по-прежнему думают, будто являются телом. Им я говорю, что Сердце находится там. Но, строго говоря, неверно утверждать, будто «я» исходит из Сердца, расположенного в правой части груди, и что оно туда же возвращается. «Сердце» — иное название Реальности, и оно не находится ни внутри тела, ни вне его. По отношению к нему нет «внутреннего» и «внешнего», так как оно является единственной реальностью. Я не отождествляю Сердце ни с каким анатомическим органом, нервным сплетением или чем-либо еще. Но если человек видит себя как тело, если считает, что является телом, то ему нужно посоветовать найти в теле место, откуда возникает и куда уходит ощущение «я». Таким местом должно быть Сердце в правой стороне груди, потому что каждый человек, независимо от расы, религии и языка, на котором он разговаривает, говоря «я», указывает на правую сторону груди. Так делают во всем мире, поэтому именно это место можно считать местоположением Сердца. И внимательно наблюдая, откуда при пробуждении возникает мысль «я», а также проследив, куда она уходит при засыпании, можно заметить, что этим местом является правостороннее Сердце.
Мне нравилось разговаривать с Махарши, когда он был один (или хотя бы в не слишком многолюдном окружении), но такое случалось редко. Даже если я обращался к нему с вопросом, мне приходилось пользоваться услугами переводчика, так как я не настолько хорошо знал тамильский, чтобы вести философскую беседу.
Застать Махарши в спокойной обстановке было легче летом, когда стояла такая жара, что поток посетителей превращался в слабый ручеек. Как-то в мае (в разгар лета) мы сидели с Махарши всего лишь впятером. Одним из нас был Чедвик, который пошутил: «Бхагаван, мы ваши самые бедные ученики. Все, кому по карману отправиться в горы за прохладой, уже разъехались. Только мы, несчастные, остались».
Махарши засмеялся и сказал: «Да, оставаться здесь летом, никуда не уезжая, — настоящий тапас».
Иногда я сопровождал Махарши в его прогулках вокруг ашрама. Это позволяло мне вести с ним личную беседу и непосредственно наблюдать, как он относится к ученикам и служащим ашрама. Я видел его следящим за раздачей пищи — он хотел убедиться, что всем накладывают равные порции. Я видел, как он останавливал рабочих, которые, прервав свою работу, пытались простереться перед ним в поклоне. Во всем, что он делал, содержался урок для нас. Каждый его шаг был выражением его учения.
Махарши предпочитал работать с окружающими просто, без каких-либо драматических эффектов. В Раманашраме не было масштабных демонстраций могущества Махарши; просто сердца всех, кто общался с ним, постоянно наполнялись незримой, исходящей от него благодатью.
Хорошей иллюстрацией неявного, скрытого воздействия на нас Раманы Махарши является случай, свидетелем которого я был. Женщина принесла мертвого сына и положила бездыханное тело перед кушеткой Шри Раманы. Мальчик скоропостижно скончался от укуса змеи. Мать умоляла воскресить ее ребенка, но Махарши, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания и игнорировал ее просьбы. Через несколько часов комендант ашрама попросил ее унести труп ребенка. Однако на выходе из ашрама женщина встретила заклинателя змей, который сказал, что может заняться ее сыном. Он сделал что-то с рукой мальчика (в месте укуса), и тот сразу же стал проявлять признаки жизни — хотя и был мертв уже несколько часов. Ученики в ашраме отнесли это чудо на счет Махарши; они говорили: «Если джняни обращает внимание на проблему, она автоматически решается божественным вмешательством». Согласно этой теории, хотя Махарши внешне ничего не делал с ребенком, на внутреннем, бессознательном уровне то внимание, которое он уделил проблеме, стало причиной появления нужного человека в нужном месте. Сам Махарши, конечно, отрицал свою причастность к воскрешению. «Вот как?» — это вся его реакция на сообщение о том, что мальчик ожил.
Это было характерно для Махарши. Он никогда не совершал никаких чудес и даже отказывался признавать себя инициатором тех необычных явлений, которые происходили в его присутствии или благодаря вере учеников в него. Единственным чудом, которому он способствовал, являлось внутреннее преображение. Словом, взглядом, жестом или просто пребывая в безмолвной неподвижности, он успокаивал ум окружавших его людей и давал им возможность осознать, кем они в действительности являются. И нет чуда, больше этого.
В 1947 году британское правительство под давлением мусульман решило, что, прежде чем предоставить Индии независимость, ее надо разделить. Та часть страны, где мусульманское население составляет большинство, должна была стать Пакистаном; остальная территория оставалась Индией (но теперь уже новой — независимой). На северо-западе новая граница проходила с севера на юг, к востоку от Лахора. Это означало, что после намеченного на август провозглашения независимости моя семья должна была оказаться в Пакистане. В месяцы, предшествовавшие объявлению независимости, многие мусульмане эмигрировали из Индии в нарождающийся Пакистан. В то же время многие индусы, жившие на северо-западе, переселялись в Индию. В обоих религиозных общинах кипели страсти. Мусульмане нападали на индусов, пытающихся покинуть Пакистан, грабили их и даже убивали. Аналогичным образом индусы поступали с мусульманами, покидавшими Индию. Эскалация насилия достигла такого размаха, что мусульмане останавливали идущие из Пакистана поезда с индусами, выводили их из вагонов и расстреливали, а индусы нападали на поезда, идущие во встречном направлении, и тоже убивали пассажиров. Но я ничего об этом не знал, так как не читал газет и не слушал радио. В июле 1947 г. (за месяц до провозглашения независимости) ко мне подошел Дэвараджа Мудалиар и спросил, из какой части Пенджаба я родом. Когда я сказал, что из города, расположенного в двадцати милях к западу от Лахора, он сообщил мне о предстоящем отторжении этой территории от Индии и подчеркнул, что мой родительский дом окажется в Пакистане, Он спросил:
— Где сейчас находится твоя семья, твои родные?
— Насколько я знаю, — ответил я (так как мало общался с ними), — они по-прежнему дома, в городе. Никто из родственников не живет на той территории, которая будет Индией.
— Так почему ты не поедешь, чтобы перевезти их? Сейчас оставаться там опасно.
Он рассказал мне обо всех ужасах, которые там творятся, и настаивал на том, что я обязан позаботиться о семье и переправить ее в безопасное место. Он даже посоветовал привезти всех в Тируваннамалай. Но я сказал: «Нет, не поеду. Я не могу покинуть Махарши».
Это не было простой отговоркой: мои слова буквально отражали то, что я чувствовал. Мои отношения с Махарши достигли стадии, когда я влюбленно смотрел на него не отводя глаз и не мог сосредоточить мысли на поездке в другой конец страны (да еще и на неопределенное время).
В тот день мы сопровождали Махарши во время вечерней прогулки. Дэвараджа Мудалиар обратился к нему:
— Похоже, что семья Пуньджи бедствует в Западном Пенджабе. А он не хочет туда ехать — будто его не интересует, останутся его близкие там или нет. Независимость будет провозглашена менее чем через месяц. Если он не поедет сейчас, потом может быть уже поздно.
Махарши согласился с тем, что мое место — рядом с семьей. Он сказал:
— Там, откуда ты родом, будет множество бед. Почему бы тебе туда не поехать и не вывезти оттуда свою семью?
Хотя это прозвучало как приказ, я продолжал артачиться. С того самого дня, когда Махарши показал мне, кто я есть, я испытывал по отношению к нему огромную любовь и привязанность. Я искренне чувствовал, что в мире нет никого более близкого мне, чем он. Я думал: «Я так благодарен этому человеку, который избавил меня от страхов, даровал мне свет, рассеявший в моем уме мрак, что я не могу поддерживать отношения с кем-либо помимо него». Я попытался объяснить свою позицию:
Прежде чем продолжить повествование, перечислю еще раз основные ступени своего духовного роста, потому что они иллюстрируют, как в общем случае протекает процесс Самоосознания. Во-первых, должна быть устремленность к Богу, любовь к Нему или желание освобождения. Без этого ничего невозможно. В моем личном случае тот опыт, который я получил восьмилетним мальчиком, породил во мне столь сильное стремление к Богу, что я четверть века искал Его как сумасшедший. Устремленность к Богу, к Самоосознанию подобна внутреннему пламени. Его надо зажечь и раздувать, пока оно не заполыхает так, что испепелит все остальные желания и интересы. Чтобы помешать Самоосознанию, достаточно всего лишь одной мысли, не совпадающей со стремлением «хочу к Богу» (или «хочу Самоосознания»). Если возникают иные мысли, значит, внутренний огонь еще не разгорелся как следует. Все годы, когда я был экстатичным бхактом Кришны, я раздувал пламя любви к Богу, и в этом огне все остальные желания сгорели. Если этот внутренний огонь горит достаточно долго и с должной интенсивностью, то в конце концов в нем перегорит и эта единственная, центральная, всепоглощающая устремленность к Богу (к «Я»). Это существенный момент, так как Самоосознание не состоится до тех пор, пока не уйдет и это последнее желание. После исчезновения этого завершающего желания наступит безмолвие, не нарушаемое никакими мыслями. Это еще не конец, а просто состояние ума, в котором больше не появляются мысли и желания. Именно это произошло со мной в Мадрасе после того, как мне явился Рама. Меня покинули все мысли и желания — настолько, что я уже не мог продолжать свою прежнюю духовную практику. Многим людям в своей жизни удавалось бросить краткий взгляд на «Я». Иногда это происходит спонтанно, нередко — в присутствии просветленного учителя. После таких проблесков сознание, как правило, возвращается в обычное состояние, так как по-прежнему присутствуют мысли и латентные (но не погасшие окончательно) желания. «Я» примет, поглотит и полностью уничтожит лишь тот ум, который совершенно свободен от васан. Именно в таком состоянии мой ум находился те несколько дней, пока я оставался в Мадрасе. Но просветление тогда еще не наступило, потому что не хватало завершающего штриха — нужна была милость моего учителя; я должен был сесть перед ним, услышать от него «Ты прибыл» и поверить ему; надо было, чтобы он посредством своего божественного взгляда передал мне свою энергию и благодать. Когда взгляд Махарши встретился с моим свободным от васан умом, «Я» воспрянуло и разрушило ум, который навсегда прекратил свою деятельность. Осталось только «Я».
Я уже говорил, что бхактом Кришны меня сделала мать. Однако после Самоосознания я понял, что она оказалась просто инструментом; корни моей исключительной привязанности к Кришне уходят в прошлую жизнь, когда я был йогом в Южной Индии. После того как я обрел знание о своей прошлой жизни, мне стали понятны многие особенности жизни нынешней. В прошлой жизни я был великим бхактом Кришны. У меня было множество учеников, и я построил храм Кришны, в котором установил большое алтарное изваяние из белого камня. В той жизни я часто входил в нирвикальпа-самадхи, но так и не осознал высшее «Я». Мне помешало, в частности, сексуальное желание, которое я испытывал по отношению к одной из служанок. Она происходила из низкой касты, поэтому служила в ашраме уборщицей и выполняла другую непрестижную работу. Я внешне никак не проявлял своего влечения к ней и упорно старался подавить это чувство, но полностью от него так и не избавился. Когда я родился X.В.Л. Пуньджей, эта женщина (в своем новом воплощении) стала моей женой. Этой единственной васаны оказалось достаточно, чтобы я снова воплотился и создал семью с той, к которой испытывал влечение. Так действует карма.
Моя жизнь в качестве йога-кришнаита закончилась необычно и, можно сказать, кошмарно. Я вошел в нир-викальпа-самадхи и оставался в нем двадцать дней. Ученики решили, что я умер — в моем теле не было заметно никаких признаков дыхания и кровообращения. Из деревни привели «знающего человека», чтобы он определил, осталась ли в моем теле прана. Он тщательно осмотрел мою телесную оболочку, а потом объявил, что просверлит в ней отверстие и выяснит, осталась ли еще в теле жизнь. «Эксперт» взял инструмент для вскрытия кокосов и проделал им дырку в моем черепе. Посмотрев внутрь, он изрек, что я мертв. После такого вердикта ученики сожгли меня в яме-солшдхи, которую выкопали рядом с храмом.
Так я был сожжен заживо. Я осознавал все, что делал человек, продырявивший мне голову, и понимал, что меня собираются сжечь, но не мог на это никак отреагировать — настолько глубоко был погружен в нирвикальпа-самадхи. Все это странным образом напоминало то мое состояние, в которое я вошел в восьмилетнем возрасте (когда меня переполняло такое счастье и покой, что я, хотя и осознавал все происходящее вокруг, не мог никак на это отреагировать).
Много лет спустя, снова поселившись (в нынешнем воплощении) на Юге, я отправился посмотреть на этот храм. В прошлой жизни я так хорошо запомнил дорогу к нему, что мог указывать маршрут водителю такси, хотя длинный путь от станции изобиловал развилками и поворотами. Все выглядело именно так, как сохранилось в моей памяти. Установленное мною белокаменное изваяние Кришны по-прежнему находится в храме. Вот только мое надгробие не сохранилось — река поменяла русло и теперь протекает там, где раньше была моя могила.
Махарши сказал, что мне не надо искать внешних проявлений Бога — Кришну или кого-либо еще, — потому что все они эфемерны. Я последовал его совету (после того, как он показал мне, кто я есть), но образы богов продолжают являться мне. Даже теперь, спустя десятилетия после завершения моего духовного поиска, Кришна по-прежнему регулярно приходит ко мне. Когда бы Он ни появился, я чувствую все ту же огромную любовь к Нему, но теперь Он не может обратить мой взор на что-либо иное, кроме высшего «Я».
Попробую объяснить: в детстве я думал, что тело Кришны реально, потому что можно было к нему прикоснуться. Тогда я не знал, что осязаемость не является истинным критерием реальности. Реально то, что вечно и неизменно. Под данное определение подпадает только бесформенное «Я». Теперь я могу сказать, что, когда Кришна появлялся в моей детской комнате, это было временным, нереальным феноменом, имевшим место в Сознании — единственной реальности. И все остальные явления мне Кришны относятся к этой же категории. Ныне меня, отождествившегося с истинным «Я», величие богов (даже стоящих передо мной) не ослепит и не введет в иллюзию; я знаю, что сила и красота, которую они являют, иллюзорны. Во мне, в моем высшем «Я» присутствует все могущество и великолепие, так что мне нет нужды искать эти качества в ином месте.
После моего преображения, происшедшего в присутствии Махарши, моя внешняя жизнь, в основном, оставалась прежней. Я вернулся в Мадрас, ходил на работу и старался обеспечить свою семью всем, чем только мог. По выходным (или если у меня накапливалась приличная сумма денег) я приезжал в Тируваннамалай, садился у стоп своего учителя и грелся в лучах его сияния. От того циничного скептика, который во время первого визита агрессивно противостоял Махарши, не осталось и следа. Меня переполняла любовь к Учителю. Первые несколько месяцев после Самоосознания у меня не было никаких мыслей. Я приходил в офис и выполнял свои обязанности, но при этом в моей голове не появлялась ни одна мысль. То же самое было и когда я отправлялся в Тируваннамалай. Сидел ли я в зале рядом с Махарши, бродил ли вокруг холма или делал покупки в городе — все совершалось без какой-либо ментальной активности. Всюду простирался океан безмолвия, по поверхности которого не пробегала даже и рябь мыслей. Я вскоре понял, что ум и мысли не являются непременным условием мирской деятельности. Если человек осознал истинное «Я», попечительство о его жизни берут на себя высшие силы. Все его действия совершаются спонтанно и с максимальным эффектом — хотя на них не было затрачено никаких ментальных усилий.
Я часто привозил в ашрам на выходные свою семью и сослуживцев. Похоже, что Махарши особо выделял среди них мою дочь. За время жизни в Мадрасе она овладела тамильским в достаточной степени, чтобы общаться с Махарши на его родном языке. Во время наших посещений они всегда играли вместе и хохотали.
Однажды моя дочь села перед Махарши и вошла в состояние, которое внешне воспринималось как глубокий медитативный транс. Когда колокол позвал на обед, я не смог ее разбудить. Махарши посоветовал оставить ее в покое, и мы пошли есть без нее. Вернувшись, мы застали ее в том же месте и в прежнем положении. Прошло еще несколько часов, прежде чем она возвратилась в обычное сознание.
Майор Чедвик с большим интересом следил за происходящим. Когда моя дочь очнулась, он подошел к Махарши и сказал:
— Я здесь уже более десяти лет, но со мной никогда не происходило ничего подобного. А эта семилетняя девочка, похоже, вошла в самадхи вообще без каких-либо усилий. Как это возможно?
Махарши улыбнулся и ответил:
— С чего ты взял, что она младше тебя?
После этого случая дочь прониклась любовью к Махарши и очень привязалась к нему. Когда мы уезжали домой, она ему сказала:
— Ты мой отец. Я не поеду в Мадрас. Я останусь здесь, с тобой.
Махарши засмеялся:
— Нет, тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся домой со своим настоящим отцом. Пойди в школу, выучись, а потом сможешь прийти сюда — если захочешь.
Происшедшее в ашраме стало важным событием в жизни моей дочери. Несколько недель спустя я подслушал, как она кому-то рассказывала на кухне, что не бывает такого дня, когда она не вспоминала бы о случившемся. Но если бы вы спросили ее об этом событии, она ничего не ответила бы. Всякий раз, когда кто-то спрашивал ее: «Что произошло в тот день, когда ты вошла в транс перед Махарши?» — ее реакция была одной и той же: она начинала плакать. Даже мне она не могла объяснить или описать, что именно с ней было.
В другой раз я привел к Махарши пира, которого встретил в Мадрасе. Этот профессор, приобщившийся к религиозной жизни в результате внутреннего пробуждения, прибыл из Багдада в Индию потому, что ему вдруг захотелось увидеть, в каком состоянии познания пребывают настоящие индийские святые. Я убедил его поехать со мной к Махарши, ибо не мог представить лучшего примера индийского святого. В Тируваннамалае мы некоторое время посидели в зале, глядя на Шри Раману. Потом пир встал, поклонился и вышел. Когда я догнал его и спросил, почему он ушел так внезапно, тот ответил: «Я вдохнул аромат этого цветка сада индуизма. Теперь мне нет необходимости нюхать другие цветы — я удовлетворен и могу вернуться в Багдад».
Этот человек был джняни. За несколько минут, проведенных в обществе Махарши, он сумел убедиться в том, что цветок Джняны индуизма не отличается от высших состояний, достигаемых мусульманскими святыми.
Такие просветленные встречаются очень редко. За последние лет сорок я встречал тысячи садху, свами, гуру и других духовных людей. На Кумбхамелах я видел миллионы паломников; я побывал во многих индийских крупных ашрамах; я странствовал по Гималаям, встречаясь там с отшельниками; я общался с йогами, обладающими великими сиддхами; с людьми, которые могут левитировать. Но за все годы, прошедшие со времени обретения мною Самоосознания, мне довелось встретить всего двух человек, сумевших убедить меня в том, что они обрели полное просветление. Мусульманский пир был одним из них. Второго — сравнительно малоизвестного садху — я встретил на обочине дороги в Карнатаке.
Я ждал автобуса в заброшенном поселке возле Кришнагири — города, расположенного между Тируваннамалаем и Бангалором. Тут ко мне подошел человек чрезвычайно непрезентабельного вида. Одеждой ему служили грязные лохмотья, а его ноги были покрыты открытыми ранами, в которых копошились черви.
На праздновании говорили, и я вызвался почистить ему раны и дать мазь, способствующую заживлению. Мое предложение его совершенно не заинтересовало: «Оставь червей в покое. Пусть себе завтракают».
Чтобы не оставлять его в таком жалком состоянии, я порвал на ленты свою накидку и забинтовал ему ноги чистой тканью. Мы попрощались, и он ушел в ближайший лес.
Я понял, что этот человек — джняни. В моей голове уже начали появляться праздные мысли о том, что за странная карма заставила его так пренебрегать своим телом, когда ко мне подошла женщина, продававшая в придорожной лавке лепешки. Она сказала: «Вам очень повезло, вы разговаривали с великим махатмой. Он живет в этом лесу, но почти никогда не показывается на людях. Из Бангалора приезжают люди, чтобы повидать его, но никто не может его найти, если он сам не захочет встретиться с кем-то. Я сижу здесь каждый день, но не видела его уже больше года. И прежде мне никогда не доводилось видеть, чтобы он подходил к совершенно чужому человеку и беседовал с ним».
Я несколько отклонился от своего повествования, но история с джняни-оборванцем (а также в прошлом мусульманином) иллюстрирует пару важных моментов, о которых мне хочется сказать. На первый я уже намекнул. Хотя многим людям случается непосредственно бросить взгляд на истинное «Я», полное и непрерывное его осознавание — явление крайне редкое. Я убедился в этом на личном опыте, повидав миллионы (без преувеличения) людей, придерживающихся того или иного духовного пути. Второй момент тоже важен, так как в нем отражено величие Махарши. Из этих троих людей (встретившихся мне после достижения Самоосознания), в которых я увидел истинных джняни, только Махарши двадцать четыре часа в сутки был доступен для всех, кто хотел его видеть. Садху из Кришнагири скрывался в лесу; мусульманский пир, остановившись в моем доме, сидел взаперти и отказывался встречаться с посетителями, желавшими его видеть. Из них троих только Махарши можно было легко найти и свободно подойти к нему. Об этом свидетельствуют и мои первые посещения (когда я два раза шел к нему после обеда). Он мог бы промолчать и позволить секретарю отослать меня обратно. Но он, чувствуя, что у меня есть неотложная потребность увидеть его, позволил мне войти и говорить о том, что меня волновало. Никому не возбранялось повидать его — даже незрелым людям, совершенно не вписывающимся в его окружение. Посетители и ученики могли находиться в его присутствии столько, сколько хотели, впитывая в себя столько его благодати, сколько могли вместить. Джняна сама по себе делала Махарши духовным гигантом, но его постоянная общедоступность придавала его величию дополнительный блеск.
Во время своих посещений Шри Раманашрама я сидел в зале с Махарши и слушал, как ученики обращаются к нему с вопросами и сомнениями. Иногда, если ответ мне был непонятен или не соответствовал моему личному опыту, я сам задавал вопрос. Годы, проведенные в военной академии, приучили меня не оставлять затронутого вопроса до тех пор, пока мне не станет все понятно. Этим же принципом я руководствовался и в отношении философского учения Махарши.
Например, однажды я услышал, как он сказал посетителю, что Сердце как духовный центр расположено в груди справа; именно оттуда исходят и туда возвращаются мысли о «Я». Это противоречило моему собственному опыту: во время моего первого посещения Шри Раманы Махарши, когда мое Сердце открылось и расцвело, я узнал, что оно не находится ни в теле, ни вне его. А когда во время второго визита это ощущение истинного «Я» стало непрерывным, я понял, что нельзя утверждать, будто Сердце может быть ограничено телом или пребывать в какой-то его части.
Я присоединился к обсуждению и спросил: «Почему Вы помещаете Сердце в правую сторону груди, тем самым ограничивая его? Для Сердца нет ни „левого“, ни „правого“, потому что оно не пребывает ни внутри, ни вне тела. Почему бы не сказать, что оно везде? Как можно ограничивать Истину каким-то местом в теле? Разве не правильнее сказать, что не Сердце находится в теле, а тело — в Сердце?» (Вопросы я задавал прямо и без смущения — этому меня тоже научила армия.)
Ответ меня полностью удовлетворил. Повернувшись ко мне, Махарши объяснил, что в подобных терминах он разговаривает только с теми, кто все еще отождествляет себя со своим телом:
— Когда я говорю, что «я» расположено в правой части тела, что чувство «я» связано с правой половиной грудной клетки, я адресую эту информацию тем людям, которые по-прежнему думают, будто являются телом. Им я говорю, что Сердце находится там. Но, строго говоря, неверно утверждать, будто «я» исходит из Сердца, расположенного в правой части груди, и что оно туда же возвращается. «Сердце» — иное название Реальности, и оно не находится ни внутри тела, ни вне его. По отношению к нему нет «внутреннего» и «внешнего», так как оно является единственной реальностью. Я не отождествляю Сердце ни с каким анатомическим органом, нервным сплетением или чем-либо еще. Но если человек видит себя как тело, если считает, что является телом, то ему нужно посоветовать найти в теле место, откуда возникает и куда уходит ощущение «я». Таким местом должно быть Сердце в правой стороне груди, потому что каждый человек, независимо от расы, религии и языка, на котором он разговаривает, говоря «я», указывает на правую сторону груди. Так делают во всем мире, поэтому именно это место можно считать местоположением Сердца. И внимательно наблюдая, откуда при пробуждении возникает мысль «я», а также проследив, куда она уходит при засыпании, можно заметить, что этим местом является правостороннее Сердце.
Мне нравилось разговаривать с Махарши, когда он был один (или хотя бы в не слишком многолюдном окружении), но такое случалось редко. Даже если я обращался к нему с вопросом, мне приходилось пользоваться услугами переводчика, так как я не настолько хорошо знал тамильский, чтобы вести философскую беседу.
Застать Махарши в спокойной обстановке было легче летом, когда стояла такая жара, что поток посетителей превращался в слабый ручеек. Как-то в мае (в разгар лета) мы сидели с Махарши всего лишь впятером. Одним из нас был Чедвик, который пошутил: «Бхагаван, мы ваши самые бедные ученики. Все, кому по карману отправиться в горы за прохладой, уже разъехались. Только мы, несчастные, остались».
Махарши засмеялся и сказал: «Да, оставаться здесь летом, никуда не уезжая, — настоящий тапас».
Иногда я сопровождал Махарши в его прогулках вокруг ашрама. Это позволяло мне вести с ним личную беседу и непосредственно наблюдать, как он относится к ученикам и служащим ашрама. Я видел его следящим за раздачей пищи — он хотел убедиться, что всем накладывают равные порции. Я видел, как он останавливал рабочих, которые, прервав свою работу, пытались простереться перед ним в поклоне. Во всем, что он делал, содержался урок для нас. Каждый его шаг был выражением его учения.
Махарши предпочитал работать с окружающими просто, без каких-либо драматических эффектов. В Раманашраме не было масштабных демонстраций могущества Махарши; просто сердца всех, кто общался с ним, постоянно наполнялись незримой, исходящей от него благодатью.
Хорошей иллюстрацией неявного, скрытого воздействия на нас Раманы Махарши является случай, свидетелем которого я был. Женщина принесла мертвого сына и положила бездыханное тело перед кушеткой Шри Раманы. Мальчик скоропостижно скончался от укуса змеи. Мать умоляла воскресить ее ребенка, но Махарши, казалось, не обращал на нее ни малейшего внимания и игнорировал ее просьбы. Через несколько часов комендант ашрама попросил ее унести труп ребенка. Однако на выходе из ашрама женщина встретила заклинателя змей, который сказал, что может заняться ее сыном. Он сделал что-то с рукой мальчика (в месте укуса), и тот сразу же стал проявлять признаки жизни — хотя и был мертв уже несколько часов. Ученики в ашраме отнесли это чудо на счет Махарши; они говорили: «Если джняни обращает внимание на проблему, она автоматически решается божественным вмешательством». Согласно этой теории, хотя Махарши внешне ничего не делал с ребенком, на внутреннем, бессознательном уровне то внимание, которое он уделил проблеме, стало причиной появления нужного человека в нужном месте. Сам Махарши, конечно, отрицал свою причастность к воскрешению. «Вот как?» — это вся его реакция на сообщение о том, что мальчик ожил.
Это было характерно для Махарши. Он никогда не совершал никаких чудес и даже отказывался признавать себя инициатором тех необычных явлений, которые происходили в его присутствии или благодаря вере учеников в него. Единственным чудом, которому он способствовал, являлось внутреннее преображение. Словом, взглядом, жестом или просто пребывая в безмолвной неподвижности, он успокаивал ум окружавших его людей и давал им возможность осознать, кем они в действительности являются. И нет чуда, больше этого.
В 1947 году британское правительство под давлением мусульман решило, что, прежде чем предоставить Индии независимость, ее надо разделить. Та часть страны, где мусульманское население составляет большинство, должна была стать Пакистаном; остальная территория оставалась Индией (но теперь уже новой — независимой). На северо-западе новая граница проходила с севера на юг, к востоку от Лахора. Это означало, что после намеченного на август провозглашения независимости моя семья должна была оказаться в Пакистане. В месяцы, предшествовавшие объявлению независимости, многие мусульмане эмигрировали из Индии в нарождающийся Пакистан. В то же время многие индусы, жившие на северо-западе, переселялись в Индию. В обоих религиозных общинах кипели страсти. Мусульмане нападали на индусов, пытающихся покинуть Пакистан, грабили их и даже убивали. Аналогичным образом индусы поступали с мусульманами, покидавшими Индию. Эскалация насилия достигла такого размаха, что мусульмане останавливали идущие из Пакистана поезда с индусами, выводили их из вагонов и расстреливали, а индусы нападали на поезда, идущие во встречном направлении, и тоже убивали пассажиров. Но я ничего об этом не знал, так как не читал газет и не слушал радио. В июле 1947 г. (за месяц до провозглашения независимости) ко мне подошел Дэвараджа Мудалиар и спросил, из какой части Пенджаба я родом. Когда я сказал, что из города, расположенного в двадцати милях к западу от Лахора, он сообщил мне о предстоящем отторжении этой территории от Индии и подчеркнул, что мой родительский дом окажется в Пакистане, Он спросил:
— Где сейчас находится твоя семья, твои родные?
— Насколько я знаю, — ответил я (так как мало общался с ними), — они по-прежнему дома, в городе. Никто из родственников не живет на той территории, которая будет Индией.
— Так почему ты не поедешь, чтобы перевезти их? Сейчас оставаться там опасно.
Он рассказал мне обо всех ужасах, которые там творятся, и настаивал на том, что я обязан позаботиться о семье и переправить ее в безопасное место. Он даже посоветовал привезти всех в Тируваннамалай. Но я сказал: «Нет, не поеду. Я не могу покинуть Махарши».
Это не было простой отговоркой: мои слова буквально отражали то, что я чувствовал. Мои отношения с Махарши достигли стадии, когда я влюбленно смотрел на него не отводя глаз и не мог сосредоточить мысли на поездке в другой конец страны (да еще и на неопределенное время).
В тот день мы сопровождали Махарши во время вечерней прогулки. Дэвараджа Мудалиар обратился к нему:
— Похоже, что семья Пуньджи бедствует в Западном Пенджабе. А он не хочет туда ехать — будто его не интересует, останутся его близкие там или нет. Независимость будет провозглашена менее чем через месяц. Если он не поедет сейчас, потом может быть уже поздно.
Махарши согласился с тем, что мое место — рядом с семьей. Он сказал:
— Там, откуда ты родом, будет множество бед. Почему бы тебе туда не поехать и не вывезти оттуда свою семью?
Хотя это прозвучало как приказ, я продолжал артачиться. С того самого дня, когда Махарши показал мне, кто я есть, я испытывал по отношению к нему огромную любовь и привязанность. Я искренне чувствовал, что в мире нет никого более близкого мне, чем он. Я думал: «Я так благодарен этому человеку, который избавил меня от страхов, даровал мне свет, рассеявший в моем уме мрак, что я не могу поддерживать отношения с кем-либо помимо него». Я попытался объяснить свою позицию: