Путилин Иван Дмитриевич. 40 лет среди грабителей и убийц

   Со связкой ключей в руке Шишков подошел к письменному столу и начал подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил. Вдруг Гурий прервал свое занятие и прислушался. До него явственно донесся шум от проезжающего экипажа. Гребенников бросился к окну, стараясь разглядеть, что происходит на улице.
   – Рядом остановился… Господин… Пошел в соседний дом,– проговорил почему-то шепотом Гребенников.
   Вдали послышался шум еще одной пролетки. На лицах Шишкова и Гребенникова отразилось беспокойство.
   – Надо уходить… Скоро дворники начнут панель мести, и тогда крышка! – проговорил Гурий, отходя от письменного стола.
   Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате было тепло. Шишков вышел в переднюю. Взглянув случайно на товарища, он заметил, что на том не было фуражки.
   – Ты оставил фуражку там… у постели,– сказал он.– Пойди скорее за ней, а я тебя подожду на лестнице.
   Увидя страх, отразившийся на лице Гребенникова, Шишков вернулся, чтобы самому пойти в спальню за фуражкой, но тут его взгляд случайно упал на пуховую шляпу князя, лежавшую на столе в передней. Недолго думая, он нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они начали осторожно спускаться по лестнице. Отперев ключом парадную дверь, они очутились на улице и пошли к Невскому.
   Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно сняли шапки и перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить мучившую его жажду, напился святой воды из стоявшей чаши, а Гребенников, купив у монаха за гривенник свечку, поставил ее перед образом Спасителя, преклонив перед иконой колени.
   Затем они расстались, условившись встретиться вечером в трактире на Знаменской. При прощании Шишков дал Гребенникову золотые часы, несколько золотых иностранных монет и около сорока рублей денег, вынутых им из туго набитого бумажника покойного князя.
 

* * *

   После признания преступников дело пошло обычным порядком. Вскоре состоялся суд. Убийцы были осуждены на каторжные работы, на семнадцать лет каждый.
 

* * *

   Впечатление, произведенное признанием Гребенникова, было громадным. Австрийский посол граф Хотек лично приезжал поблагодарить меня и любезно предложил ходатайствовать для меня перед Его Величеством Императором Австрийским награду.

Убийство под сенью святой обители

   – Вечерня отошла. Братия Александро-Невской лавры, помолясь, разбрелась по кельям. Войдя в свою келью, иеромонах Илларион позвал монастырского служителя Якова:
   – Вот что, чадо, принеси-ка ты мне дровец да купи табачку, нюхательного, знаешь, «березинского».
   – Слушаю, отче! – ответил служитель из бессрочно отпускных рядовых, Яков Петров.
   Он сбегал за дровами, принес их в келью Иллариона.
   – Прикажете, отче, затопить?
   – Нет!.. Оставь, сам после это сделаю. А ты вот насчет нюхательного зелья…
   Яков отправился. Но хоть и в монастыре он живет, а не оставляет его лукавый своими искушениями да наваждениями. Любит Яков выпить, ох, как любит! Так случилось и на этот раз. Отправляясь за табаком для иеромонаха Иллариона, повстречал он за оградой лавры своего приятеля, разболтались они и решили зайти в ближайший трактир раздавить сороковочку.
   – Мне, слышишь, братец, некогда. За табаком послали меня, долго прохлаждаться не будем.
   Но искушение оказалось сильнее. От одной посудины перешли к другой, и время в разговорах прошло незаметно.
   Было около восьми часов вечера, когда Яков возвратился с «березинским» нюхательным зельем. Не без робости подошел он к келье отца иеромонаха. Постучал. Никакого ответа. Позвонил. Молчание. «Верно, к кому из братии пошел Илларион»,– подумал Яков.
   Поздно вечером попытался он вторично вручить Иллариону пачку табаку, но келья по-прежнему была заперта. Настала заутреня. Потянулась лаврская братия в церковь, а иеромонаха Иллариона среди них нет. «Что за чудо? – думает Яков.– Неужто отче иеромонах проспал?»
   Настала обедня. Опять среди братии не видит Яков отца Иллариона. «Неладно тут что-то»,– решил Яков и, лишь только отошла обедня, подошел к келье Иллариона и стал смотреть в замочную скважину. И почти в ту же секунду тихие, спокойно-величавые коридоры монастыря огласились страшным, полным ужаса криком Якова «Убили! Убили!». Этот крик, глухо подхваченный эхом монастырских сводов, прокатился по лавре. Из келий повыскакивала встревоженная братия.
   – Что такое? Кто убил? Кого убил? – посыпались возгласы испуганных монахов.
   – Убили! Убили! Иеромонаха Иллариона убили! – неистово кричал ошалевший от ужаса Яков, мчась по коридору.
   Монахи бросились за ним. Яков, добежав до кельи иеромонаха Нектария, ворвался туда и прерывистым голосом заговорил:
   – Бегите, отче, к благочинному…Дайте знать… Отец иеромонах убит!
   – Что? Как?!
   – Подошел это я к келье его, дай, думаю, погляжу, что такое значит, что отец Илларион ни к утрене, ни к обедне не выходил. Посмотрел я в замочную скважину да и обмер. Вижу – лежит Илларион на полу, весь в крови…
   – Скорей… Скорей…– заволновался иеромонах Нектарий.– К отцу благочинному… К казначею…
   Невообразимая паника воцарилась в лавре. Братья суетливо перебегали с места на место, охая и крестясь. Через несколько минут к келье иеромонаха Иллариона подошли благочинный лавры, казначей и иеромонах Нектарий. Сзади пугливо жались монахи.
 

* * *

   В три часа дня ко мне в кабинет поспешно вошел, вернее, вбежал правитель канцелярии:
   – Ваше превосходительство, страшное злодеяние! Убит иеромонах Илларион из Невской лавры! Сию минуту нам дали знать об этом!
   Я вскочил.
   – Сейчас же сообщить прокурору и следователю. Через десять минут я уже летел к месту убийства. У ворот лавры я встретился с судебными властями. Наскоро поздоровавшись, мы направились к огромному зданию, в котором находились кельи монашествующих.
   – Сюда… Сюда пожалуйте…– понуро указывал нам дорогу пожилой монах с бледным, скорбным лицом.
   Крупные слезы катились по его лицу.
   У входа в монастырское общежитие нас встретил благочинный.
   – Несчастье у нас, господа…– проговорил он, осеняя нас благословением.Иеромонаха убили.
   Мы вошли в келью убитого. Тело иеромонаха Иллариона лежало в прихожей, поперек комнаты, головой в сторону входных дверей, руки раскинуты. Лицо покойного было обращено вверх. Горло проколото в нескольких местах. Зиявшие раны были полны уже запекшейся кровью. Огромные лужи крови виднелись и вокруг трупа. Он, казалось, плавал в кровавом озере. На правой ладони убитого виднелся глубокий порез.
   – Несчастный отчаянно защищался,– заявил нам доктор.– Видите эти раны на руке? Он хватался за нож убийцы, стараясь его обезоружить.
   – А вот и орудие преступления,– сказал я, поднимая с пола два ножа.
   Один из них был хлебный, другой – перочинный, лезвие которого было согнуто.
   – Убийца, очевидно, во время борьбы поранил изрядно себе руки. Видите, вся ряса убитого испачкана отпечатками кровавых пальцев,– вмешался судебный следователь.
   Вместе с прокурором и следователем мы занялись тщательным осмотром кельи несчастного иеромонаха.
   За перегородкой этой комнаты, у окна виднелась лужа крови. Брызги ее попали и на подоконник, и на лежавший тут расколотый сахар. В большой комнате тоже повсюду следы крови. Комод, шкатулка взломаны, на них кровавые следы от рук. На стуле мы нашли тяпку, употребляемую для колки сахара.
   – Убийство совершено с целью грабежа,– заметил я.
   – Без сомнения,– ответил следователь.
   – Убийца порезал себе руки. Это очень важная улика.
   – Семь проколов горла! – обратился к нам доктор.– Убийца, которому оказали ожесточенное сопротивление, не мог, очевидно, сразу нанести быстрый и сильный удар, поэтому, видите, сколько ран на горле жертвы.
   – Ага! – воскликнул я, заглянув в печь.– Эти пуговицы доказывают, что убийца сжигал в печке свою одежду.
   Покончив с осмотром, мы приступили к первоначальному допросу.
   – Скажите, отец благочинный, слыл ли покойный за человека состоятельного?
   – Не думаю. Мне, конечно, в точности неизвестно, сколько у отца Иллариона было денег, но предполагаю, что о больших суммах не может быть и речи.
   – Нет ли у вас подозрения на кого-либо? Вам, конечно, лучше должны быть известны распорядки вашей монастырской жизни, равно как и лица, здесь бывающие.
   – Откровенно вам скажу, в ум не могу взять, кто бы это мог решиться на столь страшное злодеяние,– развел руками благочинный.
   Надо было нам самим нащупывать след к поимке злодея. Я велел позвать монастырского служителя Якова. Он повторил свой рассказ о том, как покойный посылал его за табаком и как наконец он обнаружил убийство.
   – Покажи-ка, братец, свои руки! – приказал я ему.
   Он спокойно протянул их. Мы все впились в них глазами, особенно доктор. Руки были чистые, без единого пореза. Я отпустил Якова и обратился к казначею лавры:
   – Скажите, отец казначей, кто у вас прежде служил в прислужниках?
   Казначей назвал имена и фамилии. Я приказал агенту Назарову записать их.
   – Ну а кто за последнее время посещал лавру?
   Среди нескольких лиц отец казначей назвал, между прочим, Ивана Михайлова, который до сентября прошлого года был монастырским служителем.
   – А не знаете ли вы, когда в последний раз был в лавре этот Иван Михайлов?
   Тут вперед выступили два монаха и заявили, что видели Михайлова три дня назад, то есть накануне убийства иеромонаха Иллариона. Михайлов явился в лавру без всякой надобности, провел в ней целый день и накануне убийства ночевал в лавре. Затем он появился в монастыре в день совершения преступления. Это было весьма ценное указание.
   – Где же мог ночевать у вас Михайлов? – спросил следователь.
   Мы приказали позвать всех сторожей. Один из них заявил, что Михайлов ночевал у него и собирался в девять часов вечера уехать к себе на станцию Окуловка.
   – Ну, теперь,– тихо сказал я прокурору и следователю,– будьте покойны, господа, я скоро найду убийцу.
 

* * *

   В тот же день, поздно ночью, я позвал к себе нескольких агентов.
   – Вот в чем дело, господа. У Назарова записаны лица, служившие раньше в лавре и бывавшие в ней в последнее время. Ознакомьтесь с этим списком и немедленно начинайте действовать, но с крайней осторожностью, чтобы не спугнуть настоящего преступника. Соберите о них самые тщательные сведения и, по мере их получения, доносите мне.
   Отпустив их, я велел позвать к себе Назарова.
   – Ну-с, Назаров, вам представляется случай отличиться, так как убийство иеромонаха Иллариона является далеко не заурядным преступлением. Завтра первым утренним поездом вы отправитесь на станцию Окуловка. Из расспросов сторожа лавры, у которого провел ночь Михайлов, я знаю, что Михайлов служил раньше на этой станции стрелочником, затем, будучи уволенным, приезжал в Петербург хлопотать о новом месте. Имейте в виду, Назаров, что вы должны соблюдать полнейшее инкогнито, дабы весть о вашем прибытии на станцию не дошла до Михайлова прежде, чем вы его схватите и допросите, учинив, конечно, у него и обыск. Я дам вам открытый лист, в котором предпишу всем местным властям оказывать немедленное и энергичное содействие во всем, что вы найдете необходимым предпринять.
   Я сел за стол, написал эту бумагу и вручил ее Назарову.
   Наутро, в половине девятого, Назаров выехал на станцию Окуловка. Всю дорогу Назаров действовал умно, тонко, осторожно. Зная, как часто совершенно случайно, из обрывка какой-либо фразы удавалось напасть на верный след или хотя бы поймать кончик таинственной нити преступления, Назаров незаметно ко всему приглядывался, прислушивался. Он ловко завязал разговор кое с кем из поездной прислуги и кондукторской бригады.
   – Вы сами не из Окуловки? – спросил он одного кондуктора.
   – Нет, а что?
   – Да так… Человечка одного мне надо там разыскать… О месте он хлопочет.
   – А ты, Степан Кондратьич, слыхал,– вмешался в разговор другой кондуктор,– как раз в Окуловке, о которой господин заговорил, какой-то бывший служащий здорово деньги швыряет?
   – Кто такой? – равнодушно спросил Назаров, хотя сердце его так и запрыгало.
   – А вот этого, господин, не сумею вам сказать. Я от других служащих это слыхал. Рассказывали они, будто этот человек прежде кем-то служил при станции, а потом его уволили. Удивительное дело!
   Разговор прекратился. Этот счастливый случай еще больше укрепил уверенность Назарова, что розыски преступника идут по верному пути.
   Наконец в вагоне раздался выкрик кондуктора: «Станция Окуловка, поезд стоит три минуты!» Был восьмой час вечера. На дворе трещал январский лютый мороз. Темная ночь прорезывалась светом станционных фонарей. Назаров стоял на платформе и нетерпеливо ожидал отбытия поезда. Наконец в морозном воздухе глухо прохрипел паровозный гудок, поезд двинулся. Назаров поспешно подошел к начальнику станции.
   – Господин начальник станции?
   – К вашим услугам.
   – Прошу вас, пройдемте в кабинет. Я – агент сыскной полиции. Нам необходимо переговорить по крайне важному делу.
   В кабинете начальника станции Назаров рассказал ему, в чем дело, и попросил помочь в розысках.
   – Все, что могу… Располагайте мной… – проговорил взволнованный начальник станции.
   – Видите ли, в этом деле необходимо соблюдать величайшую осторожность. Надо, чтобы Михайлов…
   – Их двое. Один – Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный, и брат его Федор, служащий в трактире,– предупредил станционный начальник.
   – Прекрасно. Надо, чтобы они как-нибудь не пронюхали о готовящейся на них облаве. Поэтому у меня такой план. Прежде всего я, конечно, обращусь в полицию, приглашу ее для помощи. А затем вот что: не можете ли вы из числа ваших служащих назвать какого-нибудь честного, осторожного, осмотрительного, словом, верного и надежного человека, который бы знал лично Михайлова и мог указать его местожительство?
   – Могу порекомендовать вам Лукинского,– ответил начальник. – Он – старший стрелочник Окуловки. за его добросовестность я ручаюсь.
   – Прекрасно. В таком случае будьте любезны послать за ним, а я немедленно распоряжусь о вызове станового пристава. Вы позволите мне послать за ним вашего жандарма?
   – О, пожалуйста…
   Назаров черкнул на карточке несколько слов приставу, приглашая его сейчас же явиться с чинами полиции, и жандарм полетел к нему.
 

* * *

   Между тем на станцию явился Лукинский, так хорошо аттестованный начальником станции.
   – Ты знаешь, любезный, Михайловых? И в особенности Ивана Михайлова? – спросил Назаров, внимательно вглядываясь в наружность старшего стрелочника.
   – Как не знать, ваше благородие, он ведь служил у нас. Пустой человек! А только, ваше благородие, явился он три дня тому назад из Питера и больно много денег с собой привез. Золотые монеты у него объявились и вещи разные. Как приехал, давай кутить с братом своим Федором.
   – Где же кутили они?
   – А в трактире Сметаниной.
   – Скажи, Лукинский, как ты думаешь, где они теперь должны быть? – спросил Назаров.
   – Да где же им быть, окромя трактира? Наверное, там.
   Назаров шепотом еще раз спросил начальника станции, можно ли довериться Лукинскому.
   – Говорю вам, господин агент,– тихо ответил начальник,– я за него ручаюсь.
   – Ну, Лукинский, так ты вот что сделай: отправляйся сейчас же и узнай, где находятся Михайловы. Если их нет в трактире, то ищи в другом месте, но помни – ни единым словом не проговаривайся им о том, что их ищут! Слышишь?
   – Будьте спокойны, ваше благородие… Сам понимаю.
   – И как только ты их найдешь, сейчас же беги сюда! Не мешкай, время дорого. Ну, ступай.
   Прошло около получаса, в течение которого Назаров с нетерпением поджидал прибытия местной полицейской власти. И вдруг произошло то, чего Назаров, да и сам начальник станции, ожидал менее всего. Лукинский вернулся на вокзал, еле держась на ногах – до такой степени он был пьян. Он шатался из стороны в сторону, язык его совсем заплетался!
   – Однако вы хорошо знаете людей, которых рекомендуете и за которых ручаетесь! – обратился Назаров к сконфуженному и перепуганному начальнику станции.– Знаете ли вы, что, благодаря этому весь успех поимки предполагаемых убийц может свестись к нулю?.. Ты что же это, любезный, нализался раньше времени, а? – напустился на стрелочника Назаров.– Ну, говори, отыскал Михайловых?
   – 0-от… отыскал,– еле пробормотал «примерный стрелочник».
   – Где же они?
   – В трактире.
   – В каком?
   – В трак… тире, говорю вам. Как раз в это время прибыл становой пристав всего с одним десятским.
   – Неужели у вас нет еще полицейских служителей? – обратился Назаров к приставу.– Помилуйте, что мы будем делать с одним десятским? Придется, быть может, устраивать засаду, а то и силой забирать этих молодцов… Где же другие? Где урядник?
   – А черт их знает, где их нелегкая носит! – буркнул пристав.
   Взять с собой жандарма со станции было нельзя, так как вскоре должен был прибыть поезд.
   – Нечего делать, времени терять нельзя. Тем более что этот Лукинский мне очень подозрителен. Кто его знает, может, он предупредил Михайловых,– решил Назаров.– Далеко до трактира Сметаниной?
   – Нет, близко,– ответил пристав.
   После бесконечных переходов то вправо, то влево Назаров увидел деревянное здание, довольно ярко освещенное. Это и был трактир Сметаниной.
   – Вот что, господа, вы останьтесь здесь у двери, так как ваше появление может спугнуть Михайловых, а я войду в трактир один с этим пьяным дураком-стрелочником. Как только свистну, спешите ко мне.
   Сказав это, Назаров, пропуская вперед себя Лукинского, смело вошел в заведение окуловской купчихи. Обычная обстановка захолустных трактиров. Столы, покрытые красными скатертями, колченогие стулья, буфет, клубы дыма от махорки и дрянного табака, гам многих голосов и отвратительный, удушливый воздух, пропитанный винным и пивным перегаром.
   – Где же Михайловы? Которые? Указывай! – прошептал Назаров, сжимая руку старшего стрелочника.
   Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:
   – А я почем знаю… Никаких Михайловых тут нет. Ничего не знаю.
   – А, вот что! – воскликнул Назаров и, выхватив свисток, протяжно свистнул.
   Немедленно в трактир вошли пристав, десятский и начальник станции.
   – Господин пристав, немедленно распорядитесь оцепить все выходы из трактира. Этот пьяный негодяй играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.
   К счастью, трактир имел только одну дверь, ту, через которую вошли Назаров и его спутники. Около него встали пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности и испуга.
   – Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? – резко спросил Назаров.
   Оклик остался без ответа.
   – Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц… Вы знаете их? Есть среди них Михайловы?
   – Никак нет.
   – Вам Михайловых? – спросил перетрусивший буфетчик. – Их теперь действительно нет, а только они были.
   – Когда?
   – Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом явился Лукинский, вот этот, что с вами. Подошел к ним, что-то сказал, они вскочили, давай его наскоро потчевать. Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы,– ответил буфетчик.
   Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те бросились в бегство.
 

* * *

   Назаров сурово взглянул на начальника станции.
   – Удружили-с! – бросил он ему.– Где теперь его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта?
   Они бросились к постоялому двору. Чтобы исключить возможность побега Михайловых из дома Суворовой, если бы они там оказались, Назаров обратился к приставу:
   – Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.
   – Я не могу этого сделать скоро,– ответил пристав.
   – Как не можете?! – вскипел агент.– Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступника? Дать ему возможность скрыться?
   – Но где же я возьму сейчас понятых? – оправдывался пристав.
   Назаров понял, что ему придется рассчитывать только на собственную сообразительность и энергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел ярко освещенный дом. В его окнах мелькнула фигура жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал и жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил о помощи.
   Оставив у каждого выхода дома Суворовой по человеку, Назаров постучал в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший во дворе, услышал какой-то шорох.
   – Ваше благородие,– подбежал он к Назарову,– вроде человек во дворе прячется.
   Назаров, а за ним и остальные бросились во двор. Там стояли экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться в них. Вдруг он радостно воскликнул:
   – Ага! Наконец-то попался…
   За грудой дров лежал притаившийся человек.
   – Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда не спрячешься. Берите его, господа!
   В то время, как полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров поднялся на чердак, где, как оказалось, прятался Федор Михайлов. Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его Федор. Прежде чем приступить к обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:
   – Ну-ка, любезный, покажи свои руки. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха был пойман. Начался обыск. В кармане пальто Ивана Михайлова нашли желтый бумажник, в котором было девяносто семь рублей кредитными бумажками, открытые золотые часы с золотой цепочкой, складной медный образок и еще одни, закрытые, часы с золотой цепью, а также носовой платок. У Федора Михайлова нашли кошелек с окровавленными трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских, девять французских, серебро и другие монеты.
   На нижнем белье Ивана Михайлова были обнаружены кровавые пятна. Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. От Окуловки до Петербурга Михайловых сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера – три полицейских надзирателя.
   Через несколько дней оба Михайловых стояли в моем кабинете.
   – Вы убили иеромонаха Иллариона? – спросил я.
   – Не мы, ваше превосходительство, а только я один,– ответил Иван Михайлов.
   – Ну, рассказывай, как было дело.
 

* * *

   – В восьмом часу вечера десятого января,– начал свою исповедь убийца,– я пошел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.
   – С целью убить и ограбить его? – спросил я.
   – Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал:
   «Боже наш, помилуй нас!»
   «Аминь!» – послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату. Из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар. Самовар уже стоял в первой комнате, за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа – один для колки сахара, короткий и толстый, другой для хлеба. Я подошел под благословение и получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня, что я теперь делаю, где служу. Я ему рассказал, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.
   «Дело, дело, чадо, работать надо… Жизнь в лености не угодна Богу,заговорил отец Илларион.– А теперь давай чайком побалуемся».
   Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту я, будучи уже в хмельном состоянии, задумал убить иеромонаха, которого знал за состоятельного. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я пошатнулся, он схватил меня в охапку, но я успел взять перочинный нож и два раза ударил им иеромонаха.
   В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки. Наконец мы оба, по очереди падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках уже был нож, который я силился отнять, а он – удержать. Нож согнулся. Улучив минуту, я схватил отца Иллариона за горло и большим ножом сильно ткнул его. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать денег. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и процентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика взял золотые монеты и золотые часы с цепью. Надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки отца Иллариона, свои же пальто, брюки и ситцевую рубаху сжег в печи, топившейся в келье. В девятом часу вечера я вышел из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого своему брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил, откуда я взял все это, я сказал ему, что это не его дело. А вскоре меня и забрали… Убийство совершил я один и сообщников никаких не имел.
 

* * *

   Иван Михайлов был приговорен к двенадцати годам каторжных работ.

Кровавый миллион

   30 октября 1884 года в двенадцать часов ночи в сыскную полицию поступило сообщение о зверском убийстве в доме по Рузовской улице. Убитыми оказались потомственный почетный гражданин Василий Федорович Костырев и его старая нянька Александра Федорова, семидесяти одного года.