Пьюзо Марио. Четвертый К.

   Девушка, сопровождавшая Джатни, сказала:
   — Мистер Хокен будет через десять минут. Могу я предложить вам что-нибудь выпить или кофе?
   Джатни вежливо отказался. Он заметил, что молоденькая секретарша бросила на него оценивающий взгляд, и пустил в ход свой самый чарующий голос. Он знал, что произвел хорошее впечатление. Он всегда нравился женщинам с первого взгляда, и только когда они узнавали его получше, он переставал им нравиться. А может это происходило потому, что они переставали ему нравиться, когда он узнавал их получше.
   Ему пришлось ждать пятнадцать минут, пока в кабинет через заднюю, почти невидимую дверь вошел Дин Хокен. Впервые в своей жизни Дэвид Джатни испытал настоящее потрясение. Пред ним стоял человек, выглядевший действительно преуспевающим и могущественным, он излучал уверенность и дружелюбие, пожимая руку Дэвиду Джатни.
   Дин Хокен был высоким мужчиной, и Дэвид Джатни проклял свой маленький рост. В Дине Хокене было не меньше шести футов двух дюймов, он выглядел на удивление молодым, хотя должен был быть одного возраста с отцом Джатни, которому исполнилось пятьдесят пять. Одет Хокен был небрежно, но его рубашка блистала такой белизной, какую Джатни никогда и не видывал. Льняной пиджак безукоризненно облегал его фигуру. Брюки были тоже льняные, белого цвета. На бронзовом лице Хокена, не было морщин.
   Дин Хокен был настолько доброжелателен, насколько и моложав. Он тактично дал понять, что тоскует по горам Юты, по жизни мормонов, по тишине и умиротворенности сельской жизни, по спокойным городкам с молитвенными домами. Он признался также, что в свое время просил руки матери Дэвида Джатни.
   — Твоя матушка, — рассказывал Дин Хокен, — была моей девушкой, а твой отец украл ее у меня. Но это оказалось к лучшему, они по-настоящему любят друг друга и оба счастливы.
   Да, подумал Джатни, это точно, родители действительно любят друг друга и со своей прекрасной любовью исключили его из своей жизни. Долгими зимними вечерами они согревались в своей супружеской постели, когда он сидел у телевизора. Но это было давным-давно.
   Пока Дин Хокен говорил и очаровывал его, Джатни разглядывал хозяина и замечал следы возраста на его лице. Бронзовая кожа слишком натянута, чтобы быть естественной, и нет двойного подбородка, как у его отца. Дэвид дивился, почему этот человек так благосклонен к нему.
   — С тех пор, как я уехал из Юты, — продолжал Дин Хокен, — я имел четырех жен, но был бы гораздо счастливее с твоей матерью.
   Джатни ожидал услышать обычные нотки удовлетворения, намек на то, что и его мать была бы счастливее, если бы связала свою жизнь с удачливым Дином Хокеном, но не услышал. Под Калифорнийским лоском скрывался все тот же деревенский парень.
   Джатни вежливо слушал и смеялся его шуткам. Он обращался к Дину Хокену «сэр», пока тот не попросил называть его просто «Хок», после чего Дэвид вообще стал избегать всякого обращения. Хокен разговаривал с ним целый час, потом посмотрел на часы и отрывисто сказал:
   — Приятно увидеть кого-то из своих родных мест. Чем ты занимаешься?
   — Я писатель, — ответил Дэвид Джатни. — Обычная история — роман, который я отбросил, и несколько сценариев. Я все еще учусь.
   На самом деле он никогда не брался за роман.
   Дин Хокен кивнул, одобряя его скромность.
   — Ты должен начать зарабатывать. В настоящий момент я могу сделать для тебя вот что. Я дам тебе место на студии в отделе рецензирования. Там нужно читать рукописи, коротко излагать их содержание и давать отзыв. Это займет полстранички на каждую прочитанную тобой рукопись. Так и я начинал. Честно говоря, никто не придает этим рецензиям большого значения, но ты должен стараться. Это просто стартовая площадка. Я распоряжусь и через несколько дней один из моих секретарей свяжется с тобой. А в скором времени мы вместе пообедаем. Передай мои наилучшие пожелания своим родителям.
   С этими словами Хок проводил Дэвида Джатни до дверей. Ленча не будет, подумал Джатни, а обещание вместе пообедать так и повиснет в воздухе. Но, по крайней мере, он получит работу, он просунет ногу в дверь, а уж потом, когда станет писать свои сценарии, все изменится.
   Джатни провел месяц, читая рукописи, казавшиеся ему совершенно бездарными. Он составлял коротенький, на полстраницы, конспект, и тут же давал свою оценку произведения. Предполагалось, что его отзыв должен укладываться в два-три предложения, но он обычно заполнял всю оставшуюся часть страницы.
   В конце месяца руководитель отдела подошел к его столу и сказал:
   — Дэвид, нам совершенно неинтересно знать, какой ты умный. Достаточно, чтобы ты излагал свое мнение в двух фразах. И не надо с таким презрением отзываться об этих людях, они не гадили на твой стол, а всего-навсего пытаются писать сценарии.
   — Но они пишут ужасно, — возразил Дэвид.
   — Конечно, — парировал руководитель, — ты что же думаешь, мы дадим тебе читать хорошие сценарии? Для этого у нас есть более опытные сотрудники. И, кроме того, все эти, как ты говоришь, ужасные рукописи, предложены нам литературным агентом, который надеется заработать на них деньги. Так что они проходят через очень жесткий отбор. Во избежание судебных исков, мы не принимаем к рассмотрению рукописи, поступающие самотеком, мы ведь не книжное издательство. Поэтому, какими бы мерзкими не были эти сценарии, предложенные агентами, мы должны их читать. Если мы не будем читать плохие сценарии, агенты не будут присылать нам хорошие.
   — Я могу писать сценарии получше, — заявил Джатни.
   Руководитель отдела рассмеялся.
   — Это мы все так думаем. — Он помолчал и добавил. — Когда ты напишешь сценарий, дай мне его прочитать.
   Спустя месяц Дэвид Джатни так и сделал. Руководитель отдела прочитал сценарий, сидя в своем кабинете. Настроен он был по-доброму.
   — Дэвид, — сказал он мягко, — сценарий не получился. Но это не означает, что ты не можешь писать. Однако ты не знаешь специфики кино. Это видно уже по твоим замечаниям и по твоей критике, об этом же можно судить и по твоему сценарию. Послушай, я на самом деле стараюсь помочь тебе, поэтому со следующей недели ты будешь читать опубликованные романы, которые могут подойти для экранизации.
   Дэвид Джатни вежливо поблагодарил, испытывая при этом знакомую злость. Опять он должен выслушивать человека, старшего по возрасту, и человека, как предполагается, более умного, обладающего властью.
   Через несколько дней после этого секретарша Дина Хокена позвонила и спросила, может ли он сегодня вечером пообедать с мистером Хокеном. Дэвид был так удивлен, что ему потребовалось какое-то время, чтобы сказать «да». Она сообщила ему, что обед состоится в ресторане «У Майкла» в Санта-Монике в восемь вечера. Она начала объяснять ему, как туда проехать, но он сказал ей, что живет в Санта-Монике и знает, где находится ресторан, что не вполне соответствовало истине.
   Однако он действительно слышал о ресторане «У Майкла». Дэвид Джатни внимательно читал все газеты и журналы, и прислушивался к сплетням в офисе. Это был излюбленный ресторан знаменитых людей искусства, живущих в Малибу. Повесив трубку, Дэвид спросил у руководителя отдела, не скажет ли он точно, где расположен ресторан «У Майкла», как бы между прочим упомянув, что он приглашен туда сегодня на обед. Он заметил, какое это произвело на того впечатление, и понял, что следовало предлагать ему прочитать сценарий после такого обеда. Сценарий читался бы под другим углом зрения.
   Вечером, когда Дэвид Джатни вошел в ресторан, он с удивлением обнаружил, что только фронтальная часть ресторана была под крышей, остальное же пространство представляло собой сад с великолепными цветниками и большими белыми зонтами, прикрывающими столики от дождя.
   Он назвал швейцару свое имя и был удивлен, когда его сразу же провели к одному из столиков в саду. Джатни задумал прийти сюда раньше Хокена, чтобы хорошо сыграть свою роль. Он будет исключительно вежлив, будет ждать, когда появится старина Хок, что явится свидетельством того, что он понимает могущество Хокена. Действительно ли он добрый парень или просто голливудский фигляр, снизошедший до сына женщины, которая его когда-то отвергла и теперь, конечно, жалеет об этом?
   За столиком, к которому его проводили, он увидел Дина Хокена, с которым были мужчина и женщина. Дэвид Джатни отметил про себя, что Хокен сознательно назначил ему свидание чуть позднее, чтобы ему не пришлось ждать, и это исключительное внимание чуть не вызвало у него слезы. Вдобавок к своему параноическому приписыванию поступкам людей таинственных злых мотивов, Дэвид Джатни мог приписывать им сверхъестественное благорасположение.
   Хокен поднялся из-за стола, чтобы по-домашнему обнять его, потом представил его своим соседям. Мужчину Джатни узнал сразу же. Его звали Джибсон Грейндж, он был одним из самых знаменитых актеров Голливуда. Женщину звали Розмари Белэйр и Джатни удивился, что не слышал этого имени, потому что с ее красотой она вполне могла оказаться кинозвездой. Блестящие черные волосы падали на плечи, лицо с профессионально наложенным гримом казалось безупречно красивым. Поверх элегантного вечернего платья был наброшен жакет.
   В серебряном ведерке стояла бутылка с вином, которое они пили. Хокен наполнил бокал Джатни.
   Еда была изысканная, воздух благоухал, сад выглядел безмятежным, и Джатни понял, что сюда не могут проникнуть никакие мирские заботы.
   Мужчины и женщины за столиками вокруг излучали уверенность в себе. Это были люди, подчиняющие себе жизнь, и когда-нибудь он станет одним из них.
   В течение всего обеда он больше слушал, чем говорил, изучая своих соседей по столику. Он решил, что Дин Хокен действительно значительная личность и ведет себя соответственно. Хотя, подумал Джатни, это совершенно не означает, что он хороший человек. Дэвид понял, что хотя это светский обед, но Розмари и Хок пытаются уговорить Джибсона Грейнджа делать вместе с ними фильм.
   Похоже, что Розмари Бельэйр — самая известная женщина-продюсер в Голивуде.
   Дэвид Джатни слушал и наблюдал, не принимая участия в разговоре. Когда он сидел неподвижно, его лицо казалось красивым, как на фотографиях. Сидевшие с ним за столом отметили это, но Джатни понимал, это он их не интересовал.
   Сейчас такая ситуация его устраивала, он мог незаметно изучать этот мир могущественных людей, который надеялся завоевать. Хокен устроил данный обед, чтобы предоставить возможность своей приятельнице Розмари уговорить Джибсона Грейнджа принимать участие в съемках фильма. Но почему? Между Хокеном и Розмари ощущалась легкость в отношениях, которая бывает только между любовниками. Это проглядывало хотя бы в том, как Хокен успокаивал Розмари, когда она слишком возбуждалась, уговаривая Джибсона Грейнджа. Один раз у нее вырвалось:
   — Если мы будем делать фильм с вами, я получу гораздо больше удовольствия, чем Хок.
   Хокен рассмеялся:
   — Мы тоже неплохо проводили время, правда, Джиб?
   На что актер ответил без тени улыбки:
   — Нет, мы работали.
   В кинобизнесе Джибсон Грейндж считался прибыльным актером, то есть если он соглашался сниматься в фильме, то этот фильм немедленно готова была финансировать любая студия. Поэтому Розмари так старалась уломать его. Внешность у него была подходящая, он представлял собой образец традиционного американца типа Гарри Купера, долговязого с открытым лицом. Он выглядел бы, как Линкольн, если бы тот был красив. С дружелюбной улыбкой он внимательно слушал всех, с кем разговаривал, а о себе с юмором рассказал несколько забавных историй, что было очень мило. Одевался он более по-домашнему, чем это принято в Голливуде — плохо выглаженные брюки, поношенный, хотя и дорогой свитер, и потертый пиджак. И тем не менее, он привлекал всеобщее внимание. Происходило ли это потому, что многие миллионы зрителей видели его лицо, которое камера показывала крупным планом? Может даже существовали загадочные озоновые пласты, где навечно отпечаталось его лицо? Или дело в каких-то физических явлениях, которые еще не может разгадать наука? Он был умен, Джатни это заметил. В глазах Джибсона, когда он слушал Розмари, искрился смех, но не проглядывало снисхождение, и хотя он, казалось, соглашался со всем, что она говорила, не подчинялся ей. Это был такой мужчина, каким мечтал стать Дэвид Джатни.
   Они продолжали смаковать вино. Хокен заказал десерт — необыкновенные французские пирожные, Джатни в жизни своей не пробовал ничего вкуснее. Джибсон Грейндж и Розмари Бельэйр отказались даже прикоснуться к десерту, Розмари с выражением ужаса, Джибсон Грейндж с легкой улыбкой. Однако было ясно, что когда-нибудь Розмари не устоит перед соблазном, а вот Грейндж, подумал Джатни, в безопасности. Он никогда в жизни не прикоснется к десерту, а грехопадение Розмари неизбежно.
   По настоянию Хокена Джатни съел остальные пирожные. Все продолжали разговаривать, а Хокен заказал еще одну бутылку вина, но пили теперь только он и Розмари. И тут Джатни подметил новую тенденцию в разговоре: Розмари целиком сосредоточилась на Джибсоне Грейндже.
   На протяжение всего вечера Бельэйр почти не разговаривала с Джатни, а теперь она игнорировала его настолько, что ему не оставалось ничего другого, как болтать с Хокеном о былых временах в Юте. Но, в конце концов, они оба так увлеклись зрелищем состязания между Розмари и Джибсом, что замолчали.
   По мере того, как длился вечер и вино убывало, Розмари перешла к откровенному обольщению. В ее действиях чувствовалась тревожащая настойчивость, пугающая откровенность желания. Она во всю демонстрировала свои достоинства. Сначала это были движения лица и тела, как-то сам собой вырез ее платья стал глубже, еще более обнажив грудь. Ноги ее все время перемещались, она их скрещивала и так, и эдак, подол платья пополз вверх, приоткрывая сверкающие бедра. Ее увлеченность разговором подчеркивала жестикуляция рук, которыми она временами касалась лица Джибсона. Она щеголяла остротой ума, рассказывала смешные анекдоты, демонстрировала свою чувственность. На ее прекрасном живом лице отражались все ее переживания: любовь к людям, с которыми она работает, беспокойство за членов ее семьи, забота об успехах друзей. Она показывала свою глубокую привязанность Дину Хокену, вспоминая, как добрый старина Хок помог ей в карьере своими советами и влиянием. Тут Хокен прервал ее для того, чтобы пояснить, что она заслужила ту помощь своей самоотверженной работой над его картинами, своей преданностью ему, и когда он произносил эти слова, Розмари подарила ему взгляд, исполненный благодарности. В этот момент Джатни, совершенно уже зачарованный, заметил, что это должен быть, был очень ценный опыт для них обоих. Однако Розмари, возобновившая свою атаку на Джибсона, прервала Джатни на полуслове.
   Джатни испытал легкий шок от ее грубости, но, как ни странно, не возмутился. Она была так красива, так настроена получить то, что хотела, а желание ее становилось все более очевидным — она мечтала сегодня ночью иметь Джибсона в своей постели. В ее желании была чистота и откровенность ребенка, и это делало ее грубость даже привлекательной.
   Но что вызвало восхищение Джатни, так это стиль поведения Джибсона Грейнджа. Актер прекрасно понимал, что происходит, и, заметив грубость Розмари по отношению к Джатни, постарался загладить ее:
   — Дэвид, у вас еще будет шанс поговорить.
   Он словно извинялся за эгоистичность знаменитости, которую совершенно не интересуют те, кто не добился славы. Однако Розмари оборвала и его, и Джибсон стал вежливо слушать ее, но это была больше, чем вежливость. Он обладал прирожденным обаянием, которое стало частью его существа. Он относился к Розмари с искренним интересом, его глаза искрились и не отрывались от ее лица. Когда она касалась его руками, он похлопывал ее по спине. Он не скрывал, что она ему нравится, о чем говорили и его губы, раздвинутые в улыбке, смягчающей суровое лицо.
   Но было совершено очевидно, что Розмари загнала его в угол, откуда не было выхода. Выпив еще вина, она окончательно раскрыла свои карты.
   Она обращалась только к Джибсону, игнорируя остальных мужчин, сидящих за столиком. Она сманеврировала своим телом так, что оказалась в непосредственной близости к Джибсону, отгородив его от Дэвида Джатни и Хокена.
   — Я хочу быть личностью, — говорила она, — хочу уйти от всего этого притворства, от кинобизнеса, который меня не удовлетворяет. Я хочу выйти в мир, чтобы сделать его лучше. Как Мать Тереза или Мартин Лютер Кинг. Я ничего не делаю, чтобы мир совершенствовался, а могла бы быть медицинской сестрой или врачом, могла бы заниматься социальными проблемами. Я ненавижу эту жизнь, эти светские приемы, необходимость быть всегда наготове, чтобы встретиться с важными людьми, принимать решения о каких-то паршивых фильмах, которые не помогают человечеству. Я хочу делать что-то настоящее.
   С этими словами она схватила руку Джибсона Грейнджа.
   Дэвид Джатни смотрел на Грейнджа и понимал, почему тот стал такой крупной звездой в кинобизнесе, что дает ему возможность контролировать фильмы, в которых он снимается. Потому что Джибсон, чью руку все еще сжимала Розмари, каким то образом умудрился отодвинуть от нее свой стул и сесть в центре стола. Розмари все еще смотрела на него страстным взглядом, ожидая ответной реакции, а он тепло улыбнулся ей и слегка склонил голову, обращаясь к Джатни и Хокену.
   — Она очень шустра, — сказал он с подчеркнутым восхищением.
   Дин Хокен разразился хохотом, Дэвид Джатни не мог подавить улыбку. Розмари выглядела ошарашенной, но произнесла с шутливым упреком:
   — Джиб, ты ни к чему не относишься серьезно, кроме своих дерьмовых фильмов.
   И чтобы показать, что она не оскорблена, протянула ему руку, которую Джибсон Грейндж нежно поцеловал.
   Дэвид Джатни жадно наблюдал за ними, такими утонченными и таинственными. Особенно он восхищался Джибсоном Грейнджем. То, что он мог оттолкнуть такую красивую женщину, как Розмари Бельэр, внушало восхищение. А то, что он так легко превзошел ее в остроумии, казалось божественным даром.
   Розмари весь вечер пренебрегала Дэвидом Джатни, но он признавал за ней такое право, ведь она была самой симпатичной женщиной в самом привлекательном бизнесе в этой стране. Ее добивались мужчины, стоящие во много раз больше, чем он, и она имела полное право быть грубой. Джатни понимал, что она поступает так совсем не по злости, просто он для нее не существовал.
   К своему удивлению они обнаружили, что время уже около полуночи, и они остались в ресторане последними посетителями. Хокен встал из-за стола, Джибсон Грейндж помог Розмари надеть жакет, который она сбросила во время своего пылкого монолога. Розмари была слегка пьяна и, поднявшись, пошатнулась.
   — О, Боже! — воскликнула она. — Я боюсь сама вести машину, в этом городе ужасная полиция. Джиб, ты меня отвезешь в мой отель?
   — Это ведь на Беверли Хиллз, — улыбнулся Джибсон, — а мы с Хоком едем ко мне в Малибу. Вас подвезет Дэвид. Так ведь, Дэвид?
   — Естественно, — вставил Дин Хокен. — Ты не возражаешь, Дэвид?
   — Конечно, нет, — ответил Джатни.
   Он лихорадочно обдумывал ситуацию. Какого дьявола, что происходит? Старина Хок выглядит смущенным, видимо Джибсон Грейндж соврал, отказавшись везти Розмари, потому что устал обороняться от этой женщины. А Хок пришел в замешательство из-за того, что должен поддерживать это вранье, иначе он поссорится с кинозвездой, чего продюсеру невыгодно. Тут Дэвид заметил легкую улыбку Джибсона и понял его замысел. Конечно, в этом все дело, вот почему Грейндж такой великий актер. Он может заставить зрителей читать его мысли, сдвинув брови, наклонив голову, ослепительно улыбнувшись. Одним этим взглядом, беззлобно, с добрым юмором, он как бы говорил Дэвиду Джатни: «Эта шлюха весь вечер не обращала на тебя никакого внимания, была груба с тобой, теперь я сделал так, что она будет у тебя в долгу». Джатни глянул на Хокена и заметил, что тот тоже улыбается, от его смущения не осталось и следа. Более того, он выглядел довольным, словно прочитав мысли актера.
   — Я доберусь сама, — отрывисто заявила Розмари, не глядя в сторону Джатни.
   — Этого я не могу позволить, Розмари, — ровным голосом произнес Дин Хокен. — Ты моя гостья, и это по моей вине ты выпила слишком много. Если тебе не нравится идея, чтобы тебя отвез Дэвид, то я, конечно, доставлю тебя в твой отель. А потом закажу машину, чтобы доехать до Малибу.
   Джатни понял, как отлично все было сработано. В первый раз он услышал неискренность в голосе Хокена. Конечно, Розмари не могла принять предложение Хокена, тем самым она нанесла бы тяжкое оскорбление молодому другу своего наставника. Она поставила бы и Хокена и Джибсона в очень неловкое положение. И в любом случае ее главная цель — заставить Джибсона отвести ее домой — не была бы достигнута. Она оказалась в безвыходной ситуации.
   Тогда Джибсон Грейндж нанес ей последний удар.
   — Черт побери, Хок, я поеду с вами. Вздремну в машине на заднем сиденье, чтобы составить вам компанию по дороге в Малибу.
   Розмари одарила Дэвида ослепительной улыбкой.
   — Я надеюсь, это не слишком затруднит вас?
   — Нет, конечно, — ответил Дэвид Джатни.
   Хокен хлопнул его по плечу, Джибсон широко улыбнулся и подмигнул. Эта улыбка и подмигивание послужили ему как бы новым посланием. Эти двое поддерживали его из мужской солидарности. Сильная женщина унизила одного из их мужской компании, и они наказывали ее за это. Кроме того она оказалась слишком сильной для Джибсона, а женщине не пристало вести себя так с мужчиной, который более чем равен ей по положению. Вот они и поставили ее на место, проделав это галантно и с мягким юмором. Тут действовал еще один фактор. Эти двое мужчин помнили те времена, когда они были молодыми и не обладали в обществе никаким весом, как Джатни сейчас. Они пригласили его на обед, чтобы показать ему, что успех не вытравил из них верность мужской солидарности — традицию, освященную веками. Розмари не уважала эту традицию, она не помнила то время, когда была беспомощной, и сегодня они напомнили об этой традиции. И все-таки Джатни был на стороне Розмари: она была слишком красива, чтобы ее обижать.
   Они вышли все вместе, подошли к стоянке машин, и, когда Хокен и Грейндж укатили в «Порше» Хокена, Дэвид Джатни подвел Розмари к своей старой «Тойоте».
   — Я не могу подъехать к «Беверли Хиллз отелю» в такой машине, — заявила Розмари и огляделась вокруг. — Я должна найти свою машину. Послушайте, Дэвид, вы не возражаете отвезти меня в моем «Мерседесе»? Он должен стоять где-то здесь, а в отеле я вызову машину, которая отвезет вас домой. Тогда мне не придется забирать свой «Мерседес» завтра утром. Можем мы так сделать?
   Она пленительно улыбнулась ему, открыла свою сумочку и достала из нее очки. Одев их, показала на одну из немногих оставшихся на стоянке машин.
   — Вот она.
   Джатни, который заметил ее машину, как только они вышли из ресторана, был заинтригован, но тут же сообразил, что она очень близорука. Может из-за близорукости она и его не замечала за обедом?
   Получив ключ от «Мерседеса», он открыл дверцу и помог Розмари устроиться в салоне. Он ощутил исходящий от нее запах вина и духов и почувствовал ее горячую руку. Потом он обошел машину, чтобы сесть на место водителя, но прежде чем он успел воспользоваться ключом, Розмари открыла дверцу изнутри. Его это удивило, такой жест не вязался с ее характером.
   Дэвиду потребовалось всего несколько минут, чтобы разобраться с управлением «Мерседеса». Ему понравилась мягкая упругость сиденья, запах красноватой кожи — был ли это натуральный запах или она пользовалась ароматизирующими средствами? Машина слушалась безукоризненно, и впервые он понял, какое острое наслаждение получают некоторые от управления таким автомобилем.
   «Мерседес», казалось, плыл по темным улицам. Джатни испытывал такое удовольствие, что полчаса, которые заняла поездка до «Беверли Хиллз отеля», показались ему одним коротким мгновением. За всю дорогу Розмари не произнесла ни слова. Она сняла очки, спрятала их в сумочку и сидела молча. Однажды только она глянула на его профиль, как бы оценивая, потом опять стала смотреть на дорогу. Джатни ни разу не повернул к ней головы и не заговорил. Он наслаждался тем, что вез прекрасную женщину в прекрасной машине по самому прекрасному городу в мире.
   Остановив машину у крытого навесом входа в «Беверли Хиллз отель», он вынул ключ и отдал его Розмари. Потом вылез и обошел машину, чтобы открыть ей дверцу. В ту же минуту один из служащих отеля подбежал по красной ковровой дорожке, и Розмари вручила ему ключ от машины. Джатни догадался, что ключ следовало оставить в машине.
   Розмари пошла по ковровой дорожке к входу, и Джатни понял, что она уже напрочь забыла о нем. Он был слишком горд, чтобы напоминать о ее предложении вызвать для него машину в отеле. Он только смотрел на нее. Под зеленым навесом, в благоухающем воздухе, освещенном золотом фонарей, она казалась потерявшейся принцессой. Розмари остановилась и повернула к нему голову, ее лицо было таким прекрасным, что у Дэвида Джатни замерло сердце.