Страница:
Суть — это... любовь, наслаждение, жизнерадостность, чувство юмора, мир, воцаряющийся в душе с пониманием, путешествие вглубь себя... В этом суть, и это нельзя сделать. Можно только учиться и позволить этому прийти.
Так что уясните себе: надо делать то, что должно быть сделано, и позволять случиться тому, что случается. И никогда не путать одно с другим.
И помните: суть в том, что происходит само собою; то, что мы делаем, не носит сущностного характера. Ваши действия не таят ничего священного.
Вот почему я говорю, что все храмы и все церкви, все статуи Бога, созданные руками человеческими, — это мирское. Сделанное человеком не превосходит его. Здесь очень простая арифметика: то, что превыше человека всегда случается: он не может этого сделать.
Будьте всегда воспринимающим. Для этого нужно только быть открытыми, восприимчивыми, исполненными благодарности к бытию.
Вопрос 5
ТРИ ИНИЦИАЦИИ:ИЩУЩИЙ, УЧЕНИК, ПОСВЯЩЕННЫЙ.
Вопрос 1
Так что уясните себе: надо делать то, что должно быть сделано, и позволять случиться тому, что случается. И никогда не путать одно с другим.
И помните: суть в том, что происходит само собою; то, что мы делаем, не носит сущностного характера. Ваши действия не таят ничего священного.
Вот почему я говорю, что все храмы и все церкви, все статуи Бога, созданные руками человеческими, — это мирское. Сделанное человеком не превосходит его. Здесь очень простая арифметика: то, что превыше человека всегда случается: он не может этого сделать.
Будьте всегда воспринимающим. Для этого нужно только быть открытыми, восприимчивыми, исполненными благодарности к бытию.
Вопрос 5
Любимый Бхагван,
Присутствие на Ваших лекциях наполняло, меня чувством такой глубокой умиротворенности, будто бы я обретал наконец все то недостающее, по чему всю жизнь тосковал. Трудно передать, как тосковал я о том блаженном времени, оказавшись снова на Западе. Как мог я забывать блаженство пребывания в Вашем присутствии? Прошу Вас, объясните.
Человеческая память не очень совершенна. Она легко предает забвению. Я приведу всего несколько примеров. Все вы когда-то были детьми. А насколько хорошо вам запомнилось это состояние невинности? Психологами фактически установлено странное явление: путешествуя в прошлое по лабиринту памяти, вы можете дойти только до четырех, в лучшем случае, трехлетнего возраста. Но ведь именно эти три-четыре года в самом начале вашей жизни были самыми прекрасными: никакой ответственности, волнении, напряжения. Жизнь, подобная мечте, исполненная чистейшей радости. И тем не менее люди ее не помнят. Странно, однако, что именно у этой черты человеческая память останавливается.
Похоже, мы не помним лучшее в своей жизни. Возможно, в этом кроется некая стратегия биологии; ведь если бы мы могли помнить об этом, то тосковали бы всю оставшуюся жизнь. Воспоминания о наиболее чудесных моментах рождали бы тоску, делая окружающий теперь мир скучным, серым, мертвым. Мир, в котором уже не отыскать того блеска, той радости и той жизни. Возможно, наша память не фиксирует эти прекрасные моменты, следуя некоей биологической стратегии. И даже в последующие годы...
Вы удивитесь, когда узнаете, как странно функционирует память. Она моментально фиксирует все неприятное. Кто-то вас оскорбил — и вы уже всю жизнь этого не забудете. Так много людей вас уважало — не помните. Один-единственный человек оскорбил, и запомнился навсегда. Похоже, память отдает предпочтение всему гадкому, темному, унизительному, трагическому. А все хорошее и красивое просто забывается, не отягощая память следами.
Этим пользовались политики. Этим с самого начала пользовались жрецы и священники в целях порабощения человечества.
Говорят, для демократии требуются две партии. Но демократия тут ни при чем. Две партии нужны совсем для другого: они необходимы психологически. Одна из партий правит на протяжении пяти лет и за это время успевает настроить всех против себя: ведь она пообещала рай, но, позабыв о своем обещании, превратила жизнь в ад.
Тогда партия, находящаяся в оппозиции, начинает вас провоцировать: «Где же все обещания этих людей? Вот мы бы свои выполнили.»
И на следующих выборах партия, находившаяся у власти, теряет ее, а другая подхватывает. За пять лет она тоже себя дискредитирует. Но этих-то пяти лет как раз и хватает на то, чтобы все забыли предыдущую партию. Она снова обещает рай, и все верят этим обещаниям.
Установлено, что общественная память исчерпывается пятью годами. Вот почему выборы назначаются раз в пять лет — это единственная причина. Таким образом за пятилетний срок народ забывает всю преступность, глупость и лживость первой партии, и она снова обретает ореол святости.
Вот для чего требуются две партии. Одной из них должно быть тяжко: ведь если она будет постоянно пребывать у власти, вы не сможете ее простить. Начнутся революции, убийства власть имущих. Так что найден очень искусный психологический метод удовлетворить народ: «Не волнуйтесь! Вот еще два годика и эта партия слетит, придет новая.» А это одного поля ягоды.
Никогда в своей жизни я не участвовал в голосовании по той простой причине, что не находил никакой разницы между двумя идиотами; мне было трудно решить, кто из них меньший идиот, поэтому я в это даже не ввязывался. По крайней мере никто меня не сможет обвинить: «Ты избрал идиотов.» Я ни-когда и никого не избирал. Ведь кого бы ты ни избрал, это будет плохой выбор.
Взять хотя бы Индию сорок лет назад: кого бы вы ни выбирали и ни перевыбирали, выбор всегда оказывался плохим, поскольку эти люди друг друга стоили. Здесь как в футболе: две команды, две группы играют друг с другом в футбол, а вы футбольный мяч, и со всех сторон вас бьют ногами. Куда бы вы ни полетели, получите крепкий удар.
Вы спросите меня, откуда эта тенденция забывать прекрасное. А это естественно, поскольку память не интересуется цветами, она интересуется колючками. Она немедленно берет на заметку все, что рождает боль.
Кому есть дело до цветка? Вы помните своих врагов лучше, чем друзей. Вы только понаблюдайте за своей памятью — вы поразитесь: врагов вы помните лучше друзей. Можно забыть друга, но только не врага.
Вот такое невинное свойство памяти.
Более искушенной памяти присущ противоположный взгляд на вещи: она будет фиксировать все блаженное, красивое, наполняющее благодарностью. Соответственно и жизнь такого человека будет исполнена блаженства и самых красивых переживаний.
Это только вопрос изменения маленькой структуры своей памяти.
Я всегда любил рассказывать истории.
Это случилось в синагоге, которая являлась также монастырем для евреев, а ее верховный раввин славился суровостью. Два молодых еврея прогуливались по монастырскому саду. Как правило, этому посвящались один утренний и один вечерний час. Остальное же время отводилось изучению писания и другим дисциплинарным занятиям. И оба они думали об одном и том же: «Не спросить ли у раввина разрешения покурить в саду? » Ведь оба они были заядлые куриль-щики, а в монастыре и в синагоге нечего было и думать о курении. Это было просто преступлением.
Оба мучились, и поэтому решили рискнуть сунуть руку в пасть тигра и сделать хотя бы одну попытку. Ведь верховный раввин был человек опасный, и одному Богу было известно, как он отреагирует.
На следующий день один из них вышел из синагоги со слезами на глазах, расстроенный и злой. И вдруг увидел, что второй сидит под розовым кустом — и курит! «Господи, неужели ты закурил без спросу?» — воскликнул он.
«Нет же, я спросил», — ответил тот.
«Да что же это за человек! — возмутился первый. — Я тоже у него спрашивал, а он как на меня разорется: «Ах ты мерзавец! Тебе синагога ад, что ли? Если тебе охота курить, убирайся в ад.» Как же он тебе-то позволил?»
«А как ты сформулировал свой вопрос», — спросил тот с улыбкой.
«Да какая разница?» — удивился первый.
«И все-таки, как?»
«Ну, я просто спросил...» А эти два часа в день назывались «часами молитвы». И для молитв монахов на два часа отпускали в сад. «...Я просто спросил, нельзя ли мне покурить во время молитвы. А он так заорал, что, казалось, вот-вот меня ударит!»
«Успокойся, ты просто неправильно задал вопрос. Я тоже его спросил: «Сэр, можно ли мне молиться, когда я курю?» На что он ответил: «Конечно, в этом нет никакого вреда.»
Маленькое изменение, а разница огромна.
Начните запоминать то прекрасное, что случается с вами. А это случается с каждым. А плохое, не стоящее того, чтобы об этом помнить, не запоминайте. Зачем отягощать себя всякой гадостью, когда можно наполнить себя цветами и ароматом? Вам следует чуть-чуть изменить естественную, биологически обусловленную природу своей памяти.
С этим можно легко справиться посредством медитации.
Одно из насущных свойств медитации заключается в концентрации на положительной стороне явлений, людей и происходящего. Так что вы оказываетесь окружены только прекрасным.
А в окружении одного прекрасного легче расти.
Однако человек забавно устроен... Вы можете тысячу раз облагодетельствовать его и лишь раз причинить зло — и зло он запомнит, причем на всю жизнь.
Так люди и живут: исполненные мстительности, злобы, отчаяния, чувства отверженности, ощущая себя изгоями бытия. А все дело в том, что они просто не то запоминают.
В жизни хватает как того, так и другого.
Можно смотреть на день как на нечто заключенное между двумя ночами, а можно — как на то прекрасное, чем с двух сторон окружена одна маленькая ночь. Вы должны сделать выбор, где вам больше нравится себя ощущать, в раю или в аду. Это ваш выбор.
Присутствие на Ваших лекциях наполняло, меня чувством такой глубокой умиротворенности, будто бы я обретал наконец все то недостающее, по чему всю жизнь тосковал. Трудно передать, как тосковал я о том блаженном времени, оказавшись снова на Западе. Как мог я забывать блаженство пребывания в Вашем присутствии? Прошу Вас, объясните.
Человеческая память не очень совершенна. Она легко предает забвению. Я приведу всего несколько примеров. Все вы когда-то были детьми. А насколько хорошо вам запомнилось это состояние невинности? Психологами фактически установлено странное явление: путешествуя в прошлое по лабиринту памяти, вы можете дойти только до четырех, в лучшем случае, трехлетнего возраста. Но ведь именно эти три-четыре года в самом начале вашей жизни были самыми прекрасными: никакой ответственности, волнении, напряжения. Жизнь, подобная мечте, исполненная чистейшей радости. И тем не менее люди ее не помнят. Странно, однако, что именно у этой черты человеческая память останавливается.
Похоже, мы не помним лучшее в своей жизни. Возможно, в этом кроется некая стратегия биологии; ведь если бы мы могли помнить об этом, то тосковали бы всю оставшуюся жизнь. Воспоминания о наиболее чудесных моментах рождали бы тоску, делая окружающий теперь мир скучным, серым, мертвым. Мир, в котором уже не отыскать того блеска, той радости и той жизни. Возможно, наша память не фиксирует эти прекрасные моменты, следуя некоей биологической стратегии. И даже в последующие годы...
Вы удивитесь, когда узнаете, как странно функционирует память. Она моментально фиксирует все неприятное. Кто-то вас оскорбил — и вы уже всю жизнь этого не забудете. Так много людей вас уважало — не помните. Один-единственный человек оскорбил, и запомнился навсегда. Похоже, память отдает предпочтение всему гадкому, темному, унизительному, трагическому. А все хорошее и красивое просто забывается, не отягощая память следами.
Этим пользовались политики. Этим с самого начала пользовались жрецы и священники в целях порабощения человечества.
Говорят, для демократии требуются две партии. Но демократия тут ни при чем. Две партии нужны совсем для другого: они необходимы психологически. Одна из партий правит на протяжении пяти лет и за это время успевает настроить всех против себя: ведь она пообещала рай, но, позабыв о своем обещании, превратила жизнь в ад.
Тогда партия, находящаяся в оппозиции, начинает вас провоцировать: «Где же все обещания этих людей? Вот мы бы свои выполнили.»
И на следующих выборах партия, находившаяся у власти, теряет ее, а другая подхватывает. За пять лет она тоже себя дискредитирует. Но этих-то пяти лет как раз и хватает на то, чтобы все забыли предыдущую партию. Она снова обещает рай, и все верят этим обещаниям.
Установлено, что общественная память исчерпывается пятью годами. Вот почему выборы назначаются раз в пять лет — это единственная причина. Таким образом за пятилетний срок народ забывает всю преступность, глупость и лживость первой партии, и она снова обретает ореол святости.
Вот для чего требуются две партии. Одной из них должно быть тяжко: ведь если она будет постоянно пребывать у власти, вы не сможете ее простить. Начнутся революции, убийства власть имущих. Так что найден очень искусный психологический метод удовлетворить народ: «Не волнуйтесь! Вот еще два годика и эта партия слетит, придет новая.» А это одного поля ягоды.
Никогда в своей жизни я не участвовал в голосовании по той простой причине, что не находил никакой разницы между двумя идиотами; мне было трудно решить, кто из них меньший идиот, поэтому я в это даже не ввязывался. По крайней мере никто меня не сможет обвинить: «Ты избрал идиотов.» Я ни-когда и никого не избирал. Ведь кого бы ты ни избрал, это будет плохой выбор.
Взять хотя бы Индию сорок лет назад: кого бы вы ни выбирали и ни перевыбирали, выбор всегда оказывался плохим, поскольку эти люди друг друга стоили. Здесь как в футболе: две команды, две группы играют друг с другом в футбол, а вы футбольный мяч, и со всех сторон вас бьют ногами. Куда бы вы ни полетели, получите крепкий удар.
Вы спросите меня, откуда эта тенденция забывать прекрасное. А это естественно, поскольку память не интересуется цветами, она интересуется колючками. Она немедленно берет на заметку все, что рождает боль.
Кому есть дело до цветка? Вы помните своих врагов лучше, чем друзей. Вы только понаблюдайте за своей памятью — вы поразитесь: врагов вы помните лучше друзей. Можно забыть друга, но только не врага.
Вот такое невинное свойство памяти.
Более искушенной памяти присущ противоположный взгляд на вещи: она будет фиксировать все блаженное, красивое, наполняющее благодарностью. Соответственно и жизнь такого человека будет исполнена блаженства и самых красивых переживаний.
Это только вопрос изменения маленькой структуры своей памяти.
Я всегда любил рассказывать истории.
Это случилось в синагоге, которая являлась также монастырем для евреев, а ее верховный раввин славился суровостью. Два молодых еврея прогуливались по монастырскому саду. Как правило, этому посвящались один утренний и один вечерний час. Остальное же время отводилось изучению писания и другим дисциплинарным занятиям. И оба они думали об одном и том же: «Не спросить ли у раввина разрешения покурить в саду? » Ведь оба они были заядлые куриль-щики, а в монастыре и в синагоге нечего было и думать о курении. Это было просто преступлением.
Оба мучились, и поэтому решили рискнуть сунуть руку в пасть тигра и сделать хотя бы одну попытку. Ведь верховный раввин был человек опасный, и одному Богу было известно, как он отреагирует.
На следующий день один из них вышел из синагоги со слезами на глазах, расстроенный и злой. И вдруг увидел, что второй сидит под розовым кустом — и курит! «Господи, неужели ты закурил без спросу?» — воскликнул он.
«Нет же, я спросил», — ответил тот.
«Да что же это за человек! — возмутился первый. — Я тоже у него спрашивал, а он как на меня разорется: «Ах ты мерзавец! Тебе синагога ад, что ли? Если тебе охота курить, убирайся в ад.» Как же он тебе-то позволил?»
«А как ты сформулировал свой вопрос», — спросил тот с улыбкой.
«Да какая разница?» — удивился первый.
«И все-таки, как?»
«Ну, я просто спросил...» А эти два часа в день назывались «часами молитвы». И для молитв монахов на два часа отпускали в сад. «...Я просто спросил, нельзя ли мне покурить во время молитвы. А он так заорал, что, казалось, вот-вот меня ударит!»
«Успокойся, ты просто неправильно задал вопрос. Я тоже его спросил: «Сэр, можно ли мне молиться, когда я курю?» На что он ответил: «Конечно, в этом нет никакого вреда.»
Маленькое изменение, а разница огромна.
Начните запоминать то прекрасное, что случается с вами. А это случается с каждым. А плохое, не стоящее того, чтобы об этом помнить, не запоминайте. Зачем отягощать себя всякой гадостью, когда можно наполнить себя цветами и ароматом? Вам следует чуть-чуть изменить естественную, биологически обусловленную природу своей памяти.
С этим можно легко справиться посредством медитации.
Одно из насущных свойств медитации заключается в концентрации на положительной стороне явлений, людей и происходящего. Так что вы оказываетесь окружены только прекрасным.
А в окружении одного прекрасного легче расти.
Однако человек забавно устроен... Вы можете тысячу раз облагодетельствовать его и лишь раз причинить зло — и зло он запомнит, причем на всю жизнь.
Так люди и живут: исполненные мстительности, злобы, отчаяния, чувства отверженности, ощущая себя изгоями бытия. А все дело в том, что они просто не то запоминают.
В жизни хватает как того, так и другого.
Можно смотреть на день как на нечто заключенное между двумя ночами, а можно — как на то прекрасное, чем с двух сторон окружена одна маленькая ночь. Вы должны сделать выбор, где вам больше нравится себя ощущать, в раю или в аду. Это ваш выбор.
ТРИ ИНИЦИАЦИИ:ИЩУЩИЙ, УЧЕНИК, ПОСВЯЩЕННЫЙ.
14 октября 1986 г., Бомбей
Вопрос 1
Любимый Бхагван,
Правда ли, что объединение с мастером есть инициация? Слово «инициация» исполнено глубокого значения. Существует три степени инициации: первая, когда ищущий становится учеником; вторая, когда ученик становится посвященным; и третья, когда посвященный растворяется в мастере.
Для того чтобы разобраться в этом процессе, необходимо понять все три ступени.
Каждый начинает с уровня ищущего, который пытается разобраться в жизни и преисполнен любопытства к окружающим его тайнам. Но стремление, которое он при этом испытывает, — это стремление к знаниям. Следовательно, оно поверхностно. Ведь это лишь стремление к знанию, присущее уму. А ум относится к периферии нашего бытия и являет собой лишь наиболее поверхностный уровень нашей индивидуальности. У ищущего есть вопросы, но нет поиска. На его вопросы легко находятся ответы, и он ими легко удовлетворяется: ему довольно и заимствованного знания. Пока ему нужен не мастер, а только учитель.
Он накапливает ответы, становится интеллектуалом, однако интеллигентом не становится. Ответы накапливаются лишь памятью его ума, а это механическое накопление, ничего общего не имеющее с интеллигентностью.
Можно встретить весьма образованных, культурных и утонченных интеллектуалов, живущих самым неинтеллигентным образом. Они великолепно отвечают на вопросы, к которым готовы. Но когда жизнь ставит перед ними иные вопросы, и они к ним неподготовлены, они полностью теряются и проявляют себя куда большими невеждами, чем кто-либо другой. Но проблема в том, что жизнь продолжает предлагать новые вопросы и новые сражения. Память незаменима на рынке; но это не самый удачный стиль жизни. А все ваши университеты обучают вас лишь запоминать. Замечено, что люди с неимоверной памятью, как правило, неинтеллигентны.
Вот один весьма поучительный исторический факт из жизни одного британского вице-короля, Керзона.
Керзон услышал, что в Раджпутане живет человек, обладающий невероятной памятью. Говорил этот человек только на своем местном диалекте, Раджастани, диалекте языка Хинди. Никакого другого языка он не знал. Но это не мешало ему запоминать любое изречение на любом языке. Это казалось сверхчеловеческим даром. Он был призван ко двору вице-короля Керзона, и ему устроили особый прием: тридцать ученых, знающих тридцать языков, собрались, чтобы испытать память этого человека. Но среди этих тридцати не было ни одного, кто бы понимал его родной язык, таким образом, все эти тридцать языков были для него иностранными.
И все это было так странно организовано: подобного никогда не случалось прежде и, я думаю, никогда больше не повторится. Несчастный крестьянин из Раджастана должен был выслушивать по одному слову от каждого из тридцати ученых на его родном языке. Крестьянин подходил к одному из них, тот говорил ему первое слово из своего предложения. Затем раздавался звон колокола. После чего крестьянин переходил к следую-щему, и тот давал ему свое первое слово. Таким образом он должен был обойти всех тридцати ученых, а затем снова вернуться к первому из них за вторым словом его предложения... И после каждого слова — сбивающий колокольный звон.
Сами ученые, не будучи уверены в своей способности так долго держать в памяти собственные предложения, держали их написанными перед собой и вычеркивали каждое сказанное слово. А крестьянин все переходил и переходил от одного к другому, запоминая произносимые ими слова и откладывая в систему своей памяти предложения, которые они давали ему по частям. После того как все тридцать ученых дали ему тридцать предложений, он повторил их, все тридцать, на тридцати языках, о которых не имел ни малейшего представления, равно, как и об их смысле. Абсолютная правильность, с которой он это проделал, привела в замешательство всех интеллектуалов. Они своих собственных предложений не могли удержать в памяти и вынуждены были их записывать. Они даже не помнили, какое слово уже дали, пятое или шестое, и поэтому вычеркивали слова. А этот необразованный мужик... Да он и писать-то не умел!
Керзон был поражен. Крестьянин был удостоен его похвалы и награды.
Но из разговоров с его односельчанами выяснилось, что он был идиот. С точки зрения способностей своей памяти он был поистине велик, но стоило малейшему вопросу или проблеме возникнуть на его жизненном пути, как он оказывался не в состоянии с этим справиться. В деревне его прозвали «великим идиотом-интеллектуалом».
То, что ищущий интересуется накоплением информации, — факт, и к тому же широко известный. На его вопросы легко найти удовлетворяющие его ответы. Его ум работает, как компьютер. Но однажды ищущий попадается в ловушку мастера. Не то чтобы он искал мастера; ему еще невдомек, чем мастер отличается от учителя: в словаре ведь оба понятия толкуются одинаково. Однако на самом деле учитель просто передает знания от поколения к поколению; знания, не являющиеся его личным опытом. Мастер занимается не этим. Он передает то, что сумел сам осознать.
Но с момента, как ищущий попал в ловушку мастера, ему уже весьма непросто выбраться оттуда, поскольку вскоре выясняется, что чистые знания и познание не одно и то же. Вопросы и поиск не одно и то же. Вопросы — это лишь проявление любопытства. Поиск — это риск, это паломничество. Для удовлетворения вопроса достаточно логического, рационального ответа. Но не для поиска. Поиск подобен жажде. Вы можете сколько угодно повторять, что Н2О — это вода, однако это не утолит вашей жажды. Как ответ это абсолютно верно. И если кто-нибудь задаст вопрос: «Что такое вода?» — вам будет очень легко ответить на него таким образом. Однако, если кто-то спрашивает о воде, испытывая жажду, ваше Н2О не поможет. Потребуется настоящая вода. Поиск подразумевает жажду, голод. И никакое заимствованное знание не в силах его удовлетворить.
И постепенно мастер дает ищущему понять, что если он действительно человек, то любопытство для него — лишь детская забава. Возмужание требует от человека отправиться на поиски, а не просто приобретать знания. И ему необходимо отыскивать пути и средства к собственному знанию, а не то, что передается из поколения в поколение. Кто знает, кто его изобрел, не вымысел ли это, осознано ли оно кем-либо самостоятельно и как много от этого знания сохранилось при передаче, как много было добавлено или выброшено в результате редакции. Познание означает: «Я хочу приобрести личный опыт.»
У подлинного искателя нет вопросов — одна лишь невероятная жажда.
И вот первая инициация: мастер перемещает фокус сознания ищущего со знаний на познание, с памяти на понимание. Это явление необычное и случается лишь с немногими счастливцами.
Миллионы людей на протяжении всей своей жизни так и остаются на незрелом уровне детского любопытства. Но с момента смещения акцента от знаний к познанию вас более не интересует прошлое — вас интересует настоящее. Теперь вас интересуют не великие философы и мудрецы, а ваше собственное сознание. Впервые вас интересуют не окружающие предметы, а ваше, субъективное: некто иной, тот, кто хочет знать. Кто же он, желающий знать?
Такова первая инициация: ищущий погибает, рождается ученик. При второй инициации ученику тоже предстоит исчезнуть, чтобы уступить место посвященному.
Ученику все еще интересно изыскивать методы, способы, дисциплины, которые способствовали бы его самопознанию. Он прибегает к помощи мастера и, следовательно, ему благодарен. Но последней инстанцией является он сам, мастер — это лишь средство, которое он использует для того, чтобы прийти к себе. По мере его сближения с мастером, последний подводит его ко второй инициации. А она заключается в том, что невозможно познать себя, не избавившись от одержимости самостью. Таким образом, возникает противоречие. Твоя собственная одержимость мешает тебе. Мешает эгоизм. Требуется отбросить эго, поступиться им, забыть себя. И как только ты забудешь себя, ты себя обретешь. На пути от знаний к познанию ищущий никогда собой не интересовался. Его интересовали предметы, объекты, весь окружающий мир. И первая инициация открыла ему новый мир — мир интереса к себе.
Вторая — забрала у него эго. Вторая инициация учит любви. Поскольку самопознание — лишь побочный продукт. И если ты способен любить, тебе нетрудно будет себя познать. Только светом любви можно уничтожить свою внутреннюю тьму. Любовь есть свет, а пламени любви кто-то должен научить.
Мастер преисполнен любви. Само его присутствие — любовь. И слова уже не нужны... лишь одно его присутствие, и вы почувствуете определенное притяжение, любовь, доверие. При этом вы не знаете, что это за человек, можно ли ему доверять или нет. Но вы готовы рискнуть. Само присутствие мастера настолько убедительно, что доказательства или аргументация становятся излишни.
Раньше я преподавал в университете. И каждый раз в День Учителей университетские профессора устраивали закрытую встречу для обсуждения проблем, с которыми они сталкиваются. И каждый год наиболее остро стояла проблема неуважения к ним со стороны студентов. Когда я впервые оказался на таком собрании на первом году своего преподавания в университете, все там обвиняли студенчество, современное состояние общества. Запад, словом, все, что отнимало у них законное уважение. А один очень уважаемый пожилой профессор, декан факультета изящных искусств, сказал: «Какой позор, и в особенности для страны, знавшей таких студентов, как Экалавья.»
Чтобы вам стало понятнее, я поведаю вам одно старое индийское предание.
Жил-был один великий мастер по стрельбе из лука, и звали его Дроначарья. Принцы, богачи, индусы высших каст и воины приходили из далеких дворцов поучиться у него стрельбе из лука.
Индийское общество делится на два класса. Это наиболее уродливое деление из всех существующих в мире. И существует оно уже на протяжении пяти тысячелетий. На одну четверть населения Индии человеческое отношение не распространяется. Они именуются шудрами, теми, кого нельзя касаться. Они не заслуживают даже прикосновения. Если ненароком вы коснулись шудры, вам следует немедленно помыться и принять душ. Нельзя касаться не только шудры, но и самой его тени. Если мимо вас прошел шудра и задел вас своей тенью, вам надлежит искупаться.
И вот этот молодой человек, Экалавья, был рожден шудрой. Но ему захотелось стать стрелком из лука, и он начал учиться этому самостоятельно. Старшие сказали ему, что всякий учитель от него отвернется, и он это прекрасно знал.
«Прежде чем я предстану перед учителем, — говорил он, — я выучусь столь многому, что для него будет практически невозможно мне отказать.» И он тренировался самостоятельно. И когда наконец решил, что умеет достаточно, то отправился к величайшему стрелку из лука того времени, Дроначарье.
Дроначарья был поражен, увидев, сколь многими навыками и в каком совершенстве смог овладеть этот юноша самостоятельно. И все же Дроначарья был брамином, то есть принадлежал к высшему индусскому сословию, и в силу этого никак не мог принять Экалавью в ученики. Он ответил юноше отказом.
Но Экалавья был не из той глины, что обычные люди. Он удалился в лес, где вылепил статую Дроначарьи. И самостоятельно продолжал свое обучение прямо перед этой статуей. Вскоре по всей округе прошел слух, что Экалавья стал мастером стрельбы из лука, научившись этому у статуи Дроначарьи.
Дроначарья стремился, чтобы один из его учеников, принц Арджуна, который был прекрасным стрелком, сделался величайшим стрелком в истории человечества. Но этот Экалавья мог все испортить, поскольку становился более знаменит.
И тогда Дроначарья отправился в лес...
В этом-то и соль. Именно поэтому декан факультета изящных искусств и упомянул имя Экалавьи.
Ведь он был отвержен Дроначарьей. Любой обычный человек почувствовал бы себя оскорбленным, униженным. А тот, напротив, создал статую Дроначарьи — ведь он избрал его в качестве своего мастера. И не важно, принял ли его Дроначарья в качестве ученика. Ему пришлось его принять. Дело было лишь в том, насколько глубоко было его восприятие Дроначарьи в качестве мастера.
И когда Дроначарья пришел, он пал к его ногам. И тогда Дроначарья увидел, чему он сумел обучиться. Безусловно, Арджуне было далеко до него. Стало ясно, что тайная амбиция Дроначарьи не сможет осуществиться: Арджуне не стать уже величайшим стрелком. И вот этот человек, который отверг Экалавью, сказал ему:
«Ты учился перед моей статуей. Ты принял меня как мастера.»
«Я всегда думал о Вас как о своем мастере, хоть Вы и отвергли меня, — отвечал Экалавья. — Я не придал Вашему отказу ни малейшего значения.»
«Что ж, я принимаю тебя в свои ученики, — сказал Дроначарья. — Но тогда тебе необходимо оплатить обучение. Каждый ученик платит мастеру за обучение, ты же не внес даже начальной платы, а уже стал таким великим стрелком.»
«Я отдам Вам все, чего бы Вы ни попросили, — отвечал Экалавья. — Я могу отдать свою жизнь. Вы мой мастер и стоит вам только приказать. Но я бедняк, так что просите лишь то, что у меня есть.»
«Да-да, я попрошу только то, что у тебя есть, — согласился Дроначарья. — И это будет большой палец на твоей правой руке. Ты должен отрезать и отдать его мне.»
Это безобразная история. Дроначарья рассчитывал на то, что, как только Экалавья лишится большого пальца на правой руке, конец придет и его карьере стрелка и он более не будет соперником Арджуне. И лишь ради его большого пальца Дроначарья и согласился принять его в ученики.
А Экалавья, не проронив ни слова, просто вынул меч и отсек себе палец. Он отдал его мастеру со словами: «Если Вам еще что-нибудь потребуется, скажите мне.» Пусть в вашем багаже всегда будет эта история. «И эта страна, рождавшая таких учеников, как Экалавья, который мог уважать мастера, подобного Дроначарье, отвергшего его и оскорбившего, пала столь низко, что студенты вовсе потеряли уважение к учителям. С этим необходимо что-то делать.»
Я был совсем новичок, и это была моя первая встреча с профессурой всех отделений. И мне пришлось встать и ответить пожилому профессору: «Вы затронули несколько вопросов. Первый из них: это, конечно же, страна таких студентов, как Экалавья. Но не стоит забывать и о том, что это страна таких учителей, как Дроначарья, — ужасных, хитрых и бесчеловечных. Трудно представить себе более бесчеловечный поступок, нежели тот, что он совершил. Как можете вы забывать об этом? »
«Сначала вы отвергаете юного бедняка только потому, что он осужден на неприкосновение. А потом, когда он добивается всего сам, вы изъявляете желание принять его в качестве ученика, причем в лесу, где никто не может увидеть происходящего. И это тоже неспроста: вы хотите искалечить ему правую руку с тем, чтобы погубить его искусство стрелка. И тогда ваша амбиция сделать из Арджуны величайшего стрелка в мире сможет реализоваться.»
«Вам не следует забывать, что именно из-за таких учителей, как Дроначарья, учителя Индии утратили свой авторитет, — сказал я. — Вы представляете Дроначарью. Так на каком же основании вы хотите, чтобы студенты вас уважали?
Бессознательно вы упомянули Экалавью. Что касается меня, я не понимаю... У меня тоже есть студенты, я новый профессор. Но ни одного из своих студентов я не смог бы обвинить в неуважении ко мне. Я люблю их и уважаю. А любовь отзывается в других любовью, уважение порождает уважение окружающих — это явление резонанса. Будь я на месте Экалавьи, я бы Дроначарье голову отрезал. Именно этого он и заслуживал.»
Профессор пришел в такое замешательство, что весь затрясся.
«Вы присядьте, а то вы весь дрожите. И если с вами случится сердечный приступ или что-нибудь в этом роде, мне придется за это отвечать, — посоветовал я. — Сядьте, прошу вас. Я не собираюсь отрезать вам голову. Хотя вы, пожалуй, заслуживаете такого же отношения. Вы требуете студентов, подобных Экалавье. А как насчет учителей?»
Мастер — это не учитель. Он любит. Вернее сказать, он сама любовь. Он уважает. Вернее сказать, он само уважение.
И естественно, вокруг него создается гравитационное поле любви, уважения, благодарности. И в его гравитационном поле случается вторая инициация.
Ученик теряет интерес к самопознанию. Его интересует лишь растворение в мастере, пребывание в гармонии с ним. И в день, когда эта гармония достигает своей вершины, ученик исчезает, и рождается посвященный.
Правда ли, что объединение с мастером есть инициация? Слово «инициация» исполнено глубокого значения. Существует три степени инициации: первая, когда ищущий становится учеником; вторая, когда ученик становится посвященным; и третья, когда посвященный растворяется в мастере.
Для того чтобы разобраться в этом процессе, необходимо понять все три ступени.
Каждый начинает с уровня ищущего, который пытается разобраться в жизни и преисполнен любопытства к окружающим его тайнам. Но стремление, которое он при этом испытывает, — это стремление к знаниям. Следовательно, оно поверхностно. Ведь это лишь стремление к знанию, присущее уму. А ум относится к периферии нашего бытия и являет собой лишь наиболее поверхностный уровень нашей индивидуальности. У ищущего есть вопросы, но нет поиска. На его вопросы легко находятся ответы, и он ими легко удовлетворяется: ему довольно и заимствованного знания. Пока ему нужен не мастер, а только учитель.
Он накапливает ответы, становится интеллектуалом, однако интеллигентом не становится. Ответы накапливаются лишь памятью его ума, а это механическое накопление, ничего общего не имеющее с интеллигентностью.
Можно встретить весьма образованных, культурных и утонченных интеллектуалов, живущих самым неинтеллигентным образом. Они великолепно отвечают на вопросы, к которым готовы. Но когда жизнь ставит перед ними иные вопросы, и они к ним неподготовлены, они полностью теряются и проявляют себя куда большими невеждами, чем кто-либо другой. Но проблема в том, что жизнь продолжает предлагать новые вопросы и новые сражения. Память незаменима на рынке; но это не самый удачный стиль жизни. А все ваши университеты обучают вас лишь запоминать. Замечено, что люди с неимоверной памятью, как правило, неинтеллигентны.
Вот один весьма поучительный исторический факт из жизни одного британского вице-короля, Керзона.
Керзон услышал, что в Раджпутане живет человек, обладающий невероятной памятью. Говорил этот человек только на своем местном диалекте, Раджастани, диалекте языка Хинди. Никакого другого языка он не знал. Но это не мешало ему запоминать любое изречение на любом языке. Это казалось сверхчеловеческим даром. Он был призван ко двору вице-короля Керзона, и ему устроили особый прием: тридцать ученых, знающих тридцать языков, собрались, чтобы испытать память этого человека. Но среди этих тридцати не было ни одного, кто бы понимал его родной язык, таким образом, все эти тридцать языков были для него иностранными.
И все это было так странно организовано: подобного никогда не случалось прежде и, я думаю, никогда больше не повторится. Несчастный крестьянин из Раджастана должен был выслушивать по одному слову от каждого из тридцати ученых на его родном языке. Крестьянин подходил к одному из них, тот говорил ему первое слово из своего предложения. Затем раздавался звон колокола. После чего крестьянин переходил к следую-щему, и тот давал ему свое первое слово. Таким образом он должен был обойти всех тридцати ученых, а затем снова вернуться к первому из них за вторым словом его предложения... И после каждого слова — сбивающий колокольный звон.
Сами ученые, не будучи уверены в своей способности так долго держать в памяти собственные предложения, держали их написанными перед собой и вычеркивали каждое сказанное слово. А крестьянин все переходил и переходил от одного к другому, запоминая произносимые ими слова и откладывая в систему своей памяти предложения, которые они давали ему по частям. После того как все тридцать ученых дали ему тридцать предложений, он повторил их, все тридцать, на тридцати языках, о которых не имел ни малейшего представления, равно, как и об их смысле. Абсолютная правильность, с которой он это проделал, привела в замешательство всех интеллектуалов. Они своих собственных предложений не могли удержать в памяти и вынуждены были их записывать. Они даже не помнили, какое слово уже дали, пятое или шестое, и поэтому вычеркивали слова. А этот необразованный мужик... Да он и писать-то не умел!
Керзон был поражен. Крестьянин был удостоен его похвалы и награды.
Но из разговоров с его односельчанами выяснилось, что он был идиот. С точки зрения способностей своей памяти он был поистине велик, но стоило малейшему вопросу или проблеме возникнуть на его жизненном пути, как он оказывался не в состоянии с этим справиться. В деревне его прозвали «великим идиотом-интеллектуалом».
То, что ищущий интересуется накоплением информации, — факт, и к тому же широко известный. На его вопросы легко найти удовлетворяющие его ответы. Его ум работает, как компьютер. Но однажды ищущий попадается в ловушку мастера. Не то чтобы он искал мастера; ему еще невдомек, чем мастер отличается от учителя: в словаре ведь оба понятия толкуются одинаково. Однако на самом деле учитель просто передает знания от поколения к поколению; знания, не являющиеся его личным опытом. Мастер занимается не этим. Он передает то, что сумел сам осознать.
Но с момента, как ищущий попал в ловушку мастера, ему уже весьма непросто выбраться оттуда, поскольку вскоре выясняется, что чистые знания и познание не одно и то же. Вопросы и поиск не одно и то же. Вопросы — это лишь проявление любопытства. Поиск — это риск, это паломничество. Для удовлетворения вопроса достаточно логического, рационального ответа. Но не для поиска. Поиск подобен жажде. Вы можете сколько угодно повторять, что Н2О — это вода, однако это не утолит вашей жажды. Как ответ это абсолютно верно. И если кто-нибудь задаст вопрос: «Что такое вода?» — вам будет очень легко ответить на него таким образом. Однако, если кто-то спрашивает о воде, испытывая жажду, ваше Н2О не поможет. Потребуется настоящая вода. Поиск подразумевает жажду, голод. И никакое заимствованное знание не в силах его удовлетворить.
И постепенно мастер дает ищущему понять, что если он действительно человек, то любопытство для него — лишь детская забава. Возмужание требует от человека отправиться на поиски, а не просто приобретать знания. И ему необходимо отыскивать пути и средства к собственному знанию, а не то, что передается из поколения в поколение. Кто знает, кто его изобрел, не вымысел ли это, осознано ли оно кем-либо самостоятельно и как много от этого знания сохранилось при передаче, как много было добавлено или выброшено в результате редакции. Познание означает: «Я хочу приобрести личный опыт.»
У подлинного искателя нет вопросов — одна лишь невероятная жажда.
И вот первая инициация: мастер перемещает фокус сознания ищущего со знаний на познание, с памяти на понимание. Это явление необычное и случается лишь с немногими счастливцами.
Миллионы людей на протяжении всей своей жизни так и остаются на незрелом уровне детского любопытства. Но с момента смещения акцента от знаний к познанию вас более не интересует прошлое — вас интересует настоящее. Теперь вас интересуют не великие философы и мудрецы, а ваше собственное сознание. Впервые вас интересуют не окружающие предметы, а ваше, субъективное: некто иной, тот, кто хочет знать. Кто же он, желающий знать?
Такова первая инициация: ищущий погибает, рождается ученик. При второй инициации ученику тоже предстоит исчезнуть, чтобы уступить место посвященному.
Ученику все еще интересно изыскивать методы, способы, дисциплины, которые способствовали бы его самопознанию. Он прибегает к помощи мастера и, следовательно, ему благодарен. Но последней инстанцией является он сам, мастер — это лишь средство, которое он использует для того, чтобы прийти к себе. По мере его сближения с мастером, последний подводит его ко второй инициации. А она заключается в том, что невозможно познать себя, не избавившись от одержимости самостью. Таким образом, возникает противоречие. Твоя собственная одержимость мешает тебе. Мешает эгоизм. Требуется отбросить эго, поступиться им, забыть себя. И как только ты забудешь себя, ты себя обретешь. На пути от знаний к познанию ищущий никогда собой не интересовался. Его интересовали предметы, объекты, весь окружающий мир. И первая инициация открыла ему новый мир — мир интереса к себе.
Вторая — забрала у него эго. Вторая инициация учит любви. Поскольку самопознание — лишь побочный продукт. И если ты способен любить, тебе нетрудно будет себя познать. Только светом любви можно уничтожить свою внутреннюю тьму. Любовь есть свет, а пламени любви кто-то должен научить.
Мастер преисполнен любви. Само его присутствие — любовь. И слова уже не нужны... лишь одно его присутствие, и вы почувствуете определенное притяжение, любовь, доверие. При этом вы не знаете, что это за человек, можно ли ему доверять или нет. Но вы готовы рискнуть. Само присутствие мастера настолько убедительно, что доказательства или аргументация становятся излишни.
Раньше я преподавал в университете. И каждый раз в День Учителей университетские профессора устраивали закрытую встречу для обсуждения проблем, с которыми они сталкиваются. И каждый год наиболее остро стояла проблема неуважения к ним со стороны студентов. Когда я впервые оказался на таком собрании на первом году своего преподавания в университете, все там обвиняли студенчество, современное состояние общества. Запад, словом, все, что отнимало у них законное уважение. А один очень уважаемый пожилой профессор, декан факультета изящных искусств, сказал: «Какой позор, и в особенности для страны, знавшей таких студентов, как Экалавья.»
Чтобы вам стало понятнее, я поведаю вам одно старое индийское предание.
Жил-был один великий мастер по стрельбе из лука, и звали его Дроначарья. Принцы, богачи, индусы высших каст и воины приходили из далеких дворцов поучиться у него стрельбе из лука.
Индийское общество делится на два класса. Это наиболее уродливое деление из всех существующих в мире. И существует оно уже на протяжении пяти тысячелетий. На одну четверть населения Индии человеческое отношение не распространяется. Они именуются шудрами, теми, кого нельзя касаться. Они не заслуживают даже прикосновения. Если ненароком вы коснулись шудры, вам следует немедленно помыться и принять душ. Нельзя касаться не только шудры, но и самой его тени. Если мимо вас прошел шудра и задел вас своей тенью, вам надлежит искупаться.
И вот этот молодой человек, Экалавья, был рожден шудрой. Но ему захотелось стать стрелком из лука, и он начал учиться этому самостоятельно. Старшие сказали ему, что всякий учитель от него отвернется, и он это прекрасно знал.
«Прежде чем я предстану перед учителем, — говорил он, — я выучусь столь многому, что для него будет практически невозможно мне отказать.» И он тренировался самостоятельно. И когда наконец решил, что умеет достаточно, то отправился к величайшему стрелку из лука того времени, Дроначарье.
Дроначарья был поражен, увидев, сколь многими навыками и в каком совершенстве смог овладеть этот юноша самостоятельно. И все же Дроначарья был брамином, то есть принадлежал к высшему индусскому сословию, и в силу этого никак не мог принять Экалавью в ученики. Он ответил юноше отказом.
Но Экалавья был не из той глины, что обычные люди. Он удалился в лес, где вылепил статую Дроначарьи. И самостоятельно продолжал свое обучение прямо перед этой статуей. Вскоре по всей округе прошел слух, что Экалавья стал мастером стрельбы из лука, научившись этому у статуи Дроначарьи.
Дроначарья стремился, чтобы один из его учеников, принц Арджуна, который был прекрасным стрелком, сделался величайшим стрелком в истории человечества. Но этот Экалавья мог все испортить, поскольку становился более знаменит.
И тогда Дроначарья отправился в лес...
В этом-то и соль. Именно поэтому декан факультета изящных искусств и упомянул имя Экалавьи.
Ведь он был отвержен Дроначарьей. Любой обычный человек почувствовал бы себя оскорбленным, униженным. А тот, напротив, создал статую Дроначарьи — ведь он избрал его в качестве своего мастера. И не важно, принял ли его Дроначарья в качестве ученика. Ему пришлось его принять. Дело было лишь в том, насколько глубоко было его восприятие Дроначарьи в качестве мастера.
И когда Дроначарья пришел, он пал к его ногам. И тогда Дроначарья увидел, чему он сумел обучиться. Безусловно, Арджуне было далеко до него. Стало ясно, что тайная амбиция Дроначарьи не сможет осуществиться: Арджуне не стать уже величайшим стрелком. И вот этот человек, который отверг Экалавью, сказал ему:
«Ты учился перед моей статуей. Ты принял меня как мастера.»
«Я всегда думал о Вас как о своем мастере, хоть Вы и отвергли меня, — отвечал Экалавья. — Я не придал Вашему отказу ни малейшего значения.»
«Что ж, я принимаю тебя в свои ученики, — сказал Дроначарья. — Но тогда тебе необходимо оплатить обучение. Каждый ученик платит мастеру за обучение, ты же не внес даже начальной платы, а уже стал таким великим стрелком.»
«Я отдам Вам все, чего бы Вы ни попросили, — отвечал Экалавья. — Я могу отдать свою жизнь. Вы мой мастер и стоит вам только приказать. Но я бедняк, так что просите лишь то, что у меня есть.»
«Да-да, я попрошу только то, что у тебя есть, — согласился Дроначарья. — И это будет большой палец на твоей правой руке. Ты должен отрезать и отдать его мне.»
Это безобразная история. Дроначарья рассчитывал на то, что, как только Экалавья лишится большого пальца на правой руке, конец придет и его карьере стрелка и он более не будет соперником Арджуне. И лишь ради его большого пальца Дроначарья и согласился принять его в ученики.
А Экалавья, не проронив ни слова, просто вынул меч и отсек себе палец. Он отдал его мастеру со словами: «Если Вам еще что-нибудь потребуется, скажите мне.» Пусть в вашем багаже всегда будет эта история. «И эта страна, рождавшая таких учеников, как Экалавья, который мог уважать мастера, подобного Дроначарье, отвергшего его и оскорбившего, пала столь низко, что студенты вовсе потеряли уважение к учителям. С этим необходимо что-то делать.»
Я был совсем новичок, и это была моя первая встреча с профессурой всех отделений. И мне пришлось встать и ответить пожилому профессору: «Вы затронули несколько вопросов. Первый из них: это, конечно же, страна таких студентов, как Экалавья. Но не стоит забывать и о том, что это страна таких учителей, как Дроначарья, — ужасных, хитрых и бесчеловечных. Трудно представить себе более бесчеловечный поступок, нежели тот, что он совершил. Как можете вы забывать об этом? »
«Сначала вы отвергаете юного бедняка только потому, что он осужден на неприкосновение. А потом, когда он добивается всего сам, вы изъявляете желание принять его в качестве ученика, причем в лесу, где никто не может увидеть происходящего. И это тоже неспроста: вы хотите искалечить ему правую руку с тем, чтобы погубить его искусство стрелка. И тогда ваша амбиция сделать из Арджуны величайшего стрелка в мире сможет реализоваться.»
«Вам не следует забывать, что именно из-за таких учителей, как Дроначарья, учителя Индии утратили свой авторитет, — сказал я. — Вы представляете Дроначарью. Так на каком же основании вы хотите, чтобы студенты вас уважали?
Бессознательно вы упомянули Экалавью. Что касается меня, я не понимаю... У меня тоже есть студенты, я новый профессор. Но ни одного из своих студентов я не смог бы обвинить в неуважении ко мне. Я люблю их и уважаю. А любовь отзывается в других любовью, уважение порождает уважение окружающих — это явление резонанса. Будь я на месте Экалавьи, я бы Дроначарье голову отрезал. Именно этого он и заслуживал.»
Профессор пришел в такое замешательство, что весь затрясся.
«Вы присядьте, а то вы весь дрожите. И если с вами случится сердечный приступ или что-нибудь в этом роде, мне придется за это отвечать, — посоветовал я. — Сядьте, прошу вас. Я не собираюсь отрезать вам голову. Хотя вы, пожалуй, заслуживаете такого же отношения. Вы требуете студентов, подобных Экалавье. А как насчет учителей?»
Мастер — это не учитель. Он любит. Вернее сказать, он сама любовь. Он уважает. Вернее сказать, он само уважение.
И естественно, вокруг него создается гравитационное поле любви, уважения, благодарности. И в его гравитационном поле случается вторая инициация.
Ученик теряет интерес к самопознанию. Его интересует лишь растворение в мастере, пребывание в гармонии с ним. И в день, когда эта гармония достигает своей вершины, ученик исчезает, и рождается посвященный.