Страница:
После присяги перед трибуной прошли церемониальным маршем пехотинцы, артиллеристы, танкисты...
Корреспонденты с изумлением смотрели на возрожденное польское войско, вооруженное грозной боевой техникой, и что-то лихорадочно записывали в блокноты. Но во время банкета в этой пестрой и разноплеменной компании кто-то, сильно подвыпив, упорно выкрикивал по-английски:
- Все равно не признаем!..
Затем последовали трехдневные тактические учения, и корпус стал готовиться к отъезду на фронт. К сожалению, именно в это время ранение в голову, которое я получил на Варшавском шоссе, на несколько недель вывело меня из строя.
Зима 1944 года
В январе 1944 года на Западном фронте день и ночь бушевала метель. Снегопады были невиданные. Снег, словно белый пушистый ковер, покрыл всю Белоруссию. В армейских тылах, дивизиях второго эшелона все, кто мог держать лопату, поспешно откапывали занесенные дороги, "а которых застряли обозы, пушки, сотни автомашин и танков. Войска остановились.
Дивизия имени Костюшко, отведенная после боев под Ленино в район местечка Боберы, готовилась к новым боям: пополнялась людьми и оружием, проводила ночные тактические учения. Бой под Ленино показал не только отличные качества польского солдата, но и выявил ряд серьезных недостатков в боевой подготовке личного состава.
Не долечившись, я удрал из госпиталя в Сельцы и оттуда немедленно выехал на Западный фронт к костюшковцам. Меня назначили заместителем командира дивизии, а штаб корпуса временно принял полковник Киневич. Вечерами, если не намечалось учений, я обычно заходил к командиру дивизии полковнику артиллерии Войцеку Бевзюку. В бою под Ленино он был у костюшковцев начальником артиллерии и лишь после отъезда полковника Киневича в штаб корпуса принял дивизию, командиром которой оставался до конца войны.
"На огонек" к командиру приходили и другие офицеры. В деревенской избе становилось шумно, как на студенческой сходке. Здесь, в этой скромной белорусской деревне, мы горячо обсуждали судьбы будущей Польши. В 1943 году Польская рабочая_партия (ППР) опубликовала свою программную декларацию "За что боремся".
Содержание декларации взволновало каждого из нас. Как и все трудящиеся, солдатские массы решительно требовали создания народной Польши, без помещиков и капиталистов.
ППР связывала национальное и социальное освобождение Польши от фашистского ига с победой Советского Союза над гитлеровской Германией. Польские солдаты хорошо понимали, что кратчайшая дорога на Родину пролегала именно здесь, на фронтах Советского Союза, что сражаться плечом к плечу с героической Советской Армией против общего врага - долг каждого польского патриота.
К тому времени из Польши стали приходить не только страшные слухи о кровавом гитлеровском терроре, но и радостные вести. В декабре 1943 года в подполье был создан Временный правительственный национальный совет - Крайова Рада Народова. Возглавил его известный политический деятель Болеслав Берут.
В Польше уже боролись с оккупантами партизанские группы Гвардии Людовой (Народной гвардии), созданные по инициативе ППР. Они пускали под откос воинские эшелоны, идущие на восток, уничтожали гитлеровские гарнизоны, базы, склады.
Однажды в разгар нашей горячей беседы в хате командира дивизии меня пригласили к телефону. Я сразу узнал голос Киневича:
- Генерал Берлинг приказал вам завтра в десять часов прибыть в штаб корпуса и быть готовым к длительной командировке. Задание получите лично у меня{3}.
Спрашивать по телефону о подробностях было совершенно бесполезно. Полковник Киневич отличался в этом отношении крайней сдержанностью.
Ночью по всему фронту грохотали пушки. Казалось, что неподалеку кто-то настойчиво и нудно бьет в гигантские барабаны. За спиной, над Смоленском, прожекторы то и дело обшаривали серое, низко нависшее небо. Над сугробами в поисках штабов и невидимых КП, как гигантские стрекозы, метались связные самолеты У-2.
Я долго не мог заснуть. Ночь тянулась бесконечно. Уезжать из дивизии не хотелось.
Но чуть забрезжил рассвет, я отправился в штаб корпуса, и там все разъяснилось.
Идя навстречу пожеланиям Союза польских патриотов, Советское правительство дало согласие на формирование 1-й Польской армии в СССР. Командующим был назначен генерал Зигмунд Берлинг, членом Военного совета Александр Завадский. Центр формирования армии решили создать в городе Сумы. Мне поручали подготовку базы для приема пополнений.
Полковник Киневич, грузный, но очень подвижной и ловкий, представил группу офицеров, назначенных в мое -распоряжение. Всего их насчитывалось человек двести, и представляли они все рода войск. Это был костяк будущего центра формирования польских частей в Сумах и мой первоначальный резерв командного состава.
Получение инструкций, документов, сборы в дорогу заняли почти целый день. А к ночи мы погрузились на автомашины и с большим трудом пробились через снега к Смоленску. Город, затаившийся во тьме, жил напряженной прифронтовой жизнью. На улицах сновали сотни автомашин с подфарниками. Тянулись колонны войск, скрипели отворяемые где-то ворота и двери. Изредка во тьму врывались острые иглы света карманных фонарей.
На городской железнодорожной станции бойкая девушка в красной косынке, принимая от нас багаж, деловито предупредила:
- Граждане союзники, имейте в виду, что по причине бомбежек администрация не может нести ответственности за ваши вещи.
Это прозвучало так неожиданно и так непосредственно, что даже самые хмурые из нас заулыбались. "Администрация" явно преувеличивала наши частнособственнические наклонности.
Вокзал был переполнен солдатами и офицерами. Пройти к военному коменданту оказалось трудно, почти невозможно. И не только потому, что на каждом метре пола спали вповалку люди, но и потому, что все бодрствующие также хотели срочно поговорить с ним.
Дежурный комендант, едва видимый при свете коптилки, страдальчески морщился, разглядывая мое требование на срочную перевозку наших офицеров в Москву.
- Поляки? Двести человек? С фронта?
Он на мгновение задумался.
- Постараюсь отправить, гражданин полковник, только...
Комендант сделал при этом такой безнадежный жест, что окружающие весело расхохотались.
Утром, однако, нас отправили. Пассажиров на станции почему-то оказалось мало, и очередной воинский состав, к которому специально для нас прицепили два пассажирских вагона, забрал всю группу.
По приезде в Москву я опять направился к военному коменданту. После беседы с ним стало совершенно ясно, что в тот же день мы дальше не поедем. Я выстроил своих офицеров на площади перед Белорусским вокзалом, назначил им место сбора на следующее утро и отпустил в город. При виде наших иностранных мундиров вокруг собралась толпа.
- Союзники?!
- Чехи? Поляки?..
- Поляки! Видишь, орлы на шапках...
Окружившие нас москвичи приветливо улыбались, завязывали разговоры, желали боевых успехов.
А на следующий день мы двинулись дальше.
По дороге, в Харькове, я представился командующему округом генерал-лейтенанту Герасименко. Представительный, любезный, генерал то и дело подкручивал свои "гусарские" усы и очень подробно расспрашивал меня о полученных инструкциях и планах на ближайшее будущее. Он разрешил занять казармы в Сумах и вручил приказ начальнику местного гарнизона на приведение их в порядок.
Харьковский военный округ оказал нам неоценимую помощь при формировании частей 1-й Польской армии.
Горячие дни
Город Сумы, крупный областной центр, постигла обычная судьба оккупированных гитлеровцами городов Советской Украины. Повсюду были видны следы хозяйничанья фашистов: взорванные заводы и фабрики, разрушенные дома, скрученное горелое железо, груды битого кирпича, мрачные подвалы гестаповских застенков. А на окраинах - громадные кладбища расстрелянных оккупантами мирных советских людей.
Во время оккупации в казармах бывшего Сумского военного училища располагались эсэсовские части. После гитлеровцев казарменные помещения представляли собой свалку тухлого мусора и вонючей грязи. Солдатам польского запасного полка пришлось две недели заниматься дезинфекцией.
Никакого инвентаря в помещениях не оказалось. А я знал, что в течение ближайших десяти дней к нам прибудет из освобожденных наступающей Советской Армией районов Волыни пятнадцать тысяч новобранцев поляков, затем - еще двадцать тысяч.
Чтобы принять и разместить такое огромное количество людей, нам нужны были нары, кухни, бани, карантины. По моей просьбе городской совет и рабочие оживающего города быстро нашли какую-то разрушенную гитлеровцами лесопилку, восстановили ее и пустили в ход. За оборудование казарм вместе с польскими солдатами взялись и советские плотники. Весело застучали топоры, запахло сосновой стружкой. Люди работали самозабвенно и весело - поляки потому, что мастерили все это для соотечественников, с которыми расстались почти пять лет назад, а советские люди потому, что видели в поляках своих друзей и братьев.
Через несколько дней казарменные помещения преобразились. Повсюду засверкали белизной новые чистые нары, отличные ружейные пирамиды. Во дворе рядами стояли запасные походные "ухни и кипятильники. Но пополнение сначала прибывало медленно и, что хуже всего, небольшими партиями. Это сразу создало для нас дополнительные трудности. Особенно осложнялось дело с карантинами. Каждая, даже самая маленькая партия требовала тщательной изоляции. Тифозной эпидемии мы остерегались пуще всяких бомбежек. Она могла бы спутать все наши расчеты и сорвать формирование армии.
Затем, точно вода, прорвавшая плотину, ежедневно к нам стало прибывать по нескольку переполненных эшелонов. Нелегко приходилось в эти дни работникам политического отдела. Сами они, да и весь партийный актив круглые сутки проводили в казармах, терпеливо разъясняя прибывшим цель создания новой демократической армии, задачи Союза польских патриотов, предательскую политику лондонского эмигрантского "правительства" Польши.
Казармы превратились в гигантский муравейник. Прием, распределение и размещение людей осуществлялись по конвейерной системе, с упрощенной документацией.
Освобожденные от фашистской неволи победоносной Советской Армией поляки массами шли к нам с Волыни, из Тарнополя, Ровно, Луцка. Шли с надеждой на лучшее будущее своей Родины. Шли в новую, народную польскую армию, о которой мечтали, но в реальность которой еще не вполне верили.
Аковская{4} агентура профашистского польского правительства в Лондоне распространяла среди населения провокационные слухи о том, что всех поляков, явившихся в Сумы, немедленно отправят в Сибирь, на каторгу, в рудники и на лесозаготовки, а бывших офицеров даже расстреляют. Это порождало у добровольцев вполне объяснимую настороженность. Но при виде польских мундиров на солдатах и офицерах нашего 1-го запасного полка они не в силах были сдержать своей радости, тут же ломали строй и толпами бросались к ним навстречу, обнимали, ощупывали, а потом со слезами на глазах пели "Роту" Конопницкой. Слова этой песни звучали как клятва верности и любви к своей Родине:
Земли не бросим, где родились,
Мы не забудем наш язык!
Народ мы польский, польский люд!{5}
Однажды мне сообщили, что вечером к нам должен прилететь генерал Берлинг. Однако в пути самолет совершил вынужденную посадку. Я узнал об этом только поздно ночью: позвонили по телефону. Никаких подробностей о состоянии командарма и сопровождающих его лиц звонивший сообщить не мог.
Немедленно выехав к месту аварии, я нашел командарма только под утро, в деревенской избе, где он за большущей кружкой чаю весело беседовал с собравшимися колхозниками.
Генерал Берлинг встретил меня очень радушно. Днем он проверил нашу работу и все одобрил. Перед отъездом даже наградил меня часами. Прощаясь, сказал:
- Ждите Сверчевского, он скоро приедет. С ним вам будет куда легче. К тому же вы, кажется, стали приятелями?..
Меня эта весть очень обрадовала. Опытный боевой генерал Сверчевский был нашим общим любимцем. Его вдумчивость, чуткость к солдатским нуждам, глубокое знание польского народа и особенностей польской культуры, большие организаторские способности и революционное чутье имели тогда для нас особо важное значение.
О дне вылета к нам Сверчевского я был предупрежден шифровкой и почел обязательным для себя встретить его на аэродроме. Ждать там пришлось недолго. На горизонте в ясном морозном небе показались три точки. Они росли с каждой секундой. Далекий шум постепенно перешел в мощное гудение моторов. Самолеты, приветственно покачав крыльями, пошли на посадку.
Пилоты и пассажиры вылезли из кабин, как медведи из берлоги: в меховых унтах, шапках-ушанках и комбинезонах. Генерал Сверчевский, поглядев на небо, с удовольствием потопал ногой по твердой, уже замерзшей земле. Вся его фигура, казалось, говорила: "Э-эх! В воздухе хорошо, а на земле лучше".
- Ну, как ты тут заворачиваешь? - торопливым варшавским говорком спросил он меня и улыбнулся, хитро сверкнув глазами. Генерал Сверчевский всегда был в курсе дел не хуже своих подчиненных.
Я подробно доложил о ходе формирования. У нас формировались семьдесят три части. Некоторые из этих частей существовали пока только на бумаге: офицеры, направленные к нам отделом кадров, находились еще в дороге, солдаты маршировали по шоссе и проселкам. Однако армия фактически уже существовала.
В свою очередь Сверчевский сообщил мне, что в Житомире под руководством генерала Корчица формируется штаб армии. Основой для него послужило управление 1-го Польского армейского корпуса...
С появлением в Сумах генерала Сверчевского дела у нас пошли еще лучше. Однако и при нем мы продолжали испытывать целый ряд затруднений. Особенно остро ощущался недостаток в офицерских кадрах. Несмотря на широкое выдвижение младших командиров, дефицит покрыть не удавалось. Нам немедленно требовались сотни офицеров всех специальностей, а мы располагали только десятками.
Среди добровольцев, прибывших с Волыни, имелось, конечно, много кадрового офицерства старой польской армии, но, запуганные враждебной пропагандой, эти люди либо вообще скрывали свою принадлежность к командным кадрам, либо выдавали себя за унтер-офицеров. Лишь много времени спустя они заявили о своих фактических званиях и с готовностью приняли предложенные им руководящие посты. Только единицы законспирировались окончательно и пытались вести в войсках антинародную работу по заданиям аковцев и НСЗ{6}.
Туго приходилось и с обмундированием прибывающего пополнения. Обмундирование застряло где-то в пути. Харьковский военный округ любезно предложил нам свою помощь. Но мы вынуждены были отказаться от нее: не хотелось давать повода для усиления лживой пропаганды лондонского "правительства". Не стали мы одевать личный состав вновь создаваемых частей Войска Польского в обмундирование Советской Армии, хотя все эмигрантские польские военные формирования носили иностранную форму.
Для урегулирования этих и многих других больных для нас вопросов генерал Сверчевский командировал меня в Москву. Москва встретила непогодой. Снегопад был настолько сильным, что с Внуковского аэродрома автомашины не могли пробиться в город. Пришлось воспользоваться самолетом У-2, чтобы перебраться оттуда на Центральный аэродром.
В Москве все решилось очень быстро. Уже к концу дня задержавшиеся эшелоны с польским обмундированием двинулись к месту назначения.
Вся московская общественность проявляла к формировавшемуся Войску Польскому огромный интерес. Главное командование Советской Армии шло для нас на любые жертвы; откомандировывало к нам из состава своих действующих частей боевых офицеров-инструкторов, снабжало нас первоклассной техникой. Это была настоящая дружеская, бескорыстная помощь.
Через несколько дней я вылетел обратно в Сумы.
Рождение кавалерийской бригады
Польский народ всегда питал любовь к кавалерии. Когда в 1939 году Гитлер бросил свои полчища на Польшу, маршал Рыдз-Смиглы противопоставил им вместе с пехотными дивизиями десять отдельных кавалерийских бригад. Конница самоотверженно выполняла свой долг. Польские уланские полки вынесли на себе основную тяжесть арьергардных боев.
При формировании новой армии Союз польских патриотов горячо настаивал на возрождении кавалерии. Меня назначили на должность командира 1-й отдельной кавалерийской бригады.
Передо мной встала основная организационная проблема - как формировать бригаду? С одной стороны, я мог взять все штатное количество нужных людей сразу, но тогда бригада оказалась бы неоднородной по возрасту и, главное, в ней мало оказалось бы настоящих кавалеристов. С другой стороны, имелась возможность постепенно набирать бывших кавалеристов из прибывающих в армию пополнений. Я знал, что в тех районах, откуда в основном шло наше пополнение, до войны стояла 2-я отдельная бригада польской кавалерии.
В конечном счете остановились на втором варианте. Мы постепенно отбирали кавалеристов из прибывающих пополнений, хотя тем самым и затягивали сроки формирования бригады. Основную массу составили у нас солдаты и унтер-офицеры бывших 19-го Волынского и 21-го Надвислянского уланских полков. Почти все они хорошо знали пресловутого генерала Андерса, этого оголтелого реакционера и богатейшего на Волыни помещика-землевладельца. Личное знакомство Андерса со многими кавалеристами лишний раз свидетельствовало о том, что крупная шляхта, когда ей это было выгодно, умела играть с народом "в пана-брата".
1-я отдельная кавалерийская бригада формировалась недалеко от Сум, в небольшом городке Тростянец. В самом городе расположились штаб бригады, 2-й уланский полк и спецподразделения. 3-й уланский полк размещался в селе Криничное, а 4-й дивизион конной артиллерии - в селе Радомин.
Зеленый, яркий и удивительно чистый украинский городок Тростянец, по сути дела, был большой деревней. Утонувший в садах, он на первый взгляд казался нетронутым войной. Но это только казалось. Почти в каждой семье было свое горе.
Когда враг захватил Тростянец, население его повело мужественную борьбу против оккупантов. В самом городке и в близлежащих населенных пунктах действовали советские патриоты, ушедшие в подполье. Для устрашения местных жителей фашисты вешали партизан на деревьях в городском саду, а те в ответ на зверства оккупантов тут же вешали гитлеровцев и предателей.
Волна фашистских репрессий и издевательств над местным населением нарастала день ото дня. И только внезапный прорыв к Тростянцу советских танковых частей спас город от полного уничтожения.
Теперь по его улицам маршировали эскадроны и полки польской кавалерии, звучали песни. Население тепло относилось к нашей бригаде. Жителям Тростянца полюбился наш коллектив художественной самодеятельности. А на балах, которые устраивал 2-й уланский полк, городская молодежь танцевала мазурку не хуже варшавян.
Большую роль в укреплении дружеских отношений с местным населением сыграл политический отдел бригады, и в частности мой заместитель по политчасти ротмистр{7} Станислав Аркушевский. Веселый, общительный, все еще по-юношески подвижной, Аркушевский пришел к нам из 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшко. Это был многоопытный коммунист, профессиональный революционер, сидевший во всех тюрьмах панской Польши. И он, как говорят кавалеристы, сразу пришелся нам "в масть". Его быстро полюбила вся бригада.
Личный состав укомплектованных эскадронов нетерпеливо ждал теперь коней. Вскоре первые партии их прибыли. Дикие и необузданные, монгольские степняки переполошили всю бригаду. Маленькие, косматые, непривычные к людям, они неудержимо стремились на волю.
По дороге в полки монголки все время "воевали" с уланами - вставали на дыбы, бросались с мостов в реки. А когда их заперли в конюшни, они разъярились до того, что буквально бились головой о стены.
Советское командование выделило для формирующейся кавалерийской бригады коней по полному штату, но "оперившийся" к этому времени штаб Польской армии по своему усмотрению переадресовал большую их часть в пехотные дивизии. В результате первая партия коней, доставленная нам, фактически оказалась и последней.
Постепенно у нас развернулась интенсивная учеба. Вся машина управления еще скрипела, но детали уже притирались, и с каждым днем неполадок становилось все меньше и меньше. Нехватку младшего офицерского состава мы ликвидировали переподготовкой на краткосрочных курсах польских кадровых унтер-офицеров. Старые опытные строевики, они составили основной костяк командиров взводов, а затем и командиров эскадронов.
Эта была настоящая революция в офицерской среде. Польский унтер-офицер из "мужиков" никогда в прошлом не мог стать офицером. Унтер-офицеру вешали медали, кресты, в лучшем случае давали "железный чин" хорунжего{8}, но дальше в звании не повышали. Офицеры старой польской армии являли собой замкнутую касту. Стена, отделявшая офицерство от "нижних чинов", была непреодолимой. Я лично знал многих кадровых унтер-офицеров, имевших медали и кресты "За неподлеглость"{9}, но остававшихся, однако, без повышения по службе.
Личный состав вновь сформированных частей и соединений был очень неоднороден. Здесь находились люди разных партий и политических убеждений. Необходимо было сплотить их воедино ради освобождения Родины от гитлеровской тирании.
Руководство Союза польских патриотов создало политпросветаппарат, который немедленно приступил к выполнению этой важной задачи. На руководящие должности в этот новый для польской армии аппарат пришли старые польские коммунисты, имевшие богатый опыт работы с людьми, добытый еще во времена подпольной борьбы с врагами польского народа - эксплуататорскими классами. Многие из них имели уже и боевой опыт: сражались в интернациональных бригадах на стороне республиканской Испании.
Среди офицеров политпросветаппарата встречались порой и беспартийные. Но и они, проникнутые идеей борьбы за освобождение Польши от гитлеровских оккупантов, руководимые польскими коммунистами, прекрасно справлялись с поставленными перед ними задачами.
16 июня 1944 года нам доставили на самолете приказ о передислокации. Бригада переходила во второй эшелон уже полностью сформированной 1-й Польской армии.
К тому времени Польская армия в СССР состояла из четырех пехотных дивизий, пяти артиллерийских бригад, одной дивизии противовоздушной обороны, танковой, кавалерийской и инженерной бригад, специальных и тыловых частей. В оперативном отношении она была подчинена командующему войсками 1-го Белорусского фронта генералу К. К. Рокоссовскому.
Сосредоточение кавалерийской бригады производилось в районе станции Клевань. Туда мы следовали по железной дороге. Число железнодорожных составов определялось в какой-то мере наличием у бригады действенных противовоздушных средств. Спаренные установки зенитно-пулеметного эскадрона надежно прикрывали эти составы.
Жители Тростянца тепло провожали уланские полки. Нас забрасывали цветами, обнимали, желали боевых успехов. У вагонов уланы и тростянцы весело пели украинские и польские песни. При виде этого искреннего дружеского отношения местного населения к нашим уланам еще отвратительней и смешней становилась клевета, распространявшаяся польскими шовинистами, о вечной ненависти между поляками и украинцами.
Последний эшелон с кавалеристами отправлялся из Тростянца 24 июня. Оркестр играл польский национальный гимн. На полотнищах знамен, развевавшихся по ветру, трепетали, будто взмывая вверх, гордые орлицы. На вагонах белели надписи на польском и русском языках: "Вперед, плечом к плечу с героической Советской Армией!"
Солдаты и офицеры польских частей хорошо знали, что Советская Армия является единственной надеждой на скорое освобождение и будущее национальное и социальное возрождение Польши. И действительно, героические войска Страны Советов 23 июня 1944 года перешли в наступление на центральном участке советско-германского фронта. На огромном пространстве шириной свыше четырехсот километров развернулась одна из крупнейших наступательных операций.
1-я отдельная кавалерийская бригада возрожденного Войска Польского тоже направлялась к фронту. Свой боевой путь она начинала под лозунгом великих революционеров-гуманистов "За нашу и вашу свободу!"
Этот замечательный патриотический и интернациональный клич был выдвинут польскими демократами еще в начале прошлого столетия, когда передовые люди России и Польши вели борьбу против самодержавия. Уже тогда у польского и русского народов были как общие враги, так и общая почва для сотрудничества.
Люблинские встречи
В Клеванских лесах глубокая, торжественная тишина. Здесь все поражает: фантастически скрученные темные стволы столетних дубов, уходящие в синее небо, красноватые колонны стройных сосен, прозрачная зелень, согретая рвущимися сквозь заросли лучами солнца. Под ногами - яркий влажный бархат вечнозеленых мхов, нежные лесные цветы.
Под сенью этих лесов не хотелось думать о войне. Но уланские полки уже разбили здесь свои палатки. На солнечных полянках усатые кавалеристы чистили оружие. В чаще заливисто ржали кони. Кругом стоял веселый солдатский гомон, то и дело слышался дружный смех.
Корреспонденты с изумлением смотрели на возрожденное польское войско, вооруженное грозной боевой техникой, и что-то лихорадочно записывали в блокноты. Но во время банкета в этой пестрой и разноплеменной компании кто-то, сильно подвыпив, упорно выкрикивал по-английски:
- Все равно не признаем!..
Затем последовали трехдневные тактические учения, и корпус стал готовиться к отъезду на фронт. К сожалению, именно в это время ранение в голову, которое я получил на Варшавском шоссе, на несколько недель вывело меня из строя.
Зима 1944 года
В январе 1944 года на Западном фронте день и ночь бушевала метель. Снегопады были невиданные. Снег, словно белый пушистый ковер, покрыл всю Белоруссию. В армейских тылах, дивизиях второго эшелона все, кто мог держать лопату, поспешно откапывали занесенные дороги, "а которых застряли обозы, пушки, сотни автомашин и танков. Войска остановились.
Дивизия имени Костюшко, отведенная после боев под Ленино в район местечка Боберы, готовилась к новым боям: пополнялась людьми и оружием, проводила ночные тактические учения. Бой под Ленино показал не только отличные качества польского солдата, но и выявил ряд серьезных недостатков в боевой подготовке личного состава.
Не долечившись, я удрал из госпиталя в Сельцы и оттуда немедленно выехал на Западный фронт к костюшковцам. Меня назначили заместителем командира дивизии, а штаб корпуса временно принял полковник Киневич. Вечерами, если не намечалось учений, я обычно заходил к командиру дивизии полковнику артиллерии Войцеку Бевзюку. В бою под Ленино он был у костюшковцев начальником артиллерии и лишь после отъезда полковника Киневича в штаб корпуса принял дивизию, командиром которой оставался до конца войны.
"На огонек" к командиру приходили и другие офицеры. В деревенской избе становилось шумно, как на студенческой сходке. Здесь, в этой скромной белорусской деревне, мы горячо обсуждали судьбы будущей Польши. В 1943 году Польская рабочая_партия (ППР) опубликовала свою программную декларацию "За что боремся".
Содержание декларации взволновало каждого из нас. Как и все трудящиеся, солдатские массы решительно требовали создания народной Польши, без помещиков и капиталистов.
ППР связывала национальное и социальное освобождение Польши от фашистского ига с победой Советского Союза над гитлеровской Германией. Польские солдаты хорошо понимали, что кратчайшая дорога на Родину пролегала именно здесь, на фронтах Советского Союза, что сражаться плечом к плечу с героической Советской Армией против общего врага - долг каждого польского патриота.
К тому времени из Польши стали приходить не только страшные слухи о кровавом гитлеровском терроре, но и радостные вести. В декабре 1943 года в подполье был создан Временный правительственный национальный совет - Крайова Рада Народова. Возглавил его известный политический деятель Болеслав Берут.
В Польше уже боролись с оккупантами партизанские группы Гвардии Людовой (Народной гвардии), созданные по инициативе ППР. Они пускали под откос воинские эшелоны, идущие на восток, уничтожали гитлеровские гарнизоны, базы, склады.
Однажды в разгар нашей горячей беседы в хате командира дивизии меня пригласили к телефону. Я сразу узнал голос Киневича:
- Генерал Берлинг приказал вам завтра в десять часов прибыть в штаб корпуса и быть готовым к длительной командировке. Задание получите лично у меня{3}.
Спрашивать по телефону о подробностях было совершенно бесполезно. Полковник Киневич отличался в этом отношении крайней сдержанностью.
Ночью по всему фронту грохотали пушки. Казалось, что неподалеку кто-то настойчиво и нудно бьет в гигантские барабаны. За спиной, над Смоленском, прожекторы то и дело обшаривали серое, низко нависшее небо. Над сугробами в поисках штабов и невидимых КП, как гигантские стрекозы, метались связные самолеты У-2.
Я долго не мог заснуть. Ночь тянулась бесконечно. Уезжать из дивизии не хотелось.
Но чуть забрезжил рассвет, я отправился в штаб корпуса, и там все разъяснилось.
Идя навстречу пожеланиям Союза польских патриотов, Советское правительство дало согласие на формирование 1-й Польской армии в СССР. Командующим был назначен генерал Зигмунд Берлинг, членом Военного совета Александр Завадский. Центр формирования армии решили создать в городе Сумы. Мне поручали подготовку базы для приема пополнений.
Полковник Киневич, грузный, но очень подвижной и ловкий, представил группу офицеров, назначенных в мое -распоряжение. Всего их насчитывалось человек двести, и представляли они все рода войск. Это был костяк будущего центра формирования польских частей в Сумах и мой первоначальный резерв командного состава.
Получение инструкций, документов, сборы в дорогу заняли почти целый день. А к ночи мы погрузились на автомашины и с большим трудом пробились через снега к Смоленску. Город, затаившийся во тьме, жил напряженной прифронтовой жизнью. На улицах сновали сотни автомашин с подфарниками. Тянулись колонны войск, скрипели отворяемые где-то ворота и двери. Изредка во тьму врывались острые иглы света карманных фонарей.
На городской железнодорожной станции бойкая девушка в красной косынке, принимая от нас багаж, деловито предупредила:
- Граждане союзники, имейте в виду, что по причине бомбежек администрация не может нести ответственности за ваши вещи.
Это прозвучало так неожиданно и так непосредственно, что даже самые хмурые из нас заулыбались. "Администрация" явно преувеличивала наши частнособственнические наклонности.
Вокзал был переполнен солдатами и офицерами. Пройти к военному коменданту оказалось трудно, почти невозможно. И не только потому, что на каждом метре пола спали вповалку люди, но и потому, что все бодрствующие также хотели срочно поговорить с ним.
Дежурный комендант, едва видимый при свете коптилки, страдальчески морщился, разглядывая мое требование на срочную перевозку наших офицеров в Москву.
- Поляки? Двести человек? С фронта?
Он на мгновение задумался.
- Постараюсь отправить, гражданин полковник, только...
Комендант сделал при этом такой безнадежный жест, что окружающие весело расхохотались.
Утром, однако, нас отправили. Пассажиров на станции почему-то оказалось мало, и очередной воинский состав, к которому специально для нас прицепили два пассажирских вагона, забрал всю группу.
По приезде в Москву я опять направился к военному коменданту. После беседы с ним стало совершенно ясно, что в тот же день мы дальше не поедем. Я выстроил своих офицеров на площади перед Белорусским вокзалом, назначил им место сбора на следующее утро и отпустил в город. При виде наших иностранных мундиров вокруг собралась толпа.
- Союзники?!
- Чехи? Поляки?..
- Поляки! Видишь, орлы на шапках...
Окружившие нас москвичи приветливо улыбались, завязывали разговоры, желали боевых успехов.
А на следующий день мы двинулись дальше.
По дороге, в Харькове, я представился командующему округом генерал-лейтенанту Герасименко. Представительный, любезный, генерал то и дело подкручивал свои "гусарские" усы и очень подробно расспрашивал меня о полученных инструкциях и планах на ближайшее будущее. Он разрешил занять казармы в Сумах и вручил приказ начальнику местного гарнизона на приведение их в порядок.
Харьковский военный округ оказал нам неоценимую помощь при формировании частей 1-й Польской армии.
Горячие дни
Город Сумы, крупный областной центр, постигла обычная судьба оккупированных гитлеровцами городов Советской Украины. Повсюду были видны следы хозяйничанья фашистов: взорванные заводы и фабрики, разрушенные дома, скрученное горелое железо, груды битого кирпича, мрачные подвалы гестаповских застенков. А на окраинах - громадные кладбища расстрелянных оккупантами мирных советских людей.
Во время оккупации в казармах бывшего Сумского военного училища располагались эсэсовские части. После гитлеровцев казарменные помещения представляли собой свалку тухлого мусора и вонючей грязи. Солдатам польского запасного полка пришлось две недели заниматься дезинфекцией.
Никакого инвентаря в помещениях не оказалось. А я знал, что в течение ближайших десяти дней к нам прибудет из освобожденных наступающей Советской Армией районов Волыни пятнадцать тысяч новобранцев поляков, затем - еще двадцать тысяч.
Чтобы принять и разместить такое огромное количество людей, нам нужны были нары, кухни, бани, карантины. По моей просьбе городской совет и рабочие оживающего города быстро нашли какую-то разрушенную гитлеровцами лесопилку, восстановили ее и пустили в ход. За оборудование казарм вместе с польскими солдатами взялись и советские плотники. Весело застучали топоры, запахло сосновой стружкой. Люди работали самозабвенно и весело - поляки потому, что мастерили все это для соотечественников, с которыми расстались почти пять лет назад, а советские люди потому, что видели в поляках своих друзей и братьев.
Через несколько дней казарменные помещения преобразились. Повсюду засверкали белизной новые чистые нары, отличные ружейные пирамиды. Во дворе рядами стояли запасные походные "ухни и кипятильники. Но пополнение сначала прибывало медленно и, что хуже всего, небольшими партиями. Это сразу создало для нас дополнительные трудности. Особенно осложнялось дело с карантинами. Каждая, даже самая маленькая партия требовала тщательной изоляции. Тифозной эпидемии мы остерегались пуще всяких бомбежек. Она могла бы спутать все наши расчеты и сорвать формирование армии.
Затем, точно вода, прорвавшая плотину, ежедневно к нам стало прибывать по нескольку переполненных эшелонов. Нелегко приходилось в эти дни работникам политического отдела. Сами они, да и весь партийный актив круглые сутки проводили в казармах, терпеливо разъясняя прибывшим цель создания новой демократической армии, задачи Союза польских патриотов, предательскую политику лондонского эмигрантского "правительства" Польши.
Казармы превратились в гигантский муравейник. Прием, распределение и размещение людей осуществлялись по конвейерной системе, с упрощенной документацией.
Освобожденные от фашистской неволи победоносной Советской Армией поляки массами шли к нам с Волыни, из Тарнополя, Ровно, Луцка. Шли с надеждой на лучшее будущее своей Родины. Шли в новую, народную польскую армию, о которой мечтали, но в реальность которой еще не вполне верили.
Аковская{4} агентура профашистского польского правительства в Лондоне распространяла среди населения провокационные слухи о том, что всех поляков, явившихся в Сумы, немедленно отправят в Сибирь, на каторгу, в рудники и на лесозаготовки, а бывших офицеров даже расстреляют. Это порождало у добровольцев вполне объяснимую настороженность. Но при виде польских мундиров на солдатах и офицерах нашего 1-го запасного полка они не в силах были сдержать своей радости, тут же ломали строй и толпами бросались к ним навстречу, обнимали, ощупывали, а потом со слезами на глазах пели "Роту" Конопницкой. Слова этой песни звучали как клятва верности и любви к своей Родине:
Земли не бросим, где родились,
Мы не забудем наш язык!
Народ мы польский, польский люд!{5}
Однажды мне сообщили, что вечером к нам должен прилететь генерал Берлинг. Однако в пути самолет совершил вынужденную посадку. Я узнал об этом только поздно ночью: позвонили по телефону. Никаких подробностей о состоянии командарма и сопровождающих его лиц звонивший сообщить не мог.
Немедленно выехав к месту аварии, я нашел командарма только под утро, в деревенской избе, где он за большущей кружкой чаю весело беседовал с собравшимися колхозниками.
Генерал Берлинг встретил меня очень радушно. Днем он проверил нашу работу и все одобрил. Перед отъездом даже наградил меня часами. Прощаясь, сказал:
- Ждите Сверчевского, он скоро приедет. С ним вам будет куда легче. К тому же вы, кажется, стали приятелями?..
Меня эта весть очень обрадовала. Опытный боевой генерал Сверчевский был нашим общим любимцем. Его вдумчивость, чуткость к солдатским нуждам, глубокое знание польского народа и особенностей польской культуры, большие организаторские способности и революционное чутье имели тогда для нас особо важное значение.
О дне вылета к нам Сверчевского я был предупрежден шифровкой и почел обязательным для себя встретить его на аэродроме. Ждать там пришлось недолго. На горизонте в ясном морозном небе показались три точки. Они росли с каждой секундой. Далекий шум постепенно перешел в мощное гудение моторов. Самолеты, приветственно покачав крыльями, пошли на посадку.
Пилоты и пассажиры вылезли из кабин, как медведи из берлоги: в меховых унтах, шапках-ушанках и комбинезонах. Генерал Сверчевский, поглядев на небо, с удовольствием потопал ногой по твердой, уже замерзшей земле. Вся его фигура, казалось, говорила: "Э-эх! В воздухе хорошо, а на земле лучше".
- Ну, как ты тут заворачиваешь? - торопливым варшавским говорком спросил он меня и улыбнулся, хитро сверкнув глазами. Генерал Сверчевский всегда был в курсе дел не хуже своих подчиненных.
Я подробно доложил о ходе формирования. У нас формировались семьдесят три части. Некоторые из этих частей существовали пока только на бумаге: офицеры, направленные к нам отделом кадров, находились еще в дороге, солдаты маршировали по шоссе и проселкам. Однако армия фактически уже существовала.
В свою очередь Сверчевский сообщил мне, что в Житомире под руководством генерала Корчица формируется штаб армии. Основой для него послужило управление 1-го Польского армейского корпуса...
С появлением в Сумах генерала Сверчевского дела у нас пошли еще лучше. Однако и при нем мы продолжали испытывать целый ряд затруднений. Особенно остро ощущался недостаток в офицерских кадрах. Несмотря на широкое выдвижение младших командиров, дефицит покрыть не удавалось. Нам немедленно требовались сотни офицеров всех специальностей, а мы располагали только десятками.
Среди добровольцев, прибывших с Волыни, имелось, конечно, много кадрового офицерства старой польской армии, но, запуганные враждебной пропагандой, эти люди либо вообще скрывали свою принадлежность к командным кадрам, либо выдавали себя за унтер-офицеров. Лишь много времени спустя они заявили о своих фактических званиях и с готовностью приняли предложенные им руководящие посты. Только единицы законспирировались окончательно и пытались вести в войсках антинародную работу по заданиям аковцев и НСЗ{6}.
Туго приходилось и с обмундированием прибывающего пополнения. Обмундирование застряло где-то в пути. Харьковский военный округ любезно предложил нам свою помощь. Но мы вынуждены были отказаться от нее: не хотелось давать повода для усиления лживой пропаганды лондонского "правительства". Не стали мы одевать личный состав вновь создаваемых частей Войска Польского в обмундирование Советской Армии, хотя все эмигрантские польские военные формирования носили иностранную форму.
Для урегулирования этих и многих других больных для нас вопросов генерал Сверчевский командировал меня в Москву. Москва встретила непогодой. Снегопад был настолько сильным, что с Внуковского аэродрома автомашины не могли пробиться в город. Пришлось воспользоваться самолетом У-2, чтобы перебраться оттуда на Центральный аэродром.
В Москве все решилось очень быстро. Уже к концу дня задержавшиеся эшелоны с польским обмундированием двинулись к месту назначения.
Вся московская общественность проявляла к формировавшемуся Войску Польскому огромный интерес. Главное командование Советской Армии шло для нас на любые жертвы; откомандировывало к нам из состава своих действующих частей боевых офицеров-инструкторов, снабжало нас первоклассной техникой. Это была настоящая дружеская, бескорыстная помощь.
Через несколько дней я вылетел обратно в Сумы.
Рождение кавалерийской бригады
Польский народ всегда питал любовь к кавалерии. Когда в 1939 году Гитлер бросил свои полчища на Польшу, маршал Рыдз-Смиглы противопоставил им вместе с пехотными дивизиями десять отдельных кавалерийских бригад. Конница самоотверженно выполняла свой долг. Польские уланские полки вынесли на себе основную тяжесть арьергардных боев.
При формировании новой армии Союз польских патриотов горячо настаивал на возрождении кавалерии. Меня назначили на должность командира 1-й отдельной кавалерийской бригады.
Передо мной встала основная организационная проблема - как формировать бригаду? С одной стороны, я мог взять все штатное количество нужных людей сразу, но тогда бригада оказалась бы неоднородной по возрасту и, главное, в ней мало оказалось бы настоящих кавалеристов. С другой стороны, имелась возможность постепенно набирать бывших кавалеристов из прибывающих в армию пополнений. Я знал, что в тех районах, откуда в основном шло наше пополнение, до войны стояла 2-я отдельная бригада польской кавалерии.
В конечном счете остановились на втором варианте. Мы постепенно отбирали кавалеристов из прибывающих пополнений, хотя тем самым и затягивали сроки формирования бригады. Основную массу составили у нас солдаты и унтер-офицеры бывших 19-го Волынского и 21-го Надвислянского уланских полков. Почти все они хорошо знали пресловутого генерала Андерса, этого оголтелого реакционера и богатейшего на Волыни помещика-землевладельца. Личное знакомство Андерса со многими кавалеристами лишний раз свидетельствовало о том, что крупная шляхта, когда ей это было выгодно, умела играть с народом "в пана-брата".
1-я отдельная кавалерийская бригада формировалась недалеко от Сум, в небольшом городке Тростянец. В самом городе расположились штаб бригады, 2-й уланский полк и спецподразделения. 3-й уланский полк размещался в селе Криничное, а 4-й дивизион конной артиллерии - в селе Радомин.
Зеленый, яркий и удивительно чистый украинский городок Тростянец, по сути дела, был большой деревней. Утонувший в садах, он на первый взгляд казался нетронутым войной. Но это только казалось. Почти в каждой семье было свое горе.
Когда враг захватил Тростянец, население его повело мужественную борьбу против оккупантов. В самом городке и в близлежащих населенных пунктах действовали советские патриоты, ушедшие в подполье. Для устрашения местных жителей фашисты вешали партизан на деревьях в городском саду, а те в ответ на зверства оккупантов тут же вешали гитлеровцев и предателей.
Волна фашистских репрессий и издевательств над местным населением нарастала день ото дня. И только внезапный прорыв к Тростянцу советских танковых частей спас город от полного уничтожения.
Теперь по его улицам маршировали эскадроны и полки польской кавалерии, звучали песни. Население тепло относилось к нашей бригаде. Жителям Тростянца полюбился наш коллектив художественной самодеятельности. А на балах, которые устраивал 2-й уланский полк, городская молодежь танцевала мазурку не хуже варшавян.
Большую роль в укреплении дружеских отношений с местным населением сыграл политический отдел бригады, и в частности мой заместитель по политчасти ротмистр{7} Станислав Аркушевский. Веселый, общительный, все еще по-юношески подвижной, Аркушевский пришел к нам из 1-й дивизии имени Тадеуша Костюшко. Это был многоопытный коммунист, профессиональный революционер, сидевший во всех тюрьмах панской Польши. И он, как говорят кавалеристы, сразу пришелся нам "в масть". Его быстро полюбила вся бригада.
Личный состав укомплектованных эскадронов нетерпеливо ждал теперь коней. Вскоре первые партии их прибыли. Дикие и необузданные, монгольские степняки переполошили всю бригаду. Маленькие, косматые, непривычные к людям, они неудержимо стремились на волю.
По дороге в полки монголки все время "воевали" с уланами - вставали на дыбы, бросались с мостов в реки. А когда их заперли в конюшни, они разъярились до того, что буквально бились головой о стены.
Советское командование выделило для формирующейся кавалерийской бригады коней по полному штату, но "оперившийся" к этому времени штаб Польской армии по своему усмотрению переадресовал большую их часть в пехотные дивизии. В результате первая партия коней, доставленная нам, фактически оказалась и последней.
Постепенно у нас развернулась интенсивная учеба. Вся машина управления еще скрипела, но детали уже притирались, и с каждым днем неполадок становилось все меньше и меньше. Нехватку младшего офицерского состава мы ликвидировали переподготовкой на краткосрочных курсах польских кадровых унтер-офицеров. Старые опытные строевики, они составили основной костяк командиров взводов, а затем и командиров эскадронов.
Эта была настоящая революция в офицерской среде. Польский унтер-офицер из "мужиков" никогда в прошлом не мог стать офицером. Унтер-офицеру вешали медали, кресты, в лучшем случае давали "железный чин" хорунжего{8}, но дальше в звании не повышали. Офицеры старой польской армии являли собой замкнутую касту. Стена, отделявшая офицерство от "нижних чинов", была непреодолимой. Я лично знал многих кадровых унтер-офицеров, имевших медали и кресты "За неподлеглость"{9}, но остававшихся, однако, без повышения по службе.
Личный состав вновь сформированных частей и соединений был очень неоднороден. Здесь находились люди разных партий и политических убеждений. Необходимо было сплотить их воедино ради освобождения Родины от гитлеровской тирании.
Руководство Союза польских патриотов создало политпросветаппарат, который немедленно приступил к выполнению этой важной задачи. На руководящие должности в этот новый для польской армии аппарат пришли старые польские коммунисты, имевшие богатый опыт работы с людьми, добытый еще во времена подпольной борьбы с врагами польского народа - эксплуататорскими классами. Многие из них имели уже и боевой опыт: сражались в интернациональных бригадах на стороне республиканской Испании.
Среди офицеров политпросветаппарата встречались порой и беспартийные. Но и они, проникнутые идеей борьбы за освобождение Польши от гитлеровских оккупантов, руководимые польскими коммунистами, прекрасно справлялись с поставленными перед ними задачами.
16 июня 1944 года нам доставили на самолете приказ о передислокации. Бригада переходила во второй эшелон уже полностью сформированной 1-й Польской армии.
К тому времени Польская армия в СССР состояла из четырех пехотных дивизий, пяти артиллерийских бригад, одной дивизии противовоздушной обороны, танковой, кавалерийской и инженерной бригад, специальных и тыловых частей. В оперативном отношении она была подчинена командующему войсками 1-го Белорусского фронта генералу К. К. Рокоссовскому.
Сосредоточение кавалерийской бригады производилось в районе станции Клевань. Туда мы следовали по железной дороге. Число железнодорожных составов определялось в какой-то мере наличием у бригады действенных противовоздушных средств. Спаренные установки зенитно-пулеметного эскадрона надежно прикрывали эти составы.
Жители Тростянца тепло провожали уланские полки. Нас забрасывали цветами, обнимали, желали боевых успехов. У вагонов уланы и тростянцы весело пели украинские и польские песни. При виде этого искреннего дружеского отношения местного населения к нашим уланам еще отвратительней и смешней становилась клевета, распространявшаяся польскими шовинистами, о вечной ненависти между поляками и украинцами.
Последний эшелон с кавалеристами отправлялся из Тростянца 24 июня. Оркестр играл польский национальный гимн. На полотнищах знамен, развевавшихся по ветру, трепетали, будто взмывая вверх, гордые орлицы. На вагонах белели надписи на польском и русском языках: "Вперед, плечом к плечу с героической Советской Армией!"
Солдаты и офицеры польских частей хорошо знали, что Советская Армия является единственной надеждой на скорое освобождение и будущее национальное и социальное возрождение Польши. И действительно, героические войска Страны Советов 23 июня 1944 года перешли в наступление на центральном участке советско-германского фронта. На огромном пространстве шириной свыше четырехсот километров развернулась одна из крупнейших наступательных операций.
1-я отдельная кавалерийская бригада возрожденного Войска Польского тоже направлялась к фронту. Свой боевой путь она начинала под лозунгом великих революционеров-гуманистов "За нашу и вашу свободу!"
Этот замечательный патриотический и интернациональный клич был выдвинут польскими демократами еще в начале прошлого столетия, когда передовые люди России и Польши вели борьбу против самодержавия. Уже тогда у польского и русского народов были как общие враги, так и общая почва для сотрудничества.
Люблинские встречи
В Клеванских лесах глубокая, торжественная тишина. Здесь все поражает: фантастически скрученные темные стволы столетних дубов, уходящие в синее небо, красноватые колонны стройных сосен, прозрачная зелень, согретая рвущимися сквозь заросли лучами солнца. Под ногами - яркий влажный бархат вечнозеленых мхов, нежные лесные цветы.
Под сенью этих лесов не хотелось думать о войне. Но уланские полки уже разбили здесь свои палатки. На солнечных полянках усатые кавалеристы чистили оружие. В чаще заливисто ржали кони. Кругом стоял веселый солдатский гомон, то и дело слышался дружный смех.