Страница:
А ночью над Клеванскими лесами кружили фашистские самолеты, раздавались редкие выстрелы патрулей, порой вспыхивали перестрелки с шнырявшими вокруг беглыми полицаями. Фашисты, уходя, оставили здесь своих "идейных" друзей и заплечных дел мастеров, сунув им в руки оружие, с тем чтобы они организовали диверсионные банды в тылу наступающей Советской Армии.
И "друзья" старательно стреляли. Стреляли всегда в спину, чаще всего ночью, из засад. Убивали спящих. Не щадили даже женщин.
Через несколько дней после сосредоточения бригады в Клеванских лесах меня вызвали для доклада к начальнику штаба 1-й Польской армии генералу Корчицу. Высокого роста, сухощавый, с острым, пытливым, удивительно ясным взглядом, подтянутый и строгий, он производил впечатление человека с сильной волей.
Генерал встал, расправив плечи, чтобы выслушать мой рапорт. Его выправка говорила о долголетней офицерской службе.
С большим вниманием слушая меня, что-то мысленно оценивая и взвешивая, Корчиц изредка задавал вопросы. Я отвечал на них по-солдатски прямо, ничего не скрывая. Это мое всегдашнее правило. Лгут только трусы и негодяи.
Постепенно разговор с Корчицем перешел к 4-й пехотной дивизии имени Килинского, прибывшей в Клевань одновременно с кавалеристами. Дивизия была прикована к месту выгрузки, так как совершенно не имела положенного ей штатом конского состава. Чтобы двинуть ее вперед, необходимо было отобрать у кавалерийской бригады четыреста лошадей.
Тактичный и дальновидный генерал Корчиц, сам бывший кавалерист, отлично понимал деликатность и сложность этого дела. Но он сразу расположил к себе мое сердце, и когда встал вопрос о необходимости отдать лошадей генералу Киневичу, я сделал это безропотно.
Вместо переданных лошадей бригада получила двадцать две автомашины. На них мы впоследствии по очереди перебрасывали 4-й дивизион конной артиллерии, все полковые пушки и снаряды. При общем некомплекте транспортных средств транспортировка артиллерии представляла для бригады особую трудность.
В ночь на 18 июля кавалерийская бригада начала марш на Бодячув Любомил - Хелм - Люблин. Он совершался в исключительно тяжелых условиях, по заболоченным и песчаным районам.
В эти летние дни героическая Советская Армия громила фашистские полчища в Западной Украине. Одновременно с операциями 1-го Украинского фронта на Львов к Сандомир последовал сокрушительный удар левым крылом 1-го Белорусского фронта.
В середине июля войска 1-го Белорусского фронта, в состав которого входила и 1-я Польская армия, перешли в наступление на люблинско-варшавском направлении. Противник имел здесь сильную оборону, общая глубина которой достигала пятидесяти - семидесяти пяти километров.
В результате трехдневных ожесточенных боев войска маршала Рокоссовского сломили сопротивление гитлеровцев на фронте шириной до ста километров и к концу дня 20 июля вышли на рубеж Малорыта - Нудуж - Опалин - Городло.
В дальнейшем наступление ударной группировки советских войск развернулось одновременно на трех направлениях.
Основная часть левофланговых дивизий продолжала развивать наступление в направлении Хелм - Люблин - Демблин.
Вторая группа наступала на Острув - Лукув - Седлец.
Третья группа после форсирования Западного Буга круто повернула на север и начала наступать в направлении Бяла-Подляска.
22 июля советские части заняли город Хелм. А 24 июля подвижные соединения - танки и конница, совершив стремительный шестидесятикилометровый бросок, заняли город Люблин - крупный железнодорожный узел и важный опорный пункт гитлеровцев, прикрывавший пути на Варшаву.
Вместе с советскими войсками, освобождавшими Польшу, двигалась и 1-я Польская армия.
22 июля 1944 года части нашей кавалерийской бригады перешли Западный Буг. Перед нами, окруженный золотым ковром полей, лежал город Хелм. При виде города солдаты оживились, пошли бодрей. Кто-то запел старую польскую песню. Ее подхватили сотни голосов, и песня полетела над родными полями, звеня и замирая вдали:
Над осокой, над высокой
Кружит сокол на беду,
Мой далекий, синеокий,
Жду тебя я, жду...
Уланские полки входили в город под несмолкаемые радостные возгласы и колокольный звон во всех костелах. Женщины поднимали на руки детей, чтобы показать им возрожденное Войско Польское. Солдат и офицеров засыпали цветами. Усатые уланы не таясь утирали слезы.
Я смотрел на этих сияющих от счастья людей и сам переживал минуты величайшего волнения.
Поздно вечером кавалерийская бригада полностью сосредоточилась в казармах бывшего 7-го пехотного полка.
Здесь нас ждала приятная неожиданность. Совсем поздно с запиской от советского коменданта города генерала Сенчилло прибыл к нам отряд Армии Людовой. В разномастном обмундировании, но все в фуражерках-пилотках с большим зеленым треугольником, на котором четко выступали вышитые белым крупные буквы "А. Л.".
Начальник тыла бригады полковник Лисовский немедленно организовал для прибывших плотный ужин. Ведь они пришли к нам прямо из леса. Молодые лица многих бойцов были покрыты глубокими морщинами. Запавшие глаза и ввалившиеся щеки говорили о трудных днях, прожитых в партизанщине.
Обнявшись с уланами, партизаны пели Марш народной армии:
Мы из сгоревших сел,
Мы из голодных городов,
За годы слез, за голод, за нашу кровь
Пришел отмщения час.
Одновременно с войсками в Хелм прибыли члены Временного польского правительства.
Дальнейший марш бригады пришлось приостановить, так как я получил приказание взять на себя охрану правительства. Охрану требовалось организовать немедленно, ночью, в страшной неразберихе.
В здании, отведенном для правительства, раньше размещался, видимо, штаб гитлеровцев. Все лестницы были завалены обрывками газет и бланками со свастикой. В комнатах и залах царил невыразимый хаос: громоздились ученические парты, перевернутые столы, скамейки, сотни стульев. Не было ни одной целой электрической лампочки. Всюду горели коптилки, угрожавшие пожаром, так как в них заливали не только всевозможные масла, но и газолин.
Задачу охраны облегчило то обстоятельство, что правительство всю ночь заседало и министры почти безотлучно находились в одном зале, наспех очищенном от мусора.
Днем 24 июля 1944 года у здания, в котором разместился Польский Комитет Национального Освобождения{10}, стихийно собрался громадный митинг. Море людей затопило площадь. Уполномоченный правительства Витое с балкона читал текст манифеста к народу Польши.
Я стоял рядом с Витосом. Он страшно волновался и, прежде чем огласить манифест, снял шляпу. Проникаясь историческим величием этой минуты, его примеру немедленно последовали все окружающие.
После каждого пункта манифеста чтение прерывалось бурей аплодисментов, восторженными возгласами в честь героической Советской Армии, в честь возрожденного Войска Польского и Временного польского правительства. Оркестры играли туш.
Когда манифест был наконец оглашен, люди на площади с воодушевлением запели старый народный гимн: "Еще не погибла Польша, пока мы живем..."
С этого дня извечная мечта польского крестьянина становилась реальностью - он получал землю. Начиналась аграрная революция. Польша делала первый шаг к социализму!
А тем временем под сокрушительными ударами Советской Армии гитлеровская гадина, шипя и кусаясь, отползала все дальше на запад. 1-я Польская армия в составе 1-й пехотной дивизии имени Костюшко, 2-й пехотной дивизии имени Домбровского, 3-й пехотной дивизии имени Траугутта совместно с соединениями маршала Рокоссовского продвигалась к Варшаве.
4 августа 1944 года 1-я отдельная кавалерийская бригада вместе с Временным польским правительством оставила Хелм и перешла в освобожденный советскими войсками Люблин, который временно стал своего рода столицей нарождающегося народно-демократического Польского государства.
В городе как-то сразу стало тесно. В центре повсюду стояли легковые машины, на тротуарах не прекращался людской поток. По улицам шли вооруженные отряды в головных уборах с зелеными треугольниками и белыми буквами "А.Л.". Снующие повсюду мальчишки уже узнавали в лицо министров, генералов и пронзительными криками провожали их автомашины.
Вслед за нашей бригадой двигалась 4-я пехотная дивизия имени Килинского. Она должна была сменить кавалеристов, взять на себя охрану правительства и составить постоянный гарнизон Люблина.
Мы, военные, тоже начинали жить по-новому. Еще в июле 1944 года Крайова Рада Народова приняла под свое управление созданную в СССР 1-ю Польскую армию и позаботилась о расширении ее рядов. Тогда же был издан декрет КРН о слиянии 1-й Польской армии с Армией Людовой в единое Войско Польское. Верховным главнокомандующим единого войска назначили одного из руководителей Армии Людовой генерала Роля-Жимерского. Его заместителями стали генералы Берлинг и Завадский, а начальником штаба - полковник Спыхальский.
Мариану Спыхальскому я представлялся вместе с генералом Киневичем. После этого меня вызвал к себе новый главнокомандующий Войском Польским.
Я видел его первый раз. Веселый, жизнерадостный, всегда подтянутый, Жимерский имел привычку смотреть прямо в глаза собеседнику, слегка поднимая левую бровь. После моего рапорта он подал руку. Рука была маленькая, но крепкая. Я ощутил энергичное пожатие.
Поговорив о состоянии наших частей, главком дал указание относительно назначенного на 15 августа парада войск.
В те же дни я опять встретился и с дивизионным генералом Александром Завадским. Невысокого роста, стройный, моложавый, он был обаятельным человеком и интересным собеседником.
Мое знакомство с Завадским относилось еще к 1943 году, когда он работал в штабе 1-го польского армейского корпуса в СССР начальником одного из отделов. Его всегда отличали замечательные черты - приветливость и память на друзей. И теперь, будучи уже в главном командовании, он так же тепло улыбался мне, как и тогда, в дни нашей совместной работы.
15 августа - традиционный день "Польского солдата". В связи с этим и проводился парад войск, по поводу которого я вызывался к Главнокомандующему.
Перед глазами жителей Люблина мерным пружинистым шагом промаршировала пехота, вооруженная новейшей боевой техникой. Ее вел генерал Киневич. Потом промчались танки. Затем вдруг вдали, у самых Краковских ворот, разразились бурные овации - это двинулась кавалерия.
Кроме спешенных уланских полков, я вывел на парад один сводный дивизион в конном строю. Кавалеристы - в полевом обмундировании, кони - разномастные. Но этот дивизион был первой конной частью - зародышем будущей польской кавалерии, и народ буквально неистовствовал. Тысячи окружавших нас людей восторженно запели старую уланскую песню:
Уланы, уланы, красивые ребята...
После парада нам нужно было выступить на фронт. Мы переходили в резерв 1-й Польской армии, которая занимала в этот момент оборону на побережье реки Вислы - от Демблина до Пулав. Здесь 1 -я и 2-я пехотные дивизии после тяжелых боев форсировали Вислу, но гитлеровцы контратаками заставили переправившиеся части вернуться в исходное положение на правый берег реки.
По окончании этой неудачной операции, послужившей для 2-й пехотной дивизии боевым крещением, там произошла смена руководства. Командиром дивизии вместо генерала Сивицкого назначили исключительно одаренного боевого генерала Роткевича. Сивицкий же перешел на работу в Управление формирования и пополнения войск к генералу Пултуржицкому.
Перед выбытием из Люблина мне довелось побывать в бывшем фашистском лагере смерти Майданеке. Там росла теперь высокая трава и необыкновенная капуста, желтая, как человеческие кости.
Тяжело вспоминать об этом страшном месте. Бесконечные ряды бараков, серых и однообразных. Ровные квадраты полей смерти с железными виселицами в центре. Всюду колючая проволока и сторожевые вышки. Короткий путь от железнодорожной эстакады через баню в газовую камеру, где равнодушно душили мирных людей - детей и женщин, стариков и молодых, - занимал всего двадцать минут. Двадцать минут от жизни до небытия!.. Затем начиналась широкая, посыпанная золотистым песком дорога, по которой на вагонетках отвозили в крематорий мертвых. Там палачи искали драгоценности, рвали у мертвецов золотые зубы и совали трупы в печь.
Черный дым, валивший из трубы крематория, густой и жирный, душил весь город. Заключенных Майданека тошнило от запаха сожженных трупов. И только фашисты ничего не чувствовали.
Пройдет много веков, но человечество все еще будет помнить о том аде, где в наш просвещенный век, в эпоху невиданного расцвета всех наук нашли свой конец миллионы людей.
Нам показывали лагерные учетные книги. Толстые, четко разграфленные, они могли бы сделать честь любой торговой фирме аккуратностью своего заполнения. В них - фамилия, имя, национальность и каллиграфически выписанная красными чернилами... "дата смерти".
Я видел громадный барак, до самой крыши заваленный обувью - новой и старой, исправной и нищенской, мужской, женской и детской всех размеров. Эта обувь лежала навалом, вопия о справедливости на весь мир!
Я видел сотни мешков, набитых женскими волосами - золотыми, как осеннее солнце, черными, как крыло ворона, каштановыми, отливающими медью. Палачи Майданека всех стригли под машинку, перед тем как отправить в газовую камеру или расстрелять вместе с детьми во рву.
Я стоял у печей, где в огромной бетонной яме еще лежали наполовину разложившиеся останки последних жертв Майданека. В моем сердце, в моем сознании, воспитанном на высоких гуманистических идеалах, творилось что-то непередаваемое. Мой рассудок отказывался понимать...
Гитлеровцы... Фашисты... Каким позором должны быть окружены эти слова!
Люди не имеют права забыть о Майданеке. Там нашли страшную смерть два миллиона человек.
* * *
Моим проводником по Майданеку оказался очень интересный человек. По тому, с каким чувством рассказывал он о событиях, которые здесь происходили, по знанию всех ужасающих деталей жизни заключенных в нем сразу угадывался недавний узник этого страшного лагеря смерти.
Когда я спросил, что привело его сюда, ответ последовал очень короткий:
- Был участником восстания в Варшавском гетто{11}.
Мы все знали об этом героическом восстании обреченных на смерть людей. Но знали мало, лишь по тем скупым сведениям, которые тогда с трудом просачивались из Польши.
Жестоко впоследствии подавленное, это восстание самим фактом своего возникновения в апреле 1943 года нанесло тягчайшее моральное поражение всей системе гитлеровского оккупационного режима в Польше и послужило толчком для ряда таких же восстаний в гетто других польских городов.
Я попросил своего спутника рассказать о восстании все, что осталось у него в памяти. Мы присели у полуразрушенной стены крематория. Он, тяжело вздохнув, помолчал немного и начал свой страшный рассказ так:
- Массовые отправки еврейского населения из Варшавского гетто в Майданек, Освенцим и Тремблинку для физического уничтожения уже подходили к концу. Из пятисот тысяч человек, населявших Варшавское гетто, оставались в живых только сорок тысяч. Никаких надежд на спасение у них не было. Оставался последний и единственный выход - пробиться с оружием в руках к партизанам в окружающие Варшаву леса.
В полночь девятнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года гитлеровцы вошли в гетто, как всегда, под покровом темноты. Хотя они и привыкли к тому, что терроризированное мирное население обычно безропотно идет на бойню, однако проявляли осторожность. На этот раз ими были прихвачены в качестве сопровождения шесть танков. Не исключено, что гестапо пронюхало о создании в гетто вооруженного подполья.
На перекрестке улиц Заменгофа и Милой внезапно раздались выстрелы. Палачи не ожидали ничего подобного. Они растерялись, попробовали удрать, но были полностью уничтожены, а их танки подожжены.
Первое успешное выступление всколыхнуло людей. Все население Варшавского гетто восстало как один человек. Одним из организаторов этого восстания был хорошо известный общественный деятель, коммунист Юзеф Левартовский.
По всему гетто запылали костры и факелы. На домах, на заборах запестрели призывы к борьбе. Народ вышел на улицы. В течение ночи повсюду были вырыты окопы и противотанковые рвы, на перекрестках появились баррикады, а подвалы домов превратились в блиндажи. Все мужчины и женщины получили давно заготовленное боевой организацией оружие.
Даже ветхие старики и калеки принимали участие в борьбе: они варили пищу для бойцов. Дети же стали связными между улицами и командными пунктами отрядов самообороны.
На рассвете двадцатого апреля хорошо вооруженный отряд еврейской боевой организации внезапно окружил военные пошивочные мастерские и несколько крупных складов с продовольствием. В пошивочных мастерских было взято огромное количество немецкого солдатского обмундирования, в которое переоделись отряды специального назначения...
Мой собеседник при этих словах взглянул на свой штатский костюм и, робко улыбнувшись, точно ему могли не поверить, добавил:
- В числе бойцов одного из таких отрядов был и я. Немецкая форма в последующем спасла мне жизнь.
К полудню на улицах Варшавы показались вооруженные до зубов гестаповские отряды моторизованной пехоты. Под прикрытием десяти средних танков они продвигались к воротам гетто. Восставшие встретили их организованным огнем. Перестрелка продолжалась весь день. Пламя пожаров и густой дым окутали гетто. Повстанцы бились упорно. Из каждого окна, из каждой щели в гитлеровцев летели гранаты.
Фашистские налетчики были окружены, и поздно вечером остатки их сдались в плен.
В ночь на двадцать первое апреля после короткой передышки переодетые в немецкое обмундирование отряды повстанцев вышли из гетто и напали на фашистские склады боеприпасов. Операция прошла удачно. Боеприпасы грузили всю ночь и вывозили в гетто. То, что не успели вывезти, к утру взорвали на месте.
Двадцать второго апреля к восставшим присоединились шесть тысяч молодых рабочих из так называемого Малого гетто. Это были тоже евреи, но они работали в различных военных мастерских и потому находились в привилегированном положении; их совершенно не подвергали депортации{12}.
Несколько последующих дней прошло относительно спокойно. Фашисты готовились уничтожить восставших одним ударом, но задержка произошла потому, что между гестаповцами и военным командованием возникли крупные разногласия о способах ликвидации восстания. Военное командование считало, что восстание в гетто, вызванное зверским обращением с евреями, направлено только против гестапо, и на этом основании отказывало гестаповцам в помощи до получения распоряжений из Берлина.
В ночь на двадцать пятое апреля в штаб восстания обратились с просьбой о помощи политические заключенные тюрьмы "Павиак". В этой страшной тюрьме гитлеровцы содержали несколько тысяч поляков и евреев. Кроме того, там находились и немцы, дезертировавшие из гитлеровской армии.
Вечером двадцать шестого апреля пятьсот повстанцев, одетых в немецкое обмундирование, вышли из гетто и скрытно окружили тюрьму. Когда окончательно стемнело, открыли огонь по охране и, пользуясь суматохой, проникли внутрь тюрьмы.
К утру вся тюрьма была освобождена, и бывшие заключенные тоже присоединились к восставшим. Это вызвало резонанс во всей Варшаве. Десятки поляков, особенно молодежь, добровольно шли в гетто, для того чтобы вместе с восставшими евреями сражаться против гитлеровских оккупантов.
К тому времени штабу руководства восстанием стало известно, что из Берлина получен категорический приказ смести гетто с лица земли. В распоряжение гестапо из Галиции прибыли крупные отряды штурмовиков.
В ночь перед решительной атакой, к которой гитлеровцы тщательно подготовились, они предъявили ультиматум: "Немедленно прекратить сопротивление и выдать всех пленных немцев, иначе гетто будет уничтожено". В ответ на это штаб восстания предложил обменять пленных немцев на содержащихся в гестапо евреев.
Гитлеровцы не сказали ни "да", ни "нет" и утром начали штурм гетто. На головы повстанцев обрушились тысячи снарядов, но тщетно: гетто не сдавалось. Особенно яростный бой завязался у его ворот. Здесь среди руин пылали десятки танков, повсюду лежали убитые.
К вечеру гитлеровское командование отдало приказ разбомбить гетто с воздуха.
С десятков ревущих самолетов на еврейские кварталы посыпались зажигательные и тяжелые фугасные бомбы. Рушились дома. Кругом все было озарено кровавым заревом пожаров. И вдруг в эти страшные минуты женщины запели: "Эйли, эйли"...
Мой собеседник встал. Взволнованно прошелся возле стены крематория, посмотрел в сторону Варшавы и пояснил:
- Это древняя еврейская песня... Она звенела тогда все громче и громче. Ничто не могло заглушить ее... Эхо той песни и сейчас звучит в моем сердце...
К утру в гетто осталось в живых не более тридцати тысяч человек. Но возобновившие штурм гитлеровцы снова наткнулись на упорное сопротивление.
Бой продолжался весь день. Фашистам удалось глубже проникнуть в гетто и захватить несколько крупных зданий. Коммунисты предложили прекратить ставшую теперь уже бессмысленной оборону гетто и перейти к активным действиям совместно с частями Армии Людовой. Надо было с оружием в руках пробиваться в леса к партизанам.
Чтобы облегчить вывод отрядов из гетто, штаб Армии Людовой вызвался произвести ряд встречных операций. Это могло спасти жизнь сотням повстанцев.
Однако в гетто были сильны сионистские влияния. А сионисты считали, что им не по пути с коммунистами. Они уповали на помощь англо-американского командования, которое должно было будто бы начать высадку в Варшаве парашютных десантов.
Тем временем гитлеровцы все глубже вгрызались в гетто. Все меньше зданий оставалось в руках повстанцев, огненное кольцо с каждой минутой сжималось все тесней и тесней. Совсем иссякло продовольствие. Не стало воды.
На сорок первый день восстания 29 мая в последнем четырехэтажном доме собрались все, кто еще оставался жив и продолжал борьбу. После восьмичасового боя нацисты ворвались и сюда. Завязалась яростная штыковая схватка.
Повстанцы сражались за каждый этаж, бились насмерть за каждый метр. В ночь на 30 мая варшавяне еще видели над крышей осажденного дома озаренное пожарами знамя восстания. Оно исчезло только перед рассветом: последний из повстанцев, завернувшись в него, бросился с крыши на мостовую и разбился насмерть.
Берлинское радио, торжествуя победу, прокричало на весь мир: "Варшавского гетто больше не существует". Однако Геббельс скромно умолчал о том, какой ценой досталась фашистам эта "победа", сколько тысяч гитлеровских солдат полегло от рук повстанцев.
...Рассказчик опять на минуту смолк. Судорожно глотнул воздух и закончил свою грустную повесть так же просто, как и начал ее:
- Меня по ошибке подобрали фашистские санитары, приняв за раненого немецкого солдата. Позже шпиками из гестапо я был отправлен в Майданек. Они заподозрили во мне немецкого дезертира, бежавшего из тюрьмы "Павиак"...
* * *
С большим волнением я выслушал этот рассказ. Это была моя последняя интересная встреча в Люблине.
На следующий день, 16 августа 1944 года, рано утром 1-я отдельная кавалерийская бригада Войска Польского начала марш по оси Люблин Гарволин - Эвелин.
Первые бои
На новое место дислокации кавалерийская бригада прибыла 20 августа 1944 -года. Марш прошел без потерь, несмотря на огонь немецкой тяжелой артиллерии, обрушившийся на бригаду вблизи Вислы. Особенно интенсивно противник обстреливал перекрестки дорог у местечка Рыки.
Мы проходили старыми славянскими землями. Перед нами простиралась Польская равнина, лишь изредка покрытая смешанным лесом. Вдоль шоссе часто попадались белые крестьянские мазанки, совершенно такие же, как на Украине, вперемежку с дощатыми, оштукатуренными постройками типа городских окраин. Встречались и кирпичные фольварки мелкой шляхты.
Почти на каждом придорожном доме пестрели вывески трактиров и парикмахерских. Население кормилось здесь больше от проезжих, чем от земли. Ничтожность земельных наделов в этих деревнях превращала жителей в кустарей, содержателей пивных и харчевен.
Фронт был совсем рядом. Ночью мы слышали не только артиллерийскую стрельбу, но и длинные очереди станковых пулеметов. Небо над линией фронта было совершенно светлым от зарева пожаров и ярких ракет. У нас над головами кружили немецкие самолеты-разведчики и бомбардировщики.
Пришлось принять некоторые меры маскировки и рассредоточиться.
В интересах дела я настойчиво просил командование дать возможность кавалерийской бригаде "обстреляться". Но командарм шел на это неохотно: армейский резерв и без того был жидок. Помогли офицеры из оперативного отдела штаба армии. Они уговорили командующего, и кавалерийская бригада получила наконец боевое задание. В ночь на 3 сентября мы должны были выступить в район Мнишева и занять там оборону.
Выполнили это точно в установленные сроки. К исходу ночи 2-й уланский полк занял окопы возле реки Пилица, а 3-й уланский полк расположился на правом берегу Вислы от устья Вильги до местечка Подоле-Нове, составляя второй эшелон бригады.
И "друзья" старательно стреляли. Стреляли всегда в спину, чаще всего ночью, из засад. Убивали спящих. Не щадили даже женщин.
Через несколько дней после сосредоточения бригады в Клеванских лесах меня вызвали для доклада к начальнику штаба 1-й Польской армии генералу Корчицу. Высокого роста, сухощавый, с острым, пытливым, удивительно ясным взглядом, подтянутый и строгий, он производил впечатление человека с сильной волей.
Генерал встал, расправив плечи, чтобы выслушать мой рапорт. Его выправка говорила о долголетней офицерской службе.
С большим вниманием слушая меня, что-то мысленно оценивая и взвешивая, Корчиц изредка задавал вопросы. Я отвечал на них по-солдатски прямо, ничего не скрывая. Это мое всегдашнее правило. Лгут только трусы и негодяи.
Постепенно разговор с Корчицем перешел к 4-й пехотной дивизии имени Килинского, прибывшей в Клевань одновременно с кавалеристами. Дивизия была прикована к месту выгрузки, так как совершенно не имела положенного ей штатом конского состава. Чтобы двинуть ее вперед, необходимо было отобрать у кавалерийской бригады четыреста лошадей.
Тактичный и дальновидный генерал Корчиц, сам бывший кавалерист, отлично понимал деликатность и сложность этого дела. Но он сразу расположил к себе мое сердце, и когда встал вопрос о необходимости отдать лошадей генералу Киневичу, я сделал это безропотно.
Вместо переданных лошадей бригада получила двадцать две автомашины. На них мы впоследствии по очереди перебрасывали 4-й дивизион конной артиллерии, все полковые пушки и снаряды. При общем некомплекте транспортных средств транспортировка артиллерии представляла для бригады особую трудность.
В ночь на 18 июля кавалерийская бригада начала марш на Бодячув Любомил - Хелм - Люблин. Он совершался в исключительно тяжелых условиях, по заболоченным и песчаным районам.
В эти летние дни героическая Советская Армия громила фашистские полчища в Западной Украине. Одновременно с операциями 1-го Украинского фронта на Львов к Сандомир последовал сокрушительный удар левым крылом 1-го Белорусского фронта.
В середине июля войска 1-го Белорусского фронта, в состав которого входила и 1-я Польская армия, перешли в наступление на люблинско-варшавском направлении. Противник имел здесь сильную оборону, общая глубина которой достигала пятидесяти - семидесяти пяти километров.
В результате трехдневных ожесточенных боев войска маршала Рокоссовского сломили сопротивление гитлеровцев на фронте шириной до ста километров и к концу дня 20 июля вышли на рубеж Малорыта - Нудуж - Опалин - Городло.
В дальнейшем наступление ударной группировки советских войск развернулось одновременно на трех направлениях.
Основная часть левофланговых дивизий продолжала развивать наступление в направлении Хелм - Люблин - Демблин.
Вторая группа наступала на Острув - Лукув - Седлец.
Третья группа после форсирования Западного Буга круто повернула на север и начала наступать в направлении Бяла-Подляска.
22 июля советские части заняли город Хелм. А 24 июля подвижные соединения - танки и конница, совершив стремительный шестидесятикилометровый бросок, заняли город Люблин - крупный железнодорожный узел и важный опорный пункт гитлеровцев, прикрывавший пути на Варшаву.
Вместе с советскими войсками, освобождавшими Польшу, двигалась и 1-я Польская армия.
22 июля 1944 года части нашей кавалерийской бригады перешли Западный Буг. Перед нами, окруженный золотым ковром полей, лежал город Хелм. При виде города солдаты оживились, пошли бодрей. Кто-то запел старую польскую песню. Ее подхватили сотни голосов, и песня полетела над родными полями, звеня и замирая вдали:
Над осокой, над высокой
Кружит сокол на беду,
Мой далекий, синеокий,
Жду тебя я, жду...
Уланские полки входили в город под несмолкаемые радостные возгласы и колокольный звон во всех костелах. Женщины поднимали на руки детей, чтобы показать им возрожденное Войско Польское. Солдат и офицеров засыпали цветами. Усатые уланы не таясь утирали слезы.
Я смотрел на этих сияющих от счастья людей и сам переживал минуты величайшего волнения.
Поздно вечером кавалерийская бригада полностью сосредоточилась в казармах бывшего 7-го пехотного полка.
Здесь нас ждала приятная неожиданность. Совсем поздно с запиской от советского коменданта города генерала Сенчилло прибыл к нам отряд Армии Людовой. В разномастном обмундировании, но все в фуражерках-пилотках с большим зеленым треугольником, на котором четко выступали вышитые белым крупные буквы "А. Л.".
Начальник тыла бригады полковник Лисовский немедленно организовал для прибывших плотный ужин. Ведь они пришли к нам прямо из леса. Молодые лица многих бойцов были покрыты глубокими морщинами. Запавшие глаза и ввалившиеся щеки говорили о трудных днях, прожитых в партизанщине.
Обнявшись с уланами, партизаны пели Марш народной армии:
Мы из сгоревших сел,
Мы из голодных городов,
За годы слез, за голод, за нашу кровь
Пришел отмщения час.
Одновременно с войсками в Хелм прибыли члены Временного польского правительства.
Дальнейший марш бригады пришлось приостановить, так как я получил приказание взять на себя охрану правительства. Охрану требовалось организовать немедленно, ночью, в страшной неразберихе.
В здании, отведенном для правительства, раньше размещался, видимо, штаб гитлеровцев. Все лестницы были завалены обрывками газет и бланками со свастикой. В комнатах и залах царил невыразимый хаос: громоздились ученические парты, перевернутые столы, скамейки, сотни стульев. Не было ни одной целой электрической лампочки. Всюду горели коптилки, угрожавшие пожаром, так как в них заливали не только всевозможные масла, но и газолин.
Задачу охраны облегчило то обстоятельство, что правительство всю ночь заседало и министры почти безотлучно находились в одном зале, наспех очищенном от мусора.
Днем 24 июля 1944 года у здания, в котором разместился Польский Комитет Национального Освобождения{10}, стихийно собрался громадный митинг. Море людей затопило площадь. Уполномоченный правительства Витое с балкона читал текст манифеста к народу Польши.
Я стоял рядом с Витосом. Он страшно волновался и, прежде чем огласить манифест, снял шляпу. Проникаясь историческим величием этой минуты, его примеру немедленно последовали все окружающие.
После каждого пункта манифеста чтение прерывалось бурей аплодисментов, восторженными возгласами в честь героической Советской Армии, в честь возрожденного Войска Польского и Временного польского правительства. Оркестры играли туш.
Когда манифест был наконец оглашен, люди на площади с воодушевлением запели старый народный гимн: "Еще не погибла Польша, пока мы живем..."
С этого дня извечная мечта польского крестьянина становилась реальностью - он получал землю. Начиналась аграрная революция. Польша делала первый шаг к социализму!
А тем временем под сокрушительными ударами Советской Армии гитлеровская гадина, шипя и кусаясь, отползала все дальше на запад. 1-я Польская армия в составе 1-й пехотной дивизии имени Костюшко, 2-й пехотной дивизии имени Домбровского, 3-й пехотной дивизии имени Траугутта совместно с соединениями маршала Рокоссовского продвигалась к Варшаве.
4 августа 1944 года 1-я отдельная кавалерийская бригада вместе с Временным польским правительством оставила Хелм и перешла в освобожденный советскими войсками Люблин, который временно стал своего рода столицей нарождающегося народно-демократического Польского государства.
В городе как-то сразу стало тесно. В центре повсюду стояли легковые машины, на тротуарах не прекращался людской поток. По улицам шли вооруженные отряды в головных уборах с зелеными треугольниками и белыми буквами "А.Л.". Снующие повсюду мальчишки уже узнавали в лицо министров, генералов и пронзительными криками провожали их автомашины.
Вслед за нашей бригадой двигалась 4-я пехотная дивизия имени Килинского. Она должна была сменить кавалеристов, взять на себя охрану правительства и составить постоянный гарнизон Люблина.
Мы, военные, тоже начинали жить по-новому. Еще в июле 1944 года Крайова Рада Народова приняла под свое управление созданную в СССР 1-ю Польскую армию и позаботилась о расширении ее рядов. Тогда же был издан декрет КРН о слиянии 1-й Польской армии с Армией Людовой в единое Войско Польское. Верховным главнокомандующим единого войска назначили одного из руководителей Армии Людовой генерала Роля-Жимерского. Его заместителями стали генералы Берлинг и Завадский, а начальником штаба - полковник Спыхальский.
Мариану Спыхальскому я представлялся вместе с генералом Киневичем. После этого меня вызвал к себе новый главнокомандующий Войском Польским.
Я видел его первый раз. Веселый, жизнерадостный, всегда подтянутый, Жимерский имел привычку смотреть прямо в глаза собеседнику, слегка поднимая левую бровь. После моего рапорта он подал руку. Рука была маленькая, но крепкая. Я ощутил энергичное пожатие.
Поговорив о состоянии наших частей, главком дал указание относительно назначенного на 15 августа парада войск.
В те же дни я опять встретился и с дивизионным генералом Александром Завадским. Невысокого роста, стройный, моложавый, он был обаятельным человеком и интересным собеседником.
Мое знакомство с Завадским относилось еще к 1943 году, когда он работал в штабе 1-го польского армейского корпуса в СССР начальником одного из отделов. Его всегда отличали замечательные черты - приветливость и память на друзей. И теперь, будучи уже в главном командовании, он так же тепло улыбался мне, как и тогда, в дни нашей совместной работы.
15 августа - традиционный день "Польского солдата". В связи с этим и проводился парад войск, по поводу которого я вызывался к Главнокомандующему.
Перед глазами жителей Люблина мерным пружинистым шагом промаршировала пехота, вооруженная новейшей боевой техникой. Ее вел генерал Киневич. Потом промчались танки. Затем вдруг вдали, у самых Краковских ворот, разразились бурные овации - это двинулась кавалерия.
Кроме спешенных уланских полков, я вывел на парад один сводный дивизион в конном строю. Кавалеристы - в полевом обмундировании, кони - разномастные. Но этот дивизион был первой конной частью - зародышем будущей польской кавалерии, и народ буквально неистовствовал. Тысячи окружавших нас людей восторженно запели старую уланскую песню:
Уланы, уланы, красивые ребята...
После парада нам нужно было выступить на фронт. Мы переходили в резерв 1-й Польской армии, которая занимала в этот момент оборону на побережье реки Вислы - от Демблина до Пулав. Здесь 1 -я и 2-я пехотные дивизии после тяжелых боев форсировали Вислу, но гитлеровцы контратаками заставили переправившиеся части вернуться в исходное положение на правый берег реки.
По окончании этой неудачной операции, послужившей для 2-й пехотной дивизии боевым крещением, там произошла смена руководства. Командиром дивизии вместо генерала Сивицкого назначили исключительно одаренного боевого генерала Роткевича. Сивицкий же перешел на работу в Управление формирования и пополнения войск к генералу Пултуржицкому.
Перед выбытием из Люблина мне довелось побывать в бывшем фашистском лагере смерти Майданеке. Там росла теперь высокая трава и необыкновенная капуста, желтая, как человеческие кости.
Тяжело вспоминать об этом страшном месте. Бесконечные ряды бараков, серых и однообразных. Ровные квадраты полей смерти с железными виселицами в центре. Всюду колючая проволока и сторожевые вышки. Короткий путь от железнодорожной эстакады через баню в газовую камеру, где равнодушно душили мирных людей - детей и женщин, стариков и молодых, - занимал всего двадцать минут. Двадцать минут от жизни до небытия!.. Затем начиналась широкая, посыпанная золотистым песком дорога, по которой на вагонетках отвозили в крематорий мертвых. Там палачи искали драгоценности, рвали у мертвецов золотые зубы и совали трупы в печь.
Черный дым, валивший из трубы крематория, густой и жирный, душил весь город. Заключенных Майданека тошнило от запаха сожженных трупов. И только фашисты ничего не чувствовали.
Пройдет много веков, но человечество все еще будет помнить о том аде, где в наш просвещенный век, в эпоху невиданного расцвета всех наук нашли свой конец миллионы людей.
Нам показывали лагерные учетные книги. Толстые, четко разграфленные, они могли бы сделать честь любой торговой фирме аккуратностью своего заполнения. В них - фамилия, имя, национальность и каллиграфически выписанная красными чернилами... "дата смерти".
Я видел громадный барак, до самой крыши заваленный обувью - новой и старой, исправной и нищенской, мужской, женской и детской всех размеров. Эта обувь лежала навалом, вопия о справедливости на весь мир!
Я видел сотни мешков, набитых женскими волосами - золотыми, как осеннее солнце, черными, как крыло ворона, каштановыми, отливающими медью. Палачи Майданека всех стригли под машинку, перед тем как отправить в газовую камеру или расстрелять вместе с детьми во рву.
Я стоял у печей, где в огромной бетонной яме еще лежали наполовину разложившиеся останки последних жертв Майданека. В моем сердце, в моем сознании, воспитанном на высоких гуманистических идеалах, творилось что-то непередаваемое. Мой рассудок отказывался понимать...
Гитлеровцы... Фашисты... Каким позором должны быть окружены эти слова!
Люди не имеют права забыть о Майданеке. Там нашли страшную смерть два миллиона человек.
* * *
Моим проводником по Майданеку оказался очень интересный человек. По тому, с каким чувством рассказывал он о событиях, которые здесь происходили, по знанию всех ужасающих деталей жизни заключенных в нем сразу угадывался недавний узник этого страшного лагеря смерти.
Когда я спросил, что привело его сюда, ответ последовал очень короткий:
- Был участником восстания в Варшавском гетто{11}.
Мы все знали об этом героическом восстании обреченных на смерть людей. Но знали мало, лишь по тем скупым сведениям, которые тогда с трудом просачивались из Польши.
Жестоко впоследствии подавленное, это восстание самим фактом своего возникновения в апреле 1943 года нанесло тягчайшее моральное поражение всей системе гитлеровского оккупационного режима в Польше и послужило толчком для ряда таких же восстаний в гетто других польских городов.
Я попросил своего спутника рассказать о восстании все, что осталось у него в памяти. Мы присели у полуразрушенной стены крематория. Он, тяжело вздохнув, помолчал немного и начал свой страшный рассказ так:
- Массовые отправки еврейского населения из Варшавского гетто в Майданек, Освенцим и Тремблинку для физического уничтожения уже подходили к концу. Из пятисот тысяч человек, населявших Варшавское гетто, оставались в живых только сорок тысяч. Никаких надежд на спасение у них не было. Оставался последний и единственный выход - пробиться с оружием в руках к партизанам в окружающие Варшаву леса.
В полночь девятнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года гитлеровцы вошли в гетто, как всегда, под покровом темноты. Хотя они и привыкли к тому, что терроризированное мирное население обычно безропотно идет на бойню, однако проявляли осторожность. На этот раз ими были прихвачены в качестве сопровождения шесть танков. Не исключено, что гестапо пронюхало о создании в гетто вооруженного подполья.
На перекрестке улиц Заменгофа и Милой внезапно раздались выстрелы. Палачи не ожидали ничего подобного. Они растерялись, попробовали удрать, но были полностью уничтожены, а их танки подожжены.
Первое успешное выступление всколыхнуло людей. Все население Варшавского гетто восстало как один человек. Одним из организаторов этого восстания был хорошо известный общественный деятель, коммунист Юзеф Левартовский.
По всему гетто запылали костры и факелы. На домах, на заборах запестрели призывы к борьбе. Народ вышел на улицы. В течение ночи повсюду были вырыты окопы и противотанковые рвы, на перекрестках появились баррикады, а подвалы домов превратились в блиндажи. Все мужчины и женщины получили давно заготовленное боевой организацией оружие.
Даже ветхие старики и калеки принимали участие в борьбе: они варили пищу для бойцов. Дети же стали связными между улицами и командными пунктами отрядов самообороны.
На рассвете двадцатого апреля хорошо вооруженный отряд еврейской боевой организации внезапно окружил военные пошивочные мастерские и несколько крупных складов с продовольствием. В пошивочных мастерских было взято огромное количество немецкого солдатского обмундирования, в которое переоделись отряды специального назначения...
Мой собеседник при этих словах взглянул на свой штатский костюм и, робко улыбнувшись, точно ему могли не поверить, добавил:
- В числе бойцов одного из таких отрядов был и я. Немецкая форма в последующем спасла мне жизнь.
К полудню на улицах Варшавы показались вооруженные до зубов гестаповские отряды моторизованной пехоты. Под прикрытием десяти средних танков они продвигались к воротам гетто. Восставшие встретили их организованным огнем. Перестрелка продолжалась весь день. Пламя пожаров и густой дым окутали гетто. Повстанцы бились упорно. Из каждого окна, из каждой щели в гитлеровцев летели гранаты.
Фашистские налетчики были окружены, и поздно вечером остатки их сдались в плен.
В ночь на двадцать первое апреля после короткой передышки переодетые в немецкое обмундирование отряды повстанцев вышли из гетто и напали на фашистские склады боеприпасов. Операция прошла удачно. Боеприпасы грузили всю ночь и вывозили в гетто. То, что не успели вывезти, к утру взорвали на месте.
Двадцать второго апреля к восставшим присоединились шесть тысяч молодых рабочих из так называемого Малого гетто. Это были тоже евреи, но они работали в различных военных мастерских и потому находились в привилегированном положении; их совершенно не подвергали депортации{12}.
Несколько последующих дней прошло относительно спокойно. Фашисты готовились уничтожить восставших одним ударом, но задержка произошла потому, что между гестаповцами и военным командованием возникли крупные разногласия о способах ликвидации восстания. Военное командование считало, что восстание в гетто, вызванное зверским обращением с евреями, направлено только против гестапо, и на этом основании отказывало гестаповцам в помощи до получения распоряжений из Берлина.
В ночь на двадцать пятое апреля в штаб восстания обратились с просьбой о помощи политические заключенные тюрьмы "Павиак". В этой страшной тюрьме гитлеровцы содержали несколько тысяч поляков и евреев. Кроме того, там находились и немцы, дезертировавшие из гитлеровской армии.
Вечером двадцать шестого апреля пятьсот повстанцев, одетых в немецкое обмундирование, вышли из гетто и скрытно окружили тюрьму. Когда окончательно стемнело, открыли огонь по охране и, пользуясь суматохой, проникли внутрь тюрьмы.
К утру вся тюрьма была освобождена, и бывшие заключенные тоже присоединились к восставшим. Это вызвало резонанс во всей Варшаве. Десятки поляков, особенно молодежь, добровольно шли в гетто, для того чтобы вместе с восставшими евреями сражаться против гитлеровских оккупантов.
К тому времени штабу руководства восстанием стало известно, что из Берлина получен категорический приказ смести гетто с лица земли. В распоряжение гестапо из Галиции прибыли крупные отряды штурмовиков.
В ночь перед решительной атакой, к которой гитлеровцы тщательно подготовились, они предъявили ультиматум: "Немедленно прекратить сопротивление и выдать всех пленных немцев, иначе гетто будет уничтожено". В ответ на это штаб восстания предложил обменять пленных немцев на содержащихся в гестапо евреев.
Гитлеровцы не сказали ни "да", ни "нет" и утром начали штурм гетто. На головы повстанцев обрушились тысячи снарядов, но тщетно: гетто не сдавалось. Особенно яростный бой завязался у его ворот. Здесь среди руин пылали десятки танков, повсюду лежали убитые.
К вечеру гитлеровское командование отдало приказ разбомбить гетто с воздуха.
С десятков ревущих самолетов на еврейские кварталы посыпались зажигательные и тяжелые фугасные бомбы. Рушились дома. Кругом все было озарено кровавым заревом пожаров. И вдруг в эти страшные минуты женщины запели: "Эйли, эйли"...
Мой собеседник встал. Взволнованно прошелся возле стены крематория, посмотрел в сторону Варшавы и пояснил:
- Это древняя еврейская песня... Она звенела тогда все громче и громче. Ничто не могло заглушить ее... Эхо той песни и сейчас звучит в моем сердце...
К утру в гетто осталось в живых не более тридцати тысяч человек. Но возобновившие штурм гитлеровцы снова наткнулись на упорное сопротивление.
Бой продолжался весь день. Фашистам удалось глубже проникнуть в гетто и захватить несколько крупных зданий. Коммунисты предложили прекратить ставшую теперь уже бессмысленной оборону гетто и перейти к активным действиям совместно с частями Армии Людовой. Надо было с оружием в руках пробиваться в леса к партизанам.
Чтобы облегчить вывод отрядов из гетто, штаб Армии Людовой вызвался произвести ряд встречных операций. Это могло спасти жизнь сотням повстанцев.
Однако в гетто были сильны сионистские влияния. А сионисты считали, что им не по пути с коммунистами. Они уповали на помощь англо-американского командования, которое должно было будто бы начать высадку в Варшаве парашютных десантов.
Тем временем гитлеровцы все глубже вгрызались в гетто. Все меньше зданий оставалось в руках повстанцев, огненное кольцо с каждой минутой сжималось все тесней и тесней. Совсем иссякло продовольствие. Не стало воды.
На сорок первый день восстания 29 мая в последнем четырехэтажном доме собрались все, кто еще оставался жив и продолжал борьбу. После восьмичасового боя нацисты ворвались и сюда. Завязалась яростная штыковая схватка.
Повстанцы сражались за каждый этаж, бились насмерть за каждый метр. В ночь на 30 мая варшавяне еще видели над крышей осажденного дома озаренное пожарами знамя восстания. Оно исчезло только перед рассветом: последний из повстанцев, завернувшись в него, бросился с крыши на мостовую и разбился насмерть.
Берлинское радио, торжествуя победу, прокричало на весь мир: "Варшавского гетто больше не существует". Однако Геббельс скромно умолчал о том, какой ценой досталась фашистам эта "победа", сколько тысяч гитлеровских солдат полегло от рук повстанцев.
...Рассказчик опять на минуту смолк. Судорожно глотнул воздух и закончил свою грустную повесть так же просто, как и начал ее:
- Меня по ошибке подобрали фашистские санитары, приняв за раненого немецкого солдата. Позже шпиками из гестапо я был отправлен в Майданек. Они заподозрили во мне немецкого дезертира, бежавшего из тюрьмы "Павиак"...
* * *
С большим волнением я выслушал этот рассказ. Это была моя последняя интересная встреча в Люблине.
На следующий день, 16 августа 1944 года, рано утром 1-я отдельная кавалерийская бригада Войска Польского начала марш по оси Люблин Гарволин - Эвелин.
Первые бои
На новое место дислокации кавалерийская бригада прибыла 20 августа 1944 -года. Марш прошел без потерь, несмотря на огонь немецкой тяжелой артиллерии, обрушившийся на бригаду вблизи Вислы. Особенно интенсивно противник обстреливал перекрестки дорог у местечка Рыки.
Мы проходили старыми славянскими землями. Перед нами простиралась Польская равнина, лишь изредка покрытая смешанным лесом. Вдоль шоссе часто попадались белые крестьянские мазанки, совершенно такие же, как на Украине, вперемежку с дощатыми, оштукатуренными постройками типа городских окраин. Встречались и кирпичные фольварки мелкой шляхты.
Почти на каждом придорожном доме пестрели вывески трактиров и парикмахерских. Население кормилось здесь больше от проезжих, чем от земли. Ничтожность земельных наделов в этих деревнях превращала жителей в кустарей, содержателей пивных и харчевен.
Фронт был совсем рядом. Ночью мы слышали не только артиллерийскую стрельбу, но и длинные очереди станковых пулеметов. Небо над линией фронта было совершенно светлым от зарева пожаров и ярких ракет. У нас над головами кружили немецкие самолеты-разведчики и бомбардировщики.
Пришлось принять некоторые меры маскировки и рассредоточиться.
В интересах дела я настойчиво просил командование дать возможность кавалерийской бригаде "обстреляться". Но командарм шел на это неохотно: армейский резерв и без того был жидок. Помогли офицеры из оперативного отдела штаба армии. Они уговорили командующего, и кавалерийская бригада получила наконец боевое задание. В ночь на 3 сентября мы должны были выступить в район Мнишева и занять там оборону.
Выполнили это точно в установленные сроки. К исходу ночи 2-й уланский полк занял окопы возле реки Пилица, а 3-й уланский полк расположился на правом берегу Вислы от устья Вильги до местечка Подоле-Нове, составляя второй эшелон бригады.