Страница:
— Выбор сделан не им, — тихо пробормотала она. — Решение принято донной Фернандой.
Маноло мрачно разглядывал свой бокал; донна Фернанда сделала знак Маркосу. Он и двое других мужчин сели вокруг нас.
— Сеньора, — заговорил наконец Маноло. — Quiere bailar? Хотите танцевать?
Я встала, подала руку и двинулась к танцплощадке. Мерседес сверкнула вслед своими темными глазами. Маркос пригласил Мерседес, мы вчетвером исполняли танго. Другие приближенные присоединились к нам со своими партнершами. Мы с Маноло танцевали внутри образовавшегося кордона. Стоило нам приблизиться к гостям, они тотчас начинали приветствовать и поздравлять Маноло. Он крепко держал меня в объятиях, ища их одобрения, я отвечала тем же, наслаждаясь волнением Мерседес. После танца она увела меня в дамскую комнату и насмешливо сказала:
— Chica, не радуйся слишком сильно. Тебя избрали королевой только на один вечер. Завтра о тебе забудут.
— Это же только забава, Мерседес, причем организовала ее ты, а не я. Это входит в твои планы. Мы приехали в Памплону развлекаться.
Поправив свою прическу, я покинула Мерседес, чтобы продолжать флирт. Меня прямо-таки забавляло, что Мерседес ревностно следит за мной.
У стола, возле донны Фернанды уже стояла другая женщина. С ненавистью претендентки помоложе, полной решимости заполучить интересовавшего ее мужчину, она уставилась на нас своими зелеными глазами из-под длинных черных ресниц. Долой всякое почтение к знаменитой танцовщице фламенко и знаменитому кинопродюсеру — ее снедала страсть двадцатилетней девчонки к знаменитому матадору.
— Похоже, донну Фернанду посетило новое видение, — шепнула я Мерседес, беззаботно наполнявшей бокал вином.
— Quiere bailar? — не теряя времени даром, обратился Маноло к новой гостье с длинными иссиня-черными волосами и темно-красными губами. В облегающем платье с серебристыми блестками и глубоким вырезом она выглядела многообещающе. Маноло, похоже, ужасно обрадовался, когда она согласилась потанцевать с ним; приближенные с партнершами последовали за этой парой.
— Кто это? — я охотно утешилась бокалом рубинового вина из рук своей сестры по танцам; Маноло и серебристые блестки удалились.
— Это Сандра Гарсиа, новая актриса и известная нимфетка.
— О, мечта каждого мужчины. Понятно, почему донна Фернанда изменила свое решение.
— Только ради Маноло, ему сегодня нужен секс, чтобы расслабиться после дневного боя. Любовники проведут вместе ровно три дня — потом Маноло будет отдыхать и готовиться к новой корриде. Донна Фернанда не в силах нарушить традицию, а мы способны сорвать их планы. Поэтому она изменила свой выбор.
— И мы никогда не узнаем, кто бы стал счастливицей, да?
Я повернулась к Маркосу, который, кажется, получил задание отвлечь нас от Маноло, и взяла бокал с вином.
Маркос жестом приказал мужчинам окружить нас, чтобы мы не помешали сближению — Маноло с Сандрой.
— Chica, — Мерседес позвала меня и провела сквозь «оцепление», радуясь, что Сандра помешала мне. — Уже третий час, наш поезд отправляется в Барселону в семь тридцать. Если мы хотим хоть немного поспать, нам пора уходить.
— О, — мужчины одновременно вздохнули; их миссия окончена, теперь они могут развлекаться с дамами по собственному выбору.
— Muchas gracias, muchas gracias, — мы поблагодарили мужчин, засвидетельствовали свое почтение донне Фернанде. Она, величественно помахивая веером, явно радовалась избавлению от нас.
Мы одновременно прыснули и направились к красному автомобилю с откидывающейся крышей. Вскоре нас доставили в гостиницу. Заливаясь безудержным смехом, нам пришлось зажимать друг другу рты, чтобы не разбудить других гостей. Хотя, вероятно, никто еще не вернулся с гуляний.
Мы проскользнули в темный отель, как сбежавшие с урока школьницы. Оказавшись в своем номере, я уже просто умирала от смеха и бессильно рухнула на кровать; Мерседес последовала за мной. Она скатилась с кровати на пол, потянула за собой меня, покрывало, простыню и подушки. Наши лица оказались в опасной близости, как вдруг у Мерседес появились два носа, четыре глаза, рот исчез…
Внезапно она закричала:
— Поднимайся, Элизабет, поднимайся!
Мерседес склонилась надо мной и начала трясти, пытаясь прекратить смех.
Но я никак не могла остановиться, со мной происходило что-то другое, ужасное…
— Остановись, Элизабет! Встань! — Мерседес шлепнула меня по лицу. — Перестань! Поднимись!
Голова уже раскалывалась от смеха… но я не могла остановиться… Комната опустела, Мерседес растирала мне лицо и руки льдом. Холодная вода стекала мне прямо в рот; я видела капли, блестевшие на руке, и продолжала смеяться. Через открытую дверь в нашу комнату заходили какие-то люди, мелькали их лица, мне приказывали лечь, толкали… «Тс-с»… в ведерке блестел лед… смех не прекращался… «Тс-с».
Двенадцатилетняя девочка смеется… она лежит в ванне под ярким светом… вокруг сверкает лед… на нее смотрят… медсестры, доктора в белых халатах… она пытается выбраться, но ее заталкивают назад… «Тс-с, Куколка Бетти»… ее толкают в лед… Сейчас она утонет… Она смеется, смеется…
Девочка становится мною.
… Я, нагая, лежу на больничной кровати… Пытаюсь выбраться, но сбоку находятся прутья… мои руки и ноги привязаны… кожаные ремни врезаются в тело… надо мной склонились люди в белых одеждах… «Тс-с, тс-с, Элизабет»… они не позволяют мне встать… лица исчезают, в комнате становится темно… я одна в железной колыбели… больше не пытаюсь выбраться оттуда… я скоро умру… я смеюсь без остановки…
Смех утих, в темноту гостиничного номера проникал свет сквозь узкую щель из-под двери… Мерседес лежала возле меня в кровати.
— Теперь тебе хорошо? — спросила Мерседес. — Теперь тебе хорошо?
В голосе звучал страх.
— Не знаю, что произошло, — ответила я. — Показалось, что я в больнице. Ужасно. Мне никогда прежде не приходилось там бывать. На кровати и окнах прутья… Я…
— Пожалуйста, Элизабет, это только сон. Не волнуйся, per favor. Ты слишком много выпила, вот и все.
Она пыталась успокоить меня, но, видимо, и сама разволновалась.
— Сейчас, должно быть, уже шесть. Если мы опоздаем, Родольфо меня убьет. Надо собраться и оплатить счет. Я выступаю сегодня вечером в «Лас Куэвас». Ven chica, пожалуйста, возьми себя в руки. Просто тебе приснился плохой сон.
— Ужасный сон. Не поддается никакому объяснению.
— Может, расскажешь?
Доброта вперемежку с тревогой пробивалась в ее голосе.
— Нет, я и так причинила тебе слишком много хлопот. Хочется забыть его. Кошмар какой-то.
Мерседес вздохнула с явным облегчением. Встала с кровати и раздвинула шторы, в комнату проник мягкий утренний свет. Пытаясь подняться, я вдруг ощутила свой вес; Мерседес рекомендовала мне еще полежать. Но я отказалась и, стараясь не отставать от нее, принялась укладывать чемодан.
— С тобой все в порядке? — постоянно спрашивала она.
— Да, все нормально, — отвечала я; казалось, что голос звучит приглушенно, слишком тихо. Но говорить громче страшно. Вдруг смех начнется снова?
Пока она собиралась, я наскребла достаточно, чтобы расплатиться за номер. Мы с Мерседес на красном автомобиле доехали до вокзала, где ей в закрытом кафе удалось раздобыть чашку кофе. Я наслаждалась кофе; за два часа ожидания опоздавшего поезда на свежем воздухе моя голова прояснилась. Наконец состав прибыл.
— Скорей, скорей, mas rapido! — торопила меня Мерседес, словно надеясь таким образом наверстать время и прибыть в Барселону в соответствии с расписанием.
Я взяла свой чемодан. Мне уже лучше, она права, этот сон — не вещий. Я выпила слишком много вина, ела непривычно острую пищу. Теперь все уже позади. Сегодня в Барселоне меня ждут важные дела. Я никогда не была в больнице.
ГЛАВА 12
ГЛАВА 13
Маноло мрачно разглядывал свой бокал; донна Фернанда сделала знак Маркосу. Он и двое других мужчин сели вокруг нас.
— Сеньора, — заговорил наконец Маноло. — Quiere bailar? Хотите танцевать?
Я встала, подала руку и двинулась к танцплощадке. Мерседес сверкнула вслед своими темными глазами. Маркос пригласил Мерседес, мы вчетвером исполняли танго. Другие приближенные присоединились к нам со своими партнершами. Мы с Маноло танцевали внутри образовавшегося кордона. Стоило нам приблизиться к гостям, они тотчас начинали приветствовать и поздравлять Маноло. Он крепко держал меня в объятиях, ища их одобрения, я отвечала тем же, наслаждаясь волнением Мерседес. После танца она увела меня в дамскую комнату и насмешливо сказала:
— Chica, не радуйся слишком сильно. Тебя избрали королевой только на один вечер. Завтра о тебе забудут.
— Это же только забава, Мерседес, причем организовала ее ты, а не я. Это входит в твои планы. Мы приехали в Памплону развлекаться.
Поправив свою прическу, я покинула Мерседес, чтобы продолжать флирт. Меня прямо-таки забавляло, что Мерседес ревностно следит за мной.
У стола, возле донны Фернанды уже стояла другая женщина. С ненавистью претендентки помоложе, полной решимости заполучить интересовавшего ее мужчину, она уставилась на нас своими зелеными глазами из-под длинных черных ресниц. Долой всякое почтение к знаменитой танцовщице фламенко и знаменитому кинопродюсеру — ее снедала страсть двадцатилетней девчонки к знаменитому матадору.
— Похоже, донну Фернанду посетило новое видение, — шепнула я Мерседес, беззаботно наполнявшей бокал вином.
— Quiere bailar? — не теряя времени даром, обратился Маноло к новой гостье с длинными иссиня-черными волосами и темно-красными губами. В облегающем платье с серебристыми блестками и глубоким вырезом она выглядела многообещающе. Маноло, похоже, ужасно обрадовался, когда она согласилась потанцевать с ним; приближенные с партнершами последовали за этой парой.
— Кто это? — я охотно утешилась бокалом рубинового вина из рук своей сестры по танцам; Маноло и серебристые блестки удалились.
— Это Сандра Гарсиа, новая актриса и известная нимфетка.
— О, мечта каждого мужчины. Понятно, почему донна Фернанда изменила свое решение.
— Только ради Маноло, ему сегодня нужен секс, чтобы расслабиться после дневного боя. Любовники проведут вместе ровно три дня — потом Маноло будет отдыхать и готовиться к новой корриде. Донна Фернанда не в силах нарушить традицию, а мы способны сорвать их планы. Поэтому она изменила свой выбор.
— И мы никогда не узнаем, кто бы стал счастливицей, да?
Я повернулась к Маркосу, который, кажется, получил задание отвлечь нас от Маноло, и взяла бокал с вином.
Маркос жестом приказал мужчинам окружить нас, чтобы мы не помешали сближению — Маноло с Сандрой.
— Chica, — Мерседес позвала меня и провела сквозь «оцепление», радуясь, что Сандра помешала мне. — Уже третий час, наш поезд отправляется в Барселону в семь тридцать. Если мы хотим хоть немного поспать, нам пора уходить.
— О, — мужчины одновременно вздохнули; их миссия окончена, теперь они могут развлекаться с дамами по собственному выбору.
— Muchas gracias, muchas gracias, — мы поблагодарили мужчин, засвидетельствовали свое почтение донне Фернанде. Она, величественно помахивая веером, явно радовалась избавлению от нас.
Мы одновременно прыснули и направились к красному автомобилю с откидывающейся крышей. Вскоре нас доставили в гостиницу. Заливаясь безудержным смехом, нам пришлось зажимать друг другу рты, чтобы не разбудить других гостей. Хотя, вероятно, никто еще не вернулся с гуляний.
Мы проскользнули в темный отель, как сбежавшие с урока школьницы. Оказавшись в своем номере, я уже просто умирала от смеха и бессильно рухнула на кровать; Мерседес последовала за мной. Она скатилась с кровати на пол, потянула за собой меня, покрывало, простыню и подушки. Наши лица оказались в опасной близости, как вдруг у Мерседес появились два носа, четыре глаза, рот исчез…
Внезапно она закричала:
— Поднимайся, Элизабет, поднимайся!
Мерседес склонилась надо мной и начала трясти, пытаясь прекратить смех.
Но я никак не могла остановиться, со мной происходило что-то другое, ужасное…
— Остановись, Элизабет! Встань! — Мерседес шлепнула меня по лицу. — Перестань! Поднимись!
Голова уже раскалывалась от смеха… но я не могла остановиться… Комната опустела, Мерседес растирала мне лицо и руки льдом. Холодная вода стекала мне прямо в рот; я видела капли, блестевшие на руке, и продолжала смеяться. Через открытую дверь в нашу комнату заходили какие-то люди, мелькали их лица, мне приказывали лечь, толкали… «Тс-с»… в ведерке блестел лед… смех не прекращался… «Тс-с».
Двенадцатилетняя девочка смеется… она лежит в ванне под ярким светом… вокруг сверкает лед… на нее смотрят… медсестры, доктора в белых халатах… она пытается выбраться, но ее заталкивают назад… «Тс-с, Куколка Бетти»… ее толкают в лед… Сейчас она утонет… Она смеется, смеется…
Девочка становится мною.
… Я, нагая, лежу на больничной кровати… Пытаюсь выбраться, но сбоку находятся прутья… мои руки и ноги привязаны… кожаные ремни врезаются в тело… надо мной склонились люди в белых одеждах… «Тс-с, тс-с, Элизабет»… они не позволяют мне встать… лица исчезают, в комнате становится темно… я одна в железной колыбели… больше не пытаюсь выбраться оттуда… я скоро умру… я смеюсь без остановки…
Смех утих, в темноту гостиничного номера проникал свет сквозь узкую щель из-под двери… Мерседес лежала возле меня в кровати.
— Теперь тебе хорошо? — спросила Мерседес. — Теперь тебе хорошо?
В голосе звучал страх.
— Не знаю, что произошло, — ответила я. — Показалось, что я в больнице. Ужасно. Мне никогда прежде не приходилось там бывать. На кровати и окнах прутья… Я…
— Пожалуйста, Элизабет, это только сон. Не волнуйся, per favor. Ты слишком много выпила, вот и все.
Она пыталась успокоить меня, но, видимо, и сама разволновалась.
— Сейчас, должно быть, уже шесть. Если мы опоздаем, Родольфо меня убьет. Надо собраться и оплатить счет. Я выступаю сегодня вечером в «Лас Куэвас». Ven chica, пожалуйста, возьми себя в руки. Просто тебе приснился плохой сон.
— Ужасный сон. Не поддается никакому объяснению.
— Может, расскажешь?
Доброта вперемежку с тревогой пробивалась в ее голосе.
— Нет, я и так причинила тебе слишком много хлопот. Хочется забыть его. Кошмар какой-то.
Мерседес вздохнула с явным облегчением. Встала с кровати и раздвинула шторы, в комнату проник мягкий утренний свет. Пытаясь подняться, я вдруг ощутила свой вес; Мерседес рекомендовала мне еще полежать. Но я отказалась и, стараясь не отставать от нее, принялась укладывать чемодан.
— С тобой все в порядке? — постоянно спрашивала она.
— Да, все нормально, — отвечала я; казалось, что голос звучит приглушенно, слишком тихо. Но говорить громче страшно. Вдруг смех начнется снова?
Пока она собиралась, я наскребла достаточно, чтобы расплатиться за номер. Мы с Мерседес на красном автомобиле доехали до вокзала, где ей в закрытом кафе удалось раздобыть чашку кофе. Я наслаждалась кофе; за два часа ожидания опоздавшего поезда на свежем воздухе моя голова прояснилась. Наконец состав прибыл.
— Скорей, скорей, mas rapido! — торопила меня Мерседес, словно надеясь таким образом наверстать время и прибыть в Барселону в соответствии с расписанием.
Я взяла свой чемодан. Мне уже лучше, она права, этот сон — не вещий. Я выпила слишком много вина, ела непривычно острую пищу. Теперь все уже позади. Сегодня в Барселоне меня ждут важные дела. Я никогда не была в больнице.
ГЛАВА 12
Мерседес в купе искала в чемоданах свои магнитофонные кассеты, а я задержалась в коридоре.
— Ven chica, — обратилась она, — что-то интересное?
И вышла в коридор посмотреть.
— Есть тут одна женщина… .
Я кивнула на соседнее купе, предлагая Мерседес заглянуть туда.
— Ты ее знаешь?
Ничуть не удивительно, поскольку Мерседес, похоже, знала всех интересных людей.
— Да, конечно, — подтвердила она, бросив взгляд на крупную, величественную женщину, которая смотрела в окно. — Мадам Мария Орасио, знаменитая оперная певица. Сейчас, правда, уже не поет. Вероятно, едет к своему мужу, который иногда дирижирует симфоническим оркестром в Барселоне. Наш Тосканини.
Мерседес шептала с большим уважением; она не хотела, чтобы наши взгляды и разговор показались бесцеремонными.
— Тебе не помешало бы увидеть мадам Марию на сцене. Мощнейшее контральто.
— Хорошо бы познакомиться с ней, — настойчиво произнесла я. — Пожалуйста, представь меня.
В облике мадам Орасио, облокотившейся на оконную раму, было что-то неуловимое. Именно так моя преподавательница балета мадам Вероша сидела в кресле у стены студии. Со спины мадам Орасио, несомненно, походила на мадам Вероша, но певица обернулась, и я увидела совсем другие черты. Однако линии тела и ткань серовато-черного платья в точности повторяли стиль моей преподавательницы, носившей длинные юбки. Сходство поражало.
Во время знакомства мадам Орасио говорила на безупречном английском, но иногда в ее словах проскальзывала интонация моей наставницы. Согласно правилам хорошего тона, я остановилась неподалеку и как зачарованная слушала ее, узнавая насмешливые нотки. Меня тянуло к ней, хотелось бесконечно ей внимать. Я пригласила мадам Орасио в наше купе на превосходный коньяк. Похоже, она с удовольствием приняла предложение и пообещала присоединиться. Видимо, эта женщина говорит то, что думает.
Спустя минуту после отхода поезда Мария Орасио пришла к нам. Несмотря на величественную осанку и мировую известность, она держалась на удивление современно, просто и естественно. Мы всего лишь три женщины, на несколько часов оказавшиеся в закрытом купе поезда из Памплоны. Беседа так увлекла нас, что пришлось открыть вторую бутылку коньяка. Начались разговоры о самом сокровенном, какие возможны только между женщинами, в отличие от большинства мужчин. Речь зашла о нашей сексуальности, реализуемой в мире, где ее всегда определяют мужчины.
— Девочки, — поучала нас мадам Орасио как артистка и женщина постарше, — природа женской сексуальности, раскрывающейся, по убеждению мужчин, только во время интимной близости, на самом деле гораздо глубже. Истинная женская сексуальность внутри нас и раскрывается при беременности, родах, кормлении, выражении своих чувств во время творчества.
— Si, мадам, si, — разволновалась Мерседес, — теперь все окончательно прояснилось, хотя я всегда подозревала это. Во время танца надо мной довлеют чисто сексуальные переживания. Радость слияния с обожаемым мною искусством, порождающая мгновения творчества, — для меня дороже всего на свете! Мой танец, восхитительное дитя этого союза, всегда со мной. Si! Мой танец, ваше пение, для Элизабет — создание фильмов… Да, мы нашли своих спутников жизни. Все остальное — вторично.
Я слушала Мерседес и иногда согласно кивала, но почти не вслушивалась в слова. Меня занимала реакция знаменитой оперной певицы. Даже не сама реакция, а то, как мадам Орасио сплетала руки, держала грудь, вздыхала, дышала, наклоняла голову, шевелила губами. Она безумно напоминала моего балетного педагога мадам Вероша — единственную женщину, дарившую десятилетней Бетти ту любовь, что нужна была ей для танца после смерти матери. Беседуя, я постоянно видела перед собой худенького ребенка, которого втолкнули в студию «Карнеги-холл» с дощатым полом и балетным станком. Каждый день Бетти заставляла свое хрупкое тельце прыгать быстрее и выше, чем это делали другие ученицы мадам Вероша. Она добилась того, что мадам Вероша обняла ее. Я изучала лицо мадам Орасио, желая, чтобы она признала нашу глубинную связь. Но ничего не находила. Конечно, я ошиблась.
За второй бутылкой коньяка разговор зашел о том, что власть мужчины действует на женщину возбуждающе. Элизабет засмеялась, ибо всегда становилась жертвой этого синдрома.
— Особенно если мужчина красив, — добавила я. — Но глядя на мужчин, женщины начинают понимать власть собственной сексуальности, собственного успеха.
Мерседес подняла бокал, соглашаясь со мной.
Но мадам Орасио даже не пригубила. Пауза затянулась.
— Теперь, когда я слишком стара, чтобы петь, боюсь, я потеряла свою власть. К сожалению, мой успех остался в прошлом.
Невозможно представить, чтобы она, долгие годы наслаждавшаяся мировой славой, смирилась с таким положением. Она наклонилась ко мне, и я заметила на ее лице глубокую печаль.
Я отпрянула. Лицо не менялось. Глаза мадам Орасио были подернуты пеленой; печальное выражение исчезло. Отвернувшись от меня, она обратилась к Мерседес:
— А мой муж продолжает дирижировать, сохраняет свою власть, что делает его в моих глазах еще сексуальнее, даже в моем возрасте. Я следую за ним из города в город. И позволяю ему оплачивать счета, хотя у меня гораздо больше денег. Раньше в основном платила я, но теперь, когда платит он, я чувствую себя молодой. Только старая женщина платит сама за себя. Хочется оставаться молодой.
Экзотическое лицо Марии Орасио могло принадлежать только ей, но я уже видела его раньше. Именно так выглядела мадам Вероша в те моменты, когда Бетти лгала ей по поводу ссадин на своем теле. Я испытывала потребность произнести слова, которые тогда не смела выговорить. Но делала это молча. Позволила себе обратиться к душе этой знаменитой женщины. Я нуждалась в любви, что дарила мне моя преподавательница… О, мадам Вероша, Бетти понимала, что вы ей не верили. Как же хотелось объяснить происхождение этих ссадин! Бетти боялась, что вы возненавидите и бросите ее. Выслушав очередную ложь, вы прижимали ее к себе, и она проглатывала рвущиеся из горла слова… А что если произнести их сейчас? Не было бы здесь Мерседес…
— Не ждите от мужчины такой же верности и тепла, какие способна дать женщина, — продолжала мадам Орасио. — Считается, что женщина на протяжении всей своей жизни ищет мужчину, похожего на отца. На самом деле ищет мужчину, подобного матери. Мужчина не способен дать вам чистую, безусловную материнскую любовь. Он любит всегда эгоистично.
Мария замолчала и показалась мне другой; волшебство исчезло. Это всего лишь слова мудрой пожилой женщины. Да, я ошиблась.
Мерседес снова наполнила наши бокалы. Мы чокнулись, и она подвела итог.
— Вы правы, мадам Орасио.
Потом повернулась ко мне.
— Но скажи, Элизабет, почему американская женщина, какой бы власти она ни добилась, вечно готова на все ради любви?
— Нет ничего плохого в том, что женщина надеется обрести любовь, Мерседес, — ответила я. — Никто это не оспаривает.
Мерседес насмешливо улыбнулась.
— Да, в общем, ничего плохого, за исключением того, что несчастные эмансипированные американки по-прежнему приносят надежды на хороший брак в жертву любви. Чтобы жениться, мужчина должен преподнести девушке загадочную вещь, называемую любовью, а потом оказывается неспособным сделать ее счастливой.
С этими словами Мерседес, устав от разговора, вышла подышать воздухом.
Я тотчас осмелилась пересесть к мадам Орасио. Мы молча слушали стук колес и глядели на красные холмы и маленькие города в тумане за окном. Наконец мадам Орасио заговорила:
— Музыка всегда была для меня настоящей любовью. Моя мать тоже пела в опере. И с детства всему научила. Я боготворила ее. Я знаю, ты, Элизабет, понимаешь глубину таких отношений.
Вот оно, откровение! Мадам Орасио откуда-то знала, что Мария учила меня, а я преклонялась перед ней. Или я ошибалась, и это сказано по чистой случайности? Как человеку искусства, мне следовало понимать подобное.
Мадам Орасио обняла меня за плечи… В купе слышалось лишь мое дыхание… Я помнила прикосновение этой руки… Это та самая рука преподавательницы, которая обняла Бетти, когда девушка однажды вечером зашла в студию попрощаться с мадам Вероша перед отъездом в Европу.
Мария Орасио без тени смущения прижала меня к своей груди. Я касалась ухом ее горла, ощущала ее шепот.
— Не оглядывайся назад, дочь моя. Я знавала многих людей искусства, которые пережили ужасное начало своего пути. Но справились с болью, красота одержала верх, выжила. Зачем оглядываться назад? Зачем снова переживать такую боль?
Я пыталась взять себя в руки… кружилась голова.
Мадам Орасио качала меня в своих объятиях. Из ее горла снова полились звуки.
— Моя красавица, я вижу застекленное окно. Оно было разбито, но теперь целое. Смотри вперед. Пришло твое время. Все проблемы разрешатся.
Мадам Мария передвинула мою голову на плечо. Через некоторое время звуки в купе обрели обычную громкость.
Наконец женщина посмотрела на меня и похлопала по руке. Послышался прежний голос с глубокими теплыми тонами и нотками иронии.
— Помни, Элизабет, иногда нет необходимости говорить абсолютно все. В Америке люди выложат что-то всему свету, а потом бесконечно обсуждают это в телесериалах.
Вернувшись, Мерседес увидела, что мадам все еще обнимает меня.
— Элизабет, дорогая, что случилось? — встревоженно спросила она.
Я не могла вымолвить ни слова, потому что боялась слов.
— Наверно, скучаешь по дому, — решила Мерседес. — В Барселоне ты познакомишься с танцорами из труппы, мы станем твоей семьей. Подарим тебе любовь, в которой ты нуждаешься. Приходи танцевать с нами, и ты почувствуешь себя превосходно.
Для Мерседес танцы были лекарством от всех болезней. Как ей повезло!
Мадам Орасио выглядела усталой.
— Мне надо вернуться к себе и отдохнуть, — сказала она. — Большое спасибо, девочки, за приятную компанию. Желаю удачи, Элизабет, в поисках средств для фильма.
Я не говорила ей об этом.
Как только именитая гостья удалилась, Мерседес сообразила, что мне тоже не помешает отдохнуть, и снова покинула купе.
Остаток пути я проехала в тишине; перед глазами стояла маленькая десятилетняя девочка. Закрыв глаза, она держится рукой за балетный станок… ее оттаскивают… пальцы ее разжимаются… «Мария, — кричит она, — Мария». Ответа не слышно. Снова: «Мария». Мне всегда удавалось вырваться… но на этот раз не повезло…
… Бетти ждет Марию возле школы… В Нью-Йорке зима, улицы Вест-Сайда кажутся серыми. Сумерки быстро сгущаются… Бетти бежит домой одна; съежившись, сидит на коричневом диване в большой гостиной… Где Мария?.. У окна тарахтит старый радиатор… она боится встать и включить свет… неподвижно сидит на диване, пока свет не включается автоматически…
Снизу доносится звонок… должно быть, Мария. Бетти выбегает из квартиры и спешит по лестнице вниз… Это принесли посылку для Марии, у нее в пятницу день рождения… Какая она глупая. Видимо, Мария отмечает день рождения с друзьями из балетной труппы. Бетти взбегает по лестнице и смотрит на посылку, пытаясь угадать, что там. Шесть часов вечера. Мария не рассердится, если Бетти приоткроет посылку, она никогда не сердится на нее… Бетти срывает оберточную бумагу, красивую блестящую пурпурную бумагу… лишь посмотрит, что там… коробочка, обтянутая бархатом… вероятно, что-то очень красивое… она сразу же закроет. О, блестящий перламутровый театральный бинокль… нет, маленький пистолет с белой перламутровой ручкой… что за пистолет? Наверное, на самом деле это духи в виде пистолета… для коллекции… конечно, духи… папа так умен, возможно, Бетти удастся вдохнуть восхитительный аромат… девочка достает пистолет из бархатной коробочки и подносит к самому носу…
… Внезапно Мария врывается в гостиную и выхватывает у Бетти пистолет с духами.
«Извини… я не хотела», — Бетти просит прощения за то, что распечатала подарок.
Но Мария не слушает… она гладит пистолетом свое лицо, прикладывает холодный металл к щеке, проводит по губам, словно пробуя на вкус… прижимает перламутровую ручку ко лбу… подносит блестящий пистолет к виску, уху… вздыхает. Бетти на мгновение показалось, что Мария стонет. Неужели плачет?.. Не может быть, она ошиблась… Нет! Не может быть, она ошиблась… ошиблась… Бетти берет коробочку и ищет поздравительную открытку от папы, но находит лишь счет на имя Марии. В магазине, вероятно, ошиблись… никто не платит за подарок… Они потеряли открытку, папа вручит ее сам, когда вернется в пятницу с концерта из Кливленда…
… Но он вернулся в четверг… Его лицо было пепельным. «Мы потеряли нашу Марию, — сказал он. — Воспаление легких».
— Ven chica, — обратилась она, — что-то интересное?
И вышла в коридор посмотреть.
— Есть тут одна женщина… .
Я кивнула на соседнее купе, предлагая Мерседес заглянуть туда.
— Ты ее знаешь?
Ничуть не удивительно, поскольку Мерседес, похоже, знала всех интересных людей.
— Да, конечно, — подтвердила она, бросив взгляд на крупную, величественную женщину, которая смотрела в окно. — Мадам Мария Орасио, знаменитая оперная певица. Сейчас, правда, уже не поет. Вероятно, едет к своему мужу, который иногда дирижирует симфоническим оркестром в Барселоне. Наш Тосканини.
Мерседес шептала с большим уважением; она не хотела, чтобы наши взгляды и разговор показались бесцеремонными.
— Тебе не помешало бы увидеть мадам Марию на сцене. Мощнейшее контральто.
— Хорошо бы познакомиться с ней, — настойчиво произнесла я. — Пожалуйста, представь меня.
В облике мадам Орасио, облокотившейся на оконную раму, было что-то неуловимое. Именно так моя преподавательница балета мадам Вероша сидела в кресле у стены студии. Со спины мадам Орасио, несомненно, походила на мадам Вероша, но певица обернулась, и я увидела совсем другие черты. Однако линии тела и ткань серовато-черного платья в точности повторяли стиль моей преподавательницы, носившей длинные юбки. Сходство поражало.
Во время знакомства мадам Орасио говорила на безупречном английском, но иногда в ее словах проскальзывала интонация моей наставницы. Согласно правилам хорошего тона, я остановилась неподалеку и как зачарованная слушала ее, узнавая насмешливые нотки. Меня тянуло к ней, хотелось бесконечно ей внимать. Я пригласила мадам Орасио в наше купе на превосходный коньяк. Похоже, она с удовольствием приняла предложение и пообещала присоединиться. Видимо, эта женщина говорит то, что думает.
Спустя минуту после отхода поезда Мария Орасио пришла к нам. Несмотря на величественную осанку и мировую известность, она держалась на удивление современно, просто и естественно. Мы всего лишь три женщины, на несколько часов оказавшиеся в закрытом купе поезда из Памплоны. Беседа так увлекла нас, что пришлось открыть вторую бутылку коньяка. Начались разговоры о самом сокровенном, какие возможны только между женщинами, в отличие от большинства мужчин. Речь зашла о нашей сексуальности, реализуемой в мире, где ее всегда определяют мужчины.
— Девочки, — поучала нас мадам Орасио как артистка и женщина постарше, — природа женской сексуальности, раскрывающейся, по убеждению мужчин, только во время интимной близости, на самом деле гораздо глубже. Истинная женская сексуальность внутри нас и раскрывается при беременности, родах, кормлении, выражении своих чувств во время творчества.
— Si, мадам, si, — разволновалась Мерседес, — теперь все окончательно прояснилось, хотя я всегда подозревала это. Во время танца надо мной довлеют чисто сексуальные переживания. Радость слияния с обожаемым мною искусством, порождающая мгновения творчества, — для меня дороже всего на свете! Мой танец, восхитительное дитя этого союза, всегда со мной. Si! Мой танец, ваше пение, для Элизабет — создание фильмов… Да, мы нашли своих спутников жизни. Все остальное — вторично.
Я слушала Мерседес и иногда согласно кивала, но почти не вслушивалась в слова. Меня занимала реакция знаменитой оперной певицы. Даже не сама реакция, а то, как мадам Орасио сплетала руки, держала грудь, вздыхала, дышала, наклоняла голову, шевелила губами. Она безумно напоминала моего балетного педагога мадам Вероша — единственную женщину, дарившую десятилетней Бетти ту любовь, что нужна была ей для танца после смерти матери. Беседуя, я постоянно видела перед собой худенького ребенка, которого втолкнули в студию «Карнеги-холл» с дощатым полом и балетным станком. Каждый день Бетти заставляла свое хрупкое тельце прыгать быстрее и выше, чем это делали другие ученицы мадам Вероша. Она добилась того, что мадам Вероша обняла ее. Я изучала лицо мадам Орасио, желая, чтобы она признала нашу глубинную связь. Но ничего не находила. Конечно, я ошиблась.
За второй бутылкой коньяка разговор зашел о том, что власть мужчины действует на женщину возбуждающе. Элизабет засмеялась, ибо всегда становилась жертвой этого синдрома.
— Особенно если мужчина красив, — добавила я. — Но глядя на мужчин, женщины начинают понимать власть собственной сексуальности, собственного успеха.
Мерседес подняла бокал, соглашаясь со мной.
Но мадам Орасио даже не пригубила. Пауза затянулась.
— Теперь, когда я слишком стара, чтобы петь, боюсь, я потеряла свою власть. К сожалению, мой успех остался в прошлом.
Невозможно представить, чтобы она, долгие годы наслаждавшаяся мировой славой, смирилась с таким положением. Она наклонилась ко мне, и я заметила на ее лице глубокую печаль.
Я отпрянула. Лицо не менялось. Глаза мадам Орасио были подернуты пеленой; печальное выражение исчезло. Отвернувшись от меня, она обратилась к Мерседес:
— А мой муж продолжает дирижировать, сохраняет свою власть, что делает его в моих глазах еще сексуальнее, даже в моем возрасте. Я следую за ним из города в город. И позволяю ему оплачивать счета, хотя у меня гораздо больше денег. Раньше в основном платила я, но теперь, когда платит он, я чувствую себя молодой. Только старая женщина платит сама за себя. Хочется оставаться молодой.
Экзотическое лицо Марии Орасио могло принадлежать только ей, но я уже видела его раньше. Именно так выглядела мадам Вероша в те моменты, когда Бетти лгала ей по поводу ссадин на своем теле. Я испытывала потребность произнести слова, которые тогда не смела выговорить. Но делала это молча. Позволила себе обратиться к душе этой знаменитой женщины. Я нуждалась в любви, что дарила мне моя преподавательница… О, мадам Вероша, Бетти понимала, что вы ей не верили. Как же хотелось объяснить происхождение этих ссадин! Бетти боялась, что вы возненавидите и бросите ее. Выслушав очередную ложь, вы прижимали ее к себе, и она проглатывала рвущиеся из горла слова… А что если произнести их сейчас? Не было бы здесь Мерседес…
— Не ждите от мужчины такой же верности и тепла, какие способна дать женщина, — продолжала мадам Орасио. — Считается, что женщина на протяжении всей своей жизни ищет мужчину, похожего на отца. На самом деле ищет мужчину, подобного матери. Мужчина не способен дать вам чистую, безусловную материнскую любовь. Он любит всегда эгоистично.
Мария замолчала и показалась мне другой; волшебство исчезло. Это всего лишь слова мудрой пожилой женщины. Да, я ошиблась.
Мерседес снова наполнила наши бокалы. Мы чокнулись, и она подвела итог.
— Вы правы, мадам Орасио.
Потом повернулась ко мне.
— Но скажи, Элизабет, почему американская женщина, какой бы власти она ни добилась, вечно готова на все ради любви?
— Нет ничего плохого в том, что женщина надеется обрести любовь, Мерседес, — ответила я. — Никто это не оспаривает.
Мерседес насмешливо улыбнулась.
— Да, в общем, ничего плохого, за исключением того, что несчастные эмансипированные американки по-прежнему приносят надежды на хороший брак в жертву любви. Чтобы жениться, мужчина должен преподнести девушке загадочную вещь, называемую любовью, а потом оказывается неспособным сделать ее счастливой.
С этими словами Мерседес, устав от разговора, вышла подышать воздухом.
Я тотчас осмелилась пересесть к мадам Орасио. Мы молча слушали стук колес и глядели на красные холмы и маленькие города в тумане за окном. Наконец мадам Орасио заговорила:
— Музыка всегда была для меня настоящей любовью. Моя мать тоже пела в опере. И с детства всему научила. Я боготворила ее. Я знаю, ты, Элизабет, понимаешь глубину таких отношений.
Вот оно, откровение! Мадам Орасио откуда-то знала, что Мария учила меня, а я преклонялась перед ней. Или я ошибалась, и это сказано по чистой случайности? Как человеку искусства, мне следовало понимать подобное.
Мадам Орасио обняла меня за плечи… В купе слышалось лишь мое дыхание… Я помнила прикосновение этой руки… Это та самая рука преподавательницы, которая обняла Бетти, когда девушка однажды вечером зашла в студию попрощаться с мадам Вероша перед отъездом в Европу.
Мария Орасио без тени смущения прижала меня к своей груди. Я касалась ухом ее горла, ощущала ее шепот.
— Не оглядывайся назад, дочь моя. Я знавала многих людей искусства, которые пережили ужасное начало своего пути. Но справились с болью, красота одержала верх, выжила. Зачем оглядываться назад? Зачем снова переживать такую боль?
Я пыталась взять себя в руки… кружилась голова.
Мадам Орасио качала меня в своих объятиях. Из ее горла снова полились звуки.
— Моя красавица, я вижу застекленное окно. Оно было разбито, но теперь целое. Смотри вперед. Пришло твое время. Все проблемы разрешатся.
Мадам Мария передвинула мою голову на плечо. Через некоторое время звуки в купе обрели обычную громкость.
Наконец женщина посмотрела на меня и похлопала по руке. Послышался прежний голос с глубокими теплыми тонами и нотками иронии.
— Помни, Элизабет, иногда нет необходимости говорить абсолютно все. В Америке люди выложат что-то всему свету, а потом бесконечно обсуждают это в телесериалах.
Вернувшись, Мерседес увидела, что мадам все еще обнимает меня.
— Элизабет, дорогая, что случилось? — встревоженно спросила она.
Я не могла вымолвить ни слова, потому что боялась слов.
— Наверно, скучаешь по дому, — решила Мерседес. — В Барселоне ты познакомишься с танцорами из труппы, мы станем твоей семьей. Подарим тебе любовь, в которой ты нуждаешься. Приходи танцевать с нами, и ты почувствуешь себя превосходно.
Для Мерседес танцы были лекарством от всех болезней. Как ей повезло!
Мадам Орасио выглядела усталой.
— Мне надо вернуться к себе и отдохнуть, — сказала она. — Большое спасибо, девочки, за приятную компанию. Желаю удачи, Элизабет, в поисках средств для фильма.
Я не говорила ей об этом.
Как только именитая гостья удалилась, Мерседес сообразила, что мне тоже не помешает отдохнуть, и снова покинула купе.
Остаток пути я проехала в тишине; перед глазами стояла маленькая десятилетняя девочка. Закрыв глаза, она держится рукой за балетный станок… ее оттаскивают… пальцы ее разжимаются… «Мария, — кричит она, — Мария». Ответа не слышно. Снова: «Мария». Мне всегда удавалось вырваться… но на этот раз не повезло…
… Бетти ждет Марию возле школы… В Нью-Йорке зима, улицы Вест-Сайда кажутся серыми. Сумерки быстро сгущаются… Бетти бежит домой одна; съежившись, сидит на коричневом диване в большой гостиной… Где Мария?.. У окна тарахтит старый радиатор… она боится встать и включить свет… неподвижно сидит на диване, пока свет не включается автоматически…
Снизу доносится звонок… должно быть, Мария. Бетти выбегает из квартиры и спешит по лестнице вниз… Это принесли посылку для Марии, у нее в пятницу день рождения… Какая она глупая. Видимо, Мария отмечает день рождения с друзьями из балетной труппы. Бетти взбегает по лестнице и смотрит на посылку, пытаясь угадать, что там. Шесть часов вечера. Мария не рассердится, если Бетти приоткроет посылку, она никогда не сердится на нее… Бетти срывает оберточную бумагу, красивую блестящую пурпурную бумагу… лишь посмотрит, что там… коробочка, обтянутая бархатом… вероятно, что-то очень красивое… она сразу же закроет. О, блестящий перламутровый театральный бинокль… нет, маленький пистолет с белой перламутровой ручкой… что за пистолет? Наверное, на самом деле это духи в виде пистолета… для коллекции… конечно, духи… папа так умен, возможно, Бетти удастся вдохнуть восхитительный аромат… девочка достает пистолет из бархатной коробочки и подносит к самому носу…
… Внезапно Мария врывается в гостиную и выхватывает у Бетти пистолет с духами.
«Извини… я не хотела», — Бетти просит прощения за то, что распечатала подарок.
Но Мария не слушает… она гладит пистолетом свое лицо, прикладывает холодный металл к щеке, проводит по губам, словно пробуя на вкус… прижимает перламутровую ручку ко лбу… подносит блестящий пистолет к виску, уху… вздыхает. Бетти на мгновение показалось, что Мария стонет. Неужели плачет?.. Не может быть, она ошиблась… Нет! Не может быть, она ошиблась… ошиблась… Бетти берет коробочку и ищет поздравительную открытку от папы, но находит лишь счет на имя Марии. В магазине, вероятно, ошиблись… никто не платит за подарок… Они потеряли открытку, папа вручит ее сам, когда вернется в пятницу с концерта из Кливленда…
… Но он вернулся в четверг… Его лицо было пепельным. «Мы потеряли нашу Марию, — сказал он. — Воспаление легких».
ГЛАВА 13
Когда мы сходили с поезда, маленький чемодан показался мне слишком тяжелым, я еле передвигала ноги. Мерседес, напротив, была полна энергии и стремглав бросилась к автомобилю, который доставит ее в «Лас Куэвас». Она обняла меня на прощание. Я попыталась ответить тем же, но силы почему-то покинули меня.
— Меня тревожит твое состояние, — сказала испанка, — но времени уже нет, Родольфо сойдет с ума. Созвонимся позже и поговорим.
Я поймала такси, вернулась в отель и договорилась о встрече с Жозе, Свеном и Пасо. Пришлось заставить себя не думать о происшедшем в поезде и мобилизовать всю свою энергию, но сил хватило лишь на короткую встречу в «Кафе Де ла Опера». За чашкой кофе, который ничуть не взбодрил меня, они поведали, что Джордж провел в Париже пресс-конференцию и публично опроверг слухи о своем финансовом крахе.
Но нам с Жозе публичного опровержения было недостаточно; мы оба уже теряли деньги в кинобизнесе из-за неудачных контрактов. Решив потратить несколько дней на разработку такого варианта фильма, который можно снять без помощи Джорджа, мы хотели подготовиться к внезапному возвращению Джорджа в Барселону. Я соглашалась с планами Жозе, но из-за нервного истощения не разделяла его оптимизма.
В последующие дни Мерседес пыталась поднять мое настроение с помощью вечеринок. Она знала всё и вся и приглашала меня буквально на каждое мероприятие. Но пистолет с духами для Марии не шел у меня из головы. Перламутровая ручка постоянно сверкала перед глазами; все вокруг напоминало лишь о ней — залитое солнечными лучами лобовое стекло автомобиля, дверная ручка. Хотелось остаться одной и подумать, но я боялась возможных открытий. Поэтому встречалась с Жозе, Свеном и Пасо, сваливая на них всю работу, затем следовала за Мерседес в «Лас Куэвас» и напивалась там до закрытия. Мерседес наблюдала за мной со сцены, и ей очень не нравилось это.
Наконец девушка решила, что меня гнетут проблемы, связанные с фильмом; я не разубеждала ее.
— Если ты снова начнешь танцевать, Элизабет, то разгонишь кровь, напряжение ослабнет и решение придет само собой.
Она желала мне добра, предлагала свое лекарство.
— Пойдем сегодня со мной в студию фламенко, Элизабет, — пригласила она как-то ранним утром по телефону. — Я найду тебе обувь, кастаньеты, платье. Порепетируешь с труппой. На сей раз тебе не стоит оказываться.
— Танцы не помогут найти деньги для фильма, — резонно заметила я, — впрочем, это меня развлечет. Если я еще в состоянии танцевать. Очень мило с твоей стороны, но столько лет без танца!
— Вот увидишь, — настаивала танцовщица, — насколько улучшится самочувствие. Кровь потечет быстрее. Сегодня урок проводит мой старый преподаватель из Мадрида. Я вас познакомлю, представлю тебя. Рафаэль — великий мастер. Потрясающий! Если застесняешься, то просто посмотришь из зала. Он не станет возражать. Он такой славный. А не понравится — уйдешь.
Она долго еще уговаривала пойти вместе с ней и купить танцевальный костюм.
Меня охватило волнение.
Студия уже заполнилась танцорами. Тепло поприветствовав меня, они начали наперебойуговаривать надеть юбку для фламенко и позаниматься вместе. Здесь, в студии с танцорами, мне вдруг стало так хорошо, что усталость как рукой сняло. Совершая торжественный обряд инициации, на меня надели яркую юбку с оборками поверх черного трико, накинули на плечи платок. По их настоянию я сделала несколько простых движений, потом начала импровизировать. Танцоры расселись на полу и начали хлопать в ладоши, радуясь моим попыткам. В этой дружеской, оживленной атмосфере я полностью утратила застенчивость и увлеклась танцем. Кружилась, притоптывала, размахивала юбкой. С криками: «Оле!» — меня наконец выпустили из круга.
У самой двери я столкнулась с Рафаэлем. И словно споткнулась о холодное выражение его лица.
— Это друг, — кивнула Мерседес.
— Рафаэль, Рафаэль, — стали перешептываться танцоры и послушно заняли места перед огромными зеркалами. Рафаэль не обратил на меня внимания. Остальные встали в исходную позицию. Ничто не нарушало тишины.
Мне ничего не оставалось кроме как, чувствуя себя посторонней, отправиться к станку в небольшой репетиционной нише, примыкавшей к главному залу. Здравый смысл побуждал уйти, но до боли знакомая атмосфера репетиций вынуждала остаться. Ничего страшного, побуду здесь еще немного. Избегая посторнних взглядов, я сняла юбку и принялась работать у станка под аккомпанемент кастаньет.
Деми-плие, два, три, четыре. Гранд-плие, шесть, семь, восемь. Я тянула ноги, осваивая заново балетное упражнение первых занятий новичка; оно же помогает опытной балерине разогреть мышцы перед выступлением. Язык балета одинаков везде: тандю, плие, тандю, плие. Хорошая балерина всегда ощущает неразрывную связь с этими движениями, что проделываются тысячи раз, прежде чем достигается совершенство.
— Меня тревожит твое состояние, — сказала испанка, — но времени уже нет, Родольфо сойдет с ума. Созвонимся позже и поговорим.
Я поймала такси, вернулась в отель и договорилась о встрече с Жозе, Свеном и Пасо. Пришлось заставить себя не думать о происшедшем в поезде и мобилизовать всю свою энергию, но сил хватило лишь на короткую встречу в «Кафе Де ла Опера». За чашкой кофе, который ничуть не взбодрил меня, они поведали, что Джордж провел в Париже пресс-конференцию и публично опроверг слухи о своем финансовом крахе.
Но нам с Жозе публичного опровержения было недостаточно; мы оба уже теряли деньги в кинобизнесе из-за неудачных контрактов. Решив потратить несколько дней на разработку такого варианта фильма, который можно снять без помощи Джорджа, мы хотели подготовиться к внезапному возвращению Джорджа в Барселону. Я соглашалась с планами Жозе, но из-за нервного истощения не разделяла его оптимизма.
В последующие дни Мерседес пыталась поднять мое настроение с помощью вечеринок. Она знала всё и вся и приглашала меня буквально на каждое мероприятие. Но пистолет с духами для Марии не шел у меня из головы. Перламутровая ручка постоянно сверкала перед глазами; все вокруг напоминало лишь о ней — залитое солнечными лучами лобовое стекло автомобиля, дверная ручка. Хотелось остаться одной и подумать, но я боялась возможных открытий. Поэтому встречалась с Жозе, Свеном и Пасо, сваливая на них всю работу, затем следовала за Мерседес в «Лас Куэвас» и напивалась там до закрытия. Мерседес наблюдала за мной со сцены, и ей очень не нравилось это.
Наконец девушка решила, что меня гнетут проблемы, связанные с фильмом; я не разубеждала ее.
— Если ты снова начнешь танцевать, Элизабет, то разгонишь кровь, напряжение ослабнет и решение придет само собой.
Она желала мне добра, предлагала свое лекарство.
— Пойдем сегодня со мной в студию фламенко, Элизабет, — пригласила она как-то ранним утром по телефону. — Я найду тебе обувь, кастаньеты, платье. Порепетируешь с труппой. На сей раз тебе не стоит оказываться.
— Танцы не помогут найти деньги для фильма, — резонно заметила я, — впрочем, это меня развлечет. Если я еще в состоянии танцевать. Очень мило с твоей стороны, но столько лет без танца!
— Вот увидишь, — настаивала танцовщица, — насколько улучшится самочувствие. Кровь потечет быстрее. Сегодня урок проводит мой старый преподаватель из Мадрида. Я вас познакомлю, представлю тебя. Рафаэль — великий мастер. Потрясающий! Если застесняешься, то просто посмотришь из зала. Он не станет возражать. Он такой славный. А не понравится — уйдешь.
Она долго еще уговаривала пойти вместе с ней и купить танцевальный костюм.
Меня охватило волнение.
Студия уже заполнилась танцорами. Тепло поприветствовав меня, они начали наперебойуговаривать надеть юбку для фламенко и позаниматься вместе. Здесь, в студии с танцорами, мне вдруг стало так хорошо, что усталость как рукой сняло. Совершая торжественный обряд инициации, на меня надели яркую юбку с оборками поверх черного трико, накинули на плечи платок. По их настоянию я сделала несколько простых движений, потом начала импровизировать. Танцоры расселись на полу и начали хлопать в ладоши, радуясь моим попыткам. В этой дружеской, оживленной атмосфере я полностью утратила застенчивость и увлеклась танцем. Кружилась, притоптывала, размахивала юбкой. С криками: «Оле!» — меня наконец выпустили из круга.
У самой двери я столкнулась с Рафаэлем. И словно споткнулась о холодное выражение его лица.
— Это друг, — кивнула Мерседес.
— Рафаэль, Рафаэль, — стали перешептываться танцоры и послушно заняли места перед огромными зеркалами. Рафаэль не обратил на меня внимания. Остальные встали в исходную позицию. Ничто не нарушало тишины.
Мне ничего не оставалось кроме как, чувствуя себя посторонней, отправиться к станку в небольшой репетиционной нише, примыкавшей к главному залу. Здравый смысл побуждал уйти, но до боли знакомая атмосфера репетиций вынуждала остаться. Ничего страшного, побуду здесь еще немного. Избегая посторнних взглядов, я сняла юбку и принялась работать у станка под аккомпанемент кастаньет.
Деми-плие, два, три, четыре. Гранд-плие, шесть, семь, восемь. Я тянула ноги, осваивая заново балетное упражнение первых занятий новичка; оно же помогает опытной балерине разогреть мышцы перед выступлением. Язык балета одинаков везде: тандю, плие, тандю, плие. Хорошая балерина всегда ощущает неразрывную связь с этими движениями, что проделываются тысячи раз, прежде чем достигается совершенство.