Страница:
Шекких ответствовал ему остекленелым взглядом: хотя способность полковника Кейриста раздобывать сведения за ничтожно малый срок и была совершенно сверхчеловеческой — а может даже и сверхэльфийской, — но все же когда он и на этот раз-то ухитрился?
— Ты хоть мне-то дурочку не заправляй, — поморщился Кейрист. — Я же видел, как ты на мой голос повернулся — всем телом. Раньше тебе в том нужды не было.
Облегчение Шекких испытал безмерное. И отчего он сразу не попытался разузнать, нет ли при штабе Кейриста, а поплелся по инстанциям, как последний дурак? Решил, что недостойно будет злоупотребить благоволением полковника? Так разве Кейрист к нему благоволил? Разве он хоть к кому-нибудь благоволил? Кейрист бывал неизменно справедлив — но и только. Эй, Шекких — а не струсил ли ты? Не испугался ли недреманно проницательной справедливости полковника Кейриста? Нашел, чего трепетать — ведь не о милосердии ты молить пришел. Именно справедливость тебе и была нужна… а ты вздумал искать ее у бездельника, который если с кем и воевал, так разве только с клопами в своей трофейной пуховой постельке! Боевой полковник без подсказки видит воочию то, во что тыловой майор не поверит, покуда не узрит казенной печати. Да умри Шекких у него на глазах — майор и глазам своим не посмеет поверить, покуда вышестоящий чин не поставит круглую печать на солдатских штанах! Шекких был так жестоко оскорблен его недоверием, что решил презрительно отмалчиваться в ответ на любые расспросы — но Кейрист не расспрашивал его, он обо всем догадался сам, и лишь уточнял свою догадку. И Шекких неожиданно для себя выложил полковнику все — и как он получил контузию, и сколько времени провалялся в лазарете, и что сказал майору, и что майор сказал ему…
— И тут он с меня печать требует! — жарко и возмущенно повествовал Шекких. — Господин полковник, сами посудите — откуда ж у эльфов — и вдруг печать? Я ему так и говорю… а он мне говорит, что ему наплевать, какой там эльфийский принц оттиск королевского перстня поставил, потому как не по утвержденной форме. А раз печати нет, то и никакой контузии нет. А раз я третий день пребываю без печати утвержденного образца вне расположения своей части, то я дезертир, — на этом слове челюсть Шеккиха свело судорогой ярости. — А чтобы меня врач на месте осмотрел и печать поставил, такого параграфа нет. И приказа о моем комиссовании он не оформит, а напишет он рапорт о моей самовольной отлучке и все такое…
Шекких запнулся: по лицу полковника Кейриста ходуном заходили медленные желваки.
— Я понимаю, что майорам морды бить не положено… а только так он надо мной куражился…
— Это еще не сказано, что куражился, — голос у Кейриста был скрежещущим и тяжелым, как солдатские сапоги после недельного марша по безводной пустыне. — Ладно. С майором мы отдельно разберемся. Это не твоего ума дело.
— А со мной что будет? — задал вопрос Шекких.
— А с тобой… — полковник чуть приметно вздохнул. Шекких вытаращил глаза — уж не примерещился ли ему этот слабый, чуть уловимый вздох?
— Этот поганец обманул тебя, — сухо произнес полковник, и лишь нижняя губа его слегка оттопырилась от гадливости. — Он бы тебя и с печатью комиссовать не мог. Приказ новый вышел. Сейчас, когда война близится к победоносному завершению, — явно процитировал на память полковник, — а в ряды действующей армии влилось пополнение, не имеющее опыта военных действий, — полковник махнул рукой и продолжил нормальным тоном, без казенной возвышенности: — В общем, тех, кто больше пяти лет прослужил, не увольнять ни под каким видом. Даже в случае увечья. Разве если совсем негожих калек, без рук, без ног… так ведь согласись, руки-ноги у тебя на месте… а головы у тебя и раньше не было. Майор мог тебя только уволить без выслуги лет и без выплаты жалования, как уклоняющегося от исполнения долга — и то в лучшем случае.
Шеккиха будто ледяной водой окатили.
— Полковник! — взмолился он. — Неужто и вы меня дезертиром назовете?
— Дезертиром — нет, дураком — да, — отрезал Кейрист.
— Значит, я дурак, — упорствовал Шекких. — Потому что я не вижу, на что я могу теперь сгодиться. Ни в разведку отправить, ни в караул поставить, ни в атаку пустить…
— Ты неисправим, — безмятежно прервал его словоизлияния полковник. — Моя бы воля, я бы тебя хоть сейчас комиссовал. В приказе ведь запрещается отпускать опытных вояк, а не закоренелых идиотов. По-твоему, война — это когда в засаде лежат или с врагом рубятся, и только.
Может, Шекких и хотел возразить, но не стал. Когда полковник Кейрист уже принял решение, луче помалкивать — а в том, что он его принял, нет ни малейших сомнений.
— Ничего, — благодушно пообещал Кейрист, — я ж тебе покажу войну… — Он замолчал на мгновение, потом хмыкнул и продолжил: — Юго-Западная граница уже восстановлена. Вот на пограничный пост я тебя и откомандирую. — Полковник снова помолчал и добавил язвительно: — Интендантом. Самое для тебя место. Как раз по твоему увечью. Сапоги и штаны на складе не имеют обыкновения разговоры разговаривать. Отслужишь там годик, а потом можешь отправляться домой с полным жалованьем. К тому времени приказ наверняка отменят.
Шекких едва удержал рвущиеся с уст слова — но мысленно проклял свое увечье самыми страшными проклятиями. Ничего не скажешь, хорошенькое он получил воинское назначение! Гроза черных магов отправляется в мирное захолустье солдатские подштанники пересчитывать! И ведь это единственный способ не оказаться лишенным звания, без единого гроша, опозоренным — а потому будь благодарен полковнику Кейристу за участие в твоей судьбе, и изволь подчиниться.
— Приказ будет оформлен дней через пять, — продолжал меж тем полковник. — Вполне успеешь вернуться к своим и проститься как подобает.
А вот за это Шекких полковнику и впрямь благодарен искренне, без оговорок. Мало кто верит, что человек способен испытывать к эльфам дружескую приязнь — и встречать в ответ не меньшую сердечность. А вот полковник Кейрист это очень даже понимает, хотя никогда вместе с эльфами и не служил…
— Господин полковник, — выпалил Шекких, — разрешите спросить… а у вас эльфов в роду не было?
— У меня — нет, а у моего сына — да, — ответил Кейрист в своей обычной манере.
Лишь через минуту-другую ошеломленный Шекких смекнул, что полковник просто-напросто женат на эльфийке.
Проводы Шеккиху закатили такие, что ему до старости было о чем вспомнить. «Боец „Шелеста“ ничего не делает наполовину» — гласил привычный Шеккиху девиз. Ничего наполовину — будь то схватка с врагом, поимка черного мага или просто проводы боевого товарища.
Шекких рассказал о своем новом назначении не без тайной опаски. Он не боялся, что кто-то запрезирает или осмеет недавнего воина за воплощение в ипостаси почти комической: прихотливые изыски человеческого престижа эльфов не волновали нимало. Но Шекких опасался всерьез, что его пожалеть вздумают: проявления жалости могли бы сломить его окончательно. Но страхи его оказались напрасны: если эльфы кого и жалели, то не его, а скорее себя. Кто теперь будет потчевать их развеселыми байками, когда неистощимый балагур Шекких должен их покинуть? С кем теперь делиться всевозможными эльфийскими премудростями? Бедные мы, бедные… да и Шеккиху тоже не повезло: с такой развеселой компанией проститься приходится!
Проводы получились шумные и совершенно непарадные. Много пели, как у эльфов водится, много пили — как водится у людей, много давали обещаний свидеться после войны и тогда уже повеселиться по-настоящему. И подарок памятный на прощанье приготовили — а как же иначе? Хороший подарок, среди людей редкостный: лучший рисовальщик среди эльфов «Шелеста» три дня трудился, прежде чем почел изображение достойным своего боевого товарища. Эльфийские изображения — не чета картинам, нарисованным человеческой рукой, они постоянно движутся, да так, что глаз не отвести, — и все же Шекких медлил взглянуть на подарок: он смутно предчувствовал содержание картины.
Предощущение его не обмануло. Когда Шекких на другой день после проводов развернул заботливо обернутую дощечку, он увидел на ней то, что и ожидал. Художник с большим чувством изобразил его последний воинский подвиг. Шекких, неимоверно кряжистый — такой, каким он виделся эльфу, — взмахивал своей мускулистой сверх всякого вероятия рукой, из этой мощной длани вылетала кошка и вершила свой смертоносный путь с плавной стремительностью, снова и снова покидая тяжелую, словно из гранита иссеченную руку и устремлялась в верхний угол картины.
Сапоги всмятку
— Ты хоть мне-то дурочку не заправляй, — поморщился Кейрист. — Я же видел, как ты на мой голос повернулся — всем телом. Раньше тебе в том нужды не было.
Облегчение Шекких испытал безмерное. И отчего он сразу не попытался разузнать, нет ли при штабе Кейриста, а поплелся по инстанциям, как последний дурак? Решил, что недостойно будет злоупотребить благоволением полковника? Так разве Кейрист к нему благоволил? Разве он хоть к кому-нибудь благоволил? Кейрист бывал неизменно справедлив — но и только. Эй, Шекких — а не струсил ли ты? Не испугался ли недреманно проницательной справедливости полковника Кейриста? Нашел, чего трепетать — ведь не о милосердии ты молить пришел. Именно справедливость тебе и была нужна… а ты вздумал искать ее у бездельника, который если с кем и воевал, так разве только с клопами в своей трофейной пуховой постельке! Боевой полковник без подсказки видит воочию то, во что тыловой майор не поверит, покуда не узрит казенной печати. Да умри Шекких у него на глазах — майор и глазам своим не посмеет поверить, покуда вышестоящий чин не поставит круглую печать на солдатских штанах! Шекких был так жестоко оскорблен его недоверием, что решил презрительно отмалчиваться в ответ на любые расспросы — но Кейрист не расспрашивал его, он обо всем догадался сам, и лишь уточнял свою догадку. И Шекких неожиданно для себя выложил полковнику все — и как он получил контузию, и сколько времени провалялся в лазарете, и что сказал майору, и что майор сказал ему…
— И тут он с меня печать требует! — жарко и возмущенно повествовал Шекких. — Господин полковник, сами посудите — откуда ж у эльфов — и вдруг печать? Я ему так и говорю… а он мне говорит, что ему наплевать, какой там эльфийский принц оттиск королевского перстня поставил, потому как не по утвержденной форме. А раз печати нет, то и никакой контузии нет. А раз я третий день пребываю без печати утвержденного образца вне расположения своей части, то я дезертир, — на этом слове челюсть Шеккиха свело судорогой ярости. — А чтобы меня врач на месте осмотрел и печать поставил, такого параграфа нет. И приказа о моем комиссовании он не оформит, а напишет он рапорт о моей самовольной отлучке и все такое…
Шекких запнулся: по лицу полковника Кейриста ходуном заходили медленные желваки.
— Я понимаю, что майорам морды бить не положено… а только так он надо мной куражился…
— Это еще не сказано, что куражился, — голос у Кейриста был скрежещущим и тяжелым, как солдатские сапоги после недельного марша по безводной пустыне. — Ладно. С майором мы отдельно разберемся. Это не твоего ума дело.
— А со мной что будет? — задал вопрос Шекких.
— А с тобой… — полковник чуть приметно вздохнул. Шекких вытаращил глаза — уж не примерещился ли ему этот слабый, чуть уловимый вздох?
— Этот поганец обманул тебя, — сухо произнес полковник, и лишь нижняя губа его слегка оттопырилась от гадливости. — Он бы тебя и с печатью комиссовать не мог. Приказ новый вышел. Сейчас, когда война близится к победоносному завершению, — явно процитировал на память полковник, — а в ряды действующей армии влилось пополнение, не имеющее опыта военных действий, — полковник махнул рукой и продолжил нормальным тоном, без казенной возвышенности: — В общем, тех, кто больше пяти лет прослужил, не увольнять ни под каким видом. Даже в случае увечья. Разве если совсем негожих калек, без рук, без ног… так ведь согласись, руки-ноги у тебя на месте… а головы у тебя и раньше не было. Майор мог тебя только уволить без выслуги лет и без выплаты жалования, как уклоняющегося от исполнения долга — и то в лучшем случае.
Шеккиха будто ледяной водой окатили.
— Полковник! — взмолился он. — Неужто и вы меня дезертиром назовете?
— Дезертиром — нет, дураком — да, — отрезал Кейрист.
— Значит, я дурак, — упорствовал Шекких. — Потому что я не вижу, на что я могу теперь сгодиться. Ни в разведку отправить, ни в караул поставить, ни в атаку пустить…
— Ты неисправим, — безмятежно прервал его словоизлияния полковник. — Моя бы воля, я бы тебя хоть сейчас комиссовал. В приказе ведь запрещается отпускать опытных вояк, а не закоренелых идиотов. По-твоему, война — это когда в засаде лежат или с врагом рубятся, и только.
Может, Шекких и хотел возразить, но не стал. Когда полковник Кейрист уже принял решение, луче помалкивать — а в том, что он его принял, нет ни малейших сомнений.
— Ничего, — благодушно пообещал Кейрист, — я ж тебе покажу войну… — Он замолчал на мгновение, потом хмыкнул и продолжил: — Юго-Западная граница уже восстановлена. Вот на пограничный пост я тебя и откомандирую. — Полковник снова помолчал и добавил язвительно: — Интендантом. Самое для тебя место. Как раз по твоему увечью. Сапоги и штаны на складе не имеют обыкновения разговоры разговаривать. Отслужишь там годик, а потом можешь отправляться домой с полным жалованьем. К тому времени приказ наверняка отменят.
Шекких едва удержал рвущиеся с уст слова — но мысленно проклял свое увечье самыми страшными проклятиями. Ничего не скажешь, хорошенькое он получил воинское назначение! Гроза черных магов отправляется в мирное захолустье солдатские подштанники пересчитывать! И ведь это единственный способ не оказаться лишенным звания, без единого гроша, опозоренным — а потому будь благодарен полковнику Кейристу за участие в твоей судьбе, и изволь подчиниться.
— Приказ будет оформлен дней через пять, — продолжал меж тем полковник. — Вполне успеешь вернуться к своим и проститься как подобает.
А вот за это Шекких полковнику и впрямь благодарен искренне, без оговорок. Мало кто верит, что человек способен испытывать к эльфам дружескую приязнь — и встречать в ответ не меньшую сердечность. А вот полковник Кейрист это очень даже понимает, хотя никогда вместе с эльфами и не служил…
— Господин полковник, — выпалил Шекких, — разрешите спросить… а у вас эльфов в роду не было?
— У меня — нет, а у моего сына — да, — ответил Кейрист в своей обычной манере.
Лишь через минуту-другую ошеломленный Шекких смекнул, что полковник просто-напросто женат на эльфийке.
Проводы Шеккиху закатили такие, что ему до старости было о чем вспомнить. «Боец „Шелеста“ ничего не делает наполовину» — гласил привычный Шеккиху девиз. Ничего наполовину — будь то схватка с врагом, поимка черного мага или просто проводы боевого товарища.
Шекких рассказал о своем новом назначении не без тайной опаски. Он не боялся, что кто-то запрезирает или осмеет недавнего воина за воплощение в ипостаси почти комической: прихотливые изыски человеческого престижа эльфов не волновали нимало. Но Шекких опасался всерьез, что его пожалеть вздумают: проявления жалости могли бы сломить его окончательно. Но страхи его оказались напрасны: если эльфы кого и жалели, то не его, а скорее себя. Кто теперь будет потчевать их развеселыми байками, когда неистощимый балагур Шекких должен их покинуть? С кем теперь делиться всевозможными эльфийскими премудростями? Бедные мы, бедные… да и Шеккиху тоже не повезло: с такой развеселой компанией проститься приходится!
Проводы получились шумные и совершенно непарадные. Много пели, как у эльфов водится, много пили — как водится у людей, много давали обещаний свидеться после войны и тогда уже повеселиться по-настоящему. И подарок памятный на прощанье приготовили — а как же иначе? Хороший подарок, среди людей редкостный: лучший рисовальщик среди эльфов «Шелеста» три дня трудился, прежде чем почел изображение достойным своего боевого товарища. Эльфийские изображения — не чета картинам, нарисованным человеческой рукой, они постоянно движутся, да так, что глаз не отвести, — и все же Шекких медлил взглянуть на подарок: он смутно предчувствовал содержание картины.
Предощущение его не обмануло. Когда Шекких на другой день после проводов развернул заботливо обернутую дощечку, он увидел на ней то, что и ожидал. Художник с большим чувством изобразил его последний воинский подвиг. Шекких, неимоверно кряжистый — такой, каким он виделся эльфу, — взмахивал своей мускулистой сверх всякого вероятия рукой, из этой мощной длани вылетала кошка и вершила свой смертоносный путь с плавной стремительностью, снова и снова покидая тяжелую, словно из гранита иссеченную руку и устремлялась в верхний угол картины.
Сапоги всмятку
Стрела вторая
Если бы на заставу был прислан новый ее командир, а не новый интендант, он бы несомненно вызвал всеобщее любопытство. Всякому интересно знать, по чьим началом отныне служить придется. Но едва ли кому интересен по-настоящему новый интендант: едва ли он окажется лучше прежнего, а остальное… остальное, впрочем, особого значения не имеет. Какая разница, высок ростом новоприбывший или низок, дороден или худощав — успеем еще насмотреться, успеем даже и наскучить его обликом.
Вероятно, так — или почти так — рассуждали новые сослуживцы Шеккиха, и оттого его прибытие на заставу произошло тихо и ничьего внимания не привлекло. Впоследствии пограничники локти себе кусали с досады, что не дали себе труда сразу же присмотреться к новому интенданту — а значит, никто не видел и не слышал, как именно происходил разговор нового интенданта с прежним. Хотя окно по случаю летней жары было распахнуто настежь, никто не пробегал по ним как бы случайно, никто не останавливался поправить пояс или якобы между делом осмотреть оружие, прислонясь к стене.
Однако заключительная часть представления разыгралась в такой непосредственной близости к окну, что ползаставы сбежалось поглазеть и послушать. К немалой досаде запоздавших зрителей, глазеть им пришлось недолго. Развязка не заставила себя ждать.
Новый интендант схватил прежнего за грудки, несколько приподнял и встряхнул. Раздался треск рвущейся материи, и интендант Ветт, лысеющий сорокалетний красавец, очутился на свободе. Зрители под окном затаили дыхание.
— А за порчу казенного имущества в лице моего мундира вы еще ответите, — тихо и злобно произнес Ветт, ясноглазый, как нашкодивший щенок.
И вот тут-то новый интендант вновь схватил Ветта и отправил его за окно таким движением, словно горшок с помоями выплескивал. Не успел еще Ветт весь выплеснуться, как новый интендант перемахнул через узенький подоконник и устремился за ним следом с криком: «Убью гада!» Ветт несся по двору огромными скачками, не разбирая дороги, словно безголовая лягушка. Поймать его было мудрено: его ошалелые метания из стороны в сторону были совершенно непредсказуемы. Однако пограничники не стали чинить ему препятствий, хоть и натерпелись от него немало. Навалиться скопом на одного, чтобы изловить и выдать на расправу… не воинское это дело. Да и по справедливости говоря, если уж никто из них до сих пор не придушил мерзавца, то весь он с потрохами принадлежит тому, кто имел достаточно смелости поднять на него руку. Тому, кто крикнул: «Убью гада!» — лишь он один имеет право покарать вора и лихоимца. Вот никто и не вмешался, предоставив двоим интендантам гоняться друг за другом, как им заблагорассудится.
Обнаружив, что никто не собирается его ловить, Ветт сдуру вообразил, что зрители на его стороне, и заметался еще пуще. Во всю глоту голося: «Помогите! Убивают!» Когда же никто и не подумал откликнуться, Ветт от ужаса окончательно потерял голову. Вместо того чтобы ринуться прочь, он опрометью понесся на Шеккиха и наскочил на него с разбегу.
— Убива-а-ют! — истошно заверещал Ветт.
Крик его несколько отрезвил Шеккиха, и бывший разведчик понял то, что должен был понять минутой раньше: уж если он не пристукнул негодяя на месте, то на самом деле не собирался убивать вообще. Трудно ли вчерашнему бойцу «Шелеста», пусть даже и контуженному, догнать какого-то интенданта? Пары шагов хватило бы, чтобы настигнуть… но ведь не настиг же… потому что в глубине души и не собирался. Собственный гнев ввел его в заблуждение. А теперь… ну поймал он Ветта — и что он делать с ним будет? Преглупая ситуация, да вдобавок еще и безвыходная. Глупо и гнусно убивать это ополоумевшее ничтожество, глупо и гнусно оставить его в живых.
— Да брось ты эту мерзость смердючую, — посоветовал чей-то незнакомый голос, и рука Шеккиха, дотоле державшая Ветта за шиворот, незамедлительно разжалась. Оттого ли, что звук чужого голоса отозвался в голове Шеккиха болью, или же недавний разведчик просто был рад последовать совету, тот и сам не знал.
— Нашел об кого мараться! — обладатель голоса, молодой бледный лейтенант, быстро шел к Шеккиху, чуть приволакивая правую ногу. — Оставь его.
— Так просто и оставить? — сиплым от неловкости голосом растерянно произнес Шекких, глядя то на собственные руки, то на скрюченного паникой подвывающего Ветта.
— Так просто и оставить, — криво усмехнулся лейтенант. — Конечно, морду набить ему хотя бы для приличия следовало бы… ну, да пес с ним! Довольно с него и той чести, что за ним не кто-нибудь, а настоящий воин гоняться не погнушался. Сам когда-нибудь поперхнется… не все ж ему в три горла жрать.
Лейтенант с отвращением посмотрел на Ветта и явно с трудом удержался, чтобы не пошевелить его носком сапога, как кучу тряпья.
— Пшел вон, — негромко приказал лейтенант, и Ветт опрометью бросился прочь, то и дело оглядываясь на бегу — видимо, не очень веря в оказанное ему брезгливое милосердие.
Лейтенант, прищурясь, посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Шеккиха и улыбнулся, забавно сморщив нос. Лицо его сделалось озорным, совсем мальчишеским. А ведь он и есть мальчишка, внезапно понял Шекких. Он куда моложе, чем мне казалось. Ему еще и двадцати не исполнилось.
— Добро пожаловать на Лазаретную заставу, — сказал лейтенант, весело блеснув зубами. — Кстати, а что у тебя за контузия… если не секрет, конечно?
— На голову я контуженный — разве не видно? — шутливо проворчал Шекких, невольно подчиняясь заразительной веселости лейтенанта. — А почему застава Лазаретная?
— Скоро поймешь, — вновь ухмыльнулся лейтенант. — Пойдем, покажу тебе твое хозяйство… раз уж этот слизняк уполз.
Застава прозывалась Лазаретной неспроста. Война длилась не год и не два — где же набрать для охраны только что восстановленной границы крепких здоровых парней, да еще чтоб и воинами были опытными? Нелегко сделать выбор между новобранцами и подранками. На разных заставах выбор этот и совершался по-разному. На Лазаретной опытных бойцов было разительно больше, чем здоровых. Никто уже не помнил, какой остряк дал заставе такое прозвание — и тем более никто не помнил, как она называлась до войны.
Когда лейтенант поведал Шеккиху, откуда взялось столь странное название, тот подумал, что сам рассказчик, несмотря на свою крайнюю молодость, не из числа здоровых. Значит, опытный? Пожалуй, что так… да нет, не пожалуй — наверняка! Ногу приволакивает, а шаг быстрый, словно хромота ему почти не мешает. Быстрый и бесшумный. Вот, значит, где служил лазаретный лейтенант… там и только там можно приобрести такую легкость походки. И лицо его почти не тронуто загаром, словно лунный свет касался его чаще, чем солнечный.
— «Паутина»? — внезапно перебив лейтенанта, произнес Шекких скорее утвердительно, нежели вопросительно. В ответе он не сомневался: эльфийских отрядов было всего два, и в одном из них он служил сам.
Лейтенант кивнул и пристально взглянул на Шеккиха.
— «Шелест»? — спросил он в свою очередь тем же самым тоном и тоже дождался ответного кивка.
Самые лучшие разведчики и диверсанты, непревзойденные ловцы черных магов, получались все-таки из эльфов. Людей среди «паучков» и «шуршунчиков» было очень мало, все до единого наперечет. А потому стоило лишь человеку удостоиться чести служить в одном из этих отрядов, и весть о его назначении облетала всю армию мгновенно. Разумеется, имена их считались военной тайной — и конечно же, всякий знал, как их зовут, сколько им лет, откуда они родом и где служили раньше, какого они нрава и обличья.
Шеккиху и лейтенанту понадобилось очень немного времени на размышление.
— Шекких! — удивленно и радостно воскликнул лейтенант — и в то же самое мгновение Шекких окликнул его: «Лейр!» — Вот и познакомились, — усмехнулся Лейр.
Они снова взглянули друг на друга с любопытством — но уже не так, как незнакомые люди, которых неожиданно свела судьба. Скорей уж так смотрят давние приятели после долгой разлуки, узнавая и не узнавая старого знакомца одновременно, выискивая привычные черты, удивляясь перемене облика и гадая невольно, какие же события послужили причиной этой перемены. Лейр, известный Шеккиху по рассказам других, отличался от лейтенанта Лазаретной заставы не очень разительно. Он был чуть выше ростом и уже в кости, чем Шеккиху представлялось. И Шекких не мог даже помыслить, чтобы в голосе того, другого Лейра могли прозвучать нотки горькой брезгливости или презрения. Вот, пожалуй, и вся разница — черт сходства было гораздо больше, и не только в обличье, но прежде всего в повадках. Знакомая Шеккиху только по слухам мальчишеская веселость Лейра осталась прежней; прежней осталась, несмотря на ранение, и его невероятная беспечная удачливость. Шекких нутром чуял тех, кому сопутствует везение, и с первого же взгляда понял, что пограничный лейтенант принадлежит именно к этой породе людей. Он и сам не мог бы сказать, откуда возникла в нем эта уверенность — но он был уверен, что лейтенант удачлив — дерзко, размашисто, весело удачлив. Похоже, молва не лгала… и служить под командованием лейтенанта Лейра будет очень и очень не скучно.
— С таким интендантом мне скучать не придется, — усмехнулся Лейр, словно эхом откликаясь на его мысль. — Хотя это я сразу понял… после такого представления! — Он восторженно замотал головой.
Шекких слегка покраснел: гнева своего он не стыдился, но был недоволен, что не сумел сдержать его. Кротостью нрава Шекких не отличался и раньше, но после контузии он сделался вспыльчив куда больше прежнего, а сдержать свою горячность ему стало против обыкновения трудно. Впредь надо стараться обуздать себя… хотя сегодня не вспылить было невозможно. При одной только мысли о поганце Ветте ярость вновь заворочалась в нем, и Шекких даже губу прикусил, чтобы не взъяриться вновь, вспоминая, как он выскочил в окно вслед за Веттом, бросив все свои пожитки…
— Постой, — спохватился Шекких, — мне ведь нужно вещи свои взять… совсем я о них забыл.
— Еще бы, — фыркнул Лейр. — Ветт у нас неотразимчик. Стоит с ним хоть чуток поговорить, и обо всем на свете забудешь. Только и будешь думать, как бы шею ему свернуть.
Шекких согласно кивнул.
— Откуда он взялся на твою голову?
— Не он на мою, а я — на его, — поправил Лейр. — Меня сюда совсем недавно назначили. Раньше ему здесь раздолье было, а я его попытался малость поприжать. Повздорили мы с ним крепко. Мое счастье, что тебя прислали на его место. Иначе мы бы с ним точно друг друга поубивали.
Значит, это везение Лейра приманило Шеккиха на Лазаретную заставу? А лейтенант и впрямь удачлив. Это хорошо. Боец должен быть везучим, а командир — тем более.
— Вот и пришли, — объявил Лейр, останавливаясь возле того самого окошка, откуда так недавно вылетел Ветт. Он положил руки на край окна, подтянулся и легко перемахнул через низкий подоконник. Шекких, усмехаясь в душе его озорству, последовал его примеру. Слишком легко было у него на душе, чтобы степенно, как и подобает, войти через дверь. Душевная муть, скопившаяся от разговора с Веттом, исчезла бесследно.
Не тронутые никем, пожитки его так и валялись в углу, куда он отбросил их, разгорячившись: небольшой вещевой мешок и тяжелый даже на вид меч в новеньких дешевых ножнах. Лейр уже склонился над мечом, взирая на него с живейшим интересом. Шекких открыл было рот, чтобы упредить его, но не успел.
— Только не лапай — не люблю! — прогудело на всю комнату, словно огромный шмель завел басом недовольную бранчливую песню.
— Ч-что это? — с трудом вытолкнул из себя оторопевший лейтенант.
— Честь имею представить: лейтенант Лейр — мой боевой трофей! — церемонно произнес Шекких, едва удерживаясь от смеха. Он слегка выдвинул меч из ножен, и басовитое гудение сменилось строгим звоном.
— У меня, между прочим, имя есть! — горделиво прозвенел меч. — И кто из нас чей трофей, к слову сказать, — вопрос спорный.
— Его зовут Айхнел, — сообщил Шекких, и Лейр судорожно сглотнул. Ему доводилось слышать в детстве легенды о светлом и прекрасном мече, украденном в незапамятные времена черными магами чуть ли не прямо из кузницы. Тот меч тоже прозывался Айхнел… но ведь не может же быть… или может? Какой-то интендант запросто препирается с легендарным клинком, словно с парнем из своей деревни… но ведь Шекких пришел на Лазаретную заставу из «Шелеста»… неужели и правда он взял с бою такое сокровище? Возможность у него была, Лейру ли о том не знать — сам бывший «паучок», сам не раз по черным замкам хаживал. Если кто и мог наткнуться на древний Айхнел, так только его собрат, такой же разведчик-диверсант, как и он сам. А может, это другой какой-то Айхнел, названный так в честь того самого, из легенд? Вроде как у людей водится… называют ведь внуков иной раз в честь дедушки… тьфу, ну надо же было такое сморозить — откуда у меча дедушка?
— …И не так еще надо было интенданту этому вмазать! — ярился меч. — Хоть бы по загривку его мною плашмя огрел, что ли! Эх, такую потасовку пропустил…
— Вот такой у меня меч, — весело скалясь, объявил Шекких. — Склочник первостатейный. Каков он в деле, честно говоря, не знаю, не пробовал еще — но подстрекать великий мастер. Чуть где драка…
— Хамство и клевета, — хладнокровно возразил Айхнел, — О чем я и говорю, — невозмутимо продолжил Шекких. — Кто из нас чей трофей — это и впрямь еще вопрос. Он-то считает, что я ему принадлежу, а не наоборот.
— Конечно, — подтвердил меч. — Тебе-то этого не понять, ты по сравнению со мной сосунок несмышленый.
— Вот-вот, — кивнул Шекких. — А потому он считает, что если уж он меня старше, то непременно умнее. Брюзжит, воспитывает, жить учит… вот ей-же-ей, Лейр, родись он человеком — с таким талантом распекать через неделю в сержантах бы ходил.
— Можешь приделать мне сержантский значок на ножны, если это тебя утешит, — не остался в долгу Айхнел.
— Никак нельзя, — ответил Лейр, наконец-то вернувший себе дар речи. — Производством в следующее звание интенданты не занимаются. Придется тебе в рядовых походить. Шекких тебе звание присвоить не вправе — сам еще чином не вышел.
— Так пусть дослужится, — незамедлительно потребовал меч. — И как я с этим недотепой уживаюсь?
— Думаю, неплохо, — хмыкнул Лейр.
— Скажешь тоже, — звякнул Айхнел. — Бросил меня в углу, сам помчался бить морду какому-то ничтожеству… нет бы позаботиться сначала, где мы тут жить будем! Ни себя, ни меня обиходить не в состоянии. Жилье подыскать…
— А чего искать? — перебил его Лейр. — Здесь вы и будете жить. Ветт свои пожитки загодя упаковал, так что сюда он и носу не сунет, а к вечеру и духу его на заставе не будет.
Шекких поднял меч и аккуратно повесил его на стену напротив окна, откуда Айхнел мог бы наблюдать за происходящим во дворе, если заскучает.
— Мешок свой с пола подбери, неряха, — умиротворенно прогудел меч. — Учу тебя, учу…
— Разрешите войти? — послышалось из-за двери, и в комнату вошел крепкий мосластый парень со столь угрюмым выражением лица, словно на свете никогда и нигде не происходило ничего смешного.
— Что случилось, Динен? — спросил лейтенант, когда мрачный парень отдал честь.
— Ветт смылся, — хмуро сообщил Динен. — Сказал, что вечерней подводы дожидаться не станет, своим ходом доберется. С одним из деревенских срядился, баулы свои на телегу нагрузил, и поминай, как звали.
— Счастье-то какое, — блаженно вздохнул Лейр.
— Счастье, конечно, счастьем, а сапоги — сапогами, — с мрачной рассудительностью возразил Динен. — Он ведь и третьего дня сапог не выдал, и в запрошлый раз…
Шекких невольно поежился. Ай да Ветт! Если бы его, Шеккиха, неотвязно преследовало это сумрачное создание, он хоть из-под земли, а раздобыл бы сапоги и выдал их Динену. Иначе даже в ночных кошмарах заунывный голос Динена вопрошал бы его: «А как насчет сапог, господин интендант?» Невозможно устоять перед подобным угрюмым напором — но Ветт устоял. Как же должна быть сильна в человеке жажда неуемного стяжательства, чтобы не пожелать купить себе избавление ценою пары сапог?
— Да пес с ним, с Веттом, — махнул рукой Лейр. — Новый у нас теперь интендант — вот он тебе и выдаст.
— Или не выдам, — возразил Шекких. — Пока не выдам. Сомневаюсь я, что тебе и впрямь удалось приструнить Ветта. Скорей всего он просто нашел другие способы. Надо еще посмотреть, может, и нет сапог.
— Да как же нет?! — возмутился Динен. — Десять дней, почитай, как отгрузили. Ветт их еще даже не распаковывал.
При этих словах Лейр и Шекких нахмурились одновременно.
— Пойдем-ка, посмотрим его хозяйство, — озабоченно произнес Шекких.
— Теперь уже твое, — поправил его Лейр.
Если бы на заставу был прислан новый ее командир, а не новый интендант, он бы несомненно вызвал всеобщее любопытство. Всякому интересно знать, по чьим началом отныне служить придется. Но едва ли кому интересен по-настоящему новый интендант: едва ли он окажется лучше прежнего, а остальное… остальное, впрочем, особого значения не имеет. Какая разница, высок ростом новоприбывший или низок, дороден или худощав — успеем еще насмотреться, успеем даже и наскучить его обликом.
Вероятно, так — или почти так — рассуждали новые сослуживцы Шеккиха, и оттого его прибытие на заставу произошло тихо и ничьего внимания не привлекло. Впоследствии пограничники локти себе кусали с досады, что не дали себе труда сразу же присмотреться к новому интенданту — а значит, никто не видел и не слышал, как именно происходил разговор нового интенданта с прежним. Хотя окно по случаю летней жары было распахнуто настежь, никто не пробегал по ним как бы случайно, никто не останавливался поправить пояс или якобы между делом осмотреть оружие, прислонясь к стене.
Однако заключительная часть представления разыгралась в такой непосредственной близости к окну, что ползаставы сбежалось поглазеть и послушать. К немалой досаде запоздавших зрителей, глазеть им пришлось недолго. Развязка не заставила себя ждать.
Новый интендант схватил прежнего за грудки, несколько приподнял и встряхнул. Раздался треск рвущейся материи, и интендант Ветт, лысеющий сорокалетний красавец, очутился на свободе. Зрители под окном затаили дыхание.
— А за порчу казенного имущества в лице моего мундира вы еще ответите, — тихо и злобно произнес Ветт, ясноглазый, как нашкодивший щенок.
И вот тут-то новый интендант вновь схватил Ветта и отправил его за окно таким движением, словно горшок с помоями выплескивал. Не успел еще Ветт весь выплеснуться, как новый интендант перемахнул через узенький подоконник и устремился за ним следом с криком: «Убью гада!» Ветт несся по двору огромными скачками, не разбирая дороги, словно безголовая лягушка. Поймать его было мудрено: его ошалелые метания из стороны в сторону были совершенно непредсказуемы. Однако пограничники не стали чинить ему препятствий, хоть и натерпелись от него немало. Навалиться скопом на одного, чтобы изловить и выдать на расправу… не воинское это дело. Да и по справедливости говоря, если уж никто из них до сих пор не придушил мерзавца, то весь он с потрохами принадлежит тому, кто имел достаточно смелости поднять на него руку. Тому, кто крикнул: «Убью гада!» — лишь он один имеет право покарать вора и лихоимца. Вот никто и не вмешался, предоставив двоим интендантам гоняться друг за другом, как им заблагорассудится.
Обнаружив, что никто не собирается его ловить, Ветт сдуру вообразил, что зрители на его стороне, и заметался еще пуще. Во всю глоту голося: «Помогите! Убивают!» Когда же никто и не подумал откликнуться, Ветт от ужаса окончательно потерял голову. Вместо того чтобы ринуться прочь, он опрометью понесся на Шеккиха и наскочил на него с разбегу.
— Убива-а-ют! — истошно заверещал Ветт.
Крик его несколько отрезвил Шеккиха, и бывший разведчик понял то, что должен был понять минутой раньше: уж если он не пристукнул негодяя на месте, то на самом деле не собирался убивать вообще. Трудно ли вчерашнему бойцу «Шелеста», пусть даже и контуженному, догнать какого-то интенданта? Пары шагов хватило бы, чтобы настигнуть… но ведь не настиг же… потому что в глубине души и не собирался. Собственный гнев ввел его в заблуждение. А теперь… ну поймал он Ветта — и что он делать с ним будет? Преглупая ситуация, да вдобавок еще и безвыходная. Глупо и гнусно убивать это ополоумевшее ничтожество, глупо и гнусно оставить его в живых.
— Да брось ты эту мерзость смердючую, — посоветовал чей-то незнакомый голос, и рука Шеккиха, дотоле державшая Ветта за шиворот, незамедлительно разжалась. Оттого ли, что звук чужого голоса отозвался в голове Шеккиха болью, или же недавний разведчик просто был рад последовать совету, тот и сам не знал.
— Нашел об кого мараться! — обладатель голоса, молодой бледный лейтенант, быстро шел к Шеккиху, чуть приволакивая правую ногу. — Оставь его.
— Так просто и оставить? — сиплым от неловкости голосом растерянно произнес Шекких, глядя то на собственные руки, то на скрюченного паникой подвывающего Ветта.
— Так просто и оставить, — криво усмехнулся лейтенант. — Конечно, морду набить ему хотя бы для приличия следовало бы… ну, да пес с ним! Довольно с него и той чести, что за ним не кто-нибудь, а настоящий воин гоняться не погнушался. Сам когда-нибудь поперхнется… не все ж ему в три горла жрать.
Лейтенант с отвращением посмотрел на Ветта и явно с трудом удержался, чтобы не пошевелить его носком сапога, как кучу тряпья.
— Пшел вон, — негромко приказал лейтенант, и Ветт опрометью бросился прочь, то и дело оглядываясь на бегу — видимо, не очень веря в оказанное ему брезгливое милосердие.
Лейтенант, прищурясь, посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Шеккиха и улыбнулся, забавно сморщив нос. Лицо его сделалось озорным, совсем мальчишеским. А ведь он и есть мальчишка, внезапно понял Шекких. Он куда моложе, чем мне казалось. Ему еще и двадцати не исполнилось.
— Добро пожаловать на Лазаретную заставу, — сказал лейтенант, весело блеснув зубами. — Кстати, а что у тебя за контузия… если не секрет, конечно?
— На голову я контуженный — разве не видно? — шутливо проворчал Шекких, невольно подчиняясь заразительной веселости лейтенанта. — А почему застава Лазаретная?
— Скоро поймешь, — вновь ухмыльнулся лейтенант. — Пойдем, покажу тебе твое хозяйство… раз уж этот слизняк уполз.
Застава прозывалась Лазаретной неспроста. Война длилась не год и не два — где же набрать для охраны только что восстановленной границы крепких здоровых парней, да еще чтоб и воинами были опытными? Нелегко сделать выбор между новобранцами и подранками. На разных заставах выбор этот и совершался по-разному. На Лазаретной опытных бойцов было разительно больше, чем здоровых. Никто уже не помнил, какой остряк дал заставе такое прозвание — и тем более никто не помнил, как она называлась до войны.
Когда лейтенант поведал Шеккиху, откуда взялось столь странное название, тот подумал, что сам рассказчик, несмотря на свою крайнюю молодость, не из числа здоровых. Значит, опытный? Пожалуй, что так… да нет, не пожалуй — наверняка! Ногу приволакивает, а шаг быстрый, словно хромота ему почти не мешает. Быстрый и бесшумный. Вот, значит, где служил лазаретный лейтенант… там и только там можно приобрести такую легкость походки. И лицо его почти не тронуто загаром, словно лунный свет касался его чаще, чем солнечный.
— «Паутина»? — внезапно перебив лейтенанта, произнес Шекких скорее утвердительно, нежели вопросительно. В ответе он не сомневался: эльфийских отрядов было всего два, и в одном из них он служил сам.
Лейтенант кивнул и пристально взглянул на Шеккиха.
— «Шелест»? — спросил он в свою очередь тем же самым тоном и тоже дождался ответного кивка.
Самые лучшие разведчики и диверсанты, непревзойденные ловцы черных магов, получались все-таки из эльфов. Людей среди «паучков» и «шуршунчиков» было очень мало, все до единого наперечет. А потому стоило лишь человеку удостоиться чести служить в одном из этих отрядов, и весть о его назначении облетала всю армию мгновенно. Разумеется, имена их считались военной тайной — и конечно же, всякий знал, как их зовут, сколько им лет, откуда они родом и где служили раньше, какого они нрава и обличья.
Шеккиху и лейтенанту понадобилось очень немного времени на размышление.
— Шекких! — удивленно и радостно воскликнул лейтенант — и в то же самое мгновение Шекких окликнул его: «Лейр!» — Вот и познакомились, — усмехнулся Лейр.
Они снова взглянули друг на друга с любопытством — но уже не так, как незнакомые люди, которых неожиданно свела судьба. Скорей уж так смотрят давние приятели после долгой разлуки, узнавая и не узнавая старого знакомца одновременно, выискивая привычные черты, удивляясь перемене облика и гадая невольно, какие же события послужили причиной этой перемены. Лейр, известный Шеккиху по рассказам других, отличался от лейтенанта Лазаретной заставы не очень разительно. Он был чуть выше ростом и уже в кости, чем Шеккиху представлялось. И Шекких не мог даже помыслить, чтобы в голосе того, другого Лейра могли прозвучать нотки горькой брезгливости или презрения. Вот, пожалуй, и вся разница — черт сходства было гораздо больше, и не только в обличье, но прежде всего в повадках. Знакомая Шеккиху только по слухам мальчишеская веселость Лейра осталась прежней; прежней осталась, несмотря на ранение, и его невероятная беспечная удачливость. Шекких нутром чуял тех, кому сопутствует везение, и с первого же взгляда понял, что пограничный лейтенант принадлежит именно к этой породе людей. Он и сам не мог бы сказать, откуда возникла в нем эта уверенность — но он был уверен, что лейтенант удачлив — дерзко, размашисто, весело удачлив. Похоже, молва не лгала… и служить под командованием лейтенанта Лейра будет очень и очень не скучно.
— С таким интендантом мне скучать не придется, — усмехнулся Лейр, словно эхом откликаясь на его мысль. — Хотя это я сразу понял… после такого представления! — Он восторженно замотал головой.
Шекких слегка покраснел: гнева своего он не стыдился, но был недоволен, что не сумел сдержать его. Кротостью нрава Шекких не отличался и раньше, но после контузии он сделался вспыльчив куда больше прежнего, а сдержать свою горячность ему стало против обыкновения трудно. Впредь надо стараться обуздать себя… хотя сегодня не вспылить было невозможно. При одной только мысли о поганце Ветте ярость вновь заворочалась в нем, и Шекких даже губу прикусил, чтобы не взъяриться вновь, вспоминая, как он выскочил в окно вслед за Веттом, бросив все свои пожитки…
— Постой, — спохватился Шекких, — мне ведь нужно вещи свои взять… совсем я о них забыл.
— Еще бы, — фыркнул Лейр. — Ветт у нас неотразимчик. Стоит с ним хоть чуток поговорить, и обо всем на свете забудешь. Только и будешь думать, как бы шею ему свернуть.
Шекких согласно кивнул.
— Откуда он взялся на твою голову?
— Не он на мою, а я — на его, — поправил Лейр. — Меня сюда совсем недавно назначили. Раньше ему здесь раздолье было, а я его попытался малость поприжать. Повздорили мы с ним крепко. Мое счастье, что тебя прислали на его место. Иначе мы бы с ним точно друг друга поубивали.
Значит, это везение Лейра приманило Шеккиха на Лазаретную заставу? А лейтенант и впрямь удачлив. Это хорошо. Боец должен быть везучим, а командир — тем более.
— Вот и пришли, — объявил Лейр, останавливаясь возле того самого окошка, откуда так недавно вылетел Ветт. Он положил руки на край окна, подтянулся и легко перемахнул через низкий подоконник. Шекких, усмехаясь в душе его озорству, последовал его примеру. Слишком легко было у него на душе, чтобы степенно, как и подобает, войти через дверь. Душевная муть, скопившаяся от разговора с Веттом, исчезла бесследно.
Не тронутые никем, пожитки его так и валялись в углу, куда он отбросил их, разгорячившись: небольшой вещевой мешок и тяжелый даже на вид меч в новеньких дешевых ножнах. Лейр уже склонился над мечом, взирая на него с живейшим интересом. Шекких открыл было рот, чтобы упредить его, но не успел.
— Только не лапай — не люблю! — прогудело на всю комнату, словно огромный шмель завел басом недовольную бранчливую песню.
— Ч-что это? — с трудом вытолкнул из себя оторопевший лейтенант.
— Честь имею представить: лейтенант Лейр — мой боевой трофей! — церемонно произнес Шекких, едва удерживаясь от смеха. Он слегка выдвинул меч из ножен, и басовитое гудение сменилось строгим звоном.
— У меня, между прочим, имя есть! — горделиво прозвенел меч. — И кто из нас чей трофей, к слову сказать, — вопрос спорный.
— Его зовут Айхнел, — сообщил Шекких, и Лейр судорожно сглотнул. Ему доводилось слышать в детстве легенды о светлом и прекрасном мече, украденном в незапамятные времена черными магами чуть ли не прямо из кузницы. Тот меч тоже прозывался Айхнел… но ведь не может же быть… или может? Какой-то интендант запросто препирается с легендарным клинком, словно с парнем из своей деревни… но ведь Шекких пришел на Лазаретную заставу из «Шелеста»… неужели и правда он взял с бою такое сокровище? Возможность у него была, Лейру ли о том не знать — сам бывший «паучок», сам не раз по черным замкам хаживал. Если кто и мог наткнуться на древний Айхнел, так только его собрат, такой же разведчик-диверсант, как и он сам. А может, это другой какой-то Айхнел, названный так в честь того самого, из легенд? Вроде как у людей водится… называют ведь внуков иной раз в честь дедушки… тьфу, ну надо же было такое сморозить — откуда у меча дедушка?
— …И не так еще надо было интенданту этому вмазать! — ярился меч. — Хоть бы по загривку его мною плашмя огрел, что ли! Эх, такую потасовку пропустил…
— Вот такой у меня меч, — весело скалясь, объявил Шекких. — Склочник первостатейный. Каков он в деле, честно говоря, не знаю, не пробовал еще — но подстрекать великий мастер. Чуть где драка…
— Хамство и клевета, — хладнокровно возразил Айхнел, — О чем я и говорю, — невозмутимо продолжил Шекких. — Кто из нас чей трофей — это и впрямь еще вопрос. Он-то считает, что я ему принадлежу, а не наоборот.
— Конечно, — подтвердил меч. — Тебе-то этого не понять, ты по сравнению со мной сосунок несмышленый.
— Вот-вот, — кивнул Шекких. — А потому он считает, что если уж он меня старше, то непременно умнее. Брюзжит, воспитывает, жить учит… вот ей-же-ей, Лейр, родись он человеком — с таким талантом распекать через неделю в сержантах бы ходил.
— Можешь приделать мне сержантский значок на ножны, если это тебя утешит, — не остался в долгу Айхнел.
— Никак нельзя, — ответил Лейр, наконец-то вернувший себе дар речи. — Производством в следующее звание интенданты не занимаются. Придется тебе в рядовых походить. Шекких тебе звание присвоить не вправе — сам еще чином не вышел.
— Так пусть дослужится, — незамедлительно потребовал меч. — И как я с этим недотепой уживаюсь?
— Думаю, неплохо, — хмыкнул Лейр.
— Скажешь тоже, — звякнул Айхнел. — Бросил меня в углу, сам помчался бить морду какому-то ничтожеству… нет бы позаботиться сначала, где мы тут жить будем! Ни себя, ни меня обиходить не в состоянии. Жилье подыскать…
— А чего искать? — перебил его Лейр. — Здесь вы и будете жить. Ветт свои пожитки загодя упаковал, так что сюда он и носу не сунет, а к вечеру и духу его на заставе не будет.
Шекких поднял меч и аккуратно повесил его на стену напротив окна, откуда Айхнел мог бы наблюдать за происходящим во дворе, если заскучает.
— Мешок свой с пола подбери, неряха, — умиротворенно прогудел меч. — Учу тебя, учу…
— Разрешите войти? — послышалось из-за двери, и в комнату вошел крепкий мосластый парень со столь угрюмым выражением лица, словно на свете никогда и нигде не происходило ничего смешного.
— Что случилось, Динен? — спросил лейтенант, когда мрачный парень отдал честь.
— Ветт смылся, — хмуро сообщил Динен. — Сказал, что вечерней подводы дожидаться не станет, своим ходом доберется. С одним из деревенских срядился, баулы свои на телегу нагрузил, и поминай, как звали.
— Счастье-то какое, — блаженно вздохнул Лейр.
— Счастье, конечно, счастьем, а сапоги — сапогами, — с мрачной рассудительностью возразил Динен. — Он ведь и третьего дня сапог не выдал, и в запрошлый раз…
Шекких невольно поежился. Ай да Ветт! Если бы его, Шеккиха, неотвязно преследовало это сумрачное создание, он хоть из-под земли, а раздобыл бы сапоги и выдал их Динену. Иначе даже в ночных кошмарах заунывный голос Динена вопрошал бы его: «А как насчет сапог, господин интендант?» Невозможно устоять перед подобным угрюмым напором — но Ветт устоял. Как же должна быть сильна в человеке жажда неуемного стяжательства, чтобы не пожелать купить себе избавление ценою пары сапог?
— Да пес с ним, с Веттом, — махнул рукой Лейр. — Новый у нас теперь интендант — вот он тебе и выдаст.
— Или не выдам, — возразил Шекких. — Пока не выдам. Сомневаюсь я, что тебе и впрямь удалось приструнить Ветта. Скорей всего он просто нашел другие способы. Надо еще посмотреть, может, и нет сапог.
— Да как же нет?! — возмутился Динен. — Десять дней, почитай, как отгрузили. Ветт их еще даже не распаковывал.
При этих словах Лейр и Шекких нахмурились одновременно.
— Пойдем-ка, посмотрим его хозяйство, — озабоченно произнес Шекких.
— Теперь уже твое, — поправил его Лейр.