Страница:
Кристофер РАУЛИ
БОЕВАЯ ФОРМА
Книга первая
Семя
1
Одиночество было бесконечным, как сама Вселенная: крошечный спасательный модуль – защитная оболочка, снабженная системой жизнеобеспечения, – беспомощно барахтался на задворках отдаленного пояса астероидов вокруг ничем не примечательного желтого солнца.
Насколько могла судить Легион-Форма, ее модуль способен вращаться по неизменной орбите до тех пор, пока будет существовать эта солнечная система. То есть – долго. Независимо от того, каких воззрений и верований придерживается тот, кто размышляет о структуре и будущем Вселенной.
К несчастью, Легион-Форма была создана для того, чтобы выживать. Она не могла даже помыслить о самоубийстве и продолжала бы жить (если, конечно, можно назвать жизнью странствия в пустоте космоса внутри модуля-капсулы) бесконечно долго – как Вселенная.
Когда Легион-Форма задумывалась о космологических проблемах, ее охватывали чувства, близкие к отчаянию. Поскольку Вселенная состояла исключительно из «остаточных масс», появившихся в результате всепоглощающих гравитационных сжатий вскоре после Большого Взрыва, следовательно, это была «открытая» Вселенная, а значит, бесконечная.
И следовательно, звезды в конце концов разбегутся, галактики погаснут, и она, Легион-Форма, продолжит свой дрейф в бесплодной пустыне, слишком далекая от чего-либо, что хоть на микрон изменило бы ее курс в межзвездном пространстве.
Дважды за полмиллиарда лет, в течение которых капсула вращалась на этой орбите, она прошла в пяти миллионах километров от другого небольшого тела Но, не имея иной движущей силы, кроме мускулов, и лишенная скафандра, Легион-Форма так и не осмелилась нанести удар. Она могла существовать в вакууме довольно продолжительное время, но при этом становилась невозможной трансформация, необходимая для активных действий.
Помимо всего прочего дело ухудшалось еще и тем, что среди планет системы выделялся яркий крупный диск. Это, несомненно, был обитаемый мир: в телескоп хорошо просматривалась голубизна океанов. В этом мире, без всякого сомнения, имелись дикие носители!
Носитель! Одной мысли о нем было достаточно, чтобы заставить Легион-Форму затрепетать от вожделения. Но водный мир находился слишком далеко, и потому Легион-Форме не оставалось ничего другого, как наблюдать за ярким диском и облизываться, глядя на него.
Естественно, что Высшая Форма, чей покой охраняла Легион-Форма внутри капсулы, давным-давно превратилась в последовательность генов. Впрочем, это случилось задолго до того, как их обеих занесло в эту солнечную систему.
Легион-Форма благодарила судьбу за такую удачу. Только представьте, что Высшая Форма, запертая в крохотной спасательной капсуле, пробудилась к жизни. Это было бы просто ужасно! После многочисленных пертурбаций и бесконечных побед у Легион-Формы развилась непреодолимая антипатия к жалобам и капризам Высших Форм.
Итак, в полном одиночестве, вынужденная подчиняться неумолимым генетическим стимулам, Легион-Форма просеивала окружающее пространство в поисках пролетающих астероидов. Время от времени у нее отрастали телескопические оптические датчики, что способствовало поступлению информации. Помимо этого, Легион-Форма мало чем занималась – одно дыхательное движение в минуту, вот, пожалуй, и все.
Главной ее обязанностью было цепляться за жизнь, какой бы однообразно-тоскливой эта жизнь ни была. Легион-Форма, насколько ей было известно, являлась последним представителем своей расы, единственным, кто остался в живых из подданных некогда могущественных богов Аксона-Нейрона.
В колонии на планете Саскэтч, в том краю, что расположился в умеренном поясе северного полушария, заканчивалась весна. Сквозь тучи наконец-то проглянуло ясное небо. Над долиной реки Элизабет сияло солнце.
В глубине лесного массива всепланетного заповедника Блэк-Рукс был отчетливо слышен звук мощного мотора. В овраге, немного южнее горы Сервус, стонал и сотрясался на своих длинных ногах-ходулях вездеход– «ходунок» – он застрял как раз на полпути вверх по крутому склону.
Сидевший в кабине вездехода сорокалетний наркокурьер по имени Карни Уокс кипел от злости. Он громко чертыхался, стучал ладонями по панели управления, умоляя своего «коня» дотащиться хотя бы до узловатых сосен, густо, будто плащ, покрывавших вершину горного кряжа.
На главном экране компьютера предполагаемый курс, которым должен был следовать радар, продолжал приближаться.
– Ну, давай, дружок, помоги хорошему парню Карни. Давай, детка, давай, а то легавые нас повяжут, и мы опять останемся с голой задницей. Вот тогда нам всем хана.
Машина заурчала. Ступни «ходунка» еще глубже погрузились в землю, и во все стороны полетели ошметки грязи.
– Ну, давай же! – взвыл Карни. – Это чертов вертолет вот-вот появится на горизонте! Если он засечет нас, то тебя, дружок, конфискуют. Пообдерут с тебя все файлы, а потом засунут в какую-нибудь шахту.
И «ходунок» откликнулся на мольбы хозяина, словно его подстегнули кнутом. Двадцатицилиндровый мотор мощностью в восемьсот лошадиных сил неожиданно закашлялся теплым паром. Сцепление сработало, и «ходунок» рывками пополз вверх по склону, сломав при этом парочку молодых деревьев, и наконец скользнул под густые кроны сосен.
Из груди Карни вырвался вздох облегчения. Он втянул ноги «ходунка» внутрь и сам сжался в комок на сиденье кабины, предварительно заглушив мотор.
На востоке в небе показался вертолет отдела полиции по борьбе с наркотиками. Вертолет поплыл над склоном горы как раз наперерез маршруту Карни, который вел свою машину к следующему тайнику с топливом. Уоксу на мгновение показалось, будто вертолет завис прямо над его головой, и он застыл ни жив ни мертв.
Медленно, словно нехотя, вертолет направился к плато. Карни продолжал тихонько чертыхаться себе под нос, потому что от полиции можно было ожидать любого подвоха. У легавых эти чертовы штуки оснащены такими сверхчувствительными микрофонами, что даже еле слышное пуканье засекают с расстояния в тысячу метров.
Когда вертолет наконец скрылся за горой, Карни издал сдавленный победный вопль и вытер глаза.
Что за кошмарное путешествие – сплошные передряги! Однако сорок универсальных унций «тропика-45», спрятанных в чреве его вездехода, стоили всех этих хлопот, если, конечно, ему удастся довести дело до конца.
Беда заключалась в том, что после трех с половиной тысяч километров пути через джунгли Уоксу предстояло преодолеть самый противный отрезок длиной всего лишь в триста пятьдесят километров. Прилегающая к колонии местность была для Уокса пострашнее всяких джунглей.
Но сначала надо было добраться до следующего тайника с горючим, располагавшегося в паре километров отсюда, в лощине на склоне горы Сервус.
Горючее в вездеходе почти кончилось. Оставалось только гадать, сумеет ли он добраться до места заправки, прежде чем заглохнет мотор. Частично «ходунок» управлялся компьютером, и, окажись они без горючего на полпути, это грозило выходом из строя всей хитроумной системы электронного управления.
Горючее, стабилизированный водород в виде порошкообразного конгломерата с добавками катализатора, сгорало начисто, не оставляя никаких следов, что также спасало от зоркого ока отдела полиции по борьбе с наркотиками.
Карни Уокс пригладил дрожащей пятерней белокурые волосы – шевелюра его редела с каждым днем. Карни обычно старался не смотреться в зеркало, чтобы не задумываться над тем, к чему приводят его эскапады, сводившие на нет личную программу искусственного продления жизни. Для своего возраста Карни выглядел старовато, нервишки были сильно расшатаны, чего уж тут скрывать. Ему давно следовало найти себе работенку попроще. Но каким же еще, черт побери, образом можно продержаться целую зиму, если не заработать хорошенько на «тропике»? Это было для Карни самым главным... Восседать в Золотом павильоне в лучах голубого сияния под нежные голоса, доносящиеся из волшебных пространств...
Потому-то Карни и отказался от удачно складывающейся карьеры в департаменте лесного хозяйства. Его не привлекала перспектива всю жизнь проторчать в стекляшке небоскреба в центре Бельво-Сити.
С тех пор как департамент по охране окружающей среды полностью запретил пользоваться авиатранспортом, главным источником поставки «тропика» стали коммивояжеры на «ходунках». Человечество требовало все больше и больше «тропика-45». И какой дурак отказался бы от «небесного блаженства»? Понятное дело, цена на него взлетела «выше крыши» и доходила до семизначных величин за унцию. Контрабанда в космопорте разрасталась, как снежный ком.
Если вы хотели наслаждаться «тропическим» блаженством более или менее постоянно, вам следовало иметь целое состояние. При отсутствии денег оставалось только одно: пересечь на «ходунке» целый континент и хорошенько поторговаться со сбродом, нашедшим прибежище под густым пологом тропического леса.
Целые племена новоиспеченных кочевников бродили под непрекращающимися ливнями, делая надрезы на покрытых плесенью деревьях.
Эта публика испытывала хронический недостаток в боеприпасах и медикаментах и поэтому старательно собирала по каплям живицу влажного экваториального леса. Из нее – черной живицы гигантских грибов-дождевиков – добывался «тропик-45», самый фантастический из известных людям галлюциногенов. Среди всего разнообразия наркотиков, изобретенных человечеством с незапамятных времен, «тропик-45» можно было сравнить со «сверхновой» звездой. Он магнитом притягивал к себе взгляды и деньги буквально отовсюду.
Организованные человеческие сообщества не желали мириться с «тропиком-45». Апатия, помешательство и, наконец, чудовищные вспышки насилия – вот чем было чревато злоупотребление этим наркотиком. Он был предан политической анафеме. Действия полиции по борьбе с новой отравой получили повсеместное одобрение властей.
Но наведение порядка стало делом не из легких. Спрос был слишком велик, а деньги рекой текли в карманы торговцев.
Однако политическое давление со стороны других человеческих миров было столь велико, что обитателям Саскэтча приходилось держать подпольный бизнес в тайне. Ах да, еще: время от времени появлялись видеофильмы о том, как полиция настигала торговцев наркотиками и расстреливала прямо с вертолетов.
Висящая на хвосте полиция, непредсказуемые в своей свирепости кочевники, промышлявшие собиранием наркотического сока, подстерегающие на каждом шагу опасности (будь то «наземный краб» или булмунк) – нетрудно себе представить, каких нервов стоил поход за товаром в тропики и обратно...
Карни задумался, сколько он еще выдержит при такой жизни. Вот уже четыре года, как он постоянно в пути, за его спиной – семь удачных ходок. И хотя Карни не работал на крупные синдикаты вроде Капитана Страйдера, он все же занимал вполне приличное положение. Его шансы были выше, чем у конкурентов.
А если ему и на этот раз удастся довести дело до конца, то тридцать пять универсальных унций «тропика» пойдут Крутым Братцам, поскольку именно они финансировали его ходку, а пять унций Карни оставит себе. Продав одну, можно на три года удалиться от дел, погрузившись в нескончаемое блаженство.
Через пару минут после того, как вертолет скрылся из виду, Карни выпрямил ноги «ходунка» и приподнял кабину над порослью молодых сосновых побегов. На востоке собирались тучи. С дальних горных вершин спускались кучевые облака. Неужели и впрямь, как и обещали, со стороны ледника Томпсона надвигается буря? Что ж, по крайней мере, какое-то время полицейские вертолеты не смогут совершать облеты гор! Карни завел свой вездеход и двинулся вперед. Компьютер повел машину среди деревьев, мимо огромных валунов по крутому склону к протянувшемуся внизу каньону.
Недалеко от Карни, на склоне горы Сервус, в тот момент, когда полуденную тишину нарушил звук работающего водородного мотора, Райбен Арнтадж издал тихий стон и беспокойно завертел головой. Маленькая Брюд Дара посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами.
– Неужели мотор? – прошептала она. Райбен утвердительно кивнул.
– Черт побери, что им здесь надо?
– «Тропик-45», что же еще. Должно быть, это контрабандист: спешит преодолеть горы, после того как пересек плато Томпсона.
– Судя по звуку, он движется прямо на нас. – Малышка Брюд была готова расплакаться. – Скольких трудов нам стоило установить оборудование, подготовиться к съемке, ведь у них сейчас как раз брачный период – и вот на тебе!..
Звук мотора доносился все явственнее, машина фыркала и дребезжала совсем рядом, видимо, карабкалась по ближнему ущелью.
Раздался громкий стук, сопровождаемый ругательством на китайском диалекте ван хо, и двое мужчин выскочили из укрытия.
– Они улетели! Они услышали этот чертов мотор, и самец ретировался. Самка тоже испугалась, и они оба улетели.
Себастьян Лисе, бледный, долговязый блондин, в ярости стукнул кулаком о ладонь. Йен Чо, коренастый парень, метис – наполовину китаец, наполовину белый, – выразительно пожал плечами. Брюд разразилась рыданиями.
– Это могли быть лучшие кадры ночного кормушника, и все пошло прахом! До ближайшей дороги целых сто километров. Ведь здесь ничегошеньки нет, ничегошеньки! А мы не можем добиться обыкновенной тишины, чтобы наконец заснять этого треклятого кормушника!
Звук мотора стал еще громче. Чертова тарахтелка двигалась прямо на них, вверх по склону горы Сервус. Себастьян подошел к рюкзаку и вытащил пистолет.
– На всякий случай, – объяснил он, засовывая пистолет за поясной ремень камуфляжных брюк.
Насколько могла судить Легион-Форма, ее модуль способен вращаться по неизменной орбите до тех пор, пока будет существовать эта солнечная система. То есть – долго. Независимо от того, каких воззрений и верований придерживается тот, кто размышляет о структуре и будущем Вселенной.
К несчастью, Легион-Форма была создана для того, чтобы выживать. Она не могла даже помыслить о самоубийстве и продолжала бы жить (если, конечно, можно назвать жизнью странствия в пустоте космоса внутри модуля-капсулы) бесконечно долго – как Вселенная.
Когда Легион-Форма задумывалась о космологических проблемах, ее охватывали чувства, близкие к отчаянию. Поскольку Вселенная состояла исключительно из «остаточных масс», появившихся в результате всепоглощающих гравитационных сжатий вскоре после Большого Взрыва, следовательно, это была «открытая» Вселенная, а значит, бесконечная.
И следовательно, звезды в конце концов разбегутся, галактики погаснут, и она, Легион-Форма, продолжит свой дрейф в бесплодной пустыне, слишком далекая от чего-либо, что хоть на микрон изменило бы ее курс в межзвездном пространстве.
Дважды за полмиллиарда лет, в течение которых капсула вращалась на этой орбите, она прошла в пяти миллионах километров от другого небольшого тела Но, не имея иной движущей силы, кроме мускулов, и лишенная скафандра, Легион-Форма так и не осмелилась нанести удар. Она могла существовать в вакууме довольно продолжительное время, но при этом становилась невозможной трансформация, необходимая для активных действий.
Помимо всего прочего дело ухудшалось еще и тем, что среди планет системы выделялся яркий крупный диск. Это, несомненно, был обитаемый мир: в телескоп хорошо просматривалась голубизна океанов. В этом мире, без всякого сомнения, имелись дикие носители!
Носитель! Одной мысли о нем было достаточно, чтобы заставить Легион-Форму затрепетать от вожделения. Но водный мир находился слишком далеко, и потому Легион-Форме не оставалось ничего другого, как наблюдать за ярким диском и облизываться, глядя на него.
Естественно, что Высшая Форма, чей покой охраняла Легион-Форма внутри капсулы, давным-давно превратилась в последовательность генов. Впрочем, это случилось задолго до того, как их обеих занесло в эту солнечную систему.
Легион-Форма благодарила судьбу за такую удачу. Только представьте, что Высшая Форма, запертая в крохотной спасательной капсуле, пробудилась к жизни. Это было бы просто ужасно! После многочисленных пертурбаций и бесконечных побед у Легион-Формы развилась непреодолимая антипатия к жалобам и капризам Высших Форм.
Итак, в полном одиночестве, вынужденная подчиняться неумолимым генетическим стимулам, Легион-Форма просеивала окружающее пространство в поисках пролетающих астероидов. Время от времени у нее отрастали телескопические оптические датчики, что способствовало поступлению информации. Помимо этого, Легион-Форма мало чем занималась – одно дыхательное движение в минуту, вот, пожалуй, и все.
Главной ее обязанностью было цепляться за жизнь, какой бы однообразно-тоскливой эта жизнь ни была. Легион-Форма, насколько ей было известно, являлась последним представителем своей расы, единственным, кто остался в живых из подданных некогда могущественных богов Аксона-Нейрона.
В колонии на планете Саскэтч, в том краю, что расположился в умеренном поясе северного полушария, заканчивалась весна. Сквозь тучи наконец-то проглянуло ясное небо. Над долиной реки Элизабет сияло солнце.
В глубине лесного массива всепланетного заповедника Блэк-Рукс был отчетливо слышен звук мощного мотора. В овраге, немного южнее горы Сервус, стонал и сотрясался на своих длинных ногах-ходулях вездеход– «ходунок» – он застрял как раз на полпути вверх по крутому склону.
Сидевший в кабине вездехода сорокалетний наркокурьер по имени Карни Уокс кипел от злости. Он громко чертыхался, стучал ладонями по панели управления, умоляя своего «коня» дотащиться хотя бы до узловатых сосен, густо, будто плащ, покрывавших вершину горного кряжа.
На главном экране компьютера предполагаемый курс, которым должен был следовать радар, продолжал приближаться.
– Ну, давай, дружок, помоги хорошему парню Карни. Давай, детка, давай, а то легавые нас повяжут, и мы опять останемся с голой задницей. Вот тогда нам всем хана.
Машина заурчала. Ступни «ходунка» еще глубже погрузились в землю, и во все стороны полетели ошметки грязи.
– Ну, давай же! – взвыл Карни. – Это чертов вертолет вот-вот появится на горизонте! Если он засечет нас, то тебя, дружок, конфискуют. Пообдерут с тебя все файлы, а потом засунут в какую-нибудь шахту.
И «ходунок» откликнулся на мольбы хозяина, словно его подстегнули кнутом. Двадцатицилиндровый мотор мощностью в восемьсот лошадиных сил неожиданно закашлялся теплым паром. Сцепление сработало, и «ходунок» рывками пополз вверх по склону, сломав при этом парочку молодых деревьев, и наконец скользнул под густые кроны сосен.
Из груди Карни вырвался вздох облегчения. Он втянул ноги «ходунка» внутрь и сам сжался в комок на сиденье кабины, предварительно заглушив мотор.
На востоке в небе показался вертолет отдела полиции по борьбе с наркотиками. Вертолет поплыл над склоном горы как раз наперерез маршруту Карни, который вел свою машину к следующему тайнику с топливом. Уоксу на мгновение показалось, будто вертолет завис прямо над его головой, и он застыл ни жив ни мертв.
Медленно, словно нехотя, вертолет направился к плато. Карни продолжал тихонько чертыхаться себе под нос, потому что от полиции можно было ожидать любого подвоха. У легавых эти чертовы штуки оснащены такими сверхчувствительными микрофонами, что даже еле слышное пуканье засекают с расстояния в тысячу метров.
Когда вертолет наконец скрылся за горой, Карни издал сдавленный победный вопль и вытер глаза.
Что за кошмарное путешествие – сплошные передряги! Однако сорок универсальных унций «тропика-45», спрятанных в чреве его вездехода, стоили всех этих хлопот, если, конечно, ему удастся довести дело до конца.
Беда заключалась в том, что после трех с половиной тысяч километров пути через джунгли Уоксу предстояло преодолеть самый противный отрезок длиной всего лишь в триста пятьдесят километров. Прилегающая к колонии местность была для Уокса пострашнее всяких джунглей.
Но сначала надо было добраться до следующего тайника с горючим, располагавшегося в паре километров отсюда, в лощине на склоне горы Сервус.
Горючее в вездеходе почти кончилось. Оставалось только гадать, сумеет ли он добраться до места заправки, прежде чем заглохнет мотор. Частично «ходунок» управлялся компьютером, и, окажись они без горючего на полпути, это грозило выходом из строя всей хитроумной системы электронного управления.
Горючее, стабилизированный водород в виде порошкообразного конгломерата с добавками катализатора, сгорало начисто, не оставляя никаких следов, что также спасало от зоркого ока отдела полиции по борьбе с наркотиками.
Карни Уокс пригладил дрожащей пятерней белокурые волосы – шевелюра его редела с каждым днем. Карни обычно старался не смотреться в зеркало, чтобы не задумываться над тем, к чему приводят его эскапады, сводившие на нет личную программу искусственного продления жизни. Для своего возраста Карни выглядел старовато, нервишки были сильно расшатаны, чего уж тут скрывать. Ему давно следовало найти себе работенку попроще. Но каким же еще, черт побери, образом можно продержаться целую зиму, если не заработать хорошенько на «тропике»? Это было для Карни самым главным... Восседать в Золотом павильоне в лучах голубого сияния под нежные голоса, доносящиеся из волшебных пространств...
Потому-то Карни и отказался от удачно складывающейся карьеры в департаменте лесного хозяйства. Его не привлекала перспектива всю жизнь проторчать в стекляшке небоскреба в центре Бельво-Сити.
С тех пор как департамент по охране окружающей среды полностью запретил пользоваться авиатранспортом, главным источником поставки «тропика» стали коммивояжеры на «ходунках». Человечество требовало все больше и больше «тропика-45». И какой дурак отказался бы от «небесного блаженства»? Понятное дело, цена на него взлетела «выше крыши» и доходила до семизначных величин за унцию. Контрабанда в космопорте разрасталась, как снежный ком.
Если вы хотели наслаждаться «тропическим» блаженством более или менее постоянно, вам следовало иметь целое состояние. При отсутствии денег оставалось только одно: пересечь на «ходунке» целый континент и хорошенько поторговаться со сбродом, нашедшим прибежище под густым пологом тропического леса.
Целые племена новоиспеченных кочевников бродили под непрекращающимися ливнями, делая надрезы на покрытых плесенью деревьях.
Эта публика испытывала хронический недостаток в боеприпасах и медикаментах и поэтому старательно собирала по каплям живицу влажного экваториального леса. Из нее – черной живицы гигантских грибов-дождевиков – добывался «тропик-45», самый фантастический из известных людям галлюциногенов. Среди всего разнообразия наркотиков, изобретенных человечеством с незапамятных времен, «тропик-45» можно было сравнить со «сверхновой» звездой. Он магнитом притягивал к себе взгляды и деньги буквально отовсюду.
Организованные человеческие сообщества не желали мириться с «тропиком-45». Апатия, помешательство и, наконец, чудовищные вспышки насилия – вот чем было чревато злоупотребление этим наркотиком. Он был предан политической анафеме. Действия полиции по борьбе с новой отравой получили повсеместное одобрение властей.
Но наведение порядка стало делом не из легких. Спрос был слишком велик, а деньги рекой текли в карманы торговцев.
Однако политическое давление со стороны других человеческих миров было столь велико, что обитателям Саскэтча приходилось держать подпольный бизнес в тайне. Ах да, еще: время от времени появлялись видеофильмы о том, как полиция настигала торговцев наркотиками и расстреливала прямо с вертолетов.
Висящая на хвосте полиция, непредсказуемые в своей свирепости кочевники, промышлявшие собиранием наркотического сока, подстерегающие на каждом шагу опасности (будь то «наземный краб» или булмунк) – нетрудно себе представить, каких нервов стоил поход за товаром в тропики и обратно...
Карни задумался, сколько он еще выдержит при такой жизни. Вот уже четыре года, как он постоянно в пути, за его спиной – семь удачных ходок. И хотя Карни не работал на крупные синдикаты вроде Капитана Страйдера, он все же занимал вполне приличное положение. Его шансы были выше, чем у конкурентов.
А если ему и на этот раз удастся довести дело до конца, то тридцать пять универсальных унций «тропика» пойдут Крутым Братцам, поскольку именно они финансировали его ходку, а пять унций Карни оставит себе. Продав одну, можно на три года удалиться от дел, погрузившись в нескончаемое блаженство.
Через пару минут после того, как вертолет скрылся из виду, Карни выпрямил ноги «ходунка» и приподнял кабину над порослью молодых сосновых побегов. На востоке собирались тучи. С дальних горных вершин спускались кучевые облака. Неужели и впрямь, как и обещали, со стороны ледника Томпсона надвигается буря? Что ж, по крайней мере, какое-то время полицейские вертолеты не смогут совершать облеты гор! Карни завел свой вездеход и двинулся вперед. Компьютер повел машину среди деревьев, мимо огромных валунов по крутому склону к протянувшемуся внизу каньону.
Недалеко от Карни, на склоне горы Сервус, в тот момент, когда полуденную тишину нарушил звук работающего водородного мотора, Райбен Арнтадж издал тихий стон и беспокойно завертел головой. Маленькая Брюд Дара посмотрела на него расширившимися от ужаса глазами.
– Неужели мотор? – прошептала она. Райбен утвердительно кивнул.
– Черт побери, что им здесь надо?
– «Тропик-45», что же еще. Должно быть, это контрабандист: спешит преодолеть горы, после того как пересек плато Томпсона.
– Судя по звуку, он движется прямо на нас. – Малышка Брюд была готова расплакаться. – Скольких трудов нам стоило установить оборудование, подготовиться к съемке, ведь у них сейчас как раз брачный период – и вот на тебе!..
Звук мотора доносился все явственнее, машина фыркала и дребезжала совсем рядом, видимо, карабкалась по ближнему ущелью.
Раздался громкий стук, сопровождаемый ругательством на китайском диалекте ван хо, и двое мужчин выскочили из укрытия.
– Они улетели! Они услышали этот чертов мотор, и самец ретировался. Самка тоже испугалась, и они оба улетели.
Себастьян Лисе, бледный, долговязый блондин, в ярости стукнул кулаком о ладонь. Йен Чо, коренастый парень, метис – наполовину китаец, наполовину белый, – выразительно пожал плечами. Брюд разразилась рыданиями.
– Это могли быть лучшие кадры ночного кормушника, и все пошло прахом! До ближайшей дороги целых сто километров. Ведь здесь ничегошеньки нет, ничегошеньки! А мы не можем добиться обыкновенной тишины, чтобы наконец заснять этого треклятого кормушника!
Звук мотора стал еще громче. Чертова тарахтелка двигалась прямо на них, вверх по склону горы Сервус. Себастьян подошел к рюкзаку и вытащил пистолет.
– На всякий случай, – объяснил он, засовывая пистолет за поясной ремень камуфляжных брюк.
2
Это был старый межпланетный крейсер класса «К», вытянутый, словно позвоночный столб, с термоядерным приводом на одном конце и полусферой жилого отсека на другом. Перед вращающейся жилой зоной на «позвоночник» насадили защитный экран из усиленного нейтронной решеткой кремния, предохраняющий живой груз от излучения. На вращающуюся полусферу был нанесен номер судна и его название – «Семя надежды».
Корабль был тайно заброшен в солнечную систему Саскэтча с борта межпланетного лайнера-дальнорейсовика, снабженного приводом Баада. «Семя надежды» предназначалось для долгосрочной нелегальной миссии. Прошло уже три года, три очень удачных года для каждого из столь непохожих друг на друга членов экипажа.
Теперь корабль дрейфовал у внешних границ относительно крупного скопления астероидов. Он почти закончил свою грабительскую миссию – поиски высококачественных радиоактивных минералов. «Семя» готовилось к возвращению во внутреннюю систему, чтобы там его подобрал другой гигант с приводом Баада. Именно этого момента с нетерпением ожидал экипаж корабля, уставший после трех лет скуки в тесноте замкнутого пространства.
Как непохожи они были друг на друга – Ксермины, космические пираты, отбросы общества, и Бешваны, напыщенные толстосумы. Единственное, что было у них общего, так это неуемная алчность. Именно она не давала двум семействам перегрызть друг другу глотки.
Ксермины отвечали за космическую часть проекта, Бешваны – за его организацию и финансовую сторону. Но при полном разделении обязанностей на корабле то и дело вспыхивали конфликты, и чаще всего – в семье Бешванов, состоявшей из супругов Прамода и Ритиллы и их единственной девятнадцатилетней дочери Пандамон. Иметь одного ребенка, тем более дочь, было весьма необычным явлением в круге, к которому принадлежали Прамод и Тилли. Ведь супруги строго придерживались священного индуистского канона, согласно которому рождение дочери не шло ни в какое сравнение с рождением сына.
Поэтому в глазах Прамода Панди была, главным образом, проблемой, да и мать, как правило, держалась с дочерью подчеркнуто холодно. Однако безразличие и даже враждебность родителей не испортили характера Панди. Она была спокойной, даже безмятежной, хотя и излишне меланхоличной девушкой.
Когда ее мать Ритилла впадала в ярость, то начинала пронзительно кричать. Она кричала – а дочь замыкалась в себе. Упрямство Панди неизменно выводило Тилли из себя, и она выливала на голову девушки поток оскорблений, отрекаясь от несчастной и проклиная ее и те беды, что Панди принесла с собой в семью.
Такие сцены раз за разом заканчивались для Панди долгим, бередящим душу разговором с отцом в его кабинете. Куда бы ни переезжал Прамод, он всегда обзаводился собственным кабинетом, где мог в любую минуту найти убежище от вульгарности материального мира, населенного женщинами.
Беседу Прамод обычно начинал, сидя за столом. Потом, на третьей или четвертой минуте разговора, Прамод вскакивал из-за стола и принимался кричать и размахивать перед носом непокорной дочери пальцем. Его бесило нежелание Пандамон серьезно воспринимать его внушения.
Последний скандал разгорелся из-за розовых носков, злосчастных розовых носков, которые девушка оставила в душевой. Тилли, ортодоксальная индуистка, была фанатично привержена чистоте и аккуратности. Розовые носки противоречили представлениям матери Панди о приличиях и подействовали на нее, как красная тряпка на быка.
И вот теперь Панди сидела на резном бомбейском стуле ручной работы, а Прамод, склонившись, стоял рядом и размахивал пальцем прямо перед ее носом.
– Ты же знаешь, что мама вовсе не собиралась ущемлять твоих чувств, она просто расстроилась. Она не переносит одежды, которую ты носишь, и тебе прекрасно это известно. Я просто не понимаю, почему ты не носишь сари. У мамы забот и так хватает, а ты их еще прибавляешь. Мы изо всех сил бьемся, пытаясь выбраться из этой захолустной системы, а ты нам совсем не помогаешь.
– Она же ненавидит меня! – процедила Панди сквозь стиснутые зубы. – Ты не представляешь, что это такое, когда собственная мать тебя ненавидит. Я считаю, она не имеет права говорить мне подобные вещи.
Прамод уставился на дочь обычным взглядом, отражающим смесь недоумения и отвращения. Кто бы знал, как он ненавидит все эти бесконечные скандалы, когда женщины кричат и ссорятся, а потом обиженно молчат и плачут долгими часами. Но вот уже три года ему некуда деваться от всего этого – ровно три года, которые он провел в запретном поясе астероидов звездной системы Барзап, охотясь за призрачными сокровищами.
Прамод заставил себя понизить голос и спокойно сложить руки, коими имел обыкновение размахивать, впадая в ярость.
– Выслушай меня, дорогая. Когда же ты наконец поймешь, что все это является следствием нашей нелегкой жизни? Мы с мамой к ней не приспособлены. Твоя мама – художница, и поэтому любая мелочь действует ей на нервы. Ты же знаешь, как обстоят наши дела. Вот уже три года мы пытаемся вернуть себе былое богатство. Нам необходимо возвратиться назад в систему Ноканикус, откуда мы родом – твоя мама и я.
– А меня вполне устраивает Саскэтч. – Панди расправила ладонями складки на узких шароварах.
– Твоя мама терпеть не может, когда ты говоришь, как эти белолицые фигляры. Ты же не такая, как они. Ты чистокровная индуска! Ты принадлежишь к особой касте. Это священная честь! Это, в конце концов, твой долг!
Лицо Прамода походило на сердитую коричневую луну. Он выпрямился во все свои шесть футов и навис над Панди.
Дочь отказывалась внимать его доводам.
– Ты ведь из рода Марвар-Бешванов! – не выдержал Прамод, срываясь на крик. – У тебя есть обязательства перед Готрой.
– Мне это совершенно безразлично, я никому ничем не обязана. Мне нравится жить на Саскэтче, и я не хочу возвращаться с вами в систему Ноканикус.
Несколько секунд девушке казалось, что милейший отец-эгоист вот-вот ударит ее. Он занес было руку, сжал пальцы в кулак... и снова разжал их. А затем, издав громкий стон, опустил руку. Панди даже не шелохнулась.
– Прекрасно, – произнес Прамод таким голосом, будто принял для себя какое-то жизненно важное решение. – Я обо всем позабочусь. Если ты желаешь остаться в этой варварской системе – пожалуйста! Мы выделим тебе твою долю, и когда наше путешествие закончится, тебе будет на что жить первое время.
– Спасибо, папочка, огромное тебе спасибо. Ты просто не представляешь, какую огромную радость мне это доставит.
Прамод холодно взглянул на дочь:
– Надеюсь, ты понимаешь, это означает, что мы друг друга больше не увидим – всю нашу жизнь до следующего перерождения. Если мы улетим на Ноканикус, оттуда мы больше не вернемся. Ты будешь здесь одна, Панди, ты – девушка-индуистка на планете нечистых белолицых и желтых.
– Мне все равно, – стояла на своем Панди. Прамод в отчаянии воздел вверх свои длинные, костлявые руки.
– Моя дочь, продолжательница рода Марваров, отрекается от своей касты и будет осквернена, лишившись дарованной ей чистоты! – Прамод сжал виски ладонями, словно пытаясь унять боль. – Мне просто страшно подумать, до чего мы дожили. Мне даже начинает казаться, что твоя мама права: лучше бы ты вообще не появлялась на свет!
Панди промолчала. Ей никогда не хотелось быть такой, как ее родители. Ее не интересовал священный канон индуизма – все эти церемонии, ношение кастовой метки, философия чистоты и джати, стремление к нирване и единению с Брахмой. Нет, это никогда не трогало сердца девушки, которое с самой первой минуты открылось навстречу новой жизни в Бельво-Сити, столице саскэтчской колонии. Веселая, естественная жизнь, бьющая ключом вне стен ее дома, превращала для Панди тысячелетние семейные устои в сущую бессмыслицу.
После разговора с дочерью Прамод был готов расплакаться, видя тщетность своих попыток наставить ее на путь истинный. Что за неисправимый ребенок!
– Панди, если бы ты знала, как разрывается мое сердце, когда я пытаюсь воспитывать тебя!
Панди улыбнулась и прижала ладони к коленям:
– Я совершенно уверена, что была для вас нежеланным ребенком, папочка! . – Не смей так говорить!
– Почему же? Ведь это так. Вы никогда не хотели иметь дочь. Мама родила меня только потому, что хотела досадить тебе. Она обвиняла тебя в том, что ты пустил на ветер все состояние, и вам пришлось перебраться на Саскэтч.
– Неужели я и впрямь слышу все это? И как у тебя язык поворачивается говорить такие гадости? Неужели я воспитал такую дочь, которая бросает мне в лицо оскорбления, словно так и следует делать!
– Но это же правда, даже не пытайся отрицать. Я не буду грустить из-за того, что расстанусь с тобой и мамой. Вы не были счастливы на Саскэтче, а я – была! Да вам просто было не до меня, вас преследовала только одна навязчивая идея – прошлое. Вы мечтаете вернуться назад, в мир, который когда-то оставили, но для меня даже название его – пустой звук. Я хочу жить только на этой планете.
Прамод побагровел:
– Что за смехотворные речи! Да на Саскэтче живет лишь несколько миллионов человек. Как можно сравнить здешнюю жизнь с жизнью в одном из крупнейших миров?
Пандамон Бешван поджала свои полные губки и упрямо замолчала.
Прамод стукнул себя ладонью по лбу и принялся с мрачным видом расхаживать по тесной кладовке, которую громко называл своим кабинетом.
– Вот уже целых три года мы заперты в этой консервной банке. Три года мы бродим, как по пустыне, в Запретной зоне, постоянно сталкиваясь со всеми мыслимыми и немыслимыми опасностями. Только для того, чтобы выбраться из этой чертовой дыры и вернуться в родной Ноканикус! И вот теперь собственная дочь говорит мне, что ей не хочется возвращаться вместе с нами, что она намерена нищенствовать на этой убогой пограничной планете, где живут одни белокожие!
Панди пожала плечами.
– Ну хорошо, можешь оставаться. – Прамод скрестил руки на груди. – Я должен попытаться найти силы и каким-то образом сообщить твоей матери, , какое бессердечное решение ты приняла.
– Спасибо тебе, папочка.
Вызывающе одетая в европейский костюм – розовый чебран и белые сапожки, – с короткой стрижкой и без пятнышка – знака касты – на лбу, непокорная девушка демонстративно вышла из комнаты.
Прамод подождал несколько секунд, собираясь с силами, а затем повернулся и вышел через другую дверь, ведущую в спальню Бешванов.
Корабль был тайно заброшен в солнечную систему Саскэтча с борта межпланетного лайнера-дальнорейсовика, снабженного приводом Баада. «Семя надежды» предназначалось для долгосрочной нелегальной миссии. Прошло уже три года, три очень удачных года для каждого из столь непохожих друг на друга членов экипажа.
Теперь корабль дрейфовал у внешних границ относительно крупного скопления астероидов. Он почти закончил свою грабительскую миссию – поиски высококачественных радиоактивных минералов. «Семя» готовилось к возвращению во внутреннюю систему, чтобы там его подобрал другой гигант с приводом Баада. Именно этого момента с нетерпением ожидал экипаж корабля, уставший после трех лет скуки в тесноте замкнутого пространства.
Как непохожи они были друг на друга – Ксермины, космические пираты, отбросы общества, и Бешваны, напыщенные толстосумы. Единственное, что было у них общего, так это неуемная алчность. Именно она не давала двум семействам перегрызть друг другу глотки.
Ксермины отвечали за космическую часть проекта, Бешваны – за его организацию и финансовую сторону. Но при полном разделении обязанностей на корабле то и дело вспыхивали конфликты, и чаще всего – в семье Бешванов, состоявшей из супругов Прамода и Ритиллы и их единственной девятнадцатилетней дочери Пандамон. Иметь одного ребенка, тем более дочь, было весьма необычным явлением в круге, к которому принадлежали Прамод и Тилли. Ведь супруги строго придерживались священного индуистского канона, согласно которому рождение дочери не шло ни в какое сравнение с рождением сына.
Поэтому в глазах Прамода Панди была, главным образом, проблемой, да и мать, как правило, держалась с дочерью подчеркнуто холодно. Однако безразличие и даже враждебность родителей не испортили характера Панди. Она была спокойной, даже безмятежной, хотя и излишне меланхоличной девушкой.
Когда ее мать Ритилла впадала в ярость, то начинала пронзительно кричать. Она кричала – а дочь замыкалась в себе. Упрямство Панди неизменно выводило Тилли из себя, и она выливала на голову девушки поток оскорблений, отрекаясь от несчастной и проклиная ее и те беды, что Панди принесла с собой в семью.
Такие сцены раз за разом заканчивались для Панди долгим, бередящим душу разговором с отцом в его кабинете. Куда бы ни переезжал Прамод, он всегда обзаводился собственным кабинетом, где мог в любую минуту найти убежище от вульгарности материального мира, населенного женщинами.
Беседу Прамод обычно начинал, сидя за столом. Потом, на третьей или четвертой минуте разговора, Прамод вскакивал из-за стола и принимался кричать и размахивать перед носом непокорной дочери пальцем. Его бесило нежелание Пандамон серьезно воспринимать его внушения.
Последний скандал разгорелся из-за розовых носков, злосчастных розовых носков, которые девушка оставила в душевой. Тилли, ортодоксальная индуистка, была фанатично привержена чистоте и аккуратности. Розовые носки противоречили представлениям матери Панди о приличиях и подействовали на нее, как красная тряпка на быка.
И вот теперь Панди сидела на резном бомбейском стуле ручной работы, а Прамод, склонившись, стоял рядом и размахивал пальцем прямо перед ее носом.
– Ты же знаешь, что мама вовсе не собиралась ущемлять твоих чувств, она просто расстроилась. Она не переносит одежды, которую ты носишь, и тебе прекрасно это известно. Я просто не понимаю, почему ты не носишь сари. У мамы забот и так хватает, а ты их еще прибавляешь. Мы изо всех сил бьемся, пытаясь выбраться из этой захолустной системы, а ты нам совсем не помогаешь.
– Она же ненавидит меня! – процедила Панди сквозь стиснутые зубы. – Ты не представляешь, что это такое, когда собственная мать тебя ненавидит. Я считаю, она не имеет права говорить мне подобные вещи.
Прамод уставился на дочь обычным взглядом, отражающим смесь недоумения и отвращения. Кто бы знал, как он ненавидит все эти бесконечные скандалы, когда женщины кричат и ссорятся, а потом обиженно молчат и плачут долгими часами. Но вот уже три года ему некуда деваться от всего этого – ровно три года, которые он провел в запретном поясе астероидов звездной системы Барзап, охотясь за призрачными сокровищами.
Прамод заставил себя понизить голос и спокойно сложить руки, коими имел обыкновение размахивать, впадая в ярость.
– Выслушай меня, дорогая. Когда же ты наконец поймешь, что все это является следствием нашей нелегкой жизни? Мы с мамой к ней не приспособлены. Твоя мама – художница, и поэтому любая мелочь действует ей на нервы. Ты же знаешь, как обстоят наши дела. Вот уже три года мы пытаемся вернуть себе былое богатство. Нам необходимо возвратиться назад в систему Ноканикус, откуда мы родом – твоя мама и я.
– А меня вполне устраивает Саскэтч. – Панди расправила ладонями складки на узких шароварах.
– Твоя мама терпеть не может, когда ты говоришь, как эти белолицые фигляры. Ты же не такая, как они. Ты чистокровная индуска! Ты принадлежишь к особой касте. Это священная честь! Это, в конце концов, твой долг!
Лицо Прамода походило на сердитую коричневую луну. Он выпрямился во все свои шесть футов и навис над Панди.
Дочь отказывалась внимать его доводам.
– Ты ведь из рода Марвар-Бешванов! – не выдержал Прамод, срываясь на крик. – У тебя есть обязательства перед Готрой.
– Мне это совершенно безразлично, я никому ничем не обязана. Мне нравится жить на Саскэтче, и я не хочу возвращаться с вами в систему Ноканикус.
Несколько секунд девушке казалось, что милейший отец-эгоист вот-вот ударит ее. Он занес было руку, сжал пальцы в кулак... и снова разжал их. А затем, издав громкий стон, опустил руку. Панди даже не шелохнулась.
– Прекрасно, – произнес Прамод таким голосом, будто принял для себя какое-то жизненно важное решение. – Я обо всем позабочусь. Если ты желаешь остаться в этой варварской системе – пожалуйста! Мы выделим тебе твою долю, и когда наше путешествие закончится, тебе будет на что жить первое время.
– Спасибо, папочка, огромное тебе спасибо. Ты просто не представляешь, какую огромную радость мне это доставит.
Прамод холодно взглянул на дочь:
– Надеюсь, ты понимаешь, это означает, что мы друг друга больше не увидим – всю нашу жизнь до следующего перерождения. Если мы улетим на Ноканикус, оттуда мы больше не вернемся. Ты будешь здесь одна, Панди, ты – девушка-индуистка на планете нечистых белолицых и желтых.
– Мне все равно, – стояла на своем Панди. Прамод в отчаянии воздел вверх свои длинные, костлявые руки.
– Моя дочь, продолжательница рода Марваров, отрекается от своей касты и будет осквернена, лишившись дарованной ей чистоты! – Прамод сжал виски ладонями, словно пытаясь унять боль. – Мне просто страшно подумать, до чего мы дожили. Мне даже начинает казаться, что твоя мама права: лучше бы ты вообще не появлялась на свет!
Панди промолчала. Ей никогда не хотелось быть такой, как ее родители. Ее не интересовал священный канон индуизма – все эти церемонии, ношение кастовой метки, философия чистоты и джати, стремление к нирване и единению с Брахмой. Нет, это никогда не трогало сердца девушки, которое с самой первой минуты открылось навстречу новой жизни в Бельво-Сити, столице саскэтчской колонии. Веселая, естественная жизнь, бьющая ключом вне стен ее дома, превращала для Панди тысячелетние семейные устои в сущую бессмыслицу.
После разговора с дочерью Прамод был готов расплакаться, видя тщетность своих попыток наставить ее на путь истинный. Что за неисправимый ребенок!
– Панди, если бы ты знала, как разрывается мое сердце, когда я пытаюсь воспитывать тебя!
Панди улыбнулась и прижала ладони к коленям:
– Я совершенно уверена, что была для вас нежеланным ребенком, папочка! . – Не смей так говорить!
– Почему же? Ведь это так. Вы никогда не хотели иметь дочь. Мама родила меня только потому, что хотела досадить тебе. Она обвиняла тебя в том, что ты пустил на ветер все состояние, и вам пришлось перебраться на Саскэтч.
– Неужели я и впрямь слышу все это? И как у тебя язык поворачивается говорить такие гадости? Неужели я воспитал такую дочь, которая бросает мне в лицо оскорбления, словно так и следует делать!
– Но это же правда, даже не пытайся отрицать. Я не буду грустить из-за того, что расстанусь с тобой и мамой. Вы не были счастливы на Саскэтче, а я – была! Да вам просто было не до меня, вас преследовала только одна навязчивая идея – прошлое. Вы мечтаете вернуться назад, в мир, который когда-то оставили, но для меня даже название его – пустой звук. Я хочу жить только на этой планете.
Прамод побагровел:
– Что за смехотворные речи! Да на Саскэтче живет лишь несколько миллионов человек. Как можно сравнить здешнюю жизнь с жизнью в одном из крупнейших миров?
Пандамон Бешван поджала свои полные губки и упрямо замолчала.
Прамод стукнул себя ладонью по лбу и принялся с мрачным видом расхаживать по тесной кладовке, которую громко называл своим кабинетом.
– Вот уже целых три года мы заперты в этой консервной банке. Три года мы бродим, как по пустыне, в Запретной зоне, постоянно сталкиваясь со всеми мыслимыми и немыслимыми опасностями. Только для того, чтобы выбраться из этой чертовой дыры и вернуться в родной Ноканикус! И вот теперь собственная дочь говорит мне, что ей не хочется возвращаться вместе с нами, что она намерена нищенствовать на этой убогой пограничной планете, где живут одни белокожие!
Панди пожала плечами.
– Ну хорошо, можешь оставаться. – Прамод скрестил руки на груди. – Я должен попытаться найти силы и каким-то образом сообщить твоей матери, , какое бессердечное решение ты приняла.
– Спасибо тебе, папочка.
Вызывающе одетая в европейский костюм – розовый чебран и белые сапожки, – с короткой стрижкой и без пятнышка – знака касты – на лбу, непокорная девушка демонстративно вышла из комнаты.
Прамод подождал несколько секунд, собираясь с силами, а затем повернулся и вышел через другую дверь, ведущую в спальню Бешванов.
3
Несмотря на одиночество в глубинах пояса астероидов, Прамод Бешван настаивал на поддержании заведенного порядка семейной жизни, как того требовал священный канон индуизма. Одним из твердых правил семейства Бешван были семейные трапезы, в особенности обед – последний прием пищи периода бодрствования, которому частенько предшествовала короткая церемония принесения жертвы и очищения в маленьком алтаре Шивы, устроенном в углу гостиной.
По этому особому случаю обед состоял из консервированного карри, поданного к выращенному на гидропонике рису, с лепешками «чапати» и острыми маринованными овощами.
Кроме того, обед был сильно приправлен гневом и раздражением. Лишь с огромным трудом Тилли Бешван заставила себя сесть за один стол с дочерью. Но поскольку Прамод пожелал, чтобы за обедом она хранила молчание, Тилли нехотя подчинилась. Они обязаны поддерживать видимость семейного единства – это важнее всего остального.
Панди, тем не менее, была настроена до неприличия легкомысленно. Она радостно щебетала о своем будущем на Саскэтче, когда останется одна. «Я поступлю в местный университет. Пройду там курс бизнеса...» – не умолкала девушка.
По этому особому случаю обед состоял из консервированного карри, поданного к выращенному на гидропонике рису, с лепешками «чапати» и острыми маринованными овощами.
Кроме того, обед был сильно приправлен гневом и раздражением. Лишь с огромным трудом Тилли Бешван заставила себя сесть за один стол с дочерью. Но поскольку Прамод пожелал, чтобы за обедом она хранила молчание, Тилли нехотя подчинилась. Они обязаны поддерживать видимость семейного единства – это важнее всего остального.
Панди, тем не менее, была настроена до неприличия легкомысленно. Она радостно щебетала о своем будущем на Саскэтче, когда останется одна. «Я поступлю в местный университет. Пройду там курс бизнеса...» – не умолкала девушка.