Страница:
Феликс РАЗУМОВСКИЙ
НЕЛЕГКИЙ ФЛИРТ С УДАЧЕЙ
Алексею Витковскому, Мастеру
В смрадном верчении улиц
Рубль подобен секире.
Жизнь только чья-то ставка
В этом бездушном мире.
По Валерию Брюсов
Вы, любящие баб и блюда,
Жизнь хорошую урвали с ходу,
А годитесь лишь в баре блядям
Подавать ананасовую воду.
По В. В. Маяковскому
Этот мир — эти горы, долины, моря —
Как волшебный фонарь. Словно лампа — заря.
Жизнь твоя — на стекле нанесенный рисунок,
Неподвижно застывший внутри фонаря.
Омар Хайям Гиясамин
Печальное вступление в бля-миноре
Уважающая себя женщина должна быть элегантной с головы до ног. Всеми местами. До кончиков волос.
«До кончиков. — Стянув комбиндресс, Светочка Залетова поставила ногу на край ванной и критически осмотрела свой холм Венеры. — А у нас с этим проблема». Она только что вернулась из парикмахерской, где паразит Жоржик хоть и содрал с нее денег немерено, но обиходил классно, просто супер, выкрасив волосы на голове в модный рыжий цвет. «Тициан», по-научному. Тот, говорят, держал в натурщицах исключительно плотных венецианок с огненным колером растительности. «На всех, между прочим, местах». Надув губки, Светочка оторвала взгляд от своего лобка и, глянув в зеркало, нахмурилась — нет гармонии. То, что было снизу, цветом разительно отличалось от благородной рыжины прически, и это несоответствие требовалось незамедлительно ликвидировать.
Дело обычное, еще в эпоху рококо дамы красили на лоне волосы и делали прически, чем же мы в наш просвещенный век хуже? По большому счету, надо было бы заварить настой хны, добавить в него для благородного отлива кофе и минут через двадцать от тициановских красоток ничем не отличаться. Однако, посмотрев на часы, Светочка передумала и принялась решать вопрос кардинально, при помощи бритвы «Жилетт» и смягчающего геля с экстрактом алоэ. «Ах, как трогательно и невинно». Оглядев со всех сторон свой лобок а-ля Лолита, она криво усмехнулась, облагородила воду ароматической солью и залегла в ванну — ну вот, в двадцать пять целочка опять…
Да, да, как это ни прискорбно, но за плечами у Светочки было уже четверть века жизни. С родимым домом где-то за Уральским Кряжем, с холодным полом, с деревянными игрушками, с так и не состоявшимися то ли розовыми, то ли голубыми мечтами.
Сейчас же она состояла при модельном агентстве «Три звезды», однако ее стройные ножки очень редко ступали по подиуму — она не демонстрировала наряды, а старалась вообще обходиться без них. А началась ее карьера с перфоманса на эротической фотовыставке «Женщина — друг человека». Тогда, помнится, голую до неприличия Светочку раскрасили алыми разводами и, водрузив на грудь табличку «Партизан», поручили изображать Зою Космодемьянскую. Это имело успех. Сразу последовало приглашение позировать для настенного календаря «Внутренний мир россиянки», затем Залетова снялась в триллере «Наши комсомолки в бане» — так, ничего особенного, банальное софтпорно, и наконец нашла себя в сфере условно-эскортных услуг. А все потому, что по жизни была она роскошной блондинкой, 100—65—98. Правда, нос слегка подкачал — картофелиной, но во всем остальном экстра-класс. На такое добро всегда любители найдутся. На ее плече, как у божественной Бьорк, был наколот древний компас викингов, перманентный макияж подчеркивал контур губ, а в самом интересном месте она носила золотую цепочку, что с гарантией наделяет любую женщину восхитительнейшим южным темпераментом.
…От пенящейся, горячей воды благоухало морским прибоем, расслабленное тело казалось невесомым, так что, закрыв глаза, можно было легко представить себя где-нибудь на Канарах или, на худой конец, в Гаграх. Только Светочка этого делать не стала. Не время для мечтательности, расслабухи и парения в облаках. Судьба дала ей шанс, и надо быть полной дурой, чтобы им не воспользоваться. И так уже столько сделано ошибок…
«Если дам я тебе что ты хошь, — основательно вымокнув в соляном растворе, она встала под прохладный душ, растерлась махровой простыней и, ощущая в теле бодрящую легкость, накинула короткий халатик, — ты поймаешь лобковую вошь». Облупившийся потолок ванной желтел разводами протечек, в трубах по-органному гудело басом, дешевый кафель навевал смутные воспоминания о привокзальном сортире. А чего еще-то ожидать от «хрущобы» в периферийном спальном районе? И то спасибо, по нынешним временам пятьдесят баксов в месяц за отдельную хату — сказки Венского леса, блин… Оставляя на скрипучих половицах мокрые следы, Светочка прошлепала на кухню, включила чайник и занялась ногтями на нижних конечностях. Даст бог, кантоваться здесь осталось недолго. Если, конечно, Лысый Кузя не звездит…
Лысый Кузя — это папик один. Плешивый, в очках, однако крутой, как вареное яйцо, и души не чает в стройных полногрудых барышнях типа Светочки Залетовой. Познакомились они пару месяцев назад на Кузином дне рождения. Празднество протекало с размахом, на сладкое юбиляру подали торт, внутри которого сидела Залетова в одних только туфельках из осетровой кожи. Талию ее подчеркивала широкая голубая лента с золотой надписью «Сюрприз Для именинника!». Согласно таксе, ей надлежало исполнить тут же, на столе, в честь новорожденного канкан и, если паче чаяния возникнет на то необходимость, отдаться ему беззаветно и с криком. Необходимость в тот вечер возникала дважды. Затем систематически, не реже трех раз в неделю, уже за отдельную плату, хотя, говоря откровенно, Лысый Кузя был расчетлив и деньгами попусту не сорил. Светочка крепилась, изредка, по принципу «с поганой овцы хоть шерсти клок», выставляла его из финансов, так, по мелочи, и вот наконец дождалась.
Третьего дня сперма так сильно надавила Кузе на уши, что, размякнув, он организовал шикарный ресторан с ночевкой в дорогих апартаментах, сообщив наутро самое приятное. Будто бы затевает конкурс красоты, на котором он будет председателем жюри, и если Залетова надумает поучаствовать, призовое место ей обеспечено. Просто на попке нарисовано. А это поездка в Норвегию плюс контракт с модельным агентством европейского класса, не «Три звездищи» паскудные!
«Ладно, посмотрим, если Лысенький не брешет, значит, развернулась фортуна к лесу задом». Высушив ногти, Светочка выпила чаю под бутерброды с сыром, тщательно почистила зубы и занялась макияжем. Здесь самое главное, чтобы свет падал равномерно и рука в ответственный момент не дрогнула. Желательно, конечно, косметику иметь поприличнее, «Кверлайн» там, «Виши», «Кристиан Диор». А то ведь наложи Мадонне на рожу продукцию фабрики «Грим» — не выживет, загнется. Сначала Мадонна, потом фабрика.
Процесс пошел. Скоро с тоном, румянами и тенями для век был полный порядок. Небольшая заминка вышла с бровями и тушью для ресниц, важно было, чтобы цвет их гармонировал с благородной рыжиной прически. Завершали процедуру губы — сначала бальзам, затем особая пудра и только уж потом помада, правильно подобранная, та, что заставляет глаза загореться загадочным блеском, делает зубы белее, а дыхание благовоннее. Жидкая, с перламутровыми блестками, от Нины Риччи. Шестидесятидолларовая. В общем, посмотревшись напоследок в зеркало, Светочка осталась вполне довольна — покатит, полный ажур.
Так, теперь прикид. Она должна сразить мужчинок наповал, тем более что первое впечатление всегда самое сильное. Незабвенная Коко Шанель считала, что настоящая женщина не должна выходить из дома без чулок и шляпы. Mapлен Дитрих жить не могла без черной юбки с черным джемпером. У Светочки Залетовой на этот счет имелось собственное мнение. Она натянула трусики, чулки и, проигнорировав бюстгалтер, запахнулась в прозрачное великолепье платья-фуро из муслина. Пусть смотрят и восторгаются. Кто роскошными формами, кто сногсшибательными бикини за пятьдесят долларов. Каждому свое. Она туго затянула плетеный, под золото, поясок, надела туфли на шикарной платформе и, оценив свое отражение в полировке шкафа, не смогла сдержать торжествующей улыбки — отпад, круче некуда. Осталось только поправить волосы и надушиться. Это основа основ. Сексуальная привлекательность определяется на подсознательном уровне и большей частью по запаху. Пузырек с «Фиджи» был пуст, «Анаис-Анаис» слишком приторны, и Светочка остановила свой выбор на «Шалимаре». Надушила затылок, за ушами, сгибы рук, лодыжки и под коленями. Не забыла внутреннюю часть подола и, усмехнувшись, прыснула из пульверизатора на свежевыбритое место — пригодится, хуже не будет. Сразу защипало, и, почесавшись, — жалко, подуть некому, — она подошла к окну — как там с погодой?
За грязными стеклами уже загорелись фонари, в их свете черные скелеты кленов казались мерзлыми и жалкими, так что сразу стало ясно — одеваться лучше теплее. Залетова старательно, так, чтобы узел получился сбоку, повязала на шею платок, накинула кожаный, на подкладке, плащ и вернулась в комнату за дорожным кофром фирмы «Самсонайт». Плевать, что колер не в тон. Он сам по себе — вещь, двести баксов стоит. А кроме того, в нем предметы на все случаи жизни — косметика, резервные трусы, зубная щетка и запас презервативов. Неисповедимы пути Господни…
«Ну, с богом». Захлопнув дверь, она повесила кофр на плечо и осторожно, стараясь ни во что не вляпаться, стала спускаться по ступеням. В предвкушении сегодняшнего вечера сердце ее учащенно билось, перед глазами так и маячили вытянувшиеся от зависти лица подруг, а в голове вереницей мелькали имена собственные, от которых учащался пульс и приятно захватывало дыхание: Ибсен, Сольвейг, Пер Гюнт, Норвегия… Норвегия!!!
Светочке оставалось открыть дверь подъезда, пересечь двор и выйти на проспект Ветеранов. Потом поймать частника, который за полтаху отвезет ее в ночной клуб «Занзибар», ну а там… Ибсен, Сольвейг, Пер Гюнт, Норвегия! Решительно распахнув дверь, она сделала еще один шаг к победе и на мгновение остановилась, поправляя на плече кофр, а тем временем…
Где-то наверху послышался зловещий, плавно переходящий в истошный кошачий вой скрежет когтей по железу, ветки затрещали под натиском живого болида, и прямо на прическу Залетовой свалился взъерошенный рыжий котище. Рыжее на рыжее. А еще считается, что закона аналогий не существует, лженаука мол. Отнюдь, подобное притягивается подобным, факт, как говорится, налицо. Потеряв от неожиданности дар речи, Светочка описала пятидесятибаксовые трусики и приложилась задом о землю, а летающий кот, видимо вследствие контузии, завопил по новой и еще глубже запустил когти девушке в физиономию. От него умопомрачительно разило хлорной вонью.
— Насилуют! — От сильной боли Светочка закричала в унисон с хищником, причем так страшно, что рыжий разбойник дрогнул и, сразу осознав свою ошибку, с позором ретировался в кусты. Опять-таки живым болидом, с истошным кошачьим воем. Шарахнулся в сторону случайный прохожий, затявкали кабсдохи на пустыре, а в доме напротив кое-где погасли окна и бдительные граждане приникли к стеклам. А ну как и впрямь насилуют кого…
— Чтоб ты сдох, падла! — Светочка, пошатываясь, поднялась на ноги, выловила из лужи кофр и, заметив дырку на спущенном чулке, внезапно язвительно усмехнулась. — Коко Шанель, говоришь? Марлен Дитрих? Раскатала губищи, дура…
В голове у нее оглушительно гудело, тело содрогалось от рыданий, кровь на лице смешивалась с макияжем, но самым омерзительным было ощущение мокрых трусиков на резком ноябрьском ветру… Шикарных, пятидесятибаксовых… Надетых, чтобы убить всех мужчинок. Вот тебе, Сольвейг, и конкурс красоты! Ибсен, Пер Гюнт, Норвегия! Эх, судьба…
«До кончиков. — Стянув комбиндресс, Светочка Залетова поставила ногу на край ванной и критически осмотрела свой холм Венеры. — А у нас с этим проблема». Она только что вернулась из парикмахерской, где паразит Жоржик хоть и содрал с нее денег немерено, но обиходил классно, просто супер, выкрасив волосы на голове в модный рыжий цвет. «Тициан», по-научному. Тот, говорят, держал в натурщицах исключительно плотных венецианок с огненным колером растительности. «На всех, между прочим, местах». Надув губки, Светочка оторвала взгляд от своего лобка и, глянув в зеркало, нахмурилась — нет гармонии. То, что было снизу, цветом разительно отличалось от благородной рыжины прически, и это несоответствие требовалось незамедлительно ликвидировать.
Дело обычное, еще в эпоху рококо дамы красили на лоне волосы и делали прически, чем же мы в наш просвещенный век хуже? По большому счету, надо было бы заварить настой хны, добавить в него для благородного отлива кофе и минут через двадцать от тициановских красоток ничем не отличаться. Однако, посмотрев на часы, Светочка передумала и принялась решать вопрос кардинально, при помощи бритвы «Жилетт» и смягчающего геля с экстрактом алоэ. «Ах, как трогательно и невинно». Оглядев со всех сторон свой лобок а-ля Лолита, она криво усмехнулась, облагородила воду ароматической солью и залегла в ванну — ну вот, в двадцать пять целочка опять…
Да, да, как это ни прискорбно, но за плечами у Светочки было уже четверть века жизни. С родимым домом где-то за Уральским Кряжем, с холодным полом, с деревянными игрушками, с так и не состоявшимися то ли розовыми, то ли голубыми мечтами.
Сейчас же она состояла при модельном агентстве «Три звезды», однако ее стройные ножки очень редко ступали по подиуму — она не демонстрировала наряды, а старалась вообще обходиться без них. А началась ее карьера с перфоманса на эротической фотовыставке «Женщина — друг человека». Тогда, помнится, голую до неприличия Светочку раскрасили алыми разводами и, водрузив на грудь табличку «Партизан», поручили изображать Зою Космодемьянскую. Это имело успех. Сразу последовало приглашение позировать для настенного календаря «Внутренний мир россиянки», затем Залетова снялась в триллере «Наши комсомолки в бане» — так, ничего особенного, банальное софтпорно, и наконец нашла себя в сфере условно-эскортных услуг. А все потому, что по жизни была она роскошной блондинкой, 100—65—98. Правда, нос слегка подкачал — картофелиной, но во всем остальном экстра-класс. На такое добро всегда любители найдутся. На ее плече, как у божественной Бьорк, был наколот древний компас викингов, перманентный макияж подчеркивал контур губ, а в самом интересном месте она носила золотую цепочку, что с гарантией наделяет любую женщину восхитительнейшим южным темпераментом.
…От пенящейся, горячей воды благоухало морским прибоем, расслабленное тело казалось невесомым, так что, закрыв глаза, можно было легко представить себя где-нибудь на Канарах или, на худой конец, в Гаграх. Только Светочка этого делать не стала. Не время для мечтательности, расслабухи и парения в облаках. Судьба дала ей шанс, и надо быть полной дурой, чтобы им не воспользоваться. И так уже столько сделано ошибок…
«Если дам я тебе что ты хошь, — основательно вымокнув в соляном растворе, она встала под прохладный душ, растерлась махровой простыней и, ощущая в теле бодрящую легкость, накинула короткий халатик, — ты поймаешь лобковую вошь». Облупившийся потолок ванной желтел разводами протечек, в трубах по-органному гудело басом, дешевый кафель навевал смутные воспоминания о привокзальном сортире. А чего еще-то ожидать от «хрущобы» в периферийном спальном районе? И то спасибо, по нынешним временам пятьдесят баксов в месяц за отдельную хату — сказки Венского леса, блин… Оставляя на скрипучих половицах мокрые следы, Светочка прошлепала на кухню, включила чайник и занялась ногтями на нижних конечностях. Даст бог, кантоваться здесь осталось недолго. Если, конечно, Лысый Кузя не звездит…
Лысый Кузя — это папик один. Плешивый, в очках, однако крутой, как вареное яйцо, и души не чает в стройных полногрудых барышнях типа Светочки Залетовой. Познакомились они пару месяцев назад на Кузином дне рождения. Празднество протекало с размахом, на сладкое юбиляру подали торт, внутри которого сидела Залетова в одних только туфельках из осетровой кожи. Талию ее подчеркивала широкая голубая лента с золотой надписью «Сюрприз Для именинника!». Согласно таксе, ей надлежало исполнить тут же, на столе, в честь новорожденного канкан и, если паче чаяния возникнет на то необходимость, отдаться ему беззаветно и с криком. Необходимость в тот вечер возникала дважды. Затем систематически, не реже трех раз в неделю, уже за отдельную плату, хотя, говоря откровенно, Лысый Кузя был расчетлив и деньгами попусту не сорил. Светочка крепилась, изредка, по принципу «с поганой овцы хоть шерсти клок», выставляла его из финансов, так, по мелочи, и вот наконец дождалась.
Третьего дня сперма так сильно надавила Кузе на уши, что, размякнув, он организовал шикарный ресторан с ночевкой в дорогих апартаментах, сообщив наутро самое приятное. Будто бы затевает конкурс красоты, на котором он будет председателем жюри, и если Залетова надумает поучаствовать, призовое место ей обеспечено. Просто на попке нарисовано. А это поездка в Норвегию плюс контракт с модельным агентством европейского класса, не «Три звездищи» паскудные!
«Ладно, посмотрим, если Лысенький не брешет, значит, развернулась фортуна к лесу задом». Высушив ногти, Светочка выпила чаю под бутерброды с сыром, тщательно почистила зубы и занялась макияжем. Здесь самое главное, чтобы свет падал равномерно и рука в ответственный момент не дрогнула. Желательно, конечно, косметику иметь поприличнее, «Кверлайн» там, «Виши», «Кристиан Диор». А то ведь наложи Мадонне на рожу продукцию фабрики «Грим» — не выживет, загнется. Сначала Мадонна, потом фабрика.
Процесс пошел. Скоро с тоном, румянами и тенями для век был полный порядок. Небольшая заминка вышла с бровями и тушью для ресниц, важно было, чтобы цвет их гармонировал с благородной рыжиной прически. Завершали процедуру губы — сначала бальзам, затем особая пудра и только уж потом помада, правильно подобранная, та, что заставляет глаза загореться загадочным блеском, делает зубы белее, а дыхание благовоннее. Жидкая, с перламутровыми блестками, от Нины Риччи. Шестидесятидолларовая. В общем, посмотревшись напоследок в зеркало, Светочка осталась вполне довольна — покатит, полный ажур.
Так, теперь прикид. Она должна сразить мужчинок наповал, тем более что первое впечатление всегда самое сильное. Незабвенная Коко Шанель считала, что настоящая женщина не должна выходить из дома без чулок и шляпы. Mapлен Дитрих жить не могла без черной юбки с черным джемпером. У Светочки Залетовой на этот счет имелось собственное мнение. Она натянула трусики, чулки и, проигнорировав бюстгалтер, запахнулась в прозрачное великолепье платья-фуро из муслина. Пусть смотрят и восторгаются. Кто роскошными формами, кто сногсшибательными бикини за пятьдесят долларов. Каждому свое. Она туго затянула плетеный, под золото, поясок, надела туфли на шикарной платформе и, оценив свое отражение в полировке шкафа, не смогла сдержать торжествующей улыбки — отпад, круче некуда. Осталось только поправить волосы и надушиться. Это основа основ. Сексуальная привлекательность определяется на подсознательном уровне и большей частью по запаху. Пузырек с «Фиджи» был пуст, «Анаис-Анаис» слишком приторны, и Светочка остановила свой выбор на «Шалимаре». Надушила затылок, за ушами, сгибы рук, лодыжки и под коленями. Не забыла внутреннюю часть подола и, усмехнувшись, прыснула из пульверизатора на свежевыбритое место — пригодится, хуже не будет. Сразу защипало, и, почесавшись, — жалко, подуть некому, — она подошла к окну — как там с погодой?
За грязными стеклами уже загорелись фонари, в их свете черные скелеты кленов казались мерзлыми и жалкими, так что сразу стало ясно — одеваться лучше теплее. Залетова старательно, так, чтобы узел получился сбоку, повязала на шею платок, накинула кожаный, на подкладке, плащ и вернулась в комнату за дорожным кофром фирмы «Самсонайт». Плевать, что колер не в тон. Он сам по себе — вещь, двести баксов стоит. А кроме того, в нем предметы на все случаи жизни — косметика, резервные трусы, зубная щетка и запас презервативов. Неисповедимы пути Господни…
«Ну, с богом». Захлопнув дверь, она повесила кофр на плечо и осторожно, стараясь ни во что не вляпаться, стала спускаться по ступеням. В предвкушении сегодняшнего вечера сердце ее учащенно билось, перед глазами так и маячили вытянувшиеся от зависти лица подруг, а в голове вереницей мелькали имена собственные, от которых учащался пульс и приятно захватывало дыхание: Ибсен, Сольвейг, Пер Гюнт, Норвегия… Норвегия!!!
Светочке оставалось открыть дверь подъезда, пересечь двор и выйти на проспект Ветеранов. Потом поймать частника, который за полтаху отвезет ее в ночной клуб «Занзибар», ну а там… Ибсен, Сольвейг, Пер Гюнт, Норвегия! Решительно распахнув дверь, она сделала еще один шаг к победе и на мгновение остановилась, поправляя на плече кофр, а тем временем…
Где-то наверху послышался зловещий, плавно переходящий в истошный кошачий вой скрежет когтей по железу, ветки затрещали под натиском живого болида, и прямо на прическу Залетовой свалился взъерошенный рыжий котище. Рыжее на рыжее. А еще считается, что закона аналогий не существует, лженаука мол. Отнюдь, подобное притягивается подобным, факт, как говорится, налицо. Потеряв от неожиданности дар речи, Светочка описала пятидесятибаксовые трусики и приложилась задом о землю, а летающий кот, видимо вследствие контузии, завопил по новой и еще глубже запустил когти девушке в физиономию. От него умопомрачительно разило хлорной вонью.
— Насилуют! — От сильной боли Светочка закричала в унисон с хищником, причем так страшно, что рыжий разбойник дрогнул и, сразу осознав свою ошибку, с позором ретировался в кусты. Опять-таки живым болидом, с истошным кошачьим воем. Шарахнулся в сторону случайный прохожий, затявкали кабсдохи на пустыре, а в доме напротив кое-где погасли окна и бдительные граждане приникли к стеклам. А ну как и впрямь насилуют кого…
— Чтоб ты сдох, падла! — Светочка, пошатываясь, поднялась на ноги, выловила из лужи кофр и, заметив дырку на спущенном чулке, внезапно язвительно усмехнулась. — Коко Шанель, говоришь? Марлен Дитрих? Раскатала губищи, дура…
В голове у нее оглушительно гудело, тело содрогалось от рыданий, кровь на лице смешивалась с макияжем, но самым омерзительным было ощущение мокрых трусиков на резком ноябрьском ветру… Шикарных, пятидесятибаксовых… Надетых, чтобы убить всех мужчинок. Вот тебе, Сольвейг, и конкурс красоты! Ибсен, Пер Гюнт, Норвегия! Эх, судьба…
Глава 1
На улице парило, не иначе собиралась гроза. Вместе с раскаленным воздухом вентилятор тянул в зал тополиный пух, от него свербило в носу, и в перерывах между раундами Серега Прохоров отчаянно чихал: «Апчхи, будь ты неладно». Кролик Роджер[1], пребывая в отличном настроении, скалил зубы, из-за которых, собственно, свою кликуху и получил, сопереживал — будьте здоровы, ваше сиятельство! — и яростно чесал зудившую, в красных полосах от каната, спину.
Отстояли уже четыре раунда. Вернее, отпрыгали, отуклонялись, отработали серийно руками и ногами. Пот заливал глаза, дышалось в истомном мареве зала с трудом, а тут еще пух этот… Поначалу, ввиду различия в весовых категориях, уговор был не работать с полным контактом в верхний уровень, но постепенно как-то забылось, и когда начался пятый раунд, Серега принялся «глушить по полной» — со всей мощью и сноровкой действующего мастера-тяжеловеса. Его руки, одетые в красные восьмиунцовки фирмы «Джи ай си», наносили замысловатые разноуровневые «тройки», ноги со ступнями сорок пятого размера стремительно, словно боевые молоты, рассекали воздух, и казалось, что перед таким напором устоять невозможно. Кролик Роджер, непонятно чему радуясь, уклонялся, входил в ближний бой и, будучи наконец прижат в угол, вдруг черт знает как вывернулся, успев с разворота приласкать агрессора коленом под зад. Удар пришелся точно в цель — атака захлебнулась, Серегу бросило грудью на канаты, и, яростно повернувшись, чтобы перейти в решительное наступление, он неожиданно замер и расхохотался.
— Мир, дружба, балалайка. — Широко улыбаясь, Кролик стоял на правой руке и, приветствуя спарринг-партнера левой, одновременно аплодировал ему босыми ногами. — Них шизен, но пасаран. Предлагаю боевую ничью.
Его жилистое, словно сплетенное из канатов, тело не выражало ни малейшего напряжения, бесцветные глаза светились усмешкой, и создавалось впечатление, что все происходящее на ринге было для него безобидной развлекухой. А рожа страшная, бандитская, на кроличью совсем не похожая. Больше на его жопу. Таких хорошие девушки не любят, а нехорошие дают только за деньги…
— Нэчья-то нэчья, а вот попа у мена балыт. — Серега мастерски изобразил грузина, потрогал ушибленное место и, огорченно шмыгнув носом, ударил партнера по перчаткам. — Ты ведь знаешь, Колян, у меня весь рабочий цикл с пятой точкой связан…
— А у нас вообще все делается через жопу. — Понимающе кивнув, тот легко вылез из ринга и, будто не стоял пять раундов с противником в полтора раза тяжелее себя, принялся работать на большом, в центнер, мешке — только гул по залу пошел.
«Двужильный он, что ли? — Вздохнув, Серега покосился на него, стянул отволглые перчатки и принялся разматывать мокрые, липкие от пота бинты. — И вообще, хрен его разберешь. С виду чел как чел, а взглянет иногда мельком — и мороз по коже. Не Кролик — санитар лесной. И улыбочка эта постоянная на конопатой роже. Больше похожая на оскал. Так сразу и вспоминается детская дразнилка: рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой… Да если бы его одного… И не лопатой вовсе… Наверняка или мент, или федерал, или бандит. А впрочем, по нынешним-то временам, какая принципиальная разница? В общем, странный Колян чувак, не простой, непонятный…» Понятно было только одно — жить с ним следовало в любви, мире и согласии.
Между тем пришло время заминаться, и, сбросив напряжение с натруженных мышц, кикбоксерская братия потянулась париться. Местная сауна запоминалась надолго, — сооруженная за отсутствием ольхи из сосновых досок, она густо источала смоляной дух, и воздух в ней был ядрено-жгучий, чуть полегче, чем в палатке с хлорпикрином для испытания противогазов. Кроме того, труженики ринга, забывая, что находятся в бане финской, а не русской, имели обыкновение поддать ковшичек-другой на каменку, так что люди случайные здесь долго не задерживались.
— Ташкент. — Отважно окунувшись в обжигающий полумрак, Кролик Роджер и Серега забрались на верхний полок, под самые натеки смолы на досках потолка, подсунули под зады полотенца — иначе нельзя, можно кое-что обварить — и принялись обильно потеть. Рядом, разомлев от жара, глубоко дышали коллеги по искусству, никто не разговаривал — набегались. Наконец Кролика пробрало, красный, аки рак, он выскочил из парной и, с жутким уханьем, плюхнулся в холодную воду, а чуть позже и Серега надумал освежиться — здоровенный, словно тюлень, как только бассейн из берегов не вышел. Наплескались всласть, смыли усталость под горячим душем и в ожидании закипающего чайника расположились в рекреации, комнате отдыха то есть. Чаи да сахары — достали из шкафчика чашки, не забыли про лимончик, а Роджер извлек из сумки банку с цветастой наклейкой:
— Конфитюр вишневый. Из Голландии.
— Конфитюр вишневый? Из Голландии? О!
Не мешкая, кикбоксерская братия придвинулась поближе, зазвенели ложки, и, обжигаясь, все принялись хлебать круто заваренный цейлонский — всякие там пакетики с чайной крошкой здесь не уважали. Пропотев по новой, поговорили за жизнь, налили по второй и, приделав конфитюру ноги, стали собираться сами — за окнами уже сгущался полумрак июльского вечера.
На улице заметно посвежело, ветер порывисто шелестел кронами деревьев, и, глядя на далекие сполохи молний, Кролик в задумчивости пропел:
— А ведь вихри враждебные веют над нами…
— Да, пожалуй, грянет буря. — Прохоров контрреволюционно улыбнулся, высморкался в два пальца и сменил тему. — Дернешь меня? Бендикс накрылся, женским органом. — Он махнул рукой в сторону лохматой «трешки» с «черным», ностальгически советским номером. — Вон она, ласточка моя, дает просраться. Весьма жидко.
— А «галстук» есть? —Кролик, поймав утвердительный кивок, залез в новенькую «рено», с легкостью запустил двигатель и скоро уже цеплял к своему фаркопу «галстук» — буксировочную веревку.
Хвала Аллаху, завелась «треха» с пол-оборота, и, распрощавшись, владельцы транспортных средств начали разъезжаться по своим делам. Роджер — по своим кроличьим, Серега же — по своим скорбным.
Как же все меняется в этой жизни! Думал ли он четыре года назад, что придется на лохматой бати-ной тачке «бомбить» клиента днями и ночами? Шутить изволите! В те времена он быстро пер в гору, взял бронзу на России, вплотную готовился к Европе, и все было бы хорошо, если бы не черномазый «шкаф» на ринге в Ванкувере. Достал, сука невоспитанная, вывел из себя.
Жутко осерчал тогда Серега — не сдержавшись, пнул гада в пах и тут же локтем едва не вышиб ему челюсть заодно с мозгами. Негра — в реанимацию, Прохорову — дисквалификацию и с «волчьим билетом» в федерацию. Российскую.
Однако он тогда не растерялся и, пустив большой спорт побоку, пристроился в ресторан «Акапульке» вышибалой. Не очень чтобы очень, но на жизнь хватало. Только, увы, всему приходит конец. Совместными заботами ментов, бандитов и налоговой полиции питейное заведение доблестно зачахло, и Серега, вновь оказавшись не при делах, понял, что нужны нынче не бойцы, а стрелки, причем с лицензией на охранную деятельность.
А вот с этой самой лицензией было напряженно. Он в общем-то никогда особо законопослушным членом общества не был, и все в округе знали, что, если Тормоз въедет в нюх, затормозишься надолго. Однажды его даже чуть не посадили, годиков эдак на пять, спасибо, вмешалась спортивная общественность, и олимпийской надежде пропасть не дали. Это уже потом, после армии, Прохоров остепенился и стал пускать в ход кулаки лишь в случае крайней на то необходимости. Возникавшей, впрочем, достаточно часто…
Так или иначе, на двадцать седьмом году жизнь дала трещину. Денег не стало, любимая «тойота», не вписавшись в поворот, превратилась в груду металлолома, а за время, пока он состоял при кабаке, нишу его в большом спорте заняли злые, молодые и способные. Итог печален — крепче за баранку держись, шофер! Да смотри, чтоб пассажиры не «устроили сквозняк», не дали по башке, да не опустили на бабки гаишники, достойные потомки Соловья-разбойника — тот так же свистел и грабил на дорогах.
Гроза между тем стремительно надвигалась. Расколов небо надвое, совсем уже близко полыхнул огненный зигзаг, на мгновение все замерло, и тут же, распугивая котов, пушечной канонадой загрохотал гром. Тучи, казалось, опустились на самые крыши, воздух сделался ощутимо плотным, стихия, судя по всему, шутить не собиралась. «Ну, бля, покатался. — Серега посмотрел на обезлюдевшие тротуары, сплюнул, помрачнел и механически включил подфарники. — Этак и бензин не отобьешь». Чтобы отвлечься от грустных мыслей и хоть немного поднять настрой, он включил приемник, но веселей не стало. Два притопа, три прихлопа плюс тошнотворные последние новости. И тут облом. Прохоров скривился, вырубил вещание и, притормозив на «помидор» [2], вихрем сорвался с места по желтому. Главное — уйти с перекрестка первым и, держась поближе к тротуару, зорко смотреть по сторонам, тогда клиент точно будет твой. А зазеваешься, его тут же подберут конкуренты — кто не успел, тот опоздал.
«Так, есть контакт. — Заметив в полумраке голосующую женскую фигурку, Прохоров включил по-воротник и, приняв вправо, плавно затормозил. — Ну, дай бог, чтоб не последняя». Дверь «трешки» открылась, в нос шибануло косметикой, и послышался юный прокуренный голосок:
— Расслабиться не желаете?
Лет пятнадцать, не старше, пэтэушница кривоногая, такой и низкая облачность не помеха. По идее, надо было бы согласиться — презер мой, мол, кончу быстро, или уломать на миньет за полцены — все равно погода нелетная. Еще лучше трахнуть на халяву на заднем сиденье, на прощанье хлопнув по попке: заходите к нам еще. Однако не стал Прохоров делать этого — несолидно, да и работать надо, буркнул только: «Гуляй, подруга», — и с ревом прогоревшего глушителя покатил прочь.
Едва он выехал на Пискаревку, наконец-таки хлынул ливень, сплошной косой стеной, будто что-то лопнуло на небе. На асфальте запузырились лужи, крупные капли дробно застучали по крыше, и, почувствовав, что дворники не справляются, Прохоров остановился — поближе к тротуару, подальше от греха. И тут же убедился, что в этой жизни не угадать, где найдешь, где потеряешь. Из-за пелены дождя возник насквозь промокший пьяненький мужичок и, узнав, что его согласны везти в Автово за стошечку, бодро полез в машину — хороший костюм, часы от японцев, деньги с такого можно вперед не брать. Строго говоря, переть через весь город за три доллара под проливным дождем, в потемках, — не ахти что, но, как говорится, на безрыбье и сам раком встанешь. Так что включил Серега ближний свет и потащился со скоростью катафалка — тише едешь, дальше будешь. Медленно и печально выехали на набережную, миновали мрачное краснокирпичье «Крестов», и пока тянулись через Неву, огибали Медного коня и катились по ухабам Нарвской заставы, дождь кончился, будто отрезало. На мокрых тротуарах появились прохожие, застучали по асфальту женские каблучки, и в июльской ночи разнесся ликующий лай справивших нужду барбосов.
— Смотри-ка, приплыли уже. — Прокемаривший всю дорогу мужичок расплатился и вышел у экс-ресторана «Нарва», а Сереге тут же улыбнулась удача в лице спешившей в Ломоносов влюбленной парочки. Обратный путь он проделал в обществе двух пьяных, но платежеспособных дам бальзаковского возраста, а когда выгрузил их в Лигово, метро уже закрылось и клиент пошел косяком. Правда, и желающих поправить бюджет путем извоза было хоть отбавляй, так что зевать не следовало.
К трем часам, почувствовав усталость, зверский голод и глубокое отвращение к презренному металлу, Прохоров с наслаждением отлил за киоском, потребил «Спикере» и твердо решил завязывать — плевать, всех денег не заработаешь. Он стремительно миновал район Сенной, лихо вырулил на пустой Московский и на бреющем полетел в крайнем левом ряду, только изношенный задний мост загудел.
Вскоре оказалось, что не он один уважает быструю езду, — не доезжая «Фрунзенской», в хвост ему пристроилась «девятка» с тонированными стеклами и принялась сигналить дальним светом, ежесекундно напоминая о своем присутствии пронзительным ревом музыкального клаксона — «я кукарача, я кукарача». Соседние полосы были свободны, движения практически никакого, и Серега сразу понял, что ребятки ищут на жопу большое дорожное приключение. Есть, однако, хотелось до тошноты, и, решив не связываться, а действовать по принципу «не трожь дерьмо», он уступил дорогу, перестроившись правее, — катитесь с песнями. Ничего подобного.
«Девятка» на обгон не пошла, — по-прежнему держась у Тормоза в кильватере, она пронзительно завывала: «Я кукарача». Понять ребяток было несложно — ску-у-у-у-у-чно, а так наедешь на лоха в колымаге с черными номерами, глядишь, настроение и поправится.
Если путь компромисса не дает результата, нужно вставать на тропу войны. «Ладно, суки». Зловеще ухмыльнувшись, Прохоров резко, чтобы у водителя «девятки» очко сыграло, дал по тормозам и тут же, уворачиваясь от удара, с полным газом ушел вправо. Преследователи, видимо перессавшись, увеличили дистанцию, но музыкальное сопровождение под ослепительный свет галогенок не отключили, и прохоровскому долготерпению пришел конец. Сбросив скорость, он приоткрыл дверь и мастерски, точно рассчитав направление турбулентных потоков, зелено и обильно харкнул на лобовое стекло «девятки». Тут же ушел вправо, затормозил и, хрустнув суставами пальцев, принялся ждать.
— Я маму твою. — Из остановившейся «девятки» выскочил разгоряченный джигит и, потрясая массивным ломиком, называемым в определенных кругах «Фомой Фомичем», с чисто восточным темпераментом устремился к «тройке». — Я жопу твою, я папу твою, я каждый пуговиц твою…
Отстояли уже четыре раунда. Вернее, отпрыгали, отуклонялись, отработали серийно руками и ногами. Пот заливал глаза, дышалось в истомном мареве зала с трудом, а тут еще пух этот… Поначалу, ввиду различия в весовых категориях, уговор был не работать с полным контактом в верхний уровень, но постепенно как-то забылось, и когда начался пятый раунд, Серега принялся «глушить по полной» — со всей мощью и сноровкой действующего мастера-тяжеловеса. Его руки, одетые в красные восьмиунцовки фирмы «Джи ай си», наносили замысловатые разноуровневые «тройки», ноги со ступнями сорок пятого размера стремительно, словно боевые молоты, рассекали воздух, и казалось, что перед таким напором устоять невозможно. Кролик Роджер, непонятно чему радуясь, уклонялся, входил в ближний бой и, будучи наконец прижат в угол, вдруг черт знает как вывернулся, успев с разворота приласкать агрессора коленом под зад. Удар пришелся точно в цель — атака захлебнулась, Серегу бросило грудью на канаты, и, яростно повернувшись, чтобы перейти в решительное наступление, он неожиданно замер и расхохотался.
— Мир, дружба, балалайка. — Широко улыбаясь, Кролик стоял на правой руке и, приветствуя спарринг-партнера левой, одновременно аплодировал ему босыми ногами. — Них шизен, но пасаран. Предлагаю боевую ничью.
Его жилистое, словно сплетенное из канатов, тело не выражало ни малейшего напряжения, бесцветные глаза светились усмешкой, и создавалось впечатление, что все происходящее на ринге было для него безобидной развлекухой. А рожа страшная, бандитская, на кроличью совсем не похожая. Больше на его жопу. Таких хорошие девушки не любят, а нехорошие дают только за деньги…
— Нэчья-то нэчья, а вот попа у мена балыт. — Серега мастерски изобразил грузина, потрогал ушибленное место и, огорченно шмыгнув носом, ударил партнера по перчаткам. — Ты ведь знаешь, Колян, у меня весь рабочий цикл с пятой точкой связан…
— А у нас вообще все делается через жопу. — Понимающе кивнув, тот легко вылез из ринга и, будто не стоял пять раундов с противником в полтора раза тяжелее себя, принялся работать на большом, в центнер, мешке — только гул по залу пошел.
«Двужильный он, что ли? — Вздохнув, Серега покосился на него, стянул отволглые перчатки и принялся разматывать мокрые, липкие от пота бинты. — И вообще, хрен его разберешь. С виду чел как чел, а взглянет иногда мельком — и мороз по коже. Не Кролик — санитар лесной. И улыбочка эта постоянная на конопатой роже. Больше похожая на оскал. Так сразу и вспоминается детская дразнилка: рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой… Да если бы его одного… И не лопатой вовсе… Наверняка или мент, или федерал, или бандит. А впрочем, по нынешним-то временам, какая принципиальная разница? В общем, странный Колян чувак, не простой, непонятный…» Понятно было только одно — жить с ним следовало в любви, мире и согласии.
Между тем пришло время заминаться, и, сбросив напряжение с натруженных мышц, кикбоксерская братия потянулась париться. Местная сауна запоминалась надолго, — сооруженная за отсутствием ольхи из сосновых досок, она густо источала смоляной дух, и воздух в ней был ядрено-жгучий, чуть полегче, чем в палатке с хлорпикрином для испытания противогазов. Кроме того, труженики ринга, забывая, что находятся в бане финской, а не русской, имели обыкновение поддать ковшичек-другой на каменку, так что люди случайные здесь долго не задерживались.
— Ташкент. — Отважно окунувшись в обжигающий полумрак, Кролик Роджер и Серега забрались на верхний полок, под самые натеки смолы на досках потолка, подсунули под зады полотенца — иначе нельзя, можно кое-что обварить — и принялись обильно потеть. Рядом, разомлев от жара, глубоко дышали коллеги по искусству, никто не разговаривал — набегались. Наконец Кролика пробрало, красный, аки рак, он выскочил из парной и, с жутким уханьем, плюхнулся в холодную воду, а чуть позже и Серега надумал освежиться — здоровенный, словно тюлень, как только бассейн из берегов не вышел. Наплескались всласть, смыли усталость под горячим душем и в ожидании закипающего чайника расположились в рекреации, комнате отдыха то есть. Чаи да сахары — достали из шкафчика чашки, не забыли про лимончик, а Роджер извлек из сумки банку с цветастой наклейкой:
— Конфитюр вишневый. Из Голландии.
— Конфитюр вишневый? Из Голландии? О!
Не мешкая, кикбоксерская братия придвинулась поближе, зазвенели ложки, и, обжигаясь, все принялись хлебать круто заваренный цейлонский — всякие там пакетики с чайной крошкой здесь не уважали. Пропотев по новой, поговорили за жизнь, налили по второй и, приделав конфитюру ноги, стали собираться сами — за окнами уже сгущался полумрак июльского вечера.
На улице заметно посвежело, ветер порывисто шелестел кронами деревьев, и, глядя на далекие сполохи молний, Кролик в задумчивости пропел:
— А ведь вихри враждебные веют над нами…
— Да, пожалуй, грянет буря. — Прохоров контрреволюционно улыбнулся, высморкался в два пальца и сменил тему. — Дернешь меня? Бендикс накрылся, женским органом. — Он махнул рукой в сторону лохматой «трешки» с «черным», ностальгически советским номером. — Вон она, ласточка моя, дает просраться. Весьма жидко.
— А «галстук» есть? —Кролик, поймав утвердительный кивок, залез в новенькую «рено», с легкостью запустил двигатель и скоро уже цеплял к своему фаркопу «галстук» — буксировочную веревку.
Хвала Аллаху, завелась «треха» с пол-оборота, и, распрощавшись, владельцы транспортных средств начали разъезжаться по своим делам. Роджер — по своим кроличьим, Серега же — по своим скорбным.
Как же все меняется в этой жизни! Думал ли он четыре года назад, что придется на лохматой бати-ной тачке «бомбить» клиента днями и ночами? Шутить изволите! В те времена он быстро пер в гору, взял бронзу на России, вплотную готовился к Европе, и все было бы хорошо, если бы не черномазый «шкаф» на ринге в Ванкувере. Достал, сука невоспитанная, вывел из себя.
Жутко осерчал тогда Серега — не сдержавшись, пнул гада в пах и тут же локтем едва не вышиб ему челюсть заодно с мозгами. Негра — в реанимацию, Прохорову — дисквалификацию и с «волчьим билетом» в федерацию. Российскую.
Однако он тогда не растерялся и, пустив большой спорт побоку, пристроился в ресторан «Акапульке» вышибалой. Не очень чтобы очень, но на жизнь хватало. Только, увы, всему приходит конец. Совместными заботами ментов, бандитов и налоговой полиции питейное заведение доблестно зачахло, и Серега, вновь оказавшись не при делах, понял, что нужны нынче не бойцы, а стрелки, причем с лицензией на охранную деятельность.
А вот с этой самой лицензией было напряженно. Он в общем-то никогда особо законопослушным членом общества не был, и все в округе знали, что, если Тормоз въедет в нюх, затормозишься надолго. Однажды его даже чуть не посадили, годиков эдак на пять, спасибо, вмешалась спортивная общественность, и олимпийской надежде пропасть не дали. Это уже потом, после армии, Прохоров остепенился и стал пускать в ход кулаки лишь в случае крайней на то необходимости. Возникавшей, впрочем, достаточно часто…
Так или иначе, на двадцать седьмом году жизнь дала трещину. Денег не стало, любимая «тойота», не вписавшись в поворот, превратилась в груду металлолома, а за время, пока он состоял при кабаке, нишу его в большом спорте заняли злые, молодые и способные. Итог печален — крепче за баранку держись, шофер! Да смотри, чтоб пассажиры не «устроили сквозняк», не дали по башке, да не опустили на бабки гаишники, достойные потомки Соловья-разбойника — тот так же свистел и грабил на дорогах.
Гроза между тем стремительно надвигалась. Расколов небо надвое, совсем уже близко полыхнул огненный зигзаг, на мгновение все замерло, и тут же, распугивая котов, пушечной канонадой загрохотал гром. Тучи, казалось, опустились на самые крыши, воздух сделался ощутимо плотным, стихия, судя по всему, шутить не собиралась. «Ну, бля, покатался. — Серега посмотрел на обезлюдевшие тротуары, сплюнул, помрачнел и механически включил подфарники. — Этак и бензин не отобьешь». Чтобы отвлечься от грустных мыслей и хоть немного поднять настрой, он включил приемник, но веселей не стало. Два притопа, три прихлопа плюс тошнотворные последние новости. И тут облом. Прохоров скривился, вырубил вещание и, притормозив на «помидор» [2], вихрем сорвался с места по желтому. Главное — уйти с перекрестка первым и, держась поближе к тротуару, зорко смотреть по сторонам, тогда клиент точно будет твой. А зазеваешься, его тут же подберут конкуренты — кто не успел, тот опоздал.
«Так, есть контакт. — Заметив в полумраке голосующую женскую фигурку, Прохоров включил по-воротник и, приняв вправо, плавно затормозил. — Ну, дай бог, чтоб не последняя». Дверь «трешки» открылась, в нос шибануло косметикой, и послышался юный прокуренный голосок:
— Расслабиться не желаете?
Лет пятнадцать, не старше, пэтэушница кривоногая, такой и низкая облачность не помеха. По идее, надо было бы согласиться — презер мой, мол, кончу быстро, или уломать на миньет за полцены — все равно погода нелетная. Еще лучше трахнуть на халяву на заднем сиденье, на прощанье хлопнув по попке: заходите к нам еще. Однако не стал Прохоров делать этого — несолидно, да и работать надо, буркнул только: «Гуляй, подруга», — и с ревом прогоревшего глушителя покатил прочь.
Едва он выехал на Пискаревку, наконец-таки хлынул ливень, сплошной косой стеной, будто что-то лопнуло на небе. На асфальте запузырились лужи, крупные капли дробно застучали по крыше, и, почувствовав, что дворники не справляются, Прохоров остановился — поближе к тротуару, подальше от греха. И тут же убедился, что в этой жизни не угадать, где найдешь, где потеряешь. Из-за пелены дождя возник насквозь промокший пьяненький мужичок и, узнав, что его согласны везти в Автово за стошечку, бодро полез в машину — хороший костюм, часы от японцев, деньги с такого можно вперед не брать. Строго говоря, переть через весь город за три доллара под проливным дождем, в потемках, — не ахти что, но, как говорится, на безрыбье и сам раком встанешь. Так что включил Серега ближний свет и потащился со скоростью катафалка — тише едешь, дальше будешь. Медленно и печально выехали на набережную, миновали мрачное краснокирпичье «Крестов», и пока тянулись через Неву, огибали Медного коня и катились по ухабам Нарвской заставы, дождь кончился, будто отрезало. На мокрых тротуарах появились прохожие, застучали по асфальту женские каблучки, и в июльской ночи разнесся ликующий лай справивших нужду барбосов.
— Смотри-ка, приплыли уже. — Прокемаривший всю дорогу мужичок расплатился и вышел у экс-ресторана «Нарва», а Сереге тут же улыбнулась удача в лице спешившей в Ломоносов влюбленной парочки. Обратный путь он проделал в обществе двух пьяных, но платежеспособных дам бальзаковского возраста, а когда выгрузил их в Лигово, метро уже закрылось и клиент пошел косяком. Правда, и желающих поправить бюджет путем извоза было хоть отбавляй, так что зевать не следовало.
К трем часам, почувствовав усталость, зверский голод и глубокое отвращение к презренному металлу, Прохоров с наслаждением отлил за киоском, потребил «Спикере» и твердо решил завязывать — плевать, всех денег не заработаешь. Он стремительно миновал район Сенной, лихо вырулил на пустой Московский и на бреющем полетел в крайнем левом ряду, только изношенный задний мост загудел.
Вскоре оказалось, что не он один уважает быструю езду, — не доезжая «Фрунзенской», в хвост ему пристроилась «девятка» с тонированными стеклами и принялась сигналить дальним светом, ежесекундно напоминая о своем присутствии пронзительным ревом музыкального клаксона — «я кукарача, я кукарача». Соседние полосы были свободны, движения практически никакого, и Серега сразу понял, что ребятки ищут на жопу большое дорожное приключение. Есть, однако, хотелось до тошноты, и, решив не связываться, а действовать по принципу «не трожь дерьмо», он уступил дорогу, перестроившись правее, — катитесь с песнями. Ничего подобного.
«Девятка» на обгон не пошла, — по-прежнему держась у Тормоза в кильватере, она пронзительно завывала: «Я кукарача». Понять ребяток было несложно — ску-у-у-у-у-чно, а так наедешь на лоха в колымаге с черными номерами, глядишь, настроение и поправится.
Если путь компромисса не дает результата, нужно вставать на тропу войны. «Ладно, суки». Зловеще ухмыльнувшись, Прохоров резко, чтобы у водителя «девятки» очко сыграло, дал по тормозам и тут же, уворачиваясь от удара, с полным газом ушел вправо. Преследователи, видимо перессавшись, увеличили дистанцию, но музыкальное сопровождение под ослепительный свет галогенок не отключили, и прохоровскому долготерпению пришел конец. Сбросив скорость, он приоткрыл дверь и мастерски, точно рассчитав направление турбулентных потоков, зелено и обильно харкнул на лобовое стекло «девятки». Тут же ушел вправо, затормозил и, хрустнув суставами пальцев, принялся ждать.
— Я маму твою. — Из остановившейся «девятки» выскочил разгоряченный джигит и, потрясая массивным ломиком, называемым в определенных кругах «Фомой Фомичем», с чисто восточным темпераментом устремился к «тройке». — Я жопу твою, я папу твою, я каждый пуговиц твою…