Страница:
Экран потемнел, однако ненадолго. Вскоре на нем опять появился Титов, он стоял на коленях с поднятыми руками на лестничной клетке. Двое крепких мужчин держали его на мушке, третий готовился уложить аспиранта лицом вниз и надеть наручники. Внезапно лица обоих стрелков перекосила гримаса, и они синхронно выстрелили друг другу в голову. В ту же секунду рука Титова с чудовищной силой вонзилась третьему в живот, на экране появились смазанные красные капли, кадр перекосился, мелькнуло оскаленное лицо аспиранта, и изображение пропало.
— Оператору он вырвал горло, — раздался голос зама по науке. — Совершенно очевидно наличие у объекта «Ш» исключительно сильной способности к внушению и определенного телепатического дара, а также возможности управлять своей энергетикой на уровне эфирного поля. — Он замолчал, кашлянул и пригладил пушистость на лысом черепе. — Вот информация в общих чертах.
— Спасибо, Григорий Павлович, вполне исчерпывающе. — Очкастый полковник сдержанно кивнул, выдержал паузу и продолжил: — Принято решение поставить способности объекта «Ш» на службу родине. Формально он вне закона, тут, как говорится, все средства хороши, то есть я хотел сказать, что цель в данном случае оправдывает средства. Главное, чтобы был реальный практический результат. Я понятно выразился?
Лица присутствующих были, как обычно, бесстрастны, и начальство подвело итог:
— Все соображения прошу в рабочем порядке не позднее послезавтра обсудить с Григорием Павловичем. — Полковник закурил и особым образом посмотрел на зама по науке. — Все, спасибо.
Уже в коридоре майор Кантария услышал мерзкий голос, от которого его передернуло:
— Тенгиз Русланович, подождите. — Зам по науке приблизился к нему и заглянул в глаза. — Мне показалось, что у вас уже имеются какие-то конкретные соображения, я не ошибаюсь? Думаю, нам есть о чем поговорить.
Стараясь скрыть изумление, Кантария двинулся за начальником — он знал, что тот «видит», но не подозревал, что до такой степени. Вот сволочь! Они вошли в кабину лифта, спустились на пару этажей и попали в уютное, но удивительно грязное лежбище зама по науке. Секретарши у него не было, на стене вместо календаря был приколот портрет Нострадамуса, в клетке весело заливалась пара канареек, а из красного угла по-доброму щурился запечатленный в чугуне Ильич.
Они сели. Один — раскованно, по-хозяйски, другой — не сгибая спины, на краешек стула.
— Ну-с, я весь внимание. — Волосатая лапа зама подперла плохо выбритую щеку, и на майора уставились немигающие, слегка косящие глаза. — Излагайте, излагайте.
В гляделки с начальством Кантария играть не стал, осторожно поерзав на стуле, он коротко вздохнул:
— Понимаете, этот аспирант существует не сам по себе, а в связи с определенным энергетическим центром, эгрегором то есть. Тот подпитывает его, дает определенные возможности, Титов же в свою очередь осуществляет обратную связь — заряжает эгрегор своей активностью на всех планах…
— Мне вообще-то известно, что такое эгрегор, молодой человек, — нетерпеливо прервал его заместитель. — Давайте по существу, время дорого. По крайней мере, мое.
Кантария с ненавистью глянул на профессорско-полковничью лысину, но остался в рамках.
— Так вот, если максимально ослабить влияние родного эгрегора, ну хотя бы путем энергетического вихря, и сразу же подключить сознание Титова к информационному полю нашего «черного отдела», то особо строптивиться он не будет. Ну, может быть, крыша у него слегка поедет, так ведь он все равно вне закона. — Майор замолчал и облизнул пересохшие губы. — Количество операторов, медитационный режим, все рабочие моменты можно уточнить. Это уже вопрос технический.
— Ладно, — зам неожиданно встал из-за стола, — диктум фактум, то есть, как говорили латиняне, сказано — сделано. Завтра утром жду от вас конкретику. Завтра утром…
И совершенно неожиданно для Кантарии похлопал его по плечу своей короткопалой лапой.
Утром Маша нежно поцеловала майора в губы.
— И все-то вы врете, больной, умирающие так не трахаются!
Сарычев улыбнулся. Ночью они действительно спали мало — как только тахта выдержала! И было им по-настоящему хорошо, как это бывает, когда женщина хочет, а мужчина может…
Часам к двенадцати пополудни Александр Степанович все же выбрался из койки и направился к себе, чтобы накормить хищников. Открыв дверь, он обнаружил, что держатся они молодцом — Лумумба задумчиво раскачивался на занавеске, а его «белый» брат сусликом стоял на задних лапах и пытался ухватить товарища розовой пастью за хвост. Накормив зверей, майор их вычесал, обласкал и принялся готовиться к переезду. Были сборы недолги — засунуть в машину боксерский мешок, положить чемодан с барахлишком и — можно двигать к арендодателю Капу за обещанными ключами от квартиры, где Царила сейчас неземная скорбь: лишь слезы и звучали прощальные, несколько занудные речи. Расстались на щемящей ноте, лучшими друзьями.
Выходные майор провел неплохо, очень даже, в Машиной обществе, а когда утром в понедельник она Ушла на службу, он достал куцый телефонный справочник с грозной надписью на обложке «Для служебного пользования» и для начала позвонил в Калининское ГАИ.
— Капитана Сысоева, — спросил он. Сарычеву ответили, что капитан Сысоев, которого он, честно говоря, и в глаза-то ни разу не видел, на выезде, и майор тут же набрал другой номер.
— Помощник дежурного старшина Кротов слушает, — лениво отозвались в трубке.
— Это капитан Сысоев, пашу на выезде. — Голос Сарычева был полон нахальства. — Подскажи, куда едем-то?
— В Анадырь, — без тени удивления отозвался помдеж, давно уже обнаруживший, что весь офицерский состав пропил мозги окончательно.
— Ну, будь здоров, — пожелал ему Сарычев и начал вращать телефонный диск по-новой.
— Здравствуйте, барышня. Из Анадыри. Беспокоит Калининское. Машинку установите, пожалуйста, — ласково пропел он и назвал номер черного «мерса-купе».
— Минуту. — В трубке было слышно, как ноготки забегали по клавишам клавиатуры, потом компьютер противно пискнул, и барышня с удивлением отозвалась: — Номер в банке данных отсутствует.
— Спасибо, милая, — тоже удивился Сарычев, несколько обескураженно хмыкнул и медленно положил трубку. — Ну и ни хрена ж себе! — буркнул в усы, покачал головой и пошел завтракать тем, что осталось от праздничного стола.
Подкрепившись салатом, разогретой на сковородке бастурмой и крепким чаем, он не спеша пробил нору депутата Цыплакова и пошел греть машину, решив взглянуть на него лично.
Народный избранник окопался в самом начале Невского. Парковка там была запрещена, потому, остановившись чуть ли не за полкилометра, Сарычев ножками добрался до величественной мраморной лестницы, ведущей к дубовым дверям с надписью: «Представительство депутата государственной думы Алексея Михайловича Цыплакова».
Внутри майору первым делом бросился в глаза огромный предвыборный плакат, красочно запечатлевший выразителя сокровенных народных чаяний. Алексей Михайлович Цыплаков взметнулся на нем в полный рост, одетый в скромный трехкилобаксовый костюмчик от Армани, а поверх его головы было крупно начертано красным: «Боль народная — в сердце моем».
«Представительно смотрится, гад, ничего не скажешь», — в меру восхитился майор, устроился на шатком стуле, вздохнул и огляделся.
Сидел он замыкающим в огромной очереди, состоящей в основном из людей пожилых, взволнованных, горестно перебирающих в руках какие-то бумажонки. Впереди, там, где ярко светили галогеновые лампы, стоял письменный стол, за которым зевала скучающая барышня, а напротив нее, рядом с массивной дверью, облагороженной бронзовой табличкой «А. М. Цыплаков, депутат Госдумы», два здоровенных, стриженных под ежик детины сверлили приближавшихся профессионально тяжелым, неласковым взглядом. Дело у народного чаятеля было поставлено как надо…
Александр Степанович пропарился в очереди уже часа два, когда в коридоре раздался громкий, привыкший говорить много баритон, и, ласково улыбаясь своим избирателям, Алексей Михайлович в сопровождении молодцов вышел на улицу.
Несмотря на запрет парковки, внизу его ждала машина — скромная, не первой свежести, «четверка». Отослав телохранителей, депутат самолично, на виду у всех, уселся за руль и направился прямиком на Малую Морскую, где была запаркована Сарычевская «девятка». Пока он стоял на светофоре с включенным правым поворотником, майор, дабы не отстать, шмелем кинулся к своей машине. И кто это придумал фигню, что поспешить — значит кого-то насмешить?
Только торопился он совершенно напрасно. Депутат прополз метров пятьсот и остановился, не доезжая буквально пару корпусов до «девятки». Здесь он покинул «четверку» и пересел в роскошную перламутровую «вольво-940», где его уже ждала охрана. Нетрудно было догадаться, что Алексей Михайлович Цыплаков хоть и сволочь, но далеко не дурак…
Иномарка величественно поплыла по Малой Морской, выкатилась на набережную и взяла курс на мост лейтенанта Шмидта, давая возможность спокойно вести ее, отстав корпусов на пять. Тем более что ехали недолго — вырулив на Большой проспект, «вольво» повернула направо и остановилась возле недавно открывшегося модного заведения «Виват Россия».
Национальный колорит и истинно русский размах здесь начинали ощущаться прямо от дверей — у входа пьяный до изумления картонный Александр Данилович Меншиков обнимал полуголую непотребную девицу. Надпись сверху гласила: «А по сему стоять будет нерушимо». В дверях встречал гостей здоровенный бородатый мужик, косивший под начальника тайной канцелярии князя-кесаря Ромодановского и работавший вместе с огромным дрессированным медведем. В стилизованном под корабельный трюм зале, скудно освещенном зыбким светом свечей, обреченно прели в стрелецких кафтанах халдеи, а местные шкуры носили парики и называли клиентов на старинный манер — талантами. Рублями, впрочем, старались не брать, все больше гульденами да талерами…
Майор припарковался неподалеку от входа. Наблюдая, как народный избранник, протиснувшись бочком мимо поднявшегося на дыбы медведя, исчез в глубине трюма, он с нежностью вспомнил о недоеденной бастурме.
Цыплаков уселся на свое излюбленное место и заказал весьма скромно — уши поросячьи в уксусе, похлебку курячью шафранную, к ней расстегайчиков с вязигой, куриных пупков на меду, а для основательности шашлык из осетрины по-астрахански да жаворонка с чесночной подливой. Запивать он решил тоже по-простому — имбирным квасом, потом подумал и взял все же штоф анисовой — исключительно для поднятия настроения.
А было оно нынче поганым — навалилось все как-то сразу, черным комом. Тяжело на душе, неспокойно. Скоро ехать в столицу нашей родины, на сессию, а там хоть сдохнуть, но протащить Закон об обороте наркотических средств именно в той редакции, за которую уплачено. Ну а если не выйдет…
«Не бзди, — успокаивал его давеча Гнилой, — там половина наших сидит, пойте хором — будет все мазево». «Да, — вздохнув, Алексей Михайлович влил в себя анисовки и впился зубами в поросячье ухо, — вот и ехал бы сам, босота, не держал бы меня за шестерку».
Квасок был что надо — лился в глотку сам собой. Да и похлебка курячья впечатляла… Выхлебав наваристый, жирный бульон, Алексей Михайлович, однако же, потроха трогать не стал, хватанул еще стопочку анисовой и опять задумался. «Что же все-таки стряслось с Гранитным? Ну замочили, ну взяли общак — бывает, жизнь такая. Да вот только кто? Ни секретарши-суки, ни телохранитель этот его малохольный ничего путного не говорят, не иначе как в долю упали, падлы. Трюмить их надо».
Проигнорировав пупки в меду, депутат принялся за шашлык и, убрав его без остатка, твердо решил перевести все стрелки на Гранитного. Со жмуров взятки гладки. Его же депутатская совесть чиста — контракт с бабками он переслал по назначению и в срок. А потом, не ошибается тот, кто ни хрена собачьего не делает… Чувствуя, что насытился, Цыплаков раскатисто икнул и, одолев лишь половину жаворонка, элегантно сложил крест накрест ножик с вилкой — пусть все знают, что он человек культурный, а значит, уважаемый. Конечно, уважаемый — денег здесь с него не брали, хоть ужрись, так скомандовала местная «крыша»…
Однако депутатское время, как это широко известно, принадлежит народу. Пора было в путь. Прокравшись мимо изувера Ромодановского, который угощался чем-то из огромной кастрюли на пару с Топтыгиным, Алексей Михайлович открыл дверь машины, начальственно нахмурил брови и уселся в подогреваемое анатомическое кресло. От съеденного и выпитого на халяву настроение у него несколько улучшилось. Однако, представив, что его вскоре ожидает, он помрачнел и хмуро скомандовал водиле:
— В Гатчину давай.
При этом оба телохранителя предприняли титанические усилия, чтобы не заржать и, справившись с собой, степенно вздохнули. В Гатчину так в Гатчину, Бельмондо так Бельмондо…
А все оттого, что состояние интимной сферы хозяина было известно им досконально. Сколько ни платили врачам, как ни изгалялись они над несчастным Алексеем Михайловичем, все было напрасно — эрекция к депутату возвращаться не желала. Чего только он ни вытерпел во имя любви — и голодал, и часами парился в сауне, и сосульку ему в зад совали, двадцатипятисантиметровую, до упора. Все испытал. Казалось бы, ничего уже больше и придумать-то невозможно, ан нет — объявилась некая мастерица, лечившая по старинным римским рецептам со стопроцентной гарантией. Не в Риме, правда, в той же самой Гатчине…
Миновав Среднюю Рогатку, «вольво» выбралась из города, взобралась на Пулковскую гору и покатила по Киевскому шляху. Хотя на шипованной резине она держала дорогу отлично, быстро ехать Цыплаков не разрешал — депутатская жизнь у него одна, и расставаться с ней он пока не собирался. Успеется…
Миновали Гатчинские ворота, оставили позади красивейший когда-то парк и, свернув налево, оказались возле двухэтажного особняка с завлекательной вывеской у входа: «Центр нетрадиционных методов лечения». С минуту Цыплаков сидел неподвижно, видимо собираясь с духом, потом крякнул, вышел из машины и начал подниматься по мраморным ступеням к внушительной дубовой двери.
Едва он вошел внутрь, как экипаж сделал музыку погромче, взялся за хозяйский «Давидофф» и разговорился.
— Серый, ты «зубило» белое метрах в пятидесяти сечешь? — спросил водила, молодой, крепкий, с рассеченной левой бровью и широкими разбитыми ладонями.
Тот, к кому он обратился, повернул здоровенную коротко остриженную башку на толстенном обрубке шеи и всмотрелся в темноту вечера.
— Ну? — Он затянулся и глянул на рулевого. — Не возбуждает.
Водитель выпустил колечко дым и негромко сказал:
— Я ее срисовал на выезде из города, она конкретно нас ведет. При Дипе говорить не хотелось — вдруг его кондратий хватит.
Третий бодигард, экс-старший лейтенант из кагэбзшной «Волны», хрустнул набитыми костяшками пальцев.
— А может, прижать его и отбить нюх, чтобы интерес пропал сразу и надолго?
В это мгновение, как будто услышав его, из «зубила» кто-то вышел и неторопливо направился к иномарке. Отработанными, доведенными до автоматизма движениями цыплаковская гвардия выхватила стволы и, дослав патроны в патронники, замерла в засаде, а мужичок из «девятки», оказавшись усатым и вежливым, тихонечко так постучался в водительскую дверь «вольво». Едва тонированное стекло опустилось, он произнес негромко и ласково:
— Спать! Баюшки-баю!
Ласково-то ласково, да только в голосе его была таинственная сила, заставлявшая подчиняться безропотно, бездумно, без намека на сопротивление. Она проникала в душу, туманила голову и, словно цепями, сковывала волю. Устоять было невозможно. Так что мгновенно на храбрецов навалилась зевота, головы их бессильно свесились, рты раскрылись. Выло слышно, как упали пушки из их расслабленных рук, и стражи депутатской неприкосновенности громко захрапели.
Наничье
Настроение было отличное. Мерседесовский «двигун», даром что двенадцатилетний, уверенно тянул тяжелогруженую машину и смехотворным расходом соляры вызывал у сидевшего за рулем Ивана Кузьмича Скворцова самые нежные к себе чувства. «Умеют делать, сволочи», — уважительно подумал он об империалистах и непроизвольно вздрогнул, вспомнив дубовые педали МАЗа, на котором когда-то возил щебень. Сплюнул, выругался про себя, вслух же сказал несколько странное: «Мда, Москва—Воронеж хрен догонишь».
Из себя Скворцов был мужиком видным. Высоким, плечистым, и хоть давно уже перевалило ему за сороковник и напарник Мишка вон Иваном Кузьмичом кличет, но давешнюю «плечевую», что волокли, наверное, верст пятьсот, драл с ним на равных, да еще как — старый конь борозды не испортит. Да и вообще все в этом рейсе сложилось удачно. Солярка подвернулась левая — поднялись. На «парахете», куда привезли груз, приняли радушно, накормили до отвала да еще презентовали каждому по мешку соли — дома пригодится. И шкуреха попалась на редкость душевная и без претензий…
«Здрасте вам». — Заметив указатель «Санкт-Петербург». Иван Кузьмич ощерил крепкие, хоть и прокуренные зубы и, представив, как после баньки дерябнет пива с зажаренными до хруста охотничьими колбасками, даже застонал. Однако не забыл сбросить скорость до шестидесяти. Менты от перестройки в корягу оборзели…
«Ласточка ты моя», — с нежностью подумал, почувствовав, что при торможении машину не ведет, перестроился в правый ряд и, въехав в город, начал ее придерживать, чтобы красневший впереди светофор миновать по зеленому. Неожиданно перед глазами возникла непроницаемая пелена и затошнило так сильно, что буквально вывернуло наизнанку. Когда это прошло, мир сразу будто выцвел, не осталось никаких чувств и мыслей, кроме бешеной злобы и ненависти ко всему окружающему. Какой, спрашивается, смысл-то во всем этом мерзостном копошении в дерьме, называемом нашей жизнью? Все схвачено и куплено, шито белыми нитками, скошено набекрень… Мужики — гниды, бабы — бляди, правители…
— Ну, суки! — Иван Кузьмич снял ногу с тормоза и привычно врубил скорость. Мощно дав по газам, он с трепещущим от восторга сердцем мастерски своротил в сторону какую-то зазевавшуюся иномарку, занял средний ряд и с упоением заметил, как шарахаются в разные стороны от его колес сволочи-автовладельцы, от которых на дорогах одна только беда.
— Кузьмич, тормози, ты чего, Кузьмич! — Позади на спальном месте заворочался напарник, однако Скворцов, ощутив его руку на своем плече, не оборачиваясь, со страшной силой ударил салапета в сонливую рожу.
— Заткнись! Не перечь, сынок, старшим!
Настроение у него улучшалось прямо на глазах, а все оттого, что малохольный водила на «фиате» не успел толком увернуться и, вылетев на встречную полосу, столкнулся с другим лохом, в них впилился еще кто-то, и все это со взрывом загорелось. В общем, умора!
Внезапно перестав смеяться, Иван Кузьмич опять почувствовал прилив злобы, яростно засопел и с радостью заметил автобусную остановку. «Привет, ребята» . — С ухмылочкой он круто принял вправо и, проехавшись колесами по тротуару, с наслаждением услышал смачные, могучим бампером в податливую плоть, звуки ударов… Так он снес еще пару остановок, без счета изничтожил иномарок, а потом вдруг стал слышен вой сирен и раздались команды гибэдэ-дэшников.
— Чего? Чего? —Иван Кузьмич недобро улыбнулся и резко крутанул рулем вправо, так что разговорчивый ментяра в «Жигулях» сразу же заткнулся, налетев на столб. В ту же секунду послышались отрывистые хлопки выстрелов, еще, еще, еще, однако машина продолжала уверенно переть вдоль опустевшей улицы. «И стрелять-то не умеете, гады! — Иван Кузьмич презрительно скривился и дал по тормозам: — Ну что, взяли?» Увидев в зеркало заднего вида, как испуганно шарахнулись преследователи, он громко рассмеялся и, чтобы было нескучно пустил свой бампер по припаркованным у тротуар машинам. Только искры полетели…
Скоро дорога окончательно опустела, ехать сделалось неинтересно, так что, заметив вдалеке множество сверкающих гаишных маячков, Иван Кузьмич даже обрадовался. «Ну, здорово, ложкомойники!» — ухмыльнулся он и вжал педаль газа до упора. Машина понеслась стремительно, и только в последнюю минуту Скворцов увидел, что на тротуаре, укрывшись за будкой троллейбусной остановки, затаился грейдер, а во всю ширину проезжей части выложен «скорпион». Стало ясно, что, по убогому ментовскому разумению, он должен непременно пропороть колеса своего МАЗа о шипы.
«Не дождетесь, псы поганые!» — Нога его мягко опустилась на педаль тормоза, а руки привычно стали выворачивать руль, стараясь сделать это своевременно и плавно. Мастер, он и есть мастер, — тяжелогруженая фура с шумом, едва не опрокинувшись, на дымящихся скатах свернула в боковой проезд.
Там ее тоже ждали — путь загораживал бульдозер. «Врешь, не возьмешь!» — с яростным криком Скворцов направил фуру прямо на столики уличного кафе, проехался по ним и на всем ходу врезался в сияющую стеклянную витрину —всем приятного аппетита! Последнее, что он запомнил, было что-то длинное и острое, стремительно надвигавшееся на него, на какой-то миг мозг его пронзила боль, затем она ушла, и все краски мира для Ивана Кузьмича погасли. Кусок арматуры прошил его череп насквозь.
Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб меховое кожпальто и, поднявшись на второй этаж, двинулся по коридору. Открыл внушительную дверь и очутился в небольшом предбаннике, где за солидным письменным столом восседала миловидная девица в белом халате и колпаке.
— Моя фамилия Цыплаков, — слегка дрожащим голосом представился депутат. — Я записан на 17.00.
— Минуту. — Девица в белом сверилась по журналу, изрядно облегчила депутатский кошелек и, ласково кивнув, с благожелательной улыбкой указала на кресло. — Матрона еще занята. Вам придется подождать.
Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ждать ему пришлось недолго. Вскоре открылись двери и показался хорошо одетый пожилой мужик. Глаза его были расширены и полны невыразимого ужаса, чело бледно, галстук съехал набок, и шел как-то странно, будто в зад ему забили толстый осиновый кол. «Батюшки». — Рот Алексея Михайловича мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже послышалось:
— Следующий!
Пришлось вставать и идти на зов.
Его сразу окутал густой волнующий запах. Голова закружилась, нервы превратились в натянутые струны, и одетая в стыдливую, до пят, нежно-розовую столу молодая женщина с белой лентой непорочности в волосах показалась ему прекрасной, словно богиня.
— Прошу вас. — Она усадила депутата на крытое красным бархатом ложе и, прижав его руку к своему упругому бедру, стала ждать результата, которого, увы, не последовало.
— Анастасия! — крикнула она мелодично и принялась бедного депутата раздевать, а из-за занавески появилась молодая ладная девица в короткой тоге с разрезом спереди. Она начала медленно, под музыку освобождаться от одежд, весьма волнительно и профессионально …
— О господин мой, раздвинь же свои чресла! — Оставшись в одних сандалиях, она приблизилась к Алексею Михайловичу и принялась ласкать его, умело и изощренно, постепенно переходя на миньет, но все было тщетно — увы, мужская гордость его спала. Похоже, летаргическим сном…
— Так, так… Ну и ну… — Матрона нахмурилась, закусила губу и приступила к действиям более решительным.
В ее руках оказался солидных размеров деревянный фаллос, обтянутый бычьей кожей. Окунув его в оливковое масло и обсыпав перцем с толченым семенем крапивы, она принялась медленно, со знанием дела, запихивать инструмент в задний проход бедного Алексея Михайловича. Депутат вскричал не своим голосом, а когда сооружение полностью исчезло в его заду, матрона поднесла ему кубок с дурно пахнущим зельем.
— Пей! — произнесла она повелительно и принялась хлестать засушенной крапивой по низу живота. — До дна! До д-на!
Заиграла музыка, и девица в сандалиях снова принялась выплясывать, принимая всевозможные позы для вящего депутатского удовольствия. Недвусмысленные, игривые, способные поднять мертвеца… Это продолжалось долго. Уже закончилось зелье в кубке, и танцовщица вся покрылась потом, но эффекта не наблюдалось по-прежнему. И вроде даже хуже стало.
— Да, случай запущенный, — вытащив искусственный орган из депутатского заднего прохода, матрона вздохнула. — Меньше чем за пять сеансов не управимся…
Алексей Михайлович отреагировал не сразу — отвлекала боль в заду, а выбравшись из ступора, негромко застонал и часто-часто закивал головой: «Да, да, за пять сеансов…»
Не помня себя, он кое-как оделся, сухо попрощался с матроной и, пока спускался вниз, твердо решил: плевать, пускай не стоит, но сюда он больше ни ногой. Мелкими шажками доковылял до машины, горестно открыл дверь и, мученически застонав, опустился в кресло. Чувство было такое, будто его только что сняли с кола…
Однако самое страшное только начиналось. За рулем сидел амбалистый усатый мужик, и, узнав его, Алексей Михайлович дико заорал — это был клиент, контракт на которого передал ему Гнилой. В ужасе Цыплаков попытался выскочить из машины, но крепкие руки тут же вдавили его в кресло и сильным ударом в нос отбили всякую охоту делать резкие движения.
— Оператору он вырвал горло, — раздался голос зама по науке. — Совершенно очевидно наличие у объекта «Ш» исключительно сильной способности к внушению и определенного телепатического дара, а также возможности управлять своей энергетикой на уровне эфирного поля. — Он замолчал, кашлянул и пригладил пушистость на лысом черепе. — Вот информация в общих чертах.
— Спасибо, Григорий Павлович, вполне исчерпывающе. — Очкастый полковник сдержанно кивнул, выдержал паузу и продолжил: — Принято решение поставить способности объекта «Ш» на службу родине. Формально он вне закона, тут, как говорится, все средства хороши, то есть я хотел сказать, что цель в данном случае оправдывает средства. Главное, чтобы был реальный практический результат. Я понятно выразился?
Лица присутствующих были, как обычно, бесстрастны, и начальство подвело итог:
— Все соображения прошу в рабочем порядке не позднее послезавтра обсудить с Григорием Павловичем. — Полковник закурил и особым образом посмотрел на зама по науке. — Все, спасибо.
Уже в коридоре майор Кантария услышал мерзкий голос, от которого его передернуло:
— Тенгиз Русланович, подождите. — Зам по науке приблизился к нему и заглянул в глаза. — Мне показалось, что у вас уже имеются какие-то конкретные соображения, я не ошибаюсь? Думаю, нам есть о чем поговорить.
Стараясь скрыть изумление, Кантария двинулся за начальником — он знал, что тот «видит», но не подозревал, что до такой степени. Вот сволочь! Они вошли в кабину лифта, спустились на пару этажей и попали в уютное, но удивительно грязное лежбище зама по науке. Секретарши у него не было, на стене вместо календаря был приколот портрет Нострадамуса, в клетке весело заливалась пара канареек, а из красного угла по-доброму щурился запечатленный в чугуне Ильич.
Они сели. Один — раскованно, по-хозяйски, другой — не сгибая спины, на краешек стула.
— Ну-с, я весь внимание. — Волосатая лапа зама подперла плохо выбритую щеку, и на майора уставились немигающие, слегка косящие глаза. — Излагайте, излагайте.
В гляделки с начальством Кантария играть не стал, осторожно поерзав на стуле, он коротко вздохнул:
— Понимаете, этот аспирант существует не сам по себе, а в связи с определенным энергетическим центром, эгрегором то есть. Тот подпитывает его, дает определенные возможности, Титов же в свою очередь осуществляет обратную связь — заряжает эгрегор своей активностью на всех планах…
— Мне вообще-то известно, что такое эгрегор, молодой человек, — нетерпеливо прервал его заместитель. — Давайте по существу, время дорого. По крайней мере, мое.
Кантария с ненавистью глянул на профессорско-полковничью лысину, но остался в рамках.
— Так вот, если максимально ослабить влияние родного эгрегора, ну хотя бы путем энергетического вихря, и сразу же подключить сознание Титова к информационному полю нашего «черного отдела», то особо строптивиться он не будет. Ну, может быть, крыша у него слегка поедет, так ведь он все равно вне закона. — Майор замолчал и облизнул пересохшие губы. — Количество операторов, медитационный режим, все рабочие моменты можно уточнить. Это уже вопрос технический.
— Ладно, — зам неожиданно встал из-за стола, — диктум фактум, то есть, как говорили латиняне, сказано — сделано. Завтра утром жду от вас конкретику. Завтра утром…
И совершенно неожиданно для Кантарии похлопал его по плечу своей короткопалой лапой.
Утром Маша нежно поцеловала майора в губы.
— И все-то вы врете, больной, умирающие так не трахаются!
Сарычев улыбнулся. Ночью они действительно спали мало — как только тахта выдержала! И было им по-настоящему хорошо, как это бывает, когда женщина хочет, а мужчина может…
Часам к двенадцати пополудни Александр Степанович все же выбрался из койки и направился к себе, чтобы накормить хищников. Открыв дверь, он обнаружил, что держатся они молодцом — Лумумба задумчиво раскачивался на занавеске, а его «белый» брат сусликом стоял на задних лапах и пытался ухватить товарища розовой пастью за хвост. Накормив зверей, майор их вычесал, обласкал и принялся готовиться к переезду. Были сборы недолги — засунуть в машину боксерский мешок, положить чемодан с барахлишком и — можно двигать к арендодателю Капу за обещанными ключами от квартиры, где Царила сейчас неземная скорбь: лишь слезы и звучали прощальные, несколько занудные речи. Расстались на щемящей ноте, лучшими друзьями.
Выходные майор провел неплохо, очень даже, в Машиной обществе, а когда утром в понедельник она Ушла на службу, он достал куцый телефонный справочник с грозной надписью на обложке «Для служебного пользования» и для начала позвонил в Калининское ГАИ.
— Капитана Сысоева, — спросил он. Сарычеву ответили, что капитан Сысоев, которого он, честно говоря, и в глаза-то ни разу не видел, на выезде, и майор тут же набрал другой номер.
— Помощник дежурного старшина Кротов слушает, — лениво отозвались в трубке.
— Это капитан Сысоев, пашу на выезде. — Голос Сарычева был полон нахальства. — Подскажи, куда едем-то?
— В Анадырь, — без тени удивления отозвался помдеж, давно уже обнаруживший, что весь офицерский состав пропил мозги окончательно.
— Ну, будь здоров, — пожелал ему Сарычев и начал вращать телефонный диск по-новой.
— Здравствуйте, барышня. Из Анадыри. Беспокоит Калининское. Машинку установите, пожалуйста, — ласково пропел он и назвал номер черного «мерса-купе».
— Минуту. — В трубке было слышно, как ноготки забегали по клавишам клавиатуры, потом компьютер противно пискнул, и барышня с удивлением отозвалась: — Номер в банке данных отсутствует.
— Спасибо, милая, — тоже удивился Сарычев, несколько обескураженно хмыкнул и медленно положил трубку. — Ну и ни хрена ж себе! — буркнул в усы, покачал головой и пошел завтракать тем, что осталось от праздничного стола.
Подкрепившись салатом, разогретой на сковородке бастурмой и крепким чаем, он не спеша пробил нору депутата Цыплакова и пошел греть машину, решив взглянуть на него лично.
Народный избранник окопался в самом начале Невского. Парковка там была запрещена, потому, остановившись чуть ли не за полкилометра, Сарычев ножками добрался до величественной мраморной лестницы, ведущей к дубовым дверям с надписью: «Представительство депутата государственной думы Алексея Михайловича Цыплакова».
Внутри майору первым делом бросился в глаза огромный предвыборный плакат, красочно запечатлевший выразителя сокровенных народных чаяний. Алексей Михайлович Цыплаков взметнулся на нем в полный рост, одетый в скромный трехкилобаксовый костюмчик от Армани, а поверх его головы было крупно начертано красным: «Боль народная — в сердце моем».
«Представительно смотрится, гад, ничего не скажешь», — в меру восхитился майор, устроился на шатком стуле, вздохнул и огляделся.
Сидел он замыкающим в огромной очереди, состоящей в основном из людей пожилых, взволнованных, горестно перебирающих в руках какие-то бумажонки. Впереди, там, где ярко светили галогеновые лампы, стоял письменный стол, за которым зевала скучающая барышня, а напротив нее, рядом с массивной дверью, облагороженной бронзовой табличкой «А. М. Цыплаков, депутат Госдумы», два здоровенных, стриженных под ежик детины сверлили приближавшихся профессионально тяжелым, неласковым взглядом. Дело у народного чаятеля было поставлено как надо…
Александр Степанович пропарился в очереди уже часа два, когда в коридоре раздался громкий, привыкший говорить много баритон, и, ласково улыбаясь своим избирателям, Алексей Михайлович в сопровождении молодцов вышел на улицу.
Несмотря на запрет парковки, внизу его ждала машина — скромная, не первой свежести, «четверка». Отослав телохранителей, депутат самолично, на виду у всех, уселся за руль и направился прямиком на Малую Морскую, где была запаркована Сарычевская «девятка». Пока он стоял на светофоре с включенным правым поворотником, майор, дабы не отстать, шмелем кинулся к своей машине. И кто это придумал фигню, что поспешить — значит кого-то насмешить?
Только торопился он совершенно напрасно. Депутат прополз метров пятьсот и остановился, не доезжая буквально пару корпусов до «девятки». Здесь он покинул «четверку» и пересел в роскошную перламутровую «вольво-940», где его уже ждала охрана. Нетрудно было догадаться, что Алексей Михайлович Цыплаков хоть и сволочь, но далеко не дурак…
Иномарка величественно поплыла по Малой Морской, выкатилась на набережную и взяла курс на мост лейтенанта Шмидта, давая возможность спокойно вести ее, отстав корпусов на пять. Тем более что ехали недолго — вырулив на Большой проспект, «вольво» повернула направо и остановилась возле недавно открывшегося модного заведения «Виват Россия».
Национальный колорит и истинно русский размах здесь начинали ощущаться прямо от дверей — у входа пьяный до изумления картонный Александр Данилович Меншиков обнимал полуголую непотребную девицу. Надпись сверху гласила: «А по сему стоять будет нерушимо». В дверях встречал гостей здоровенный бородатый мужик, косивший под начальника тайной канцелярии князя-кесаря Ромодановского и работавший вместе с огромным дрессированным медведем. В стилизованном под корабельный трюм зале, скудно освещенном зыбким светом свечей, обреченно прели в стрелецких кафтанах халдеи, а местные шкуры носили парики и называли клиентов на старинный манер — талантами. Рублями, впрочем, старались не брать, все больше гульденами да талерами…
Майор припарковался неподалеку от входа. Наблюдая, как народный избранник, протиснувшись бочком мимо поднявшегося на дыбы медведя, исчез в глубине трюма, он с нежностью вспомнил о недоеденной бастурме.
Цыплаков уселся на свое излюбленное место и заказал весьма скромно — уши поросячьи в уксусе, похлебку курячью шафранную, к ней расстегайчиков с вязигой, куриных пупков на меду, а для основательности шашлык из осетрины по-астрахански да жаворонка с чесночной подливой. Запивать он решил тоже по-простому — имбирным квасом, потом подумал и взял все же штоф анисовой — исключительно для поднятия настроения.
А было оно нынче поганым — навалилось все как-то сразу, черным комом. Тяжело на душе, неспокойно. Скоро ехать в столицу нашей родины, на сессию, а там хоть сдохнуть, но протащить Закон об обороте наркотических средств именно в той редакции, за которую уплачено. Ну а если не выйдет…
«Не бзди, — успокаивал его давеча Гнилой, — там половина наших сидит, пойте хором — будет все мазево». «Да, — вздохнув, Алексей Михайлович влил в себя анисовки и впился зубами в поросячье ухо, — вот и ехал бы сам, босота, не держал бы меня за шестерку».
Квасок был что надо — лился в глотку сам собой. Да и похлебка курячья впечатляла… Выхлебав наваристый, жирный бульон, Алексей Михайлович, однако же, потроха трогать не стал, хватанул еще стопочку анисовой и опять задумался. «Что же все-таки стряслось с Гранитным? Ну замочили, ну взяли общак — бывает, жизнь такая. Да вот только кто? Ни секретарши-суки, ни телохранитель этот его малохольный ничего путного не говорят, не иначе как в долю упали, падлы. Трюмить их надо».
Проигнорировав пупки в меду, депутат принялся за шашлык и, убрав его без остатка, твердо решил перевести все стрелки на Гранитного. Со жмуров взятки гладки. Его же депутатская совесть чиста — контракт с бабками он переслал по назначению и в срок. А потом, не ошибается тот, кто ни хрена собачьего не делает… Чувствуя, что насытился, Цыплаков раскатисто икнул и, одолев лишь половину жаворонка, элегантно сложил крест накрест ножик с вилкой — пусть все знают, что он человек культурный, а значит, уважаемый. Конечно, уважаемый — денег здесь с него не брали, хоть ужрись, так скомандовала местная «крыша»…
Однако депутатское время, как это широко известно, принадлежит народу. Пора было в путь. Прокравшись мимо изувера Ромодановского, который угощался чем-то из огромной кастрюли на пару с Топтыгиным, Алексей Михайлович открыл дверь машины, начальственно нахмурил брови и уселся в подогреваемое анатомическое кресло. От съеденного и выпитого на халяву настроение у него несколько улучшилось. Однако, представив, что его вскоре ожидает, он помрачнел и хмуро скомандовал водиле:
— В Гатчину давай.
При этом оба телохранителя предприняли титанические усилия, чтобы не заржать и, справившись с собой, степенно вздохнули. В Гатчину так в Гатчину, Бельмондо так Бельмондо…
А все оттого, что состояние интимной сферы хозяина было известно им досконально. Сколько ни платили врачам, как ни изгалялись они над несчастным Алексеем Михайловичем, все было напрасно — эрекция к депутату возвращаться не желала. Чего только он ни вытерпел во имя любви — и голодал, и часами парился в сауне, и сосульку ему в зад совали, двадцатипятисантиметровую, до упора. Все испытал. Казалось бы, ничего уже больше и придумать-то невозможно, ан нет — объявилась некая мастерица, лечившая по старинным римским рецептам со стопроцентной гарантией. Не в Риме, правда, в той же самой Гатчине…
Миновав Среднюю Рогатку, «вольво» выбралась из города, взобралась на Пулковскую гору и покатила по Киевскому шляху. Хотя на шипованной резине она держала дорогу отлично, быстро ехать Цыплаков не разрешал — депутатская жизнь у него одна, и расставаться с ней он пока не собирался. Успеется…
Миновали Гатчинские ворота, оставили позади красивейший когда-то парк и, свернув налево, оказались возле двухэтажного особняка с завлекательной вывеской у входа: «Центр нетрадиционных методов лечения». С минуту Цыплаков сидел неподвижно, видимо собираясь с духом, потом крякнул, вышел из машины и начал подниматься по мраморным ступеням к внушительной дубовой двери.
Едва он вошел внутрь, как экипаж сделал музыку погромче, взялся за хозяйский «Давидофф» и разговорился.
— Серый, ты «зубило» белое метрах в пятидесяти сечешь? — спросил водила, молодой, крепкий, с рассеченной левой бровью и широкими разбитыми ладонями.
Тот, к кому он обратился, повернул здоровенную коротко остриженную башку на толстенном обрубке шеи и всмотрелся в темноту вечера.
— Ну? — Он затянулся и глянул на рулевого. — Не возбуждает.
Водитель выпустил колечко дым и негромко сказал:
— Я ее срисовал на выезде из города, она конкретно нас ведет. При Дипе говорить не хотелось — вдруг его кондратий хватит.
Третий бодигард, экс-старший лейтенант из кагэбзшной «Волны», хрустнул набитыми костяшками пальцев.
— А может, прижать его и отбить нюх, чтобы интерес пропал сразу и надолго?
В это мгновение, как будто услышав его, из «зубила» кто-то вышел и неторопливо направился к иномарке. Отработанными, доведенными до автоматизма движениями цыплаковская гвардия выхватила стволы и, дослав патроны в патронники, замерла в засаде, а мужичок из «девятки», оказавшись усатым и вежливым, тихонечко так постучался в водительскую дверь «вольво». Едва тонированное стекло опустилось, он произнес негромко и ласково:
— Спать! Баюшки-баю!
Ласково-то ласково, да только в голосе его была таинственная сила, заставлявшая подчиняться безропотно, бездумно, без намека на сопротивление. Она проникала в душу, туманила голову и, словно цепями, сковывала волю. Устоять было невозможно. Так что мгновенно на храбрецов навалилась зевота, головы их бессильно свесились, рты раскрылись. Выло слышно, как упали пушки из их расслабленных рук, и стражи депутатской неприкосновенности громко захрапели.
Наничье
Настроение было отличное. Мерседесовский «двигун», даром что двенадцатилетний, уверенно тянул тяжелогруженую машину и смехотворным расходом соляры вызывал у сидевшего за рулем Ивана Кузьмича Скворцова самые нежные к себе чувства. «Умеют делать, сволочи», — уважительно подумал он об империалистах и непроизвольно вздрогнул, вспомнив дубовые педали МАЗа, на котором когда-то возил щебень. Сплюнул, выругался про себя, вслух же сказал несколько странное: «Мда, Москва—Воронеж хрен догонишь».
Из себя Скворцов был мужиком видным. Высоким, плечистым, и хоть давно уже перевалило ему за сороковник и напарник Мишка вон Иваном Кузьмичом кличет, но давешнюю «плечевую», что волокли, наверное, верст пятьсот, драл с ним на равных, да еще как — старый конь борозды не испортит. Да и вообще все в этом рейсе сложилось удачно. Солярка подвернулась левая — поднялись. На «парахете», куда привезли груз, приняли радушно, накормили до отвала да еще презентовали каждому по мешку соли — дома пригодится. И шкуреха попалась на редкость душевная и без претензий…
«Здрасте вам». — Заметив указатель «Санкт-Петербург». Иван Кузьмич ощерил крепкие, хоть и прокуренные зубы и, представив, как после баньки дерябнет пива с зажаренными до хруста охотничьими колбасками, даже застонал. Однако не забыл сбросить скорость до шестидесяти. Менты от перестройки в корягу оборзели…
«Ласточка ты моя», — с нежностью подумал, почувствовав, что при торможении машину не ведет, перестроился в правый ряд и, въехав в город, начал ее придерживать, чтобы красневший впереди светофор миновать по зеленому. Неожиданно перед глазами возникла непроницаемая пелена и затошнило так сильно, что буквально вывернуло наизнанку. Когда это прошло, мир сразу будто выцвел, не осталось никаких чувств и мыслей, кроме бешеной злобы и ненависти ко всему окружающему. Какой, спрашивается, смысл-то во всем этом мерзостном копошении в дерьме, называемом нашей жизнью? Все схвачено и куплено, шито белыми нитками, скошено набекрень… Мужики — гниды, бабы — бляди, правители…
— Ну, суки! — Иван Кузьмич снял ногу с тормоза и привычно врубил скорость. Мощно дав по газам, он с трепещущим от восторга сердцем мастерски своротил в сторону какую-то зазевавшуюся иномарку, занял средний ряд и с упоением заметил, как шарахаются в разные стороны от его колес сволочи-автовладельцы, от которых на дорогах одна только беда.
— Кузьмич, тормози, ты чего, Кузьмич! — Позади на спальном месте заворочался напарник, однако Скворцов, ощутив его руку на своем плече, не оборачиваясь, со страшной силой ударил салапета в сонливую рожу.
— Заткнись! Не перечь, сынок, старшим!
Настроение у него улучшалось прямо на глазах, а все оттого, что малохольный водила на «фиате» не успел толком увернуться и, вылетев на встречную полосу, столкнулся с другим лохом, в них впилился еще кто-то, и все это со взрывом загорелось. В общем, умора!
Внезапно перестав смеяться, Иван Кузьмич опять почувствовал прилив злобы, яростно засопел и с радостью заметил автобусную остановку. «Привет, ребята» . — С ухмылочкой он круто принял вправо и, проехавшись колесами по тротуару, с наслаждением услышал смачные, могучим бампером в податливую плоть, звуки ударов… Так он снес еще пару остановок, без счета изничтожил иномарок, а потом вдруг стал слышен вой сирен и раздались команды гибэдэ-дэшников.
— Чего? Чего? —Иван Кузьмич недобро улыбнулся и резко крутанул рулем вправо, так что разговорчивый ментяра в «Жигулях» сразу же заткнулся, налетев на столб. В ту же секунду послышались отрывистые хлопки выстрелов, еще, еще, еще, однако машина продолжала уверенно переть вдоль опустевшей улицы. «И стрелять-то не умеете, гады! — Иван Кузьмич презрительно скривился и дал по тормозам: — Ну что, взяли?» Увидев в зеркало заднего вида, как испуганно шарахнулись преследователи, он громко рассмеялся и, чтобы было нескучно пустил свой бампер по припаркованным у тротуар машинам. Только искры полетели…
Скоро дорога окончательно опустела, ехать сделалось неинтересно, так что, заметив вдалеке множество сверкающих гаишных маячков, Иван Кузьмич даже обрадовался. «Ну, здорово, ложкомойники!» — ухмыльнулся он и вжал педаль газа до упора. Машина понеслась стремительно, и только в последнюю минуту Скворцов увидел, что на тротуаре, укрывшись за будкой троллейбусной остановки, затаился грейдер, а во всю ширину проезжей части выложен «скорпион». Стало ясно, что, по убогому ментовскому разумению, он должен непременно пропороть колеса своего МАЗа о шипы.
«Не дождетесь, псы поганые!» — Нога его мягко опустилась на педаль тормоза, а руки привычно стали выворачивать руль, стараясь сделать это своевременно и плавно. Мастер, он и есть мастер, — тяжелогруженая фура с шумом, едва не опрокинувшись, на дымящихся скатах свернула в боковой проезд.
Там ее тоже ждали — путь загораживал бульдозер. «Врешь, не возьмешь!» — с яростным криком Скворцов направил фуру прямо на столики уличного кафе, проехался по ним и на всем ходу врезался в сияющую стеклянную витрину —всем приятного аппетита! Последнее, что он запомнил, было что-то длинное и острое, стремительно надвигавшееся на него, на какой-то миг мозг его пронзила боль, затем она ушла, и все краски мира для Ивана Кузьмича погасли. Кусок арматуры прошил его череп насквозь.
Чувствуя в ногах противную слабость и ощущая, как съеденное начинает подступать к горлу, Алексей Михайлович сдал в гардероб меховое кожпальто и, поднявшись на второй этаж, двинулся по коридору. Открыл внушительную дверь и очутился в небольшом предбаннике, где за солидным письменным столом восседала миловидная девица в белом халате и колпаке.
— Моя фамилия Цыплаков, — слегка дрожащим голосом представился депутат. — Я записан на 17.00.
— Минуту. — Девица в белом сверилась по журналу, изрядно облегчила депутатский кошелек и, ласково кивнув, с благожелательной улыбкой указала на кресло. — Матрона еще занята. Вам придется подождать.
Поддернув брюки, народный избранник присел, однако ждать ему пришлось недолго. Вскоре открылись двери и показался хорошо одетый пожилой мужик. Глаза его были расширены и полны невыразимого ужаса, чело бледно, галстук съехал набок, и шел как-то странно, будто в зад ему забили толстый осиновый кол. «Батюшки». — Рот Алексея Михайловича мгновенно наполнился тягучей слюной, а из-за двери уже послышалось:
— Следующий!
Пришлось вставать и идти на зов.
Его сразу окутал густой волнующий запах. Голова закружилась, нервы превратились в натянутые струны, и одетая в стыдливую, до пят, нежно-розовую столу молодая женщина с белой лентой непорочности в волосах показалась ему прекрасной, словно богиня.
— Прошу вас. — Она усадила депутата на крытое красным бархатом ложе и, прижав его руку к своему упругому бедру, стала ждать результата, которого, увы, не последовало.
— Анастасия! — крикнула она мелодично и принялась бедного депутата раздевать, а из-за занавески появилась молодая ладная девица в короткой тоге с разрезом спереди. Она начала медленно, под музыку освобождаться от одежд, весьма волнительно и профессионально …
— О господин мой, раздвинь же свои чресла! — Оставшись в одних сандалиях, она приблизилась к Алексею Михайловичу и принялась ласкать его, умело и изощренно, постепенно переходя на миньет, но все было тщетно — увы, мужская гордость его спала. Похоже, летаргическим сном…
— Так, так… Ну и ну… — Матрона нахмурилась, закусила губу и приступила к действиям более решительным.
В ее руках оказался солидных размеров деревянный фаллос, обтянутый бычьей кожей. Окунув его в оливковое масло и обсыпав перцем с толченым семенем крапивы, она принялась медленно, со знанием дела, запихивать инструмент в задний проход бедного Алексея Михайловича. Депутат вскричал не своим голосом, а когда сооружение полностью исчезло в его заду, матрона поднесла ему кубок с дурно пахнущим зельем.
— Пей! — произнесла она повелительно и принялась хлестать засушенной крапивой по низу живота. — До дна! До д-на!
Заиграла музыка, и девица в сандалиях снова принялась выплясывать, принимая всевозможные позы для вящего депутатского удовольствия. Недвусмысленные, игривые, способные поднять мертвеца… Это продолжалось долго. Уже закончилось зелье в кубке, и танцовщица вся покрылась потом, но эффекта не наблюдалось по-прежнему. И вроде даже хуже стало.
— Да, случай запущенный, — вытащив искусственный орган из депутатского заднего прохода, матрона вздохнула. — Меньше чем за пять сеансов не управимся…
Алексей Михайлович отреагировал не сразу — отвлекала боль в заду, а выбравшись из ступора, негромко застонал и часто-часто закивал головой: «Да, да, за пять сеансов…»
Не помня себя, он кое-как оделся, сухо попрощался с матроной и, пока спускался вниз, твердо решил: плевать, пускай не стоит, но сюда он больше ни ногой. Мелкими шажками доковылял до машины, горестно открыл дверь и, мученически застонав, опустился в кресло. Чувство было такое, будто его только что сняли с кола…
Однако самое страшное только начиналось. За рулем сидел амбалистый усатый мужик, и, узнав его, Алексей Михайлович дико заорал — это был клиент, контракт на которого передал ему Гнилой. В ужасе Цыплаков попытался выскочить из машины, но крепкие руки тут же вдавили его в кресло и сильным ударом в нос отбили всякую охоту делать резкие движения.