Отметив, что Россия сегодня оказалась в нравственном и культурном тупике (здесь его позиция смыкалась с позицией западников, но только в этом), Осипов далее отметил, что выход из этого тупика он видит «в опоре на русское национальное самосознание, самосознание народа многочисленного и государственного» (либералы в русский народ никогда не верили. Как писал русский философ Георгий Федотов, «порок либерализма – чрезмерная слабость национального чувства, вытекающая, с одной стороны, из западнического презрения к невежественной стране и, с другой, из неуважения к государству и даже просто из непонимания его смысла»).
Далее Осипов озвучил еще несколько постулатов, чуждых и враждебных либералам-западникам. Например, такой: «Я считаю, что даже проблема прав человека менее важна в данную историческую минуту, чем проблема гибнущей русской нации… Исчезновение русского начала с лица земли было бы гибельным и для всего человечества…»
Или: «В 60-е годы Солженицын стал нравственной силой, противостоящей определенным началам современной государственности… Но за последнее время Солженицын, на наш взгляд, совершил ошибки, которые могут оказаться роковыми для дальнейшего исполнения им своего предназначения…»
Или: «Русской нации в данный момент угрожают коммунистический Китай и непрекращающаяся вражда космополитического капитала… Пока существуют мировые космополитические силы, деятели любого национально-культурного движения не могут рассчитывать на безопасность. Обвинения в антисемитизме выставляются против любого национально-культурного движения в любой стране при наличии еврейской диаспоры. Евреи – вечные враги национальных движений…»
Закончил свое интервью Осипов констатацией, которая проводила окончательный водораздел между державниками и либералами-западниками. Он сказал: «Советский социальный и политический строй, стоящий на национальных принципах и фактическом соблюдении Конституции СССР, нас вполне устраивает». (выделено мной. – Ф.Р.).
Между тем начавшийся процесс сближения СССР и Запада, так называемая разрядка, вызвал неоднозначную реакцию в стане самих либералов. Когда в июне 1973 года Брежнев отправился со своим первым визитом в США, один из главных советских диссидентов академик Андрей Сахаров заявил на одной из пресс-конференций для иностранных журналистов: «Разрядка без демократизации, разрядка, в которой Запад принимает в целом наши правила игры, будет разрядкой опасной. Она не решит ни одной мировой проблемы. Берегитесь сближения с СССР, которое не будет сопровождаться демократизацией страны и ликвидацией ее изоляции». Эту же позицию разделял и другой диссидент – Александр Солженицын.
Однако эти заявления весьма авторитетных для Запада людей напугали многих либералов. Они испугались, что после них Запад начнет сворачивать разрядку, на которую они возлагали столь большие надежды. В итоге в дискуссию с академиком и писателем вступил еще один диссидент – историк Рой Медведев, который написал длинную статью «Проблема демократизации и проблема разрядки», где заявил, что разрядка важна сама по себе. Историк давал понять своим оппонентам (а вместе с ними и Западу), что надо помогать «либералу» Брежневу в его противостоянии с «ястребами» из Политбюро, а не топить его. Что задача всех советских диссидентов – помогать Брежневу, ибо никакие реформы в Советском Союзе не могут быть осуществлены, если они не придут сверху.
Как будто специально для того, чтобы подтвердить правильность выводов Медведева (о «либерале» Брежневе), советские власти совершили несколько показательных акций. Например, перестали глушить некоторые западные радиостанции, допустили американских психиатров в свои психбольницы (в частности, позволили навестить видного диссидента Петра Григоренко и дали ознакомиться с историями болезней еще 6 человек), заменили диссиденту Андрею Амальрику три года лагерей тремя годами ссылки, а также сделали определенные послабления в отношении отдельных представителей творческой интеллигенции вроде Аркадия Райкина и Владимира Высоцкого.
Параллельно либеральному курсу власть продолжала делать реверансы и в сторону противоположного фланга – державного. Тем более что ситуация в мире опять накалилась и на Ближнем Востоке вновь разразилась война (это случилось в начале октября 73-го): Израиль воевал с советскими союзниками арабами – Египтом, Сирией и Ливией. В разгар этих событий главный идеолог Михаил Суслов отправился с визитом в Вильнюс, где произнес весьма воинственную речь, должную остудить головы либералов. Обвинив в нагнетании напряженности экспансионистские правящие круги Израиля, Суслов заявил следующее:
«Стремясь к разрядке… мы будем усиливать и совершенствовать борьбу с идеологическими диверсиями империализма, против всех попыток оживления всякого рода буржуазных теорий «идеологической конвергенции», против правых и левых ревизионистов…»
Однако воинственность главного идеолога имела свои пределы. Например, именно в те самые дни на полку был положен документальный фильм «Тайное и явное. Империализм и сионизм» режиссера Карпова. Он снимался именно с целью разоблачить сионистскую политику Израиля, «сожрал» порядка 150 тысяч рублей, отпущенных на его производство, однако в итоге был упрятан подальше от глаз широкой общественности после письма оператора Соломона Когана на имя… нет, не председателя Госкино, а самого Леонида Брежнева. В нем оператор писал следующее:
«Не национальные чувства движут мной, а долг коммуниста и гражданина нашей многонациональной родины. Фильм «Тайное и явное» – подарок сионистской пропаганде, разнузданно клевещущей на наш Союз Братских Республик.
Не говоря уже о том, что в фильме использованы кадры гитлеровских антисемитских кинокартин, весь фильм пронизан духом чуждой нам идеологии; после его просмотра создается впечатление, что сионизм и евреи – одно и то же.
Я считаю, что необходимо создавать фильмы, разоблачающие сионизм, империализм, расизм, однако делать это надо с классовых позиций, руководствуясь марксистско-ленинской идеологией…
Как могли руководители студии (имеется в виду ЦСДФ. – Ф.Р.) поручить создание такого ответственнейшего фильма недостаточно опытному режиссеру Карпову, судя по фильму, далекому от марксистско-ленинского мировоззрения?
Как мог появиться такой черносотенный фильм в стенах студии, которая награждена самыми высокими правительственными наградами – орденами Ленина и Красного Знамени, на студии, которая создала столько замечательных фильмов о славном боевом пути нашего народа, нашего государства с первых дней Великого Октября и по сей день?..»
К сожалению, лично я не видел данного фильма и не могу судить о его направленности: черносотенная она или все же антисионистская. Однако и постановка последнего вопроса маститым оператором меня удивляет. Ведь Коган был умудренный жизнью человек (фронтовик), да еще много лет проработавший в кинематографе. Поэтому должен был понимать, что выпуск антиизраильских фильмов был продиктован действиями самого Израиля, а не прихотью советского руководства. Ведь до конца 60-х подобных фильмов в СССР не выпускалось, и вряд ли бы они появились и впредь, если бы не оголтелая антисоветская пропаганда, которая была развернута в Израиле после Праги-68. Вот почему уместно было бы со стороны Когана и других именитых советских евреев из числа кинематографистов обратиться с коллективной петицией к руководству Израиля умерить свой антисоветизм, тогда, глядишь, и отпала бы нужда выпускать в СССР фильмы, подобные «Тайному и явному». Но, увы, такого обращения к израильтянам не последовало.
Несмотря на то что сразу после письма Когана на имя Брежнева поступила также коллективная петиция от руководства ЦСДФ с просьбой не запрещать ленту, генсек в итоге выбрал сторону Когана – фильм был отправлен на полку. Судя по всему, таким образом генсек хотел успокоить ту часть советского еврейства, которая была настроена произраильски. Однако потуги эти были напрасны. Да, в следующем году (1974) израильская эмиграция из СССР снизится (уедет всего 20 тысяч человек против 35 тысяч в году предыдущем), но вызвано это было отнюдь не политикой советских властей – просто в Израиле после войны Судного дня жить станет опасно. Поэтому, как только евреев стали активно принимать другие страны (США, Англия, ФРГ и т. д.), кривая израильской эмиграции из СССР вновь поползет вверх.
От Кочетова до Шукшина
Далее Осипов озвучил еще несколько постулатов, чуждых и враждебных либералам-западникам. Например, такой: «Я считаю, что даже проблема прав человека менее важна в данную историческую минуту, чем проблема гибнущей русской нации… Исчезновение русского начала с лица земли было бы гибельным и для всего человечества…»
Или: «В 60-е годы Солженицын стал нравственной силой, противостоящей определенным началам современной государственности… Но за последнее время Солженицын, на наш взгляд, совершил ошибки, которые могут оказаться роковыми для дальнейшего исполнения им своего предназначения…»
Или: «Русской нации в данный момент угрожают коммунистический Китай и непрекращающаяся вражда космополитического капитала… Пока существуют мировые космополитические силы, деятели любого национально-культурного движения не могут рассчитывать на безопасность. Обвинения в антисемитизме выставляются против любого национально-культурного движения в любой стране при наличии еврейской диаспоры. Евреи – вечные враги национальных движений…»
Закончил свое интервью Осипов констатацией, которая проводила окончательный водораздел между державниками и либералами-западниками. Он сказал: «Советский социальный и политический строй, стоящий на национальных принципах и фактическом соблюдении Конституции СССР, нас вполне устраивает». (выделено мной. – Ф.Р.).
Между тем начавшийся процесс сближения СССР и Запада, так называемая разрядка, вызвал неоднозначную реакцию в стане самих либералов. Когда в июне 1973 года Брежнев отправился со своим первым визитом в США, один из главных советских диссидентов академик Андрей Сахаров заявил на одной из пресс-конференций для иностранных журналистов: «Разрядка без демократизации, разрядка, в которой Запад принимает в целом наши правила игры, будет разрядкой опасной. Она не решит ни одной мировой проблемы. Берегитесь сближения с СССР, которое не будет сопровождаться демократизацией страны и ликвидацией ее изоляции». Эту же позицию разделял и другой диссидент – Александр Солженицын.
Однако эти заявления весьма авторитетных для Запада людей напугали многих либералов. Они испугались, что после них Запад начнет сворачивать разрядку, на которую они возлагали столь большие надежды. В итоге в дискуссию с академиком и писателем вступил еще один диссидент – историк Рой Медведев, который написал длинную статью «Проблема демократизации и проблема разрядки», где заявил, что разрядка важна сама по себе. Историк давал понять своим оппонентам (а вместе с ними и Западу), что надо помогать «либералу» Брежневу в его противостоянии с «ястребами» из Политбюро, а не топить его. Что задача всех советских диссидентов – помогать Брежневу, ибо никакие реформы в Советском Союзе не могут быть осуществлены, если они не придут сверху.
Как будто специально для того, чтобы подтвердить правильность выводов Медведева (о «либерале» Брежневе), советские власти совершили несколько показательных акций. Например, перестали глушить некоторые западные радиостанции, допустили американских психиатров в свои психбольницы (в частности, позволили навестить видного диссидента Петра Григоренко и дали ознакомиться с историями болезней еще 6 человек), заменили диссиденту Андрею Амальрику три года лагерей тремя годами ссылки, а также сделали определенные послабления в отношении отдельных представителей творческой интеллигенции вроде Аркадия Райкина и Владимира Высоцкого.
Параллельно либеральному курсу власть продолжала делать реверансы и в сторону противоположного фланга – державного. Тем более что ситуация в мире опять накалилась и на Ближнем Востоке вновь разразилась война (это случилось в начале октября 73-го): Израиль воевал с советскими союзниками арабами – Египтом, Сирией и Ливией. В разгар этих событий главный идеолог Михаил Суслов отправился с визитом в Вильнюс, где произнес весьма воинственную речь, должную остудить головы либералов. Обвинив в нагнетании напряженности экспансионистские правящие круги Израиля, Суслов заявил следующее:
«Стремясь к разрядке… мы будем усиливать и совершенствовать борьбу с идеологическими диверсиями империализма, против всех попыток оживления всякого рода буржуазных теорий «идеологической конвергенции», против правых и левых ревизионистов…»
Однако воинственность главного идеолога имела свои пределы. Например, именно в те самые дни на полку был положен документальный фильм «Тайное и явное. Империализм и сионизм» режиссера Карпова. Он снимался именно с целью разоблачить сионистскую политику Израиля, «сожрал» порядка 150 тысяч рублей, отпущенных на его производство, однако в итоге был упрятан подальше от глаз широкой общественности после письма оператора Соломона Когана на имя… нет, не председателя Госкино, а самого Леонида Брежнева. В нем оператор писал следующее:
«Не национальные чувства движут мной, а долг коммуниста и гражданина нашей многонациональной родины. Фильм «Тайное и явное» – подарок сионистской пропаганде, разнузданно клевещущей на наш Союз Братских Республик.
Не говоря уже о том, что в фильме использованы кадры гитлеровских антисемитских кинокартин, весь фильм пронизан духом чуждой нам идеологии; после его просмотра создается впечатление, что сионизм и евреи – одно и то же.
Я считаю, что необходимо создавать фильмы, разоблачающие сионизм, империализм, расизм, однако делать это надо с классовых позиций, руководствуясь марксистско-ленинской идеологией…
Как могли руководители студии (имеется в виду ЦСДФ. – Ф.Р.) поручить создание такого ответственнейшего фильма недостаточно опытному режиссеру Карпову, судя по фильму, далекому от марксистско-ленинского мировоззрения?
Как мог появиться такой черносотенный фильм в стенах студии, которая награждена самыми высокими правительственными наградами – орденами Ленина и Красного Знамени, на студии, которая создала столько замечательных фильмов о славном боевом пути нашего народа, нашего государства с первых дней Великого Октября и по сей день?..»
К сожалению, лично я не видел данного фильма и не могу судить о его направленности: черносотенная она или все же антисионистская. Однако и постановка последнего вопроса маститым оператором меня удивляет. Ведь Коган был умудренный жизнью человек (фронтовик), да еще много лет проработавший в кинематографе. Поэтому должен был понимать, что выпуск антиизраильских фильмов был продиктован действиями самого Израиля, а не прихотью советского руководства. Ведь до конца 60-х подобных фильмов в СССР не выпускалось, и вряд ли бы они появились и впредь, если бы не оголтелая антисоветская пропаганда, которая была развернута в Израиле после Праги-68. Вот почему уместно было бы со стороны Когана и других именитых советских евреев из числа кинематографистов обратиться с коллективной петицией к руководству Израиля умерить свой антисоветизм, тогда, глядишь, и отпала бы нужда выпускать в СССР фильмы, подобные «Тайному и явному». Но, увы, такого обращения к израильтянам не последовало.
Несмотря на то что сразу после письма Когана на имя Брежнева поступила также коллективная петиция от руководства ЦСДФ с просьбой не запрещать ленту, генсек в итоге выбрал сторону Когана – фильм был отправлен на полку. Судя по всему, таким образом генсек хотел успокоить ту часть советского еврейства, которая была настроена произраильски. Однако потуги эти были напрасны. Да, в следующем году (1974) израильская эмиграция из СССР снизится (уедет всего 20 тысяч человек против 35 тысяч в году предыдущем), но вызвано это было отнюдь не политикой советских властей – просто в Израиле после войны Судного дня жить станет опасно. Поэтому, как только евреев стали активно принимать другие страны (США, Англия, ФРГ и т. д.), кривая израильской эмиграции из СССР вновь поползет вверх.
От Кочетова до Шукшина
За три недели до выступления Суслова случилась одна громкая смерть: из жизни ушел писатель Всеволод Кочетов, который долгие годы был одним из главных идеологов державников-сталинистов. Смерть его пришлась аккурат на канун праздника Великого Октября (5 ноября 1973-го) и вызвала массу противоречивых слухов в кругах интеллигенции. Одни утверждали, что 61-летний писатель покончил жизнь самоубийством, застрелившись из наградного пистолета, а поводом к этому стала смертельная болезнь – рак. Другие отстаивали версию убийства, причем в качестве убийц чаще всего назывались те силы в руководстве страны, которые симпатизировали либералам (в том же КГБ была сильная прозападная группировка). Наконец, третью версию озвучила официальная пропаганда: в газетах «Советская культура» и «Литературная газета» написали, что смерть Кочетова наступила в результате тяжелой и продолжительной болезни.
Разного рода слухи о смерти не слишком пожилого писателя еще долго будут витать в интеллигентских кругах, будоража умы. Что вполне объяснимо, учитывая то положение, которое покойный занимал в литературной элите и в том противостоянии державников и западников, которое длилось уже не одно десятилетие. Особую окраску этим слухам придавало то, что это была уже не первая смерть представителя державного лагеря за последние два года.
Сначала, в феврале 1971 года, из жизни ушел писатель Леонид Соболев, причем в народе тоже ходили упорные слухи, что он застрелился. Слухи оказались правдой: писатель и в самом деле свел счеты с жизнью при помощи своего наградного пистолета (Соболев был бывшим морским офицером). Поскольку покойный являлся влиятельным писателем-державником (возглавлял Союз писателей РСФСР) и пользовался большим авторитетом во властных кругах (у того же Михаила Суслова), власти распорядились тщательно расследовать обстоятельства его гибели. Но следствие быстро установило, что причиной самоубийства стало здоровье покойного: у писателя был рак желудка в последней стадии. Похороны Соболева были обставлены по высшему разряду, а от официальных властей на них были делегированы представители «русской партии»: премьер-министр СССР Алексей Косыгин, главный идеолог Михаил Суслов, премьер-министр России Геннадий Воронов и еще один влиятельный член Политбюро, Андрей Кириленко.
Совсем иначе выглядела другая смерть – писателя Ивана Ефремова, которая последовала в начале октября 1972 года. Ефремов был известнейшим писателем-фантастом, автором таких бестселлеров, как романы «Туманность Андромеды» (в кино эту книгу экранизировал в 1968 году киевский режиссер Евгений Шерстобитов), «Лезвие бритвы», «Час быка». Последнее произведение вызвало гневную реакцию председателя КГБ Юрия Андропова, который усмотрел в нем идеологическую крамолу: дескать, в этом романе Ефремов под видом критики общественного строя на фантастической планете, по существу, клевещет на советскую действительность. Однако истинной причиной нападок на писателя, судя по всему, было другое: то, что он был противником той разрядки, на которую нацелилось руководство СССР. Ведь еще в феврале 1957 года Ефремов весьма скептически оценил перспективы Запада, на который так усердно молились советские либералы:
«Человечество подходит к своему кризису. Дело не столько даже в атомных опасностях, сколько в том, что дальше так жить нельзя. Капиталистическая система изжила себя, религия – тоже, потому что гигантские массы все растущего человечества, чтобы жить, требуют новой экономики, нового государственного устройства, новой морали и воспитания. И если важно переустройство экономики, то не менее важно и создание нового человеческого сознания, чтобы ею, этой новой экономикой, можно было управлять. Вот мы и пришли к выводу: если человечество не поймет этого и не станет бесповоротно на путь создания высшего коммунистического общества, то не сумеет решительно перевоспитать себя, создав новых людей, – тогда оно будет ввергнуто в такие пучины голода и истребления, о каких мир еще не слыхивал. Но как написать об этом для всех – пусть хороших, но разных? Я сам, пожалуй, лишь к 50 годам научился простой мудрости – если у человека нет соответственной жилки в душе, чтобы откликнуться на ваши мысли, он не поймет, как бы красиво и сильно ему об этом ни говорили…»
После критики Андроповым романа «Час быка» тот был назван антисоветским и запрещен к публикации. А вскоре последовала смерть самого писателя (отметим, что ему было 65 лет) при весьма загадочных обстоятельствах. И скрыть эти обстоятельства от общественности не удалось, поскольку у происшедшего имелись живые очевидцы. Одним из них оказался сосед Ефремова, который в день смерти писателя заметил в его квартире каких-то подозрительных людей и тут же вызвал милицию. Прибывший по вызову наряд и в самом деле обнаружил у Ефремова неизвестных людей в штатском, которые оказались… сотрудниками КГБ, проводившими в писательской квартире обыск. Спустя несколько часов после этого обыска Ефремов и скончался.
Между тем, чтобы сбить волну разговоров вокруг этой смерти, в обществе был запущен слух о том, что Ефремов был… английским шпионом с многолетним стажем. Даже ребенку было понятно, что слух этот возник из недр КГБ.
Спустя ровно год последовала еще одна громкая смерть – Всеволода Кочетова, которая опять же была окружена не меньшим количеством слухов, чем две предыдущие.
Еще ровно через год – в самом начале октября 1974 года – из жизни ушел человек, который в народном сознании олицетворял собой совесть русского народа и был известен сразу в трех ипостасях: писателя, кинорежиссера и киноактера. Речь идет о Василии Шукшине, которого смерть настигла в донских степях на 46-м году жизни во время съемок фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину».
Стоит отметить, что Шукшин и Кочетов одно время были близки по творческим делам и на многие общественные проблемы имели схожие воззрения. Достаточно сказать, что именно кочетовский «Октябрь» открыл писателя Шукшина массовому читателю: в марте 1961 года в журнале были напечатаны три его рассказа, в январе 1962 года – еще один, в мае следующего – еще три. Однако затем пути-дороги Шукшина и Кочетова разошлись, а отношения испортились.
Поводом к этому послужила не только «измена» Шукшина (он стал печатать свои произведения в других изданиях, в том числе и в ненавистном для Кочетова «Новом мире»), но и все большее расхождение во взглядах (Кочетов был сталинистом, Шукшин – почвенником). В итоге в своем упоминавшемся уже романе «Чего же ты хочешь?» Кочетов изобразил Шукшина (правда, под вымышленным именем) этаким бойцом и пробивным человеком, заведомо отрицательным «типом» от искусства. Видимо, Кочетов не мог простить Шукшину его нелюбви к советской власти, которую Василий Макарович считал повинной во многих бедах России, в том числе и в своей личной беде – многие его родственники пострадали в сталинские годы (отец и один дядя были расстреляны, другой дядя четыре раза сидел в тюрьме, еще один в тюрьме умер, двоюродный брат сидел в тюрьме трижды). И шукшинский «Степан Разин» появился на свет во многом именно из этой нелюбви. Интересны на этот счет воспоминания писателя Василия Белова, который долгие годы был другом Шукшина. Цитирую:
«Прочитав сценарий «Степана Разина», я сунулся с подсказками, мое понимание Разина отличалось от шукшинского. Разин для меня был не только вождем крестьянского восстания, но еще и разбойником, разрушителем государства. Разин с Пугачевым и сегодня олицетворяют для меня центробежные силы, враждебные для русского государства. Советовал я Макарычу вставать иногда и на сторону Алексея Михайловича.
«Как же ты так… – нежно возмущался Макарыч. – Это по-другому немножко. Не зря на Руси испокон пели о разбойниках! Ты, выходит, на чужой стороне, не крестьянской…»
Горячился и я, напоминая, что наделали на Руси Пугачев и Болотников. Вспоминали мы и Булавина, переходили от него напрямую к Антонову и Тухачевскому. Но и ссылка на Троцкого с Тухачевским не помогала. Разин всецело владел Макарычем. Я предложил добавить в сценарий одну финальную сцену: свидание Степана перед казнью с царем. Чтобы в этой сцене Алексей Михайлович встал с трона и сказал: «Вот садись на него и правь! Погляжу, что у тебя получится. Посчитаем, сколько у тебя-то слетит невинных головушек…»
Макарыч задумывался, слышалось характерное шукшинское покашливание. Он прикидывал, годится ли фильму такая сцена. Затем в тихой ярости, однако с каким-то странным сочувствием к Разину, говорил о предательстве Матвея и мужицкого войска. Ведь оставленные Разиным мужики были изрублены царскими палашами. Он, Макарыч, был иногда близок к моему пониманию исторических событий. Но он самозабвенно любил образ Степана Разина и не мог ему изменить…»
Кстати, особенность, подмеченная Беловым у Шукшина – та самая, когда оппозиционеры умеют лишь критиковать власть, но ничего конструктивного предложить не могут, – была присуща большинству критиков советской власти. Даже такое светило правозащитного движения, как Андрей Сахаров, выдавал такие перлы, которые не лезли ни в какие ворота. Взять, к примеру, его знаменитый «Меморандум», где он рассуждает о будущем мироустройстве и месте России в нем. Там он пишет, что «человечество может безболезненно развиваться только как одна семья, без разделения на нации в каком-либо ином смысле, кроме истории и традиций».
А в своем проекте конституции «Союза Советских Республик Европы и Азии» Сахаров пишет следующее: «В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к конвергенции социалистической и капиталистической систем… Политическим выражением такого сближения должно стать создание в будущем Мирового правительства…» Не академик, а фантаст просто! Доверь Сахарову руководство любой страной, и он такое наруководит, что весь мир взвоет (впрочем, именно коллеги Сахарова по Межрегиональной депутатской группе в начале 90-х пришли к власти в России и претворили в жизнь многие его утопические идеи, которые вышли стране боком).
Но вернемся к Шукшину.
Несмотря на различие позиций Шукшина и Кочетова, была у них одна объединяющая черта, которая заставляла либералов ненавидеть их в равной степени одинаково, – это их русофильство. Не случайно поэтому обоих в либеральных кругах называли антисемитами, а к Шукшину еще приклеили ярлык «фальшивого алтайского интеллигента».
Если смерть настигла Кочетова на седьмом десятке лет и уже после того, как его слава прошла свой пик, то к Шукшину она пришла на 46-м году, когда его слава была в самом зените. Более того, вся деятельность Шукшина в последние годы обещала новый взлет его творчества. Начался он с его легендарного фильма «Калина красная» (1974), где он был не только автором сценария и режиссером, но и исполнителем главной роли.
Почти десять лет Шукшин работал на Киностудии имени Горького, сняв там как режиссер все свои фильмы: «Живет такой парень» (1964); «Ваш сын и брат» (1966), «Странные люди» (1970), «Печки– лавочки» (1972). В центре всех этих шукшинских произведений был человек из народа, талантливый, чуждый корысти, потребительству и мещанству. Однако в целом это был все же благополучный герой, судьба которого складывалась порой непросто, но вполне счастливо. Другое дело два других героя, которых сам Шукшин считал наиболее любимыми: это народный вождь Степан Разин из его романа «Я пришел дать вам волю» и вор-рецидивист Егор Прокудин из его повести «Калина красная». Судьбы этих героев складывались трагически, и Шукшин, исследуя их, поднимался на гораздо более высокую ступень творчества, достигая в этих произведениях высот народной трагедии.
Как мы помним, снять «Степана Разина» Шукшин задумал еще в середине 60-х, но тогда это сделать не удалось – помешал скандал с «Андреем Рублевым». Но даже после того, как фильм Тарковского был реабилитирован и увидел свет (в конце 1971 года), шукшинский «Разин» продолжал «мариноваться». Наконец, поняв, что на Киностудии Горького этот проект ему осуществить не удастся, Шукшин ушел оттуда. Его пристанищем стала главная киностудия страны «Мосфильм», где ему пообещали постановку «Разина». Правда, и там перед Шукшиным было поставлено условие: сначала он должен был поставить фильм о современности. Сам Шукшин поначалу не знал, на каком материале ему остановиться, но тут в дело вмешался директор «Мосфильма» Николай Сизов. Это он чуть ли не залпом прочитал шукшинскую киноповесть «Калина красная» и загорелся идеей поставить ее на вверенной ему киностудии.
В феврале 1973 года Шукшин уехал в Дом творчества в Болшеве и за две недели написал сценарий. В последний день февраля он был принят в экспериментальном объединении (бывшая ЭТК), которым руководил Григорий Чухрай. Однако очень скоро Шукшин понял, что те идеологические принципы, которые исповедуют руководители этого объединения, ставят непреодолимые преграды для воплощения в жизнь его идеи. В итоге, после нескольких стычек с Чухраем, Шукшин расторг договор с ЭТО и ушел в то объединение, которое в наибольшей мере соответствовало его державным устремлениям. Речь идет об объединении «Время», которым с недавнего времени (с 1972 года) стал руководить Сергей Бондарчук (до этого объединение носило название Первого и возглавлялось Григорием Александровым).
Между тем объединение Бондарчука было победнее чухраевского ЭТО, где действовали полурыночные отношения, когда заработок создателям картин начислялся от количества зрителей. Кроме этого, многие руководящие мосфильмовцы недолюбливали Шукшина, причем не только как чужака, но и как почвенника. В итоге производство его картины продвигалось с трудом. По смете на «Калину» выделили 354 тысячи рублей, что считалось не самыми большими деньгами в киношном мире. Кроме этого, киногруппу Шукшина снабдили самой убогой киноаппаратурой, а штат укомплектовали случайными людьми – теми, кого не взяли в другие киногруппы. Например, замдиректора на фильме был некий человек, который пришел на «Мосфильм» из какого-то министерства и в киношном процессе мало что смыслил (в фильме он сыграл эпизодическую роль конферансье в тюремном ансамбле).
Не самыми дружескими были отношения и в самой киногруппе, о чем говорит хотя бы такой случай. Когда Шукшин снимал эпизод, где Егор Прокудин разговаривает с березами, кто-то из ассистентов пошутил: «Феллини снимает «Амаркорд» и «Рим», а Шукшин березы гладит. Явился для укрепления «Мосфильма». Шукшин слышал эту реплику, но виду не подал – для него всегда важнее была работа, чем склоки и выяснение отношений. Да и понимал он, что от недоброжелателей никуда не деться: в киношном мире он перевидал их в огромном количестве.
Параллельно со съемками Шукшин продолжал заниматься проблемой постановки «Степана Разина», поскольку предварительная договоренность о запуске проекта у него была. Однако в ситуацию вмешалась политика. Летом 1973 года, когда Брежнев съездил со своим первым официальным визитом в США, оппозиция внутри страны активизировала свои действия с явным расчетом сорвать планы советских властей по продвижению разрядки. Дело дошло до того, что в этом порыве, как мы помним, объединили свои силы два недавних оппонента: либерал-западник Андрей Сахаров и славянофил Александр Солженицын.
В этой обстановке в Москве прошел семинар, посвященный идеологической борьбе в исторической науке (14–15 июня). На нем рефреном звучала мысль, что противоборство с империалистическим миром все более обостряется. В ряде выступлений отмечалось, что отдельные советские историки играют на руку врагам, не только когда отрицают, что все этапы развития советского общества должны рассматриваться как положительные, но и когда слишком акцентируют свое внимание на отдельных жестокостях русской истории. Это акцентирование позволяет западным идеологам строить свои бредовые теории о варварской сущности русской цивилизации, о патологической жестокости русских.
Именно под эти обвинения и суждено было угодить сценарию «Степан Разин», который именно в подобной жестокости и уличили. Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, приведу отрывок из докладной в ЦК КПСС по поводу сценария, направленной зампредом Госкино В. Баскаковым 3 августа:
Разного рода слухи о смерти не слишком пожилого писателя еще долго будут витать в интеллигентских кругах, будоража умы. Что вполне объяснимо, учитывая то положение, которое покойный занимал в литературной элите и в том противостоянии державников и западников, которое длилось уже не одно десятилетие. Особую окраску этим слухам придавало то, что это была уже не первая смерть представителя державного лагеря за последние два года.
Сначала, в феврале 1971 года, из жизни ушел писатель Леонид Соболев, причем в народе тоже ходили упорные слухи, что он застрелился. Слухи оказались правдой: писатель и в самом деле свел счеты с жизнью при помощи своего наградного пистолета (Соболев был бывшим морским офицером). Поскольку покойный являлся влиятельным писателем-державником (возглавлял Союз писателей РСФСР) и пользовался большим авторитетом во властных кругах (у того же Михаила Суслова), власти распорядились тщательно расследовать обстоятельства его гибели. Но следствие быстро установило, что причиной самоубийства стало здоровье покойного: у писателя был рак желудка в последней стадии. Похороны Соболева были обставлены по высшему разряду, а от официальных властей на них были делегированы представители «русской партии»: премьер-министр СССР Алексей Косыгин, главный идеолог Михаил Суслов, премьер-министр России Геннадий Воронов и еще один влиятельный член Политбюро, Андрей Кириленко.
Совсем иначе выглядела другая смерть – писателя Ивана Ефремова, которая последовала в начале октября 1972 года. Ефремов был известнейшим писателем-фантастом, автором таких бестселлеров, как романы «Туманность Андромеды» (в кино эту книгу экранизировал в 1968 году киевский режиссер Евгений Шерстобитов), «Лезвие бритвы», «Час быка». Последнее произведение вызвало гневную реакцию председателя КГБ Юрия Андропова, который усмотрел в нем идеологическую крамолу: дескать, в этом романе Ефремов под видом критики общественного строя на фантастической планете, по существу, клевещет на советскую действительность. Однако истинной причиной нападок на писателя, судя по всему, было другое: то, что он был противником той разрядки, на которую нацелилось руководство СССР. Ведь еще в феврале 1957 года Ефремов весьма скептически оценил перспективы Запада, на который так усердно молились советские либералы:
«Человечество подходит к своему кризису. Дело не столько даже в атомных опасностях, сколько в том, что дальше так жить нельзя. Капиталистическая система изжила себя, религия – тоже, потому что гигантские массы все растущего человечества, чтобы жить, требуют новой экономики, нового государственного устройства, новой морали и воспитания. И если важно переустройство экономики, то не менее важно и создание нового человеческого сознания, чтобы ею, этой новой экономикой, можно было управлять. Вот мы и пришли к выводу: если человечество не поймет этого и не станет бесповоротно на путь создания высшего коммунистического общества, то не сумеет решительно перевоспитать себя, создав новых людей, – тогда оно будет ввергнуто в такие пучины голода и истребления, о каких мир еще не слыхивал. Но как написать об этом для всех – пусть хороших, но разных? Я сам, пожалуй, лишь к 50 годам научился простой мудрости – если у человека нет соответственной жилки в душе, чтобы откликнуться на ваши мысли, он не поймет, как бы красиво и сильно ему об этом ни говорили…»
После критики Андроповым романа «Час быка» тот был назван антисоветским и запрещен к публикации. А вскоре последовала смерть самого писателя (отметим, что ему было 65 лет) при весьма загадочных обстоятельствах. И скрыть эти обстоятельства от общественности не удалось, поскольку у происшедшего имелись живые очевидцы. Одним из них оказался сосед Ефремова, который в день смерти писателя заметил в его квартире каких-то подозрительных людей и тут же вызвал милицию. Прибывший по вызову наряд и в самом деле обнаружил у Ефремова неизвестных людей в штатском, которые оказались… сотрудниками КГБ, проводившими в писательской квартире обыск. Спустя несколько часов после этого обыска Ефремов и скончался.
Между тем, чтобы сбить волну разговоров вокруг этой смерти, в обществе был запущен слух о том, что Ефремов был… английским шпионом с многолетним стажем. Даже ребенку было понятно, что слух этот возник из недр КГБ.
Спустя ровно год последовала еще одна громкая смерть – Всеволода Кочетова, которая опять же была окружена не меньшим количеством слухов, чем две предыдущие.
Еще ровно через год – в самом начале октября 1974 года – из жизни ушел человек, который в народном сознании олицетворял собой совесть русского народа и был известен сразу в трех ипостасях: писателя, кинорежиссера и киноактера. Речь идет о Василии Шукшине, которого смерть настигла в донских степях на 46-м году жизни во время съемок фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину».
Стоит отметить, что Шукшин и Кочетов одно время были близки по творческим делам и на многие общественные проблемы имели схожие воззрения. Достаточно сказать, что именно кочетовский «Октябрь» открыл писателя Шукшина массовому читателю: в марте 1961 года в журнале были напечатаны три его рассказа, в январе 1962 года – еще один, в мае следующего – еще три. Однако затем пути-дороги Шукшина и Кочетова разошлись, а отношения испортились.
Поводом к этому послужила не только «измена» Шукшина (он стал печатать свои произведения в других изданиях, в том числе и в ненавистном для Кочетова «Новом мире»), но и все большее расхождение во взглядах (Кочетов был сталинистом, Шукшин – почвенником). В итоге в своем упоминавшемся уже романе «Чего же ты хочешь?» Кочетов изобразил Шукшина (правда, под вымышленным именем) этаким бойцом и пробивным человеком, заведомо отрицательным «типом» от искусства. Видимо, Кочетов не мог простить Шукшину его нелюбви к советской власти, которую Василий Макарович считал повинной во многих бедах России, в том числе и в своей личной беде – многие его родственники пострадали в сталинские годы (отец и один дядя были расстреляны, другой дядя четыре раза сидел в тюрьме, еще один в тюрьме умер, двоюродный брат сидел в тюрьме трижды). И шукшинский «Степан Разин» появился на свет во многом именно из этой нелюбви. Интересны на этот счет воспоминания писателя Василия Белова, который долгие годы был другом Шукшина. Цитирую:
«Прочитав сценарий «Степана Разина», я сунулся с подсказками, мое понимание Разина отличалось от шукшинского. Разин для меня был не только вождем крестьянского восстания, но еще и разбойником, разрушителем государства. Разин с Пугачевым и сегодня олицетворяют для меня центробежные силы, враждебные для русского государства. Советовал я Макарычу вставать иногда и на сторону Алексея Михайловича.
«Как же ты так… – нежно возмущался Макарыч. – Это по-другому немножко. Не зря на Руси испокон пели о разбойниках! Ты, выходит, на чужой стороне, не крестьянской…»
Горячился и я, напоминая, что наделали на Руси Пугачев и Болотников. Вспоминали мы и Булавина, переходили от него напрямую к Антонову и Тухачевскому. Но и ссылка на Троцкого с Тухачевским не помогала. Разин всецело владел Макарычем. Я предложил добавить в сценарий одну финальную сцену: свидание Степана перед казнью с царем. Чтобы в этой сцене Алексей Михайлович встал с трона и сказал: «Вот садись на него и правь! Погляжу, что у тебя получится. Посчитаем, сколько у тебя-то слетит невинных головушек…»
Макарыч задумывался, слышалось характерное шукшинское покашливание. Он прикидывал, годится ли фильму такая сцена. Затем в тихой ярости, однако с каким-то странным сочувствием к Разину, говорил о предательстве Матвея и мужицкого войска. Ведь оставленные Разиным мужики были изрублены царскими палашами. Он, Макарыч, был иногда близок к моему пониманию исторических событий. Но он самозабвенно любил образ Степана Разина и не мог ему изменить…»
Кстати, особенность, подмеченная Беловым у Шукшина – та самая, когда оппозиционеры умеют лишь критиковать власть, но ничего конструктивного предложить не могут, – была присуща большинству критиков советской власти. Даже такое светило правозащитного движения, как Андрей Сахаров, выдавал такие перлы, которые не лезли ни в какие ворота. Взять, к примеру, его знаменитый «Меморандум», где он рассуждает о будущем мироустройстве и месте России в нем. Там он пишет, что «человечество может безболезненно развиваться только как одна семья, без разделения на нации в каком-либо ином смысле, кроме истории и традиций».
А в своем проекте конституции «Союза Советских Республик Европы и Азии» Сахаров пишет следующее: «В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к конвергенции социалистической и капиталистической систем… Политическим выражением такого сближения должно стать создание в будущем Мирового правительства…» Не академик, а фантаст просто! Доверь Сахарову руководство любой страной, и он такое наруководит, что весь мир взвоет (впрочем, именно коллеги Сахарова по Межрегиональной депутатской группе в начале 90-х пришли к власти в России и претворили в жизнь многие его утопические идеи, которые вышли стране боком).
Но вернемся к Шукшину.
Несмотря на различие позиций Шукшина и Кочетова, была у них одна объединяющая черта, которая заставляла либералов ненавидеть их в равной степени одинаково, – это их русофильство. Не случайно поэтому обоих в либеральных кругах называли антисемитами, а к Шукшину еще приклеили ярлык «фальшивого алтайского интеллигента».
Если смерть настигла Кочетова на седьмом десятке лет и уже после того, как его слава прошла свой пик, то к Шукшину она пришла на 46-м году, когда его слава была в самом зените. Более того, вся деятельность Шукшина в последние годы обещала новый взлет его творчества. Начался он с его легендарного фильма «Калина красная» (1974), где он был не только автором сценария и режиссером, но и исполнителем главной роли.
Почти десять лет Шукшин работал на Киностудии имени Горького, сняв там как режиссер все свои фильмы: «Живет такой парень» (1964); «Ваш сын и брат» (1966), «Странные люди» (1970), «Печки– лавочки» (1972). В центре всех этих шукшинских произведений был человек из народа, талантливый, чуждый корысти, потребительству и мещанству. Однако в целом это был все же благополучный герой, судьба которого складывалась порой непросто, но вполне счастливо. Другое дело два других героя, которых сам Шукшин считал наиболее любимыми: это народный вождь Степан Разин из его романа «Я пришел дать вам волю» и вор-рецидивист Егор Прокудин из его повести «Калина красная». Судьбы этих героев складывались трагически, и Шукшин, исследуя их, поднимался на гораздо более высокую ступень творчества, достигая в этих произведениях высот народной трагедии.
Как мы помним, снять «Степана Разина» Шукшин задумал еще в середине 60-х, но тогда это сделать не удалось – помешал скандал с «Андреем Рублевым». Но даже после того, как фильм Тарковского был реабилитирован и увидел свет (в конце 1971 года), шукшинский «Разин» продолжал «мариноваться». Наконец, поняв, что на Киностудии Горького этот проект ему осуществить не удастся, Шукшин ушел оттуда. Его пристанищем стала главная киностудия страны «Мосфильм», где ему пообещали постановку «Разина». Правда, и там перед Шукшиным было поставлено условие: сначала он должен был поставить фильм о современности. Сам Шукшин поначалу не знал, на каком материале ему остановиться, но тут в дело вмешался директор «Мосфильма» Николай Сизов. Это он чуть ли не залпом прочитал шукшинскую киноповесть «Калина красная» и загорелся идеей поставить ее на вверенной ему киностудии.
В феврале 1973 года Шукшин уехал в Дом творчества в Болшеве и за две недели написал сценарий. В последний день февраля он был принят в экспериментальном объединении (бывшая ЭТК), которым руководил Григорий Чухрай. Однако очень скоро Шукшин понял, что те идеологические принципы, которые исповедуют руководители этого объединения, ставят непреодолимые преграды для воплощения в жизнь его идеи. В итоге, после нескольких стычек с Чухраем, Шукшин расторг договор с ЭТО и ушел в то объединение, которое в наибольшей мере соответствовало его державным устремлениям. Речь идет об объединении «Время», которым с недавнего времени (с 1972 года) стал руководить Сергей Бондарчук (до этого объединение носило название Первого и возглавлялось Григорием Александровым).
Между тем объединение Бондарчука было победнее чухраевского ЭТО, где действовали полурыночные отношения, когда заработок создателям картин начислялся от количества зрителей. Кроме этого, многие руководящие мосфильмовцы недолюбливали Шукшина, причем не только как чужака, но и как почвенника. В итоге производство его картины продвигалось с трудом. По смете на «Калину» выделили 354 тысячи рублей, что считалось не самыми большими деньгами в киношном мире. Кроме этого, киногруппу Шукшина снабдили самой убогой киноаппаратурой, а штат укомплектовали случайными людьми – теми, кого не взяли в другие киногруппы. Например, замдиректора на фильме был некий человек, который пришел на «Мосфильм» из какого-то министерства и в киношном процессе мало что смыслил (в фильме он сыграл эпизодическую роль конферансье в тюремном ансамбле).
Не самыми дружескими были отношения и в самой киногруппе, о чем говорит хотя бы такой случай. Когда Шукшин снимал эпизод, где Егор Прокудин разговаривает с березами, кто-то из ассистентов пошутил: «Феллини снимает «Амаркорд» и «Рим», а Шукшин березы гладит. Явился для укрепления «Мосфильма». Шукшин слышал эту реплику, но виду не подал – для него всегда важнее была работа, чем склоки и выяснение отношений. Да и понимал он, что от недоброжелателей никуда не деться: в киношном мире он перевидал их в огромном количестве.
Параллельно со съемками Шукшин продолжал заниматься проблемой постановки «Степана Разина», поскольку предварительная договоренность о запуске проекта у него была. Однако в ситуацию вмешалась политика. Летом 1973 года, когда Брежнев съездил со своим первым официальным визитом в США, оппозиция внутри страны активизировала свои действия с явным расчетом сорвать планы советских властей по продвижению разрядки. Дело дошло до того, что в этом порыве, как мы помним, объединили свои силы два недавних оппонента: либерал-западник Андрей Сахаров и славянофил Александр Солженицын.
В этой обстановке в Москве прошел семинар, посвященный идеологической борьбе в исторической науке (14–15 июня). На нем рефреном звучала мысль, что противоборство с империалистическим миром все более обостряется. В ряде выступлений отмечалось, что отдельные советские историки играют на руку врагам, не только когда отрицают, что все этапы развития советского общества должны рассматриваться как положительные, но и когда слишком акцентируют свое внимание на отдельных жестокостях русской истории. Это акцентирование позволяет западным идеологам строить свои бредовые теории о варварской сущности русской цивилизации, о патологической жестокости русских.
Именно под эти обвинения и суждено было угодить сценарию «Степан Разин», который именно в подобной жестокости и уличили. Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, приведу отрывок из докладной в ЦК КПСС по поводу сценария, направленной зампредом Госкино В. Баскаковым 3 августа: