Страница:
— Матерь Божья! что это значит? — воскликнула Аннета. — Наверное, это та самая картина, о которой мне что-то рассказывали в Венеции.
— Какая картина? Что ты говоришь? — спросила Эмилия.
— Ну, картина… картина, — твердила Аннета, — но только я так и не могла добиться, что в ней особенного.
— Сними-ка покрывало, Аннета.
— Полно! Что вы выдумали, барышня! Да ни за что на свете!
Эмилия, обернувшись, увидала, как щеки Аннеты побледнели.
— Ну, так скажи мне, милая моя, что ты слышала про эту картину такого страшного?
— Да ничего, ровно ничего, барышня, пойдемте искать выхода.
— Конечно, пойдем, но раньше я хочу взглянуть на картину; подержи свечу, Аннета, а я сниму покрывало.
Аннета взяла в руки свечу и тотчас же отбежала с нею прочь, не обращая внимания на приказание Эмилии подойти; наконец Эмилия, не желая оставаться одна в потемках, последовала за горничной.
— Скажи на милость, что это значит, Аннета, — спросила Эмилия, догнав ее, — что ты слыхала про эту картину и почему ты не хочешь остановиться, когда я тебе приказываю?
— И не спрашивайте; я не знаю, ничего не знаю толком, барышня, — отвечала Аннета, — а только слыхала, что с этой картиной связано какое-то ужасное преступление, и вот с той поры она задернута черным; никто не заглядывает на нее уже много, много лет; эта история имеет отношение к прежнему хозяину, к тому, что владел замком до синьора Монтони, и…
— Хорошо, Аннета, — улыбнулась Эмилия, — я убедилась, действительно, что ты ничего не знаешь толком про эту картину.
— Ничего, право ничего, барышня, потому что, видите ли, с меня взяли слово никому не говорить… но…
— Хорошо, хорошо, — остановила ее Эмилия, заметив, что она борется между желанием разболтать тайну и страхом последствий. — Я не стану больше расспрашивать.
— И не надо, барышня, пожалуйста!
— Иначе ты все разболтаешь?
Аннета опять покраснела, а Эмилия улыбнулась, и обе, дойдя до последней комнаты анфилады, очутились опять на площадке мраморной лестницы; там Аннета оставила Эмилию, а сама побежала за кем-нибудь из слуг замка, кто мог бы указать им комнату, назначенную барышне.
Пока она ходила, мысли Эмилии опять обратились к картине; ей не хотелось допытывать служанку и заставить ее объяснить странные намеки, вырвавшиеся у нее насчет Монтони, но любопытство ее было возбуждено до крайности. Она даже готова была сейчас же пойти назад в таинственную комнату и рассмотреть картину; но ее удерживали — поздний час, пустынность дома, тишина, царившая вокруг, и какое-то жуткое чувство, навеянное таинственной картиной. Однако она решила про себя непременно пойти туда днем и отдернуть черное покрывало, закутывавшее портрет. Облокотясь о перила лестницы и внимательно озираясь вокруг, она опять обратила внимание на массивность стен, теперь уже пришедших в некоторое разрушение, я толстых.мраморных колонн, подымавшихся от самого низа и подпиравших потолок.
Наконец появился слуга вместе с Аннетой я провел Эмилию в назначенную ей комнату, помещавшуюся в отдаленном углу замка, в самом конце коридора, откуда как раз выходит ряд комнат, по которым они так долго блуждали. Уединенность и мрачность ее комнаты так неприятно поразили Эмилию, что ей не хотелось отпускать от себя Аннету, впрочем, ее угнетал не столько страх, сколько сырость и холод, стоявшие в комнате. Она попросила Катерину, служанку при замке, принести дров и затопить камин.
— Да, барышня, давненько здесь не топили, — сказала Катерина.
— Ну, это не новость, мы и без тебя видим, добрая женщина, — вмешалась Аанета, — тут что ни комната, то погреб! Удивляюсь, как это вы можете жить в этакой храмине; а что до меня касается, то я желала бы опять очутиться в Венеции.
Эмилия рукой подала знак Катерине, чтобы она скорее принесла дров.
— Удивляюсь, барышня, почему все здесь называют эту комнату «парной», — начала опять Аннета, в то время как Эмилия молча оглядывала свое новое жилище; она заметила, что комната просторна и высока, как и все остальные; как у многих из комнат замка, стены ее были обшиты панелями из
темного кедрового дерева. Кровать и прочая мебель были очень старинные; от них веяло каким-то мрачным величием, как, впрочем, и от всего, что попадалось ей на глаза в замке. Одно из высоких окон, которое Эмилия сейчас же открыла, выходило на часть террасы, но все, что было внизу под нею, тонуло во мраке ночи.
В присутствии Аннеты Эмилия старалась казаться бодрой и удерживала слезы, беспрестанно навертывавшиеся ей на глаза. Она хотела осведомиться, скоро ли ждут приезда графа Морано в замок; но ее удержала неохота задавать лишние вопросы и посвящать служанку в семейные дела. Между тем мысли Аннеты обратились на другой предмет: она была большая охотница до всего чудесного и слыхала про одно таинственное обстоятельство, связанное с замком и сильно интересовавшее ее. Хотя ей приказано было молчать, но именно поэтому ее так и подмывало проболтаться: ну, в самом деле, разве не обида — такое диковинное дело и вдруг ни слова о нем не велено говорить! это казалось ей сущим наказанием. Но она знала, что Монтони может подвергнуть ее еще большему наказанию, и поэтому боялась ослушаться.
Между тем Катерина принесла дров, и яркое пламя камина рассеяло на время мрак унылой комнаты. Катерина передала Аннете, что ее зовет барыня, и Эмилия скоро осталась одна со своими размышлениями. Сердце ее еще не закалилось против сурового обращения Монтони; нежность и ласка, к которым она с детства привыкла в доме покойных родителей, делали ее особенно чувствительной ко всякой грубости, и она никак не ожидала такого резкого переворота в своей судьбе.
Чтобы отвлечь свое внимание от удручающих мыслей, она встала и опять стала рассматривать свою комнату и всю обстановку. Обходя ее кругом, она прошла мимо двери, оказавшейся неплотно затворенной и, заметив, что это не та дверь, через которую она вошла, взяла свечу, чтобы удостовериться, куда ведет этот ход. Она отворила дверь и чуть не упала вниз по узкой крутой лестнице, сдавленной между двух каменных стен. Ее сильно заинтересовал вопрос, куда ведет эта лестница, тем более, что она непосредственно сообщалась с ее спальней. Но в настоящем состоянии духа у нее не хватило мужества пуститься на исследования, одной, впотемках. Плотно затворив дверь, она пыталась запереть ее, но заметила, что в ней нет задвижки изнутри, между тем как снаружи имеются целых два засова.
Приставив к двери тяжелый стул, она несколько исправила этот недостаток: однако жутко было подумать, что ей придется провести ночь одной-одинешеньке в дальней части замка, в комнате, где есть дверь, ведущая Бог весть куда и притом не запирающаяся изнутри. Минутами ей приходило в голову попросить тетку, чтобы она позволила Аннете переночевать у нее сегодня; но она боялась, что ее заподозрят в ребяческой трусости. Кроме того, ей не хотелось давать пищу страхам Аннеты.
Тревожные размышления ее были прерваны шумом шагов по коридору; она обрадовалась, увидав Аннету, принесшую ей ужин, присланный г-жой Монтони. Придвинув стол к камину, она заставила добрую девушку сесть и поужинать с ней вместе. Окончив легкую трапезу, Аннета, ободренная добротой своей госпожи, поправила огонь, так что пламя опять ярко вспыхнуло, придвинула свой стул к Эмалии и начала:
— Слыхали ли вы, барышня, какими путями наш синьор сделался владельцем этого замка?
— Опять у тебя в запасе какая-то диковинная история? Ну, рассказывай, — проговорила Эмилия, скрывая любопытство, возбужденное этими таинственными намеками.
— Да, кое-что я про это знаю, — отвечала Аннета, озираясь и еще ближе придвигаясь к Эмилии. — Бенедетто мне все сказывал намедни, как мы ехали с ним вместе. «Аннета, — говорит, — вы, наверное, ничего не знаете про тот замок, куда мы едем?» — «Нет, — говорю, — месье Бенедетто, а разве есть что особенное?». Вы, барышня, конечно, сумеете соблюсти тайну, а то бы я не стала вам говорить, ни за что на свете! Я ведь обещалась молчать: синьор так не любит, чтобы про это болтали.
— Если ты дала слово хранить секрет, — возразила Эмилия, — то, конечно, не имеешь права открывать его.
Аннета немного запнулась, потом сказала:
— О, только вам, барышня, вам одной и больше никому… Вам-то можно довериться, уж я знаю!
Эмилия улыбалась.
— Конечно, я так же свято сохраню тайну, как и ты, Аннета.
Аннета с серьезным лицом продолжала свое повествование:
— Замок этот, надо вам знать, барышня, старинная и очень сильно укрепленная твердыня; говорят, он выдержал несколько осад. И не всегда принадлежал он синьору Монтони, или его роду — отцу и деду; но, по какому-то закону, он должен был перейти к нашему синьору, если синьора умрет, не выйдя замуж! ..
— Какая синьора? — с удивлением перебила Эмилия.
— Погодите, до этого я еще не дошла, про нее-то я и хочу рассказать вам, барышня. Эта синьора жила себе в этом замке, в большой роскоши и почете. Синьор часто наезжал к ней в гости и был до страсти влюблен в нее, хотя и родственником ей приходился, да это ничего не значит. А она любила кого-то другого, а нашего-то и знать не хотела; вот он и злился. А вы сами знаете, какой он страшный делается, когда сердится. Может быть, она видела его в гневе, потому и не соглашалась полюбить его. Ну, так вот; синьора все печалилась и грустила… Пресвятая Богородица, что за шум? Разве вы не слыхали какие-то звуки, барышня?
— Это ветер завывает, — отвечала Эмилия. — Но кончай свой рассказ. Что же дальше?
— Так вот я и говорю… На чем бишь я остановилась?.. Долго наша синьора тужила и печалилась, и все прогуливалась по террасе, что под окнами. Ходит одна-одинешенька и заливается-плачет! Сердце надрывается на нее глядючи…
— Ну, хорошо, говори короче: в чем же суть твоей истории?
— А я лучше по порядку, барышня; все это я слыхала еще раньше, в Венеции, но что будет дальше — того я не знала до сегодняшнего дня. Случилось это давно, много лет тому назад, когда еще синьор Монтони был совсем юношей. Та синьора — звали ее синьора Лаурентини — была писаная красавица, но и с ней тоже случались припадки вспыльчивости, точно так же, как и с синьором. Увидав, что никак нельзя добиться ее любви, что, вы думаете, сделал синьор? Взял да и уехал из замка и долго-долго глаз не показывал. А синьоре было все равно, она плакала по-прежнему с утра до ночи. Вот раз вечером… Святые угодники! Барышня! — воскликнула вдруг Аннета, глядите-ка на лампу, какой у нее синий огонь!
Девушка стала испуганно озираться.
— Смешная ты! — улыбнулась Эмилия, — ну, чего трусишь? Пожалуйста, кончай свою историю: я очень устала!
Аннета, не отрывая глаз от лампы, продолжала тихим голосом:
— Раз вечером, кажется, около половины сентября, то бишь октября, а не то и в ноябре месяце, словом, раз как-то в конце года, гуляет наша синьора по обыкновению в лесу, что под замком, в одиночестве — на этот раз с ней, впрочем, была служанка. Дул холодный ветер, вздымая сухие листья и уныло завывая между тех старых каштанов, что мы видели и проездом в замок, — мне Бенедетто указал на них; было холодно, и служанка убеждала барыню вернуться домой. Но та и слышать не хотела; она всегда была охотница бродить по лесу в вечернюю пору, а если ветер воет и листья падают — ей и любо! В замке-то видели, как она пошла в лес; но вот настала ночь, а синьора не возвращается; бьет десять, одиннадцать часов, наконец полночь — ее все нет! Слуги подумали, что, наверное, с нею беда приключилась и отправились искать ее. Проискали всю ночь, но ее и след простыл. Так и сгинула без вести!..
— Неужели это правда, Аннета? — спросила Эмилия с волнением.
— Правда, барышня, — отвечала Аннета с ужасом, — сущая правда!.. Но говорят, — прибавила она, понизив голос, — будто уже гораздо позже, несколько раз видели синьору бродящей по лесу и вокруг замка по ночам: старые слуги, остававшиеся здесь после нее, уверяют, будто видели ее, а потом ее встречал кто-то из вассалов, случившихся в замке вечером. Карло, старый дворецкий, мог бы порассказать много ужасов, кабы только захотел…
— Однако, как все это сбивчиво, Аннета, — проговорила Эмилия. — То ты говоришь, что она пропала без вести, а то опять уверяешь, будто ее видели!
— Все это мне рассказывали под большим секретом, — заявила Аннета, обратив внимание на замечание Эмилии, — и я уверена, барышня, вы не захотите повредить мне и Бенедетто, передав синьору то, что я доверила вам.
Эмилия молчала, и Аннета повторила свою последнюю фразу.
— Тебе нечего бояться моей нескромности, — отвечала Эмилия, — напротив со своей стороны советую тебе, милая Аннета, самой-то не болтать и никому не повторять того, что ты сейчас рассказывала мне. Синьор Монтони, ты сама говоришь, рассердится, если это дойдет до его ушей. Но разве не снарядили поисков за исчезнувшей синьорой?
— Ох, еще бы! ее долго разыскивали, потому что синьор немедленно предъявил свои права на замок, как ближайший наследник. Но ему объявили, — суд ли, сенаторы ли, или другой кто в этом роде, — что он не может быть введен во владение замком, пока не пройдет много лет, а если и тогда синьора не отыщется, то ее сочтут умершей и замок сделается его собственностью. Вот так-то он и достался ему с течением времени. Но история эта получила огласку, и пошли слухи, такие странные слухи, что лучше уж я не стану повторять их…
— Ну, это еще страннее, — с улыбкой заметила Эмилия, как бы пробуждаясь от задумчивости. — Но когда синьору Лаурентини потом встречали в замке, никто не говорил с нею?
— Говорить с нею? — воскликнула Аннета в ужасе. — Что вы, барышня? Конечно, нет.
— А почему же и нет?
— Царица Небесная! разве можно говорить с призраком?
— Но какие были основания считать ее призраком, раз так никто к ней не подходил и не разговаривал с нею?
— Ах, барышня, уж, право, и не знаю. Можно ли задавать такие ужасные вопросы? Никто никогда не видел это привидение выходившим из замка, или входившим туда. Оно переносилось точно чудом с места на место, то здесь его видят, то на другом конце замка, и никогда оно не произносило ни слова, а будь это живой человек, скажите на милость, что бы ему делать в замке, если он ничего не говорит? С той поры в некоторые части замка никто больше не заглядывал и говорят — по этой самой причине.
— По той причине, что синьора все молчала? — сказала Эмилия, стараясь высмеять то, что в ней самой уже начинало возбуждать некоторый страх.
— Да нет же, барышня, совсем не из-за этого, — с досадой промолвила Аннета, — а потому, что там показывалось что-то страшное; говорят, есть в замке старая часовня, смежная с западным крылом замка, так вот там иногда в полночь слышатся такие стоны!., так мурашки по спине и забегают, как только подумаешь… и кто-то будто вздыхает, да так тяжко…
— Пожалуйста, Аннета, перестань повторять эти глупые сказки…
— Глупые сказки, барышня! А вот послушайте-ка еще одну историю — мне ее рассказывала Катерина. В одну холодную зимнюю ночь Катерина (она часто приходила тогда в замок навещать старого Карло и его жену; потом Карло рекомендовал ее синьору, и она осталась жить в замке), так вот Катерина сидела с ними в людской. Карло и говорит ей: знаешь, хорошо бы теперь испечь каштанов из того запаса, что сложен в кладовой, да только далеко туда идти; самому-то лень; сходи-ка ты, девка, принеси нам каштанов горсточку-другую. Лежат они в углу кладовой, что в конце северной галереи. Захвати с собой лампу. Да гляди, чтоб ветер на главной лестнице не задул огня. Катерина взяля лампу и отправилась… Чу, барышня, слышите, что это опять за шум?
Эмилия, заразившаяся страхами Аннеты, внимательно прислушивалась; все было тихо, и Аннета продолжала:
— Вот Катерина и пошла в северную галерею, ту самую, барышня, по которой мы с вами проходили, прежде чем дошли до здешнего коридора. Шла она со своей лампой, ни о чем не думая особенном… Вот опять! — вдруг крикнула Аннета, — я слыхала еще раз! Значит, это вовсе не было одно воображение.
— Тише! — остановила ее Эмилия, вся дрожа.
Обе стали опять прислушиваться, и продолжали сидеть не шевелясь. Эмилия услыхала тихий стук о стену. Звук повторился. Аннета громко вскрикнула, вслед затем дверь медленно отворилась. Это была Катерина, пришедшая сказать Аннете, что ее зовет барыня. Хотя Эмилия и увидала теперь, кто это, но она не могла сразу преодолеть своего испуга. Аннета же, не то плача, не то смеясь, выбранила Катерину за то, что она так перепугала их. Кроме того Аннета боялась, не подслушала ли девушка того, что она рассказывала. Эмилия, воображение которой было глубоко взволновано рассказами Аннеты, не хотела бы оставаться одна в настоящем состоянии ее духа. Но, боясь вызвать неудовольствие г-жи Монтони и выдать свою собственную слабость, она всеми силами старалась побороть свои страхи и отпустила-таки Аннету.
Оставшись одна, она задумалась над странной судьбой синьоры Лаурентини и перешла затем к своему собственному жалкому положению в замке среди диких, пустынных гор, во власти человека, который еще так недавно был ей совсем чужой. Она уже успела испытать на себе его деспотизм и глядела на него с ужасом; очевидно, такое же мнение имели о нем и другие. Она знала, что Монтони хитер, изобретателен и ни перед чем не остановится для осуществления своих планов, знала, что в его сердце не найдется ни искры жалости. Она давно уже замечала, как несчастна ее тетка, и часто была свидетельницей сурового, презрительного обращения с нею мужа. К этим обстоятельствам, дававшим ей справедливый повод к тревоге, прибавились теперь эти смутные страхи: они возникали под влиянием фантазии и не поддавались рассудку.
Эмилия помнила все, что рассказывал ей о Монтони Валанкур накануне отъезда из Лангедока, и как он старался отговорить ее от этого путешествия. Впоследствии ей не раз казалось, что эти страхи были пророческими, и теперь они явно подтверждались. Рисуя себе образ Валанкура, сердце ее томилось тщетным сожалением; но рассудок тотчас же подоспевал с утешением, слабым сначала, но постепенно крепнувшим, под влиянием размыпшения. Она сознавала, что как ни велики ее страдания, но она и теперь не захотела бы навлечь несчастья на любимого человека, и что бы ни довелось ей вынести впредь, ей по крайней мере не придется упрекать себя.
Ее грустному настроению вторило унылое завывание ветра в коридорах и вокруг замка. Веселое пламя дров давно погасло и Эмилия сидела, уставив глаза в потухающую золу; вдруг сильный порыв ветра, промчавшись по коридору, потрясая дверь и оконные рамы, заставил ее вздрогнуть. От порыва ветра сдвинулся даже стул, приставленный к двери, и эта дверь, ведущая на потайную лестницу, открылась наполовину. Страх и любопытство проснулись в душе Эмилии с новой силой. Она вынесла лампу на лестницу и постояла там в колебании, спуститься ли ей вниз. Но опять глубокое безмолвие и окружающий мрак наполнили ее ужасом. Решившись наконец навести справки завтра, когда при дневном свете будет легче произвести осмотр, она затворила дверь и приставила к ней тяжелую мебель.
После этого она улеглась в постель, оставив горящую лампу на столе; но ее тусклый свет, вместо того чтобы рассеять ее страхи, напротив, еще усиливал их. При слабом свете лампы ей чудилось, что она видит какие-то образы, скользящие мимо ее полога и забирающиеся в темные углы ее комнаты. На башне пробило час ночи, а она еще не смыкала глаз.
ГЛАВА XIX
Дневной свет рассеял суеверные страхи Эмилии, но не успокоил ее душевной тревоги. Лишь только она проснулась, образ графа Морано первый представился ее мыслям, а вслед затем потянулась целая вереница ожидаемых несчастий, которых она не могла ни победить, ни избегнуть. Она встала и, чтобы отогнать мучительные мысли, заставила себя заняться посторонними предметами. Из окна открывался суровый, величественный вид, почти со всех сторон замкнутый горами, вершины которых, громоздясь одна над другой, терялись в туманной мгле, тогда как внизу чернели леса, сбегавшие до самой подошвы и наполнявшие узкие долины. Роскошь и величие этих лесов особенно поражали Эмилию; с интересом оглядывала она также укрепления замка, тянущиеся на большое протяжение по утесам и отчасти пришедшие в разрушение, величественные парапеты, башни с бойницами и другие детали верхней части здания. Отсюда глаза ее переносились через скалы и леса в долину, по которой пенился широкий, быстрый поток, ниспадавший с противоположных высот, то сверкая в солнечных лучах, то почти скрываясь под густой зеленью. Но вот поток опять вырывался из чащи широкой полосой белой пены и с грохотом низвергался в долину. Ближе к западу открывалась прогалина между гор, та самая, которой Эмилия с таким восхищением любовалась, когда они подъезжали к замку; тонкая сизая мгла, подымавшаяся из долины, смягчала все очертания. Туман, уносясь кверху и встречая солнечные лучи, принимал алый оттенок и окрашивал на ходу леса и скалы. По мере того как подымалось покрывало, восхитительно было наблюдать различные предметы, постепенно выступавшие в долине: зеленую мураву, темные леса, углубления в скалах, несколько крестьянских избушек, пенящийся поток, стадо коров и другие черты сельской картины. Ярче вырисовывались леса сосен и могучие скалы; наконец туман засел вокруг вершин, увенчивая их пурпуровым сиянием. Теперь можно было ясно различить все предметы в долине и широкие, темные тени, падавшие от нижних скал, еще эффектнее выделяли сияющую красоту местности, расстилающейся под ними, между тем как горы, постепенно удаляющиеся в перспективе, уступами спускались к Адриатическому морю — по крайней мере Эмилия признавала за море сверкающую голубоватую черту, замыкавшую картину.
Так-то она старалась занять свое воображение и небезуспешно. В окно врывался свежий утренний ветерок и оживлял ее. Она вознеслась мыслями к Богу. Красота природы всегда располагала ее к молитве, и в ней она черпала бодрость духа. Отойдя от окна, Эмилия невольно взгялнула на дверь, которую так тщательно забаррикадировала на ночь, и решила теперь же исследовать, куда она ведет. Подойдя близко, чтобы отставить стулья, она заметила, что они были немного отодвинуты в сторону. Легко себе представить ее удивление, когда вслед затем она убедилась, что дверь была кем-то заперта снаружи. Ей стало страшно, точно она увидела привидение. Та дверь, что вела в коридор, оставалась затворенной, как она сама затворила ее вчера вечером, но другая дверь, запиравшаяся только снаружи, очевидно, была замкнута кем-то в течение ночи. Эмилию серьезно тревожила перспектива оставаться на ночь в комнате, куда так легко проникнуть, к тому же в комнате, находящейся в отдаленной части дома; она решила поговорить с г-жой Монтони и потребовать, чтобы она приказала дать ей другое помещение.
Не без труда отыскала она дорогу в главные сени, а оттуда в ту гостиную, где они сидели накануне; там уже был накрыт завтрак, и ее тетка сидела одна. Монтони ушел пройтись вокруг замка, чтобы осмотреть укрепления, беседуя с Карло. Эмилия заметила, что тетка недавно плакала; сердце ее наполнилось жалостью к ней, но свою нежность она старалась проявить не столько на словах, сколько в обращении, тщательно избегая показывать, что она заметила несчастье тетки. Эмилия воспользовалась отсутствием Монтони, чтобы заговорить о странном случае с дверью, попросить для себя другой комнаты и хоть что-нибудь узнать о причине их неожиданного отъезда из Венеции. Что касается первой просьбы, то тетка советовала ей обратиться к самому Монтони, положительно отказавшись вмешиваться в это дело, относительно же причины их отъезда она сослалась на незнание.
Чтобы примирить тетку с ее положением, Эмилия стала расхваливать величественную красоту замка и окрестностей и старалась изгладить неприятные впечатления, связанные с их приездом. Хотя несчастье уже несколько смягчило крутой нрав г-жи Монтони и научило ее хоть более кротко относиться к ближним, но природное властолюбие, укоренившееся от долгой привычки, все еще царило в ее сердце. Она не могла отказать себе в удовольствии поглумиться над бедной, ни в чем неповинной Эмилией, подымая на смех ее слова и замечания насчет замка.
Ее насмешливые речи были прерваны появлением самого Монтони; лицо его жены сразу изменилось и приняло выражение страха и злобы, а он сел за завтрак, как будто ничего не замечая.
Эмилия, молча наблюдавшая его, заметила, что лицо его мрачнее и суровее, чем когда-либо.
«Ах, как бы мне хотелось знать его мысли, — думала она, — тогда прекратились бы все эти мучительные сомнения!».
Завтрак прошел в мрачном безмолвии; наконец Эмилия решилась попросить, чтобы ей отвели другую комнату, и рассказала о случившемся.
— Все это вздор! мне некогда потакать вашим пустым прихотям, — возразил Монтони, — комната была приготовлена для вас и вы должны ею довольствоваться. Ну, с какой стати кто-нибудь будет подниматься по этой уединенной лестнице, с единственной целью запереть вашу дверь? Может быть просто ветер потряс дверь и от этого засов соскользнул сам собою. Право, я не понимаю, для чего вы меня беспокоите такими пустяками!
Это объяснение показалось Эмилии далеко не убедительным; она заметила, что болты заржавлены, следовательно, не могли скользить с такою легкостью; но она воздержалась от спора и только повторила свою просьбу.
— Какая картина? Что ты говоришь? — спросила Эмилия.
— Ну, картина… картина, — твердила Аннета, — но только я так и не могла добиться, что в ней особенного.
— Сними-ка покрывало, Аннета.
— Полно! Что вы выдумали, барышня! Да ни за что на свете!
Эмилия, обернувшись, увидала, как щеки Аннеты побледнели.
— Ну, так скажи мне, милая моя, что ты слышала про эту картину такого страшного?
— Да ничего, ровно ничего, барышня, пойдемте искать выхода.
— Конечно, пойдем, но раньше я хочу взглянуть на картину; подержи свечу, Аннета, а я сниму покрывало.
Аннета взяла в руки свечу и тотчас же отбежала с нею прочь, не обращая внимания на приказание Эмилии подойти; наконец Эмилия, не желая оставаться одна в потемках, последовала за горничной.
— Скажи на милость, что это значит, Аннета, — спросила Эмилия, догнав ее, — что ты слыхала про эту картину и почему ты не хочешь остановиться, когда я тебе приказываю?
— И не спрашивайте; я не знаю, ничего не знаю толком, барышня, — отвечала Аннета, — а только слыхала, что с этой картиной связано какое-то ужасное преступление, и вот с той поры она задернута черным; никто не заглядывает на нее уже много, много лет; эта история имеет отношение к прежнему хозяину, к тому, что владел замком до синьора Монтони, и…
— Хорошо, Аннета, — улыбнулась Эмилия, — я убедилась, действительно, что ты ничего не знаешь толком про эту картину.
— Ничего, право ничего, барышня, потому что, видите ли, с меня взяли слово никому не говорить… но…
— Хорошо, хорошо, — остановила ее Эмилия, заметив, что она борется между желанием разболтать тайну и страхом последствий. — Я не стану больше расспрашивать.
— И не надо, барышня, пожалуйста!
— Иначе ты все разболтаешь?
Аннета опять покраснела, а Эмилия улыбнулась, и обе, дойдя до последней комнаты анфилады, очутились опять на площадке мраморной лестницы; там Аннета оставила Эмилию, а сама побежала за кем-нибудь из слуг замка, кто мог бы указать им комнату, назначенную барышне.
Пока она ходила, мысли Эмилии опять обратились к картине; ей не хотелось допытывать служанку и заставить ее объяснить странные намеки, вырвавшиеся у нее насчет Монтони, но любопытство ее было возбуждено до крайности. Она даже готова была сейчас же пойти назад в таинственную комнату и рассмотреть картину; но ее удерживали — поздний час, пустынность дома, тишина, царившая вокруг, и какое-то жуткое чувство, навеянное таинственной картиной. Однако она решила про себя непременно пойти туда днем и отдернуть черное покрывало, закутывавшее портрет. Облокотясь о перила лестницы и внимательно озираясь вокруг, она опять обратила внимание на массивность стен, теперь уже пришедших в некоторое разрушение, я толстых.мраморных колонн, подымавшихся от самого низа и подпиравших потолок.
Наконец появился слуга вместе с Аннетой я провел Эмилию в назначенную ей комнату, помещавшуюся в отдаленном углу замка, в самом конце коридора, откуда как раз выходит ряд комнат, по которым они так долго блуждали. Уединенность и мрачность ее комнаты так неприятно поразили Эмилию, что ей не хотелось отпускать от себя Аннету, впрочем, ее угнетал не столько страх, сколько сырость и холод, стоявшие в комнате. Она попросила Катерину, служанку при замке, принести дров и затопить камин.
— Да, барышня, давненько здесь не топили, — сказала Катерина.
— Ну, это не новость, мы и без тебя видим, добрая женщина, — вмешалась Аанета, — тут что ни комната, то погреб! Удивляюсь, как это вы можете жить в этакой храмине; а что до меня касается, то я желала бы опять очутиться в Венеции.
Эмилия рукой подала знак Катерине, чтобы она скорее принесла дров.
— Удивляюсь, барышня, почему все здесь называют эту комнату «парной», — начала опять Аннета, в то время как Эмилия молча оглядывала свое новое жилище; она заметила, что комната просторна и высока, как и все остальные; как у многих из комнат замка, стены ее были обшиты панелями из
темного кедрового дерева. Кровать и прочая мебель были очень старинные; от них веяло каким-то мрачным величием, как, впрочем, и от всего, что попадалось ей на глаза в замке. Одно из высоких окон, которое Эмилия сейчас же открыла, выходило на часть террасы, но все, что было внизу под нею, тонуло во мраке ночи.
В присутствии Аннеты Эмилия старалась казаться бодрой и удерживала слезы, беспрестанно навертывавшиеся ей на глаза. Она хотела осведомиться, скоро ли ждут приезда графа Морано в замок; но ее удержала неохота задавать лишние вопросы и посвящать служанку в семейные дела. Между тем мысли Аннеты обратились на другой предмет: она была большая охотница до всего чудесного и слыхала про одно таинственное обстоятельство, связанное с замком и сильно интересовавшее ее. Хотя ей приказано было молчать, но именно поэтому ее так и подмывало проболтаться: ну, в самом деле, разве не обида — такое диковинное дело и вдруг ни слова о нем не велено говорить! это казалось ей сущим наказанием. Но она знала, что Монтони может подвергнуть ее еще большему наказанию, и поэтому боялась ослушаться.
Между тем Катерина принесла дров, и яркое пламя камина рассеяло на время мрак унылой комнаты. Катерина передала Аннете, что ее зовет барыня, и Эмилия скоро осталась одна со своими размышлениями. Сердце ее еще не закалилось против сурового обращения Монтони; нежность и ласка, к которым она с детства привыкла в доме покойных родителей, делали ее особенно чувствительной ко всякой грубости, и она никак не ожидала такого резкого переворота в своей судьбе.
Чтобы отвлечь свое внимание от удручающих мыслей, она встала и опять стала рассматривать свою комнату и всю обстановку. Обходя ее кругом, она прошла мимо двери, оказавшейся неплотно затворенной и, заметив, что это не та дверь, через которую она вошла, взяла свечу, чтобы удостовериться, куда ведет этот ход. Она отворила дверь и чуть не упала вниз по узкой крутой лестнице, сдавленной между двух каменных стен. Ее сильно заинтересовал вопрос, куда ведет эта лестница, тем более, что она непосредственно сообщалась с ее спальней. Но в настоящем состоянии духа у нее не хватило мужества пуститься на исследования, одной, впотемках. Плотно затворив дверь, она пыталась запереть ее, но заметила, что в ней нет задвижки изнутри, между тем как снаружи имеются целых два засова.
Приставив к двери тяжелый стул, она несколько исправила этот недостаток: однако жутко было подумать, что ей придется провести ночь одной-одинешеньке в дальней части замка, в комнате, где есть дверь, ведущая Бог весть куда и притом не запирающаяся изнутри. Минутами ей приходило в голову попросить тетку, чтобы она позволила Аннете переночевать у нее сегодня; но она боялась, что ее заподозрят в ребяческой трусости. Кроме того, ей не хотелось давать пищу страхам Аннеты.
Тревожные размышления ее были прерваны шумом шагов по коридору; она обрадовалась, увидав Аннету, принесшую ей ужин, присланный г-жой Монтони. Придвинув стол к камину, она заставила добрую девушку сесть и поужинать с ней вместе. Окончив легкую трапезу, Аннета, ободренная добротой своей госпожи, поправила огонь, так что пламя опять ярко вспыхнуло, придвинула свой стул к Эмалии и начала:
— Слыхали ли вы, барышня, какими путями наш синьор сделался владельцем этого замка?
— Опять у тебя в запасе какая-то диковинная история? Ну, рассказывай, — проговорила Эмилия, скрывая любопытство, возбужденное этими таинственными намеками.
— Да, кое-что я про это знаю, — отвечала Аннета, озираясь и еще ближе придвигаясь к Эмилии. — Бенедетто мне все сказывал намедни, как мы ехали с ним вместе. «Аннета, — говорит, — вы, наверное, ничего не знаете про тот замок, куда мы едем?» — «Нет, — говорю, — месье Бенедетто, а разве есть что особенное?». Вы, барышня, конечно, сумеете соблюсти тайну, а то бы я не стала вам говорить, ни за что на свете! Я ведь обещалась молчать: синьор так не любит, чтобы про это болтали.
— Если ты дала слово хранить секрет, — возразила Эмилия, — то, конечно, не имеешь права открывать его.
Аннета немного запнулась, потом сказала:
— О, только вам, барышня, вам одной и больше никому… Вам-то можно довериться, уж я знаю!
Эмилия улыбалась.
— Конечно, я так же свято сохраню тайну, как и ты, Аннета.
Аннета с серьезным лицом продолжала свое повествование:
— Замок этот, надо вам знать, барышня, старинная и очень сильно укрепленная твердыня; говорят, он выдержал несколько осад. И не всегда принадлежал он синьору Монтони, или его роду — отцу и деду; но, по какому-то закону, он должен был перейти к нашему синьору, если синьора умрет, не выйдя замуж! ..
— Какая синьора? — с удивлением перебила Эмилия.
— Погодите, до этого я еще не дошла, про нее-то я и хочу рассказать вам, барышня. Эта синьора жила себе в этом замке, в большой роскоши и почете. Синьор часто наезжал к ней в гости и был до страсти влюблен в нее, хотя и родственником ей приходился, да это ничего не значит. А она любила кого-то другого, а нашего-то и знать не хотела; вот он и злился. А вы сами знаете, какой он страшный делается, когда сердится. Может быть, она видела его в гневе, потому и не соглашалась полюбить его. Ну, так вот; синьора все печалилась и грустила… Пресвятая Богородица, что за шум? Разве вы не слыхали какие-то звуки, барышня?
— Это ветер завывает, — отвечала Эмилия. — Но кончай свой рассказ. Что же дальше?
— Так вот я и говорю… На чем бишь я остановилась?.. Долго наша синьора тужила и печалилась, и все прогуливалась по террасе, что под окнами. Ходит одна-одинешенька и заливается-плачет! Сердце надрывается на нее глядючи…
— Ну, хорошо, говори короче: в чем же суть твоей истории?
— А я лучше по порядку, барышня; все это я слыхала еще раньше, в Венеции, но что будет дальше — того я не знала до сегодняшнего дня. Случилось это давно, много лет тому назад, когда еще синьор Монтони был совсем юношей. Та синьора — звали ее синьора Лаурентини — была писаная красавица, но и с ней тоже случались припадки вспыльчивости, точно так же, как и с синьором. Увидав, что никак нельзя добиться ее любви, что, вы думаете, сделал синьор? Взял да и уехал из замка и долго-долго глаз не показывал. А синьоре было все равно, она плакала по-прежнему с утра до ночи. Вот раз вечером… Святые угодники! Барышня! — воскликнула вдруг Аннета, глядите-ка на лампу, какой у нее синий огонь!
Девушка стала испуганно озираться.
— Смешная ты! — улыбнулась Эмилия, — ну, чего трусишь? Пожалуйста, кончай свою историю: я очень устала!
Аннета, не отрывая глаз от лампы, продолжала тихим голосом:
— Раз вечером, кажется, около половины сентября, то бишь октября, а не то и в ноябре месяце, словом, раз как-то в конце года, гуляет наша синьора по обыкновению в лесу, что под замком, в одиночестве — на этот раз с ней, впрочем, была служанка. Дул холодный ветер, вздымая сухие листья и уныло завывая между тех старых каштанов, что мы видели и проездом в замок, — мне Бенедетто указал на них; было холодно, и служанка убеждала барыню вернуться домой. Но та и слышать не хотела; она всегда была охотница бродить по лесу в вечернюю пору, а если ветер воет и листья падают — ей и любо! В замке-то видели, как она пошла в лес; но вот настала ночь, а синьора не возвращается; бьет десять, одиннадцать часов, наконец полночь — ее все нет! Слуги подумали, что, наверное, с нею беда приключилась и отправились искать ее. Проискали всю ночь, но ее и след простыл. Так и сгинула без вести!..
— Неужели это правда, Аннета? — спросила Эмилия с волнением.
— Правда, барышня, — отвечала Аннета с ужасом, — сущая правда!.. Но говорят, — прибавила она, понизив голос, — будто уже гораздо позже, несколько раз видели синьору бродящей по лесу и вокруг замка по ночам: старые слуги, остававшиеся здесь после нее, уверяют, будто видели ее, а потом ее встречал кто-то из вассалов, случившихся в замке вечером. Карло, старый дворецкий, мог бы порассказать много ужасов, кабы только захотел…
— Однако, как все это сбивчиво, Аннета, — проговорила Эмилия. — То ты говоришь, что она пропала без вести, а то опять уверяешь, будто ее видели!
— Все это мне рассказывали под большим секретом, — заявила Аннета, обратив внимание на замечание Эмилии, — и я уверена, барышня, вы не захотите повредить мне и Бенедетто, передав синьору то, что я доверила вам.
Эмилия молчала, и Аннета повторила свою последнюю фразу.
— Тебе нечего бояться моей нескромности, — отвечала Эмилия, — напротив со своей стороны советую тебе, милая Аннета, самой-то не болтать и никому не повторять того, что ты сейчас рассказывала мне. Синьор Монтони, ты сама говоришь, рассердится, если это дойдет до его ушей. Но разве не снарядили поисков за исчезнувшей синьорой?
— Ох, еще бы! ее долго разыскивали, потому что синьор немедленно предъявил свои права на замок, как ближайший наследник. Но ему объявили, — суд ли, сенаторы ли, или другой кто в этом роде, — что он не может быть введен во владение замком, пока не пройдет много лет, а если и тогда синьора не отыщется, то ее сочтут умершей и замок сделается его собственностью. Вот так-то он и достался ему с течением времени. Но история эта получила огласку, и пошли слухи, такие странные слухи, что лучше уж я не стану повторять их…
— Ну, это еще страннее, — с улыбкой заметила Эмилия, как бы пробуждаясь от задумчивости. — Но когда синьору Лаурентини потом встречали в замке, никто не говорил с нею?
— Говорить с нею? — воскликнула Аннета в ужасе. — Что вы, барышня? Конечно, нет.
— А почему же и нет?
— Царица Небесная! разве можно говорить с призраком?
— Но какие были основания считать ее призраком, раз так никто к ней не подходил и не разговаривал с нею?
— Ах, барышня, уж, право, и не знаю. Можно ли задавать такие ужасные вопросы? Никто никогда не видел это привидение выходившим из замка, или входившим туда. Оно переносилось точно чудом с места на место, то здесь его видят, то на другом конце замка, и никогда оно не произносило ни слова, а будь это живой человек, скажите на милость, что бы ему делать в замке, если он ничего не говорит? С той поры в некоторые части замка никто больше не заглядывал и говорят — по этой самой причине.
— По той причине, что синьора все молчала? — сказала Эмилия, стараясь высмеять то, что в ней самой уже начинало возбуждать некоторый страх.
— Да нет же, барышня, совсем не из-за этого, — с досадой промолвила Аннета, — а потому, что там показывалось что-то страшное; говорят, есть в замке старая часовня, смежная с западным крылом замка, так вот там иногда в полночь слышатся такие стоны!., так мурашки по спине и забегают, как только подумаешь… и кто-то будто вздыхает, да так тяжко…
— Пожалуйста, Аннета, перестань повторять эти глупые сказки…
— Глупые сказки, барышня! А вот послушайте-ка еще одну историю — мне ее рассказывала Катерина. В одну холодную зимнюю ночь Катерина (она часто приходила тогда в замок навещать старого Карло и его жену; потом Карло рекомендовал ее синьору, и она осталась жить в замке), так вот Катерина сидела с ними в людской. Карло и говорит ей: знаешь, хорошо бы теперь испечь каштанов из того запаса, что сложен в кладовой, да только далеко туда идти; самому-то лень; сходи-ка ты, девка, принеси нам каштанов горсточку-другую. Лежат они в углу кладовой, что в конце северной галереи. Захвати с собой лампу. Да гляди, чтоб ветер на главной лестнице не задул огня. Катерина взяля лампу и отправилась… Чу, барышня, слышите, что это опять за шум?
Эмилия, заразившаяся страхами Аннеты, внимательно прислушивалась; все было тихо, и Аннета продолжала:
— Вот Катерина и пошла в северную галерею, ту самую, барышня, по которой мы с вами проходили, прежде чем дошли до здешнего коридора. Шла она со своей лампой, ни о чем не думая особенном… Вот опять! — вдруг крикнула Аннета, — я слыхала еще раз! Значит, это вовсе не было одно воображение.
— Тише! — остановила ее Эмилия, вся дрожа.
Обе стали опять прислушиваться, и продолжали сидеть не шевелясь. Эмилия услыхала тихий стук о стену. Звук повторился. Аннета громко вскрикнула, вслед затем дверь медленно отворилась. Это была Катерина, пришедшая сказать Аннете, что ее зовет барыня. Хотя Эмилия и увидала теперь, кто это, но она не могла сразу преодолеть своего испуга. Аннета же, не то плача, не то смеясь, выбранила Катерину за то, что она так перепугала их. Кроме того Аннета боялась, не подслушала ли девушка того, что она рассказывала. Эмилия, воображение которой было глубоко взволновано рассказами Аннеты, не хотела бы оставаться одна в настоящем состоянии ее духа. Но, боясь вызвать неудовольствие г-жи Монтони и выдать свою собственную слабость, она всеми силами старалась побороть свои страхи и отпустила-таки Аннету.
Оставшись одна, она задумалась над странной судьбой синьоры Лаурентини и перешла затем к своему собственному жалкому положению в замке среди диких, пустынных гор, во власти человека, который еще так недавно был ей совсем чужой. Она уже успела испытать на себе его деспотизм и глядела на него с ужасом; очевидно, такое же мнение имели о нем и другие. Она знала, что Монтони хитер, изобретателен и ни перед чем не остановится для осуществления своих планов, знала, что в его сердце не найдется ни искры жалости. Она давно уже замечала, как несчастна ее тетка, и часто была свидетельницей сурового, презрительного обращения с нею мужа. К этим обстоятельствам, дававшим ей справедливый повод к тревоге, прибавились теперь эти смутные страхи: они возникали под влиянием фантазии и не поддавались рассудку.
Эмилия помнила все, что рассказывал ей о Монтони Валанкур накануне отъезда из Лангедока, и как он старался отговорить ее от этого путешествия. Впоследствии ей не раз казалось, что эти страхи были пророческими, и теперь они явно подтверждались. Рисуя себе образ Валанкура, сердце ее томилось тщетным сожалением; но рассудок тотчас же подоспевал с утешением, слабым сначала, но постепенно крепнувшим, под влиянием размыпшения. Она сознавала, что как ни велики ее страдания, но она и теперь не захотела бы навлечь несчастья на любимого человека, и что бы ни довелось ей вынести впредь, ей по крайней мере не придется упрекать себя.
Ее грустному настроению вторило унылое завывание ветра в коридорах и вокруг замка. Веселое пламя дров давно погасло и Эмилия сидела, уставив глаза в потухающую золу; вдруг сильный порыв ветра, промчавшись по коридору, потрясая дверь и оконные рамы, заставил ее вздрогнуть. От порыва ветра сдвинулся даже стул, приставленный к двери, и эта дверь, ведущая на потайную лестницу, открылась наполовину. Страх и любопытство проснулись в душе Эмилии с новой силой. Она вынесла лампу на лестницу и постояла там в колебании, спуститься ли ей вниз. Но опять глубокое безмолвие и окружающий мрак наполнили ее ужасом. Решившись наконец навести справки завтра, когда при дневном свете будет легче произвести осмотр, она затворила дверь и приставила к ней тяжелую мебель.
После этого она улеглась в постель, оставив горящую лампу на столе; но ее тусклый свет, вместо того чтобы рассеять ее страхи, напротив, еще усиливал их. При слабом свете лампы ей чудилось, что она видит какие-то образы, скользящие мимо ее полога и забирающиеся в темные углы ее комнаты. На башне пробило час ночи, а она еще не смыкала глаз.
ГЛАВА XIX
Усталость глаз, должно быть, создает
Ужасный призрак… он ко мне подходит.
Юлий Цезарь
Дневной свет рассеял суеверные страхи Эмилии, но не успокоил ее душевной тревоги. Лишь только она проснулась, образ графа Морано первый представился ее мыслям, а вслед затем потянулась целая вереница ожидаемых несчастий, которых она не могла ни победить, ни избегнуть. Она встала и, чтобы отогнать мучительные мысли, заставила себя заняться посторонними предметами. Из окна открывался суровый, величественный вид, почти со всех сторон замкнутый горами, вершины которых, громоздясь одна над другой, терялись в туманной мгле, тогда как внизу чернели леса, сбегавшие до самой подошвы и наполнявшие узкие долины. Роскошь и величие этих лесов особенно поражали Эмилию; с интересом оглядывала она также укрепления замка, тянущиеся на большое протяжение по утесам и отчасти пришедшие в разрушение, величественные парапеты, башни с бойницами и другие детали верхней части здания. Отсюда глаза ее переносились через скалы и леса в долину, по которой пенился широкий, быстрый поток, ниспадавший с противоположных высот, то сверкая в солнечных лучах, то почти скрываясь под густой зеленью. Но вот поток опять вырывался из чащи широкой полосой белой пены и с грохотом низвергался в долину. Ближе к западу открывалась прогалина между гор, та самая, которой Эмилия с таким восхищением любовалась, когда они подъезжали к замку; тонкая сизая мгла, подымавшаяся из долины, смягчала все очертания. Туман, уносясь кверху и встречая солнечные лучи, принимал алый оттенок и окрашивал на ходу леса и скалы. По мере того как подымалось покрывало, восхитительно было наблюдать различные предметы, постепенно выступавшие в долине: зеленую мураву, темные леса, углубления в скалах, несколько крестьянских избушек, пенящийся поток, стадо коров и другие черты сельской картины. Ярче вырисовывались леса сосен и могучие скалы; наконец туман засел вокруг вершин, увенчивая их пурпуровым сиянием. Теперь можно было ясно различить все предметы в долине и широкие, темные тени, падавшие от нижних скал, еще эффектнее выделяли сияющую красоту местности, расстилающейся под ними, между тем как горы, постепенно удаляющиеся в перспективе, уступами спускались к Адриатическому морю — по крайней мере Эмилия признавала за море сверкающую голубоватую черту, замыкавшую картину.
Так-то она старалась занять свое воображение и небезуспешно. В окно врывался свежий утренний ветерок и оживлял ее. Она вознеслась мыслями к Богу. Красота природы всегда располагала ее к молитве, и в ней она черпала бодрость духа. Отойдя от окна, Эмилия невольно взгялнула на дверь, которую так тщательно забаррикадировала на ночь, и решила теперь же исследовать, куда она ведет. Подойдя близко, чтобы отставить стулья, она заметила, что они были немного отодвинуты в сторону. Легко себе представить ее удивление, когда вслед затем она убедилась, что дверь была кем-то заперта снаружи. Ей стало страшно, точно она увидела привидение. Та дверь, что вела в коридор, оставалась затворенной, как она сама затворила ее вчера вечером, но другая дверь, запиравшаяся только снаружи, очевидно, была замкнута кем-то в течение ночи. Эмилию серьезно тревожила перспектива оставаться на ночь в комнате, куда так легко проникнуть, к тому же в комнате, находящейся в отдаленной части дома; она решила поговорить с г-жой Монтони и потребовать, чтобы она приказала дать ей другое помещение.
Не без труда отыскала она дорогу в главные сени, а оттуда в ту гостиную, где они сидели накануне; там уже был накрыт завтрак, и ее тетка сидела одна. Монтони ушел пройтись вокруг замка, чтобы осмотреть укрепления, беседуя с Карло. Эмилия заметила, что тетка недавно плакала; сердце ее наполнилось жалостью к ней, но свою нежность она старалась проявить не столько на словах, сколько в обращении, тщательно избегая показывать, что она заметила несчастье тетки. Эмилия воспользовалась отсутствием Монтони, чтобы заговорить о странном случае с дверью, попросить для себя другой комнаты и хоть что-нибудь узнать о причине их неожиданного отъезда из Венеции. Что касается первой просьбы, то тетка советовала ей обратиться к самому Монтони, положительно отказавшись вмешиваться в это дело, относительно же причины их отъезда она сослалась на незнание.
Чтобы примирить тетку с ее положением, Эмилия стала расхваливать величественную красоту замка и окрестностей и старалась изгладить неприятные впечатления, связанные с их приездом. Хотя несчастье уже несколько смягчило крутой нрав г-жи Монтони и научило ее хоть более кротко относиться к ближним, но природное властолюбие, укоренившееся от долгой привычки, все еще царило в ее сердце. Она не могла отказать себе в удовольствии поглумиться над бедной, ни в чем неповинной Эмилией, подымая на смех ее слова и замечания насчет замка.
Ее насмешливые речи были прерваны появлением самого Монтони; лицо его жены сразу изменилось и приняло выражение страха и злобы, а он сел за завтрак, как будто ничего не замечая.
Эмилия, молча наблюдавшая его, заметила, что лицо его мрачнее и суровее, чем когда-либо.
«Ах, как бы мне хотелось знать его мысли, — думала она, — тогда прекратились бы все эти мучительные сомнения!».
Завтрак прошел в мрачном безмолвии; наконец Эмилия решилась попросить, чтобы ей отвели другую комнату, и рассказала о случившемся.
— Все это вздор! мне некогда потакать вашим пустым прихотям, — возразил Монтони, — комната была приготовлена для вас и вы должны ею довольствоваться. Ну, с какой стати кто-нибудь будет подниматься по этой уединенной лестнице, с единственной целью запереть вашу дверь? Может быть просто ветер потряс дверь и от этого засов соскользнул сам собою. Право, я не понимаю, для чего вы меня беспокоите такими пустяками!
Это объяснение показалось Эмилии далеко не убедительным; она заметила, что болты заржавлены, следовательно, не могли скользить с такою легкостью; но она воздержалась от спора и только повторила свою просьбу.