Страница:
оригинальных поэтов Европы.
В песнях Бернса захватывающе правдиво был изображен шотландский
крестьянин. Это он сам пел и рассказывал о себе, о своем труде и любви,
горестях и радостях. Уже на рубеже XVIII и XIX веков Берне стал национальным
поэтом Шотландия, словно символом ее нравственного здоровья, крепкого
жизнелюбия и неукротимой веселости. Скотт многому у него научился, хотя по
мировоззрению и творческим принципам они сильно расходились. Еще большее
значение имела для Скотта традиция английского романа, особенно Филдинг. Из
писателей, о которых он рассказывал в "Жизнеописаниях романистов", выше всех
он ценил Филдинга. Пожалуй, ни один романист XVIII века не пользовался в
следующем столетии такой непререкаемой и шумной славой, как автор "Тома
Джонса". Скотт считал его роман образцом художественного совершенства и по
широте изображения общества, и по тонкому знанию людей, и по мастерству
композиции. "Естественное и правдоподобное повествование, которое
захватывает с самого начала, продолжается правдоподобно, кончается
счастливо, подобно величавой реке, начинающейся во тьме какой-нибудь
романтической пещеры, текущей плавно, не останавливаясь и не торопясь,
посещающей, словно из органической потребности, всякий интересный уголок в
стране, по которой она протекает, расширяющейся и углубляющейся в своем
значении и наконец приходящей к финалу, словно к огромной гавани, где
всякого рода корабли спускают паруса и складывают рангоуты". {Предисловие к
роману "Приключения Найджела".} Так характеризует Скотт роман Филдинга.
Несомненно, его собственные романы стремятся воспроизвести и захватывающее
начало, и плавное течение, и счастливое окончание, которое для Скотта
является почти обязательным, и полноту социального пейзажа с людьми всех
классов и состояний.
Заинтересовавшись местным фольклором, Скотт увидел в нем прежде всего
драгоценный источник сведений о старой Шотландии. Об этом свидетельствуют и
обширные комментарии, которыми он снабдил "Песни шотландской границы". Для
него поэзия заключалась не столько в самих балладах, сколько в их
историческом материале - в нравах, характерах, поступках героев, и поверьях,
в политической и моральной жизни средневековья, отраженной в песнях
пограничников. В предисловии к третьей части своего сборника он писал, что
строгое подражание народным балладам и невозможно и нежелательно.
Средневековая поэзия грубовата и чрезмерно проста. Эта грубость может быть
интересна для историка, но противоречит эстетике высокого искусства,
требующего большей утонченности и изящества.
И все же в некоторых отношениях Скотт отдавал предпочтение старым
поэтам перед новыми. В балладах его привлекали острый сюжет, большая
эмоциональность, быстрота, с которой народные певцы развивали действие, и
простота, даже наивность повествования, освобожденного от рассуждений по
поводу излагаемых событий. Эти особенности были прямо противоположны
философическим, описательным, классическим поэмам XVIII века, которые как
раз изобиловали всякого рода украшениями, пышными перифразами, сравнениями и
отступлениями, заглушавшими рассказ о событиях и мешавшими эмоциональному
его воздействию. Скотт хотел использовать эстетические особенности народных
баллад для того, чтобы создать новую поэму, противопоставленную старой,
классической. Вот почему первые его поэмы, при всей их оригинальности, все
же продолжают литературную традицию "поэтических повестей", распространенных
в XVIII веке и рассказывавших исторические сюжеты в стихотворной форме,
ориентируясь на простые стихотворные романы доклассической эпохи.
В дальнейших поэмах Скотта ("Мармион", "Рокби" и др.) влияние баллад
несколько уменьшается, повествование приобретает более рационалистический
характер, разрастаются исторические и археологические описания; из поэм
выветривается легенда, и ее место занимает история. "Подражания старинным
балладам" по внутреннему своему содержанию все больше приближаются к
историческому роману.
Между, тем, работая над поэмами, Скотт пробовал себя и в жанре романа.
Еще в период своих первых баллад он задумывал роман в традиции старого
"готического", или "страшного", романа со всякого рода сверхъестественными
приключениями. Роман этот остался незаконченным, Затем, в 1805 году, он
начал писать роман о восстании 1745 года, который назывался по имени
главного героя "Уэверли".
Несколько, позже, в 1808 году, он вернулся к этому жанру. Среди
посмертных произведений историка Дж. Стратта (Strutt) Скотт нашел
незаконченный роман "Куинху-холл" ("Queenhoo Hall"), в котором автор хотел
дать читателю в беллетризованной форме сведения о быте и нравах
средневековья. "Куинху-холл" принадлежал к тому жанру, который в XVIII веке
называли романом археологическим: романическая интрига служила лишь для
того, чтобы на нее можно было нанизать как можно больше сведений о быте и
материальной культуре средневековья. Скотт закончил этот роман и напечатал
его, но "Куинху-холл" не имел никакого успеха. Эту неудачу Скотт объяснял
чрезмерной эрудицией автора - множеством всякого рода исторических сведений,
которые подавили романическую интригу. Столь ученое воспроизведение
средневековья, решил он, не может заинтересовать читателя: "У меня,
сложилось мнение, что роман, посвященный истории горной Шотландии и не столь
давним событиям, будет иметь больший успех, чем рыцарская повесть". Так
вновь возникла мысль о незаконченном "Уэверли".
Принимаясь за "Деву озера", Скотт сожалел о том, что в современных
эпических поэмах нет обыденной реальности, людей, каких можно встретить в
действительной жизни. Поэма, над которой он в то время работал, должна была
воссоздать эту действительность. "Дева озера" повествовала о горной
Шотландии в давно прошедшие времена, и тем не менее для Скотта это тоже была
"обыденная реальность", так как, по его словам, он сам еще мог наблюдать
вписанные им нравы. Следовательно, он имел в виду не современную тему, а
способ изображения, по" строенный на исторической и психологической правде.
В противоположность традиционным эпическим поэмам, он хотел создать не
отвлеченные характеры или страсти, а нравы, без которых ни характеры, ни
страсти не могут быть правдивы.
Нравы, воскрешенные в "Деве озера", и пейзажи, проверенные по
собственным наблюдениям, произвели на читателей столь сильное впечатление,
что Скотт решил создать нечто подобное в прозе. "Я довольно долго жил в
горной Шотландии, когда она была не столь доступна и посещалась туристами
гораздо реже, чем теперь. Я был знаком со многими из тех, кто участвовал в
боях 1745 года; они охотно рассказывали о старых битвах добровольным
слушателям вроде меня. Естественно, мне пришло в голову, что старинные
предания и высокий дух народа, который, живя в цивилизованном веке и стране,
сохранил нравы, свойственные более раннему общественному укладу, могут
послу" жить благодарным материалом для романа".
Но и на этот раз "Уэверли" не был закончен. Лишь через три года, найдя
написанные в 1805 году главы, Скотт дописал и напечатал первый роман из
серии, создавшей эпоху в истории европейских литератур.
Баловень семьи, привыкший к комфорту английской дворянской усадьбы, к
мирной, обеспеченной и сытой жизни, Уэверли отправляется в шотландскую
глушь. Неожиданно для него самого посреди провинциальной деревенской идиллии
он находит самую пышную романтику, о какой только мог мечтать. Мирное
поместье майора Брэдуордина расположено поблизости от гор, а с гор
спускаются гайлэндцы (горцы). Они приносят вместе со своим национальным
своеобразием обилие экзотики, исторических воспоминаний и приключений,
которые как будто никак не вяжутся с современной эпохой. Он изумлен так же,
как, по словам Скотта, были бы удивлены английские классики-рационалисты
XVIII века Аддисон и Поп, узнав, что на северной оконечности острова живет
такое странное существо, как Роб Рой. {Введение к "Роб Рою".}
Роза Брэдуордин рассказывает Уэверли о страшных событиях, происходивших
в этом провинциальном захолустье. "Уэверли не мог не содрогнуться, услыхав
историю, столь напоминающую его собственные мечты. Эта девушка, едва
достигшая семнадцатилетнего возраста, лучшая из всех девушек по своим
душевным качествам и внешности, собственными своими глазами видела сцены,
которые еще могут повториться... "Я теперь нахожусь в стране военных и
романтических приключений, - думал Уэверли, - остается только узнать, какое
участие я буду в них принимать". Судьба не поскупилась для него на
приключения и испытания, и горная романтика едва не стоила ему жизни.
Так в мирный современный быт входит элемент авантюры и опасности,
характерный для "древних времен", о которых можно прочесть у Ариосто, Тассо
и Фруассара.
Вторгшаяся в прозу жизни романтика ничуть не фантастична, но совершенно
реальна. Читатель убеждается в этом вместе с Уэверли. Загляните в глухие
углы Шотландии, прогуляйтесь в горы, поживите где-нибудь в деревне - и вы
обнаружите, что действительность весьма романтична. Прочитайте историю,
постарайтесь вообразить себе государственные перевороты, восстания, битвы -
и вы увидите, что история интереснее любого романа. И, чтобы роман стал
интересным, он должен стать правдивым в историческом и в этнографическом
отношениях.
Восстание претендента 1745 года было бы непонятным без знакомства с
нравами горной и равнинной Шотландии. Но эти нравы могут быть объяснены
только историей страны и ее обитателей. Романы Вальтера Скотта основаны на
историческом и этнографическом изучений страны; потому-то они и были
восприняты современниками не только как художественное, но и как научное
откровение.
"Уэверли" повествовал о событиях шестидесятилетней давности. Конечно,
за этот период в Шотландии многое изменилось; однако древние нравы, ведущие
свое происхождение от предыдущих эпох человеческого общества, сохранились в
своей первобытной чистоте. Что же такое современность и можно ли
противопоставлять ее прошлому с той категоричностью, с какой это делали
классики и просветители XVIII века? По мнению Скотта, в современности
заключены следы многих прошедших эпох и старых культур. В ней борются
социальные силы, каждая из которых имеет свои глубокие корни в истории.
Поэтому рассматривать современность вне истории невозможно, а следовательно,
всякий романист, изображающий общество, является вместе с тем и историком.
Так Скотт приходит к одному из основных принципов своей эстетики.
Два следующих романа Скотта - "Гай Мэннеринг" (1815) и "Антикварий"
(1816) - не являются романами историческими в прямом смысле этого слова, так
как действие их происходит во времена совсем недавние. Однако и в этих
романах действие имеет исторический рельеф, потому что общество
характеризовано в них с необычайной конкретностью, в его установлениях и
традициях, идущих из глубокой древности и неожиданно заявляющих о себе
посреди совсем другой цивилизации. И в этих романах также есть "чувство
времени", движение истории, связанное с социальной борьбой и общественным
развитием.
Через несколько месяцев после "Антиквария", в том же 1816 году,
появился один из самых известных романов Скотта - "Пуритане".
Действие этого романа протекает в конце XVII века (точнее - в мае 1679
года). Во всей Шотландии - в Эдинбурге так же, как и в самых глухих ее
углах, - еще сохранялась память об этих страшных событиях, о восстании, о
битве у Босуэлского моста, о последовавших затем гонениях и казнях, а также
о героях восстания, ставших в сознании народа чем-то вроде мучеников. Идеи,
их вдохновлявшие, к концу XVIII века утратили свою былую действенность,
однако, наблюдая современных пуритан, Скотт мог довольно ясно представить
себе этот уже вымиравший исторический тип. "Пуритане" были созданы не только
по книжным источникам, но и по наблюдениям "живой старины", рассеянной в
шотландских городах и местечках.
Почти в той же степени относится это и к "Роб Рою". Изображенные в нем
события давно отзвучали, и только старики могли рассказать Скотту кое-что по
воспоминаниям своей молодости. Однако восстановить старую Шотландию начала
XVIII века было нетрудно: она жила интенсивною жизнью, сохраняя свои
традиции, обряды, нравы и в известной мере даже свой старый образ мыслей.
Вот почему так трудно отделить "современные" романы Скотта от его
"исторических" романов. Вот почему сам Скотт считал своим первым
"историческим", в полном смысле этого слова, романом только "Айвенго"
(1819).
Вальтер Скотт видит большую и принципиальную разницу между прежними
своими романами и "Айвенго": первые были посвящены Шотландии, последний -
Англии. "Очарование шотландских романов целиком заключалось в том искусстве,
с каким неизвестный автор {Скотт в то время печатал свои романы анонимно.}
воспользовался, словно второй Макферсон, {Джеймс Макферсон - автор "Поэм
Оссиана".} древними богатствами, рассыпанными повсюду вокруг него, возмещая
свою нерадивость или недостаток воображения событиями, которые
действительно, и не так давно, происходили в его стране, вводя реальных лиц
и лишь уничтожая реальные имена. Не дальше как шестьдесят или семьдесят лет
тому назад... весь север Шотландии обладал почти таким же простым и
патриархальным образом правления, как наши добрые союзники могавки и
ирокезы. {Могавки и ирокезы - индейские племена, которые принимали участие в
англо-американской войне на стороне англичан.} Сам автор не мог быть
свидетелем этих событий, но он еще мог жить в обществе людей, которые
действовали и страдали в ту эпоху". {Предисловие к "Айвенго".}
Значит, романы из шотландской истории, по мнению Скотта, пользуются
успехом потому, что "историческое" время, которое так привлекает читателя
своей экзотичностью, для Шотландии сравнительно недавнее. "Многие и ныне
здравствующие люди хорошо помнили лиц, не только видевших знаменитого Роя
Мак-Грегора, но и пировавших и даже сражавшихся с ним. {Скотт имеет в виду
героя своего романа "Роб Рой".} Все мелкие обстоятельства, касающиеся
частной жизни и домашней обстановки, все, что придает правдоподобие
повествованию и конкретность выведенным в нем лицам, до сих пор известно и
памятно в Шотландии". Но в Англии цивилизация давно уже смела остатки
старого общества, и получить о нем сведения можно только путем тщательных
архивных разысканий. Поэтому английское средневековье, по мнению Скотта,
ничего не говорит ми уму, ни сердцу англичанина, и, следовательно,
заинтересовать его средневековым сюжетом весьма трудно.
Чтобы создать подлинный исторический роман об английском средневековье,
нужно, по мнению Скотта, точно представить себе частную жизнь этой эпохи, ее
"нравы". Никто из романистов, писавших на эти темы, не дал себе труда
изучить и изобразить нравы с той конкретностью, точностью и правдивостью,
которая необходима для художественного произведения. Скотт поставил перед
собой именно эту задачу.
У Скотта "нравы" означали нечто гораздо более широкое, чем в литературе
предшествующего периода. История нравов, с его точки зрения, - это история
культуры, история общественного сознания. Даже исторические события важны
для Скотта в той мере, в какой они отразились на сознании и на благополучии
масс. Битвы, победы или поражения, падение династий и царств приобретают
свой исторический смысл благодаря тому действию, какое они оказывают на
духовную жизнь народа. Политические события в системе Скотта теряют то
исключительное и самодовлеющее значение, какое они имели у старых историков.
Зато они изучаются в более широкой исторической перспективе, как результат
исторических традиций и борьбы общественных сил.
В 1066 году произошло норманское завоевание. Было ли это только сменой
династии и ограничилось ли дело только тем, что вместо Гаральда королем
Англии стал Вильгельм? Или за Гастингсской битвой, решившей судьбу
англосаксов, последовали перемены в массе населяющих остров людей? Как это
событие отразилось на сознании покоренных саксов? В каких взаимоотношениях
находились в течение ближайших столетий различные этнические элементы, языки
и культуры, столкнувшиеся в смертельной схватке?
Или - в более позднюю эпоху - как воспринимали Реставрацию сторонники
пуританской революции? Как относились в Англии к избранию на английский
престол шотландца Иакова I? Каков был строй мысли, характерный для крестовых
походов, борьбы швейцарцев за свою независимость, победы Людовика XI над
бургундским герцогом или восстания английских якобитов? Каковы были
противоречия между культурой христианского Запада и мусульманского Востока,
между культурой горной и равнинной Шотландии, между психологией рыбацкого
поселка и дворянской усадьбы? Романы Вальтера Скотта ставят все эти проблемы
с необычайной для своего времени отчетливостью, В центре его внимания всегда
почтя стоит столкновение культур или реакция народа на политическое событие.
Он объясняет исторический процесс не столько волей государя или министра,
сколько психологией, интересами, национальными традициями, нуждами и
страстями масс.
В романах Скотта, пожалуй, впервые в европейской литературе появился на
сцене народ: не отдельные более или менее выдающиеся личности "простого
звания", но целые группы, толпы народа - крестьяне, ремесленники, пастухи,
рыбаки, воины. Народ у него - это настоящий людской коллектив, движущийся,
мыслящий, сомневающийся, объединенный общими интересами и страстями,
способный к действию в силу собственной закономерной реакции на события.
Во всех почти романах Скотта действует этот коллективный герой.
Пуритане в "Пуританах", горцы в "Легенде о Монтрозе", в "Роб Рое", в
"Пергской красавице" - все это массовые герои, и герои деятельные. Вальтер
Скотт все более совершенствуется в их изображении. В "Пертской красавице",
одном из последних его произведений, это искусство проявляется, может быть,
с наибольшей яркостью. Конечно, в романе действуют отдельные личности -
кузнец Гарри, его тесть - перчаточный мастер Симон, его невеста - красавица
Катарина, шапочный мастер и лекарь, горцы враждующих кланов. Но все эти
персонажи тесно связаны с определенным классом, профессией, цехом. В романе
живет, дышит, функционирует целое общество. И, конечно, главный герой его -
город Перт, средневековый ремесленный город, с его темными, узкими улицами,
с его правами и вольностями, с его ненавистью и в то же время уважением к
рыцарям и благородным. Юный вождь горного клана вызывает меньший интерес,
чем самый клан, который также является одним из главных героев, наравне с
враждебным ему городом равнинной Шотландии. В яростных схватках сталкиваются
люди, увлекаемые любовью, ненавистью, ревностью или честолюбием. Но за этими
частными столкновениями стоит другой, более общий конфликт, вызванный
борьбой различных национальных и общественных групп. Вальтер Скотт
необычайно расширил границы романа. Никогда еще роман не охватывал такого
количества типов, сословий, классов и событий. Вместить в одно повествование
жизнь всей страны, изобразить частные судьбы на фоне общественных катастроф,
сплести жизнь обычного среднего человека с событиями государственной
важности значило создать целую философию истории, проникнутую мыслью о
единстве исторического, процесса, о неразрывной связи частных интересов с
интересами всего человеческого коллектива. Этой мыслью определены многие
особенности созданного Скоттом романа: широта его композиции, контрастность
картин, стиль и язык.
В XVIII и в начале XIX века шли постоянные споры о том, возможен ли
самый жанр исторического романа, иначе говоря - возможно ли сочетание в
одном произведении исторической правды и художественного вымысла. Вымысел
разрушает историческую правду, искажая события и чувства, а голая правда не
может доставить читателю художественного удовольствия. Вальтер Скотт должен
был разрешить эту эстетическую проблему, поставленную перед ним его эпохой.
Он утверждал, что задача исторического романа отнюдь не заключается в
строгом, научном, педантическом следований фактам. "Верно, - писал он в
предисловии к "Айвенго", - что я не только не могу, но и не пытаюсь соблюсти
полную точность ни в отношении одежды, ни тем более в значительно важнейшей
области языка и нравов. Но те же соображения, которые не позволяют мне
писать диалог произведения на англосаксонском или нормано-французском
языке... не позволяют и ограничиться пределами эпохи, в которой протекает
моя повесть".
У Скотта нередко встречаются и фактические ошибки в датах, в биографиях
исторических деятелей и т. д. Но это неважно: по его мнению, для
исторического романиста самое главное - интерпретировать события так, чтобы
современный читатель понял их и заинтересовался ими: "Если вы хотите
возбудить интерес, передавайте ваш сюжет в свете нравов той эпохи, в которую
мы живем, и на ее языке... Ради многочисленных читателей, которые, надеюсь,
будут с жадностью поглощать эту книгу, я объяснил на современном языке наши
старые нравы и углубил характеры и чувства моих персонажей, так что
современный читатель, полагаю, не ощутит отталкивающей сухости чистой
археологии". {Предисловие к "Айвенго".}
Скотт утверждает, что это - естественное право всякого художника,
независимо от того, изображает ли он современность или историю: "Я нисколько
не перешел за пределы свободы, на какую имеет право автор художественного
произведения". Романист не должен слишком увлекаться археологией. Не следует
так резко отделять древнее от современного и забывать о "широком нейтральном
пространстве, то есть о той массе нравов и чувств, которые одинаково
свойственны и нам и нашим предкам, которые перешли к нам от них
неизменившимися, или же, возникая из самой сущности свойственной всем нам
природы, могут существовать одинаково во всякую эпоху... Страсти, источники,
которые их порождают во всех их проявлениях (то есть чувства и нравы), -
одни и те же во всех званиях и состояниях, во всех странах и во все века; а
отсюда следует... что воззрения, умственные навыки и поступки, хотя и
подвергаются влиянию различных условий социальной жизни, все же в конце
концов должны иметь между собою много общего". {Там же.}
Рассуждения эти имеют важное принципиальное значение. Они устанавливают
новый взгляд на исторический процесс и на его носителя - человека.
Рационалистам XVIII столетия почти все предыдущие исторические эпохи
казались варварскими и смешными, а их суеверия - заблуждениями,
заслуживающими одного только презрения. Скотт пытался глубже понять
прошедшие исторические эпохи, утверждая, что страсти и чувства во все эпохи
одинаковы по существу, хотя и различны по форме.
Просветители XVIII века считали культуру своей эпохи единственной
"настоящей", почти все остальные национальные культуры Запада и Востока были
отвергнуты как нелепость и недоразумение. Скотт уничтожает эту нетерпимость
в отношении инонациональной, чуждой по форме культуры. Сословное и классовое
презрение к "черни", к невежественному народу, столь характерное для
аристократических и образованных кругов Европы, также отвергнуто Скоттом во
имя более справедливого, более гуманного исторического миропонимания.
Задача исторического романиста, по мнению Скотта, заключается в том,
чтобы за своеобразием различных культур найти живую душу страдающего,
жаждущего справедливости, взыскующего лучшей жизни человека.
Эта "живая душа" человека, жившего сотни лет тому назад, может вызвать
наше сочувствие только в том Случае, если она предстанет нам во всем своем
национальном, культурном и историческом своеобразии. Весь этот
"антиквариат", эти "нравы", быт, одежда и оружие необходимы для того, чтобы
конкретно представить исторического человека, понять его в странностях его
поведения, взглядов и чувств. Исторический роман должен воспитывать в
современном читателе симпатию ко всему человечеству, чувство солидарности со
всеми народами, прошедшими до нас свой тяжкий исторический путь, и вызвать
сострадание к широким демократическим массам.
Просветители особенно иронически относились ко всякого рода суевериям,
начиная от религиозных представлений и кончая народными поверьями и
сказками. Их исторической заслугой является борьба с церковным мракобесием и
религиозным фанатизмом. Религиозные войны, ереси, вера в сверхъестественное
казались им просто результатом невежества. Поэтому все это "невежество" они
считали недостойным серьезного внимания историка.
Скотт был свободен от вероисповедных страстей и к религии относился
лишь как к политической силе, которую следовало бы обезвредить или обратить
на пользу государства. Однако, рассказывая о крестовых походах, религиозных
войнах и английской революции, он должен был уделить религии большое
внимание. Он не только смеется над безумными фантазиями протестантских
проповедников и католических паломников, но и пытается понять эти фантазии
В песнях Бернса захватывающе правдиво был изображен шотландский
крестьянин. Это он сам пел и рассказывал о себе, о своем труде и любви,
горестях и радостях. Уже на рубеже XVIII и XIX веков Берне стал национальным
поэтом Шотландия, словно символом ее нравственного здоровья, крепкого
жизнелюбия и неукротимой веселости. Скотт многому у него научился, хотя по
мировоззрению и творческим принципам они сильно расходились. Еще большее
значение имела для Скотта традиция английского романа, особенно Филдинг. Из
писателей, о которых он рассказывал в "Жизнеописаниях романистов", выше всех
он ценил Филдинга. Пожалуй, ни один романист XVIII века не пользовался в
следующем столетии такой непререкаемой и шумной славой, как автор "Тома
Джонса". Скотт считал его роман образцом художественного совершенства и по
широте изображения общества, и по тонкому знанию людей, и по мастерству
композиции. "Естественное и правдоподобное повествование, которое
захватывает с самого начала, продолжается правдоподобно, кончается
счастливо, подобно величавой реке, начинающейся во тьме какой-нибудь
романтической пещеры, текущей плавно, не останавливаясь и не торопясь,
посещающей, словно из органической потребности, всякий интересный уголок в
стране, по которой она протекает, расширяющейся и углубляющейся в своем
значении и наконец приходящей к финалу, словно к огромной гавани, где
всякого рода корабли спускают паруса и складывают рангоуты". {Предисловие к
роману "Приключения Найджела".} Так характеризует Скотт роман Филдинга.
Несомненно, его собственные романы стремятся воспроизвести и захватывающее
начало, и плавное течение, и счастливое окончание, которое для Скотта
является почти обязательным, и полноту социального пейзажа с людьми всех
классов и состояний.
Заинтересовавшись местным фольклором, Скотт увидел в нем прежде всего
драгоценный источник сведений о старой Шотландии. Об этом свидетельствуют и
обширные комментарии, которыми он снабдил "Песни шотландской границы". Для
него поэзия заключалась не столько в самих балладах, сколько в их
историческом материале - в нравах, характерах, поступках героев, и поверьях,
в политической и моральной жизни средневековья, отраженной в песнях
пограничников. В предисловии к третьей части своего сборника он писал, что
строгое подражание народным балладам и невозможно и нежелательно.
Средневековая поэзия грубовата и чрезмерно проста. Эта грубость может быть
интересна для историка, но противоречит эстетике высокого искусства,
требующего большей утонченности и изящества.
И все же в некоторых отношениях Скотт отдавал предпочтение старым
поэтам перед новыми. В балладах его привлекали острый сюжет, большая
эмоциональность, быстрота, с которой народные певцы развивали действие, и
простота, даже наивность повествования, освобожденного от рассуждений по
поводу излагаемых событий. Эти особенности были прямо противоположны
философическим, описательным, классическим поэмам XVIII века, которые как
раз изобиловали всякого рода украшениями, пышными перифразами, сравнениями и
отступлениями, заглушавшими рассказ о событиях и мешавшими эмоциональному
его воздействию. Скотт хотел использовать эстетические особенности народных
баллад для того, чтобы создать новую поэму, противопоставленную старой,
классической. Вот почему первые его поэмы, при всей их оригинальности, все
же продолжают литературную традицию "поэтических повестей", распространенных
в XVIII веке и рассказывавших исторические сюжеты в стихотворной форме,
ориентируясь на простые стихотворные романы доклассической эпохи.
В дальнейших поэмах Скотта ("Мармион", "Рокби" и др.) влияние баллад
несколько уменьшается, повествование приобретает более рационалистический
характер, разрастаются исторические и археологические описания; из поэм
выветривается легенда, и ее место занимает история. "Подражания старинным
балладам" по внутреннему своему содержанию все больше приближаются к
историческому роману.
Между, тем, работая над поэмами, Скотт пробовал себя и в жанре романа.
Еще в период своих первых баллад он задумывал роман в традиции старого
"готического", или "страшного", романа со всякого рода сверхъестественными
приключениями. Роман этот остался незаконченным, Затем, в 1805 году, он
начал писать роман о восстании 1745 года, который назывался по имени
главного героя "Уэверли".
Несколько, позже, в 1808 году, он вернулся к этому жанру. Среди
посмертных произведений историка Дж. Стратта (Strutt) Скотт нашел
незаконченный роман "Куинху-холл" ("Queenhoo Hall"), в котором автор хотел
дать читателю в беллетризованной форме сведения о быте и нравах
средневековья. "Куинху-холл" принадлежал к тому жанру, который в XVIII веке
называли романом археологическим: романическая интрига служила лишь для
того, чтобы на нее можно было нанизать как можно больше сведений о быте и
материальной культуре средневековья. Скотт закончил этот роман и напечатал
его, но "Куинху-холл" не имел никакого успеха. Эту неудачу Скотт объяснял
чрезмерной эрудицией автора - множеством всякого рода исторических сведений,
которые подавили романическую интригу. Столь ученое воспроизведение
средневековья, решил он, не может заинтересовать читателя: "У меня,
сложилось мнение, что роман, посвященный истории горной Шотландии и не столь
давним событиям, будет иметь больший успех, чем рыцарская повесть". Так
вновь возникла мысль о незаконченном "Уэверли".
Принимаясь за "Деву озера", Скотт сожалел о том, что в современных
эпических поэмах нет обыденной реальности, людей, каких можно встретить в
действительной жизни. Поэма, над которой он в то время работал, должна была
воссоздать эту действительность. "Дева озера" повествовала о горной
Шотландии в давно прошедшие времена, и тем не менее для Скотта это тоже была
"обыденная реальность", так как, по его словам, он сам еще мог наблюдать
вписанные им нравы. Следовательно, он имел в виду не современную тему, а
способ изображения, по" строенный на исторической и психологической правде.
В противоположность традиционным эпическим поэмам, он хотел создать не
отвлеченные характеры или страсти, а нравы, без которых ни характеры, ни
страсти не могут быть правдивы.
Нравы, воскрешенные в "Деве озера", и пейзажи, проверенные по
собственным наблюдениям, произвели на читателей столь сильное впечатление,
что Скотт решил создать нечто подобное в прозе. "Я довольно долго жил в
горной Шотландии, когда она была не столь доступна и посещалась туристами
гораздо реже, чем теперь. Я был знаком со многими из тех, кто участвовал в
боях 1745 года; они охотно рассказывали о старых битвах добровольным
слушателям вроде меня. Естественно, мне пришло в голову, что старинные
предания и высокий дух народа, который, живя в цивилизованном веке и стране,
сохранил нравы, свойственные более раннему общественному укладу, могут
послу" жить благодарным материалом для романа".
Но и на этот раз "Уэверли" не был закончен. Лишь через три года, найдя
написанные в 1805 году главы, Скотт дописал и напечатал первый роман из
серии, создавшей эпоху в истории европейских литератур.
Баловень семьи, привыкший к комфорту английской дворянской усадьбы, к
мирной, обеспеченной и сытой жизни, Уэверли отправляется в шотландскую
глушь. Неожиданно для него самого посреди провинциальной деревенской идиллии
он находит самую пышную романтику, о какой только мог мечтать. Мирное
поместье майора Брэдуордина расположено поблизости от гор, а с гор
спускаются гайлэндцы (горцы). Они приносят вместе со своим национальным
своеобразием обилие экзотики, исторических воспоминаний и приключений,
которые как будто никак не вяжутся с современной эпохой. Он изумлен так же,
как, по словам Скотта, были бы удивлены английские классики-рационалисты
XVIII века Аддисон и Поп, узнав, что на северной оконечности острова живет
такое странное существо, как Роб Рой. {Введение к "Роб Рою".}
Роза Брэдуордин рассказывает Уэверли о страшных событиях, происходивших
в этом провинциальном захолустье. "Уэверли не мог не содрогнуться, услыхав
историю, столь напоминающую его собственные мечты. Эта девушка, едва
достигшая семнадцатилетнего возраста, лучшая из всех девушек по своим
душевным качествам и внешности, собственными своими глазами видела сцены,
которые еще могут повториться... "Я теперь нахожусь в стране военных и
романтических приключений, - думал Уэверли, - остается только узнать, какое
участие я буду в них принимать". Судьба не поскупилась для него на
приключения и испытания, и горная романтика едва не стоила ему жизни.
Так в мирный современный быт входит элемент авантюры и опасности,
характерный для "древних времен", о которых можно прочесть у Ариосто, Тассо
и Фруассара.
Вторгшаяся в прозу жизни романтика ничуть не фантастична, но совершенно
реальна. Читатель убеждается в этом вместе с Уэверли. Загляните в глухие
углы Шотландии, прогуляйтесь в горы, поживите где-нибудь в деревне - и вы
обнаружите, что действительность весьма романтична. Прочитайте историю,
постарайтесь вообразить себе государственные перевороты, восстания, битвы -
и вы увидите, что история интереснее любого романа. И, чтобы роман стал
интересным, он должен стать правдивым в историческом и в этнографическом
отношениях.
Восстание претендента 1745 года было бы непонятным без знакомства с
нравами горной и равнинной Шотландии. Но эти нравы могут быть объяснены
только историей страны и ее обитателей. Романы Вальтера Скотта основаны на
историческом и этнографическом изучений страны; потому-то они и были
восприняты современниками не только как художественное, но и как научное
откровение.
"Уэверли" повествовал о событиях шестидесятилетней давности. Конечно,
за этот период в Шотландии многое изменилось; однако древние нравы, ведущие
свое происхождение от предыдущих эпох человеческого общества, сохранились в
своей первобытной чистоте. Что же такое современность и можно ли
противопоставлять ее прошлому с той категоричностью, с какой это делали
классики и просветители XVIII века? По мнению Скотта, в современности
заключены следы многих прошедших эпох и старых культур. В ней борются
социальные силы, каждая из которых имеет свои глубокие корни в истории.
Поэтому рассматривать современность вне истории невозможно, а следовательно,
всякий романист, изображающий общество, является вместе с тем и историком.
Так Скотт приходит к одному из основных принципов своей эстетики.
Два следующих романа Скотта - "Гай Мэннеринг" (1815) и "Антикварий"
(1816) - не являются романами историческими в прямом смысле этого слова, так
как действие их происходит во времена совсем недавние. Однако и в этих
романах действие имеет исторический рельеф, потому что общество
характеризовано в них с необычайной конкретностью, в его установлениях и
традициях, идущих из глубокой древности и неожиданно заявляющих о себе
посреди совсем другой цивилизации. И в этих романах также есть "чувство
времени", движение истории, связанное с социальной борьбой и общественным
развитием.
Через несколько месяцев после "Антиквария", в том же 1816 году,
появился один из самых известных романов Скотта - "Пуритане".
Действие этого романа протекает в конце XVII века (точнее - в мае 1679
года). Во всей Шотландии - в Эдинбурге так же, как и в самых глухих ее
углах, - еще сохранялась память об этих страшных событиях, о восстании, о
битве у Босуэлского моста, о последовавших затем гонениях и казнях, а также
о героях восстания, ставших в сознании народа чем-то вроде мучеников. Идеи,
их вдохновлявшие, к концу XVIII века утратили свою былую действенность,
однако, наблюдая современных пуритан, Скотт мог довольно ясно представить
себе этот уже вымиравший исторический тип. "Пуритане" были созданы не только
по книжным источникам, но и по наблюдениям "живой старины", рассеянной в
шотландских городах и местечках.
Почти в той же степени относится это и к "Роб Рою". Изображенные в нем
события давно отзвучали, и только старики могли рассказать Скотту кое-что по
воспоминаниям своей молодости. Однако восстановить старую Шотландию начала
XVIII века было нетрудно: она жила интенсивною жизнью, сохраняя свои
традиции, обряды, нравы и в известной мере даже свой старый образ мыслей.
Вот почему так трудно отделить "современные" романы Скотта от его
"исторических" романов. Вот почему сам Скотт считал своим первым
"историческим", в полном смысле этого слова, романом только "Айвенго"
(1819).
Вальтер Скотт видит большую и принципиальную разницу между прежними
своими романами и "Айвенго": первые были посвящены Шотландии, последний -
Англии. "Очарование шотландских романов целиком заключалось в том искусстве,
с каким неизвестный автор {Скотт в то время печатал свои романы анонимно.}
воспользовался, словно второй Макферсон, {Джеймс Макферсон - автор "Поэм
Оссиана".} древними богатствами, рассыпанными повсюду вокруг него, возмещая
свою нерадивость или недостаток воображения событиями, которые
действительно, и не так давно, происходили в его стране, вводя реальных лиц
и лишь уничтожая реальные имена. Не дальше как шестьдесят или семьдесят лет
тому назад... весь север Шотландии обладал почти таким же простым и
патриархальным образом правления, как наши добрые союзники могавки и
ирокезы. {Могавки и ирокезы - индейские племена, которые принимали участие в
англо-американской войне на стороне англичан.} Сам автор не мог быть
свидетелем этих событий, но он еще мог жить в обществе людей, которые
действовали и страдали в ту эпоху". {Предисловие к "Айвенго".}
Значит, романы из шотландской истории, по мнению Скотта, пользуются
успехом потому, что "историческое" время, которое так привлекает читателя
своей экзотичностью, для Шотландии сравнительно недавнее. "Многие и ныне
здравствующие люди хорошо помнили лиц, не только видевших знаменитого Роя
Мак-Грегора, но и пировавших и даже сражавшихся с ним. {Скотт имеет в виду
героя своего романа "Роб Рой".} Все мелкие обстоятельства, касающиеся
частной жизни и домашней обстановки, все, что придает правдоподобие
повествованию и конкретность выведенным в нем лицам, до сих пор известно и
памятно в Шотландии". Но в Англии цивилизация давно уже смела остатки
старого общества, и получить о нем сведения можно только путем тщательных
архивных разысканий. Поэтому английское средневековье, по мнению Скотта,
ничего не говорит ми уму, ни сердцу англичанина, и, следовательно,
заинтересовать его средневековым сюжетом весьма трудно.
Чтобы создать подлинный исторический роман об английском средневековье,
нужно, по мнению Скотта, точно представить себе частную жизнь этой эпохи, ее
"нравы". Никто из романистов, писавших на эти темы, не дал себе труда
изучить и изобразить нравы с той конкретностью, точностью и правдивостью,
которая необходима для художественного произведения. Скотт поставил перед
собой именно эту задачу.
У Скотта "нравы" означали нечто гораздо более широкое, чем в литературе
предшествующего периода. История нравов, с его точки зрения, - это история
культуры, история общественного сознания. Даже исторические события важны
для Скотта в той мере, в какой они отразились на сознании и на благополучии
масс. Битвы, победы или поражения, падение династий и царств приобретают
свой исторический смысл благодаря тому действию, какое они оказывают на
духовную жизнь народа. Политические события в системе Скотта теряют то
исключительное и самодовлеющее значение, какое они имели у старых историков.
Зато они изучаются в более широкой исторической перспективе, как результат
исторических традиций и борьбы общественных сил.
В 1066 году произошло норманское завоевание. Было ли это только сменой
династии и ограничилось ли дело только тем, что вместо Гаральда королем
Англии стал Вильгельм? Или за Гастингсской битвой, решившей судьбу
англосаксов, последовали перемены в массе населяющих остров людей? Как это
событие отразилось на сознании покоренных саксов? В каких взаимоотношениях
находились в течение ближайших столетий различные этнические элементы, языки
и культуры, столкнувшиеся в смертельной схватке?
Или - в более позднюю эпоху - как воспринимали Реставрацию сторонники
пуританской революции? Как относились в Англии к избранию на английский
престол шотландца Иакова I? Каков был строй мысли, характерный для крестовых
походов, борьбы швейцарцев за свою независимость, победы Людовика XI над
бургундским герцогом или восстания английских якобитов? Каковы были
противоречия между культурой христианского Запада и мусульманского Востока,
между культурой горной и равнинной Шотландии, между психологией рыбацкого
поселка и дворянской усадьбы? Романы Вальтера Скотта ставят все эти проблемы
с необычайной для своего времени отчетливостью, В центре его внимания всегда
почтя стоит столкновение культур или реакция народа на политическое событие.
Он объясняет исторический процесс не столько волей государя или министра,
сколько психологией, интересами, национальными традициями, нуждами и
страстями масс.
В романах Скотта, пожалуй, впервые в европейской литературе появился на
сцене народ: не отдельные более или менее выдающиеся личности "простого
звания", но целые группы, толпы народа - крестьяне, ремесленники, пастухи,
рыбаки, воины. Народ у него - это настоящий людской коллектив, движущийся,
мыслящий, сомневающийся, объединенный общими интересами и страстями,
способный к действию в силу собственной закономерной реакции на события.
Во всех почти романах Скотта действует этот коллективный герой.
Пуритане в "Пуританах", горцы в "Легенде о Монтрозе", в "Роб Рое", в
"Пергской красавице" - все это массовые герои, и герои деятельные. Вальтер
Скотт все более совершенствуется в их изображении. В "Пертской красавице",
одном из последних его произведений, это искусство проявляется, может быть,
с наибольшей яркостью. Конечно, в романе действуют отдельные личности -
кузнец Гарри, его тесть - перчаточный мастер Симон, его невеста - красавица
Катарина, шапочный мастер и лекарь, горцы враждующих кланов. Но все эти
персонажи тесно связаны с определенным классом, профессией, цехом. В романе
живет, дышит, функционирует целое общество. И, конечно, главный герой его -
город Перт, средневековый ремесленный город, с его темными, узкими улицами,
с его правами и вольностями, с его ненавистью и в то же время уважением к
рыцарям и благородным. Юный вождь горного клана вызывает меньший интерес,
чем самый клан, который также является одним из главных героев, наравне с
враждебным ему городом равнинной Шотландии. В яростных схватках сталкиваются
люди, увлекаемые любовью, ненавистью, ревностью или честолюбием. Но за этими
частными столкновениями стоит другой, более общий конфликт, вызванный
борьбой различных национальных и общественных групп. Вальтер Скотт
необычайно расширил границы романа. Никогда еще роман не охватывал такого
количества типов, сословий, классов и событий. Вместить в одно повествование
жизнь всей страны, изобразить частные судьбы на фоне общественных катастроф,
сплести жизнь обычного среднего человека с событиями государственной
важности значило создать целую философию истории, проникнутую мыслью о
единстве исторического, процесса, о неразрывной связи частных интересов с
интересами всего человеческого коллектива. Этой мыслью определены многие
особенности созданного Скоттом романа: широта его композиции, контрастность
картин, стиль и язык.
В XVIII и в начале XIX века шли постоянные споры о том, возможен ли
самый жанр исторического романа, иначе говоря - возможно ли сочетание в
одном произведении исторической правды и художественного вымысла. Вымысел
разрушает историческую правду, искажая события и чувства, а голая правда не
может доставить читателю художественного удовольствия. Вальтер Скотт должен
был разрешить эту эстетическую проблему, поставленную перед ним его эпохой.
Он утверждал, что задача исторического романа отнюдь не заключается в
строгом, научном, педантическом следований фактам. "Верно, - писал он в
предисловии к "Айвенго", - что я не только не могу, но и не пытаюсь соблюсти
полную точность ни в отношении одежды, ни тем более в значительно важнейшей
области языка и нравов. Но те же соображения, которые не позволяют мне
писать диалог произведения на англосаксонском или нормано-французском
языке... не позволяют и ограничиться пределами эпохи, в которой протекает
моя повесть".
У Скотта нередко встречаются и фактические ошибки в датах, в биографиях
исторических деятелей и т. д. Но это неважно: по его мнению, для
исторического романиста самое главное - интерпретировать события так, чтобы
современный читатель понял их и заинтересовался ими: "Если вы хотите
возбудить интерес, передавайте ваш сюжет в свете нравов той эпохи, в которую
мы живем, и на ее языке... Ради многочисленных читателей, которые, надеюсь,
будут с жадностью поглощать эту книгу, я объяснил на современном языке наши
старые нравы и углубил характеры и чувства моих персонажей, так что
современный читатель, полагаю, не ощутит отталкивающей сухости чистой
археологии". {Предисловие к "Айвенго".}
Скотт утверждает, что это - естественное право всякого художника,
независимо от того, изображает ли он современность или историю: "Я нисколько
не перешел за пределы свободы, на какую имеет право автор художественного
произведения". Романист не должен слишком увлекаться археологией. Не следует
так резко отделять древнее от современного и забывать о "широком нейтральном
пространстве, то есть о той массе нравов и чувств, которые одинаково
свойственны и нам и нашим предкам, которые перешли к нам от них
неизменившимися, или же, возникая из самой сущности свойственной всем нам
природы, могут существовать одинаково во всякую эпоху... Страсти, источники,
которые их порождают во всех их проявлениях (то есть чувства и нравы), -
одни и те же во всех званиях и состояниях, во всех странах и во все века; а
отсюда следует... что воззрения, умственные навыки и поступки, хотя и
подвергаются влиянию различных условий социальной жизни, все же в конце
концов должны иметь между собою много общего". {Там же.}
Рассуждения эти имеют важное принципиальное значение. Они устанавливают
новый взгляд на исторический процесс и на его носителя - человека.
Рационалистам XVIII столетия почти все предыдущие исторические эпохи
казались варварскими и смешными, а их суеверия - заблуждениями,
заслуживающими одного только презрения. Скотт пытался глубже понять
прошедшие исторические эпохи, утверждая, что страсти и чувства во все эпохи
одинаковы по существу, хотя и различны по форме.
Просветители XVIII века считали культуру своей эпохи единственной
"настоящей", почти все остальные национальные культуры Запада и Востока были
отвергнуты как нелепость и недоразумение. Скотт уничтожает эту нетерпимость
в отношении инонациональной, чуждой по форме культуры. Сословное и классовое
презрение к "черни", к невежественному народу, столь характерное для
аристократических и образованных кругов Европы, также отвергнуто Скоттом во
имя более справедливого, более гуманного исторического миропонимания.
Задача исторического романиста, по мнению Скотта, заключается в том,
чтобы за своеобразием различных культур найти живую душу страдающего,
жаждущего справедливости, взыскующего лучшей жизни человека.
Эта "живая душа" человека, жившего сотни лет тому назад, может вызвать
наше сочувствие только в том Случае, если она предстанет нам во всем своем
национальном, культурном и историческом своеобразии. Весь этот
"антиквариат", эти "нравы", быт, одежда и оружие необходимы для того, чтобы
конкретно представить исторического человека, понять его в странностях его
поведения, взглядов и чувств. Исторический роман должен воспитывать в
современном читателе симпатию ко всему человечеству, чувство солидарности со
всеми народами, прошедшими до нас свой тяжкий исторический путь, и вызвать
сострадание к широким демократическим массам.
Просветители особенно иронически относились ко всякого рода суевериям,
начиная от религиозных представлений и кончая народными поверьями и
сказками. Их исторической заслугой является борьба с церковным мракобесием и
религиозным фанатизмом. Религиозные войны, ереси, вера в сверхъестественное
казались им просто результатом невежества. Поэтому все это "невежество" они
считали недостойным серьезного внимания историка.
Скотт был свободен от вероисповедных страстей и к религии относился
лишь как к политической силе, которую следовало бы обезвредить или обратить
на пользу государства. Однако, рассказывая о крестовых походах, религиозных
войнах и английской революции, он должен был уделить религии большое
внимание. Он не только смеется над безумными фантазиями протестантских
проповедников и католических паломников, но и пытается понять эти фантазии