Страница:
Вина. Странное слово. Мучительное чувство. Они все его испытывают. Арчер — за то, что осудил жертву. Мэри-Кейт — что не спасла Джеймса Моршема. Она, Берни, — за то, что убила безумную женщину. Даже Сэмюел виноват, потому что слишком долго скрывал от Джеймса секрет его рождения и не догадывался, что делит постель с безумной. Все они люди, все небезупречны, все обречены немного покормиться на вертеле небес за совершенные грехи. Но не терпеть такое изощренное и вечное наказание, как того хотела Сесили.
Повернувшись, Берни увидела закутанную в плащ Мэри-Кейт. Она надвинула шляпу на глаза, словно хотела скрыть лицо от гостей. Берни извинилась и вышла в холл. Мэри-Кейт натянуто улыбнулась. Улыбка получилась чужой и неестественной. Берни сжала руки молодой женщины в своих ладонях, пытаясь утешить ее без слов. Если бы она могла сделать для нее что-нибудь! О Мэри-Кейт она беспокоилась больше, чем обо всех остальных. Малышка потеряла свою живость, как будто укрылась за тяжелым, густым облаком.
— Ты уверена, что хочешь сейчас пойти на кладбище? — с сомнением спросила Берни. — Там очень холодно для уединения.
— Там пахнет чистотой и свежестью.
«А не тленом», — добавила про себя Берни.
— Значит, ты пойдешь одна?
— Со мной ничего не случится, Берни. Решительная улыбка, казалось, подтвердила се слова.
Мэри-Кейт открыла дверь, но прежде, чем покинуть теплый холл, обернулась:
— Вы знали, Берни? Вы могли представить, что Сесили способна на такое?
После минутного раздумья на лице Берни появилась невеселая улыбка.
— Кто из нас способен разглядеть лицо безумия, Мэри-Кейт? Разве мы не подвержены страстям? Что удерживает нас на этой стороне разума?
— Звучит не очень-то обнадеживающе для всех нас, не так ли, Берни? — Пальцы Мэри-Кейт крепко сжали дверную ручку.
— О дорогая моя, иногда это — единственное, что у нас есть.
Она знала, что это не совсем тот ответ, но где найти более подходящие слова?
Мэри-Кейт тяжело опустилась на грубо сколоченную скамью. Перед ней лежал маленький, пруд, который за ночь замерз, к огорчению нескольких уток, ковылявших по его поверхности. По берегу вдоль половины пруда торчал высокий обледеневший камыш, над второй половиной простерло свои ветви могучее дерево. Мэри-Кейт не была садовником, но неосведомленность не мешала ей восхищаться работой других. Весной английский парк Сандерхерста будет выглядеть великолепно. Сейчас он дремал, почти лишенный цвета. Единственными яркими пятнами были верхушки аккуратно подстриженных в виде разных фигур самшитовых деревьев, которые выглядывали из-под снега. Прекрасный, умиротворяющий вид. Если бы только она могла успокоиться!
Ей нужно побыть одной, и чтобы ее не тревожила скорбящая, как того требовали обстоятельства, знать.
Именно теперь она почему-то остро затосковала по отцу. По нему ли? Ее отец воплощал собой надежность, чего ей так не хватало все эти годы. И любовь, которой она никогда не испытывала со дня его смерти, пока не приехала в этот великолепный замок. Больше у нее не будет ни надежности, ни любви.
С тех чудовищных мгновений в коптильне она до сегодняшнего дня не встречалась с Арчером. Мэри-Кейт никогда не видела, чтобы кто-нибудь так стремительно изменился, превратившись из красавца в изможденное существо, из человека, полного жизни, в почти мертвеца. Он подошел и развязал ее, вытащил кляп. Провел ладонью по ее разбитому рту, а потом обратил все свое внимание на Алису.
Нежная, хрупкая Алиса, высохшая, склоненная, ее кожа стала орехового цвета, залоснилась от дыма и тепла. Арчер встал рядом с ней на колени в такой же печальной позе, как и его жена, протянул руки, словно хотел дотронуться. Но в последний момент не смог и тихо сложил ладони на коленях, не замечая, как беззвучно падают на пол светлые пряди.
Может, Мэри-Кейт и утешила бы его тогда, нашла какие-нибудь мудрые слова, даже обняла бы его. Но они оказались разлучены — их отдалило не только потрясение, но и память, сохранившая страшное зрелище.
Она так и не прикоснулась к нему. Ее подхватил на руки Питер, отнес в экипаж. Рядом с ней села Берни. В Сандерхерсте врач осмотрел голову и лодыжку Мэри-Кейт и предписал ей двухнедельное пребывание в постели.
Сегодня она в первый раз могла встать и действительно стояла, пока священник освящал новую нишу в усыпальнице Сент-Джонов. Когда все закончилось, только они с Арчером остались и смотрели, как закрывают и запечатывают дверь. Двое, любившие друг друга с детства, лежали теперь здесь, соединенные в смерти.
Небеса должны были бы рыдать об этой потере, возможно, так и было: слезы замерзли и превратились в снежные хлопья, которые бесшумно падали на них.
И поскольку он ничего не сказал ей с той минуты, как нашел свою жену, Мэри-Кейт, тоже ничего не сказав, ушла, не будучи уверенной в мыслях и чувствах Арчера. Ей казалось, она вторглась в чужие владения.
Если она и чувствовала вину, то не ту, что предполагала Берни. Она пыталась спасти Джеймса Моршема невзирая на насмешки других. Она пыталась и не смогла, но другие могли — и не попытались.
Она чувствовала вину живых перед теми, кто умер. Смерть затронула в душе Мэри-Кейт какую-то чувствительную струнку, и это удивило ее, потом устыдило, а затем позабавило. Она была бесконечно рада, что жива, счастлива, что спасена. Она не хотела умирать, не была к этому готова, может, никогда и не будет. Она всегда цеплялась за жизнь, с жадностью ожидая, что небо прояснится — и все изменится к лучшему, что она испытает все то, о чем мечтала ребенком и молодой девушкой.
Даже теперь, когда ей было как никогда грустна, в ней крохотным огоньком тлела искорка надежды.
Глава 41
Глава 42
Повернувшись, Берни увидела закутанную в плащ Мэри-Кейт. Она надвинула шляпу на глаза, словно хотела скрыть лицо от гостей. Берни извинилась и вышла в холл. Мэри-Кейт натянуто улыбнулась. Улыбка получилась чужой и неестественной. Берни сжала руки молодой женщины в своих ладонях, пытаясь утешить ее без слов. Если бы она могла сделать для нее что-нибудь! О Мэри-Кейт она беспокоилась больше, чем обо всех остальных. Малышка потеряла свою живость, как будто укрылась за тяжелым, густым облаком.
— Ты уверена, что хочешь сейчас пойти на кладбище? — с сомнением спросила Берни. — Там очень холодно для уединения.
— Там пахнет чистотой и свежестью.
«А не тленом», — добавила про себя Берни.
— Значит, ты пойдешь одна?
— Со мной ничего не случится, Берни. Решительная улыбка, казалось, подтвердила се слова.
Мэри-Кейт открыла дверь, но прежде, чем покинуть теплый холл, обернулась:
— Вы знали, Берни? Вы могли представить, что Сесили способна на такое?
После минутного раздумья на лице Берни появилась невеселая улыбка.
— Кто из нас способен разглядеть лицо безумия, Мэри-Кейт? Разве мы не подвержены страстям? Что удерживает нас на этой стороне разума?
— Звучит не очень-то обнадеживающе для всех нас, не так ли, Берни? — Пальцы Мэри-Кейт крепко сжали дверную ручку.
— О дорогая моя, иногда это — единственное, что у нас есть.
Она знала, что это не совсем тот ответ, но где найти более подходящие слова?
Мэри-Кейт тяжело опустилась на грубо сколоченную скамью. Перед ней лежал маленький, пруд, который за ночь замерз, к огорчению нескольких уток, ковылявших по его поверхности. По берегу вдоль половины пруда торчал высокий обледеневший камыш, над второй половиной простерло свои ветви могучее дерево. Мэри-Кейт не была садовником, но неосведомленность не мешала ей восхищаться работой других. Весной английский парк Сандерхерста будет выглядеть великолепно. Сейчас он дремал, почти лишенный цвета. Единственными яркими пятнами были верхушки аккуратно подстриженных в виде разных фигур самшитовых деревьев, которые выглядывали из-под снега. Прекрасный, умиротворяющий вид. Если бы только она могла успокоиться!
Ей нужно побыть одной, и чтобы ее не тревожила скорбящая, как того требовали обстоятельства, знать.
Именно теперь она почему-то остро затосковала по отцу. По нему ли? Ее отец воплощал собой надежность, чего ей так не хватало все эти годы. И любовь, которой она никогда не испытывала со дня его смерти, пока не приехала в этот великолепный замок. Больше у нее не будет ни надежности, ни любви.
С тех чудовищных мгновений в коптильне она до сегодняшнего дня не встречалась с Арчером. Мэри-Кейт никогда не видела, чтобы кто-нибудь так стремительно изменился, превратившись из красавца в изможденное существо, из человека, полного жизни, в почти мертвеца. Он подошел и развязал ее, вытащил кляп. Провел ладонью по ее разбитому рту, а потом обратил все свое внимание на Алису.
Нежная, хрупкая Алиса, высохшая, склоненная, ее кожа стала орехового цвета, залоснилась от дыма и тепла. Арчер встал рядом с ней на колени в такой же печальной позе, как и его жена, протянул руки, словно хотел дотронуться. Но в последний момент не смог и тихо сложил ладони на коленях, не замечая, как беззвучно падают на пол светлые пряди.
Может, Мэри-Кейт и утешила бы его тогда, нашла какие-нибудь мудрые слова, даже обняла бы его. Но они оказались разлучены — их отдалило не только потрясение, но и память, сохранившая страшное зрелище.
Она так и не прикоснулась к нему. Ее подхватил на руки Питер, отнес в экипаж. Рядом с ней села Берни. В Сандерхерсте врач осмотрел голову и лодыжку Мэри-Кейт и предписал ей двухнедельное пребывание в постели.
Сегодня она в первый раз могла встать и действительно стояла, пока священник освящал новую нишу в усыпальнице Сент-Джонов. Когда все закончилось, только они с Арчером остались и смотрели, как закрывают и запечатывают дверь. Двое, любившие друг друга с детства, лежали теперь здесь, соединенные в смерти.
Небеса должны были бы рыдать об этой потере, возможно, так и было: слезы замерзли и превратились в снежные хлопья, которые бесшумно падали на них.
И поскольку он ничего не сказал ей с той минуты, как нашел свою жену, Мэри-Кейт, тоже ничего не сказав, ушла, не будучи уверенной в мыслях и чувствах Арчера. Ей казалось, она вторглась в чужие владения.
Если она и чувствовала вину, то не ту, что предполагала Берни. Она пыталась спасти Джеймса Моршема невзирая на насмешки других. Она пыталась и не смогла, но другие могли — и не попытались.
Она чувствовала вину живых перед теми, кто умер. Смерть затронула в душе Мэри-Кейт какую-то чувствительную струнку, и это удивило ее, потом устыдило, а затем позабавило. Она была бесконечно рада, что жива, счастлива, что спасена. Она не хотела умирать, не была к этому готова, может, никогда и не будет. Она всегда цеплялась за жизнь, с жадностью ожидая, что небо прояснится — и все изменится к лучшему, что она испытает все то, о чем мечтала ребенком и молодой девушкой.
Даже теперь, когда ей было как никогда грустна, в ней крохотным огоньком тлела искорка надежды.
Глава 41
Мэри-Кейт проснулась на рассвете, за три часа до того, как должна была покинуть Сандерхерст. Она прибыла сюда налегке, а теперь ее дорожная сумка трещала по швам. Книга стихов, которую дал ей Арчер, два платья из гардероба Берни да еще тот самый колпак, с которым Мэри-Кейт не смогла расстаться — он напоминал ей о странной, борющейся с предрассудками графине, — все эти вещи покоились в сумке. На дне ее лежали засушенный садовый цветок и самое большое сокровище — миниатюра, изображавшая Алису Сент-Джон в детстве, — подарок Сэмюела Моршема. При этом Мэри-Кейт все время плакала, а он без конца откашливался.
Она лежала, уставясь в потолок и раздумывая, хватит ли у нее мужества попрощаться с Арчером. Они так и не обменялись друг с другом ни единым словом.
Потому ли, что он не верил ей, а теперь не мог примириться с ее правотой? Или он любил Алису больше, чем мог в этом признаться даже себе?
Она села на край кровати, потом поднялась и оделась в дорогу. На горизонте засияли первые проблески света, дрожащие лучики розового и желтого. Мэри-Кейт решила не зажигать свечу и стояла у двери, ведущей на террасу, глядя на восход и чувствуя, как горят от невыплаканных слез глаза.
Через несколько минут она вышла из комнаты, прошла по коридору и, повернув налево, оказалась у хозяйских покоев. До этого она была в комнате Арчера только раз, но посещение оставило много воспоминаний. Мэри-Кейт негромко постучала, готовая уйти, если он не ответит. Она не хотела будить его.
— Войдите.
Разрешение было дано голосом совершенно проснувшегося человека. Ни запинки, ни заминки. Она мягко толкнула дверь.
Он стоял у окна и смотрел на светлеющее небо, как перед этим делала она, хотя его окна были обращены не на восток, как в ее комнате. Хозяйские покои — огромная, просторная комната — смотрели на северную сторону Сандерхерста.
Увидев обширные пространства парка и лугов, Мэри-Кейт поняла, почему Арчер никогда не приказывал охранять ее. Он мог не беспокоиться, что она сбежит. Запряженная четверкой лошадей карета и за час не смогла бы добраться до границы его владений. Впечатляющий вид, молчаливое, но подавляющее напоминание о власти человека, который сделал ее своей пленницей, — сначала поддавшись гневу, потом страсти. Напоминание о том, насколько они далеки друг от друга по положению.
Ей здесь не место.
Он повернулся, когда она вошла, хотя, казалось, не удивился ее появлению. Слышал, как она собирается, или знал, что она уезжает, и сам хотел попрощаться с ней? Она не решалась спросить. Не сейчас.
— Мы так с тобой и не поговорили, — сказал он.
— Да.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — Слабая улыбка искривила его губы.
— Да. Почему же так трудно? Почему так мучительно трудно произнести слово «прощай»? Скажи «до свидания», Мэри-Кейт, и покончи со сказками, призраками и печальными глазами. Попрощайся и возвращайся в свое сословие — к кузнецам, рыбакам или плотникам. Где боль — это ошпаренная кожа или ушибленный палец, а не страдания души.
— А ты? Как твоя рана, лучше? Он потрогал повязку на шее:
— Да. Мне сказали, что заживет быстро.
Тело — возможно, а душа? Можно ли исцелить душевную рану?
Он выглядел утомленным, словно совсем не спал. Слишком уставшим от жизни, будто видел все ее пороки, зло и ужасы. Впрочем, они оба это увидели. Поэтому и не могли говорить?
— Я пришла сказать…
У нее перехватило дыхание. Какое трудное слово — «прощай»!
— Ты должна?
— Боюсь, что да.
— Тогда будь поласковее, Мэри-Кейт. В последнее время я испытываю от правды лишь нестерпимую боль.
— От какой правды, Арчер?
Он спокойно взглянул на нее. Нет, не спокойно. Арчер Сент-Джон всегда испытывает какие-то чувства. Он охвачен ими — гневом, раздражением, презрением. А каким он будет, если отдастся радостным ощущениям — веселью, восторгу, надежде? Любви?
Он отвернулся от нее, снова созерцая Сандерхерст. Возникшее молчание нарушил смешок.
— Ты была права, а я — нет, конечно. Ужасающе не прав, как оказалось. — Он обернулся и взглянул на нее своим орлиным взором. — Разве ты не это хотела сказать? Хотя, признаюсь, я никогда не считал тебя злорадной.
— Я тоже.
— Прости меня, — сказал он, подходя ближе. — Я причинил тебе боль. Я обречен все время разочаровывать тебя, Мэри-Кейт, — сначала своими сомнениями, потом жестокостью. Прости, — повторил он, приблизившись к ней и сжав ее плечи.
Она без труда могла освободиться от его рук, но это объятие было нужно ему точно так же, как и ей. Она шагнула к нему, чувствуя, что возвращается домой, в гнездо, уготованное ей самой природой, — в объятия Арчера Сент-Джона.
Его подбородок взлохматил ей волосы, а ее руки самовольно обхватили его за талию, словно бросили якорь. Он был таким горячим, что холод, который так долго чувствовала Мэри-Кейт, начал таять.
— Знаешь, с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, в ней все изменилось. Или я просто стал по-другому смотреть на вещи, Мэри-Кейт?
— На какие вещи? — тихо спросила она, прижавшись щекой к его груди, как ребенок, напуганный или не желающий расставаться с защитником. Она не хочет уходить! Как ужасно, что минуты неумолимо текут!.
— Я простил Алису до того, как ее нашли. Я думал о ней не как о недостойной жене, а как о женщине, наравне со мной попавшей в ловушку нашего брака.
— Мне очень жаль, Арчер. Я ничего не знала.
Он отстранился, жадно разглядывая ее. Мэри-Кейт испугалась, если бы не увидела страха в его глазах.
— Ты чуть не погибла, Мэри-Кейт. Чуть не погибла!
И поцеловал ее, и она поцеловала его в ответ, отдаваясь непреодолимому искушению — прикосновению его губ. Сквозь пелену нежности пробивалось чувство более глубокое, сильное — желание защитить, обладать. Одним ударом когтистой лапы оно в клочья разорвало покров нежности.
Значит, вот чего она хотела. В последний раз оказаться в его объятиях, ощутить его силу, желание и страсть, которые он дарил ей с такой щедростью? Обрести воспоминания, которые останутся на всю жизнь, сохранить память о блаженстве, к которой можно обращаться холодными, одинокими ночами, согревая сердце. Она извлечет из своей памяти ощущение его губ на ее губах, нежное вторжение его языка, силу рук, прикосновение его пальцев к коже, от которого по всему телу пробегает дрожь.
Она быстро избавилась от одежды, которую надела несколько минут назад. Ее руки или его — это не имело значения — расстегнули крючки и пуговицы. Он помог ей снять новые туфли, ласково поглаживая ее ступню.
Ей показалось, что он повел ее к большой кровати, но возможно, он взял ее на руки. У нее над головой был вышит геральдический щит, бесконечные ярды вышитого шелка спадали складками полога. Ложе было роскошным, старомодным, а ей было настолько все равно, что она могла бы лечь и на солому. Халат Арчера распахнулся, на его обнажившуюся грудь легли тени. Мэри-Кейт протянула к нему руки, и он задержал их, стоя у кровати и пристально смотря на Мэри-Кейт.
— Ты похожа на картину, — прошептал он дрогнувшим голосом.
Она позже назовет это нежностью, возможно, представит и нечто большее.
Он встал на колени у кровати и положил ладонь на правую грудь Мэри-Кейт, его кожа была слегка шершавой, и прикосновение вызвало волну разных ощущений. Как будто они только сейчас становились любовниками, как будто никогда не проводили вместе долгих часов, словно он никогда не целовал ее, не гладил кончиками пальцев каждую округлость, каждый изгиб ее тела.
Пиршество ощущений! Здесь — легкое, как перышко, прикосновение. Там — дразнящее пощипывание. Мягкое, соблазняющее покусывание, холодок его зубов на коже, нарастающее биение сердца, дрожь желания.
Одним движением он вошел в нее, в ее жаркое лоно, словно напоминая ей о чисто телесном соединении, а не о духовном. Он не стал возбуждать ее, он обещал ей насыщение.
— Пожалуйста. Она произнесла одно-единственное слово в тишине, и он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
Она отдавалась чувству, названия которого не знала. Он дотрагивался до нее и раньше, но не так, чтобы каждый дюйм его тела соприкоснулся с каждым дюймом ее кожи. Они были, как две кошки в лучах рассвета, и, наверное, издавали такие же звуки. Он дразнил ее, покидая, и снова толчком проникал в ее лоно. Никакого совращения, никаких сладких слов, только жажда, которую нужно утолить. Она лежала, распростершись под ним. Он покусывал ее за подбородок, за плечо, за торчащие соски. Она царапала ногтями его плечи, спину, бедра. Он крепко сжимал ладонями ее талию, она выгибалась навстречу его движениям. Она была тугой, горячей и влажной. Он был твердым, горячим и сильным.
Он походил на дикое животное. И не поэтому ли ее сердце билось так громко, а чувства, которые он в ней пробуждал, пугали и вместе с тем дарили блаженство?
Такое желание длится, кажется, вечность, но прошло лишь несколько мгновений, и она начала стонать. Звук сладострастия, призыв к завершению, глашатай древний, как восход, ворвавшийся в комнату.
Она закусила нижнюю губу, он накрыл поцелуем ее рот и заглушил стоны в тот момент, когда она проваливалась в черноту. Через миг, через несколько секунд — сто лет спустя она сжала его в объятиях, когда он полетел в ту же пропасть.
— Это все, мэм?
— Да, спасибо, Питер, — отозвалась Берни. Он обернулся на пороге и посмотрел на нее:
— Стало быть, и вправду уезжаешь?
Она закончила обследовать пустой шкаф, убедившись, что ничего не забыла на этот раз. Так, должно быть, мышь помечает «вою территорию — безделушка там, сумочка здесь: ненужные обломки ее жизни, разбросанные по трем континентам.
— Я сделала, что намечала, Питер. Чего ради мне оставаться?
— Да я и не прошу, Берни.
Что делает мужчин столь привлекательными? Может, то, что иногда они напоминают взрослым женщинам их мальчиков, когда с обидой оттопыривают нижнюю губу и замыкаются в тяжелом молчании? Но Питер нисколько не напоминал ребенка, когда стоял с проступившими под тяжестью ее сундука мускулами и сердито на нее смотрел.
— Ты хороший человек, Питер. Я уверена, что ты найдешь более подходящую тебе по возрасту женщину, которая будет тебе приятна.
Ради гордости надо еще что-нибудь сказать. И ее лицо покрылось нежным румянцем. Она будет скучать по нему, и не только по ночам, которые оживили ее пребывание в Сандерхерсте, но и по его добродушному юмору, по его способности глубоко понимать человеческую природу, по смеху, который они делили.
Ну да ладно. Он не для нее. Он и силен, и красив. Она старше его, слегка потрепана и ищет что-то, чего и сама пока не знает.
— До Сандерхерста я был моряком, Берни. Я повидал мир и большую часть того, что в нем есть. Я младше тебя всего на пять лет, но готов побиться об заклад, что знаю достаточно, чтобы свести эту разницу на нет.
— Но я не из тех, кто сидит на одном месте, Питер. Если я останусь в Сандерхерсте, я лишусь рассудка, как Сесили Моршем.
— А я и не прошу тебя об этом.
— Удобства даже на самом лучшем корабле Сент-Джона нельзя назвать таковыми, могу тебя заверить.
Она еще раз сунула голову в пустой шкаф, скорее для того, чтобы скрыть пылающие щеки, а не проверить, не осталась ли там все же какая-нибудь вещица. А может, чтобы остудить возникшее возбуждение?
— Но гамак-то там найдется, Берни?
— Путешествие до Китая очень долгое, Питер, несколько месяцев.
Она оторвалась от шкафа, блеска в ее глазах поубавилось, но ей не удалось придать им выражение безразличия.
— Сейчас, Берни, ты кажешься не матроной или графиней, а молодой красавицей накануне большого приключения. У меня просто сердце сжимается при виде этой картинки.
— Мы мило провели с тобой время, Питер. Спасибо. Достаточно ли решительно и сдержанно это прозвучало? В конце концов, она не святая.
— Мне и самому это путешествие помнится утомительным, Берни. Я чуть не помер там с тоски.
— Возможно, в компании бывалого моряка оно покажется не таким ужасным.
— Во время своего последнего плавания я был боцманом.
Он поставил сундук и направился к ней.
— Достойное звание.
— Но ниже, чем титул графа, Берни. Ты должна осознать это.
— Так же, как и свой возраст, Питер.
Он улыбнулся, осветив белозубой улыбкой загорелое лицо.
— Значит, графиня, мы можем считать себя спутниками в путешествии? Вы — с вашим возрастом, и я — с моим ограниченным будущим?
— Не могу смириться с мыслью, что тебе эта сделка принесла меньше, Питер. Ты уверен, что не прогадал?
Он уже был рядом с ней, с легкостью приподнял и крепко поцеловал, не оставив никаких сомнений в своей полной уверенности.
— До Китая чертовски долго плыть, Берни, любовь моя. Я все возьму на себя. И когда мы доберемся до места, посмотрим, что будет с нашей сделкой.
Мэри-Кейт проснулась час спустя. Она лежала рядом с обнаженным мужчиной. Как приятно прикосновение другого тела, особенно такого большого и теплого!
Он спал, повернувшись на бок и вытянув руку, словно желая остановить ее, не дать уйти. Она долго смотрела на Арчера, освещенного лучами утреннего солнца.
Он видел сон: глазные яблоки двигались под веками, через каждые несколько вздохов он издавал тихий звук, как движение воздуха. Не храп, нет. Он спал крепко, будто не мог выспаться за последнее время, а теперь получил такую возможность.
Неслышно выскользнув из постели, Мэри-Кейт начала одеваться. Она знала, что поступает трусливо. Села на край кровати, словно испытывая судьбу и спящего мужчину. Если он проснется, она попрощается с ним. Если нет — уйдет без единого слова.
Мэри-Кейт пригладила волосы, заколола их в узел на затылке. Для ее сословия красота не обязательна. Он так и не проснулся.
Протекли еще несколько минут, пока она смотрела на него, на его длинное мускулистое тело, полуприкрытое простыней. Она подумала, что он может замерзнуть, и прикрыла его сначала тонким одеялом, потом покрывалом. Он так и не проснулся.
Убедившись наконец, что Арчер Сент-Джон глубоко погружен в объятия сна, Мэри-Кейт поднялась и посмотрела на постель. В ее глазах сквозила нежность, рожденная невысказанной любовью. Однако прежде чем уйти, она наперекор себе вернулась и нежно поцеловала Арчера в лоб. Едва слышно, чтобы ее слова не потревожили его, она прошептала последнюю и самую мучительную правду:
— Я люблю тебя, Арчер.
Но здесь для нее нет места.
Она лежала, уставясь в потолок и раздумывая, хватит ли у нее мужества попрощаться с Арчером. Они так и не обменялись друг с другом ни единым словом.
Потому ли, что он не верил ей, а теперь не мог примириться с ее правотой? Или он любил Алису больше, чем мог в этом признаться даже себе?
Она села на край кровати, потом поднялась и оделась в дорогу. На горизонте засияли первые проблески света, дрожащие лучики розового и желтого. Мэри-Кейт решила не зажигать свечу и стояла у двери, ведущей на террасу, глядя на восход и чувствуя, как горят от невыплаканных слез глаза.
Через несколько минут она вышла из комнаты, прошла по коридору и, повернув налево, оказалась у хозяйских покоев. До этого она была в комнате Арчера только раз, но посещение оставило много воспоминаний. Мэри-Кейт негромко постучала, готовая уйти, если он не ответит. Она не хотела будить его.
— Войдите.
Разрешение было дано голосом совершенно проснувшегося человека. Ни запинки, ни заминки. Она мягко толкнула дверь.
Он стоял у окна и смотрел на светлеющее небо, как перед этим делала она, хотя его окна были обращены не на восток, как в ее комнате. Хозяйские покои — огромная, просторная комната — смотрели на северную сторону Сандерхерста.
Увидев обширные пространства парка и лугов, Мэри-Кейт поняла, почему Арчер никогда не приказывал охранять ее. Он мог не беспокоиться, что она сбежит. Запряженная четверкой лошадей карета и за час не смогла бы добраться до границы его владений. Впечатляющий вид, молчаливое, но подавляющее напоминание о власти человека, который сделал ее своей пленницей, — сначала поддавшись гневу, потом страсти. Напоминание о том, насколько они далеки друг от друга по положению.
Ей здесь не место.
Он повернулся, когда она вошла, хотя, казалось, не удивился ее появлению. Слышал, как она собирается, или знал, что она уезжает, и сам хотел попрощаться с ней? Она не решалась спросить. Не сейчас.
— Мы так с тобой и не поговорили, — сказал он.
— Да.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — Слабая улыбка искривила его губы.
— Да. Почему же так трудно? Почему так мучительно трудно произнести слово «прощай»? Скажи «до свидания», Мэри-Кейт, и покончи со сказками, призраками и печальными глазами. Попрощайся и возвращайся в свое сословие — к кузнецам, рыбакам или плотникам. Где боль — это ошпаренная кожа или ушибленный палец, а не страдания души.
— А ты? Как твоя рана, лучше? Он потрогал повязку на шее:
— Да. Мне сказали, что заживет быстро.
Тело — возможно, а душа? Можно ли исцелить душевную рану?
Он выглядел утомленным, словно совсем не спал. Слишком уставшим от жизни, будто видел все ее пороки, зло и ужасы. Впрочем, они оба это увидели. Поэтому и не могли говорить?
— Я пришла сказать…
У нее перехватило дыхание. Какое трудное слово — «прощай»!
— Ты должна?
— Боюсь, что да.
— Тогда будь поласковее, Мэри-Кейт. В последнее время я испытываю от правды лишь нестерпимую боль.
— От какой правды, Арчер?
Он спокойно взглянул на нее. Нет, не спокойно. Арчер Сент-Джон всегда испытывает какие-то чувства. Он охвачен ими — гневом, раздражением, презрением. А каким он будет, если отдастся радостным ощущениям — веселью, восторгу, надежде? Любви?
Он отвернулся от нее, снова созерцая Сандерхерст. Возникшее молчание нарушил смешок.
— Ты была права, а я — нет, конечно. Ужасающе не прав, как оказалось. — Он обернулся и взглянул на нее своим орлиным взором. — Разве ты не это хотела сказать? Хотя, признаюсь, я никогда не считал тебя злорадной.
— Я тоже.
— Прости меня, — сказал он, подходя ближе. — Я причинил тебе боль. Я обречен все время разочаровывать тебя, Мэри-Кейт, — сначала своими сомнениями, потом жестокостью. Прости, — повторил он, приблизившись к ней и сжав ее плечи.
Она без труда могла освободиться от его рук, но это объятие было нужно ему точно так же, как и ей. Она шагнула к нему, чувствуя, что возвращается домой, в гнездо, уготованное ей самой природой, — в объятия Арчера Сент-Джона.
Его подбородок взлохматил ей волосы, а ее руки самовольно обхватили его за талию, словно бросили якорь. Он был таким горячим, что холод, который так долго чувствовала Мэри-Кейт, начал таять.
— Знаешь, с тех пор, как ты вошла в мою жизнь, в ней все изменилось. Или я просто стал по-другому смотреть на вещи, Мэри-Кейт?
— На какие вещи? — тихо спросила она, прижавшись щекой к его груди, как ребенок, напуганный или не желающий расставаться с защитником. Она не хочет уходить! Как ужасно, что минуты неумолимо текут!.
— Я простил Алису до того, как ее нашли. Я думал о ней не как о недостойной жене, а как о женщине, наравне со мной попавшей в ловушку нашего брака.
— Мне очень жаль, Арчер. Я ничего не знала.
Он отстранился, жадно разглядывая ее. Мэри-Кейт испугалась, если бы не увидела страха в его глазах.
— Ты чуть не погибла, Мэри-Кейт. Чуть не погибла!
И поцеловал ее, и она поцеловала его в ответ, отдаваясь непреодолимому искушению — прикосновению его губ. Сквозь пелену нежности пробивалось чувство более глубокое, сильное — желание защитить, обладать. Одним ударом когтистой лапы оно в клочья разорвало покров нежности.
Значит, вот чего она хотела. В последний раз оказаться в его объятиях, ощутить его силу, желание и страсть, которые он дарил ей с такой щедростью? Обрести воспоминания, которые останутся на всю жизнь, сохранить память о блаженстве, к которой можно обращаться холодными, одинокими ночами, согревая сердце. Она извлечет из своей памяти ощущение его губ на ее губах, нежное вторжение его языка, силу рук, прикосновение его пальцев к коже, от которого по всему телу пробегает дрожь.
Она быстро избавилась от одежды, которую надела несколько минут назад. Ее руки или его — это не имело значения — расстегнули крючки и пуговицы. Он помог ей снять новые туфли, ласково поглаживая ее ступню.
Ей показалось, что он повел ее к большой кровати, но возможно, он взял ее на руки. У нее над головой был вышит геральдический щит, бесконечные ярды вышитого шелка спадали складками полога. Ложе было роскошным, старомодным, а ей было настолько все равно, что она могла бы лечь и на солому. Халат Арчера распахнулся, на его обнажившуюся грудь легли тени. Мэри-Кейт протянула к нему руки, и он задержал их, стоя у кровати и пристально смотря на Мэри-Кейт.
— Ты похожа на картину, — прошептал он дрогнувшим голосом.
Она позже назовет это нежностью, возможно, представит и нечто большее.
Он встал на колени у кровати и положил ладонь на правую грудь Мэри-Кейт, его кожа была слегка шершавой, и прикосновение вызвало волну разных ощущений. Как будто они только сейчас становились любовниками, как будто никогда не проводили вместе долгих часов, словно он никогда не целовал ее, не гладил кончиками пальцев каждую округлость, каждый изгиб ее тела.
Пиршество ощущений! Здесь — легкое, как перышко, прикосновение. Там — дразнящее пощипывание. Мягкое, соблазняющее покусывание, холодок его зубов на коже, нарастающее биение сердца, дрожь желания.
Одним движением он вошел в нее, в ее жаркое лоно, словно напоминая ей о чисто телесном соединении, а не о духовном. Он не стал возбуждать ее, он обещал ей насыщение.
— Пожалуйста. Она произнесла одно-единственное слово в тишине, и он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
Она отдавалась чувству, названия которого не знала. Он дотрагивался до нее и раньше, но не так, чтобы каждый дюйм его тела соприкоснулся с каждым дюймом ее кожи. Они были, как две кошки в лучах рассвета, и, наверное, издавали такие же звуки. Он дразнил ее, покидая, и снова толчком проникал в ее лоно. Никакого совращения, никаких сладких слов, только жажда, которую нужно утолить. Она лежала, распростершись под ним. Он покусывал ее за подбородок, за плечо, за торчащие соски. Она царапала ногтями его плечи, спину, бедра. Он крепко сжимал ладонями ее талию, она выгибалась навстречу его движениям. Она была тугой, горячей и влажной. Он был твердым, горячим и сильным.
Он походил на дикое животное. И не поэтому ли ее сердце билось так громко, а чувства, которые он в ней пробуждал, пугали и вместе с тем дарили блаженство?
Такое желание длится, кажется, вечность, но прошло лишь несколько мгновений, и она начала стонать. Звук сладострастия, призыв к завершению, глашатай древний, как восход, ворвавшийся в комнату.
Она закусила нижнюю губу, он накрыл поцелуем ее рот и заглушил стоны в тот момент, когда она проваливалась в черноту. Через миг, через несколько секунд — сто лет спустя она сжала его в объятиях, когда он полетел в ту же пропасть.
— Это все, мэм?
— Да, спасибо, Питер, — отозвалась Берни. Он обернулся на пороге и посмотрел на нее:
— Стало быть, и вправду уезжаешь?
Она закончила обследовать пустой шкаф, убедившись, что ничего не забыла на этот раз. Так, должно быть, мышь помечает «вою территорию — безделушка там, сумочка здесь: ненужные обломки ее жизни, разбросанные по трем континентам.
— Я сделала, что намечала, Питер. Чего ради мне оставаться?
— Да я и не прошу, Берни.
Что делает мужчин столь привлекательными? Может, то, что иногда они напоминают взрослым женщинам их мальчиков, когда с обидой оттопыривают нижнюю губу и замыкаются в тяжелом молчании? Но Питер нисколько не напоминал ребенка, когда стоял с проступившими под тяжестью ее сундука мускулами и сердито на нее смотрел.
— Ты хороший человек, Питер. Я уверена, что ты найдешь более подходящую тебе по возрасту женщину, которая будет тебе приятна.
Ради гордости надо еще что-нибудь сказать. И ее лицо покрылось нежным румянцем. Она будет скучать по нему, и не только по ночам, которые оживили ее пребывание в Сандерхерсте, но и по его добродушному юмору, по его способности глубоко понимать человеческую природу, по смеху, который они делили.
Ну да ладно. Он не для нее. Он и силен, и красив. Она старше его, слегка потрепана и ищет что-то, чего и сама пока не знает.
— До Сандерхерста я был моряком, Берни. Я повидал мир и большую часть того, что в нем есть. Я младше тебя всего на пять лет, но готов побиться об заклад, что знаю достаточно, чтобы свести эту разницу на нет.
— Но я не из тех, кто сидит на одном месте, Питер. Если я останусь в Сандерхерсте, я лишусь рассудка, как Сесили Моршем.
— А я и не прошу тебя об этом.
— Удобства даже на самом лучшем корабле Сент-Джона нельзя назвать таковыми, могу тебя заверить.
Она еще раз сунула голову в пустой шкаф, скорее для того, чтобы скрыть пылающие щеки, а не проверить, не осталась ли там все же какая-нибудь вещица. А может, чтобы остудить возникшее возбуждение?
— Но гамак-то там найдется, Берни?
— Путешествие до Китая очень долгое, Питер, несколько месяцев.
Она оторвалась от шкафа, блеска в ее глазах поубавилось, но ей не удалось придать им выражение безразличия.
— Сейчас, Берни, ты кажешься не матроной или графиней, а молодой красавицей накануне большого приключения. У меня просто сердце сжимается при виде этой картинки.
— Мы мило провели с тобой время, Питер. Спасибо. Достаточно ли решительно и сдержанно это прозвучало? В конце концов, она не святая.
— Мне и самому это путешествие помнится утомительным, Берни. Я чуть не помер там с тоски.
— Возможно, в компании бывалого моряка оно покажется не таким ужасным.
— Во время своего последнего плавания я был боцманом.
Он поставил сундук и направился к ней.
— Достойное звание.
— Но ниже, чем титул графа, Берни. Ты должна осознать это.
— Так же, как и свой возраст, Питер.
Он улыбнулся, осветив белозубой улыбкой загорелое лицо.
— Значит, графиня, мы можем считать себя спутниками в путешествии? Вы — с вашим возрастом, и я — с моим ограниченным будущим?
— Не могу смириться с мыслью, что тебе эта сделка принесла меньше, Питер. Ты уверен, что не прогадал?
Он уже был рядом с ней, с легкостью приподнял и крепко поцеловал, не оставив никаких сомнений в своей полной уверенности.
— До Китая чертовски долго плыть, Берни, любовь моя. Я все возьму на себя. И когда мы доберемся до места, посмотрим, что будет с нашей сделкой.
Мэри-Кейт проснулась час спустя. Она лежала рядом с обнаженным мужчиной. Как приятно прикосновение другого тела, особенно такого большого и теплого!
Он спал, повернувшись на бок и вытянув руку, словно желая остановить ее, не дать уйти. Она долго смотрела на Арчера, освещенного лучами утреннего солнца.
Он видел сон: глазные яблоки двигались под веками, через каждые несколько вздохов он издавал тихий звук, как движение воздуха. Не храп, нет. Он спал крепко, будто не мог выспаться за последнее время, а теперь получил такую возможность.
Неслышно выскользнув из постели, Мэри-Кейт начала одеваться. Она знала, что поступает трусливо. Села на край кровати, словно испытывая судьбу и спящего мужчину. Если он проснется, она попрощается с ним. Если нет — уйдет без единого слова.
Мэри-Кейт пригладила волосы, заколола их в узел на затылке. Для ее сословия красота не обязательна. Он так и не проснулся.
Протекли еще несколько минут, пока она смотрела на него, на его длинное мускулистое тело, полуприкрытое простыней. Она подумала, что он может замерзнуть, и прикрыла его сначала тонким одеялом, потом покрывалом. Он так и не проснулся.
Убедившись наконец, что Арчер Сент-Джон глубоко погружен в объятия сна, Мэри-Кейт поднялась и посмотрела на постель. В ее глазах сквозила нежность, рожденная невысказанной любовью. Однако прежде чем уйти, она наперекор себе вернулась и нежно поцеловала Арчера в лоб. Едва слышно, чтобы ее слова не потревожили его, она прошептала последнюю и самую мучительную правду:
— Я люблю тебя, Арчер.
Но здесь для нее нет места.
Глава 42
Мэри-Кейт расшнуровала черный бархатный жилет и стряхнула его с плеч, потом расстегнула длинную белую блузу. Вручила оба предмета Бесси — молоденькой девушке, которую наняли помогать за стойкой, но которая гораздо увереннее чувствовала себя, хлопоча по хозяйству наверху в комнатах. Мэри-Кейт переступила через полотняную юбку и две нижние, улыбаясь тому, какой эффект производит ее костюм, как она его называла. Он был похож на обычную одежду прислуживающей в таверне девушки, чтобы она не забывала о своем месте, только сшит из более дорогой ткани и лучше скроен, чтобы и посетители не забывались.
Впрочем, завсегдатаи» Золотого орла» вовсе и не стремились вольничать, не забывая о прогуливавшемся у двери крепком моряке в отставке. Он следил, чтобы не пострадали ни репутация заведения, ни сама Мэри-Кейт. Соответственно о маленькой таверне шла слава как о месте, где за разумную цену дают хорошую порцию виски, где можно вкусно поесть на французский манер и потолковать о политике, женщинах и лошадях. Клиент мог работать в доках или заседать в правительстве, быть солдатом или герцогом — пока он вел себя прилично, двери «Орла» всегда были для него открыты.
— Я думала, что графа Брайтона удар хватит, мэм, когда вы назвали его болваном.
— Он на самом деле думает, что французы сохранят с Англией дружественные отношения. Это он сказал, не я. Этот идиот не видит дальше своего носа. Нас ждет война, Бесси. В этом почти нет сомнений. — Мэри-Кейт сняла чулки и положила их на туалетный столик. — Франция в любой момент может объявить Англии войну. Они уже казнили своего короля И что, по мнению этого дурака, произойдет дальше?
— Но все равно ему не понравились ваши слова.
— Глупец! Если мнение и высказано женщиной, оно от этого не перестает быть правдой.
— Черт возьми, Мэри-Кейт, скажи, чтобы он меня отпустил. Он оторвет мне уши!
Женщины обернулись на голос. При виде стоявшего в дверях привлекательного джентльмена у Бесси округлились глаза. Он заполнил собой весь дверной проем, его голова доставала почти до притолоки. Под мышкой он сжимал голову Майкла О'Брайена, широкие плечи которого неестественно выгнулись.
Арчер только усмехнулся:
— Да, Мэри-Кейт, скажи, что мне с ним сделать. Он, наверное, ненормальный, раз не пускает меня к тебе. Я пытался объяснить этому джентльмену, что у нас с тобой деловые отношения, но он мне не поверил.
— Отпусти его, Арчер. Дядя Майкл, ты цел? Человек, призванный стоять на страже, высвободился и с опаской посмотрел на Арчера Сент-Джона. Повертел головой, словно желая убедиться, что она на месте, потом бросил гневный взгляд на человека, небрежно прислонившегося к косяку.
— И каким же образом, Мэри-Кейт, женщина, которая заявляла, что у нее нет родни, внезапно обрела дядю? Он совсем на тебя не похож. Здоровый и грубый мужчина.
— Не надо, дядя Майкл, — поспешно проговорила Мэри-Кейт, чтобы предотвратить новое столкновение. — Я уверена, граф не имел в виду ничего обидного.
Она подошла и встала между ними, положив ладони дяде на грудь и послав Арчеру предостерегающий взгляд.
— У меня еще и шестеро братьев, Арчер. И целая куча племянниц и племянников. Настоящая семья, шумная и беспокойная.
Ей показалось или он вздрогнул? Она озабоченно повернулась к дяде:
— Он ничего тебе не повредил, дядя Майкл? Хохот Арчера раскатился по комнате.
— Я польщен, что ты считаешь меня настолько опасным, моя дорогая. Твой пропавший дядюшка в два раза старше меня, но вполне может схватиться с королевской гвардией и удержаться на ногах.
Он немного смягчил дядю Майкла, и тот на мгновение перестал хмуриться.
— Спустить его с лестницы, Мэри-Кейт?
— Не надо, дядя Майкл. Все в порядке.
Арчер невозмутимо вошел в комнату, словно и не минул почти год с того дня, как она видела его в последний раз, словно каждый ее день не был наполнен воспоминаниями о нем. Она вдруг почувствовала, что для нее это слишком много — его саркастическая улыбка, непонятно отчего блестящие глаза, остолбеневшая от изумления Бесси, сердитый взгляд дяди Майкла.
— Может, сбегать за кем-нибудь, мэм? — спросила Бесси, подавая Мэри-Кейт халат.
— Все в порядке, правда. Я справлюсь.
Когда они вышли из комнаты, Мэри-Кейт повернулась к Арчеру Сент-Джону. За эти бесконечно долгие секунды она пожалела, что ей не хватает безразличия и небрежности, чтобы справиться с его внезапным появлением. Нелегко ей придется, особенно когда она стоит и смотрит на него Он нисколько не изменился — и в то же время стал другим. Внешних перемен было мало: он остался таким же высоким, крепким, как дуб, по-прежнему одет в прекрасно сшитую одежду. Но в его черных волосах появились проблески серебра, а вокруг глаз прибавилось морщинок. Казалось, что с тех пор, как она оставила его в Сандерхерсте, он не спал, а грезил наяву. Настолько он выглядел усталым.
Сколько она его ждала? Тысячу лет? Сколько раз подавляла в себе эти запретные мысли? Графы не разыскивают служанок.
И вот он здесь.
— Как ты его нашла?
— Ты бы сказал, что так не бывает. Что таких вещей, как судьба или совпадение, не существует. Он зашел сюда пропустить стаканчик виски, Арчер. И я сама его обслужила.
А кончилось все тем, что она оказалась у него на коленях и плакала, а вся таверна только и ждала, чтобы разорвать Майкла на кусочки за то, что он заставил ее плакать. Дядя Майкл рассказал ей об остальных, о разбросанных по Англии семьях. Они уже дважды собирались все вместе и планировали опять повидаться весной.
Впрочем, завсегдатаи» Золотого орла» вовсе и не стремились вольничать, не забывая о прогуливавшемся у двери крепком моряке в отставке. Он следил, чтобы не пострадали ни репутация заведения, ни сама Мэри-Кейт. Соответственно о маленькой таверне шла слава как о месте, где за разумную цену дают хорошую порцию виски, где можно вкусно поесть на французский манер и потолковать о политике, женщинах и лошадях. Клиент мог работать в доках или заседать в правительстве, быть солдатом или герцогом — пока он вел себя прилично, двери «Орла» всегда были для него открыты.
— Я думала, что графа Брайтона удар хватит, мэм, когда вы назвали его болваном.
— Он на самом деле думает, что французы сохранят с Англией дружественные отношения. Это он сказал, не я. Этот идиот не видит дальше своего носа. Нас ждет война, Бесси. В этом почти нет сомнений. — Мэри-Кейт сняла чулки и положила их на туалетный столик. — Франция в любой момент может объявить Англии войну. Они уже казнили своего короля И что, по мнению этого дурака, произойдет дальше?
— Но все равно ему не понравились ваши слова.
— Глупец! Если мнение и высказано женщиной, оно от этого не перестает быть правдой.
— Черт возьми, Мэри-Кейт, скажи, чтобы он меня отпустил. Он оторвет мне уши!
Женщины обернулись на голос. При виде стоявшего в дверях привлекательного джентльмена у Бесси округлились глаза. Он заполнил собой весь дверной проем, его голова доставала почти до притолоки. Под мышкой он сжимал голову Майкла О'Брайена, широкие плечи которого неестественно выгнулись.
Арчер только усмехнулся:
— Да, Мэри-Кейт, скажи, что мне с ним сделать. Он, наверное, ненормальный, раз не пускает меня к тебе. Я пытался объяснить этому джентльмену, что у нас с тобой деловые отношения, но он мне не поверил.
— Отпусти его, Арчер. Дядя Майкл, ты цел? Человек, призванный стоять на страже, высвободился и с опаской посмотрел на Арчера Сент-Джона. Повертел головой, словно желая убедиться, что она на месте, потом бросил гневный взгляд на человека, небрежно прислонившегося к косяку.
— И каким же образом, Мэри-Кейт, женщина, которая заявляла, что у нее нет родни, внезапно обрела дядю? Он совсем на тебя не похож. Здоровый и грубый мужчина.
— Не надо, дядя Майкл, — поспешно проговорила Мэри-Кейт, чтобы предотвратить новое столкновение. — Я уверена, граф не имел в виду ничего обидного.
Она подошла и встала между ними, положив ладони дяде на грудь и послав Арчеру предостерегающий взгляд.
— У меня еще и шестеро братьев, Арчер. И целая куча племянниц и племянников. Настоящая семья, шумная и беспокойная.
Ей показалось или он вздрогнул? Она озабоченно повернулась к дяде:
— Он ничего тебе не повредил, дядя Майкл? Хохот Арчера раскатился по комнате.
— Я польщен, что ты считаешь меня настолько опасным, моя дорогая. Твой пропавший дядюшка в два раза старше меня, но вполне может схватиться с королевской гвардией и удержаться на ногах.
Он немного смягчил дядю Майкла, и тот на мгновение перестал хмуриться.
— Спустить его с лестницы, Мэри-Кейт?
— Не надо, дядя Майкл. Все в порядке.
Арчер невозмутимо вошел в комнату, словно и не минул почти год с того дня, как она видела его в последний раз, словно каждый ее день не был наполнен воспоминаниями о нем. Она вдруг почувствовала, что для нее это слишком много — его саркастическая улыбка, непонятно отчего блестящие глаза, остолбеневшая от изумления Бесси, сердитый взгляд дяди Майкла.
— Может, сбегать за кем-нибудь, мэм? — спросила Бесси, подавая Мэри-Кейт халат.
— Все в порядке, правда. Я справлюсь.
Когда они вышли из комнаты, Мэри-Кейт повернулась к Арчеру Сент-Джону. За эти бесконечно долгие секунды она пожалела, что ей не хватает безразличия и небрежности, чтобы справиться с его внезапным появлением. Нелегко ей придется, особенно когда она стоит и смотрит на него Он нисколько не изменился — и в то же время стал другим. Внешних перемен было мало: он остался таким же высоким, крепким, как дуб, по-прежнему одет в прекрасно сшитую одежду. Но в его черных волосах появились проблески серебра, а вокруг глаз прибавилось морщинок. Казалось, что с тех пор, как она оставила его в Сандерхерсте, он не спал, а грезил наяву. Настолько он выглядел усталым.
Сколько она его ждала? Тысячу лет? Сколько раз подавляла в себе эти запретные мысли? Графы не разыскивают служанок.
И вот он здесь.
— Как ты его нашла?
— Ты бы сказал, что так не бывает. Что таких вещей, как судьба или совпадение, не существует. Он зашел сюда пропустить стаканчик виски, Арчер. И я сама его обслужила.
А кончилось все тем, что она оказалась у него на коленях и плакала, а вся таверна только и ждала, чтобы разорвать Майкла на кусочки за то, что он заставил ее плакать. Дядя Майкл рассказал ей об остальных, о разбросанных по Англии семьях. Они уже дважды собирались все вместе и планировали опять повидаться весной.