Они миновали уже не менее сорока фермерских домов. Крыши, покрытые соломой и вереском, незаметно для глаз сливались с окружающими холмами. Только каменные стены выдавали творение рук человеческих. Джудит подивилась многочисленности и опрятности домиков, но заметила несколько пустых строений.
   – Уехали навсегда, – коротко пояснил Малкольм, когда она спросила, – или не пережили последних тяжелых лет. Не выдерживали прежде всего дети. С сорок пятого года родилось всего двое, один у меня, Дуглас.
   – Твой сын?
   – Господь с тобой, детка, – улыбнулся старик, – мой внук. Странно, что ты еще не видела его. Фиона в нем души не чает. Хочешь, зайдем к ним сейчас?
   Джудит кивнула и пошла вслед за Малкольмом по тропинке, сворачивающей влево к распаханным полям. Она едва не остановила его, сказав, что передумала, но было уже слишком поздно: Маклеод увидел их.
   – Он работает все время? Без отдыха? – спросила Джудит, не догадываясь, что выдает свое растущее любопытство.
   – Да, – отозвался Малкольм. – Он всегда был жаден до работы, этот Маклеод. А работы у нас в горах – непочатый край, детка.
   Алисдер Маклеод стоял на краю поля и стягивал с себя рубашку. Его широкая загорелая спина блестела на солнце от пота. Рука молодой женщины, стоявшей рядом, прошлась по ней, собирая капельки пота, а потом крепко обняла за талию. Они хорошо смотрелись вместе. Голова женщины едва доходила ему до подбородка, отчего Маклеод казался еще больше и выше. Он нагнулся и что-то тихо сказал женщине на ухо. Она расплылась в улыбке. Заметив Джудит, женщина не отрывала от нее взгляд.
   Фиона подняла руки кверху, притянула к себе голову Алисдера и жарко поцеловала. «Вот уж некстати», – подумал Алисдер, мягко отстраняя ее. Внезапный румянец на лице Джудит сменился бледностью.
   По просьбе Малкольма Фиона принесла сына. Она шла широко покачивая бедрами, походка ее показалась Джудит вызывающей.
   А Маклеода происходящее ничуть не смущало.
   У сына Фионы были такие же темно-янтарные глаза, как у Маклеода, в них поблескивали золотые искорки. Было видно, что не только Фиона не чает души в ребенке. Малкольм охал и ахал над малышом, которого с гордостью показывала мать. На лице у Фионы играла победная улыбка.
   Однако тянулся Дуглас не к Малкольму, а к Маклеоду, который с готовностью взял его на руки и прижал к груди. Его родительские чувства нисколько не интересовали Джудит. Какое ей дело до того, что его лицо смягчилось, а в глазах засияла любовь? Алисдер был так нежен и осторожен с малышом, словно одно неловкое движение могло навредить тому. Он привычно держал мальчика на руках, и было видно, что ему не впервой делать это.
   Нет, ее это совершенно не касается!
   Фиона забрала сына, положила его в корзинку и, не удержавшись, посмотрела на замершую, неподвижную фигуру англичанки. Джудит заметила ее насмешливую улыбку и тотчас придала лицу непроницаемое выражение. Глаза ее стали безжизненными, превратились в два озера с гладкой как зеркало поверхностью.
   Это раздражало Алисдера.
   Он ведь все время старался держаться с Джудит как можно дружелюбнее, но она оставалась неприступной. Вылетала из комнаты, как только он туда заходил, отказывалась отвечать, когда он из вежливости заговаривал с ней, разглядывала его, когда думала, что он не замечает этого.
   Если уж Малкольму захотелось связать его жизнь с англичанкой, хоть бы выбрал такую, которая не покрывалась бы мертвенной бледностью в присутствии мужчины, грозя вот-вот свалиться без чувств, похоже, она скорее умрет, чем позволит приласкать себя. Уж об этом-то старый сводник мог подумать. Так нет же, такие мелочи Малкольма ничуть не тревожили, и теперь Алисдер связан с бесчувственной холодной статуей, хотя она и была замужем не один раз.
   Благодарение Господу, узы связывают их ненадолго. Надо все время помнить об этом. Однако безжизненное лицо Джудит вызвало в нем другие мысли, которые лучше вслух не высказывать. Видимо, ее волосы слишком уж сияли, даже в мрачности приближающейся бури, губы были слишком пухлы, а большая упругая грудь словно призывала ласкать и нежить, опровергая холодность женщины.
   – Тебе не кажется, что мальчик слишком худ, Джудит?
   Какой у него мягкий и вкрадчивый голос, нежный, словно бархат. Ветер трепал его волосы, загорелый торс великолепно смотрелся на фоне темных сгущающихся туч. Он казался Джудит божеством бури и гнева.
   Она шагнула назад, совсем чуть-чуть, так, чтобы он не заметил, но он заметил. Заметил, как колыхнулись юбки, как учащенно забилось сердце, словно он коснулся ее не только в мыслях. Она стояла молча и неподвижно, но в воздухе повисла напряженность.
   – Я думал, при виде младенца все женщины тают, и в них просыпается материнский инстинкт. Англичанки не такие, как все? Или это потому, что Дуглас шотландец? И для вас, англичан, – недочеловек?
   Она не ответила, он схватил ее за руку и притянул к себе. Наверное, ей не следовало приближаться к нему, надо было вырваться. Тогда Джудит не почувствовала бы тепла его ладони, которая легла ей на руку, мягкости его кожи. Не ощутила бы ее так близко.
   Алисдер с силой приподнял ее подбородок, пристально посмотрел в глаза и резко отпустил. Синие глаза Джудит оставались совершенно безжизненными. Возникало ощущение, будто у его жены-англичанки исчезла какая-то важная часть, будто она отгородилась от него невидимой стеной, оставалась недосягаемой, что бы он ни делал.
   Ему захотелось разрушить это безжизненное, ничего не выражающее спокойствие. Любая эмоция лучше пугающей пустоты в глазах!
   – У тебя нет никаких материнских чувств, Джудит? Дважды была замужем, а детей нет. А ведь, – продолжил он с жестокой улыбкой, – у тебя бедра предназначены для рождения детей. Ты бы рожала, как выплевывала, глазом не моргнув.
   Джудит не затруднила себя ответом. Слова Алисдера не удивили ее, насмешки не тронули. С самого детства отец не уставал высмеивать ее внешность. Мать Питера с утра до вечера как заведенная бубнила о ее недостатках, и Энтони под стать им не жалел язвительных слов, осуждая ее внешность и способности. Слова Маклеода были самыми мягкими из того, что она слышала в свой адрес в прошлом.
   Гром приближался, подчеркивая молчание Джудит.
   – Верно говорят, на льду ничего не вырастишь, – жестко проговорил Алисдер. – Неужели ты никогда не испытывала желания, всегда такая холодная? Если так, тогда понятно, почему не приживается мужское семя в твоей английской утробе.
   Бледное лицо Джудит покрылось красными пятнами, безжизненное выражение в глазах внезапно сменилось такой яростью, что Алисдер едва не отскочил от нее. И тем не менее она так и не заговорила. Алисдер по-прежнему не сводил с нее глаз; на смену ярости пришло другое выражение, которое он не смог описать. Молчание становилось затруднительным для обоих. Казалось, оно клокочет, как подземный источник.
   Джудит намеренно вызвала его гнев: повернулась и пошла прочь.
   Все, с него хватит!
   Джудит почувствовала, что еще мгновение, ноги ее подогнутся и она упадет, но в этот момент Алисдер подхватил ее и перекинул через плечо. Она завизжала, но этим только рассмешила тех, кто следовал за ними по деревне. Джудит колотила Алисдера по обнаженной спине, однако он только крепче обхватил руками ее ноги и свесил так низко, что ее длинные рассыпавшиеся волосы касались земли.
   Пошел бесконечный горный дождь, удары больших полных капель сопровождали раскаты грома. «Странное зрелище мы представляем, – подумал Алисдер, – особенно вместе с этой природной музыкой». Нос Джудит находился на уровне его коленок. Ее юбки свесились вниз, и взорам тех, кто решительно следовал за Маклеодом, несмотря на его быстрый и уверенный шаг, предстали ее обнаженные ноги. Джудит прекратила колотить по спине Алисдера, сменив эти бесполезные действия на более эффективные. Она укусила Алисдера. Он вскрикнул и уронил ее.
   Джудит грохнулась на спину и на миг у нее перехватило дыхание. Она посмотрела в рассерженное лицо Маклеода и поняла, что у его сдержанности тоже есть предел. Джудит перевернулась и встала на четвереньки, убрала волосы с лица мокрой рукой. Она не сводила глаз с Маклеода, настороженно следя, как он растирает ту часть своего тела, что оказалась самой мягкой и самой близкой к ее зубам. Когда он шагнул к ней, Джудит проворно вскочила на ноги, посмотрела влево, а метнулась вправо.
   Они помчались по направлению к замку. Джудит догадывалась, что придется платить за глупую выходку, но поклялась, что это произойдет не на глазах доброй сотни жителей деревни. Она подобрала юбки нового платья, забыв о всякой скромности, которую охраняла минутой раньше, подтянула их выше колен и что было духу бросилась бежать.
   Гроза бушевала вокруг, но Джудит не замечала капель дождя, думая только о том, как бы избежать возмездия Маклеода. Тропинка, по которой она спокойно прошла некоторое время назад, стала скользкой, словно русло ручья, но она бежала не останавливаясь ни на секунду.
   Алисдер решил, что, если догонит ее, убьет на месте. Подумаешь, велика потеря – одной англичанкой меньше! Особенно такой, как эта. Проклятие, бегает она отлично. Холодный дождь колотил по его обнаженным спине и груди, но он не замечал такой мелочи.
   Алисдер настиг Джудит в бронзовых дверях и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, подхватил на руки. Толпа кричала и улюлюкала, когда он исчез из виду с женой-англичанкой, которую наконец одолел. «Что ж, – подумал Маклеод, – хоть какое-то развлечение».
   Он слегка покачнулся на каменных ступенях, которые вели в жилую часть замка. Джудит не переставала сопротивляться, но у Алисдера уже не было сил перекинуть ее через плечо. Он с самого рассвета работал в поле, пока она копила силы для этого поединка. Алисдер злобно посмотрел на нее. Любой другой человек на месте Джудит прекратил бы всякое сопротивление, но только не она. Жена-англичанка оказалась на удивление упорной и сильной.
   – Замолчи, женщина! – наконец прокричал Алисдер. Звуки его голоса отразились от каменных стен и эхом прокатились по длинным коридорам замка.
   – Отпусти меня! – завопила в ответ Джудит. Терять ей было нечего, она догадывалась, какое наказание ожидает ее в комнате наверху. Если бы только хоть немного оттянуть время, она успела бы подготовиться к боли, которая неизбежно ожидает ее.
   Алисдер не понимал Джудит: ненавидит так же сильно, как шотландцы, и одновременно дрожит от страха. Как бы старательно она ни прятала свои чувства, он ясно прочел их на ее лице.
   Мокрые от дождя волосы Джудит прилипли ко лбу. У нее были длинные, загибающиеся кверху ресницы, пухлые и влажные губы. Алисдеру вдруг захотелось сказать ей, для чего могут служить такие губы и что голос должен быть тихим и нежным. Он остановился и уставился на нее, удивляясь тому, что слышит, как бьется ее сердце, как неровно и прерывисто дышит сам.
   Лестница не имела ни перил, ни какого-либо ограждения. Перила считались ненужной роскошью в таких замках. Когда-то очень давно лестница строилась с расчетом на оборону, поэтому по крутым высоким ступеням подниматься было довольно трудно, особенно если ты устал, или болен, или немощен и стар, как Софи.
   Алисдер оступился и чуть не упал на четвереньки. Несмотря на дрожь в руках, он все-таки удержал жену у самого края.
   – Ну, так как? – прошипел он.
   Джудит почувствовала дрожь в руках Алисдера и вцепилась ему в обнаженную грудь. Лицо его скорчилось от боли, когда ногти Джудит впились ему в тело.
   – Ну, так как же? – негромко повторил он.
   – Нет, – тихо отозвалась Джудит.
   – Ты хорошо подумала? Это так просто. – Он слышал, как громко бьется собственное сердце. Наверняка ей тоже слышны эти удары. Алисдер испытывал соблазн скинуть Джудит вниз с лестницы.
   Она покачала головой, и он, отступив назад, устало прислонился к стене. Потом медленно опустил ее, продолжая крепко держать за руку и потащил в комнату Айана, где резко развернул, словно она была легкой как перышко. Грязные мокрые юбки взметнулись вокруг ног Джудит. Красивое синее платье, с растительным узором, лучшее из всего, что когда-либо было у нее, оказалось безнадежно испорченным.
   Алисдер стоял, уперевшись руками в бока, глаза Джудит горели огнем, но это все же было лучше, чем безжизненность, которую они выражали раньше.
   Он усмехнулся, чем и подстегнул Джудит к словам, которые лучше бы вслух не произносить. Однако раз уж ее ждет наказание, пусть хоть будет за что.
   – Ты хочешь, чтобы я восторгалась твоим ублюдком, Маклеод? Чтобы восхищалась тем, какой ты здоровый самец? Отлично, я восхищена. Ты сделал ребенка. Поздравляю.
   – Я не отец Дугласа.
   – Значит, я – король Англии, Маклеод.
   – Ты хочешь сказать, что я лгу? – Голос его зазвучал угрожающе.
   Сердце Джудит бешено заколотилось, она понимала, что следует соблюдать осторожность.
   – Нет, – отозвалась она, еще дальше отодвигаясь от него.
   – Мне до смерти надоело, что ты все время бежишь от меня, – проговорил Алисдер сквозь зубы. – Я не чудовище и не безумец. У тебя нет причины бояться меня. – Он испытывал раздражение и смущение от тех чувств, которые охватили его на лестнице. Он сурово посмотрел на Джудит, стараясь, чтобы сострадание не смягчило его слов и не навело на опасные мысли. – Если твои мужья набрасывались на тебя, сгорая от похоти, так это потому, что не видели другой женщины месяцами! – Ему стало стыдно от такой жестокости, но сейчас в нем говорил отверженный мужчина, и он уже не выбирал слова. – Ты не троянская Елена и не создание дивной красоты. Ты – моя жена-англичанка, костлявая злюка с мерзким языком.
   Горя от ярости, Алисдер выскочил из комнаты. Джудит удивленно глядела ему вслед.
   Она вдруг почувствовала резь в глазах, будто туда попал перец.
   Но это были всего лишь слезы.

Глава 9

   – Совсем плохо, Алисдер? – спросила Софи. В ее тихом голосе звучало сочувствие, а в усталых глазах светилось беспокойство.
   Джудит настороженно следила за Маклеодом. Они не разговаривали друг с другом с той самой размолвки несколько дней назад. Она ухитрялась избегать Алисдера, не желая иметь ничего общего ни с самим Маклеодом, ни с его бесценным Тайнаном. Оба были ей совершенно безразличны.
   Точно так же, как и то, что он не ночевал в замке все эти ночи. Несомненно, занимается где-то разбоем и грабежом. Глаза у Алисдера покраснели и ввалились, под ними залегли черные круги. Многодневная щетина придавала давно небритому лицу зловещий вид, вид настоящего разбойника.
   Джудит наложила ему полную миску овсянки, которую он молча съел, не подумав даже присесть за стол. Он ни разу не взглянул на Джудит, сосредоточенно пережевывая кашу, словно ничего не ел уже несколько дней. По непонятной причине шотландцы, говоря об овсяной каше, употребляли не местоимение «она», как, например, про баранью ногу или говядину, а «они» и считали, что овсянка лучше усваивается, если ее есть стоя. Это была одна из странностей шотландцев, которую Джудит просто приняла. Объяснения пусть выслушивает тот, кому это интересно.
   Алисдер вернул пустую миску Джудит и, не сказав ни слова, прошел в кладовую, где налил себе порцию бренди, оставшегося еще от отца, и залпом выпил.
   Только после этого он заговорил, глухо и подавленно. Он тер глаза, которые закрывались сами собой.
   – Худо, – просто сказал он. – Ребенок не сделал ни одного вдоха.
   Софи с грустью смотрела на него. Как ей хотелось избавить его от мучительных воспоминаний, но, увы, это не в ее силах. Со временем образ Анны потускнеет, разумеется если он не будет вспоминать о ней вновь и вновь.
   Джудит с любопытством посмотрела на них. Непонятный разговор подстегнул ее интерес, хотя она и пыталась убедить себя, что ей совершенно безразлично, о чем они говорят.
   – А Джанет? – спросила Софи.
   Какое-то время Алисдер задумчиво молчал. Он стоял, прислонившись к косяку и плотно закрыв глаза: слишком яркий свет. Длинная бессонная ночь оказалась мучительной, он все время молился, пытаясь спасти хотя бы одну жизнь. Но все напрасно.
   – Она была безнадежна с самого начала, – пробормотал он. – Постоянное недоедание, тяжелая работа, столько горя.
   Софи с трудом встала. Да, на своем веку она повидала немало горя. Она шаркающей походкой отправилась к себе и тихо затворила за собой дверь.
   Низко склонившись над столом, Джудит начала яростно скрести его. Она подумала, что Софи не любит эту землю. Здешняя земля вытянула из людей все соки, потребовала непомерно высокой цены. Правда, и в Англии молодые женщины часто умирают во время родов. И все равно, Шотландия кажется намного суровее, словно жизнь здесь лишена всякой красоты и есть только самое необходимое. Здесь нет места мягкости и хрупкости. Мягкотелые здесь не выживают, хрупкие ломаются под тяжестью ежедневной суровой жизни. Дикая, неприрученная, похожая на разрушенный Тайнан, эта земля будто насмехается над недавней победой англичан.
   Джудит уже изучила каждый уголок замка настолько хорошо, что могла бы нарисовать его план по памяти. Большинство комнат стояли пустыми и запертыми, в некоторых сгоревшие двери так и не заменили на новые, в проемах зияли черные обгоревшие останки, безмолвно свидетельствовавшие о том, какой силы пожар здесь бушевал. Обеденный зал сохранился в целости, но был так мрачен и темен, что Джудит понимала, почему обитатели замка едят на кухне. Кроме ее собственной комнаты и небольшой ниши Софи при кухне, была приведена в порядок комната Маклеода, из которой наверх к бойницам уходила винтовая лестница – единственный путь, по которому туда можно было попасть. Замок представлял собой лабиринт комнат, в нем легко было заблудиться, что поначалу часто и случалось с Джудит, особенно на втором этаже. На третий этаж она вообще поднималась всего один раз.
   Она боялась заходить в комнату к Маклеоду. Только стояла в дверях, окидывая испуганным взглядом огромное помещение. Здесь тоже все окна выходили на море, но в их проемах не было стекол. Громадная кровать занимала целую стену, от балдахина, некогда укрывавшего ее, осталась одна опора. Джудит легко представила на ней вытянувшегося во весь рост и занявшего половину Маклеода. Оставалось вполне достаточно места и для жены. Она спешно ретировалась. Нелегко было выбросить из головы мысли о хозяине этой комнаты.
   Алисдер медленно открыл глаза и посмотрел на свою жену-англичанку.
   Он убеждал себя, что его тревожат не угрызения совести, а чувство справедливости, нечто совершенно другое. Каждый фермер его клана знал, что может спокойно прийти к нему с жалобой и будет внимательно выслушан. Взрослые тщательно оберегали детей, потому что жизнь здесь ценилась очень высоко. Мужья и все мужчины клана Маклеодов в деревне относились к женщинам с большим уважением, о старых заботились и не позволяли заниматься тяжелой работой, больных и убогих защищали. Тех, кто ошибался, совершал нечто недостойное, поправляли и наставляли на путь истинный, но не стыдили.
   Алисдер отлично сознавал, что поступил не по справедливости и очень жестоко. В тот раз он намеренно хотел ранить Джудит словами и по выражению ее глаз понял, что это ему удалось сверх всякой меры.
   И хотя возглавлять жизнь целого клана было куда легче, чем просить прощения, Алисдер заставил себя посмотреть Джудит в лицо и произнести слова, которые никогда не собирался говорить английскому подданному.
   – Прости меня, – сказал он ровным измученным голосом, – за то, что я сказал. – Он поддерживал веки пальцами, пытаясь уменьшить резь в глазах, поэтому и не заметил удивленного взгляда, которым посмотрела на него Джудит. – Ты не заслужила моей жестокости.
   От изумления она не знала, что сказать, но ее молчание, как обычно, вызвало у Алисдера раздражение.
   – Бабушка значит для меня очень много, – проговорил он.
   Эти слова застали Джудит врасплох. Она перестала скрести стол, выпрямилась и настороженно посмотрела на Алисдера. Он по-прежнему стоял опершись спиной на косяк, закинув голову назад, словно с бесконечным терпением изучая потолок. Его негромкий голос звучал странно торжественно, и это впечатление усиливалось тишиной в кухне. Джудит услышала дыхание Маклеода и громкие удары собственного сердца.
   – Я не допущу, чтобы ей сделали больно, – сказал он. – Она хочет только добра.
   Его лицо прорезали суровые морщинки, черты были неподвижными, словно он запрятал свои чувства глубоко-глубоко. Это невольно вызывало сочувствие.
   – Я не причиню ей боли, Маклеод. – Сосредоточить взгляд на тряпке, которую она крепко сжимала в руках, было значительно легче, чем посмотреть ему в глаза. Однако она каждой клеточкой ощущала его присутствие. Казалось, кухня уменьшилась, а Алисдер стал гораздо больше. Возможно, потому что их разделяет всего несколько дюймов?
   Алисдер протянул руку и легко провел по ее волосам там, где они выбивались из узла, в который она по привычке затягивала их на затылке. Кончики его пальцев коснулись ее шеи, вызвав в Джудит незнакомое ощущение, от которого по всему телу побежали мурашки. Медленно, слишком медленно она отодвинулась.
   Джудит посмотрела Алисдеру прямо в глаза, сложив руки на груди, словно ограждая себя. Этот жест говорил о многом. Алисдер заметил его с досадой. Он предпочел бы не замечать в этой женщине ничего.
   – Будем считать это перемирием? – спросил он, улыбаясь одними губами. – Спи спокойно, Джудит, не надо бояться меня. Лучше провести ночь в воздержании, чем с ледяной английской статуей.
   – А что тогда подразумевает твое перемирие?
   Алисдер рассмеялся. Насмешливые звуки его голоса эхом отозвались в комнате, больно кольнув Джудит.
   – Чем, интересно, твои бедные мужья заслужили такую враждебность? Давали мало денег на расходы? Не обращали на тебя внимания? Требовали отчета о тратах? Если да, то ты с тех пор ничего не выиграла. Мы живем бедно, денег у нас нет совсем, только те, что отложены на зерно и семена.
   Джудит посмотрела на Алисдера так, словно у того выросла вторая голова. Господи, если бы это было все, чего хотел от нее Энтони! Она сжала зубы.
   – Скажем так: жена я не самая хорошая. А если говорить доступными пониманию фермера словами, назови меня глупой, как овца, и упрямой, как коза.
   – А ты, случаем, не верна, как любимая лошадь, безмятежно-спокойна, как корова, умна, как свинья? – Алисдер усмехался, позабыв об усталости и печали, очарованный иронией своей молчаливой жены. Джудит очень хотелось убрать ухмылку с его лица.
   – Нет, – просто ответила она.
   – Значит, в ближайшие недели хорошего не жди?
   Они долго молча смотрели друг на друга. Внезапно Джудит разглядела в его лице тяжесть ежедневных забот, печаль, вызванную смертью Джанет и ее ребенка, смертью Анны и всей разрушенной жизнью.
   – Тогда заключим мир, – проговорил он, – ради бабушки.
   – На каких условиях, Маклеод?
   – Ты будешь хотя бы изредка улыбаться. Перестанешь все время молчать и постараешься говорить без враждебности. Если я войду в комнату, потерпишь мое общество, а я не посягну на твое целомудрие.
   После долгого молчания Джудит кивнула.
   – Мне хочется услышать твое слово, женщина.
   – Слово? – резко повторила она. – Ты бы поверил слову своей лошади? Или ты можешь заставить свинью дать клятву? – Глаза у Джудит расширились, она прижала пальцы к губам, словно испугавшись этих слов.
   Алисдер широко улыбнулся. Значит, у его жены-англичанки все-таки есть чувства, особенно если ее разговорить.
   – Если ты не ценишь собственное слово, женщина, – тихо произнес он, – значит, оно действительно ничего не стоит.
   – Обещания шотландки стоят больше? – Тон Джудит ясно говорил, что она думает по этому поводу.
   – Ты совсем ничего не знаешь о нас. Я вижу, тебе не приходилось близко общаться с нашими женщинами, иначе ты не сказала бы такой глупости. Шотландка – друг и помощник своему мужу, она работает бок о бок с ним, делит все тяготы его жизни. А если надо, возьмет в руки оружие и встанет рядом, чтобы умереть вместе с ним.
   – Я согласна умереть с тобой, Маклеод, – сказала Джудит, не сдержавшись и выдавая свои чувства, – это не страшно. Я жить с тобой не хочу.
   Ответом ей стал раскатистый хохот Маклеода.

Глава 10

   Беннет Хендерсон осторожно обошел лужу рвотной массы. Молодой Хартли оказался слабаком: не смог пить всю ночь напролет. Самый молодой в отряде, еще почти мальчишка, естественно, тянулся к Беннету, старался во всем подражать ему, даже пить начал. А то, что это у него не очень получалось, только забавляло Беннета. Своим обожанием Хартли напоминал щенка.
   Беннету нужен был друг для души, такой, кто понял бы все его самые тайные желания, самые запретные мечты. Который стал бы пособником в самых ужасных делах. Такой, как Энтони.
   Милый Энтони был на два года моложе его и мог сделать для него все. Чего только они не вытворяли вдвоем, какие дебоши не устраивали! Впрочем, воспоминания слишком тяжелы. Они рождают желания, от которых трудно избавиться.
   Последние годы без Энтони были уже не те. Он потерял не просто брата, но лучшего друга, товарища. Сколько раз они делили одну женщину на двоих! Сколько раз смотрели друг на друга с бесконечным пониманием через разделявшее их, использованное, покрытое холодным потом женское тело! Энтони – его вторая половинка…