— Да, — машинально ответил Бренкен.
— Хорошо, можете идти.
Милиционер исчез. Гроб поставили на носилки. Люди стали расходиться. Никто не интересовался мнимым Шнейдером. Бренкен спустился вниз с железнодорожной насыпи, потому что вагон остановился где-то за городом на запасных путях. Никто не мешал ему. Он еще раз оглянулся. Носильщики тронулись в путь, пошатываясь под тяжестью гроба. В этом гробу покоилась Вера — тайна, ключ которой был потерян, по-видимому, навеки.
IV
V
VI
— Хорошо, можете идти.
Милиционер исчез. Гроб поставили на носилки. Люди стали расходиться. Никто не интересовался мнимым Шнейдером. Бренкен спустился вниз с железнодорожной насыпи, потому что вагон остановился где-то за городом на запасных путях. Никто не мешал ему. Он еще раз оглянулся. Носильщики тронулись в путь, пошатываясь под тяжестью гроба. В этом гробу покоилась Вера — тайна, ключ которой был потерян, по-видимому, навеки.
IV
Стоя у дверей своей квартиры, Петр Непомнящий подал на прощание руку своему другу Дмитрию Тихорецкому. Они посмотрели друг другу в глаза. Лицо Тихорецкого было мокро от слез.
— Итак, через несколько часов, товарищ Непомнящий, через несколько часов, товарищ, мы либо дадим России свободу, либо умрем.
— Да, так! — торжественно ответил Петр Непомнящий. Мы будем драться бок о бок, так же, как мы вместе, держась за руки, вышли из «Крестов».
— Мы старые друзья, — подтвердил Дмитрий. — Мы друзья с тех пор, как еще мальчиками встретились на большой дороге.
— Друзья с тех пор, как мы вступили в партию, — кивнул в ответ Непомнящий. Они обнялись. Оба с виду казались еще совсем юными. Вера в свое дело и фатализм дали им силу переносить все невзгоды жизни. Они посвятили свою жизнь революции и каждый день готовы были встретить смерть, как праздник.
Кругом тянулись огромные дома, в которых царила таинственная деловитость. На плохо вымощенной улице лежала густая грязь. Из открытой двери напротив доносился отвратительный запах гнили и годами непроветренных потных испарений.
— Э, — отмахнулся Дмитрий Тихорецкий, — теперь несколько часов мне предстоит вдыхать хороший аромат. Э… — он широко расставил руки, расправив свои могучие плечи. — Товарищ… если бы только знал… какие женщины у аристократов, скажу я тебе… — Он звонко расхохотался.
Петр Непомнящий посмотрел вдоль улицы. Длинная полоса грязи, а за ней вдали вздымались стены Петропавловской крепости. Здесь, в этом убогом квартале, была его родина. Он немного знал об этом городе каналов, о блистательном Петрограде с великолепной набережной Невы, воспетой лучшими русскими писателями.
«Ну и счастье же этому Дмитрию, — подумал он. — Женщины посматривают ласково и на меня, но аристократка… Гм… Она, вероятно, не знает, что ее любовник бросил бомбу в губернатора Савицкого? Убил?.. ерунда… Он исполнил произнесенный над ним приговор».
— Мне нужно уходить, — прервал Дмитрий ход мысли своего друга. Она ожидает меня. Никогда прежде я не знал еще такой женщины. Я познакомился с ней на улице. С ее санями случилось несчастье. Совсем недалеко от нашего партийного бюро. Я бросился на помощь… Она посмотрела на меня… Петя, никогда еще ты не видал таких глаз! Она напоминает портрет царицы Елизаветы Петровны в молодости. Короче говоря, она пригласила меня к себе… каприз… и я… — он пожал руку Непомнящему и крикнул ему уже на ходу: — Из ее объятий я прямо брошусь в борьбу! Какое изумительное время, Петя! Жизнь хороша.
И он быстро ушел.
— Итак, через несколько часов, товарищ Непомнящий, через несколько часов, товарищ, мы либо дадим России свободу, либо умрем.
— Да, так! — торжественно ответил Петр Непомнящий. Мы будем драться бок о бок, так же, как мы вместе, держась за руки, вышли из «Крестов».
— Мы старые друзья, — подтвердил Дмитрий. — Мы друзья с тех пор, как еще мальчиками встретились на большой дороге.
— Друзья с тех пор, как мы вступили в партию, — кивнул в ответ Непомнящий. Они обнялись. Оба с виду казались еще совсем юными. Вера в свое дело и фатализм дали им силу переносить все невзгоды жизни. Они посвятили свою жизнь революции и каждый день готовы были встретить смерть, как праздник.
Кругом тянулись огромные дома, в которых царила таинственная деловитость. На плохо вымощенной улице лежала густая грязь. Из открытой двери напротив доносился отвратительный запах гнили и годами непроветренных потных испарений.
— Э, — отмахнулся Дмитрий Тихорецкий, — теперь несколько часов мне предстоит вдыхать хороший аромат. Э… — он широко расставил руки, расправив свои могучие плечи. — Товарищ… если бы только знал… какие женщины у аристократов, скажу я тебе… — Он звонко расхохотался.
Петр Непомнящий посмотрел вдоль улицы. Длинная полоса грязи, а за ней вдали вздымались стены Петропавловской крепости. Здесь, в этом убогом квартале, была его родина. Он немного знал об этом городе каналов, о блистательном Петрограде с великолепной набережной Невы, воспетой лучшими русскими писателями.
«Ну и счастье же этому Дмитрию, — подумал он. — Женщины посматривают ласково и на меня, но аристократка… Гм… Она, вероятно, не знает, что ее любовник бросил бомбу в губернатора Савицкого? Убил?.. ерунда… Он исполнил произнесенный над ним приговор».
— Мне нужно уходить, — прервал Дмитрий ход мысли своего друга. Она ожидает меня. Никогда прежде я не знал еще такой женщины. Я познакомился с ней на улице. С ее санями случилось несчастье. Совсем недалеко от нашего партийного бюро. Я бросился на помощь… Она посмотрела на меня… Петя, никогда еще ты не видал таких глаз! Она напоминает портрет царицы Елизаветы Петровны в молодости. Короче говоря, она пригласила меня к себе… каприз… и я… — он пожал руку Непомнящему и крикнул ему уже на ходу: — Из ее объятий я прямо брошусь в борьбу! Какое изумительное время, Петя! Жизнь хороша.
И он быстро ушел.
V
Петр Непомнящий вошел в свою маленькую комнатку. Всегда, заходя в свое бедно убранное обиталище, он думал о Раскольникове. Так жил и он. И так же в нем постепенно накоплялась воля к преступлению. Но Петру Непомнящему не требовалось убивать старуху-ростовщицу. Ему предстояло задушить целую эпоху. Петр Непомнящий никогда больше не будет выступать на провинциальных подмостках. Больше никаких клоунад! Актер Непомнящий только что пришел из Смольного, прямо с непрерывного заседания военно-революционного комитета. Там держит речь Ленин. Неисчислимые массы потоком входят и выходят. Там раздают оружие в то время, как Керенский кидает в массы воззвания: «Ужаснейшая бойня несмываемым позором покроет имя свободной России, если государственный преступник Ленин победит». Но рабочие на всех перекрестках прикрепляют плакаты: «Граждане, сохраняйте спокойствие и самообладание, порядок находится в надежных руках!»
С наступлением дня армия рабочих пойдет свергать правительство Керенского. Глава временного правительства отовсюду стянул войска в город. Уличная мостовая дрожит от орудийных колес. Стучат подковы лошадей. Въезжает зенитная батарея. За нею следует рота самокатчиков. Казаки… казаки…
Уже три часа утра. Но все темно. Только снег слабо блестит. Петр Непомнящий не желает зажигать маленькую керосиновую лампочку. Бледный отсвет белых облаков на темном фоне неба причудливо отражается сквозь разбитое окно. Воет ветер, и холод, как покрывало, окутывает стены. Перед ним пронеслась вся его жизнь. Бедность, холод, скитания, тюрьма, голод, театр… В сущности говоря, во всем и всегда только театр. Когда его в первый раз арестовали за бродяжничество, он не мог назвать своего имени. Тогда ему было всего 10 лет.
— Как тебя звать? — спросил полицейский.
— Я не помню как, — ответил Петр.
— Но у тебя ведь должно быть имя! Как зовут твоего отца? мать? Откуда ты родом?
— Не помню, — ответил Петр. — У меня нет ни имени, ни отца, ни матери, ни родины.
— Итак — Петр Непомнящий! — Под таким именем он и был записан в протокол. Так именовались сотни тысяч людей. Это были или обездоленные, бездомные, или преступники, скрывавшие имя; они бесцельно бродили по необъятной России — вдоль и поперек. И это прозвище стало фамилией мальчика. Петр Непомнящий. Знал ли он когда-нибудь своего отца? свою мать? Да, мать он знал. В Поволжье он слыхал об этом легенду. Его мать была горничной князя Сулковского. Горничной — полурабой.
Непомнящий усмехнулся про себя.
Ну, да… княжеская кровь! Не смоешь. Разве женщины вечно не бегали за ним? В особенности тогда, когда он выступал в Москве? В роли Арбенина в «Маскараде» Лермонтова. Тип пресыщенного человека. Устаревшая штука. Безжизненная маска прошлого. Но ему едва тридцать лет от роду. А голова… голова… настоящего породистого аристократа. Петр Непомнящий еще покажет себя. С такой головой он пробьет себе дорогу.
Снизу доносится тихий лязг. Слабый отблеск света проникает из занавешенных окон на дворе. Черные стены безмолвно мигают.
Рабочие вооружаются. С Малого проспекта доносится гулкое громыхание грузовика. Рабочие выезжают занимать позиции. Или солдаты Керенского пробираются в рабочие кварталы? По Малой Неве идет судно. Петр Непомнящий мысленно видит его. Палуба полна людей. О, когда наступит утро, Петроград будет начинен пулеметами! Ленин все хорошо подготовил. На этот раз будет не так, как в 1905 году. Никаких Гапонов! Только Ленин!
На церкви глухо пробили часы.
«Кто там? — подумал Петр Непомнящий. — В моей комнате кто-то возится. Такую вещь можно почувствовать.» Он оглянулся.
Он едва не упал, увидев тень.
Тень. Человеческий силуэт! Да, это человек, который безмолвно и загадочно сидит рядом со шкафом перед зеркалом… Петр Непомнящий заворчал. Но вокруг была та же жалобная жуткая тишина.
— Эй, ты, товарищ, — кричит Непомнящий, стоя у дверей. Ничего. Никакого ответа. Откуда-то издали долетают крики — гул толпы.
«Они начинают. Они уже начинают», — ликуя думает Непомнящий. Но снова страх захватывает ему дыхание. Сейчас, когда его глаза успели свыкнуться с темнотой, он ясно видит: там сидит человек, неподвижный, как восковая фигура.
— Товарищ, ты будешь говорить или нет? Или я…
Он выхватывает револьвер и целится в незнакомца.
Но человек перед зеркалом не трогается с места.
Дрожащими руками Непомнящий зажигает лампу.
Вдруг позади хлопает дверь, и струя сквозняка тушит лампу. Непомнящий инстинктивно крестится. «Чепуха», — думает он. Но приходится привыкать к этому.
Наконец лампу удалось зажечь. «Семь чертей и одна ведьма в зубы, ведь я же не пьян!» Он стоит, нагнувшись корпусом вперед, его дыхание становится прерывистым, глаза готовы выскочить из орбит. Перед зеркалом… сидит он сам… в своем собственном костюме. Сидит, съежившись в кресле, и бледным восковым лицом смотрит в зеркало. Это он, Петр Непомнящий, сидит там и он, тот же Непомнящий, стоит тут. Совсем, как в кино. Но, черт побери, ведь это же не фильм!
Он съеживается. Где-то раздался выстрел.
А Соня ожидает. Ведь должен же он еще попрощаться с Соней! Предстоит жаркий день и почем знать…
Итак, он тяжко и глубоко вздыхает… Это примета. Он видит самого себя. Ему суждено умереть. Смерть караулит у его дверей. Ну, ладно, в таком случае он умрет не напрасно. Он предварительно завершит свою месть. Итак, Петр Непомнящий, если уж суждено умереть, так какого же черта бояться?
Он медленно начал приближаться к своему двойнику, избегая смотреть в зеркало. В зеркале он должен встретиться взглядом со своим же собственным лицом. Это уж чересчур… Вот он уже стоит позади таинственной фигуры, осторожно нащупывая кончиками пальцев впалые плечи. Он чувствует мускулы, мускулы и кости. Жизнь, это человек. «Чепуха, — думает Непомнящий, — чистейшая чепуха». Итак, надо продолжать осмотр. И одним движением в припадке мужества и отчаяния, — чувство, хорошо знакомое ему по сидению в окопах, — он поднимает вверх голову фигуры и смотрит в зеркало. На него смотрит лицо Непомнящего.
Двойник.
Сверху лицо стоящего Непомнящего, снизу лицо сидящего — оба одинаковы. Но нет, не вполне; сидящий совершенно желт, сидящий Непомнящий закрыл глаза. Мучение становится буквально невыносимым, и Петр Непомнящий ударом кулака высаживает сидящего Непомнящего из кресла.
Вот так! Тот лежит на полу…
Что же оказывается? Непомнящий, лежащий на полу, свернувшись, как тряпичная кукла, мертв. Мертв, бесспорно. И из-под его безжизненного тела сочится маленькая лужица крови.
Петр Непомнящий беспомощно оглядывается кругом. Его взгляд упал на столик перед зеркалом. Там лежит письмо. Его не было, когда он уходил. Одним прыжком Непомнящий очутился у стола и схватил письмо, сбросив при этом на пол чей-то револьвер.
А в письме — надушенная бумага, украшенная гербом — стоит следующее:
Когда на рассвете матросы и рабочие пришли за своим товарищем, они нашли его мертвым, а рядом с ним валялся револьвер.
— Дурак, — презрительно сказал предводитель и дал мертвецу пинка ногой.
Бренкен осторожно оглянулся. Никто не наблюдал за ним. Город кишел рабочими. Вокруг них вертелся всякий сброд, ловко смешиваясь с этими людьми, которые не имели с ним ничего общего. Было совершенно ясно, что Бренкену как можно скорее следовало отделаться от предательской одежды. Но как это сделать?
Он взял в руки газету и заглянул в хронику: «Известная танцовщица Лу де Ли выступает сегодня на своем первом маскараде. Вечер обещает быть сенсационным. Целый ряд выдающихся и заслуженных личностей обещали почтить вечер своим присутствием.»
Бренкен невольно покачал головой. Кругом повсюду таинственные приготовления, указывавшие на восстание, а там — маскарад. Он очутился у подъезда элегантного дома. На его лице мелькнула довольная улыбка. «Черт побери! Как это могло прийти мне в голову только сейчас! Ну, понятно. Эльвенгрейн поможет мне».
Он пошел по черному ходу.
В первом этаже на двери находилась блестящая дощечка:
— Друг… в нужде… приди сейчас же!
Послышались стук в двери и звон серебряных шпор. Эльвенгрейн вышел чисто выбритый, розовый, окутанный ароматом духов, прекрасный, как молодой бог. Он поглядел пытливо на Бренкена и узнал его. Он бросил беглый взгляд на денщика.
— Войдите! — грубо крикнул он.
Очутившись в своем элегантном холостяцком кабинете, пропитанном ароматом египетских папирос, Эльвенгрейн обнял друга.
— Бренкен, друг, товарищ… Я уже прочел твою историю в газетах… Ты чисто сделал это дело. Могу себе представить, что привело тебя сюда. Можешь быть уверен в моей помощи. Располагай мной, как самим собой. Но ты выглядишь как настоящий бродяга. Не хочешь ли переменить платье?
Эльвенгрейн сейчас же идет в свою гардеробную и бросает своему другу сразу целых полдюжины штатских костюмов. Вольдемар фон Бренкен переодевается и тем временем рассказывает. Ротмистр курит, задумчиво пуская кольца:
— Знаешь ли ты, что здесь кое-что затевается? Через час я должен быть в казарме. Большевики снова нуждаются в кровопускании. Быть может, нам сейчас же удастся произвести генеральную чистку и заодно с большевиками упрятать и Керенского в Петропавловскую крепость?
Бренкен мнет в своих пальцах грязный сюртук, который он только что скинул. Он слышит шуршание бумаги. Одним движением он разрывает подкладку.
Наземь падает шифрованное письмо. Женский почерк и рисунки… Бренкен быстро прячет этот странный документ в свой новый костюм из гардероба Эльвенгрейна.
Ротмистр ничего не успел заметить.
— Итак, что ты думаешь делать? — спрашивает он, уставив глаза в потолок, растянувшись во весь рост в качалке.
— Хочу пойти на бал-маскарад Лу де Ли.
Эльвенгрейн крутит головой и резко смотрит на него.
— Лу? Золотая Лу? — Он начинает громко смеяться. — И ты, мой мальчик? и ты? Скажи, разве она не золотистая? Сладкая? — Он встает. — Бренкен, это — женщина! Лучше сломать себе шею из-за этой женщины, чем из-за всех этих напомаженных адвокатов в Зимнем дворце.
«Так, так… — думает Бренкен, — осторожность!» Он принужденно улыбается, как будто и он принадлежит к поклонникам танцовщицы.
Эльвенгрейн дает ему адрес такой-то мещанки у Финляндского вокзала.
— Она умеет молчать, Бренкен. Не беспокойся. Она будет думать. Ну, да все равно, что она будет думать!
В этот момент взгляд Бренкена упал на зеркало. Он увидел в нем женское лицо. Нарумяненная, с голой шеей и широким вырезом на груди. Он быстро обернулся, испугавшись насмерть.
Там, позади ширм, которых он до сих пор не заметил, она исчезла. Эльвенгрейн увидел его замешательство.
— Ах? Это Лола! Не бойся, мой мальчик, Лола очень милая девушка. Выходи сюда, Лола!
Но Лола не покинула своего убежища. Эльвенгрейн сделал любезный жест рукой и, провожая Бренкена, заметил:
— Маленькая танцовщица из «Варьете». Свое горе не утопишь в одном вине, товарищ. Если так пойдет дальше, то нам останется только одна дорога — в ресторанные лакеи или мошенники, потому что… служить долго новому режиму?.. Нет, лучше сделаться банщиком.
Около Финляндского вокзала улицы застроены огромными домами, в которых обитают почти исключительно рабочие. Здесь один из фабричных кварталов. И здесь Вольдемар фон Бренкен думал оказаться в безопасности от преследования.
Но среди ночи в его двери постучали. Он поднялся совершенно одетый. Снизу доносился заглушенный крик, потом последовал выстрел. Тяжелые мужские шаги слышались на мостовой. Где-то вдали послышался резкий крик загнанного человека.
Начиная с лета, такие происшествия стали вполне обычным явлением. С тех пор, как временное правительство отклонило план военного выступления Корнилова, оно со дня на день теряло власть. Шествия, демонстрации, вооруженные столкновения стали обыденным делом.
Большевики в упорной борьбе медленно, шаг за шагом, завоевывали почву.
В дверь еще раз постучали. Как бы в ответ внизу снова раздался выстрел, за которым последовал протяжный крик. Быть может, милиция напала на след каких-нибудь грабителей? Бренкен подскочил к окну и поглядел вниз. Сквозь обнаженные ветви черных деревьев виднелся свет. На улице лежал снег. Грубые мужские голоса кричали что-то, чего он не мог разобрать. Тонкий боязливый голос кричал что-то в ответ. Потом последовал тяжелый удар, еще один и смех. В ушах Бренкена послышалось глухое хрипение умирающего.
Преступление! убийство! Он сжал кулаки с такой силой, что ногти пальцев впились в ладони. Хладнокровное убийство! Они охотились за людьми, а он стоял здесь, видел все и не мог помочь. Подать малейший признак жизни было бы для него самоубийством. Он выдал бы себя вместе со своей миссией. Потому что две партии были его врагами. Правительственная партия и большевики. Наверно, обе разыскивали его.
Он был настолько возбужден, что из-за усиленного биения сердца совершенно забыл о стуке в дверь. Тогда снаружи чей-то сдавленный голос произнес:
— Откройте же, ради Бога. Вы слышите?
Он, медленно обдумывая, направился к двери. Западня?
Он не думал ни о чем, но его слух уловил еще шуршащий звук, как будто тащили чье-то тело по мостовой. Он прислушался, затаив дыхание.
Кто-то стоял у его дверей. Как он вообще попал в дом? Солдаты Керенского?
Большевистский шпик? Человек, действовавший в одиночку, который напал на его след и хотел установить, не переодетый ли офицер обитатель этой комнаты?
— Кто там? — тихо спросил Бренкен и стал в позицию, откуда он мог сейчас же выстрелить в вошедшего. Но ему ответили женским голосом:
— Да откройте же ради всех святых, прежде чем на нас не успели обратить внимание.
Он отодвинул засов. Снаружи стояла его квартирная хозяйка.
— Сюда придут красногвардейцы, — коротко сказала она с горящими глазами. — У меня хорошие отношения с большевиками. Одна из большевистских шпионок, которая сейчас вертится вокруг офицеров и влиятельных людей прежнего времени, выдала вас. Этой ночью они обыскивают все дома, они придут и сюда — спешите!
В этот момент снизу раздался грубый голос:
— Эй, бабка Катерина, черт тебя подери, где ты?
— Я здесь! — крикнула женщина и исчезла, как тень.
Вольдемар фон Бренкен прижал кулаки к вискам. Какой-то человек взбирался по лестнице. Бренкен широко распахнул окно.
Его обдал зимний холод. Внизу лежал огороженный забором сад. Прыжок в ночь… Нет, невозможно! Он сломал бы себе все кости или напоролся бы на заборный кол.
Он бросился вверх по лестнице до самого чердака. Шум и ругань внизу разбудили обитателей дома. Послышалось оживление. Склонившись над перилами, он слышал, как какой-то грубый тип стал допрашивать женщину.
— Рабочий, — сказала она.
Кто-то стал выстукивать стену. Внезапно шум увеличился. Пришла дюжина красногвардейцев. Тяжелые шаги. Ленинские солдаты — штатские, игравшие в полицию без всякого права, только по праву сильного, по разбойному праву.
Они искали курьера царицы… Как волна, поднялась черная масса вверх по лестнице. Они учуют его…
Он с размаху налетел на запертую дверь. Она с треском поддалась. Снизу в ответ послышались дикие крики. Он проскочил сквозь обломки. Открыто маленькое чердачное оконце, выходящее на крышу. Он подпрыгнул высоко, как лисица, уцепился за карниз, вылез наверх… и вот уже на крыше.
На чердак ворвались первые преследователи. Чьи-то две пятерни тоже вцепились в окно. Бренкен, сидя на покатой крыше, видит пальцы… за ними следует всклокоченная голова… беглец ударил изо всей силы по пальцам преследователя. Тот с проклятьем соскользнул вниз. Сквозь открытое окно раздались выстрелы. Осторожно просунув руку вперед, Бренкен стал отстреливаться. На мгновенье воцарилась тишина.
Бренкен, учащенно дыша, пополз вдоль по крыше. Перед ним в ночной тьме вырисовывались силуэты Петропавловской крепости и Адмиралтейской иглы.
Он добрался до конца крыши. Другая крыша лежит немного ниже, но отстоит от первой на три аршина. Позади с дикими криками палят преследователи. Им наконец удалось забраться на крышу… Бренкен отбежал на несколько шагов назад… перепрыгнул… мимо ушей свистели пули… Двое прыгнули вслед за ним… крыша плоская… дикая охота за человеком. Вдруг Бренкен упал плашмя на крышу, схватился за водосточный желоб и повис в темноте… Преследователи пронеслись мимо, окликая друг друга, останавливаясь и прислушиваясь. Ноги Бренкена нащупали открытое окно. Он уперся в него, слез ниже и, пользуясь каждым выступом на стене, достиг окна. Он внутри. И в этом доме слышен шум. В комнате никого нет. Бренкен распахнул дверь комнаты и вышел на лестницу. Снизу подымаются солдаты, рабочие в блузах, все ругаются, спрашивают… Бренкен смешался с обитателями дома, пропустил их мимо себя и кинулся вниз по лестнице… из окна прыгнул в сад и исчез, как ночная тень.
С наступлением дня армия рабочих пойдет свергать правительство Керенского. Глава временного правительства отовсюду стянул войска в город. Уличная мостовая дрожит от орудийных колес. Стучат подковы лошадей. Въезжает зенитная батарея. За нею следует рота самокатчиков. Казаки… казаки…
Уже три часа утра. Но все темно. Только снег слабо блестит. Петр Непомнящий не желает зажигать маленькую керосиновую лампочку. Бледный отсвет белых облаков на темном фоне неба причудливо отражается сквозь разбитое окно. Воет ветер, и холод, как покрывало, окутывает стены. Перед ним пронеслась вся его жизнь. Бедность, холод, скитания, тюрьма, голод, театр… В сущности говоря, во всем и всегда только театр. Когда его в первый раз арестовали за бродяжничество, он не мог назвать своего имени. Тогда ему было всего 10 лет.
— Как тебя звать? — спросил полицейский.
— Я не помню как, — ответил Петр.
— Но у тебя ведь должно быть имя! Как зовут твоего отца? мать? Откуда ты родом?
— Не помню, — ответил Петр. — У меня нет ни имени, ни отца, ни матери, ни родины.
— Итак — Петр Непомнящий! — Под таким именем он и был записан в протокол. Так именовались сотни тысяч людей. Это были или обездоленные, бездомные, или преступники, скрывавшие имя; они бесцельно бродили по необъятной России — вдоль и поперек. И это прозвище стало фамилией мальчика. Петр Непомнящий. Знал ли он когда-нибудь своего отца? свою мать? Да, мать он знал. В Поволжье он слыхал об этом легенду. Его мать была горничной князя Сулковского. Горничной — полурабой.
Непомнящий усмехнулся про себя.
Ну, да… княжеская кровь! Не смоешь. Разве женщины вечно не бегали за ним? В особенности тогда, когда он выступал в Москве? В роли Арбенина в «Маскараде» Лермонтова. Тип пресыщенного человека. Устаревшая штука. Безжизненная маска прошлого. Но ему едва тридцать лет от роду. А голова… голова… настоящего породистого аристократа. Петр Непомнящий еще покажет себя. С такой головой он пробьет себе дорогу.
Снизу доносится тихий лязг. Слабый отблеск света проникает из занавешенных окон на дворе. Черные стены безмолвно мигают.
Рабочие вооружаются. С Малого проспекта доносится гулкое громыхание грузовика. Рабочие выезжают занимать позиции. Или солдаты Керенского пробираются в рабочие кварталы? По Малой Неве идет судно. Петр Непомнящий мысленно видит его. Палуба полна людей. О, когда наступит утро, Петроград будет начинен пулеметами! Ленин все хорошо подготовил. На этот раз будет не так, как в 1905 году. Никаких Гапонов! Только Ленин!
На церкви глухо пробили часы.
«Кто там? — подумал Петр Непомнящий. — В моей комнате кто-то возится. Такую вещь можно почувствовать.» Он оглянулся.
Он едва не упал, увидев тень.
Тень. Человеческий силуэт! Да, это человек, который безмолвно и загадочно сидит рядом со шкафом перед зеркалом… Петр Непомнящий заворчал. Но вокруг была та же жалобная жуткая тишина.
— Эй, ты, товарищ, — кричит Непомнящий, стоя у дверей. Ничего. Никакого ответа. Откуда-то издали долетают крики — гул толпы.
«Они начинают. Они уже начинают», — ликуя думает Непомнящий. Но снова страх захватывает ему дыхание. Сейчас, когда его глаза успели свыкнуться с темнотой, он ясно видит: там сидит человек, неподвижный, как восковая фигура.
— Товарищ, ты будешь говорить или нет? Или я…
Он выхватывает револьвер и целится в незнакомца.
Но человек перед зеркалом не трогается с места.
Дрожащими руками Непомнящий зажигает лампу.
Вдруг позади хлопает дверь, и струя сквозняка тушит лампу. Непомнящий инстинктивно крестится. «Чепуха», — думает он. Но приходится привыкать к этому.
Наконец лампу удалось зажечь. «Семь чертей и одна ведьма в зубы, ведь я же не пьян!» Он стоит, нагнувшись корпусом вперед, его дыхание становится прерывистым, глаза готовы выскочить из орбит. Перед зеркалом… сидит он сам… в своем собственном костюме. Сидит, съежившись в кресле, и бледным восковым лицом смотрит в зеркало. Это он, Петр Непомнящий, сидит там и он, тот же Непомнящий, стоит тут. Совсем, как в кино. Но, черт побери, ведь это же не фильм!
Он съеживается. Где-то раздался выстрел.
А Соня ожидает. Ведь должен же он еще попрощаться с Соней! Предстоит жаркий день и почем знать…
Итак, он тяжко и глубоко вздыхает… Это примета. Он видит самого себя. Ему суждено умереть. Смерть караулит у его дверей. Ну, ладно, в таком случае он умрет не напрасно. Он предварительно завершит свою месть. Итак, Петр Непомнящий, если уж суждено умереть, так какого же черта бояться?
Он медленно начал приближаться к своему двойнику, избегая смотреть в зеркало. В зеркале он должен встретиться взглядом со своим же собственным лицом. Это уж чересчур… Вот он уже стоит позади таинственной фигуры, осторожно нащупывая кончиками пальцев впалые плечи. Он чувствует мускулы, мускулы и кости. Жизнь, это человек. «Чепуха, — думает Непомнящий, — чистейшая чепуха». Итак, надо продолжать осмотр. И одним движением в припадке мужества и отчаяния, — чувство, хорошо знакомое ему по сидению в окопах, — он поднимает вверх голову фигуры и смотрит в зеркало. На него смотрит лицо Непомнящего.
Двойник.
Сверху лицо стоящего Непомнящего, снизу лицо сидящего — оба одинаковы. Но нет, не вполне; сидящий совершенно желт, сидящий Непомнящий закрыл глаза. Мучение становится буквально невыносимым, и Петр Непомнящий ударом кулака высаживает сидящего Непомнящего из кресла.
Вот так! Тот лежит на полу…
Что же оказывается? Непомнящий, лежащий на полу, свернувшись, как тряпичная кукла, мертв. Мертв, бесспорно. И из-под его безжизненного тела сочится маленькая лужица крови.
Петр Непомнящий беспомощно оглядывается кругом. Его взгляд упал на столик перед зеркалом. Там лежит письмо. Его не было, когда он уходил. Одним прыжком Непомнящий очутился у стола и схватил письмо, сбросив при этом на пол чей-то револьвер.
А в письме — надушенная бумага, украшенная гербом — стоит следующее:
«Петр Непомнящий!Петр Непомнящий целый час простоял перед трупом, погруженный в задумчивость. Его рука машинально подняла с пола пенсне, и он нацепил его на нос. Стройная фигура Петра Непомнящего выросла… Его дыхание стало глубоким и частым, вдруг он распахнул шкаф и начал рыться в нем, как безумный. Он взял письмо и сжег его на лампе.
Ты ничего не знаешь о моем существовании. Но я всегда знал о твоем. Потому что — мы братья. Только… Есть маленькая разница, совсем крохотная разница: мы от различных матерей, но от одного отца, князя Сулковского. Твоя мать была горничной, моя мать была урожденной княжной. Мы родились в одно и то же время. Мы даже играли вместе детьми. Потом я потерял тебя из виду. Твоя мать ушла, взяв тебя с собой. Под конец рассказывают, что она жила с каким-то бурлаком. Я подрос и все время следил за тобой. Я знаю твою жизнь. У меня не было оснований вмешиваться в нее. У меня был только один интерес — наблюдать, как человек моей крови, как человек, который едва не более похож на меня, чем я сам, мой двойник, мое двойное я, ведет существование, полное стыда и позора, в то время как я утопал в роскоши. У тебя возлюбленная проститутка. Я женился на княжне Ольге Савицкой, дочери бывшего губернатора, князя Савицкого, которого убил какой-то сумасшедший большевик. По жене я нахожусь в некотором родстве с самим царем. Я был адъютантом Николая II. Так различно сложилась наша жизнь. И все-таки мы настолько похожи друг на друга, что было бы невозможно различить нас, если бы не судьба… Но судьба имеет свои гримасы. Я игрок, я неисправимый алкоголик. Четыре года было достаточно для того, чтобы возбудить к себе глубочайшее презрение своей жены. Она ненавидит меня, как семь смертных грехов. Я неизлечимо болен, я должен умереть. Но в последний момент мне пришла в голову оригинальная идея. Грандиозная шутка, Петр Непомнящий. Мы похожи друг на друга как две капли воды. Ты будешь моим наследником. Это дешево и сердито. Я пришел теперь сюда к тебе, надел твой грязный, старый, рваный сюртук и пустил себе пулю в голову. Тебе, Петру Непомнящему, остается только надеть мой костюм, который я аккуратно разложил для тебя на стуле. Тебе достаточно теперь только захотеть быть князем Сулковским, и ты будешь им. У тебя будут особняк, деньги, имение и — прекраснейшая женщина всего Петрограда. Прощай, брат Непомнящий. Будь мужествен и умен!
Сулковский.»
Когда на рассвете матросы и рабочие пришли за своим товарищем, они нашли его мертвым, а рядом с ним валялся револьвер.
— Дурак, — презрительно сказал предводитель и дал мертвецу пинка ногой.
Бренкен осторожно оглянулся. Никто не наблюдал за ним. Город кишел рабочими. Вокруг них вертелся всякий сброд, ловко смешиваясь с этими людьми, которые не имели с ним ничего общего. Было совершенно ясно, что Бренкену как можно скорее следовало отделаться от предательской одежды. Но как это сделать?
Он взял в руки газету и заглянул в хронику: «Известная танцовщица Лу де Ли выступает сегодня на своем первом маскараде. Вечер обещает быть сенсационным. Целый ряд выдающихся и заслуженных личностей обещали почтить вечер своим присутствием.»
Бренкен невольно покачал головой. Кругом повсюду таинственные приготовления, указывавшие на восстание, а там — маскарад. Он очутился у подъезда элегантного дома. На его лице мелькнула довольная улыбка. «Черт побери! Как это могло прийти мне в голову только сейчас! Ну, понятно. Эльвенгрейн поможет мне».
Он пошел по черному ходу.
В первом этаже на двери находилась блестящая дощечка:
Ротмистр Эльвенгрейн.Бренкен позвонил. Открыл денщик, который собирался прогнать сейчас же мнимого бродягу. Но Бренкен громко назвал имя финляндца и прибавил по-французски:
— Друг… в нужде… приди сейчас же!
Послышались стук в двери и звон серебряных шпор. Эльвенгрейн вышел чисто выбритый, розовый, окутанный ароматом духов, прекрасный, как молодой бог. Он поглядел пытливо на Бренкена и узнал его. Он бросил беглый взгляд на денщика.
— Войдите! — грубо крикнул он.
Очутившись в своем элегантном холостяцком кабинете, пропитанном ароматом египетских папирос, Эльвенгрейн обнял друга.
— Бренкен, друг, товарищ… Я уже прочел твою историю в газетах… Ты чисто сделал это дело. Могу себе представить, что привело тебя сюда. Можешь быть уверен в моей помощи. Располагай мной, как самим собой. Но ты выглядишь как настоящий бродяга. Не хочешь ли переменить платье?
Эльвенгрейн сейчас же идет в свою гардеробную и бросает своему другу сразу целых полдюжины штатских костюмов. Вольдемар фон Бренкен переодевается и тем временем рассказывает. Ротмистр курит, задумчиво пуская кольца:
— Знаешь ли ты, что здесь кое-что затевается? Через час я должен быть в казарме. Большевики снова нуждаются в кровопускании. Быть может, нам сейчас же удастся произвести генеральную чистку и заодно с большевиками упрятать и Керенского в Петропавловскую крепость?
Бренкен мнет в своих пальцах грязный сюртук, который он только что скинул. Он слышит шуршание бумаги. Одним движением он разрывает подкладку.
Наземь падает шифрованное письмо. Женский почерк и рисунки… Бренкен быстро прячет этот странный документ в свой новый костюм из гардероба Эльвенгрейна.
Ротмистр ничего не успел заметить.
— Итак, что ты думаешь делать? — спрашивает он, уставив глаза в потолок, растянувшись во весь рост в качалке.
— Хочу пойти на бал-маскарад Лу де Ли.
Эльвенгрейн крутит головой и резко смотрит на него.
— Лу? Золотая Лу? — Он начинает громко смеяться. — И ты, мой мальчик? и ты? Скажи, разве она не золотистая? Сладкая? — Он встает. — Бренкен, это — женщина! Лучше сломать себе шею из-за этой женщины, чем из-за всех этих напомаженных адвокатов в Зимнем дворце.
«Так, так… — думает Бренкен, — осторожность!» Он принужденно улыбается, как будто и он принадлежит к поклонникам танцовщицы.
Эльвенгрейн дает ему адрес такой-то мещанки у Финляндского вокзала.
— Она умеет молчать, Бренкен. Не беспокойся. Она будет думать. Ну, да все равно, что она будет думать!
В этот момент взгляд Бренкена упал на зеркало. Он увидел в нем женское лицо. Нарумяненная, с голой шеей и широким вырезом на груди. Он быстро обернулся, испугавшись насмерть.
Там, позади ширм, которых он до сих пор не заметил, она исчезла. Эльвенгрейн увидел его замешательство.
— Ах? Это Лола! Не бойся, мой мальчик, Лола очень милая девушка. Выходи сюда, Лола!
Но Лола не покинула своего убежища. Эльвенгрейн сделал любезный жест рукой и, провожая Бренкена, заметил:
— Маленькая танцовщица из «Варьете». Свое горе не утопишь в одном вине, товарищ. Если так пойдет дальше, то нам останется только одна дорога — в ресторанные лакеи или мошенники, потому что… служить долго новому режиму?.. Нет, лучше сделаться банщиком.
Около Финляндского вокзала улицы застроены огромными домами, в которых обитают почти исключительно рабочие. Здесь один из фабричных кварталов. И здесь Вольдемар фон Бренкен думал оказаться в безопасности от преследования.
Но среди ночи в его двери постучали. Он поднялся совершенно одетый. Снизу доносился заглушенный крик, потом последовал выстрел. Тяжелые мужские шаги слышались на мостовой. Где-то вдали послышался резкий крик загнанного человека.
Начиная с лета, такие происшествия стали вполне обычным явлением. С тех пор, как временное правительство отклонило план военного выступления Корнилова, оно со дня на день теряло власть. Шествия, демонстрации, вооруженные столкновения стали обыденным делом.
Большевики в упорной борьбе медленно, шаг за шагом, завоевывали почву.
В дверь еще раз постучали. Как бы в ответ внизу снова раздался выстрел, за которым последовал протяжный крик. Быть может, милиция напала на след каких-нибудь грабителей? Бренкен подскочил к окну и поглядел вниз. Сквозь обнаженные ветви черных деревьев виднелся свет. На улице лежал снег. Грубые мужские голоса кричали что-то, чего он не мог разобрать. Тонкий боязливый голос кричал что-то в ответ. Потом последовал тяжелый удар, еще один и смех. В ушах Бренкена послышалось глухое хрипение умирающего.
Преступление! убийство! Он сжал кулаки с такой силой, что ногти пальцев впились в ладони. Хладнокровное убийство! Они охотились за людьми, а он стоял здесь, видел все и не мог помочь. Подать малейший признак жизни было бы для него самоубийством. Он выдал бы себя вместе со своей миссией. Потому что две партии были его врагами. Правительственная партия и большевики. Наверно, обе разыскивали его.
Он был настолько возбужден, что из-за усиленного биения сердца совершенно забыл о стуке в дверь. Тогда снаружи чей-то сдавленный голос произнес:
— Откройте же, ради Бога. Вы слышите?
Он, медленно обдумывая, направился к двери. Западня?
Он не думал ни о чем, но его слух уловил еще шуршащий звук, как будто тащили чье-то тело по мостовой. Он прислушался, затаив дыхание.
Кто-то стоял у его дверей. Как он вообще попал в дом? Солдаты Керенского?
Большевистский шпик? Человек, действовавший в одиночку, который напал на его след и хотел установить, не переодетый ли офицер обитатель этой комнаты?
— Кто там? — тихо спросил Бренкен и стал в позицию, откуда он мог сейчас же выстрелить в вошедшего. Но ему ответили женским голосом:
— Да откройте же ради всех святых, прежде чем на нас не успели обратить внимание.
Он отодвинул засов. Снаружи стояла его квартирная хозяйка.
— Сюда придут красногвардейцы, — коротко сказала она с горящими глазами. — У меня хорошие отношения с большевиками. Одна из большевистских шпионок, которая сейчас вертится вокруг офицеров и влиятельных людей прежнего времени, выдала вас. Этой ночью они обыскивают все дома, они придут и сюда — спешите!
В этот момент снизу раздался грубый голос:
— Эй, бабка Катерина, черт тебя подери, где ты?
— Я здесь! — крикнула женщина и исчезла, как тень.
Вольдемар фон Бренкен прижал кулаки к вискам. Какой-то человек взбирался по лестнице. Бренкен широко распахнул окно.
Его обдал зимний холод. Внизу лежал огороженный забором сад. Прыжок в ночь… Нет, невозможно! Он сломал бы себе все кости или напоролся бы на заборный кол.
Он бросился вверх по лестнице до самого чердака. Шум и ругань внизу разбудили обитателей дома. Послышалось оживление. Склонившись над перилами, он слышал, как какой-то грубый тип стал допрашивать женщину.
— Рабочий, — сказала она.
Кто-то стал выстукивать стену. Внезапно шум увеличился. Пришла дюжина красногвардейцев. Тяжелые шаги. Ленинские солдаты — штатские, игравшие в полицию без всякого права, только по праву сильного, по разбойному праву.
Они искали курьера царицы… Как волна, поднялась черная масса вверх по лестнице. Они учуют его…
Он с размаху налетел на запертую дверь. Она с треском поддалась. Снизу в ответ послышались дикие крики. Он проскочил сквозь обломки. Открыто маленькое чердачное оконце, выходящее на крышу. Он подпрыгнул высоко, как лисица, уцепился за карниз, вылез наверх… и вот уже на крыше.
На чердак ворвались первые преследователи. Чьи-то две пятерни тоже вцепились в окно. Бренкен, сидя на покатой крыше, видит пальцы… за ними следует всклокоченная голова… беглец ударил изо всей силы по пальцам преследователя. Тот с проклятьем соскользнул вниз. Сквозь открытое окно раздались выстрелы. Осторожно просунув руку вперед, Бренкен стал отстреливаться. На мгновенье воцарилась тишина.
Бренкен, учащенно дыша, пополз вдоль по крыше. Перед ним в ночной тьме вырисовывались силуэты Петропавловской крепости и Адмиралтейской иглы.
Он добрался до конца крыши. Другая крыша лежит немного ниже, но отстоит от первой на три аршина. Позади с дикими криками палят преследователи. Им наконец удалось забраться на крышу… Бренкен отбежал на несколько шагов назад… перепрыгнул… мимо ушей свистели пули… Двое прыгнули вслед за ним… крыша плоская… дикая охота за человеком. Вдруг Бренкен упал плашмя на крышу, схватился за водосточный желоб и повис в темноте… Преследователи пронеслись мимо, окликая друг друга, останавливаясь и прислушиваясь. Ноги Бренкена нащупали открытое окно. Он уперся в него, слез ниже и, пользуясь каждым выступом на стене, достиг окна. Он внутри. И в этом доме слышен шум. В комнате никого нет. Бренкен распахнул дверь комнаты и вышел на лестницу. Снизу подымаются солдаты, рабочие в блузах, все ругаются, спрашивают… Бренкен смешался с обитателями дома, пропустил их мимо себя и кинулся вниз по лестнице… из окна прыгнул в сад и исчез, как ночная тень.
VI
Дмитрий Тихорецкий вынул из кармана тонкий зубчатый ключ и открыл, как ему указала его дама, большие тяжелые ворота, находившиеся в задней части парка. Он прошел через парк и, тихо свистя, обогнул клумбы и английские газоны. Перед ним лежал особняк. Он без особого труда нашел лестницу для прислуги. Он открыл дверь и, не говоря ни слова, поднялся на верх лестницы. Потом он прошел по коридору, который прекрасная дама ему точно описала. Медленно отворилась дверь. Она ожидала его. Как очарованный, он вошел в роскошный будуар. Пестрые краски подушек раздражающе бросились ему в глаза. Желто-красный свет смутил его. Его губы смущенно вздрагивали. Его глаза, как очарованные, были прикованы к женщине, которая с холодно-самоуверенным видом стояла у дверей и улыбалась.
Ей было лет под тридцать. Роскошные волосы были распущены. На ней было прозрачное платье нежно-розового цвета. Грудь, как золото, сияла из-под тканей. По ее телу пробегали светло-зеленые тени. На поясе у нее висела плетка.
— Диана, — сказал Дмитрий, тяжело дыша, и склонился над ее протянутыми ему навстречу руками. Она улыбалась чувственно-жестоко. Обеими руками она взяла его за голову и притянула к себе.
— Итак, вы действительно пришли ко мне?
— Вы еще сомневались? — смеясь ответил он. — Прекрасная гордая женщина изволила приказать. Теперь я солдат любви.
— Снимите пальто, мой друг.
Он кинул на табурет старую овчинную шубу, его движения были порывистыми и игривыми, но он чувствовал на себе силу ее воли.
Ее высокие дугообразные брови вздрогнули. Она охватила пальцами его рот.
— Вы понравились мне с первого взгляда. Кто вы такой?
— Большевик, — дерзко сказал он.
Она засмеялась. Ее руки, лаская, коснулись его груди. Она нащупала во внутреннем кармане сюртука револьвер.
— Вы всегда носите это при себе? Разве вы боитесь меня?
— Я не боюсь мужчин. Как же мне бояться женщин? — самодовольно ответил он.
— Вы мало знаете женщин. Самые храбрые мужчины бледнели перед головой Медузы. У вас нет семьи?
— Нет, сперва я занимался, но потом мне пришлось бросить университет и скрыться. Я продолжал заниматься в Швейцарии, вернулся домой и примкнул к социалистам-революционерам. Впоследствии я стал большевиком.
— Почему вы так поступили?
— По убеждению.
Она улеглась на ложе и с полузакрытыми глазами потянула его за собой.
— И, может быть, завтра или через год вы убьете меня, несмотря на то, что знаете, что я люблю вас?
Он полулежал над ней, как гончая собака, собирающаяся схватить дичь, и учащенно дышал.
— Почем знать? Я не признаю ничего на свете, кроме партии, и никогда я не изменю ей.
— Ага, вы говорун! Разве вы уже успели сделать что-нибудь для вашей партии?
Ей было лет под тридцать. Роскошные волосы были распущены. На ней было прозрачное платье нежно-розового цвета. Грудь, как золото, сияла из-под тканей. По ее телу пробегали светло-зеленые тени. На поясе у нее висела плетка.
— Диана, — сказал Дмитрий, тяжело дыша, и склонился над ее протянутыми ему навстречу руками. Она улыбалась чувственно-жестоко. Обеими руками она взяла его за голову и притянула к себе.
— Итак, вы действительно пришли ко мне?
— Вы еще сомневались? — смеясь ответил он. — Прекрасная гордая женщина изволила приказать. Теперь я солдат любви.
— Снимите пальто, мой друг.
Он кинул на табурет старую овчинную шубу, его движения были порывистыми и игривыми, но он чувствовал на себе силу ее воли.
Ее высокие дугообразные брови вздрогнули. Она охватила пальцами его рот.
— Вы понравились мне с первого взгляда. Кто вы такой?
— Большевик, — дерзко сказал он.
Она засмеялась. Ее руки, лаская, коснулись его груди. Она нащупала во внутреннем кармане сюртука револьвер.
— Вы всегда носите это при себе? Разве вы боитесь меня?
— Я не боюсь мужчин. Как же мне бояться женщин? — самодовольно ответил он.
— Вы мало знаете женщин. Самые храбрые мужчины бледнели перед головой Медузы. У вас нет семьи?
— Нет, сперва я занимался, но потом мне пришлось бросить университет и скрыться. Я продолжал заниматься в Швейцарии, вернулся домой и примкнул к социалистам-революционерам. Впоследствии я стал большевиком.
— Почему вы так поступили?
— По убеждению.
Она улеглась на ложе и с полузакрытыми глазами потянула его за собой.
— И, может быть, завтра или через год вы убьете меня, несмотря на то, что знаете, что я люблю вас?
Он полулежал над ней, как гончая собака, собирающаяся схватить дичь, и учащенно дышал.
— Почем знать? Я не признаю ничего на свете, кроме партии, и никогда я не изменю ей.
— Ага, вы говорун! Разве вы уже успели сделать что-нибудь для вашей партии?