Страница:
ли он помочь земному человечеству. Риэль удостоен самых высоких почестей,
его любит самая красивая девушка планеты -- очень поэтично описанная
Гонгури, Гелий в своих грезах и всю страну назвал ее именем. Но Риэль
ненасытен, ему всего этого недостаточно, он хочет проникнуть в сокровенные
секреты Вселенной, он хочет достичь немыслимого совершенства, и, убедившись,
что это ему не по силам, решает уйти из жизни. Такой неожиданный сюжетный
поворот, резко контрастирующий с предыдущими жизнеутверждающими сценами,.
видимо, по мнению автора, должен был перекинуть мостик к трагической судьбе
Гелия, иначе бы возникла обыкновенная слащавая сказочка, "золотой сон",
навеянный несчастной жертве.
Автор "Открытия Риэля" станет через несколько лет одной из заметных
фигур в литературной жизни Сибири, центром притяжения ее культурных сил,
редактором журнала "Сибирские огни". Он много путешествовал и написал книги
о первых отечественных летчиках... Сейчас его произведения переизданы.
Следующая утопия, которая может задержать наше внимание, -- "Через
тысячу лет" еще одного инженера, В. Д. Никольского (1926). Профессия автора,
кстати, выносилась на титул книги; очевидно, издатели считали, что это
придавало особую достоверность повествуемому. На первой же странице мы
обнаруживаем традиционную, можно сказать, серийную (на рисунке она похожа на
батискаф) машину времени, которая без приключений переносит героев в XXX
век.
Знакомясь в этой книге с приметами еще одного блистающего мира, мы
особенно отчетливо обнаруживаем, как трудно сочинять утопии, как трудно
изобретать что-нибудь принципиально новое даже на бумаге. Конечно, мир,
открывшийся перед нашими современниками, лучше, светлее, чище, богаче
нашего, но, пожалуй, мы не найдем в нем ничего такого, чего не было бы
полвека назад, хотя бы в наметках,-- только в книге выглядит все больше,
быстрее, сильнее -- фантазия автора движется по отполированным рельсам
прямой экстраполяции. "Я видел пресс, шутя плющивший глыбу стали величиной с
добрый вагон, токарный станок, бесшумно обтачивающий длинный стальной вал,
толщиной в рост человека и весом, наверно, не в одну сотню тонн..." Автору
не приходит в голову, что такие бессовестные расточители металла, как
токарные станки, исчезнут много раньше чем через десять веков...
Конечно, металлургический завод будущего непохож на дымящую громадину,
он чист, светел, заключен в непроницаемые колпаки, угольное топливо заменено
водородным,-- безотходная технология, как бы мы сейчас сказали. Понятно, что
для фантаста двадцать шестого года это было большим достижением, чем для
сегодняшнего. Энергия передается без проводов! Железо они добывают из шахт
глубиной в две тысячи километров! Воздушные корабли движутся со скоростью,
превышающей видимое движение Солнца. Есть и искусственный спутник Земли,
кстати, он так и назван. Правда, запустить такой спутник человечество смогло
лишь сто лет назад, то есть в XXIX веке. Словом, в отношении темпов и
достижений научно-технического прогресса "Через тысячу лет" намного уступает
"Красной звезде" А. Богданова, созданной еще в 1908 году. Фантазия
откровений, не фантастика, а именно фантазия,-- штука редкая, и каждая ее
искорка должна цениться очень высоко, наравне с самородными камнями.
Как всегда, самым трудным для автора оказываются социальные проблемы, а
тем более внутренние миры жителей XXX века. Чаще всего В. Никольский
попросту их обходит.
Пожалуй, самое интересное в его утопии -- это ретроспективный (для
людей XXX века) обзор человеческой истории, в период после старта машины
времени, то есть после 1925 года, особенно обзор истории второй половины XX
века, то есть нашего времени.
Есть в книге строка, которая заставляет сегодняшнего, именно
сегодняшнего читателя вздрогнуть. Дело в том, что автор предсказывает
атомный взрыв, который произойдет в 1945 году!
Пусть это случайность, но она, право же, заслуживает быть отмеченной.
Взрыв этот происходит на севере Франции, и не во время боевых действий, а по
вине империалистических и милитаристских кругов, которые подгоняли своих
ученых, чтобы те как можно быстрее завершили работу над созданием
дьявольского оружия. Автор правильно осознал необыкновенную разрушительную
силу атома и даже преувеличил ее. "На снимках, сделанных астрономами Марса,
ясно виден среди темного фона Земли этот вихрь сине-голубого цвета,
взметнувшийся огненным протуберанцем на огромную высоту, около четверти
радиуса планеты..." "Дождь земли и камней... завалил под собой десятки
цветущих городов Франции и Южной Англии, создав бесчисленные Геркуланумы и
Помпеи, засыпал Ла-Манш, разделявший обе эти страны, и в смертельном объятии
спаял их в один материк..."
Очень похожа и атомная демагогия империалистов. До взрыва они
утверждали, что "военная техника западноевропейских держав получит... такое
оружие, которое сделает всякую войну невозможной -- конечно, для тех, кто
этим оружием не обладает", добавляет автор. После катастрофы истинные
виновники пытаются свалить вину на возрожденную Россию.
В 1926 году появилась еще одна книга, подстраивающаяся под рубрику
утопий, -- это "Гибель Британии" Сергея Григорьева, старейшего советского
детского писателя, автора многих книг, среди которых были весьма популярные
в свое время "С мешком за смертью", "Берко-кантонист", "Суворов"...
"Гибель Британии" на современный взгляд выглядит очень странным
сочинением. В нем много удачных технических новшеств: принципиально иные
виды транспорта, чудесные агротехнические приемы, ускоряющие рост растений в
десятки раз, или такие несерьезные, но, право же, остроумные проекты, как
организация социальной революции... в пчелиных ульях, чтобы, так сказать,
поднять у работников нектара производительность труда, или способ
присоединения Англии к материку при посредстве особо энергичного вида
корненожек: они будут размножаться в море с такой скоростью, что сначала
превратят воду вокруг островов в известковое молоко, потом в кашу и,
наконец, в камень.
Все это изобретается в новой стране по имени Чинграу на месте бывших
пустынь Средней Азии, превратившихся ныне в цветущий сад. Вызывает
удивление, однако, что достижения новой страны совершались как бы втайне от
остального мира. И когда в нее прибывает американский корреспондент Бард Ли,
его репортажи явились для Запада полнейшей неожиданностью. Миссии Барда,
заметим, никто не препятствовал, наоборот; так что остается непонятным,
почему у него не нашлось ни одного предшественника, который бы
полюбопытствовал заглянуть, что же это делается на берегах Амударьи...
"Сегодня получил обе Ваши книжки и тотчас же прочитал,-- писал Горький С.
Григорьеву из Сорренто. -- "Гибель Британии" весьма понравилась и удивила
меня густотой ее насыщенности, ее русской фантастикой, остроумием. Пожалел,
что Вы не использовали "Геохимию" В. И. Вернадского, его гипотеза открывает
широчайший простор воображению художника".
Чтобы не совсем нарушать общепринятого представления о фантастике как
средстве для развлечения, перейдем к более забавным историям. В первой
половине 20-х годов возник весьма своеобразный жанр, получивший ироническое
наименование "красного Пинкертона", и, хотя он числится по истории
детективной литературы, к нашей теме он имеет прямое отношение, так как
детективные элементы в нем почти всегда были замешаны на фантастической
посылке. И надо заметить, что детективная сторона чаще всего повторяла
нелучшие западные образчики, а вот фантастика была своей, незаемной.
Для нас Пинкертон и пинкертоновщина стали нарицательным обозначением
бульварщины, но в то время этот лозунг, надо полагать, казался приемлемым в
попытках создать увлекательную приключенческую литературу для юношества на
таком необозримом, богатом приключениями материале, как революция,
гражданская война, международная солидарность трудящихся, борьба с
нарождающимся фашизмом... Об этом свидетельствует М. С. Шагинян в статье
"Как я писала "Месс-Менд".
Большинство произведений упомянутого жанра сейчас вряд ли можно читать
без не предусмотренного авторами смеха; впрочем, можно предположить, что и в
те времена авторы не сохраняли на лицах скучливой серьезности, бросая своих
героев в каскады невероятных приключений. Это была игра, была попытка
растормошить читателя, не всегда удачная, но чаще всего задорная. За перо
охотно брались весьма уважаемые литераторы. В "Записках старого петербуржца"
Льва Успенского есть превосходное место, где рассказывается о том, как они с
приятелем трудились над сочинением подобного романа.
"Ни разу нас не затруднило представить себе, что было "во мраке
чернильной ночи": там всегда обнаруживалось нечто немыслимое. Мы обрушили из
космоса на Баку радиоактивный метеорит. Мы заставили "банду некоего
Брегадзе" охотиться за ним. -Мы заперли весьма положительную сестру этого
негодяя в несгораемый шкаф, а выручить ее оттуда поручили собаке.
То была неслыханная собака: дог, зашитый в шкуру сенбернара, чтобы
между этими двумя шкурами можно было переправлять за границу драгоценные
камни и шифрованные донесения мерзавцев. При этом работали мы с такой
яростью, что в одной из глав романа шерсть на спине этого пса дыбом встала
от злости -- шерсть на чужой шкуре!"
Как это ни странно,--а может быть, вовсе не странно,--но книга была
издана -- под псевдонимом Л. Рубус, под названием "Запах лимона", в
Харькове. За полной библиографической редкостью этого издания точную дату
его выхода самому автору воспоминаний установить не удалось. Но в Ленинской
библиотеке экземпляр все-таки сохранился -- "Запах лимона" вышел в 1928
году...
Чтобы .еще более расширить представление о том, что это была за
литература, остановимся на романе, который немногим отличался от "Запаха
лимона", назывался он "Иприт", был написан Всеволодом Ивановым и Виктором
Шкловским и выпускался в 1925 году центральным издательством страны
отдельными тоненькими выпусками с немалым по тем временам тиражом -- 30
тысяч экземпляров. Можно думать, что были читатели, которые охотились за
этими выпусками, что именно такая книга определяла их круг чтения.
Если искать ее основополагающий принцип, то с наибольшей полнотой он
определен известной поговоркой: "В огороде бузина, а Киеве дядька".
Капустник, словесная игра, тоже может быть полноправным участником
литературного процесса, но все-таки тема и средства не должны быть совсем
разобщенными; здесь же они не просто впали в противоречие, между ними возник
настоящий антагонизм. Вряд ли стоило мешать картины мировой революции,
международного рабочего движения, химической войны с невероятными
похождениями бывшего матроса Пашки Словохотова, который вкупе с
дрессированным медведем Рокамболем носится по нашей стране, по морям и
океанам, по разным государствам, то в сундуке, то на крыле самолета... (А.
Бритиков нашел любопытное свидетельство одного из критиков тех лет о том,
что Павел Словохотов существовал на самом деле. Это, конечно, никакого
значения не имеет, потому что в главном герое "Иприта" нет ничего от живого
человека.) Пересказать сюжет этого произведения невозможно даже в принципе,
потому что событий в романе слишком много, больше, чем по одному на
страницу, а в тех местах, где особенно чувствуется экспрессивно-рубленый
стиль В. Б. Шкловского, так и больше чем по одному на каждую фразу, вроде:
"Глава 42, в которой НЬЮ-ЙОРКСКАЯ БИРЖА ИСПЫТЫВАЕТ ПОТРЯСЕНИЕ, а население
бежит на пляж, не взяв с собой купальных костюмов..."
Из композиционных соображений мы начали с неудачи, но сам "Иприт"
родился на волне шумного успеха, выпавшего на долю романа Мариэтты Шагинян
"Месс-Менд". "Месс-Менд, или Янки в Петрограде" вышел в 1923 году; это очень
веселый и лихо закрученный роман-сказка и, может быть, первое в нашей стране
антифашистское произведение. Это был первый опыт М. Шагинян в столь новом
для нее жанре, и, может быть, поэтому в первом издании своего романа
писательница скрылась под псевдонимом, придумав молодого американца Джима
Доллара и создав ему во вступительной части целую биографию, такую же,
впрочем, пародийно-гротесковую, как и все остальное. Ее игру поддержал
тогдашний директор Госиздата Н. Мещеряков, написавший лестное для автора
предисловие. С тех пор писательница вставляла "Месс-Менд" почти во все
собрания своих сочинений, уже ничего не стесняясь.
Основная идея романа: лишь рабочие -- подлинные хозяева жизни, потому
что их трудом созданы все богатства, все вещи, все земные блага.
Основная тема романа -- международная солидарность трудящихся,
разоблачивших и обезвредивших коварные происки империалистов и фашистов.
Основная фантастическая посылка романа -- вещи, сделанные руками
рабочих, другими словами, все вещи на свете подчиняются и служат своим
творцам; стоит лишь произнести магическое заклинание "Месс-Менд", и они
будут помогать труженикам и досаждать их врагам.
Главный герой романа -- словно взятый из народных легенд неунывающий
рабочий-вожак Мастер Тинг-мастер одаривает вещи волшебной силой
сопротивления. "Замки, самые крепкие, хитрые наши изделия,-- размыкайтесь от
одного нашего нажима! Двери пусть слушают и передают, зеркала запоминают,
стены скрывают тайные ходы, полы проваливаются, потолки обрушиваются, крыши
приподнимаются, как крышки. Хозяин вещей -- тот, кто их делает..."
Союзу рабочих противостоит мрачный союз реакции, замышляющий авантюры
против собственного пролетариата и молодой Советской Республики,-- прежде
всего миллиардер Кресслинг и фашист Чиче. Это мир уродов, и писательница
доводит метафору о том, что они потеряли человеческий облик, до логического
предела. Когда Чиче раздевают, оказывается, что степень дегенерадии дошла у
него до того, что он превратился в хищное кошкообразное существо...
Герои, прибывшие в Советский Союз, чтобы предотвратить вражескую
диверсию, которая должна уничтожить советских руководителей, застают не тот
холодный и голодный Петербург, в котором молодая писательница сочиняла
романтическую сказку. "Может быть,-- вспоминает М. Шагинян, -- читатель
удивится тому, как описывает Джим Доллар Петроград 23-го года. Разумеется,
он не был и не мог быть таким, и его чудесные лаборатории,
Аэроэлектроцентраль и экспериментальные заводы -- плод авторской фантазии.
Но я решила описать нашу страну такой, какой она мерещилась мне в далеком
будущем,-- светлой страной непобедимой техники, величайших открытий, победы
над голодом, климатом, болезнями..."
Главное, что предугадала писательница в своем романе,-- новая
комплексная социалистическая система хозяйства, пафос социалистического
строительства; все это в недалеком будущем станет главной темой советской
литературы, в том числе и творчества самой М. Шагинян. Фантастика и в этом
направлении опередила остальную литературу.
Конечно, многое в "Месс-Менд" сегодня кажется наивным. Но эта наивность
шла в чем-то от замысла романтической сказки, и, хотя новые, послевоенные
издания автор основательно переработала, главное в своем раннем романе она
оставила нетронутым, а это главное -- аромат "тех годов большой молодости
нашей литературы, когда и наша великая страна, и мы, и читатели наши
переживали раннее утро нового мира...".
Роман имел успех не только у нас в стране, он был целиком напечатан в
газете немецких коммунистов "Роте Фане", в Париже, в газете армянских
демократов, в Австрии и Германии он в те годы выдержал несколько изданий.
Как свидетельствует сама писательница, отзывы немецких рабочих о романе
составили целую книжку.
Своеобразным свидетельством популярности романа в Германии была повесть
немецкого коммуниста журналиста Р. Т. Марка "Месс-Менд -- вождь германской
Чека", переведенная и у нас; в ней автор высмеивает германскую буржуазию,
придумавшую в провокационных целях террористическую группу "Чека", которая
якобы по заданию ЦК Германской компартии организует нападения на
политических деятелей.
Рабочие-активисты борются с этими провокациями примерно теми же
способами, что и герои романа М. Шагинян. О стиле повести может дать полное
впечатление одна цитата: "Он снял свои роговые очки, поставил на пол -- они
превратились в лифт (теперь читателю ясно, для чего все коммунисты носят
роговые очки) -- и исчез в бездне вместе со своим сообщником..."
В дальнейшем М. Шагинян дополнила "Месс-Менд" романами "Лори Лэн,
металлист" и "Международный вагон, или Дорога в Багдад", но эти романы
писательница никогда не переиздавала.
В общем-то, отработав свое, в лучших образцах не без пользы для общего
дела, перенасыщенный выстрелами "красный детектив" мирно отошел в историю
литературы. Но не стоит забывать об уроках, как положительных, так и
отрицательных; попытки влить передовое политическое содержание, используя
форму и приемы бульварного романа, даже в то менее взыскательное время
приводили к неудачам, а о сегодняшних днях и говорить нечего. Однако, как
это ни странно, и сейчас еще, бывает, раскроешь толстый том конца 70-х, тут
тебе и борьба за мир, и международное сотрудничество, и водородные бомбы, и
вдруг пахнет такой бульварщиной, замешанной на разных бермудских
треугольниках, что поневоле, вспомнишь Пашку Словохотова с его косолапым
Рокамболем...
Повторю, что к фантастике 20-х годов очень трудно применять сегодняшний
критерий качества, и уж совсем нет уверенности, что читатели и критики тех
лет согласились бы с нашими суждениями. Они зачастую вовсе не замечали того,
что сейчас нам кажется интересным, даже открытием, и высоко оценивали то,
что нам представляется откровенной наивностью. Впрочем, "высоко оценивали"
-- это, пожалуй, преувеличение. Критика того времени не отличалась ни
сдержанностью, ни тактичностью, она ухитрилась не заметить художественного
своеобразия даже романов Алексея Толстого. Хотя нельзя не признать: под
титулом фантастики появлялись произведения, которые и вправду не заслуживали
снисхождения.
Предприимчивые американские авторы (первыми угадали возможность легкой
-и выгодной коммерциализации фантастики. И на головы читателей обрушились
миллионные тиражи космических "опер", бесчисленных докторов Франкенштейнов,
романов ужасов... Королем этого, если так можно выразиться, литературного
направления был Эдгар Берроуз, автор небезызвестного Тарзана и цикла романов
о похождениях бравого вирджинца Джона Картера на Марсе... Между прочим,
подобная продукция усилиями частных издательств без задержки переводилась и
у нас, и молодая советская фантастика вела с ней жестокую идейную борьбу.
Попытки создать отечественную "космическую оперу" успехом не
увенчались, но все-таки были. В этом плане наибольшей известностью, если
опять-таки можно так сказать, пользовался роман Н. Муханова "Пылающие
бездны" (1924). В нем повествуется об очередной войне Земли с Марсом ровно
через пятьсот лет после создания романа. Марс потребовал от землян убраться
с астероидов, где велась добыча необходимого для экономики обеих планет
"небулия", ни дать ни взять конфликт двух нефтяных империалистических
держав. Космические эскадры ведут боевые действия исключительно с помощью
лучевого чрезвычайно разнообразного оружия, а именно: у землян --
сигма-лучи, тау-лучи, фита-лучи, омега-лучи; у марсиан техника победнее,
есть только икс-лучи, но и с ними тоже шутки плохи. Попробуй зазевайся, и
"завтра по путям эклиптики Земли и Марса клубились бы лишь скопления
первичной туманной материи...". "Впрочем,-- добавил начальник межпланетного
флота,-- и этим не следует смущаться". Если прибавить еще двух марсианских
красавиц, в которых тайно влюблен командующий воздушным флотом Земли, и
изобретение земным ученым межпланетного тормоза, с помощью которого удалось
замедлить вращение Марса по орбите, то содержание этого романа становится
относительно ясным.
Примерно так же можно оценить книгу Г. Арельского "Повести о Марсе"
(1925). Правда, в ней есть удачная пародия на космическую писанину. Заметил
ли автор, что жало ее обращено и против него самого? "Фабула пьесы была
следующая. Сын организатора Межпласо (Межпланетные сообщения.-- В. Р.)
влюбился в одну артистку с Юпитера. Он ее видел только в фильмах и слышал ее
голос в "межпланетной радиоопере". Он решается ехать на Юпитер и объясниться
ей в любви. Но в то время, когда он совершает свой перелет, происходит
столкновение аэромобиля с одним из астероидов, Церерой. Все гибнут. Один
только сын организатора попадает на астероид и совершает на нем оборот по
его орбите вокруг Солнца. Межпланетные газеты разносят этот случай по всем
планетам и печатают его портреты.
Читая газеты, артистка-юпитерианка в свою очередь влюбляется в сына
организатора. Она собирает экспедицию и отправляется его спасать. В конце
концов она его находит: Все кончается благополучно. Виновник приключения
женится на артистке-юпитерианке и выпускает свою книгу впечатлений на
Церере, которая делает его знаменитым писателем..."
Раскладывая фантастику 20-х годов на ряд принятых рубрик-полочек,
нельзя упустить из виду, что деление это весьма условно. Мы можем найти в
"красном детективе" существенные элементы утопий, а в еще одной группе
произведений, названной "романами о катастрофах" или, короче,
"романами-катастрофами", опорой нередко служила детективная конструкция. Но
все же какой-то хоть приблизительный порядок эти рубрики позволяют навести.
Особняком стояла, пожалуй, лишь толстовская "Аэлита", выделялась она и по
художественному совершенству, в то время как "Гиперболоид инженера Гарина"
того же А. Толстого примыкал как к "красному детективу", так и к
"романам-катастрофам".
Привлекательность "катастрофической", чрезвычайной ситуации для
писателя-фантаста понятна: в момент, когда вокруг рушатся миры, физические
или социальные, происходит проверка на прочность не только людских
характеров, но и общественных структур.
Одним из первых .обратился к этому жанру Илья Эренбург. В романе "Трест
Д. Е. История гибели Европы" (1923) он нарисовал фантасмагорическую и в то
же время весьма реальную картину всеобщей бойни, в огне которой гибнет
Старый Свет. Бойня эта организована и спровоцирована американскими
миллиардерами как для устранения основных конкурентов, так и для ликвидации
революционных настроений, назревающих в рабочих рядах Европы. Несмотря на то
что роман отразил, как это бывает всегда, представления того времени и
личные представления автора о соотношении революционных сил, о методах
ведения войн, о том, из какой страны милитаристы всего опасней, многие сцены
оказались пророческими и, к несчастью, разыгрались в натуре на полях второй
мировой войны. Более того, в 60-х годах в мемуарах "Люди, годы, жизнь" И.
Эренбург скажет о своем давнем романе: "Я бы мог его написать и сейчас с
подзаголовком "Эпизоды третьей мировой войны". Это опять-таки свойство и
сила фантастики -- рисовать обобщающие картины.
Попробовал свои силы в фантастике и другой молодой, а впоследствии тоже
ведущий советский писатель -- Валентин Катаев. В романе "Повелитель железа"
(1925) он попытался представить себе, что случится, если будет осуществлена
мечта всех пацифистов: изобретена машина, делающая невозможными военные
действия. И вот такая машина, намагничивающая все железо, изобретена русским
(но не советским) ученым Савельевым, забаррикадировавшимся где-то в
Гималаях. Он выставляет ультиматумы народам и правительствам и даже приводит
свою установку в действие; пушки и ружья стрелять перестают, и сабли
прилипают к столбам; военных действий это, понятно, не прекратило.
В. Катаев никогда не переиздавал свой роман, но все-таки есть в книге
образ, который заставляет об этом пожалеть. Это юмористическая фигура
племянника великого Холмса -- тоже сыщика Стенли Холмса. Откуда у Шерлока
взялся родственник? Как вы помните, у него был брат Майкрофт. Так вот этому
брату и подбросили ребеночка, его собственного, впрочем. На семейном совете
было решено, что отдавать мальчика в приют безнравственно, он воспитывался в
доме на Бейкер-стрит, воспринял все манеры, стиль Шерлока и пытается ему во
всем подражать; так, Стенли повсюду носит скрипку и главным образом в самые
неподходящие моменты начинает, полузакрыв глаза, играть в соответствии со
временем вальс "На сопках Маньчжурии". Множество забавных приключений
придумал автор для своего незадачливого сыщика. Чтобы изловить вождя
индийских коммунистов Рамашчандру, Стенли гримируется под него, но сам
попадает в ловушку и, связанный, с кляпом во рту, выдается полиции за
большой выкуп...
Второй фантастический роман тех лет, "Остров Эрендорф", В. Катаев
включает в новейшие собрания сочинений, хотя можно было бы поступить и
наоборот. В этом романе на Землю надвигается беда погрознее: вся суша должна
погибнуть в пучине вод за исключением одного маленького островка.
Разумеется, катастрофу предсказал старый, не от мира сего ученый. "Стоит ли
его любит самая красивая девушка планеты -- очень поэтично описанная
Гонгури, Гелий в своих грезах и всю страну назвал ее именем. Но Риэль
ненасытен, ему всего этого недостаточно, он хочет проникнуть в сокровенные
секреты Вселенной, он хочет достичь немыслимого совершенства, и, убедившись,
что это ему не по силам, решает уйти из жизни. Такой неожиданный сюжетный
поворот, резко контрастирующий с предыдущими жизнеутверждающими сценами,.
видимо, по мнению автора, должен был перекинуть мостик к трагической судьбе
Гелия, иначе бы возникла обыкновенная слащавая сказочка, "золотой сон",
навеянный несчастной жертве.
Автор "Открытия Риэля" станет через несколько лет одной из заметных
фигур в литературной жизни Сибири, центром притяжения ее культурных сил,
редактором журнала "Сибирские огни". Он много путешествовал и написал книги
о первых отечественных летчиках... Сейчас его произведения переизданы.
Следующая утопия, которая может задержать наше внимание, -- "Через
тысячу лет" еще одного инженера, В. Д. Никольского (1926). Профессия автора,
кстати, выносилась на титул книги; очевидно, издатели считали, что это
придавало особую достоверность повествуемому. На первой же странице мы
обнаруживаем традиционную, можно сказать, серийную (на рисунке она похожа на
батискаф) машину времени, которая без приключений переносит героев в XXX
век.
Знакомясь в этой книге с приметами еще одного блистающего мира, мы
особенно отчетливо обнаруживаем, как трудно сочинять утопии, как трудно
изобретать что-нибудь принципиально новое даже на бумаге. Конечно, мир,
открывшийся перед нашими современниками, лучше, светлее, чище, богаче
нашего, но, пожалуй, мы не найдем в нем ничего такого, чего не было бы
полвека назад, хотя бы в наметках,-- только в книге выглядит все больше,
быстрее, сильнее -- фантазия автора движется по отполированным рельсам
прямой экстраполяции. "Я видел пресс, шутя плющивший глыбу стали величиной с
добрый вагон, токарный станок, бесшумно обтачивающий длинный стальной вал,
толщиной в рост человека и весом, наверно, не в одну сотню тонн..." Автору
не приходит в голову, что такие бессовестные расточители металла, как
токарные станки, исчезнут много раньше чем через десять веков...
Конечно, металлургический завод будущего непохож на дымящую громадину,
он чист, светел, заключен в непроницаемые колпаки, угольное топливо заменено
водородным,-- безотходная технология, как бы мы сейчас сказали. Понятно, что
для фантаста двадцать шестого года это было большим достижением, чем для
сегодняшнего. Энергия передается без проводов! Железо они добывают из шахт
глубиной в две тысячи километров! Воздушные корабли движутся со скоростью,
превышающей видимое движение Солнца. Есть и искусственный спутник Земли,
кстати, он так и назван. Правда, запустить такой спутник человечество смогло
лишь сто лет назад, то есть в XXIX веке. Словом, в отношении темпов и
достижений научно-технического прогресса "Через тысячу лет" намного уступает
"Красной звезде" А. Богданова, созданной еще в 1908 году. Фантазия
откровений, не фантастика, а именно фантазия,-- штука редкая, и каждая ее
искорка должна цениться очень высоко, наравне с самородными камнями.
Как всегда, самым трудным для автора оказываются социальные проблемы, а
тем более внутренние миры жителей XXX века. Чаще всего В. Никольский
попросту их обходит.
Пожалуй, самое интересное в его утопии -- это ретроспективный (для
людей XXX века) обзор человеческой истории, в период после старта машины
времени, то есть после 1925 года, особенно обзор истории второй половины XX
века, то есть нашего времени.
Есть в книге строка, которая заставляет сегодняшнего, именно
сегодняшнего читателя вздрогнуть. Дело в том, что автор предсказывает
атомный взрыв, который произойдет в 1945 году!
Пусть это случайность, но она, право же, заслуживает быть отмеченной.
Взрыв этот происходит на севере Франции, и не во время боевых действий, а по
вине империалистических и милитаристских кругов, которые подгоняли своих
ученых, чтобы те как можно быстрее завершили работу над созданием
дьявольского оружия. Автор правильно осознал необыкновенную разрушительную
силу атома и даже преувеличил ее. "На снимках, сделанных астрономами Марса,
ясно виден среди темного фона Земли этот вихрь сине-голубого цвета,
взметнувшийся огненным протуберанцем на огромную высоту, около четверти
радиуса планеты..." "Дождь земли и камней... завалил под собой десятки
цветущих городов Франции и Южной Англии, создав бесчисленные Геркуланумы и
Помпеи, засыпал Ла-Манш, разделявший обе эти страны, и в смертельном объятии
спаял их в один материк..."
Очень похожа и атомная демагогия империалистов. До взрыва они
утверждали, что "военная техника западноевропейских держав получит... такое
оружие, которое сделает всякую войну невозможной -- конечно, для тех, кто
этим оружием не обладает", добавляет автор. После катастрофы истинные
виновники пытаются свалить вину на возрожденную Россию.
В 1926 году появилась еще одна книга, подстраивающаяся под рубрику
утопий, -- это "Гибель Британии" Сергея Григорьева, старейшего советского
детского писателя, автора многих книг, среди которых были весьма популярные
в свое время "С мешком за смертью", "Берко-кантонист", "Суворов"...
"Гибель Британии" на современный взгляд выглядит очень странным
сочинением. В нем много удачных технических новшеств: принципиально иные
виды транспорта, чудесные агротехнические приемы, ускоряющие рост растений в
десятки раз, или такие несерьезные, но, право же, остроумные проекты, как
организация социальной революции... в пчелиных ульях, чтобы, так сказать,
поднять у работников нектара производительность труда, или способ
присоединения Англии к материку при посредстве особо энергичного вида
корненожек: они будут размножаться в море с такой скоростью, что сначала
превратят воду вокруг островов в известковое молоко, потом в кашу и,
наконец, в камень.
Все это изобретается в новой стране по имени Чинграу на месте бывших
пустынь Средней Азии, превратившихся ныне в цветущий сад. Вызывает
удивление, однако, что достижения новой страны совершались как бы втайне от
остального мира. И когда в нее прибывает американский корреспондент Бард Ли,
его репортажи явились для Запада полнейшей неожиданностью. Миссии Барда,
заметим, никто не препятствовал, наоборот; так что остается непонятным,
почему у него не нашлось ни одного предшественника, который бы
полюбопытствовал заглянуть, что же это делается на берегах Амударьи...
"Сегодня получил обе Ваши книжки и тотчас же прочитал,-- писал Горький С.
Григорьеву из Сорренто. -- "Гибель Британии" весьма понравилась и удивила
меня густотой ее насыщенности, ее русской фантастикой, остроумием. Пожалел,
что Вы не использовали "Геохимию" В. И. Вернадского, его гипотеза открывает
широчайший простор воображению художника".
Чтобы не совсем нарушать общепринятого представления о фантастике как
средстве для развлечения, перейдем к более забавным историям. В первой
половине 20-х годов возник весьма своеобразный жанр, получивший ироническое
наименование "красного Пинкертона", и, хотя он числится по истории
детективной литературы, к нашей теме он имеет прямое отношение, так как
детективные элементы в нем почти всегда были замешаны на фантастической
посылке. И надо заметить, что детективная сторона чаще всего повторяла
нелучшие западные образчики, а вот фантастика была своей, незаемной.
Для нас Пинкертон и пинкертоновщина стали нарицательным обозначением
бульварщины, но в то время этот лозунг, надо полагать, казался приемлемым в
попытках создать увлекательную приключенческую литературу для юношества на
таком необозримом, богатом приключениями материале, как революция,
гражданская война, международная солидарность трудящихся, борьба с
нарождающимся фашизмом... Об этом свидетельствует М. С. Шагинян в статье
"Как я писала "Месс-Менд".
Большинство произведений упомянутого жанра сейчас вряд ли можно читать
без не предусмотренного авторами смеха; впрочем, можно предположить, что и в
те времена авторы не сохраняли на лицах скучливой серьезности, бросая своих
героев в каскады невероятных приключений. Это была игра, была попытка
растормошить читателя, не всегда удачная, но чаще всего задорная. За перо
охотно брались весьма уважаемые литераторы. В "Записках старого петербуржца"
Льва Успенского есть превосходное место, где рассказывается о том, как они с
приятелем трудились над сочинением подобного романа.
"Ни разу нас не затруднило представить себе, что было "во мраке
чернильной ночи": там всегда обнаруживалось нечто немыслимое. Мы обрушили из
космоса на Баку радиоактивный метеорит. Мы заставили "банду некоего
Брегадзе" охотиться за ним. -Мы заперли весьма положительную сестру этого
негодяя в несгораемый шкаф, а выручить ее оттуда поручили собаке.
То была неслыханная собака: дог, зашитый в шкуру сенбернара, чтобы
между этими двумя шкурами можно было переправлять за границу драгоценные
камни и шифрованные донесения мерзавцев. При этом работали мы с такой
яростью, что в одной из глав романа шерсть на спине этого пса дыбом встала
от злости -- шерсть на чужой шкуре!"
Как это ни странно,--а может быть, вовсе не странно,--но книга была
издана -- под псевдонимом Л. Рубус, под названием "Запах лимона", в
Харькове. За полной библиографической редкостью этого издания точную дату
его выхода самому автору воспоминаний установить не удалось. Но в Ленинской
библиотеке экземпляр все-таки сохранился -- "Запах лимона" вышел в 1928
году...
Чтобы .еще более расширить представление о том, что это была за
литература, остановимся на романе, который немногим отличался от "Запаха
лимона", назывался он "Иприт", был написан Всеволодом Ивановым и Виктором
Шкловским и выпускался в 1925 году центральным издательством страны
отдельными тоненькими выпусками с немалым по тем временам тиражом -- 30
тысяч экземпляров. Можно думать, что были читатели, которые охотились за
этими выпусками, что именно такая книга определяла их круг чтения.
Если искать ее основополагающий принцип, то с наибольшей полнотой он
определен известной поговоркой: "В огороде бузина, а Киеве дядька".
Капустник, словесная игра, тоже может быть полноправным участником
литературного процесса, но все-таки тема и средства не должны быть совсем
разобщенными; здесь же они не просто впали в противоречие, между ними возник
настоящий антагонизм. Вряд ли стоило мешать картины мировой революции,
международного рабочего движения, химической войны с невероятными
похождениями бывшего матроса Пашки Словохотова, который вкупе с
дрессированным медведем Рокамболем носится по нашей стране, по морям и
океанам, по разным государствам, то в сундуке, то на крыле самолета... (А.
Бритиков нашел любопытное свидетельство одного из критиков тех лет о том,
что Павел Словохотов существовал на самом деле. Это, конечно, никакого
значения не имеет, потому что в главном герое "Иприта" нет ничего от живого
человека.) Пересказать сюжет этого произведения невозможно даже в принципе,
потому что событий в романе слишком много, больше, чем по одному на
страницу, а в тех местах, где особенно чувствуется экспрессивно-рубленый
стиль В. Б. Шкловского, так и больше чем по одному на каждую фразу, вроде:
"Глава 42, в которой НЬЮ-ЙОРКСКАЯ БИРЖА ИСПЫТЫВАЕТ ПОТРЯСЕНИЕ, а население
бежит на пляж, не взяв с собой купальных костюмов..."
Из композиционных соображений мы начали с неудачи, но сам "Иприт"
родился на волне шумного успеха, выпавшего на долю романа Мариэтты Шагинян
"Месс-Менд". "Месс-Менд, или Янки в Петрограде" вышел в 1923 году; это очень
веселый и лихо закрученный роман-сказка и, может быть, первое в нашей стране
антифашистское произведение. Это был первый опыт М. Шагинян в столь новом
для нее жанре, и, может быть, поэтому в первом издании своего романа
писательница скрылась под псевдонимом, придумав молодого американца Джима
Доллара и создав ему во вступительной части целую биографию, такую же,
впрочем, пародийно-гротесковую, как и все остальное. Ее игру поддержал
тогдашний директор Госиздата Н. Мещеряков, написавший лестное для автора
предисловие. С тех пор писательница вставляла "Месс-Менд" почти во все
собрания своих сочинений, уже ничего не стесняясь.
Основная идея романа: лишь рабочие -- подлинные хозяева жизни, потому
что их трудом созданы все богатства, все вещи, все земные блага.
Основная тема романа -- международная солидарность трудящихся,
разоблачивших и обезвредивших коварные происки империалистов и фашистов.
Основная фантастическая посылка романа -- вещи, сделанные руками
рабочих, другими словами, все вещи на свете подчиняются и служат своим
творцам; стоит лишь произнести магическое заклинание "Месс-Менд", и они
будут помогать труженикам и досаждать их врагам.
Главный герой романа -- словно взятый из народных легенд неунывающий
рабочий-вожак Мастер Тинг-мастер одаривает вещи волшебной силой
сопротивления. "Замки, самые крепкие, хитрые наши изделия,-- размыкайтесь от
одного нашего нажима! Двери пусть слушают и передают, зеркала запоминают,
стены скрывают тайные ходы, полы проваливаются, потолки обрушиваются, крыши
приподнимаются, как крышки. Хозяин вещей -- тот, кто их делает..."
Союзу рабочих противостоит мрачный союз реакции, замышляющий авантюры
против собственного пролетариата и молодой Советской Республики,-- прежде
всего миллиардер Кресслинг и фашист Чиче. Это мир уродов, и писательница
доводит метафору о том, что они потеряли человеческий облик, до логического
предела. Когда Чиче раздевают, оказывается, что степень дегенерадии дошла у
него до того, что он превратился в хищное кошкообразное существо...
Герои, прибывшие в Советский Союз, чтобы предотвратить вражескую
диверсию, которая должна уничтожить советских руководителей, застают не тот
холодный и голодный Петербург, в котором молодая писательница сочиняла
романтическую сказку. "Может быть,-- вспоминает М. Шагинян, -- читатель
удивится тому, как описывает Джим Доллар Петроград 23-го года. Разумеется,
он не был и не мог быть таким, и его чудесные лаборатории,
Аэроэлектроцентраль и экспериментальные заводы -- плод авторской фантазии.
Но я решила описать нашу страну такой, какой она мерещилась мне в далеком
будущем,-- светлой страной непобедимой техники, величайших открытий, победы
над голодом, климатом, болезнями..."
Главное, что предугадала писательница в своем романе,-- новая
комплексная социалистическая система хозяйства, пафос социалистического
строительства; все это в недалеком будущем станет главной темой советской
литературы, в том числе и творчества самой М. Шагинян. Фантастика и в этом
направлении опередила остальную литературу.
Конечно, многое в "Месс-Менд" сегодня кажется наивным. Но эта наивность
шла в чем-то от замысла романтической сказки, и, хотя новые, послевоенные
издания автор основательно переработала, главное в своем раннем романе она
оставила нетронутым, а это главное -- аромат "тех годов большой молодости
нашей литературы, когда и наша великая страна, и мы, и читатели наши
переживали раннее утро нового мира...".
Роман имел успех не только у нас в стране, он был целиком напечатан в
газете немецких коммунистов "Роте Фане", в Париже, в газете армянских
демократов, в Австрии и Германии он в те годы выдержал несколько изданий.
Как свидетельствует сама писательница, отзывы немецких рабочих о романе
составили целую книжку.
Своеобразным свидетельством популярности романа в Германии была повесть
немецкого коммуниста журналиста Р. Т. Марка "Месс-Менд -- вождь германской
Чека", переведенная и у нас; в ней автор высмеивает германскую буржуазию,
придумавшую в провокационных целях террористическую группу "Чека", которая
якобы по заданию ЦК Германской компартии организует нападения на
политических деятелей.
Рабочие-активисты борются с этими провокациями примерно теми же
способами, что и герои романа М. Шагинян. О стиле повести может дать полное
впечатление одна цитата: "Он снял свои роговые очки, поставил на пол -- они
превратились в лифт (теперь читателю ясно, для чего все коммунисты носят
роговые очки) -- и исчез в бездне вместе со своим сообщником..."
В дальнейшем М. Шагинян дополнила "Месс-Менд" романами "Лори Лэн,
металлист" и "Международный вагон, или Дорога в Багдад", но эти романы
писательница никогда не переиздавала.
В общем-то, отработав свое, в лучших образцах не без пользы для общего
дела, перенасыщенный выстрелами "красный детектив" мирно отошел в историю
литературы. Но не стоит забывать об уроках, как положительных, так и
отрицательных; попытки влить передовое политическое содержание, используя
форму и приемы бульварного романа, даже в то менее взыскательное время
приводили к неудачам, а о сегодняшних днях и говорить нечего. Однако, как
это ни странно, и сейчас еще, бывает, раскроешь толстый том конца 70-х, тут
тебе и борьба за мир, и международное сотрудничество, и водородные бомбы, и
вдруг пахнет такой бульварщиной, замешанной на разных бермудских
треугольниках, что поневоле, вспомнишь Пашку Словохотова с его косолапым
Рокамболем...
Повторю, что к фантастике 20-х годов очень трудно применять сегодняшний
критерий качества, и уж совсем нет уверенности, что читатели и критики тех
лет согласились бы с нашими суждениями. Они зачастую вовсе не замечали того,
что сейчас нам кажется интересным, даже открытием, и высоко оценивали то,
что нам представляется откровенной наивностью. Впрочем, "высоко оценивали"
-- это, пожалуй, преувеличение. Критика того времени не отличалась ни
сдержанностью, ни тактичностью, она ухитрилась не заметить художественного
своеобразия даже романов Алексея Толстого. Хотя нельзя не признать: под
титулом фантастики появлялись произведения, которые и вправду не заслуживали
снисхождения.
Предприимчивые американские авторы (первыми угадали возможность легкой
-и выгодной коммерциализации фантастики. И на головы читателей обрушились
миллионные тиражи космических "опер", бесчисленных докторов Франкенштейнов,
романов ужасов... Королем этого, если так можно выразиться, литературного
направления был Эдгар Берроуз, автор небезызвестного Тарзана и цикла романов
о похождениях бравого вирджинца Джона Картера на Марсе... Между прочим,
подобная продукция усилиями частных издательств без задержки переводилась и
у нас, и молодая советская фантастика вела с ней жестокую идейную борьбу.
Попытки создать отечественную "космическую оперу" успехом не
увенчались, но все-таки были. В этом плане наибольшей известностью, если
опять-таки можно так сказать, пользовался роман Н. Муханова "Пылающие
бездны" (1924). В нем повествуется об очередной войне Земли с Марсом ровно
через пятьсот лет после создания романа. Марс потребовал от землян убраться
с астероидов, где велась добыча необходимого для экономики обеих планет
"небулия", ни дать ни взять конфликт двух нефтяных империалистических
держав. Космические эскадры ведут боевые действия исключительно с помощью
лучевого чрезвычайно разнообразного оружия, а именно: у землян --
сигма-лучи, тау-лучи, фита-лучи, омега-лучи; у марсиан техника победнее,
есть только икс-лучи, но и с ними тоже шутки плохи. Попробуй зазевайся, и
"завтра по путям эклиптики Земли и Марса клубились бы лишь скопления
первичной туманной материи...". "Впрочем,-- добавил начальник межпланетного
флота,-- и этим не следует смущаться". Если прибавить еще двух марсианских
красавиц, в которых тайно влюблен командующий воздушным флотом Земли, и
изобретение земным ученым межпланетного тормоза, с помощью которого удалось
замедлить вращение Марса по орбите, то содержание этого романа становится
относительно ясным.
Примерно так же можно оценить книгу Г. Арельского "Повести о Марсе"
(1925). Правда, в ней есть удачная пародия на космическую писанину. Заметил
ли автор, что жало ее обращено и против него самого? "Фабула пьесы была
следующая. Сын организатора Межпласо (Межпланетные сообщения.-- В. Р.)
влюбился в одну артистку с Юпитера. Он ее видел только в фильмах и слышал ее
голос в "межпланетной радиоопере". Он решается ехать на Юпитер и объясниться
ей в любви. Но в то время, когда он совершает свой перелет, происходит
столкновение аэромобиля с одним из астероидов, Церерой. Все гибнут. Один
только сын организатора попадает на астероид и совершает на нем оборот по
его орбите вокруг Солнца. Межпланетные газеты разносят этот случай по всем
планетам и печатают его портреты.
Читая газеты, артистка-юпитерианка в свою очередь влюбляется в сына
организатора. Она собирает экспедицию и отправляется его спасать. В конце
концов она его находит: Все кончается благополучно. Виновник приключения
женится на артистке-юпитерианке и выпускает свою книгу впечатлений на
Церере, которая делает его знаменитым писателем..."
Раскладывая фантастику 20-х годов на ряд принятых рубрик-полочек,
нельзя упустить из виду, что деление это весьма условно. Мы можем найти в
"красном детективе" существенные элементы утопий, а в еще одной группе
произведений, названной "романами о катастрофах" или, короче,
"романами-катастрофами", опорой нередко служила детективная конструкция. Но
все же какой-то хоть приблизительный порядок эти рубрики позволяют навести.
Особняком стояла, пожалуй, лишь толстовская "Аэлита", выделялась она и по
художественному совершенству, в то время как "Гиперболоид инженера Гарина"
того же А. Толстого примыкал как к "красному детективу", так и к
"романам-катастрофам".
Привлекательность "катастрофической", чрезвычайной ситуации для
писателя-фантаста понятна: в момент, когда вокруг рушатся миры, физические
или социальные, происходит проверка на прочность не только людских
характеров, но и общественных структур.
Одним из первых .обратился к этому жанру Илья Эренбург. В романе "Трест
Д. Е. История гибели Европы" (1923) он нарисовал фантасмагорическую и в то
же время весьма реальную картину всеобщей бойни, в огне которой гибнет
Старый Свет. Бойня эта организована и спровоцирована американскими
миллиардерами как для устранения основных конкурентов, так и для ликвидации
революционных настроений, назревающих в рабочих рядах Европы. Несмотря на то
что роман отразил, как это бывает всегда, представления того времени и
личные представления автора о соотношении революционных сил, о методах
ведения войн, о том, из какой страны милитаристы всего опасней, многие сцены
оказались пророческими и, к несчастью, разыгрались в натуре на полях второй
мировой войны. Более того, в 60-х годах в мемуарах "Люди, годы, жизнь" И.
Эренбург скажет о своем давнем романе: "Я бы мог его написать и сейчас с
подзаголовком "Эпизоды третьей мировой войны". Это опять-таки свойство и
сила фантастики -- рисовать обобщающие картины.
Попробовал свои силы в фантастике и другой молодой, а впоследствии тоже
ведущий советский писатель -- Валентин Катаев. В романе "Повелитель железа"
(1925) он попытался представить себе, что случится, если будет осуществлена
мечта всех пацифистов: изобретена машина, делающая невозможными военные
действия. И вот такая машина, намагничивающая все железо, изобретена русским
(но не советским) ученым Савельевым, забаррикадировавшимся где-то в
Гималаях. Он выставляет ультиматумы народам и правительствам и даже приводит
свою установку в действие; пушки и ружья стрелять перестают, и сабли
прилипают к столбам; военных действий это, понятно, не прекратило.
В. Катаев никогда не переиздавал свой роман, но все-таки есть в книге
образ, который заставляет об этом пожалеть. Это юмористическая фигура
племянника великого Холмса -- тоже сыщика Стенли Холмса. Откуда у Шерлока
взялся родственник? Как вы помните, у него был брат Майкрофт. Так вот этому
брату и подбросили ребеночка, его собственного, впрочем. На семейном совете
было решено, что отдавать мальчика в приют безнравственно, он воспитывался в
доме на Бейкер-стрит, воспринял все манеры, стиль Шерлока и пытается ему во
всем подражать; так, Стенли повсюду носит скрипку и главным образом в самые
неподходящие моменты начинает, полузакрыв глаза, играть в соответствии со
временем вальс "На сопках Маньчжурии". Множество забавных приключений
придумал автор для своего незадачливого сыщика. Чтобы изловить вождя
индийских коммунистов Рамашчандру, Стенли гримируется под него, но сам
попадает в ловушку и, связанный, с кляпом во рту, выдается полиции за
большой выкуп...
Второй фантастический роман тех лет, "Остров Эрендорф", В. Катаев
включает в новейшие собрания сочинений, хотя можно было бы поступить и
наоборот. В этом романе на Землю надвигается беда погрознее: вся суша должна
погибнуть в пучине вод за исключением одного маленького островка.
Разумеется, катастрофу предсказал старый, не от мира сего ученый. "Стоит ли