Рейнольдс Аластер. Город бездны

   Женщина заколебалась. Какую бы информацию она не сообщила в данных обстоятельствах, это будет нарушением протокола. Но я выглядел таким честным, так искренне переживающим из-за отсутствия моего друга… И таким богатым.
   Она опустила глаза на дисплей.
   — Вы сможете отправить ему сообщение и попросить связаться с вами по прибытии на орбитальную станцию.
   Подразумевалось, что он еще не прибыл, что он был где-то надо мной, поднимался по нити.
   — Пожалуй, я лучше последую за ним, — сказал я. — Тогда отсрочка получится минимальной. Мы встретимся на орбите. Я просто передам ему эту вещь и вернусь.
   — Полагаю, в этом есть смысл… да, — она посмотрела на меня. Возможно, в моем поведении она уловила нечто странное, однако не настолько доверяла собственным инстинктам, чтобы остановить меня. — Но вам придется поспешить. Посадка вот-вот начнется.
   Я бросив взгляд туда, где «язык» тянулся к спирали. Снизу, из технической зоны, уже скользил пустой подъемник.
   — Тогда вам стоит продать мне билет.
   — Полагаю, обратный билет вам тоже понадобится? — женщина потерла глаза. — Всего будет пятьсот пятьдесят астралов.
   Я раскрыл бумажник и отсчитал деньги хрустящими купюрами южан.
   — Безобразие, — заметил я. — Судя по количеству энергии, которая необходима для доставки меня на орбиту, цена должна быть в десять раз меньше. Но, наверное, часть денег прикарманивает Церковь Небесного.
   — Не скажу, что это не так, но вам не следует отзываться плохо о Церкви, сэр. Хотя бы здесь.
   — Я уже где-то об этом слышал. Но ведь вы — не одна из них?
   — Нет, — ответила она, подавая мне сдачу мелкими купюрами. — Я просто здесь работаю.
   Сектанты захватили мост лет десять назад, после того как убедили себя, что именно здесь был распят Небесный. Однажды вечером терминал оказался заполонен последователями Хаусманна прежде, чем кто-либо осознал, что происходит. Они заявили, что заминировали весь мост контейнерами-сюрпризами, содержащими вирус их разработки, и угрожали взорвать все разом при первой же попытке очистить терминал. Вирус должно было разнести ветром, и половина Полуострова оказалась бы заражена — если эта дрянь действительно присутствовала на мосту в том объеме, о каком говорили сектанты. Возможно, они блефовали, но рисковать тем, что влияние секты распространится на миллионы людей, никому не хотелось. Поэтому мост оставили сектантам. Они позволили Администрации по-прежнему контролировать работу подъемников, хотя это и означало, что персоналу необходимы регулярные прививки. Учитывая, что антивирусная терапия давала побочные эффекты, это было не самое популярное место работы на Полуострове — тем более, что служащим приходилось постоянно слушать песнопения сектантов.
   Женщина протянула мне билет.
   — Надеюсь, что попаду на орбиту вовремя, — сказал я.
   — Последний подъемник отправился всего час назад. Если ваш друг был на нем… — она помолчала, и я понял, что никаких «если» быть не могло. — Скорее всего, он еще будет на терминале, когда вы прибудете.
   — Будем надеяться, мои хлопоты будут вознаграждены.
   Она почти улыбнулась, но на полпути передумала. Это требовало слишком больших усилий.
   — Я уверена, он будет в восторге.
   Сунув билет в карман, я поблагодарил кассиршу — несмотря на ее убожество, я не мог не ей сочувствовать: еще бы, работать в таком месте! — и вернулся к Дитерлингу. Он по-прежнему стоял, прислонившись к низкой стеклянной стене, которая окружала «язык», и разглядывал сектантов. На лице у него было отстраненное, внимательное, спокойное выражение. Я вспомнил, как в джунглях он спас мне жизнь, когда на меня напала гамадриада. Тогда на лице у него было такое же выражение — абсолютно нейтральное, как у человека, играющего в шахматы с противником, который ему в подметки не годится.
   — Ну что? — полюбопытствовал он.
   — Он уже сел на подъемник.
   — Когда?
   — С час назад. Я купил себе билет. Теперь твоя очередь. Но делай вид, будто мы путешествуем порознь.
   — Может, мне не стоит идти с тобой, братишка?
   — Тебе ничего не грозит, — я понизил голос. — Отсюда и до выхода с орбитального терминала ни одного контрольного эмиграционного пункта. Ты сможешь подняться и спуститься, и никто тебя не сцапает.
   — Тебе легко говорить, Таннер.
   — Да, но поверь мне, это безопасно.
   Дитерлинг покачал головой.
   — Быть может, но нам вряд ли имеет смысл путешествовать вместе, даже в одном подъемнике. Трудно сказать, насколько Рейвич позаботился о прикрытии.
   Мне хотелось поспорить, но внутренне я признавал, что он прав. Как и Кагуэлла, Дитерлинг не мог покинуть Окраину Неба, не рискуя быть арестованным по обвинению в военных преступлениях. Оба занимали определенное место в базе данных этой планетной системы, за их головы была назначена солидная награда — невзирая на тот факт, что Кагуэлла мертв.
   — Ладно, — согласился я. — Похоже, у тебя есть еще какой-то повод, чтобы остаться. Я вернусь в Дом Рептилий дня через три, не меньше. Думаю, там будет кому присмотреть за делами.
   — Ты уверен, что справишься с Рейвичем в одиночку?
   Я пожал плечами.
   — Всего один выстрел, Мигуэль.
   — И ты его сделаешь, — он явно испытывал облегчение. — Ну вот и чудно… а я вечером возвращаюсь в Дом Рептилий. И буду с нетерпением следить за выпусками новостей.
   — Постараюсь не разочаровать тебя. Пожелай мне удачи.
   — Удачи, — Дитерлинг пожал мне руку. — Будь осторожен, Таннер. Конечно, за твою голову не назначена награда, но это не значит, что тебе удастся смыться без помех. Доверяю тебе разработать план избавления от пистолета.
   Я кивнул.
   — Вижу, тебе его ужасно не хватает. Я куплю тебе такой же на день рождения.
   Он долго смотрел на меня, словно собираясь что-то добавить, потом кивнул и зашагал прочь от спирали. Я увидел, как он покинул площадку и растворился в сумеречной тени вестибюля. Не сбавляя шага, он начал менять колер своего плаща. Он удалялся, и его широкоплечую фигуру окружал мерцающий нимб.
   Я тоже отвернулся и стал ждать подъемника. И неприметно сунув руку в карман, ощутил алмазно-твердый холодок пистолета.

Глава 3

   — Сэр? Ужин будет подан на нижней палубе через пятнадцать минут. Если вы желаете присоединиться к пассажирам…
   Я подскочил. Я не слышал шагов по лестнице, ведущей на смотровую палубу, и полагал, что нахожусь здесь совершенно один. Все прочие пассажиры разошлись по своим каютам сразу после посадки — путешествие было слишком коротким, чтобы стоило распаковывать багаж… а я поднялся на смотровую палубу, чтобы понаблюдать за отправлением. Конечно, мне предоставили каюту, но распаковывать было нечего.
   Подъем начался с нереальной плавностью. Вначале казалось, что мы вообще не двигаемся. Ни звука, ни вибрации — только жутковатое плавное скольжение вверх, еле заметное, но постоянно набирающее скорость. Я посмотрел вниз, пытаясь разглядеть сектантов, но угол подъема позволял заметить лишь несколько случайных фигур — хотя прямо под нами должна была находиться масса народу. Мы как раз проходили через потолочную диафрагму.
   Я обернулся. Голос, который меня напугал, принадлежал не человеку, а слуге. У него были телескопические руки и нарочито безликая голова. Туловище сходилось на конус, образуя осиную талию, но ниже — ни ног, ни колес. Он двигался благодаря прикрепленному к потолку рельсу, с которым был соединен с помощью торчащего из спины изогнутого стержня.
   — Сэр? — начал он снова, на этот раз на языке норт. — Ужин будет подан…
   — Ничего не нужно. Я понял тебя с первого раза.
   После короткого раздумья я решил, что риск будет меньше, если я присоединюсь к остальным аристократам. Мое уединение вряд ли сочтут проявлением высокомерия. По крайней мере, сев с ними за стол, я смогу удовлетворить их любопытство, представ им в образе некоего вымышленного персонажа — и это лучше, чем позволить их воображению разыграться, приписывая необщительному незнакомцу самые невообразимые качества на свое усмотрение. Я перешел на норт — практика не помешает — и добавил, что присоединюсь к остальным через четверть часа, так как хочу еще немного полюбоваться панорамой.
   — Прекрасно, сэр. Я закажу для вас место за столом.
   Робот развернулся вокруг оси и тихо выскользнул с палубы.
   А я вернулся к иллюминатору.
   Не знаю, что именно я собирался увидеть. Но зрелище, которое предстало моим глазам, оказалось совершенно неожиданным. Мы прошли сквозь потолок вестибюля посадочной площадки, но терминал был гораздо выше, так что мы продолжали подниматься сквозь верхнюю часть здания. Именно здесь, как я понял, можно было увидеть высшее выражение одержимости поклонников Небесного Хаусманна. После того как его распяли, сектанты сохранили тело, забальзамировав и покрыв особым составом, отливающим свинцовым зеленовато-серым блеском, а затем поместили его здесь, на гигантском конусообразном выступе, который торчал из одной стены, почти касаясь спирали. В результате труп Хаусманна напоминал резную фигуру под бушпритом гигантского парусника.
   Небесный был обнажен до пояса, руки широко разведены в стороны. Он висел на крестовидной конструкции из металлического сплава. Голени были связаны, в кисть правой руки (не в ладонь: похоже, в программе вируса, вызывающего стигмат, была ошибка) вбит гвоздь, еще один металлический штырь пробивал отсеченную по локоть левую руку. К счастью, эти подробности, равно как и страдание, навсегда застывшее на лице Хаусманна, не слишком бросались в глаза благодаря обработке, которой подвергли тело. Но, хотя черты лица различить было невозможно, боль читалась в изгибе его шеи, в судорожно стиснутых челюстях, как бывает во время агонии у людей, пораженных электричеством. Лучше бы они убили его током, подумалось мне. Это было бы милосерднее, какие бы преступления он не совершил.
   Впрочем, так было бы слишком просто. Ведь они казнили преступника, совершившего ужасные деяния, но прославляли человека, подарившего им весь мир. Распиная его, почитатели выражали свое обожание не менее горячо, чем свою ненависть.
   Времена меняются, а люди остаются прежними.
   Подъемник прошел лишь в нескольких метрах от Небесного, и я невольно содрогнулся. Я вдруг понял, что хочу удалиться отсюда как можно быстрее. Безмерный космос словно превратился в эхокамеру, заполненную отголосками бесконечной боли.
   У меня зачесалась ладонь. Зажмурившись, я тер ее о поручень, пока мы не миновали причальный терминал, продолжая подниматься сквозь ночь.
 
   — Еще вина, мистер Мирабель? — спросила супруга одного из аристократов, похожая на лисицу, сидящая напротив меня.
   — Нет, — я вежливо промокнул губы салфеткой. — Если не возражаете, я удалюсь. Хочу полюбоваться видом, пока мы поднимаемся.
   — Какая жалость, — сказала женщина, разочарованно поджимая губы.
   — О да, — подхватил ее муж. — Мы будем скучать без ваших историй, Таннер.
   Я улыбнулся. По правде говоря, я просто валял дурака, перманентно поддерживая светскую беседу в течение часа, пока мы ужинали. То и дело я оживлял разговор пикантным анекдотом — но лишь с целью заполнить неловкие паузы, которые повисали над столом всякий раз, когда тот или иной гость делал высказывание, способное, с точки зрения переменчивого аристократического этикета, показаться неделикатным. Не раз мне приходилось разрешать споры между северными и южными фракциями, выступая с речью от лица всей группы. Моя маскировка была не самой убедительной, поскольку даже северяне, кажется, поняли, что я не имею к южанам никакого отношения.
   Но это едва ли имело значение. Я смог заставить билетершу принять меня за аристократа и сказать мне больше, чем кому бы то ни было. Эта маска позволила мне смешаться с аристократами — но рано или поздно я смогу отбросить ее. Ведь я не был в списке тех, кого разыскивают службы безопасности. Я просто человек с темным прошлым и несколькими сомнительными связями. Нет ничего плохого и в том, чтобы называть себя Таннером Мирабелем — это было куда безопаснее, чем пытаться смастерить из ничего правдоподобную аристократическую родословную. К счастью, это совершенно нейтральное имя, оно вряд ли вызовет какие-то ассоциации с историей аристократии или иными историческими событиями. В отличие от моих сотрапезников, я не смог бы проследить свое происхождение до высадки Флотилии. Скорее всего, Мирабели появились на Окраине спустя полвека после этого. По меркам аристократии я был просто неотесанным выскочкой, но никто не позволит себе подобных нетактичных намеков. Все они были долгожителями, и их родословная восходила если не к Флотилии, то к временам пассажирского манифеста, с одним или двумя сомнительными поколениями — и вполне естественным было предположить, что я обладал столь же пышной генеалогией и доступом к тем же терапевтическим технологиям.
   Но хотя Мирабели и прибыли на Окраину Неба спустя много лет после Флотилии, они не принесли с собой никаких решений, позволяющих обеспечить долгую жизнь. Возможно, в первом поколении срок их жизни превышал продолжительность жизни обычных людей, но этот признак не передался их потомкам.
   Впрочем, мне это все равно было не по карману. Кагуэлла платил мне прилично, но не настолько, чтобы я мог позволить себе разоряться подобным образом, пополняя бюджет Ультра. Впрочем, это не имело значения — почти. Препаратами пользуется от силы один из двадцати жителей этой планеты. Остальные девятнадцать либо по уши погрязли в войне, либо собирают крохи на жизнь в ее закоулках. Главная проблема состоит в том, чтобы дожить до следующего месяца, а не до следующего века.
   Вот почему я оказался в довольно щекотливом положении, едва разговор зашел о технологиях долгожительства. Я попытался непринужденно развалиться на стуле и позволить словам витать вокруг меня, но едва возникал спор, как мне навязывали роль судьи. То и дело кто-нибудь изрекал: «Таннеру это, конечно, известно», — и поворачивался ко мне, чтобы услышать окончательное суждение, которое выведет из тупика. Оставалось отговариваться общими фразами, например «Это непростой вопрос…», или: «Очевидно, это касается более глубоких аспектов проблемы», или: «С моей стороны было бы неэтично распространяться далее на эту тему, ввиду соглашений о конфиденциальности, и прочее. Ведь вы меня понимаете?..»
   Где-то через час я созрел для того, чтобы уединиться.
   Поднявшись из-за стола, я извинился и покинул компанию, после чего поднялся по винтовой лестнице, ведущей на смотровую палубу над жилым уровнем и столовой. Перспектива сбросить шкуру аристократа неожиданно показалась весьма заманчивой. Впервые за последние часы во мне затеплилось ощущение профессионального удовлетворения. Все под контролем. Очутившись наверху, я приказал слуге отсека приготовить мне «гвиндадо». Хмель слегка ударил в голову, но даже это не показалось мне неприятным. У меня еще масса времени, чтобы протрезветь: ясность ума и хватка наемного убийцы понадобится мне не раньше, чем через семь часов.
   Теперь мы поднимались быстро. Едва покинув «причал», подъемник увеличил скорость до пятисот километров в час, но ему все равно понадобится сорок часов, чтобы достичь орбитального терминала. Впрочем, за пределами атмосферы скорость возросла вчетверо — это случилось во время первой перемены блюд.
   Смотровая палуба была в моем распоряжении.
   Остальные пассажиры, покончив с ужином, разбредутся по пяти отсекам над помещением столовой. В подъемнике с комфортом могут разместиться пятьдесят человек, и он не будет казаться переполненным, но сегодня нас было здесь всего лишь семеро, включая меня. Общее время подъема составляет десять часов. Движение станции по орбите Окраины Неба синхронизировано с обращением планеты. Таким образом, станция постоянно висит над Нуэва-Вальпараисо, то есть строго над экватором. Насколько мне известно, на Земле строили звездные мосты, уходившие на высоту тридцати шести тысяч километров. Но скорость вращения Окраины Неба чуть больше, а сила притяжения чуть слабее, и синхронная орбита находится на шестнадцать тысяч километров ниже. При всем при том длина нити составляет двадцать тысяч километров — представьте, какому напряжению подвергается верхний километр под весом девятнадцати тысяч километров, которые находятся ниже. Сама нить полая, ее стенки сделаны из структурированного алмаза — с уплотненной кристаллической решеткой, как у пьезокварца, — а вес, судя по тому, что я слышал, что-то около двадцати миллионов тонн. Я шагал по отсеку и размышлял о крошечном дополнительном давлении, которое создает каждый мой шаг. Потягивая коктейль, я гадал о том, насколько инженеры приблизились к предельному напряжению, конструируя лифт, и какой запас прочности заложили в эту систему. Затем более рациональная частица моего разума напоминала мне, что сейчас по нити движется лишь ничтожно малая доля транспортного потока, который она могла бы нести. И я, обходя палубу, почувствовал твердую почву под ногами.
   Рейвич… Интересно, хватит ли сейчас ему духу выпить?
   Панорама могла быть более впечатляющей, но даже там, где ночь еще не опустилась, Полуостров скрывался под пологом дождевых облаков. Поскольку орбита планеты была низкой и асимметричной, сезон дождей наступал каждые сто дней — такой здесь короткий год — и длился не меньше десяти-пятнадцати дней. Над резко закругленным горизонтом нежная голубизна неба сменялась густым ультрамарином. Я уже видел яркие звезды, а прямо над нами, на верхнем конце нити, неподвижно висела одинокая звезда орбитальной станции — до нее было все еще очень далеко. Я решил вздремнуть на пару часов. Солдатские годы научили меня почти звериной способности восстанавливать силы за час или два неглубокого сна. Усталость навалилась разом, словно прорвалась плотина. Я почти на месте, а посему не помешает чуточку расслабиться.
   — Сэр?
   Я снова вздрогнул, но на этот раз слегка, поскольку узнал голос слуги. Робот продолжал с обычной вежливостью:
   — Сэр, вас вызывают с поверхности. Я могу переадресовать вызов в вашу каюту, или вы желаете поговорить здесь?
   Возможно, стоило вернуться в каюту, но мне не хотелось лишать себя такого прекрасного зрелища.
   — Соединяй здесь, — сказал я. — Но прерви вызов, если кто-нибудь будет подниматься по лестнице.
   — Слушаюсь, сэр.
   Дитерлинг, разумеется, — больше некому. Он явно не в Доме Рептилий, но, по моей оценке, должен находиться где-то на полпути или даже ближе. Рановато для сеанса связи — честно говоря, я вообще не ожидал вызова, — но волноваться не о чем.
   Однако появившиеся в окне подъемника лицо и плечи принадлежали Васкесу — Красной Руке. Камера, очевидно, находилась где-то в помещении; она состыковала изображение так, будто мы с ним стояли лицом к лицу, поскольку он смотрел мне прямо в глаза.
   — Таннер… Послушай-ка меня, парень.
   — Я слушаю, — отозвался я. Надеюсь, он не заметил невольного раздражения в моем голосе. — Стряслось нечто важное, из-за чего ты решил достать меня здесь, Красный?
   — Заткнись, Мирабель. Через полминуты твоя улыбка исчезнет, — голос Васкеса предвещал неприятности, но угроза явно исходила не от него.
   — В чем дело? Рейвич снова надул нас?
   — Не знаю. Я приказал ребятам добыть дополнительную информацию и абсолютно уверен, что он находится на нити — на один или два подъемника впереди тебя.
   — Но ты вызвал меня не поэтому.
   — Да. Я вызвал тебя потому, что кто-то убил Змею.
   — Дитерлинга? — машинально отреагировал я.
   Как будто это мог быть кто-то другой.
   — Ну да, — кивнул Васкес. — Один из моих парней нашел его с час назад, но не знал, с кем имеет дело, и поэтому новость пришла ко мне не сразу.
   Казалось, мои губы произносят слова без сознательного участия мозга.
   — Где он? Что случилось?
   — Он был в твоей тачке — она все еще стоит на Норквинко. С улицы не видно, есть ли кто-нибудь внутри; нужно приглядеться внимательнее. Мой парень просто проверял машину и обнаружил в ней Дитерлинга. Он еще дышал.
   — Что произошло?
   — Кто-то застрелил его. Должно быть, поджидал неподалеку от того места, где стояла тачка, потом ошивался неподалеку, пока Дитерлинг не вернулся с моста. Дитерлинг сел в машину и собирался отъехать.
   — Как его застрелили?
   — Не знаю, парень. По-твоему, я тут распоряжаюсь судебно-медицинской клиникой? — Васкес прикусил губу, затем продолжал: — Кажется, из лучевика. На близкой дистанции, в грудь.
   Я посмотрел на бокал гвиндадо, который еще держал в руке. Стоять и разговаривать о смерти моего друга, потягивая коктейль, точно на светской вечеринке… Абсурд. Но поставить бокал было некуда.
   Сделав еще глоток, я ответил, удивляясь собственному спокойствию:
   — Я тоже предпочитаю лучевик — но не для того, чтобы пришить кого-нибудь без лишнего шума. Луч дает более яркую вспышку, чем любое стрелковое оружие.
   — Но не при выстреле в упор — это все равно что ударить ножом. Мне жаль, парень, но, похоже, так оно и случилось. Приставили ствол вплотную, ни вспышки, ни звука — и все шито-крыто. Вечером гуляли толпы людей. Кто-то устроил поджог у моста, так что для местных это был повод устроить веселую ночку. Не думаю, что кто-то заметил вспышку, Таннер.
   — Дитерлинг не позволил бы подстрелить себя вот так, запросто.
   — Может, его застали врасплох.
   Я подумал об этом. Подсознательно я уже начал примиряться с фактом смерти, но для того, чтобы сделать выводы — не говоря уже о том, чтобы выйти из эмоционального шока, — нужно не в пример больше времени. Однако уже сейчас я мог заставить себя задать правильные вопросы.
   — Если его застали врасплох, то он был невнимателен либо принял убийцу за кого-то знакомого. Говоришь, он все еще дышал?
   — Да, но был без сознания. Не думаю, что мы могли бы сделать для него больше, Таннер.
   — Ты уверен, что он ничего не сказал?
   — Только не мне и не парню, который нашел его.
   — А этот парень, случайно, не из тех, кого мы видели вечером?
   — Нет, он из моих ребят, которые следили весь день за Рейвичем.
   Так оно и будет продолжаться, подумал я. Васкес не проявлял желания углубляться в подробности, если только не выбивать из него ответы с пинками и бранью.
   — И что? Как давно этот тип у тебя на службе? Дитерлинг когда-нибудь встречал его прежде?
   Мучительно медленно, но до него начал доходить смысл моих вопросов.
   — Да ты что, приятель! Мой человек никоим образом не мог быть в этом замешан. Клянусь тебе, Таннер!
   — Я бы не стал снимать его со счетов. Это относится ко всем, кого мы встречали вечером — включая тебя, Красный.
   — Я бы не стал его убивать. Я хотел, чтобы он взял меня охотиться на змей.
   В этих словах было что-то трогательно-эгоистичное, а потому они вполне могли быть правдой.
   — Что ж, ты упустил свой шанс.
   — Я здесь не при чем, Таннер.
   — Но Мигуэля убили на твоей территории, верно?
   Он собирался ответить, а я собирался спросить его, что он сделал с телом и что намеревался сделать потом, но изображение Васкеса растворилось в помехах. В тот же миг вокруг нас словно разом вспыхнуло небо, и все вокруг потонуло в мертвенно-белом сиянии.
   Это длилось лишь долю секунды.
   Но ее вполне хватило. Жесткий разряд матово-белого света показался мне чем-то знакомым, как будто я видел его однажды раньше. А может, не однажды? Я порылся в памяти и вспомнил фейерверк из белых гвоздик на фоне звездной тьмы.
   Ядерные взрывы.
   Освещение на подъемнике мигнуло. На эту пару секунд я почувствовал, что стал легче, потом все стало по-прежнему.
   Кто-то взорвал атомную бомбу.
   По-видимому, нас зацепило электромагнитным импульсом. Я не видел ядерной вспышки с детства. Один из маленьких плюсов нашей войны состоит в том, что до применения оружия массового поражения дело обычно не доходит. Я не мог определить силу взрыва, не зная расстояния до вспышки, но отсутствие грибовидного облака указывало, что бомбу взорвали высоко над поверхностью планеты. Полная бессмыслица. Конечно, ядерный взрыв мог быть началом атаки — но сейчас не самое подходящее время для боевых действий. Высотные разряды? Еще меньше смысла — сети военных коммуникаций защищены от поражения электромагнитными импульсами.
   Быть может, просто случайность?
   Я раздумывал над этим еще несколько секунд, после чего услышал быстрые шаги вверх по винтовой лестнице между вертикальными «штабелями» отсеков подъемника. Это был один из аристократов, с которыми я ужинал. Я не потрудился припомнить его имя, но левантийское сложение и золотисто-коричневая кожа почти наверняка выдавали в нем северянина. Он был одет весьма вычурно, его длинный, до колен, сюртук переливался всеми оттенками изумруда и аквамарина. Аристократ был взволнован. За его спиной, на последней ступеньке лестницы, замерла его похожая на лисицу жена, она настороженно поглядывала на нас обоих.
   — Вы видели это? — спросил он. — Мы поднялись сюда, чтобы посмотреть — у вас тут наилучший обзор. Вспышка была довольно мощная. Она даже напомнила…
   — Ядерный взрыв? — договорил я. — Думаю, так оно и было, — перед глазами у меня все еще плавали отпечатавшиеся на сетчатке призрачные розовые пятна.