Рейнольдс Аластер. Город бездны

   — Слава Богу, что он не случился ближе.
   — Посмотрим, что говорят общественные сети, — произнесла женщина, глядя на дисплей устройства, похожего на браслет. По-видимому, информационная сеть, с которой оно связывалось, была лучше защищена от помех, чем та, которой пользовался Васкес. На маленьком неброском экране замелькали изображения и текст.
   — Ну как? — поинтересовался муж. — Есть какие-то предположения?
   — Не знаю, но… — она умолкла и рассеянно уставилась в пространство, потом нахмурилась. — Нет. Этого не может быть. Просто не может быть.
   — Что? Что они говорят?
   Женщина посмотрела на мужа, потом на меня.
   — Они говорят, что мост обстреляли. Говорят, что нить перебило взрывом.
 
   Мы продолжали плавно подниматься, но мир начал казаться нереальным.
   — Нет, — сказал аристократ. Он изо всех сил старался казаться спокойным, но у него выходило плохо. — Скорее всего, это какая-то ошибка. Я уверен, что это ошибка.
   — Боже, я на это надеюсь, — произнесла его жена с дрожью в голосе. — Последний раз мне делали сканирование шесть месяцев назад…
   — Шесть месяцев, черт, — проворчал аристократ. — Меня в этой декаде вообще не сканировали!
   Женщина тяжело вздохнула.
   — Что ж, несомненно, это ошибка. Ведь мы стоим здесь, разговариваем — разве не так? А должны падать на планету, вопя от ужаса, — она снова недовольно взглянула на браслет.
   — Что там говорят? — спросил муж.
   — То же, что и минуту назад.
   — Либо это ошибка, либо подлая ложь, вот и все.
   Я прикинул, разумно ли будет нарушить конспирацию. Разумеется, я был не просто телохранителем. За годы службы у Кагуэллы я изучил эту планету до последнего камешка, хотя обычно удовлетворял свое любопытство не ради повышения боеспособности. Я даже не притворялся, будто разбираюсь в устройстве моста, но о производстве структурированного алмаза — искусственного углеродного аллотропа, — из которого он был сплетен, я кое-что знал.
   — Вообще-то они могут быть правы, — заметил я.
   — Но ничего ведь не изменилось! — воскликнула женщина.
   — По-моему, ничего и не должно измениться.
   Пытаясь успокоиться, я переключился на управление кризисной ситуацией — боевая привычка. Где-то в закоулках моего мозга истошно вопил страх, но я приложил все усилия, чтобы не обращать на него внимания.
   — Даже если мост перебило — на каком расстоянии под нами, по-вашему, произошел обрыв? Думаю, не меньше чем в трех тысячах километров.
   — А какое это имеет значение, черт подери?
   — Огромное, — боюсь, в моих устах это прозвучало как юмор висельника. — Представьте себе нить. Она свисает с орбиты и натягивается собственным весом.
   — Я думаю об этом, поверьте.
   — Хорошо. Теперь представьте, что нить перерезали посредине. Та часть, которая находится выше, все еще свисает с орбитальной «втулки», а нижняя часть немедленно начнет падать на землю.
   — Значит, мы в полной безопасности? — северянин заметно оживился. — Ведь мы наверняка выше разрыва, — он посмотрел вверх. — Отсюда и до самого орбитального терминала спираль цела. Это означает, что мы продолжаем подниматься. И мы доберемся, слава Богу.
   — Я бы повременил благодарить Господа.
   Он взглянул на меня с кислой миной, словно мое глупое замечание нарушало некую салонную игру.
   — О чем вы?
   — О нашей безопасности. Если вы разрежете натянутую веревку, ее концы отпружинят в разные стороны.
   — О да, — он посмотрел на меня с угрозой, словно я возражал ему назло. — Я понимаю. Но это, очевидно, не относится к нам, поскольку ничего не случилось.
   — Пока не случилось. Я не говорил, что натяжение ослабнет немедленно и сразу по всей спирали. Даже если нить перебита прямо под нами, упругая волна доберется сюда через некоторое время.
   — Сколько у нас времени? — теперь в его голосе слышался страх.
   Точного ответа у меня не было.
   — Не знаю. Скорость звука в структурированном алмазе примерно такая же, как в настоящем, — около пятнадцати километров в секунду. Если разрыв произошел в трех тысячах километров под нами, вначале нас ударит звуковая волна — примерно… секунд через двести после вспышки. Упругая волна движется медленнее… но она все же нас догонит — прежде, чем мы достигнем вершины.
   Мой расчет оказался точным. Поскольку звуковой импульс последовал сразу за моими словами: резкий, внезапный удар, как будто подъемник подскочил на ухабе на скорости две тысячи километров в час.
   — Но нам ничего не угрожает? — его жена была на волосок от истерики. — Если разрыв действительно под нами… О Боже, надо было записываться чаще.
   Муж посмотрел на нее с усмешкой.
   — Ведь ты сама сказала мне, что полеты в клинику для сканирования слишком дороги, чтобы ввести их в постоянную практику, дорогая.
   — Тебе не следовало понимать это буквально.
   Я повысил голос, заглушая перепалку.
   — Боюсь, нам действительно грозят серьезные неприятности. Если волна пройдет строго вдоль нити, у нас есть шанс уцелеть. Но если спираль начнет делать захлесты, как плеть…
   — Ты кто, черт тебя побери? — осведомился северянин, — инженер, что ли?
   — Нет, я специалист несколько иного рода.
   На лестнице снова послышались шаги, и появились остальные пассажиры. Похоже, толчок убедил их, что случилось нечто серьезное.
   — Что происходит? — спросил один из южан, грузный мужчина, на фут возвышающийся над остальными.
   — Мы летим по перебитой спирали, — ответил я. — Если не ошибаюсь, в подъемнике есть скафандры? Предлагаю влезть в них как можно быстрее.
   Мужчина посмотрел на меня как на сумасшедшего.
   — Ведь мы продолжаем подниматься! Мне плевать, что там происходит внизу — у нас все в порядке. Эта штука рассчитана на то, что мы можем вляпаться.
   — Согласен, — ответил я. — Но не столь глубоко.
   К этому времени прибыл и слуга, подвешенный к своему потолочному рельсу. Я попросил его проводить нас туда, где хранились скафандры. По большому счету, он должен был сделать это сам, но ситуация оказалась слишком нестандартной, чтобы он увидел в ней опасность для жизни своих двуногих подопечных. Интересно, дошла ли до орбитальной станции новость о том, что спираль перебита? Почти наверняка дошла — и почти наверняка сделать что-либо с подъемниками на спирали было невозможно.
   И все же нам повезло больше, чем тем, кто оказался в нижней части спирали, отсеченной. Я представил себе тысячекилометровый отрезок ниже обрыва. Потребуется несколько минут, чтобы верхушка спирали обрушилась на планету — пока еще она продолжала висеть как заколдованная, словно в трюке с веревкой. Но все равно она будет падать, и нет в мире силы, способной остановить ее падение. Миллионы тонн спирали врежутся в атмосферу, отягощенные подъемниками, некоторые из которых заполнены пассажирами. Это будет медленная и весьма жуткая смерть.
   Кто мог это сделать?
   Слишком самонадеянно было бы полагать, что это не имеет отношения к моему путешествию. Рейвич перехитрил нас в Нуэва-Вальпараисо, и, не случись обстрела, я все еще пытался бы смириться с фактом смерти Дитерлинга. Трудно представить, что к взрыву причастен Васкес — Красная Рука, хотя я так и не вычеркнул его из списка подозреваемых в убийстве моего друга. Васкесу не хватило бы воображения, чтобы придумать подобное, — не говоря уже о средствах. К тому же идеологическая обработка со стороны сектантов не позволит ему даже подумать о том, чтобы нанести какой-либо ущерб мосту. Но кто-то все же пытается убить меня. Возможно, они подложили бомбу на борт одного из подъемников, следующих за нами, в расчете на то, я нахожусь в нем или в одном из тех, что окажутся ниже. А может, они выпустили ракету и ошиблись в расчетах. Технически Рейвич мог организовать подобное, у него были весьма влиятельные друзья. Но у меня в голове не укладывалось, что он способен на такое — мимоходом угробить несколько сотен невинных только за тем, чтобы обеспечить смерть одного человека.
   Но человеку свойственно учиться.
   Мы последовали за слугой к отсекам, в каждом из которых был заключен вакуумный скафандр. Ума не приложу, где они раскопали эти раритеты: в скафандр приходилось с усилием втискиваться, вместо того чтобы просто позволить ему «облепить» себя. Все они оказались мне малы примерно на размер, но я облачился довольно быстро — с легкостью человека, который привык носить броню. Я позаботился о том, чтобы заводной пистолет перекочевал в один из многочисленных вспомогательных карманов, предназначенных для сигнальных ракет.
   Пистолета никто не заметил.
   — Это не обязательно! — вспылил аристократ-южанин. — Нам ни к чему надевать эти проклятые…
   — Послушайте, — сказал я. — Когда налетит волна компрессии — а это может случиться в любую секунду, — нас шарахнет так, что у вас не останется ни одной целой косточки. Вот почему вам необходимо надеть скафандр. Это может вас спасти.
   Но может и не спасти, добавил я мысленно.
   Пассажиры возились со скафандрами, проявляя различную степень ловкости. Я устремился на помощь, и через минуту-другую они были готовы, не считая великана, который продолжал сокрушаться по поводу размеров скафандра, словно у него была масса времени. Более того, он начал перебирать костюмы и рассуждать по поводу их размеров.
   — У нас нет времени. Хотя бы загерметизируйтесь, а потом будете беспокоиться о синяках и царапинах.
   Я представил себе безумное цунами, которое несется нам навстречу, пожирая километры. Сейчас волна уже миновала нижние подъемники. Интересно, хватит ли ей силы сбросить их?
   Я все еще размышлял, когда волна обрушилась на нас.
   Это оказалось куда хуже, чем я предполагал. Подъемник дернулся в сторону, и нас ударило о внутреннюю стену. Кто-то завопил — похоже, получив перелом, — но почти тут же нас швырнуло в противоположном направлении, на прозрачный купол смотрового окна. Слуга, сорвавшись с потолочного рельса, пролетел мимо нас, и его твердый стальной корпус кинжалом ударился в стекло. Оно тут же покрылось паутиной белых линий, но уцелело. Сила тяготения ослабела, когда подъемник замедлил движение по спирали; какой-то элемент его индукционного мотора был поврежден ударом.
   Голова аристократа-южанина разлетелась вдребезги, словно перезревший плод, и превратилась в мерзкое красное месиво. Толчки становились все слабее, но его тело еще вяло перекатывалось по каюте. Кто-то снова вскрикнул. В той или иной мере досталось каждому. Возможно, и мне, но адреналин напрочь заблокировал болевые ощущения.
   Компрессионная волна миновала. Я знал, что в какой-то момент она достигнет конца нити и снова пойдет вниз, но на это потребуется несколько часов, и волна уже не будет такой мощной, поскольку растратит энергию.
   Есть шанс, что нас это не коснется.
   Затем я вспомнил о подъемниках, находящихся под нами. Они тоже должны потерять скорость — а может быть, их вообще сбросило. Может быть, сработали автоматические системы безопасности, но сказать наверняка было трудно. И если нижняя кабина все еще поднимается с прежней скоростью, она вот-вот врежется в нас.
   Я сделал паузу и заговорил, поднимая голос над стонами раненых:
   — Прошу прощения. Но я только что подумал о…
   На объяснения не было времени. Они просто должны были последовать за мной — или пенять на себя, оставшись в подъемнике. Попасть в аварийный шлюз подъемника нам не успеть; потребуется не меньше минуты, чтобы пройти цикл всем семерым — теперь уже шестерым. Вдобавок, чем дальше мы окажемся от моста, тем больше у нас шансов уцелеть, когда подъемники столкнутся.
   По сути, выбора не оставалось.
   Я извлек из кармана на скафандре мой заводной пистолет, неуклюже сжимая его рукой в перчатке. Прицелиться сколько-нибудь точно было невозможно, но, к счастью, этого и не требовалось. Я просто навел пистолет в сторону паутины трещин, оставленной на стекле слугой.
   Кто-то попытался остановить меня, не понимая, что мои действия могли спасти им жизнь, но я был сильнее, и мой палец нажал на курок. Механизм в пистолете сработал, выбросив мощный импульс связующей молекулы энергии. Из ствола вылетел рой флекетт. Они врезались в стекло, и паутина трещин стала шире. Оно напряженно выгнулось наружу, затем разлетелось мириадами белых осколков, образовав рваное отверстие. Воздушная буря вышвырнула нас в космос.
   Я вцепился в пистолет, словно утопающий за соломинку. Лихорадочно оглядываясь, я пытался сориентироваться относительно других. Вихрь раскидал их в разных направлениях, точно осколки осветительной ракеты. Однако все мы падали вниз, хотя и по разным траекториям.
   Под нами была только планета.
   Медленно вращаясь, я снова увидел подъемник. Он все еще удерживался на нити, продолжая уходить вверх, уменьшаясь с каждой секундой по мере того, как я падал. Затем — это было как вспышка в подсознании — я уловил движение второго подъемника, который двигался вверх по нити на нормальной скорости, и почти следом — ослепительная, точно ядерный взрыв, вспышка.
   Когда вспышка погасла, не осталось ничего — даже нити.

Глава 4

   Небесному Хаусманну было три года, когда он увидел свет.
   Позже, в зрелые годы, он будет считать это своим первым отчетливым воспоминанием, которое можно соотнести со временем и местом и которое определенно имело отношение к реальному миру — в отличие от иллюзий, обитающих на призрачной границе, которая отделяет реальный мир от фантазий ребенка.
   Родители запретили ему покидать детскую. Он проявил непослушание, отправившись в дельфинарий — это темное и сырое место в чреве гигантского корабля «Сантьяго» считалось запретным. Но, по сути, его соблазнила Констанца, которая провела его по лабиринту железнодорожных туннелей, проходов, пандусов и лестниц туда, где спрятали дельфинов. Констанца была лишь двумя-тремя годами старше Небесного, но казалась ему почти взрослой и такой же запредельно умной. Все говорили, что Констанца — гений, что однажды — возможно, когда Флотилия завершит свое долгое неспешное путешествие, — она станет капитаном. Это говорилось полушутя, но в то же время почти серьезно. Небесный мечтал, чтобы она назначила его своим помощником, когда этот день наступит. Чтобы они сидели вдвоем перед панелью управления в главной рубке, которую он никогда не видел. Мечта не казалась смешной: взрослые постоянно твердили ему, что он тоже необычайно одаренный ребенок. Даже Констанца иногда поражалась идеям, которые он высказывал. Но позже Небесный напоминал себе, что, несмотря на весь свой ум, Констанца не безупречна. Она знала, как добраться до дельфинария, не попадаясь никому на глаза, но едва ли знала, как вернуться незамеченными.
   Впрочем, приключение того стоило.
   — Взрослые их не любят, — сказала Констанца, когда они подошли к резервуару, в котором находились дельфины. — Они хотят, чтобы дельфинов вообще не было.
   Они стояли на скользкой от воды дренажной решетке. Резервуар представлял собой высокий стеклянный аквариум, залитый мертвенно-бледным светом, и уходил на десятки метров в темноту трюма. Небесный вгляделся в полумрак. Дельфины казались далекими серыми тенями в бирюзовой толще воды, их силуэты постоянно исчезали, дробясь на части, и вновь возникали среди причудливой игры световых бликов. Они казались не живыми существами, а, скорее, странными фигурами, отлитыми из мыла, — скользкими и не вполне реальными.
   Небесный прижал ладонь к стеклу.
   — Почему они их не любят?
   — Знаешь, Небесный, с ними что-то не то, — сдержанно отозвалась Констанца. — Это не те дельфины, которые были на корабле, когда он улетел с Меркурия. Это их внуки, а может, правнуки — понятия не имею. Они никогда не видели ничего, кроме этого бассейна, и у них нет родителей.
   — Я тоже не видел ничего, кроме этого корабля.
   — Но ты не дельфин, тебе ни к чему просторы океана.
   Констанца замолчала, потому что один из дельфинов поплыл к ним. Остальные его сородичи теснились в дальнем конце резервуара, возле устройства, состоящего из нескольких телевизионных экранов, на которых возникали какие-то изображения. Остановившись в толще прозрачной воды у самого стекла, животное неуловимо, но очевидно изменилось. Секунду назад оно казалось полупрозрачным миражом, а теперь это было крупное, потенциально опасное существо из мышц и костей. Небесный видел фотоснимки дельфинов в детской комнате, но это существо казалось незнакомым. Сетка тончайших хирургических шрамов опоясывала его череп, а вокруг глаз виднелись геометрически правильные выпуклости и борозды — контуры металлокерамических устройств, вживленных под кожу.
   — Привет, — сказал Небесный, постучав по стеклу.
   — Это Слик, — пояснила Констанца. — Во всяком случае, мне так кажется. Слик — один из самых старых.
   Дельфин поглядел на него; челюсть изгибалась, точно в лукавой улыбке, взгляд казался одновременно и добродушным, и безумным. Потом он забился в воде, приблизив физиономию к лицу Небесного, и мальчик почувствовал, как стекло ощутимо завибрировало. Что-то появилось в воде перед Сликом, словно сотканное из пузырьков. Вначале это казалось узором завихрений, случайным, как пробные мазки на полотне художника, — но затем они начали обретать форму. Голова дельфина лихорадочно дергалась, как будто животное агонизировало, пораженное электричеством. Образ продержался лишь несколько секунд, но дельфин, несомненно, создал трехмерное изображение лица. Оно было не слишком детальным, но Небесный знал, что это не просто фантазия, созданная его подсознанием. Для этого изображение было слишком симметричным и пропорциональным. В нем присутствовало и чувство, скорее всего отражающее страх или ужас.
   Закончив «работу», Слик удалился, презрительно махнув хвостом.
   — Они тоже ненавидят нас, — сказала Констанца. — Но ведь ты не можешь укорять их за это, верно?
   — Зачем Слик это сделал? И как?
   — В «дыне» — видел такую шишку у него между глаз? — есть механизмы. Их имплантируют дельфинам, когда они совсем маленькие. Обычно с помощью этой «дыни» они издают звуки, но механизмы позволяют им лучше направлять звук, поэтому они могут рисовать пузырьками. К тому же в воде есть крошечные существа — микроорганизмы, которые светятся от звуковых колебаний. Люди, создавшие этих дельфинов, хотели получить возможность общаться с ними.
   — Кажется, дельфины должны быть за это благодарны.
   — Может быть — если бы им не пришлось переносить операции. И если бы у них было, где плавать, кроме этого ужасного места.
   — Да, но когда мы достигнем Конца Путешествия…
   Констанца посмотрела на него печальными глазами.
   — Будет слишком поздно, Небесный. Во всяком случае, для этих дельфинов. Их уже не будет в живых. Мы будем взрослыми, а наши родители постареют или умрут.
   Дельфин вернулся с сородичем чуть меньших размеров, и оба начали рисовать что-то в воде. Рисунок напоминал человека, раздираемого на части акулами, но Небесный отвернулся прежде, чем окончательно в этом убедился.
   — К тому же они слишком далеко зашли, Небесный, — добавила Констанца.
   Небесный снова повернулся к резервуару.
   — И все же, они мне нравятся. Они все равно прекрасны. Даже Слик.
   — Они плохие, Небесный. Психопаты… так говорит мой отец, — она произнесла это с некоторой неуверенностью, словно стыдясь, что проболталась.
   — Мне все равно. Я вернусь и увижу их снова, — он постучал по стеклу и крикнул громче: — Я вернусь, Слик. Ты мне нравишься.
   Констанца по-матерински похлопала Небесного по плечу. Она была чуть выше ростом.
   — Это ничего не изменит.
   — Я все равно вернусь.
 
   Обещание, данное не столько Констанце, сколько самому себе, было искренним. Ему действительно хотелось понять дельфинов, общаться с ними и хоть как-то смягчить их боль. Он представлял себе бескрайние океаны Конца Путешествия, залитые светом, — Клоун, его приятель из детской комнаты, сказал ему, что там будут океаны. Он представлял, как дельфины неожиданно покинут это темное, унылое место и окажутся на свободе. Ему виделось, как они плавают с людьми и создают радостные звуко-образы в воде, а воспоминания о времени, проведенном на борту «Сантьяго» угасают подобно душному кошмару.
   — Поторопись, — сказала Констанца. — Нам пора идти, Небесный.
   — Ты приведешь меня сюда еще раз, ладно?
   — Конечно, если ты этого хочешь.
   Они покинули дельфинарий и пустились в обратный путь, пробираясь по закоулкам в темной утробе «Сантьяго», словно отыскивая дорогу в заколдованном лесу. Раз-другой они встречали взрослых, но Констанца вела себя так уверенно, что ни у кого не возникало вопросов — до тех пор, пока дети не оказались на территории небольшого отсека, который был хорошо знаком Небесному.
   Именно здесь их обнаружил его отец.
   Тита Хаусманна обитатели корабля считали человеком суровым, но добросердечным, человеком, авторитет которого был основан скорее на уважении, чем на страхе. Он нависал над обоими беглецами, но Небесный не почувствовал в нем настоящего гнева; лишь облегчение.
   — Твоя мать сама не своя, — произнес отец. — Констанца, ты меня разочаровала. Я всегда считал тебя благоразумной.
   — Он просто хотел посмотреть на дельфинов.
   — Ах, дельфинов? — отец казался удивленным, словно ожидал не совсем такого ответа. — А мне показалось, что тебя интересовали спящие. Наши возлюбленные «момио».
   «И они тоже, — подумал Небесный. — Но в первую очередь дельфины».
   — А теперь ты расстроен, — продолжал отец. — Потому что дельфины оказались не такими, как ты ожидал, верно? Мне тоже их жаль. Но Слик и другие не в своем уме. Самое лучшее, что мы могли бы сделать, — это усыпить их всех, но им по-прежнему разрешено воспитывать свою молодь, и каждое последующее поколение будет…
   — …поколением психопатов, — пробормотал Небесный.
   — Да, — отец посмотрел на него с любопытством. — Верно. Еще более опасных. Вижу, твой словарный запас растет не по дням, а по часам, а потому стыдно было бы мешать процессу, не так ли? — он взъерошил Небесному волосы. — Я говорю о детской, юноша. Тебе не повредит побыть некоторое время в безопасности.
   Не то чтобы Небесный ненавидел детскую, или она ему чем-то не нравилась. Но ссылка в детскую казалась настоящим наказанием.
   — Я хочу видеть маму.
   — Твоей мамы на корабле нет, Небесный. А если бы она была здесь, ты напрасно надеешься, что она изменит твою участь. Она скажет абсолютно то же самое. Ты проявил непослушание, и тебя придется наказать, — он повернулся к Констанце и покачал головой. — Что касается вас, юная леди, то мне кажется, вам обоим полезно будет некоторое время не играть вместе — не так ли?
   — Мы не играем, — нахмурилась Констанца. — Мы разговариваем и исследуем.
   — Да, — согласился Тит и тяжело глубоко вздохнул. — И посещаете отсеки, в которых вам строго запрещено появляться. Боюсь, это не может оставаться безнаказанным, — он заговорил мягче, как делал всегда, сообщая что-то действительно важное. — Этот корабль — наш единственный дом, и другого у нас не будет. Дом — это прежде всего убежище, безопасное место. Но и здесь есть места, куда ходить не следует. Не из-за каких-то чудовищ и прочих глупостей, а потому, что там опасно — и для взрослых тоже. Механизмы и энергетические системы. Роботы и отпускные колодцы. Поверь мне, я видел, что случается с людьми, которые посещают запретные места. Это не самое приятное зрелище.
   Небесный ни на миг не усомнился в словах отца. Возглавляя службу безопасности корабля, где, по большому счету, сохранялось политическое и социальное равновесие, Тит Хаусманн занимался расследованием несчастных случаев и крайне редких самоубийств. И хотя Тит всегда оберегал мальчугана от конкретных описаний гибели, ожидающей на таком корабле, как «Сантьяго», воображение Небесного рисовало весьма яркие картины.
   — Мне жаль, — сказала Констанца.
   — Не сомневаюсь. Но это не отменяет того факта, что ты отвела моего сына на запретную территорию. Я поговорю с твоими родителями, Констанца, и не думаю, что они придут в восторг. А теперь беги домой, и, быть может, через неделю-другую мы пересмотрим ситуацию. Хорошо?
   Она ничего не ответила — только кивнула — и ушла по одному из кривых коридоров, которые радиально расходились от перекрестка, где их встретил Тит. До жилища ее родителей было недалеко — жилые отсеки на «Сантьяго» располагались достаточно плотно. Однако проектировщики корабля старались избегать прямых маршрутов, если не считать аварийных лазов и железнодорожных линий, ползущих вниз по «хребту» корабля. Змеящиеся коридоры общественных помещений создавали впечатление, что внутреннее пространство корабля куда обширнее, чем на самом деле. Две семьи могли жить бок о бок, полагая, что обитают в противоположных концах жилого сектора.
   Тит вместе с сыном направился домой. Небесный сожалел, что матери нет на борту, поскольку она — что бы там ни говорил Тит — обычно предписывала не столь строгие наказания. Он смел надеяться, что она уже вернулась, завершив работы на корпусе до конца вахты, и уже ожидает, когда они придут в детскую. Но ее там не было.
   — В детскую, — приказал Тит. — Поиграешь пока с Клоуном. Я вернусь часа через два-три и выпущу тебя.
   — Я не хочу туда.
   — Правильно. Если бы хотел, что бы это было за наказание?
   Дверь детской комнаты открылась. Тит подтолкнул сына внутрь, а сам остался за порогом.