Страница:
Пустые бутылки от шампанского валялись повсюду, пепельницы были до краев наполнены окурками, что было не принято в гостинице, и, по мнению Джиорджио, скорее напоминало генеральный штаб перед боем. Связные сновали на мотоциклах, покрытые пылью подобно мельникам. В бильярдной комнате и комнате отдыха на больших столах из красного дерева были разложены карты с расположением фашистских отрядов. Офицеры с озабоченными лицами прибывали на едва ли не разваливающихся автомашинах, докладывали обстановку и уезжали, не успев выпить даже глоток воды. Было ясно, что эти люди не бросят оружия до тех пор, пока не добьются власти.
Неожиданно обстановка изменилась. Посыльный доставил телеграмму. Прочитав ее, генерал де Боно произнес запинаясь:
– Кажется, начинается игра со счастливым концом.
Через несколько минут после его краткого разговора с командиром войсковой части армейские подразделения начали отход. Чернорубашечники разразились радостными криками и кинулись обнимать друг друга. Шляпы и фуражки полетели ввысь, зазвенели все городские колокола и колокольчики. Четверо фашистских лидеров произнесли речи с балкона перед собравшимися чернорубашечниками и поспешно, сев в автомашины, уехали.
Когда в гостинице наступила полная тишина, Джиорджио на цыпочках прошел в библиотеку. Мальчик хотел посмотреть комнату, в которой его дед заявил о принятии исторического решения, и был разочарован, увидев, что в ней все было по-прежнему. В воздухе еще висел сигарный дым, часы ходили, на камине лежала оставленная в спешке телеграмма.
Джиорджио, схватив ее, прочитал: «№ 23870. Сообщаем, что инструкции, предписанные вам в телеграмме № 288/59 в связи с введением чрезвычайного положения, отменяются…»
Снова и снова водитель Итало Бальбо нажимал на грушу сигнала своего автомобиля. Клаксон буквально ревел, но все было напрасно. Несмотря на дождь, дорога была забита людьми, двигавшимися в сторону Рима. Проехать по старому каменному мосту, выводящему на улицы города, где две тысячи лет назад с триумфом встречали императора, было почти невозможно.
Большинство шло пешком, счастливчики ехали на машинах, обдавая округу грязной водой из луж. На это никто не обращал внимания, главное было не остаться в хвосте. Все произошло, как и ожидалось: король и правительство пошли на уступку. Ничто теперь не могло отвлечь людей от марша на Рим.
Многие чернорубашечники под холодным проливным дождем терпеливо ожидали по тридцать шесть часов распоряжения о начале марша. Те, кому стало известно об отмене чрезвычайного положения, самостоятельно отправились в путь. Все шли с надеждой, не зная точно, что их ждет впереди.
Люди были голодными, не получив за все это время никакой пищи.
В толпе было несколько тысяч студентов, рассматривавших происходившее как воскресное развлечение, своего рода карнавал. Некоторые из них приехали поездами в вагонах третьего класса, разместившись под деревянными скамьями прямо на полу.
Все были одеты кто в чем. Один парнишка из Ареццы прихватил в спешке голубой дождевик своей матери. Неапольские рыбаки шли в матросских бушлатах, тосканские фермеры – в охотничьих куртках. Некоторые были босиком. Всеобщее внимание привлекал мужчина с развешанными по всей одежде пятьюдесятью значками с серпом и молотом, снятыми, как он хвалился, с мертвых коммунистов.
Таким же эксцентричным было и их оружие: музейные пистолеты, заряжавшиеся с дульной части, допотопные мушкеты, старинные охотничьи ружья, снятые с вооружения еще в 1880 году винтовки.
Почти никто из них не смог бы сделать и одного выстрела. Те, кто не смог найти никакого оружия, прихватили клюшки для гольфа, косы, вилы, колья и даже ножки от столов – все, что оказалось под рукой. Один держал в зубах кинжал, другой жонглировал динамитными шашками. Некто Федерико Антониоли нес ярмо для быков.
Для сотен людей времени для подготовки к походу вообще не было, и они для решения вопроса прихватили кто ножницы для стрижки овец, а кто и серьги своей жены. В Феррари конторский клерк, услышав о марше, поспешил к своему шефу, на ходу сменив белую рубашку на черную. Когда тот спросил его, долго ли он будет отсутствовать, клерк ответил:
– Откуда я знаю. Ведь происходит революция!
А в Чианциано, неподалеку от Флоренции, некий лейтенант армейской ремонтной службы, не доложив своему начальнику о полученной им команде, чтобы успеть вовремя, остановил поезд, шедший в южном направлении.
Хозяин косметического магазинчика в Феррари, получив назначение на дежурство на центральной железнодорожной станции, вывесил в окошке записку, чтобы поставщики товаров оставляли их в течение ближайших двух дней в будке дежурного зала ожидания первого класса.
Для всех, кто придерживался фашистского кредо, Рим был не только магнитом, но и встречей с историей.
Чернорубашечники, выезжавшие поездом из Грос-сето, прихватили с собой слепого восьмидесятилетнего старика, воевавшего пятьдесят два года назад вместе с Гарибальди. В Монтеротондо Паоло Петруччи, неизлечимо больной туберкулезом, и тот собирался принять участие в марше.
Некоторые люди вообще впервые в своей жизни покидали дом. Кавалеристы Джузеппе Карадонны из Фоггии выехали на конях в плащах и шляпах с перьями. Некий состоятельный молодой человек из Асколи отправился в поход в одиночку, установив пулемет на своем гоночном «фиате».
Воспользовавшись свободным временем, все больше людей на мотоциклах и тракторах, на поездах и автомобилях, размалеванных лозунгами типа: «Наплевать на все – Рим или смерть», спешили разделить триумф. Всех их направлял магнетизм человека, работавшего долгие годы над тем, чтобы эмоции людей смогли выплеснуться в нужное время.
На знаменах и касках, подобно воинственному кличу, было начертано: «Да здравствует Муссолини!»
В зрительном зале миланского театра «Манцони», построенного в стиле барокко с обильной позолотой, свет был приглушен. Освещенными оставались только ложи. Бинокли присутствовавших направлялись на дотоле неизвестный профиль мужчины, сидевшего во второй из них. Тридцатидевятилетний Бенито Муссолини, казалось, намеревался провести остаток вечера со своей женой Рашель и двенадцатилетней дочерью Эддой, и ничто другое его не занимало.
Но вот свет был погашен, и тяжелый занавес раздвинулся. Начинался первый акт оперы Ференца Мольнара «Лебедь». Когда ведущая актриса Лина Паоли стала исполнять арию принцессы Беатрис, Муссолини принял свою обычную позу. Подперев подбородок белыми, почти женственными руками, он устремил свой взор вперед, подобно бульдогу, сидящему в конуре.
Большинство зрителей знало о Муссолини не более тех нескольких строк, что были помещены в его ежедневной газете «Иль Пополо д'Италиа», рассчитанной на чернь. До 1912 года в Милане его вообще не знали. Только став заместителем директора по хозяйственной части социалистической газеты «Аванти», он прослыл репортером острым на язык. Мало кто мог предположить, что этот человек, изгнанный из рядов социалистов в 1914 году в связи с вступлением Италии в войну и создавший новую фашистскую партию, набравшую в 1919 году менее жалких пяти тысяч голосов на парламентских выборах, сможет привести страну на грань начала гражданской войны.
Не знали зрители и того, что Муссолини был в этом самом театре на вчерашнем представлении вместе со своей новой любовницей красноволосой Маргеритой Заффарти, художественным критиком газеты «Иль Пополо». Предусмотрительно он сидел в глубине ложи, невидимый для посторонних, пока один из заместителей главного редактора не принес ему сообщение о том, что клермонские фашисты уже начали мятеж. Прочитав сообщение, Муссолини сказал:
– Ну вот и началось. – Затем, возвратив тому бланк депеши, добавил: – Сохрани ее, она может стать историческим документом.
На этот раз план Муссолини был иным. Он решил появиться на публике, чтобы о нем пошли разговоры. Его склонность к интригам достигла критической стадии. Сидя неподвижно, он устремил свой взгляд на освещенную сцену, однако в середине второго акта неожиданно сказал жене и дочери:
– Пора уходить!
Рашель даже не стала возражать. Она привыкла к выходкам Бенито, к тому же опера ей не нравилась. С большим удовольствием она пошла бы пусть даже в пятый раз на оперетку «Герцогиня дю Табарин». Рашель спокойно восприняла и его сообщение, что через несколько дней они возвратятся в свои бывшие апартаменты на третьем этаже дома номер 38 по улице Форо Бонапарте.
Репортеры, собравшиеся в редакции газеты «Иль Пополо», обменялись многозначительными взглядами, когда туда вошел коренастый Муссолини (рост его составлял сто шестьдесят семь с половиной сантиметров). Редактор по международным вопросам Пьеро Парини подумал, что еще несколько дней назад газета не находила сбыта, и главный вход был буквально завален отпечатанными тиражами. В помещение редакции постоянно заходили делегации различных фашистских комитетов, оставляя на сохранность ручные гранаты у Арнальдо, младшего брата Муссолини.
В редакции никто не знал, сколь важна была для него отмена чрезвычайного положения. Мысль о том, что король явно напуган, придавала ему смелость. Буквально через несколько часов после сообщения он направил во дворец одного из своих лидеров Цезаря Марию де Веччи, ревностного монархиста, которого лично знал король.
– Я хочу, чтобы народ Италии знал, что я отказался подписать декрет, вызвавший бы несомненно гражданскую войну, – сказал ему король и добавил: – Думаю, что через неделю об этом будет забыто.
– Ничто не будет забыто, – заверил его де Веччи. – Напомним, если станет необходимо, ваше величество.
В ночь на 27 октября Муссолини был готов занять пост министра без портфеля в новом правительстве. Теперь же он через де Веччи и своего помощника Дино Гранди вел переговоры об отказе от предложенных королем постов шести министров в новом правительстве во главе с бывшим премьером Антонио Саландрой.
Гранди приводил свои доводы:
– Семьдесят процентов итальянцев – с нами. Так что если мы согласимся на предложение и будут проведены выборы, мы все равно придем к власти.
(Гранди был одним из противников совершения марша, считая, что он может привести к гражданской войне.)
– Ты – предатель дела революции, – обвинил его Муссолини. – Мне не нужна уродливая победа.
Кассиру фашистской партии Джиованни Маринелли Муссолини сказал более открыто:
– Я не хочу прийти к власти через вход для прислуги.
Переговоры шли всю ночь. И вот Гранди позвонил из дворца от генерала Читтадини и сообщил триумфальную новость: король собирается поручить Муссолини формирование правительства.
Но сын кузнеца был подозрителен и недоверчив:
– Сказанное звучит как ловушка. Мне надо официальное извещение.
Чтобы сохранить свои разговоры с Римом в секрете, он вел их из кабины для стенографов. От духоты по лицу его и шее стекали капельки пота. Видя это, корреспондент по вопросам сельского хозяйства Марио Феррагути приоткрыл дверку, чтобы впустить воздух. Муссолини подмигнул ему и сказал:
– Скоро в сельском хозяйстве произойдут большие изменения.
В 3 часа ночи капитан (впоследствии адмирал) князь Констанцо Чиано, герой Первой мировой войны на море и твердый приверженец фашизма, позвонил по телефону и возбужденно сказал:
– Послушайте, Муссолини, каким, по вашему мнению, должен быть текст королевской телеграммы в ваш адрес?
– Не вижу никаких трудностей, – ответил тот покровительственно. – Вполне достаточно, если в ней будет сказано: «Его величество просит вас принять на себя бремя», ну и так далее.
Будущий адмирал переспросил:
– Неофициальное бремя?
Голос Муссолини прозвучал твердо:
– Нет-нет, дорогой Чиано. Здесь должна быть полная ясность. «Бремя по формированию правительства». Вы согласны с такой формулировкой?
Тот поспешил заверить его в своем согласии, добавив, что король «весьма близок» к фашистским идеям и делам.
– Сейчас надо засвидетельствовать королю наше почтение. И не забудьте отдать распоряжение, чтобы все чернорубашечники покинули город, но с полным сознанием, что они вошли в Рим с развевающимися знаменами – как победители.
Чиано опять согласился с мнением Муссолини и попросил его прибыть в Рим по возможности скорее, чтобы «избежать возможных ошибок».
Муссолини остался непреклонным и заявил:
– Я появлюсь там только после получения телеграммы с тем текстом, что я продиктовал вам. Доброй ночи, Чиано.
Через несколько минут Парини увидел, что у двери кабинета Муссолини зажглась красная лампочка, предупреждавшая, чтобы ему не мешали. Оставшись один, Муссолини стал обдумывать свои планы. Он решил принять меры, чтобы усилить вероятность получения обговоренной телеграммы. Когорты фашистов, хотя и плохо вооруженные, являлись мощным фактором оказания действенного влияния на правительство: фашизм обязательно придет к власти в ауре силы и геройства. А его редакционная статья в завтрашней газете, переданная телеграфом в Неаполь, будет, несомненно, перехвачена в Риме и даст королю дополнительную пищу для размышлений.
И он с неистовостью начал размашистым почерком писать на всем, что попадалось под руку, – на обратной стороне конвертов, писем и даже оберточной бумаге: «Победа распространилась по всей стране при почти единодушной поддержке народа, и значение ее не должно быть принижено какими-либо уступками. Мобилизация сил и средств не преследовала своей целью достижение компромисса с Саландрой… Фашизму нужна власть».
В соседней комнате заместитель главного редактора Луиджи Фредди сидел в напряженном ожидании: ночная и в основном обременительная работа только начиналась. Он был единственным человеком в редакции, который мог расшифровывать писанину Муссолини и компоновать текст так, чтобы его можно было прочитать.
В 4 часа утра Муссолини вызвал его к себе и выглядел при этом вполне довольным. В то время когда публика будет читать эти слова, фашисты продемонстрируют деловую сторону достигнутого ими успеха.
В двухстах километрах южнее Милана, в Генуе, небо было покрыто свинцовыми облаками. От резких порывов восточного ветра на водной глади гавани появились белые барашки волн. На площади Корветто журналист Коррадо Марчи с опаской посматривал на небо в надежде, что дождь еще не начнется. Ему предстояло привлечь к себе внимание трехсот фабричных рабочих, собравшихся у своеобразной трибуны, где он стоял.
В это воскресное утро 29 октября Марчи, член националистической партии – синерубашечников, руководство которой должно было до одиннадцати часов принять решение об объединении с фашистами, имел поручение выступать перед толпой до 10 часов 45 минут, когда все вопросы будут уже обсуждены. Во дворце Монторзоли, построенном в шестнадцатом веке и находившемся напротив, ныне размещалась префектура города. Там все было тихо, но из окон нижнего этажа десятки глаз наблюдали за каждым движением собравшихся.
Ничего подозрительного видно не было, даже лидер местных фашистов Жерардо Бонелли, кивнувший Марчи, был одет, как и все остальные, в гражданскую одежду.
Когда Марчи начал говорить, стали падать первые капли дождя. Подняв воротник своего пиджака, он решительно продолжил свое выступление:
– Товарищи по вере, всегда готовые выступить на защиту короля и страны, великий час восстания народа наступил…
Дождь усилился, капли его падали прямо ему на голову с веток магнолии, под которой он стоял. Марчи продолжал стараться изо всех сил, но слушающие аплодировали вяло.
Площадь была похожей на гигантское колесо, от которого радиально отходило семь улиц, подобно его спицам. Но вот поверх голов толпы он увидел, как на каждой из них показалось по автобусу, которые, въехав на площадь, остановились, перекрыв все подходы к ней. Водители их, выключив двигатели, вышли из кабин. Для генуэзских фашистов час «икс» пробил уже шесть минут назад.
Прикрытые автобусом от глаз посторонних, восемь человек спокойно прошли сквозь вращающиеся двери небольшого кинотеатра «Сивори», примыкавшего сзади к зданию префектуры. Их возглавлял двадцатидвухлетний студент юридического факультета Джузеппе Гонелла. Миновав зрительный зал, они направились к боковой двери, которая вела в префектуру. За ней Гонелла услышал голоса морской стражи, охранявшей префектуру. Тем не менее он стал открывать отверткой дверной замок, прислушиваясь к ожидаемому сигналу.
И вот с площади послышались громкие крики. Триста человек, собравшихся там, оказались фашистами. Повернувшись спинами к оратору, они устремились на штурм тяжелых деревянных дверей префектуры. Гонелла услышал, как вдали раздался треск ломаемых дверей, вскрыл дверь, у которой остановилась его группа, и бросился вперед, обходя охрану префектуры с тыла.
Когда охранник попытался остановить его, выставив винтовку со штыком, Гонелла ухватил его по-медвежьи. Почти моментально на мраморной лестнице образовался клубок из восьми борющихся пар. В этот момент через входные двери во главе своего отряда ворвался Бонелли с пистолетом в руке.
Не теряя ни минуты, Бонелли помчался по лестнице к кабинету префекта. Направив на него пистолет, приказал:
– Звоните в Рим – в министерство внутренних дел. Префект позвонил, и Бонелли взял трубку.
– Все ли в порядке? – услышал он голос помощника министра.
Для Бонелли это был звездный час, когда он, широко ухмыляясь, произнес:
– Лучше быть не может. Говорит начальник местных вооруженных сил фашистов – мы только что заняли префектуру Генуи.
– Арнальдо, – обратился Бенито Муссолини к своему брату, – возьми себя в руки. Нам надо быть готовыми к выпуску специального номера газеты.
Арнальдо, казалось, его не слышал. В этот полдень, когда Бенито показал ему только что полученную телеграмму от генерала Читтадини, он тяжело опустился в кресло и снял свое пенсне. Затем снова надел его и вышел из комнаты, шатаясь как пьяный.
Телеграмма содержала как раз то, чего так ожидал Муссолини: «Его величество король просит вас прибыть по возможности быстрее в Рим, так как желает поручить вам формирование правительства».
Как он и предполагал, редакторская статья в газете сделала свое дело. К тому же захват префектуры в Генуе показал, что даже в городах, не очень-то поддерживавших фашистов, чернорубашечники были в состоянии силой взять власть в свои руки.
Сейчас же, в восемь часов вечера, он инструктировал Арнальдо по вопросу выпуска газеты на понедельник, готовясь к собственному «маршу на Рим». В 8.30 вечера он выехал экспрессом ДД-17, шедшим из Милана в Рим, в вагоне первого класса.
Мальчишки-продавцы газет в эту дождливую ночь сновали по улицам города. Когда Муссолини с пятью сподвижниками из своей свиты прибыл на Центральный вокзал, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться. В их криках ему слышалось приближение своего триумфа: «Кабинет Факты распущен. Муссолини вызван к королю».
Около вагона его ожидали машинист локомотива и кочегар в черных рубашках с военными медалями на груди, чтобы выразить свое почтение.
Идя к поезду глубоко засунув руки в карманы своего серого дождевика и нахлобучив на глаза шляпу, он представлял себе, как все изменится после его прихода к власти: люди будут вырывать газеты из рук друг друга, тысячные толпы запрудят все улицы, для встречи будет выстроен почетный караул, апартаменты завалены цветами.
Вместо прощальных слов провожавшим он распорядился: еще до рассвета сжечь редакцию социалистической газеты «Аванти», где когда-то работал сам. Он опасался, что она может призвать к генеральной забастовке и тем самым смазать его триумф.
Когда поезд тронулся в путь, Муссолини долго стоял у коридорного окна, посылая воздушные поцелуи.
Триумф нарастал и ночью. Муссолини сообщил журналисту туринской «Ла Стампа», что в составе его будущего кабинета министров предусмотрены пятнадцать нефашистских представителей из общего числа тридцати. В Пьяченце, Пизе и Карарре продолжался бум. Войска возвращались в казармы, а в Чивитавеккью король даже выслал две автомашины на тот случай, если связь оказалась бы нарушенной.
Когда поезд подходил к Риму, в 10.50 утра Муссолини увидел в небе три серебристые черточки, кружившие подобно соколам: это фашистские летчики из Центоселли проделывали фигуры высшего пилотажа в его честь.
Из вагона он вышел со слегка осунувшимся лицом, так как всю ночь не спал. Одежда его представляла собой своеобразную визитную карточку: черная рубашка, утренний пиджак, черные брюки, на голове котелок, на ногах белые гетры, припудренные тальком, прикрывавшие поношенные ботинки.
В 11.45 он вошел в комнату приемов на первом этаже дворца.
В течение дня мимо его порталов пройдут шестьдесят тысяч фашистов, отмечая свою победу. Подойдя к королю, Муссолини, никогда не отказывавшийся от театральных поз, произнес с пафосом:
– Прошу извинения за свой вид, ваше величество, я прибыл прямо с поля боя.
Глава 2
Неожиданно обстановка изменилась. Посыльный доставил телеграмму. Прочитав ее, генерал де Боно произнес запинаясь:
– Кажется, начинается игра со счастливым концом.
Через несколько минут после его краткого разговора с командиром войсковой части армейские подразделения начали отход. Чернорубашечники разразились радостными криками и кинулись обнимать друг друга. Шляпы и фуражки полетели ввысь, зазвенели все городские колокола и колокольчики. Четверо фашистских лидеров произнесли речи с балкона перед собравшимися чернорубашечниками и поспешно, сев в автомашины, уехали.
Когда в гостинице наступила полная тишина, Джиорджио на цыпочках прошел в библиотеку. Мальчик хотел посмотреть комнату, в которой его дед заявил о принятии исторического решения, и был разочарован, увидев, что в ней все было по-прежнему. В воздухе еще висел сигарный дым, часы ходили, на камине лежала оставленная в спешке телеграмма.
Джиорджио, схватив ее, прочитал: «№ 23870. Сообщаем, что инструкции, предписанные вам в телеграмме № 288/59 в связи с введением чрезвычайного положения, отменяются…»
Снова и снова водитель Итало Бальбо нажимал на грушу сигнала своего автомобиля. Клаксон буквально ревел, но все было напрасно. Несмотря на дождь, дорога была забита людьми, двигавшимися в сторону Рима. Проехать по старому каменному мосту, выводящему на улицы города, где две тысячи лет назад с триумфом встречали императора, было почти невозможно.
Большинство шло пешком, счастливчики ехали на машинах, обдавая округу грязной водой из луж. На это никто не обращал внимания, главное было не остаться в хвосте. Все произошло, как и ожидалось: король и правительство пошли на уступку. Ничто теперь не могло отвлечь людей от марша на Рим.
Многие чернорубашечники под холодным проливным дождем терпеливо ожидали по тридцать шесть часов распоряжения о начале марша. Те, кому стало известно об отмене чрезвычайного положения, самостоятельно отправились в путь. Все шли с надеждой, не зная точно, что их ждет впереди.
Люди были голодными, не получив за все это время никакой пищи.
В толпе было несколько тысяч студентов, рассматривавших происходившее как воскресное развлечение, своего рода карнавал. Некоторые из них приехали поездами в вагонах третьего класса, разместившись под деревянными скамьями прямо на полу.
Все были одеты кто в чем. Один парнишка из Ареццы прихватил в спешке голубой дождевик своей матери. Неапольские рыбаки шли в матросских бушлатах, тосканские фермеры – в охотничьих куртках. Некоторые были босиком. Всеобщее внимание привлекал мужчина с развешанными по всей одежде пятьюдесятью значками с серпом и молотом, снятыми, как он хвалился, с мертвых коммунистов.
Таким же эксцентричным было и их оружие: музейные пистолеты, заряжавшиеся с дульной части, допотопные мушкеты, старинные охотничьи ружья, снятые с вооружения еще в 1880 году винтовки.
Почти никто из них не смог бы сделать и одного выстрела. Те, кто не смог найти никакого оружия, прихватили клюшки для гольфа, косы, вилы, колья и даже ножки от столов – все, что оказалось под рукой. Один держал в зубах кинжал, другой жонглировал динамитными шашками. Некто Федерико Антониоли нес ярмо для быков.
Для сотен людей времени для подготовки к походу вообще не было, и они для решения вопроса прихватили кто ножницы для стрижки овец, а кто и серьги своей жены. В Феррари конторский клерк, услышав о марше, поспешил к своему шефу, на ходу сменив белую рубашку на черную. Когда тот спросил его, долго ли он будет отсутствовать, клерк ответил:
– Откуда я знаю. Ведь происходит революция!
А в Чианциано, неподалеку от Флоренции, некий лейтенант армейской ремонтной службы, не доложив своему начальнику о полученной им команде, чтобы успеть вовремя, остановил поезд, шедший в южном направлении.
Хозяин косметического магазинчика в Феррари, получив назначение на дежурство на центральной железнодорожной станции, вывесил в окошке записку, чтобы поставщики товаров оставляли их в течение ближайших двух дней в будке дежурного зала ожидания первого класса.
Для всех, кто придерживался фашистского кредо, Рим был не только магнитом, но и встречей с историей.
Чернорубашечники, выезжавшие поездом из Грос-сето, прихватили с собой слепого восьмидесятилетнего старика, воевавшего пятьдесят два года назад вместе с Гарибальди. В Монтеротондо Паоло Петруччи, неизлечимо больной туберкулезом, и тот собирался принять участие в марше.
Некоторые люди вообще впервые в своей жизни покидали дом. Кавалеристы Джузеппе Карадонны из Фоггии выехали на конях в плащах и шляпах с перьями. Некий состоятельный молодой человек из Асколи отправился в поход в одиночку, установив пулемет на своем гоночном «фиате».
Воспользовавшись свободным временем, все больше людей на мотоциклах и тракторах, на поездах и автомобилях, размалеванных лозунгами типа: «Наплевать на все – Рим или смерть», спешили разделить триумф. Всех их направлял магнетизм человека, работавшего долгие годы над тем, чтобы эмоции людей смогли выплеснуться в нужное время.
На знаменах и касках, подобно воинственному кличу, было начертано: «Да здравствует Муссолини!»
В зрительном зале миланского театра «Манцони», построенного в стиле барокко с обильной позолотой, свет был приглушен. Освещенными оставались только ложи. Бинокли присутствовавших направлялись на дотоле неизвестный профиль мужчины, сидевшего во второй из них. Тридцатидевятилетний Бенито Муссолини, казалось, намеревался провести остаток вечера со своей женой Рашель и двенадцатилетней дочерью Эддой, и ничто другое его не занимало.
Но вот свет был погашен, и тяжелый занавес раздвинулся. Начинался первый акт оперы Ференца Мольнара «Лебедь». Когда ведущая актриса Лина Паоли стала исполнять арию принцессы Беатрис, Муссолини принял свою обычную позу. Подперев подбородок белыми, почти женственными руками, он устремил свой взор вперед, подобно бульдогу, сидящему в конуре.
Большинство зрителей знало о Муссолини не более тех нескольких строк, что были помещены в его ежедневной газете «Иль Пополо д'Италиа», рассчитанной на чернь. До 1912 года в Милане его вообще не знали. Только став заместителем директора по хозяйственной части социалистической газеты «Аванти», он прослыл репортером острым на язык. Мало кто мог предположить, что этот человек, изгнанный из рядов социалистов в 1914 году в связи с вступлением Италии в войну и создавший новую фашистскую партию, набравшую в 1919 году менее жалких пяти тысяч голосов на парламентских выборах, сможет привести страну на грань начала гражданской войны.
Не знали зрители и того, что Муссолини был в этом самом театре на вчерашнем представлении вместе со своей новой любовницей красноволосой Маргеритой Заффарти, художественным критиком газеты «Иль Пополо». Предусмотрительно он сидел в глубине ложи, невидимый для посторонних, пока один из заместителей главного редактора не принес ему сообщение о том, что клермонские фашисты уже начали мятеж. Прочитав сообщение, Муссолини сказал:
– Ну вот и началось. – Затем, возвратив тому бланк депеши, добавил: – Сохрани ее, она может стать историческим документом.
На этот раз план Муссолини был иным. Он решил появиться на публике, чтобы о нем пошли разговоры. Его склонность к интригам достигла критической стадии. Сидя неподвижно, он устремил свой взгляд на освещенную сцену, однако в середине второго акта неожиданно сказал жене и дочери:
– Пора уходить!
Рашель даже не стала возражать. Она привыкла к выходкам Бенито, к тому же опера ей не нравилась. С большим удовольствием она пошла бы пусть даже в пятый раз на оперетку «Герцогиня дю Табарин». Рашель спокойно восприняла и его сообщение, что через несколько дней они возвратятся в свои бывшие апартаменты на третьем этаже дома номер 38 по улице Форо Бонапарте.
Репортеры, собравшиеся в редакции газеты «Иль Пополо», обменялись многозначительными взглядами, когда туда вошел коренастый Муссолини (рост его составлял сто шестьдесят семь с половиной сантиметров). Редактор по международным вопросам Пьеро Парини подумал, что еще несколько дней назад газета не находила сбыта, и главный вход был буквально завален отпечатанными тиражами. В помещение редакции постоянно заходили делегации различных фашистских комитетов, оставляя на сохранность ручные гранаты у Арнальдо, младшего брата Муссолини.
В редакции никто не знал, сколь важна была для него отмена чрезвычайного положения. Мысль о том, что король явно напуган, придавала ему смелость. Буквально через несколько часов после сообщения он направил во дворец одного из своих лидеров Цезаря Марию де Веччи, ревностного монархиста, которого лично знал король.
– Я хочу, чтобы народ Италии знал, что я отказался подписать декрет, вызвавший бы несомненно гражданскую войну, – сказал ему король и добавил: – Думаю, что через неделю об этом будет забыто.
– Ничто не будет забыто, – заверил его де Веччи. – Напомним, если станет необходимо, ваше величество.
В ночь на 27 октября Муссолини был готов занять пост министра без портфеля в новом правительстве. Теперь же он через де Веччи и своего помощника Дино Гранди вел переговоры об отказе от предложенных королем постов шести министров в новом правительстве во главе с бывшим премьером Антонио Саландрой.
Гранди приводил свои доводы:
– Семьдесят процентов итальянцев – с нами. Так что если мы согласимся на предложение и будут проведены выборы, мы все равно придем к власти.
(Гранди был одним из противников совершения марша, считая, что он может привести к гражданской войне.)
– Ты – предатель дела революции, – обвинил его Муссолини. – Мне не нужна уродливая победа.
Кассиру фашистской партии Джиованни Маринелли Муссолини сказал более открыто:
– Я не хочу прийти к власти через вход для прислуги.
Переговоры шли всю ночь. И вот Гранди позвонил из дворца от генерала Читтадини и сообщил триумфальную новость: король собирается поручить Муссолини формирование правительства.
Но сын кузнеца был подозрителен и недоверчив:
– Сказанное звучит как ловушка. Мне надо официальное извещение.
Чтобы сохранить свои разговоры с Римом в секрете, он вел их из кабины для стенографов. От духоты по лицу его и шее стекали капельки пота. Видя это, корреспондент по вопросам сельского хозяйства Марио Феррагути приоткрыл дверку, чтобы впустить воздух. Муссолини подмигнул ему и сказал:
– Скоро в сельском хозяйстве произойдут большие изменения.
В 3 часа ночи капитан (впоследствии адмирал) князь Констанцо Чиано, герой Первой мировой войны на море и твердый приверженец фашизма, позвонил по телефону и возбужденно сказал:
– Послушайте, Муссолини, каким, по вашему мнению, должен быть текст королевской телеграммы в ваш адрес?
– Не вижу никаких трудностей, – ответил тот покровительственно. – Вполне достаточно, если в ней будет сказано: «Его величество просит вас принять на себя бремя», ну и так далее.
Будущий адмирал переспросил:
– Неофициальное бремя?
Голос Муссолини прозвучал твердо:
– Нет-нет, дорогой Чиано. Здесь должна быть полная ясность. «Бремя по формированию правительства». Вы согласны с такой формулировкой?
Тот поспешил заверить его в своем согласии, добавив, что король «весьма близок» к фашистским идеям и делам.
– Сейчас надо засвидетельствовать королю наше почтение. И не забудьте отдать распоряжение, чтобы все чернорубашечники покинули город, но с полным сознанием, что они вошли в Рим с развевающимися знаменами – как победители.
Чиано опять согласился с мнением Муссолини и попросил его прибыть в Рим по возможности скорее, чтобы «избежать возможных ошибок».
Муссолини остался непреклонным и заявил:
– Я появлюсь там только после получения телеграммы с тем текстом, что я продиктовал вам. Доброй ночи, Чиано.
Через несколько минут Парини увидел, что у двери кабинета Муссолини зажглась красная лампочка, предупреждавшая, чтобы ему не мешали. Оставшись один, Муссолини стал обдумывать свои планы. Он решил принять меры, чтобы усилить вероятность получения обговоренной телеграммы. Когорты фашистов, хотя и плохо вооруженные, являлись мощным фактором оказания действенного влияния на правительство: фашизм обязательно придет к власти в ауре силы и геройства. А его редакционная статья в завтрашней газете, переданная телеграфом в Неаполь, будет, несомненно, перехвачена в Риме и даст королю дополнительную пищу для размышлений.
И он с неистовостью начал размашистым почерком писать на всем, что попадалось под руку, – на обратной стороне конвертов, писем и даже оберточной бумаге: «Победа распространилась по всей стране при почти единодушной поддержке народа, и значение ее не должно быть принижено какими-либо уступками. Мобилизация сил и средств не преследовала своей целью достижение компромисса с Саландрой… Фашизму нужна власть».
В соседней комнате заместитель главного редактора Луиджи Фредди сидел в напряженном ожидании: ночная и в основном обременительная работа только начиналась. Он был единственным человеком в редакции, который мог расшифровывать писанину Муссолини и компоновать текст так, чтобы его можно было прочитать.
В 4 часа утра Муссолини вызвал его к себе и выглядел при этом вполне довольным. В то время когда публика будет читать эти слова, фашисты продемонстрируют деловую сторону достигнутого ими успеха.
В двухстах километрах южнее Милана, в Генуе, небо было покрыто свинцовыми облаками. От резких порывов восточного ветра на водной глади гавани появились белые барашки волн. На площади Корветто журналист Коррадо Марчи с опаской посматривал на небо в надежде, что дождь еще не начнется. Ему предстояло привлечь к себе внимание трехсот фабричных рабочих, собравшихся у своеобразной трибуны, где он стоял.
В это воскресное утро 29 октября Марчи, член националистической партии – синерубашечников, руководство которой должно было до одиннадцати часов принять решение об объединении с фашистами, имел поручение выступать перед толпой до 10 часов 45 минут, когда все вопросы будут уже обсуждены. Во дворце Монторзоли, построенном в шестнадцатом веке и находившемся напротив, ныне размещалась префектура города. Там все было тихо, но из окон нижнего этажа десятки глаз наблюдали за каждым движением собравшихся.
Ничего подозрительного видно не было, даже лидер местных фашистов Жерардо Бонелли, кивнувший Марчи, был одет, как и все остальные, в гражданскую одежду.
Когда Марчи начал говорить, стали падать первые капли дождя. Подняв воротник своего пиджака, он решительно продолжил свое выступление:
– Товарищи по вере, всегда готовые выступить на защиту короля и страны, великий час восстания народа наступил…
Дождь усилился, капли его падали прямо ему на голову с веток магнолии, под которой он стоял. Марчи продолжал стараться изо всех сил, но слушающие аплодировали вяло.
Площадь была похожей на гигантское колесо, от которого радиально отходило семь улиц, подобно его спицам. Но вот поверх голов толпы он увидел, как на каждой из них показалось по автобусу, которые, въехав на площадь, остановились, перекрыв все подходы к ней. Водители их, выключив двигатели, вышли из кабин. Для генуэзских фашистов час «икс» пробил уже шесть минут назад.
Прикрытые автобусом от глаз посторонних, восемь человек спокойно прошли сквозь вращающиеся двери небольшого кинотеатра «Сивори», примыкавшего сзади к зданию префектуры. Их возглавлял двадцатидвухлетний студент юридического факультета Джузеппе Гонелла. Миновав зрительный зал, они направились к боковой двери, которая вела в префектуру. За ней Гонелла услышал голоса морской стражи, охранявшей префектуру. Тем не менее он стал открывать отверткой дверной замок, прислушиваясь к ожидаемому сигналу.
И вот с площади послышались громкие крики. Триста человек, собравшихся там, оказались фашистами. Повернувшись спинами к оратору, они устремились на штурм тяжелых деревянных дверей префектуры. Гонелла услышал, как вдали раздался треск ломаемых дверей, вскрыл дверь, у которой остановилась его группа, и бросился вперед, обходя охрану префектуры с тыла.
Когда охранник попытался остановить его, выставив винтовку со штыком, Гонелла ухватил его по-медвежьи. Почти моментально на мраморной лестнице образовался клубок из восьми борющихся пар. В этот момент через входные двери во главе своего отряда ворвался Бонелли с пистолетом в руке.
Не теряя ни минуты, Бонелли помчался по лестнице к кабинету префекта. Направив на него пистолет, приказал:
– Звоните в Рим – в министерство внутренних дел. Префект позвонил, и Бонелли взял трубку.
– Все ли в порядке? – услышал он голос помощника министра.
Для Бонелли это был звездный час, когда он, широко ухмыляясь, произнес:
– Лучше быть не может. Говорит начальник местных вооруженных сил фашистов – мы только что заняли префектуру Генуи.
– Арнальдо, – обратился Бенито Муссолини к своему брату, – возьми себя в руки. Нам надо быть готовыми к выпуску специального номера газеты.
Арнальдо, казалось, его не слышал. В этот полдень, когда Бенито показал ему только что полученную телеграмму от генерала Читтадини, он тяжело опустился в кресло и снял свое пенсне. Затем снова надел его и вышел из комнаты, шатаясь как пьяный.
Телеграмма содержала как раз то, чего так ожидал Муссолини: «Его величество король просит вас прибыть по возможности быстрее в Рим, так как желает поручить вам формирование правительства».
Как он и предполагал, редакторская статья в газете сделала свое дело. К тому же захват префектуры в Генуе показал, что даже в городах, не очень-то поддерживавших фашистов, чернорубашечники были в состоянии силой взять власть в свои руки.
Сейчас же, в восемь часов вечера, он инструктировал Арнальдо по вопросу выпуска газеты на понедельник, готовясь к собственному «маршу на Рим». В 8.30 вечера он выехал экспрессом ДД-17, шедшим из Милана в Рим, в вагоне первого класса.
Мальчишки-продавцы газет в эту дождливую ночь сновали по улицам города. Когда Муссолини с пятью сподвижниками из своей свиты прибыл на Центральный вокзал, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться. В их криках ему слышалось приближение своего триумфа: «Кабинет Факты распущен. Муссолини вызван к королю».
Около вагона его ожидали машинист локомотива и кочегар в черных рубашках с военными медалями на груди, чтобы выразить свое почтение.
Идя к поезду глубоко засунув руки в карманы своего серого дождевика и нахлобучив на глаза шляпу, он представлял себе, как все изменится после его прихода к власти: люди будут вырывать газеты из рук друг друга, тысячные толпы запрудят все улицы, для встречи будет выстроен почетный караул, апартаменты завалены цветами.
Вместо прощальных слов провожавшим он распорядился: еще до рассвета сжечь редакцию социалистической газеты «Аванти», где когда-то работал сам. Он опасался, что она может призвать к генеральной забастовке и тем самым смазать его триумф.
Когда поезд тронулся в путь, Муссолини долго стоял у коридорного окна, посылая воздушные поцелуи.
Триумф нарастал и ночью. Муссолини сообщил журналисту туринской «Ла Стампа», что в составе его будущего кабинета министров предусмотрены пятнадцать нефашистских представителей из общего числа тридцати. В Пьяченце, Пизе и Карарре продолжался бум. Войска возвращались в казармы, а в Чивитавеккью король даже выслал две автомашины на тот случай, если связь оказалась бы нарушенной.
Когда поезд подходил к Риму, в 10.50 утра Муссолини увидел в небе три серебристые черточки, кружившие подобно соколам: это фашистские летчики из Центоселли проделывали фигуры высшего пилотажа в его честь.
Из вагона он вышел со слегка осунувшимся лицом, так как всю ночь не спал. Одежда его представляла собой своеобразную визитную карточку: черная рубашка, утренний пиджак, черные брюки, на голове котелок, на ногах белые гетры, припудренные тальком, прикрывавшие поношенные ботинки.
В 11.45 он вошел в комнату приемов на первом этаже дворца.
В течение дня мимо его порталов пройдут шестьдесят тысяч фашистов, отмечая свою победу. Подойдя к королю, Муссолини, никогда не отказывавшийся от театральных поз, произнес с пафосом:
– Прошу извинения за свой вид, ваше величество, я прибыл прямо с поля боя.
Глава 2
«День, когда будет трепетать вся Италия…»
Июль 1883 года – октябрь 1922 года
Тридцать девять бурных лет отделяли день появления на свет сына кузнеца в Предаппио, что в Романии, от дня его появления в комнате приемов дворца Квиринале. Бенито Муссолини родился 29 июля 1883 года на железной кровати, изготовленной его отцом. С первых же часов своего бытия он относился к окружавшему его миру как к врагу. Целых три года, несмотря на все старания родителей, он не говорил. Только специалист уха, горла и носа из ближайшего населенного пункта Форли немного успокоил их, заверив:
– Это пройдет. Я уверен, когда подойдет время, он будет даже говорить слишком много.
Хотя семья Муссолини была дружной, в ней процветала схизма, что отражалось в их художественных пристрастиях. Над двухспальной кроватью его мать, двадцатипятилетняя Роза, деревенская школьная учительница, повесила символ католицизма – изображение Девы Марии. Почти рядом с ней, как бы для баланса, ее муж Алессандро повесил портрет своего почитаемого героя – освободителя Сицилии, республиканца генерала Джузеппе Гарибальди.
Грузный, темноволосый и неглупый Алессандро, согласившийся на церковное бракосочетание, тем не менее говорил друзьям, что остается атеистом. Главный смысл жизни он видел в международном социализме. За свои левые убеждения и деятельность он находился под постоянным надзором полиции, отсидев шесть месяцев в тюрьме, так что даже на поездку в Форли – менее двадцати километров – ему потребовалось специальное разрешение. И все же своего первенца он назвал Бенито в честь мексиканского революционера Бенито Хуареса, совершившего казнь императора Максимилиана.
Кузница, в которой он иногда работал в большом кожаном переднике, пока отец обсуждал политические вопросы со своими закадычными друзьями, оказывала на Бенито поляризующее воздействие. Спрятанный в подвале в железном ящике красный запрещенный флаг из сатиновой материи, флаг партии, извлекался один раз в году на Первое мая и переходил из рук в руки.
Хотя его мать хотела, чтобы он стал священником, Бенито усматривал в борьбе отца с властями, которую он вел всю свою жизнь, более важную деятельность. Своей сестре Эдвиге, бывшей моложе его на пять лет, он однажды сказал:
– Имея столь большое число молящихся, мы все равно попадем в рай, если даже никогда в своей жизни не встанем на колени.
Отец учил его другим ценностям. Когда однажды во время жатвы соседний мальчишка, бывший старше его, украл у Бенито деревянную игрушечную тележечку с орехами да еще и поколотил за протест, Бенито со слезами побежал к отцу с жалобой, но тот ответил ему:
– Мужчина обязан уметь защищаться, а не искать сострадания. Не приходи ко мне, пока не побьешь его.
Кипя от злости, Бенито немного обтесал камень, сжал его в кулаке и набросился на обидчика, избив того до крови и заставив попросить прощения.
Поступок его был понятен для местных жителей. Бесплодные, полупустынные земли, поднимающиеся на склоны Апеннин, способствовали тому, что люди там становились независимыми, агрессивными, коренастыми и широкоплечими, привыкшими к нужде. Одна пара обуви для отца и сына была обычным явлением. Также естественным был обычай брать в долг хлеб, масло и соль у соседей, положение у которых было немного получше. На каменистой земле не росли даже деревья – то единственное, что могло идти на топку крестьянам. Поэтому там широкое хождение имела поговорка: «Если хочешь согреться, прыгай!»
Семья Муссолини была бедной, как и большинство соседей. Несмотря на то что Роза получала, как учительница, постоянную зарплату, доход семьи редко превышал 100 лир в месяц. К тому же кузнец нередко ссужал своих товарищей-социалистов небольшими суммами денег. В трехкомнатной квартире Бенито со своим младшим братом Арнальдо располагались на соломенном тюфяке в комнате, служившей кухней. На обед они ели обычно хлеб, выпеченный не на дрожжах, и овощной суп, разливаемый отцом из большой терракотовой супницы. На ужин готовился салат. Только по воскресеньям семья, состоявшая из шести человек, включая мать Розы – Марианну, разрешала себе угощение в виде супа с бараниной (кусок мяса на всех был весом не более полукилограмма).
Алессандро пророчил сыну большое будущее, Роза была значительно скромнее. Достигнув восьмилетнего возраста, Бенито превратился в бродячего воришку, скитавшегося по окрестностям и чаще встречавшегося с уличными собаками, чем с людьми. Он мог часами сидеть верхом на старой деревенской лошади, направляя ее в довольно быструю речушку Рабби, возвращаясь домой лишь с наступлением сумерек.
– Это пройдет. Я уверен, когда подойдет время, он будет даже говорить слишком много.
Хотя семья Муссолини была дружной, в ней процветала схизма, что отражалось в их художественных пристрастиях. Над двухспальной кроватью его мать, двадцатипятилетняя Роза, деревенская школьная учительница, повесила символ католицизма – изображение Девы Марии. Почти рядом с ней, как бы для баланса, ее муж Алессандро повесил портрет своего почитаемого героя – освободителя Сицилии, республиканца генерала Джузеппе Гарибальди.
Грузный, темноволосый и неглупый Алессандро, согласившийся на церковное бракосочетание, тем не менее говорил друзьям, что остается атеистом. Главный смысл жизни он видел в международном социализме. За свои левые убеждения и деятельность он находился под постоянным надзором полиции, отсидев шесть месяцев в тюрьме, так что даже на поездку в Форли – менее двадцати километров – ему потребовалось специальное разрешение. И все же своего первенца он назвал Бенито в честь мексиканского революционера Бенито Хуареса, совершившего казнь императора Максимилиана.
Кузница, в которой он иногда работал в большом кожаном переднике, пока отец обсуждал политические вопросы со своими закадычными друзьями, оказывала на Бенито поляризующее воздействие. Спрятанный в подвале в железном ящике красный запрещенный флаг из сатиновой материи, флаг партии, извлекался один раз в году на Первое мая и переходил из рук в руки.
Хотя его мать хотела, чтобы он стал священником, Бенито усматривал в борьбе отца с властями, которую он вел всю свою жизнь, более важную деятельность. Своей сестре Эдвиге, бывшей моложе его на пять лет, он однажды сказал:
– Имея столь большое число молящихся, мы все равно попадем в рай, если даже никогда в своей жизни не встанем на колени.
Отец учил его другим ценностям. Когда однажды во время жатвы соседний мальчишка, бывший старше его, украл у Бенито деревянную игрушечную тележечку с орехами да еще и поколотил за протест, Бенито со слезами побежал к отцу с жалобой, но тот ответил ему:
– Мужчина обязан уметь защищаться, а не искать сострадания. Не приходи ко мне, пока не побьешь его.
Кипя от злости, Бенито немного обтесал камень, сжал его в кулаке и набросился на обидчика, избив того до крови и заставив попросить прощения.
Поступок его был понятен для местных жителей. Бесплодные, полупустынные земли, поднимающиеся на склоны Апеннин, способствовали тому, что люди там становились независимыми, агрессивными, коренастыми и широкоплечими, привыкшими к нужде. Одна пара обуви для отца и сына была обычным явлением. Также естественным был обычай брать в долг хлеб, масло и соль у соседей, положение у которых было немного получше. На каменистой земле не росли даже деревья – то единственное, что могло идти на топку крестьянам. Поэтому там широкое хождение имела поговорка: «Если хочешь согреться, прыгай!»
Семья Муссолини была бедной, как и большинство соседей. Несмотря на то что Роза получала, как учительница, постоянную зарплату, доход семьи редко превышал 100 лир в месяц. К тому же кузнец нередко ссужал своих товарищей-социалистов небольшими суммами денег. В трехкомнатной квартире Бенито со своим младшим братом Арнальдо располагались на соломенном тюфяке в комнате, служившей кухней. На обед они ели обычно хлеб, выпеченный не на дрожжах, и овощной суп, разливаемый отцом из большой терракотовой супницы. На ужин готовился салат. Только по воскресеньям семья, состоявшая из шести человек, включая мать Розы – Марианну, разрешала себе угощение в виде супа с бараниной (кусок мяса на всех был весом не более полукилограмма).
Алессандро пророчил сыну большое будущее, Роза была значительно скромнее. Достигнув восьмилетнего возраста, Бенито превратился в бродячего воришку, скитавшегося по окрестностям и чаще встречавшегося с уличными собаками, чем с людьми. Он мог часами сидеть верхом на старой деревенской лошади, направляя ее в довольно быструю речушку Рабби, возвращаясь домой лишь с наступлением сумерек.