Страница:
Когда мать, заботясь о его душе, брала Бенито с собой в церковь Сан Кассиано, построенную еще в девятом веке, он начинал озорничать и щипать своих соседей-ребятишек, за что его выставляли из церкви. Тогда, набрав желудей и маленьких камешков, он забирался на ближайшее дерево, откуда бросался ими в хористок и даже священнослужителей.
Однажды, наевшись украденной вишни, он упал посреди дороги будто бы в агонии. Изо рта его текла красная слюна, похожая на кровь. Когда вокруг него собралась толпа, обсуждавшая, что с ним могло случиться, он вскочил, обрызгал нескольких человек вишневым соком и убежал. В другой раз, увидев, как старик Филиппино что-то копал лопатой и даже вспотел, Бенито отобрал ее у него и молча, не говоря ни слова, продолжал копать долгое время. Старик же сидел, посасывая свою трубку.
Когда он во главе группы ребятишек отправился воровать айву, дело едва не окончилось трагедией, поскольку разозлившийся фермер выстрелил по ним из охотничьего ружья. От испуга один из мальчишек упал с дерева и повредил ногу. Бенито и не подумал бежать, подобно другим. Глядя на фермера с полным пренебрежением, он поднял парнишку, положил его, как мешок, на плечи и отнес в безопасное место.
Его энергия, неистовство и предприимчивость стали легендарными. Один из деревенских стариков, Маттео Помпиноли, вызвался засечь быстроту его бега вокруг блока домов. Когда он с секундомером в руке определил две минуты, Бенито возразил:
– Две минуты? Так долго я не мог бежать.
Уже в восьмилетнем возрасте он бегал как паровоз, стараясь быть во всем лучшим. Хотя Бенито и был старше своего брата на два года, только благодаря влиянию Арнальдо он не совершил никаких серьезных проступков.
Муж Розы придерживался антиклерикализма, но последнее слово всегда оставалось за ней. И делала она это мягко, но твердо и упрямо. Когда Бенито уже в девятилетнем возрасте пришел домой поздно и с синяками под обоими глазами, она решила отправить его в церковную школу-интернат в Фаэнцу, находящуюся на расстоянии около сорока километров от дома. Довольно скоро он возвратился назад с пальцами правой руки обмотанными бинтами, так как налетел на каменную стену, прыгнув на своего противника-мальчишку.
Через несколько дней отец повез его в школу на повозке, запряженной ослами, по пыльной дороге, шедшей между желтеющими осенними полями. За время шестичасовой поездки он наставлял сына:
– Слушай внимательно то, чему там тебя будут учить, в особенности географию и историю, но не давай им забивать тебе голову всякой ерундой о Боге и святых.
Девятилетний сорванец ответил ему конфиденциально:
– Не беспокойся, отец, я знаю, что никакого Бога нет.
Годы учебы в этой школе Бенито вспоминал потом как самые безотрадные в своей жизни. Уже тогда его возмущала существовавшая система разделения учеников на три категории в зависимости от благосостояния родителей. Сам он относился конечно же к представителям третьей категории, место которых было на задних партах.
– Меня не удовлетворяло не столько то, что в хлебе учеников третьей категории часто попадались муравьи и мухи, сколько само разделение нас по рангам, – сказал Бенито по прошествии нескольких лет.
С этого момента и до конца своей жизни Бенито Муссолини оставался человеком, стремившимся освободиться от горечи детских лет.
В то же время он испытывал постоянную ностальгию по детству: по оливково-зеленому чижу, щебетавшему в клетке у кухонного окна; по виноградным гроздьям, свисавшим с лозы на небольшом приусадебном участке; по повозкам, скрипящим по стерне во время уборки урожая; по звону колокольчиков на шеях коров.
Будучи в состоянии аффекта от постоянных унижений, испытываемых им в положении ученика третьей категории, он как-то бросил чернильницу в преподавателя. И только слезы матери остановили директора интерната от исключения Бенито из школы.
Чтобы утихомирить мятежный дух мальчишки, священники назначили ему наказание – стояние на коленях на кукурузных зернах, рассыпанных на полу, по четыре часа в день в течение двенадцати суток. Если он попросит прощение, директор обещал сократить срок наказания. Но хотя его колени кровоточили на десятый день, Бенито молча выдержал все до конца, так и не попросив снисхождения.
Мятежный дух Муссолини сломлен не был. За очередную провинность он должен был спать в загоне вместе со сторожевой собакой, а та вырвала клок его брюк. Следующим его наказанием явилось стояние в одиночку лицом к стене в дальнем углу игровой площадки. Летом 1894 года за удар перочинным ножом одного из соучеников в ягодицу он был выгнан из школы.
Уже в одиннадцать лет Бенито имел мужской характер, и у него выработалась черта быть во что бы то ни стало первым. Однажды во время летних каникул мать услышала поток ругательств из соседней комнаты. Заглянув туда озабоченно, она увидела сына, стоявшего лицом к стене и произносившего речь. На ее вопрос, не сошел ли он с ума, он успокоил ее, сказав, что тренируется произносить речи, готовясь к тому дню, «когда вся Италия будет трепетать от его слов».
Взяв как-то по подсказке отца истрепанный томик «Отверженных», он усмотрел в борьбе Жана Вальжана с Парижем параллель со своим противостоянием в одиночку священникам, мелочным и ограниченным бюрократам и капиталистам. Старые люди в окрестностях Предаппио долго вспоминали, как Бенито зачитывал отрывки из книги где-нибудь в хлеву при дрожащем свете фонаря крестьянам с всклокоченными бородами в коричневых плисовых куртках и широкополых шляпах, а звонкий мальчишеский голос то звенел, то затихал, восхищая свою первую аудиторию.
В форлимпопольском колледже второй ступени, находившемся в пятнадцати километрах от его деревни, Бенито держался смело и дерзко. Во время принятия пищи ученикам часто выдавали твердый как камень хлеб. Все покорно молчали, Муссолини же сказал в лицо ректору:
– С нами обращаются хуже, чем в приюте для нищих.
Когда тот сбежал, мальчишки повскакали со своих мест и устроили гвалт, бросаясь кусками хлеба в голову эконома. Бенито успокоил их, прыгнув на стол.
– Прекратите, – скомандовал он, повелительно вскинув руки. – Бросаться хлебом значит оскорблять пищу бедняков!
Когда о случившемся доложили мэру, который попробовал кусок того самого хлеба, Муссолини был оправдан.
С этого момента он постоянно находился в центре внимания. На подростковых сельских танцах ему однажды наскучил медленный вальс, навевавший сон, он призвал к тишине и, выскочив на танцевальную площадку, соло изобразил романьольский стиль вальса с ножом в зубах. Временами он уходил от собравшихся на какое-нибудь скучное мероприятие ребят и уединялся на церковной колокольне, где читал Бакунина, Золя, Горького – истории о людях, попадавших в неблагоприятные условия.
Один из прежних его соучеников, Рино Алессио, часто повторял:
– Он и тогда был лидером среди мальчишек.
Когда он, немного повзрослев, попал однажды в дешевый публичный дом «Форли», то отплевывался потом, заявив:
– Чувствовал я себя там как в грязи – подобно подвыпившему мужику.
Однако появившаяся у него тяга к женщинам, которая с тех пор его не покидала, засела в нем как вирус. И он поделился с Алессио своими впечатлениями:
– Теперь я мысленно раздеваю каждую девушку, которая попадается мне на глаза.
У него началась длинная серия ничтожных амурных дел – под деревьями, на лестничных клетках, на скамьях у реки Рабби.
Вместе с тем он стал вести себя так, будто бы различные правила и постановления предназначены только для других. Однажды, получив задание написать сочинение на тему «Время – деньги», он ушел из класса, оставив на столе преподавателя записку: «Время – деньги, поэтому я пошел готовиться к завтрашнему экзамену по геометрии. Думаю, что это логично?»
Хотя его выходка повлекла за собой запрещение посещать колледж в течение десяти дней, она подняла его авторитет среди мальчишек.
Для Алессандро Муссолини 8 июля 1901 года было праздничным днем, который он пометил на настенном деревянном календаре, что было обычным делом для местных крестьян, отмечавших праздники и дни отдыха: наконец-то Бенито возвратился домой со школьным аттестатом в кармане.
Сам он считал, что теперь настало время для больших дел. Мать же, приложившая все усилия к тому, чтобы он мог стать так называемым «белым воротничком», предложила ему подать заявление на вакантную должность коммунального писца. Без всякого интереса Бенито согласился. В ожидании решения вопроса он стал отмерять километры от дому до публичной библиотеки, где часами сидел за книгами, а под вечер возвращался назад с большим черным зонтом в руках.
Учитывая репутацию отца, имевшего постоянные стычки со священниками, муниципалитет отказал Бенито в приеме на работу.
Алессандро, нанесший визит мэру и руководству муниципалитета, подогревшись предварительно местным вином, заявил им:
– Вы еще пожалеете, что отказали в работе моему сыну. И запомните: даже Христос не мог найти работу в своей деревне.
Сыну же отец сказал:
– Тебе не место в нашей деревне, мальчик. Иди в большой мир и завоюй там подобающе тебе положение.
Бенито с удовольствием последовал бы совету отца, но смог пока выехать лишь в городишко Суалтиери, находившийся в двухстах километрах от их деревни в провинции Реггия Эмилия, где была вакансия школьного учителя с окладом двенадцать шиллингов в неделю. Мэр и директор школы согласились на предоставление ему этой должности. Однако уже скоро они стали смотреть искоса на поведение молодого учителя, проводившего все свое свободное время в прокуренной траттории в политических спорах.
Лишь немногие горожане желали видеть у себя в качестве гостя человека, умывающегося на рассвете почти полуголым в реке По и затем идущего босиком вдоль железной дороги, вскинув ботинки на палке через плечо, как это делают бродяги, несущие свои пожитки. А ведь так в целях экономии поступали крестьяне в его округе. Иногда после ночной пьянки он укладывался спать прямо на полу в местной сапожной мастерской, предпочитая не идти в жилище, снимаемое им у синьоры Паниццы.
Летом 1902 года произошло то, что предсказывали его коллеги-учителя: он не был переутвержден в должности. И он снова вспомнил слова отца: «Иди в большой мир и завоюй там подобающее тебе положение».
Сообщив родителям о своем решении, он купил за сорок пять лир билет на поезд и уехал в Швейцарию.
Утром 9 июля 1902 года Муссолини отправился на железнодорожную станцию вместе со своим близким другом Цезарем Граделлой. За ними шла служанка синьоры Паниццы, неся картонку с новой парой обуви, недавно приобретенной Бенито. Когда подошел пармский поезд, он обнял обоих и сел в вагон. Не успел, однако, поезд набрать скорость, как он импульсивно бросил им свою покупку и крикнул, стараясь перекричать лязг колес:
– Пусть это будет мой сувенир для вас. Успех Муссолини не зависит от пары ботинок.
К исходу первых же десяти дней Бенито даже пожалел о своем импульсивном поступке, так как единственные его ботинки почти совсем развалились. Он испытывал голод, съев сразу же прихваченные яблоки и печеную картошку. В кармане у него было всего 2 франка и 35 сантимов. Работу он смог найти в местечке Орбе и то только в качестве каменщика по 32 сантима за час при одиннадцатичасовом рабочем дне. При этом ему приходилось 121 раз за день поднимать на второй этаж строящегося здания тачку, доверху наполненную кирпичом.
В субботу 19 июля он вынужден был прекратить эту работу, поскольку руки у него были в мозолях и кровоточили. Работодатель буквально швырнул ему 20 франков, крикнув, что деньги эти все равно что у него украдены.
Купив крепкие горные ботинки, Муссолини направился в Лозанну. Из металла в его кармане был только никелевый медальон с изображением Карла Маркса. Впервые ему пришлось голодать, и с тех пор на всю его жизнь у него сохранилась ненависть к богатым. Несколько раз он прямо-таки хватал, подобно животному, куски хлеба с крестьянского стола. Спал же он под мостом. Попытался было пристроиться в церковную благотворительную столовую для бродяг и нищих, но и там перед девятнадцатилетним парнем дверь была закрыта.
С горечью впоследствии Муссолини вспоминал: «Голод – хороший учитель, не хуже тюрьмы и врагов».
И в тюрьме он там отсидел, а по выходе из нее случайно встретил в лозаннском кафе «Торлаши» группу итальянских социалистов, каменщиков, имевших непостоянную работу. Они включили нового товарища в состав своей группы, а через четыре месяца избрали секретарем Итальянского профсоюза каменщиков. С присущей ему рисовкой он стал подписывать свои письма – «Бенито Муссолини, каменщик».
Во время демонстраций и забастовочных митингов он впервые ощутил свою власть над массами и способность играть их чувствами и настроениями, подобно опытному арфисту. Кто-то из рабочих сказал ему однажды:
– Ты наносишь удары кулаками в воздух, будто бы пытаешься разрушить невидимую стену между собой и аудиторией.
Настоящий социалист, а он был уверен, что стал им благодаря отцу, должен был быть, как считал он тогда, анархистом, атеистом, человеком, выступающим против короля, милитаризма и правительства.
Его инстинкт на жесты, электризующие толпу, был безошибочным. Выступая однажды на публичных дебатах с лозаннским священником о реальности Бога, Муссолини, достав из кармана дешевые никелированные часы, заявил:
– Сейчас времени 3 часа 30 минут. Если Бог существует, я даю ему пять минут, чтобы поразить меня.
Поскольку земля под ним не разверзлась и не ударила молния, собравшиеся ответили аплодисментами на его богохульство. Одобрительный рев толпы стал для него такой же потребностью, как и горячие объятия русских и польских девушек – эмигранток, с которыми он проводил жаркие ночи. Издающаяся на итальянском языке газета «Трибуна» назвала его одним из крупнейших «дуче» (лидеров) итальянских социалистов.
Дружившая с ним Анжелика Балабанова, тридцатитрехлетняя полная русская блондинка, зарабатывавшая на жизнь в качестве переводчицы, была неплохим социалистическим агитатором. В комнате, которую она снимала, они проводили долгие вечера за самоваром, беседуя и куря одну сигарету за другой. Но вскоре она заметила такую черту его характера, как постоянное беспокойство и волнение. К тому же она поняла, что ненависть к угнетению происходила у него не от любви к людям, а от собственного восприятия жизни – чувства униженного достоинства и крушения надежд, страсти отстаивать собственное «я».
Хотя Муссолини и пользовался авторитетом у безграмотных каменщиков, даже ближайшее окружение его не признавало. Он ходил в сильно поношенных ботинках, и ему явно не хватало знаний. Швейцарская полиция ему не доверяла и даже слегка побаивалась – он дважды арестовывался и высылался из страны, но опять возвращался. Однако найти какую-либо другую работу, кроме как в качестве обслуживающего персонала, он не мог. Свой хлеб насущный зарабатывал даже гадая на картах. Приходилось ему работать и в качестве посыльного в мясной лавке, и у виноторговца. Он был и ассистентом скульптора, и протирщиком стекол, и заводским рабочим. По ночам изучал французский и немецкий языки, держа для обогрева свои ноги в ящике с опилками.
Для Анжелики его постоянные разговоры о силе и физической отваге являлись своеобразной компенсацией его собственной слабости – отсутствия личного признания и престижа. Месяцами она говорила сама себе, что не права в его оценке, но день, когда Муссолини отправился обедать вместе с ее подругой Марией Риджер, школьной учительницей, подтвердил ее самые худшие подозрения.
– В течение долгих лет он был болен, испытывая чувство собственной неполноценности, – сказала она Марии, пытаясь оправдать поведение Бенито.
Поэтому та, ставя перед ним макароны, заметила с некоторым сарказмом:
– Вероятно, вы бы предпочли курицу или трюфеля, но мы же – пролетариат.
– А почему бы и нет? – взорвался Муссолини. – Перед тем как я пришел сюда, я прочитал ресторанное меню в гостинице. Знали бы вы, что только едят и пьют эти свиньи.
– Но если вам представится возможность жить как эти люди, вы скоро забудете о народе, – горячо возразила Мария.
Бенито гневно посмотрел на нее искоса своими черными глазами, воскликнув:
– Отсюда я уеду поездом в вагоне третьего класса и буду питаться скудной и дешевой пищей. Святая Мадонна, как же я ненавижу богатых! Почему я должен терпеть эту несправедливость? Как еще долго нам остается ждать?
Если бы Муссолини знал ответ на этот вопрос, его амбиции заметно поубавились бы. Пройдет целых десять лет с тех пор, как он в ноябре 1904 года навсегда покинет Швейцарию, прежде чем его имя появится на устах итальянцев.
Когда он был солдатом 10-го пехотного Берзаглиерского полка, известного медленным, неторопливым шагом и зеленым плюмажем из перьев, свисавшим с круглых головных уборов, слава его как чемпиона по прыжкам в высоту не выходила за казарменную территорию в Вероне. Будучи постоянно нуждающимся второстепенным учителем (получавшим 2 фунта стерлингов в месяц) в Тол меццо – городке в горах северо-восточной части фриульского округа, он был отмечен как мастер удерживать своих учеников от беспорядков путем подхалимажа. Не в силах контролировать сорок пострелов своего класса, он начинал занятия с раздачи сладостей из бумажного кулька.
За его карьерой внимательно следили лишь чиновники полицейского департамента. При этом заведенное на него досье еще до возвращения из Швейцарии в 1904 году пухло с каждым годом. В нем, в частности, отмечалась его деятельность в качестве распространителя социалистических печатных изданий типа «Ла Лима», а о характере было сказано как о «импульсивном и вспыльчивом». В полиции его считали человеком, способным к нападкам как на католиков, так и на христиан, относящимся к национальному флагу как к «тряпке, которую следует вывешивать на навозной куче», и обзывавшим отечество «чудовищем, угодным Христу, тираническим, жестоким и карательным».
Когда в феврале 1909 года Муссолини выехал в небольшой городок Тренто в Австрии в качестве редактора газеты «Л'Авенир», туда последовало предписание: «За ним требуется наблюдение». И тамошняя полиция следовала ему неукоснительно. Будучи выслан из страны «за подстрекательские действия против властей» в конце сентября того же года, он успел отсидеть там шесть раз в тюрьме. Документы у него изымались одиннадцать раз.
Возвратившись назад, Бенито стал на некоторое время компаньоном своего отца, сделавшегося хозяином винной лавочки в Виа Маззини. Когда четыре года назад умерла Роза от менингита в возрасте сорока шести лет, Алессандро продал свое хозяйство, женился по неписаному закону на Анне Гуиди и открыл эту лавочку. В баре ему помогала дочь Анны, хорошенькая девятнадцатилетняя блондинка Рашель.
Скромная деревенская девушка, привыкшая к сельскому труду, она знала Бенито, когда ей было еще всего семь лет, боясь и восхищаясь им.
Флиртуя с Рашель, он сказал, что женится на ней по возвращении из Тренто. Она только рассмеялась, ибо знала, что социалисты, совершающие церковное бракосочетание и крестящие своих детей, обычно исключаются из партии.
В октябре 1909 года Бенито приехал в дом ее сестры Пины, где находилась Рашель (неподалеку от Сан-Мар-тино), и сказал той:
– Я хочу, чтобы Рашель стала матерью моих детей, но поторопи ее. У меня мало времени.
Рашель настолько быстро собрала свои вещички в узелок, что не успела даже причесать волосы. Она знала его деспотический характер по тому случаю, когда она на сельских танцах пошла танцевать с другими парнями, а он по дороге домой в повозке, не говоря ни слова, ущипнул ей до синяков руку.
Спустившись по лестнице, она присоединилась к нему и шла без зонта под дождем около трех километров до Форли, сказав лишь:
– Мы – как два бедных чертенка. Даже собаки лают на нас.
В гражданском браке сына Алессандро усмотрел нарушение закона жизни, к тому же, зная собственную судьбу, здраво предупредил его:
– Оставь лучше девушку в покое – подумай, сколько всего пришлось пережить твоей матери из-за меня. Твоя политическая деятельность принесет только страдания тебе и женщине, которая разделит твою судьбу.
Достав револьвер, Бенито ответил:
– В нем шесть патронов, один для Рашель и пять – для меня.
Обескураженные Алессандро и Анна вынуждены были дать свое согласие. Получив в качестве приданого сборную мебель и кое-что из неновой посуды, молодые сняли небольшую квартиру в Форли напротив здания суда.
Двадцатишестилетний Бенито развернул на этой базе весьма амбициозную деятельность – он принялся за реорганизацию федерации социалистов в Форли и приступил к выпуску четырехстраничной еженедельной газеты «Ла Лотта ди классе» («Классовая борьба»), тираж которой не превышал 350 экземпляров. Рабочее место Муссолини – заведующего, редактора, репортера и корректора – находилось за столом, отделенным от жилой комнаты его квартирки пыльным занавесом.
Получая 5 фунтов стерлингов в месяц, половина из которых шла на уплату аренды помещения, Муссолини приходилось нелегко. Да и кроме своей издательской деятельности ему надо было заниматься партийными делами, поскольку он стал одним из основных ораторов и агитаторов во всей округе. В поисках голосов будущих избирателей ему случалось иногда проходить в день свыше пятидесяти километров, наведываясь в хлевы, сараи и амбары фермеров. В этих походах его, как правило, сопровождал девятнадцатилетний поклонник и последователь Пьетро Ненни.
Бедность преследовала Муссолини на каждом шагу, и он, чтобы немного подработать, становился даже продавцом газет, сидя в киоске Дамерини, когда тот уходил на обед, за что получал кусочек ветчины. 1 сентября 1910 года, когда родилась его дочь Эдда, у него было всего пятнадцать лир в кармане, на которые он купил дешевенькую деревянную люльку, которую принес домой на собственных плечах. Отдельные совещания с коллегами ему приходилось проводить в своем жилище, сидя на кровати. Рашель часто стирала его единственные брюки, дабы он выглядел более или менее прилично, просушивая их в соседней пекарне.
Кроме политики, его почти ничто не интересовало. Когда директор местного театра предлагал ему бесплатные места для прессы, он часто отказывался. Исходя из собственных амбиций, он сидел только на балконе вместе с простым народом, считая себя его частицей. Главную его гордость составляла скрипка, приобретенная им с рук и висевшая на гвозде над кроватью. Бенито упросил профессора Архимеда Монтанелли давать ему уроки музыки, и, хотя тот заявлял, что ученик уже стар, чтобы овладеть искусством скрипача, он старательно исполнял все предписанное, зачастую режа слух какофонией звуков, пытаясь овладеть игровой техникой.
Будучи трезвенником и предпочитая в качестве напитков молоко и кофе, он иногда заказывал спиртное, что служило для его товарищей свидетельством наличия у него каких-то неприятностей или забот. Однажды, сильно перебрав спиртного, он заявился домой в 5 часов утра и проспал девять часов. Когда же проснулся, оказалось, что он перебил в доме почти всю посуду – вазу, супницу и тарелки.
– Если ты хоть еще раз придешь домой в таком виде, я убью тебя, – пригрозила ему Рашель.
Второго такого предупреждения Муссолини не потребовалось. Подобно герою какой-то мелодрамы, он поклялся головою дочери, что спиртное более в рот не возьмет, и сдержал свое слово.
Особенности его характера проявлялись иногда довольно драматично. Однажды, когда цена на молоко подскочила, он отправился в городскую администрацию и заявил мэру:
– Либо цена на молоко будет установлена на прежнем уровне, либо я посоветую местным жителям повесить вас вместе с городскими «шишками» на балконе.
Цена на молоко была тут же снижена.
Темп жизни все увеличивался, и у Муссолини не оставалось времени ни на что другое, кроме действий. Книги он не читал, а лишь просматривал, посоветовав еще в Тренто своему коллеге-социалисту:
– Девяти страниц в книге вполне достаточно, чтобы понять ее содержание, – первые три, последние три и три в середине.
Считая, что революции и социальные изменения могут быть осуществлены только насильно, он читал лишь писателей, говоривших о насилии, – Джорджа Сореля и Фридриха Ницше. Довольно часто он приводил в замешательство «умеренных» в партии своими призывами к экстремизму.
– Надо жить с риском, – заявил он на конференции социалистической партии в 1910 году.
Все последующие тридцать пять лет его жизни были связаны со смертью и насилием.
Империалистическая война Италии против Турции в 1911 году, когда основные боевые действия развернулись в Триполи, предоставила Муссолини шанс, которого он ждал.
– Прежде чем покорять Триполи, итальянцы должны завоевать Италию, – писал он в «Ла Лотта». – Надо подвести воду в высохшую Пуглию, установить справедливость на юге страны и дать повсеместное образование. Все – на улицы, начнем генеральную забастовку!
Однажды, наевшись украденной вишни, он упал посреди дороги будто бы в агонии. Изо рта его текла красная слюна, похожая на кровь. Когда вокруг него собралась толпа, обсуждавшая, что с ним могло случиться, он вскочил, обрызгал нескольких человек вишневым соком и убежал. В другой раз, увидев, как старик Филиппино что-то копал лопатой и даже вспотел, Бенито отобрал ее у него и молча, не говоря ни слова, продолжал копать долгое время. Старик же сидел, посасывая свою трубку.
Когда он во главе группы ребятишек отправился воровать айву, дело едва не окончилось трагедией, поскольку разозлившийся фермер выстрелил по ним из охотничьего ружья. От испуга один из мальчишек упал с дерева и повредил ногу. Бенито и не подумал бежать, подобно другим. Глядя на фермера с полным пренебрежением, он поднял парнишку, положил его, как мешок, на плечи и отнес в безопасное место.
Его энергия, неистовство и предприимчивость стали легендарными. Один из деревенских стариков, Маттео Помпиноли, вызвался засечь быстроту его бега вокруг блока домов. Когда он с секундомером в руке определил две минуты, Бенито возразил:
– Две минуты? Так долго я не мог бежать.
Уже в восьмилетнем возрасте он бегал как паровоз, стараясь быть во всем лучшим. Хотя Бенито и был старше своего брата на два года, только благодаря влиянию Арнальдо он не совершил никаких серьезных проступков.
Муж Розы придерживался антиклерикализма, но последнее слово всегда оставалось за ней. И делала она это мягко, но твердо и упрямо. Когда Бенито уже в девятилетнем возрасте пришел домой поздно и с синяками под обоими глазами, она решила отправить его в церковную школу-интернат в Фаэнцу, находящуюся на расстоянии около сорока километров от дома. Довольно скоро он возвратился назад с пальцами правой руки обмотанными бинтами, так как налетел на каменную стену, прыгнув на своего противника-мальчишку.
Через несколько дней отец повез его в школу на повозке, запряженной ослами, по пыльной дороге, шедшей между желтеющими осенними полями. За время шестичасовой поездки он наставлял сына:
– Слушай внимательно то, чему там тебя будут учить, в особенности географию и историю, но не давай им забивать тебе голову всякой ерундой о Боге и святых.
Девятилетний сорванец ответил ему конфиденциально:
– Не беспокойся, отец, я знаю, что никакого Бога нет.
Годы учебы в этой школе Бенито вспоминал потом как самые безотрадные в своей жизни. Уже тогда его возмущала существовавшая система разделения учеников на три категории в зависимости от благосостояния родителей. Сам он относился конечно же к представителям третьей категории, место которых было на задних партах.
– Меня не удовлетворяло не столько то, что в хлебе учеников третьей категории часто попадались муравьи и мухи, сколько само разделение нас по рангам, – сказал Бенито по прошествии нескольких лет.
С этого момента и до конца своей жизни Бенито Муссолини оставался человеком, стремившимся освободиться от горечи детских лет.
В то же время он испытывал постоянную ностальгию по детству: по оливково-зеленому чижу, щебетавшему в клетке у кухонного окна; по виноградным гроздьям, свисавшим с лозы на небольшом приусадебном участке; по повозкам, скрипящим по стерне во время уборки урожая; по звону колокольчиков на шеях коров.
Будучи в состоянии аффекта от постоянных унижений, испытываемых им в положении ученика третьей категории, он как-то бросил чернильницу в преподавателя. И только слезы матери остановили директора интерната от исключения Бенито из школы.
Чтобы утихомирить мятежный дух мальчишки, священники назначили ему наказание – стояние на коленях на кукурузных зернах, рассыпанных на полу, по четыре часа в день в течение двенадцати суток. Если он попросит прощение, директор обещал сократить срок наказания. Но хотя его колени кровоточили на десятый день, Бенито молча выдержал все до конца, так и не попросив снисхождения.
Мятежный дух Муссолини сломлен не был. За очередную провинность он должен был спать в загоне вместе со сторожевой собакой, а та вырвала клок его брюк. Следующим его наказанием явилось стояние в одиночку лицом к стене в дальнем углу игровой площадки. Летом 1894 года за удар перочинным ножом одного из соучеников в ягодицу он был выгнан из школы.
Уже в одиннадцать лет Бенито имел мужской характер, и у него выработалась черта быть во что бы то ни стало первым. Однажды во время летних каникул мать услышала поток ругательств из соседней комнаты. Заглянув туда озабоченно, она увидела сына, стоявшего лицом к стене и произносившего речь. На ее вопрос, не сошел ли он с ума, он успокоил ее, сказав, что тренируется произносить речи, готовясь к тому дню, «когда вся Италия будет трепетать от его слов».
Взяв как-то по подсказке отца истрепанный томик «Отверженных», он усмотрел в борьбе Жана Вальжана с Парижем параллель со своим противостоянием в одиночку священникам, мелочным и ограниченным бюрократам и капиталистам. Старые люди в окрестностях Предаппио долго вспоминали, как Бенито зачитывал отрывки из книги где-нибудь в хлеву при дрожащем свете фонаря крестьянам с всклокоченными бородами в коричневых плисовых куртках и широкополых шляпах, а звонкий мальчишеский голос то звенел, то затихал, восхищая свою первую аудиторию.
В форлимпопольском колледже второй ступени, находившемся в пятнадцати километрах от его деревни, Бенито держался смело и дерзко. Во время принятия пищи ученикам часто выдавали твердый как камень хлеб. Все покорно молчали, Муссолини же сказал в лицо ректору:
– С нами обращаются хуже, чем в приюте для нищих.
Когда тот сбежал, мальчишки повскакали со своих мест и устроили гвалт, бросаясь кусками хлеба в голову эконома. Бенито успокоил их, прыгнув на стол.
– Прекратите, – скомандовал он, повелительно вскинув руки. – Бросаться хлебом значит оскорблять пищу бедняков!
Когда о случившемся доложили мэру, который попробовал кусок того самого хлеба, Муссолини был оправдан.
С этого момента он постоянно находился в центре внимания. На подростковых сельских танцах ему однажды наскучил медленный вальс, навевавший сон, он призвал к тишине и, выскочив на танцевальную площадку, соло изобразил романьольский стиль вальса с ножом в зубах. Временами он уходил от собравшихся на какое-нибудь скучное мероприятие ребят и уединялся на церковной колокольне, где читал Бакунина, Золя, Горького – истории о людях, попадавших в неблагоприятные условия.
Один из прежних его соучеников, Рино Алессио, часто повторял:
– Он и тогда был лидером среди мальчишек.
Когда он, немного повзрослев, попал однажды в дешевый публичный дом «Форли», то отплевывался потом, заявив:
– Чувствовал я себя там как в грязи – подобно подвыпившему мужику.
Однако появившаяся у него тяга к женщинам, которая с тех пор его не покидала, засела в нем как вирус. И он поделился с Алессио своими впечатлениями:
– Теперь я мысленно раздеваю каждую девушку, которая попадается мне на глаза.
У него началась длинная серия ничтожных амурных дел – под деревьями, на лестничных клетках, на скамьях у реки Рабби.
Вместе с тем он стал вести себя так, будто бы различные правила и постановления предназначены только для других. Однажды, получив задание написать сочинение на тему «Время – деньги», он ушел из класса, оставив на столе преподавателя записку: «Время – деньги, поэтому я пошел готовиться к завтрашнему экзамену по геометрии. Думаю, что это логично?»
Хотя его выходка повлекла за собой запрещение посещать колледж в течение десяти дней, она подняла его авторитет среди мальчишек.
Для Алессандро Муссолини 8 июля 1901 года было праздничным днем, который он пометил на настенном деревянном календаре, что было обычным делом для местных крестьян, отмечавших праздники и дни отдыха: наконец-то Бенито возвратился домой со школьным аттестатом в кармане.
Сам он считал, что теперь настало время для больших дел. Мать же, приложившая все усилия к тому, чтобы он мог стать так называемым «белым воротничком», предложила ему подать заявление на вакантную должность коммунального писца. Без всякого интереса Бенито согласился. В ожидании решения вопроса он стал отмерять километры от дому до публичной библиотеки, где часами сидел за книгами, а под вечер возвращался назад с большим черным зонтом в руках.
Учитывая репутацию отца, имевшего постоянные стычки со священниками, муниципалитет отказал Бенито в приеме на работу.
Алессандро, нанесший визит мэру и руководству муниципалитета, подогревшись предварительно местным вином, заявил им:
– Вы еще пожалеете, что отказали в работе моему сыну. И запомните: даже Христос не мог найти работу в своей деревне.
Сыну же отец сказал:
– Тебе не место в нашей деревне, мальчик. Иди в большой мир и завоюй там подобающе тебе положение.
Бенито с удовольствием последовал бы совету отца, но смог пока выехать лишь в городишко Суалтиери, находившийся в двухстах километрах от их деревни в провинции Реггия Эмилия, где была вакансия школьного учителя с окладом двенадцать шиллингов в неделю. Мэр и директор школы согласились на предоставление ему этой должности. Однако уже скоро они стали смотреть искоса на поведение молодого учителя, проводившего все свое свободное время в прокуренной траттории в политических спорах.
Лишь немногие горожане желали видеть у себя в качестве гостя человека, умывающегося на рассвете почти полуголым в реке По и затем идущего босиком вдоль железной дороги, вскинув ботинки на палке через плечо, как это делают бродяги, несущие свои пожитки. А ведь так в целях экономии поступали крестьяне в его округе. Иногда после ночной пьянки он укладывался спать прямо на полу в местной сапожной мастерской, предпочитая не идти в жилище, снимаемое им у синьоры Паниццы.
Летом 1902 года произошло то, что предсказывали его коллеги-учителя: он не был переутвержден в должности. И он снова вспомнил слова отца: «Иди в большой мир и завоюй там подобающее тебе положение».
Сообщив родителям о своем решении, он купил за сорок пять лир билет на поезд и уехал в Швейцарию.
Утром 9 июля 1902 года Муссолини отправился на железнодорожную станцию вместе со своим близким другом Цезарем Граделлой. За ними шла служанка синьоры Паниццы, неся картонку с новой парой обуви, недавно приобретенной Бенито. Когда подошел пармский поезд, он обнял обоих и сел в вагон. Не успел, однако, поезд набрать скорость, как он импульсивно бросил им свою покупку и крикнул, стараясь перекричать лязг колес:
– Пусть это будет мой сувенир для вас. Успех Муссолини не зависит от пары ботинок.
К исходу первых же десяти дней Бенито даже пожалел о своем импульсивном поступке, так как единственные его ботинки почти совсем развалились. Он испытывал голод, съев сразу же прихваченные яблоки и печеную картошку. В кармане у него было всего 2 франка и 35 сантимов. Работу он смог найти в местечке Орбе и то только в качестве каменщика по 32 сантима за час при одиннадцатичасовом рабочем дне. При этом ему приходилось 121 раз за день поднимать на второй этаж строящегося здания тачку, доверху наполненную кирпичом.
В субботу 19 июля он вынужден был прекратить эту работу, поскольку руки у него были в мозолях и кровоточили. Работодатель буквально швырнул ему 20 франков, крикнув, что деньги эти все равно что у него украдены.
Купив крепкие горные ботинки, Муссолини направился в Лозанну. Из металла в его кармане был только никелевый медальон с изображением Карла Маркса. Впервые ему пришлось голодать, и с тех пор на всю его жизнь у него сохранилась ненависть к богатым. Несколько раз он прямо-таки хватал, подобно животному, куски хлеба с крестьянского стола. Спал же он под мостом. Попытался было пристроиться в церковную благотворительную столовую для бродяг и нищих, но и там перед девятнадцатилетним парнем дверь была закрыта.
С горечью впоследствии Муссолини вспоминал: «Голод – хороший учитель, не хуже тюрьмы и врагов».
И в тюрьме он там отсидел, а по выходе из нее случайно встретил в лозаннском кафе «Торлаши» группу итальянских социалистов, каменщиков, имевших непостоянную работу. Они включили нового товарища в состав своей группы, а через четыре месяца избрали секретарем Итальянского профсоюза каменщиков. С присущей ему рисовкой он стал подписывать свои письма – «Бенито Муссолини, каменщик».
Во время демонстраций и забастовочных митингов он впервые ощутил свою власть над массами и способность играть их чувствами и настроениями, подобно опытному арфисту. Кто-то из рабочих сказал ему однажды:
– Ты наносишь удары кулаками в воздух, будто бы пытаешься разрушить невидимую стену между собой и аудиторией.
Настоящий социалист, а он был уверен, что стал им благодаря отцу, должен был быть, как считал он тогда, анархистом, атеистом, человеком, выступающим против короля, милитаризма и правительства.
Его инстинкт на жесты, электризующие толпу, был безошибочным. Выступая однажды на публичных дебатах с лозаннским священником о реальности Бога, Муссолини, достав из кармана дешевые никелированные часы, заявил:
– Сейчас времени 3 часа 30 минут. Если Бог существует, я даю ему пять минут, чтобы поразить меня.
Поскольку земля под ним не разверзлась и не ударила молния, собравшиеся ответили аплодисментами на его богохульство. Одобрительный рев толпы стал для него такой же потребностью, как и горячие объятия русских и польских девушек – эмигранток, с которыми он проводил жаркие ночи. Издающаяся на итальянском языке газета «Трибуна» назвала его одним из крупнейших «дуче» (лидеров) итальянских социалистов.
Дружившая с ним Анжелика Балабанова, тридцатитрехлетняя полная русская блондинка, зарабатывавшая на жизнь в качестве переводчицы, была неплохим социалистическим агитатором. В комнате, которую она снимала, они проводили долгие вечера за самоваром, беседуя и куря одну сигарету за другой. Но вскоре она заметила такую черту его характера, как постоянное беспокойство и волнение. К тому же она поняла, что ненависть к угнетению происходила у него не от любви к людям, а от собственного восприятия жизни – чувства униженного достоинства и крушения надежд, страсти отстаивать собственное «я».
Хотя Муссолини и пользовался авторитетом у безграмотных каменщиков, даже ближайшее окружение его не признавало. Он ходил в сильно поношенных ботинках, и ему явно не хватало знаний. Швейцарская полиция ему не доверяла и даже слегка побаивалась – он дважды арестовывался и высылался из страны, но опять возвращался. Однако найти какую-либо другую работу, кроме как в качестве обслуживающего персонала, он не мог. Свой хлеб насущный зарабатывал даже гадая на картах. Приходилось ему работать и в качестве посыльного в мясной лавке, и у виноторговца. Он был и ассистентом скульптора, и протирщиком стекол, и заводским рабочим. По ночам изучал французский и немецкий языки, держа для обогрева свои ноги в ящике с опилками.
Для Анжелики его постоянные разговоры о силе и физической отваге являлись своеобразной компенсацией его собственной слабости – отсутствия личного признания и престижа. Месяцами она говорила сама себе, что не права в его оценке, но день, когда Муссолини отправился обедать вместе с ее подругой Марией Риджер, школьной учительницей, подтвердил ее самые худшие подозрения.
– В течение долгих лет он был болен, испытывая чувство собственной неполноценности, – сказала она Марии, пытаясь оправдать поведение Бенито.
Поэтому та, ставя перед ним макароны, заметила с некоторым сарказмом:
– Вероятно, вы бы предпочли курицу или трюфеля, но мы же – пролетариат.
– А почему бы и нет? – взорвался Муссолини. – Перед тем как я пришел сюда, я прочитал ресторанное меню в гостинице. Знали бы вы, что только едят и пьют эти свиньи.
– Но если вам представится возможность жить как эти люди, вы скоро забудете о народе, – горячо возразила Мария.
Бенито гневно посмотрел на нее искоса своими черными глазами, воскликнув:
– Отсюда я уеду поездом в вагоне третьего класса и буду питаться скудной и дешевой пищей. Святая Мадонна, как же я ненавижу богатых! Почему я должен терпеть эту несправедливость? Как еще долго нам остается ждать?
Если бы Муссолини знал ответ на этот вопрос, его амбиции заметно поубавились бы. Пройдет целых десять лет с тех пор, как он в ноябре 1904 года навсегда покинет Швейцарию, прежде чем его имя появится на устах итальянцев.
Когда он был солдатом 10-го пехотного Берзаглиерского полка, известного медленным, неторопливым шагом и зеленым плюмажем из перьев, свисавшим с круглых головных уборов, слава его как чемпиона по прыжкам в высоту не выходила за казарменную территорию в Вероне. Будучи постоянно нуждающимся второстепенным учителем (получавшим 2 фунта стерлингов в месяц) в Тол меццо – городке в горах северо-восточной части фриульского округа, он был отмечен как мастер удерживать своих учеников от беспорядков путем подхалимажа. Не в силах контролировать сорок пострелов своего класса, он начинал занятия с раздачи сладостей из бумажного кулька.
За его карьерой внимательно следили лишь чиновники полицейского департамента. При этом заведенное на него досье еще до возвращения из Швейцарии в 1904 году пухло с каждым годом. В нем, в частности, отмечалась его деятельность в качестве распространителя социалистических печатных изданий типа «Ла Лима», а о характере было сказано как о «импульсивном и вспыльчивом». В полиции его считали человеком, способным к нападкам как на католиков, так и на христиан, относящимся к национальному флагу как к «тряпке, которую следует вывешивать на навозной куче», и обзывавшим отечество «чудовищем, угодным Христу, тираническим, жестоким и карательным».
Когда в феврале 1909 года Муссолини выехал в небольшой городок Тренто в Австрии в качестве редактора газеты «Л'Авенир», туда последовало предписание: «За ним требуется наблюдение». И тамошняя полиция следовала ему неукоснительно. Будучи выслан из страны «за подстрекательские действия против властей» в конце сентября того же года, он успел отсидеть там шесть раз в тюрьме. Документы у него изымались одиннадцать раз.
Возвратившись назад, Бенито стал на некоторое время компаньоном своего отца, сделавшегося хозяином винной лавочки в Виа Маззини. Когда четыре года назад умерла Роза от менингита в возрасте сорока шести лет, Алессандро продал свое хозяйство, женился по неписаному закону на Анне Гуиди и открыл эту лавочку. В баре ему помогала дочь Анны, хорошенькая девятнадцатилетняя блондинка Рашель.
Скромная деревенская девушка, привыкшая к сельскому труду, она знала Бенито, когда ей было еще всего семь лет, боясь и восхищаясь им.
Флиртуя с Рашель, он сказал, что женится на ней по возвращении из Тренто. Она только рассмеялась, ибо знала, что социалисты, совершающие церковное бракосочетание и крестящие своих детей, обычно исключаются из партии.
В октябре 1909 года Бенито приехал в дом ее сестры Пины, где находилась Рашель (неподалеку от Сан-Мар-тино), и сказал той:
– Я хочу, чтобы Рашель стала матерью моих детей, но поторопи ее. У меня мало времени.
Рашель настолько быстро собрала свои вещички в узелок, что не успела даже причесать волосы. Она знала его деспотический характер по тому случаю, когда она на сельских танцах пошла танцевать с другими парнями, а он по дороге домой в повозке, не говоря ни слова, ущипнул ей до синяков руку.
Спустившись по лестнице, она присоединилась к нему и шла без зонта под дождем около трех километров до Форли, сказав лишь:
– Мы – как два бедных чертенка. Даже собаки лают на нас.
В гражданском браке сына Алессандро усмотрел нарушение закона жизни, к тому же, зная собственную судьбу, здраво предупредил его:
– Оставь лучше девушку в покое – подумай, сколько всего пришлось пережить твоей матери из-за меня. Твоя политическая деятельность принесет только страдания тебе и женщине, которая разделит твою судьбу.
Достав револьвер, Бенито ответил:
– В нем шесть патронов, один для Рашель и пять – для меня.
Обескураженные Алессандро и Анна вынуждены были дать свое согласие. Получив в качестве приданого сборную мебель и кое-что из неновой посуды, молодые сняли небольшую квартиру в Форли напротив здания суда.
Двадцатишестилетний Бенито развернул на этой базе весьма амбициозную деятельность – он принялся за реорганизацию федерации социалистов в Форли и приступил к выпуску четырехстраничной еженедельной газеты «Ла Лотта ди классе» («Классовая борьба»), тираж которой не превышал 350 экземпляров. Рабочее место Муссолини – заведующего, редактора, репортера и корректора – находилось за столом, отделенным от жилой комнаты его квартирки пыльным занавесом.
Получая 5 фунтов стерлингов в месяц, половина из которых шла на уплату аренды помещения, Муссолини приходилось нелегко. Да и кроме своей издательской деятельности ему надо было заниматься партийными делами, поскольку он стал одним из основных ораторов и агитаторов во всей округе. В поисках голосов будущих избирателей ему случалось иногда проходить в день свыше пятидесяти километров, наведываясь в хлевы, сараи и амбары фермеров. В этих походах его, как правило, сопровождал девятнадцатилетний поклонник и последователь Пьетро Ненни.
Бедность преследовала Муссолини на каждом шагу, и он, чтобы немного подработать, становился даже продавцом газет, сидя в киоске Дамерини, когда тот уходил на обед, за что получал кусочек ветчины. 1 сентября 1910 года, когда родилась его дочь Эдда, у него было всего пятнадцать лир в кармане, на которые он купил дешевенькую деревянную люльку, которую принес домой на собственных плечах. Отдельные совещания с коллегами ему приходилось проводить в своем жилище, сидя на кровати. Рашель часто стирала его единственные брюки, дабы он выглядел более или менее прилично, просушивая их в соседней пекарне.
Кроме политики, его почти ничто не интересовало. Когда директор местного театра предлагал ему бесплатные места для прессы, он часто отказывался. Исходя из собственных амбиций, он сидел только на балконе вместе с простым народом, считая себя его частицей. Главную его гордость составляла скрипка, приобретенная им с рук и висевшая на гвозде над кроватью. Бенито упросил профессора Архимеда Монтанелли давать ему уроки музыки, и, хотя тот заявлял, что ученик уже стар, чтобы овладеть искусством скрипача, он старательно исполнял все предписанное, зачастую режа слух какофонией звуков, пытаясь овладеть игровой техникой.
Будучи трезвенником и предпочитая в качестве напитков молоко и кофе, он иногда заказывал спиртное, что служило для его товарищей свидетельством наличия у него каких-то неприятностей или забот. Однажды, сильно перебрав спиртного, он заявился домой в 5 часов утра и проспал девять часов. Когда же проснулся, оказалось, что он перебил в доме почти всю посуду – вазу, супницу и тарелки.
– Если ты хоть еще раз придешь домой в таком виде, я убью тебя, – пригрозила ему Рашель.
Второго такого предупреждения Муссолини не потребовалось. Подобно герою какой-то мелодрамы, он поклялся головою дочери, что спиртное более в рот не возьмет, и сдержал свое слово.
Особенности его характера проявлялись иногда довольно драматично. Однажды, когда цена на молоко подскочила, он отправился в городскую администрацию и заявил мэру:
– Либо цена на молоко будет установлена на прежнем уровне, либо я посоветую местным жителям повесить вас вместе с городскими «шишками» на балконе.
Цена на молоко была тут же снижена.
Темп жизни все увеличивался, и у Муссолини не оставалось времени ни на что другое, кроме действий. Книги он не читал, а лишь просматривал, посоветовав еще в Тренто своему коллеге-социалисту:
– Девяти страниц в книге вполне достаточно, чтобы понять ее содержание, – первые три, последние три и три в середине.
Считая, что революции и социальные изменения могут быть осуществлены только насильно, он читал лишь писателей, говоривших о насилии, – Джорджа Сореля и Фридриха Ницше. Довольно часто он приводил в замешательство «умеренных» в партии своими призывами к экстремизму.
– Надо жить с риском, – заявил он на конференции социалистической партии в 1910 году.
Все последующие тридцать пять лет его жизни были связаны со смертью и насилием.
Империалистическая война Италии против Турции в 1911 году, когда основные боевые действия развернулись в Триполи, предоставила Муссолини шанс, которого он ждал.
– Прежде чем покорять Триполи, итальянцы должны завоевать Италию, – писал он в «Ла Лотта». – Надо подвести воду в высохшую Пуглию, установить справедливость на юге страны и дать повсеместное образование. Все – на улицы, начнем генеральную забастовку!